Памятники Отечества. Иллюстрированный альманах (7)

Нило-Сорская пустынь. Скит преподобного Нила. Фото начала XX века. Из архива Института археологии РАН (Петербург)
      Увещевания Нила долгое время оставались невостребованными. И только век девятнадцатый, ознаменовавшийся бурным развитием науки и техники, распознал в «умном делании» Нила Сорского единственный способ отвратить трагический разрыв человека с Творцом. О Ниле Сорском заговорили, труды его тщательно изучали, по крупицам собирали «писаньица».
      Новую жизнь обрела тогда и обитель на Соре, куда пришел, чтобы следовать заветам преподобного, инок Никон, в схиме Нил.

      ...Чуть посветлело. Стена леса раздвинулась, уступая болотистой низине. Белые хлопья тумана недвижно висят на пиках осок. Их не рассеивает ни дождь, ни полуденное солнце. Кажется, это те же самые сгустки влаги, через которые шел к обители инок Никон полтора столетия назад. А может быть, этому туману пять веков?..
      Сколько еще идти до той излучины, на которой преподобный Нил и его ученик Иннокентий остановили свой выбор? Выбравшись из сумрака леса, святые отцы увидели топкую луговину, а за быстрой речкой — разреженный лес из берез и елей. Ни к чему было им искать лучшего места. Саженях в ста от воды срубили они часовенку и две кельи — на расстоянии «вержения камня», чтобы и звук молитвы не нарушал безмолвия соседа.
      Преподобный Нил не помышлял тогда об обители. Но приходила «благоговейная братия и просилась жить». Многим хотелось подражать угоднику. Учитель принимал братию с осторожностью и только из преуспевших в иноческом труде. К концу его жизни в обители насчитывалось не более двенадцати келий и одна деревянная церковка Сретения Господня — от скита с четверть версты, за речкою, на болотистой луговине. Сам преподобный с братией наносили для нее в коробах землю.
      На рукотворном том холме устроился и погост. Там, подле церкви Сретения, погребли великого подвижника, тихо скончавшегося 7 мая 1508 года, за полтора часа «нощи в третию неделю по пасце святых мироносиц». Всю жизнь исповедуя нестяжательность, старец ушел к ответу перед Богом как истый воин Христов. Все его имущественное завещание уложилось в несколько строк: «Крест большой, что в нем камень страстей Господних, тако и что писал есми книжки... и вещи Кириллова монастыря, что мне давали за любовь Божию, чье что есть, тому и отдати, или нищим, или монастыря которого».
      А богомольцев в обители год от года стекалось все больше. Идущие через Кириллов в Соловецкий монастырь и обратно жаждали поклониться Нилу Сорскому. Не вместись бы всех храму Сретения, но вскоре после кончины преподобного рядом воздвигли вторую церковь, теплую, с трапезной, во имя Ефрема Сирина, особо чтимого Нилом. Позднее над гробом преподобного поставили третью — Иоанна Предтечи.
      Шли люди помолиться, везли болящих. Облачат хворого в Нилову власяницу, при молитве дадут испить воды из чудотворцева колодца и, глядь, тот нашел исцеление. И все потому, что крепче веры — силы не сыщется. А на душевную скорбь не знали лучше врачевательства, как молчание в благодатной тиши у Нилова пруда...

      Ничего похожего на описанную картину не застал в скиту инок Никон. Он вступил на путь подвижничества в 1836 году, когда уже получили второе рождение «созерцательные идеи» преподобного Нила. Сперва старец Паисий Величковский в конце XVIII века призвал изучать творения «ближайшего к нам богоносного отца нашего, российского светила, Нила Сорского». Потом в петербургской Сергиевой пустыни архимандрит Игнатий (Брянчанинов), следуя учению угодника, написал труды о «духовном видении» и «совещании души с телом». И должно быть, удручающим показался тогда иноку Никону вид скита преподобного. Покосившиеся кельи, жительствующих восемь человек — и все сосланные из Кириллова за нерадивость и пьянство. Весь их обиход — самовар, кастрюля да котел для бани. Церкви святого Ефрема Сирина нет, трапезная и келарня — в старой избе. Без жалости нельзя было глядеть на церкви Сретения и Иоанна Предтечи с потемневшими от сырости стенами.
      Трепетное чувство Никона к своему великому предшественнику сотворило чудеса. Очень скоро собралась достойная братия. На месте деревянных церквей поднялся каменный трехпрестольный собор во имя Тихвинской Божией Матери. Церковь Иоанна Предтечи перенесли в скит, к келье преподобного. Здесь ее вновь освятили 15 ноября 1852 года — и это был день второго заселения скита. А на той болотистой низине, куда преподобный Нил с «единомысленными» носили землю под церковку Сретения, вокруг собора Тихвинской Божией Матери образовалась новая обитель — Нило-Сорская пустынь. Ее окружила каменная стена с кельями, а над вратами поднялся храм Покрова.

      Когда до обители осталось совсем немного, сжалось сердце. Все порушено, а чудес ждать не приходится. Вот и признаки жизни: скошенный луг с обмокшим стогом, обтесанное бревно прислонено к дереву. И странное дело, появилась надежда, что за поворотом сейчас блеснут купола, донесется звон колокола и тихое умиротворяющее пение иноков разольется над речкою, над лесом. И эти звуки всколыхнут тебе душу...
      За поворотом действительно показались стены монастыря с деревянными башенками по углам. Куполов не видно. Через Сору переброшен мосток. Речка теперь заросла, обмелела и сузилась. Невозможно поверить, что она когда-то давала большие уловы, вращала мельничные жернова. На стене надвратной церкви еще угадывается на мутном синем фоне образ Спасителя, сидящего на престоле, а по бокам две фигуры — по правую сторону преподобного Нила Сорского, по левую — Николая чудотворца. Входим в ограду. Мощеная дорожка ведет к Тихвинскому собору, точнее к тому, что от него осталось. У храма нет ни куполов, ни притворов. У юго-восточного угла бывшего храма, как известно, покоятся останки великого старца. Место это никак не отмечено.
      В пустыни теперь интернат для душевнобольных. В пристенных кельях — их «квартиры», на деревянных крылечках сохнет линялое белье. Инвалиды бродят по двору одинокие, неухоженные. Хромые, со скрюченными пальцами, с блуждающими улыбками, они спешат к незнакомому человеку, чтобы услышать человеческое слово. Неведом им пример здешнего рясофорного монаха Ивана Шапошникова, который в сходном недуге обрел тут утешение и... дар живописца. Но тогда была в этих стенах атмосфера любви, а теперь, увы, гнетущая безысходность.
      Дождь усилился. Инвалиды рассеиваются кто куда. А меня ноги несут вон. Перейдя речушку немного выше, выхожу на деревенскую улочку. Она выводит к кладбищу. Это и есть место, где подвизался знаменитый святой Русской Церкви.
      Кладбище, конечно, позднее, но сильно запущенное. От скита давно не осталось следов. Не угадать, где был колодец, где пруд, вырытые преподобным. В ста саженях на юго-восток надеюсь увидеть другой скит — схимонаха Нила. Но и там лишь кустарник.
      Но как бы то ни было, а память о монастыре жива. Старожилы окрестных деревень, в свои семьдесят — восемьдесят лет запамятовавшие о своих близких, не забыли отца Иллариона, последнего настоятеля пустыни — маленького, пухлого, с кроткими добрыми глазами. Старики вспоминают, как детьми собирали грибы в монастырском лесу и как шли на звук колокола, в который велел звонить игумен, чтобы они не заблудились. И кажется старикам, что ничего более вкусного они не пробовали, чем монастырские щи... Когда их начинают расспрашивать о прошлом обители, усталые, окруженные морщинами глаза оживают огоньком надежды: «Эх, кабы наново...»

      Обратные версты короче. Небо пасмурно, но в самой вышине его появилась полоска лазури. Крохотный просвет — и суровый вид леса не пугает. Нарождается в сердце что-то удивительно ясное, спокойное...
      «Желаю искренно, чтобы скит преподобного Нила Сорского возобновился и устроился, чтобы братия осталась верна его преданию и духу его правил и чтобы голос мой возбудил сочувствие в тех, кто печется о восстановлении нашей древней святыни»,— сказал побывавший здесь в прошлом столетии столичный профессор С. П. Шевырев. К его словам сегодня трудно что-либо добавить.

      ВЛАДИМИР АРИНИН

      Легенды и были девичьей обители

      Многие знают о Горицах и местном древнем монастыре, что в семи километрах от Кириллова. Можно с полной достоверностью утверждать: это место — уникальное, такого на Вологодской земле больше нет. Здесь сами камни вопиют о судьбе русской женщины, о страстях человеческих, тайнах, падениях и взлетах. Здесь переплелись судьбы множества удивительных русских женщин... История Гориц еще ждет своего автора. Правда, в Кирилло-Белозерском музее-заповеднике хранится рукопись о местном монастыре, написанная тремя разными почерками, тремя неизвестными нам монахинями. Они написали историю своей обители как умели, перемешивая реальные факты и легенды. Но, безусловно, рукопись очень ценна и достойна отдельного издания. Моя же цель — рассказать о некоторых женских судьбах и событиях, связанных с монастырем.

Кирилл Белозерский с житием. Пелена из Кирилло-Белозерского монастыря XVI в. ГРМ
      Мне неизвестно, каким историческим источником пользовался писатель, ведь в данном случае речь идет не о художественном произведении, а его исторической статье. Но, во всяком случае, все источники, хотя и по-разному, говорят об этой трагедии.
      Чем же она была вызвана? Вероятно, трагедия в Горицах явилась кровавым следствием «большой политики», ставкой царя на террор. Иван Грозный избрал в качестве жертв своих близких родственников Старицких, чтобы затем приступить к расправе над другими неугодными лицами и даже целым городом — Новгородом, где впоследствии произошла массовая кровавая бойня.
      Безусловно, близкие родственники царя Старицкие были людьми неугодными. Боярская оппозиция предпочитала видеть на троне именно одного из Старицких — Владимира, двоюродного брата царя. Но он был безвольным человеком, не борцом, не заговорщиком. Главным своим противником Иван Грозный считал княгиню Евфросинью, мать Владимира,— женщину властную, стойкую, непокорную, тщеславную, сильную. Потому она и была насильно пострижена по приказу царя в монахини под именем Евдокии и сослана в основанный ею Горицкий монастырь. Так в 1563 году она и оказалась в этих местах.
      Евфросинья-Евдокия была натурой одаренной, художественной. Она великолепно вышивала и содержала целую мастерскую искусных вышивальщиц, где создавались настоящие художественные произведения. В музее Кириллова хранятся два из них — плащаница и фрагмент хоругви. Политику она, видимо, уже оставила, гордыню смирила. Напрашивается мысль: Евфросинья Старицкая и Иван Грозный уже выбрали разные пути. Она обратилась к божественному. Он же впадал все более в душевную тьму...
      «С осени 1568 года,— писал историк А. Зимин,— Иван Грозный под влиянием слухов о боярских заговорах и опасаясь «мора», все больше и больше времени проводил в Александровской слободе и на Вологде...» В отдалении от столичной жизни обдумывал он, какой путь избрать. Что-то непостижимое было в этом человеке, его невероятном лицемерии — даже перед самим собою. Царь вроде искренне тяготился шапкой Мономаха и хотел бы стать простым монахом Кириллова монастыря. Как пишет известный специалист по этой эпохе Р. Скрынников: «Будучи в Кириллове на богомолье, царь пригласил в уединенную келью несколько старцев и в глубокой тайне поведал им о своих сокровенных помыслах». Притом убедил кирилловских старцев в своей искренности — ему поверили. Для царя даже срочно приготовили особую келью. Ждали: вот-вот примет постриг. Царь истово каялся в послании в Кириллов в своих грехах: «Сам бо всегда в пианстве, в блуде, в прелюбодействе, в скверне, во убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе...»
      А вместе с покаянием готовил «чудовищный процесс» (выражение Р. Скрынникова) над Старицкими. Владимира обвинили в попытке отравить царя, в сговоре с этой целью с дворцовым поваром. «К расследованию были привлечены в качестве свидетелей ближайшие льстецы, прихлебатели, палачи». Царь лицемерно заявил, что не хотел бы проливать родственную кровь. И потому князю, а также его жене и малолетним детям присудили самим выпить яд (так, мол, без пролития крови). Тщетно, рыдая, они пытались доказать свою невиновность. Рядом с ними уже стоял главный палач — Малюта Скуратов. И они сами испили смертную чашу (хотя есть и другие версии их смерти).
      Расправившись с семьей Старицких, царь послал отряд опричников уничтожить свою тетку Евфросинью. Опять же имеются различные версии этой расправы. Бытуют на этот счет и различные легенды. Во всяком случае, в горицкой рукописи говорится, что опричники утопили в Шексне четырых женщин: инокинь Евдокию, Марию, Александру и игуменью Анну. Нападение на женский монастырь считалось величайшим грехом. Теперь уже было «все дозволено». И ужас дьявольского террора обрушился на Русь.
      А царь все еще делал вид, что собирается пойти смиренным монахом в Кириллов. Но вместо того ссылал в Горицы надоевших ему жен: свою четвертую супругу Анну и восьмую по счету — Марью.
      В Горицах над могилами Евдокии (Евфросиньи Старицкой) и ее родственницы Александры (княгини Юлиании) впоследствии, в XIX веке, был возведен монументальный Троицкий собор. Он стал величественным памятником мученицам.

      КРАСАВИЦЫ В ЗАТОЧЕНИИ

      Иван Грозный, однажды проезжая по Белозерской земле, якобы заметил: «Бабы у вас хороши». А царь знал в женщинах толк... Иван Грозный превратил монастырь в место ссылки и заточения московских красавиц, в том числе своих жен.
      Кажется, до сих пор его тень как бы витает над древними монастырскими стенами...
      В 1572 году Иван Грозный решил жениться в четвертый раз. Но четвертый брак запрещался церковью. И вот тогда, как пишет историк Д. Мордовцев, «созван был собор святителей — митрополит, архиепископы, епископы, игумены, царь смиренно молил о разрешении ему четвертого брачного союза». Иван IV плакал и каялся, уверял, что он — несчастнейший человек. И как исключение, четвертый брак ему был разрешен.
      Иван Грозный женился на восемнадцатилетней Анне Колтовской. До этого царь почти год проводил в оргиях со многими женщинами. И что же — теперь с этим покончено? Нет. Уже через год царь предпринимает попытку взять к молодой жене еще одну «супружницу» — уже безо всякого разрешения, Марию Долгорукую. Она была совсем беззащитна — из опальной семьи, где были кто казнен, кто пытан, кто сослан. И вот ей вроде бы выпало сомнительное, но царское внимание. Царь стал двоеженцем.
      Но жизнь Марии Долгорукой закончилась на второй день после брака: Грозный, узнав, что его невеста прежде супружества потеряла девство, приказал «затиснуть» ее в колымагу, повести на бешеных конях и опрокинуть в воду» (Д. Мордовцев). Свершив казнь, Грозный перекрестился и произнес: «Воля Господня свершилась».
      Можно представить, что испытывала при том и «законная» жена — Анна. Царь прожил с ней еще два года. И отправил в Горицы. В монахинях она под именем Дарьи прожила еще 54 года, хотя сколько из них в Горицах — мне неизвестно. Но есть упоминание, что в память о Марии Долгорукой она заказывала поминальную службу. И это говорит о многом...
      А царь продолжал жениться — в пятый, шестой, седьмой раз. В 1580 году, будучи уже старцем, царь пленился дивной молодой красавицей Марией Нагой. Об ее красоте слава шла по всей Руси. И самодержец возжелал взять ее в жены — восьмой по счету. Тщетно молодая красавица умоляла отца, боярина Федора Нагого, не отдавать ее за царя-старика. Отец был бессилен перед деспотом... И уже на второй год супружества, когда Мария была беременна, царь начал свататься к племяннице английской королевы Елизаветы Марии Гастингс. Царица Мария в расчет уже не бралась... Брак с англичанкой не состоялся
      А в начале 1584 года здоровье Ивана Грозного резко ухудшилось. Началась агония.
      Царь умирал в муках и страхе. И многие преступления томили его. В ужасе он уже написал свое последнее предсмертное послание в Кириллов монастырь. «Ног ваших касаясь, князь великий Иван Васильевич челом бьет»,— так униженно писал он монахам и просил их молиться об избавлении «от настоящей смертной болезни». И теперь уже на самом деле готов был отказаться от трона, от власти, стать простым монахом в Кирилловом монастыре — лишь бы выздороветь. Все напрасно. Пришла расплата. Мучаясь и ужасаясь, умер царь.
      А что же Мария Нагая? Трудно представить, как много пришлось пережить ей. Как будто рок тяготел над нею и после смерти царя. Ведь именно ей выпала трагедия, которая потрясла не только ее, но и всю Русь. 15 мая 1591 года в Угличе погиб ее сын, несчастный мальчик, царевич Димитрий. И она несла тело сына с колотой раной на шее и, как безумная, кричала: «Зарезали!»
      А Борис Годунов, которого многие историки считают истинным убийцей царевича, ухитрился горе матери обратить в ее вину. И царицу Марию под именем Марфы за то, что якобы недоглядела за сыном, отправили в ссылку. Сначала в монастырь на Выксе близ Череповца, затем в Горицы.
      А потом настало страшное Смутное время. И монахиня Марфа сначала по требованию Бориса Годунова объявила, что Лжедмитрий не является ее сыном. Но затем, победив, Лжедмитрий принудил ее признать за своего сына Дмитрия. И даже во время восстания 1606 года, уже находясь в руках восставших, беспомощный и раненный, он обращался к мнимой матери за спасеньем прося сказать, что он — Дмитрий. Она этого не сказала... И он был убит.
      А в память о своем настоящем сыне Мария возвела в Горицах придел при Воскресенском соборе.
      ***

      Еще одна знаменитая русская красавица в Смутное время попала в Горицы — дочь Бориса Годунова царевна Ксения. Она была добра и чиста, образованна и талантлива, прекрасно вышивала.
      Лжедмитрий при занятии Москвы своими сторонниками приказал умертвить всю семью Годуновых, лишь Ксению оставил для себя, «да насладиться красоты ея».
      Расстрига надругался над пленной, беззащитной царевной и, лишь всласть натешившись, отправил ее в Горицы. Светлый образ несчастной царевны вошел в народные песни и русскую литературу...
      А в 1612 году Горицкий монастырь подвергался нападению польско-литовских банд, бродивших по Руси. Кириллов монастырь тогда выстоял, а беззащитные Горицы подверглись разграблению и осквернению. Много страшного тогда произошло здесь — грабеж, глумление, убийства, насилия над монахинями...
      Но уже шли по Руси железные полки Минина и Пожарского, мечом вычищая весь этот сброд, терзавший Русь. Гнали и били их — по всему Северу.
      Возрождалась измученная страна. Возродился после разорения уже в 1613 году и Горицкий монастырь.
      В Москве утвердилась новая великая царская династия — Романовы. И любопытно, что первый ее царь, Михаил, еще будучи мальчиком, побывал в Горицах. В рукописи по истории Гориц говорится, что в 1601 году здесь побывала «княгиня Черкасская вместе со своим племянником, будущим царем Михаилом». Есть упоминание, что он приезжал сюда и еще раньше, в 1600 году, вместе с матерью. Все это нуждается в уточнении и изучении. Этот факт в нашем краеведении был до сих пор не изучен.

      ЗАПРЕТНОЕ

      Лицам мужского пола — и мальчикам, и мужчинам — пребывание в Горицах не запрещалось. И с этим связано немало легенд и слухов о любовных историях в монастыре. Местные жители рассказывают даже о подземном ходе, который якобы вел в монастырь. Что же было на самом деле?
      - Один из местных жителей уверял меня, что его отец когда-то обнаружил подземный ход, ведущий из Кириллова в Горицы, даже спускался в него. И горицкие колокола, мол, раньше под вечер зазывали монахов из Кириллова, вызванивая:
      «К нам, к нам,
      Сиротам».
      Представление о том, что само понятие женской обители неминуемо связано с грехом, довольно распространено. Но так ли это было на самом деле?
      «Сладок грех около Бога»,— это высказывание самого Н. Лескова, а знаменитый писатель хорошо знал нравы монастырской жизни. И некоторые факты из истории Горицкого монастыря свидетельствуют — да, грехи были. И дети рождались... В 1659 году здесь возникло дело о покраже монастырских денег и вместе с тем вскрылись случаи пьянства и распущенности отдельных монашек...
      В 1690 году возникло дело о «плутовстве» черницы Марфы. 22 октября игуменье Анфисе была направлена грамота Вологодского архиерейского приказа, в которой говорилось. «Черницу Марфу за воровство, что, забыв монашеское обещание, сплутала и, сплутав, хотела свое плутовство скрыть, сбежала, вывезти на дровнях за монастырь и закопать в берег без всякого церковного отпевания».
      Что же дальше стало с несчастной Марфой? Началось следствие. И выяснилось, что беременная беглянка добралась до деревни Микулино, там родила мертвого ребенка и сама скончалась во время родов. Но несчастную женщину и после смерти не оставили в покое. Страшный приказ был выполнен мертвую Марфу увезли в Горицы и там зарыли в «берегу», как было предписано, без церковного отпевания. Был выяснен и соблазнитель Марфы — «черный поп» из Кириллова монастыря Сергей Троицкий, но он сумел скрыться.
      Да, все это было. В монастырь попадали разные женщины. Ведь многих постригали в монахини насильно, в том числе и за плотские связи. Но насильно изменить женщину изнутри не всегда возможно... Безусловно, строжайшие монастырские запреты усиливали соблазн. Иногда подобное случалось и с достойными людьми. Примеры тоже есть.
      Но такие явления внутренне и глубоко не характерны для русской монастырской жизни. Большинство монахов и монахинь, пришедших в монастырь, добровольно следовали своему внутреннему предназначению духовной, аскетичной жизни. Они находили высшую радость в самосовершенствовании, в служении Богу, и это было их естественным состоянием. И потому представление о Женской обители, в том числе о Горицком монастыре как «тихом омуте» различных грехов — грубый предрассудок. И не было в Горицах никакого подземного хода — это легенда. Другое дело, что некоторые люди могли вносить и в монастырь свое людское, в том числе и плотское, и темное...

      ТАИНСТВЕННАЯ УЗНИЦА

      Трагедией Горицкого монастыря стало то, что он был насильно превращен в место заточения и ссылки многих знатных русских женщин.
      Вот одна из таких историй. В 1739 году в Горицы была привезена молодая девушка, имя которой никогда не называлось. Ее держали под строжайшим и оскорбительным надзором. Но она проявляла гордость и неповиновение. Когда однажды игуменья замахнулась на нее посохом, узница с вызовом заявила ей: «Ты должна уважать свет и во тьме. Не забывай, что я — княжна». Не встала она на колени и перед приехавшим в Горицы губернатором, и за это окно ее кельи было забито досками. Она жила в полной темноте, но так и не покорилась.
      Но кто же она? По некоторым сведениям, это княжна Долгорукая.
      ...Ей было всего 17 лет. Хороша собой, беззаботна, выросла в роскоши; она, казалось, была баловницей судьбы. И была страстно влюблена в графа Мелиссино, а он отвечал ей страстным чувством.
      Однако у ее отца, князя Алексея, были свои планы относительно дочери. Шла борьба за власть, за влияние на мальчика-императора Петра II. Меншиков собирался женить Петра II на своей дочке. Но не получилось, а обернулось для Меншикова ссылкой и опалой. Князь Алексей предложил царствующему мальчику свою дочь.
      И Петру II понравилась Екатерина. Ее разлучили с возлюбленным, графом Мелиссино, которого немедленно выдворили из столицы. По приказанию отца Екатерина стала невестой мальчика-императора. Ее торжественно обручили с ним, хотя жениху было всего 14 лет.
      Но судьба готовила неожиданный и трагический оборот. Петр II внезапно заболел оспой и скоропостижно умер. И при дворе взяла верх партия противников Долгоруких, на них посыпались аресты, казни, ссылка. Для Катеньки титул «государыни-невесты» стал проклятием. Она была арестована, над ней издевались, ее постригли в монахини и держали в заточении. Она вынесла все...
      Лишь императрица Елизавета освободила ее из заточения, вернула ей почести и богатства.
      Несколько авторов уверенно говорят, что узницей Горицкого монастыря с 1739 по 1741 год была именно Екатерина Долгорукая. И есть самое главное доказательство — об этом говорится в Горицкой рукописи по истории монастыря. Однако имеется и другое мнение. Историк А. Сулоцкий документально опровергает это и считает, что в Горицах томилась в то время какая-то другая знатная девушка.
      Один из местных жителей рассказывал мне, что в Воскресенском соборе имелся каменный мешок для особо важных узниц. И лишь сравнительно недавно его отец заложил кирпичами и замуровал этот мешок.
      Многие тайны хранят Горицы, они так и останутся, вероятно, нераскрытыми...
      Но, пройдя сквозь трагедии и страдания, испытывая постепенное запустение и упадок, монастырь внезапно, как чудо, пережил возрождение, пришел к расцвету и стал одной из самых выдающихся женских обителей на Руси.

      РАСЦВЕТ И ГИБЕЛЬ ОБИТЕЛИ

      Множество трагедий, страданий на протяжении двух с половиной веков, упадок и запустение, а потом, как награда за все трагическое, страшное и страдальческое, за все выплаканные и невыплаканные женские слезы здесь — внезапный расцвет обители, благополучная жизнь на протяжении столетия. Но все обрывается трагической нотой — террором большевиков, гибелью монастыря.
      С самого основания обитель была достаточно состоятельна. Даже Иван Грозный, совершивший преступление здесь, оказывал монастырю различные милости. Это делали и другие цари. Обитель получала жалование, владела землями, угодьями, перевозом через Шексну, что давало немалый доход. Но постепенно монастырь хирел. Он потерял свои земли и к началу XIX века переживал упадок. Казалось, вот-вот он закроется.
      Но в 1810 году обитель, терпящую бедствие, возглавила игуменья Маврикия. В миру Мария Ходнева, белозерская помещица, она приняла постриг в 1801 году и, став игуменьей, за короткий срок сумела возродить монастырь, который стал одной из самых выдающихся и знаменитых женских обителей в России.
      Император Александр I пожаловал монастырю новые земли, и обитель завладела красивейшим местом — горой Маурой. В Горицы приезжали фрейлина императрицы Параскева Хованская и княжна Варвара Долгорукая. Их давние родственницы были мученицами Гориц: Хованская происходила из рода Евфросиньи Старицкой, убитой здесь опричниками Грозного, а Долгорукая наверняка вспоминала и молилась здесь за узницу из ее предков — княжну Екатерину, томившуюся когда-то в келье с забитыми окнами. Теперь обе приезжавшие сюда женщины видели в Горицах мир, служение Богу, благополучие.
      Много сделала для монастыря и вдова генерала Готовцева, ставшая церковной писательницей и основавшая по его подобию монастырь под Петербургом.
      Профессор С. Шевырев, совершивший путешествие по нашему краю в 1847 году (кстати, видевший в Вологде больного Батюшкова), так описывал Горицы:
      «Все церкви расписаны трудами даровитых инокинь обители. Особенно памятны мне имена Клементьевой и Готовцевой. Историческое значение имеет плащаница, подаренная монастырю императором Александром в 1823 году: это художественное произведение в золотошвейном искусстве совершено гречанками по фамилии Либерос... Четыреста инокинь живет теперь в обители. Игуменья Маврикия, несмотря на свои 70 лет, деятельно и благоразумно правит обителью, окруженная любовью и уважением. Разные женские рукоделия процветают в монастыре... Здесь золото, серебро, жемчуг, шелка, ткани — все покорилось благочестию избранного вкуса женского...»
      И когда сегодня видишь грязь, запустение в полуразрушенной обители, становится особенно горько...
      Многие замечательные вологжанки жили здесь. Вот, к примеру, профессор Шевырев упоминает фамилию Клементьевой. Александра Клементьева, богатая вологодская дворянка, после смерти любимого мужа навсегда приехала сюда, вложила в монастырь все свое огромное состояние и привезла с собой трех дочерей. Все они стали монахинями, а одна из них, Арсения, являлась впоследствии игуменьей обители.
      Здесь протекала высокая духовная жизнь. И царило благополучие. Было отлично поставлено хозяйство. Имелись свои стада. Масла, молока, сыра было так много, что их некуда было девать. Для этого были построены большие ледниковые погреба. Велось каменное строительство: были возведены больница и водопровод (им пользуются местные жители и сейчас).
      Путешественник С. Перов, посетивший монастырь в 1915 году, отмечал: «Ряд мастерских с производством икон, шитых и тканых предметов одежды и убранства, обуви. Огромная хлебопекарня. Культура цветов: садовых и комнатных. Прекрасное полевое хозяйство и даже своя пристань по Шексне».
      Нынешняя жительница Гориц Мария Николаевна Нестерова тоже вспоминает: «Монастырь утопал в цветах. Здесь было необыкновенно красиво».
      Но уже надвигался трагический 1917 год... И близилась гибель монастыря.

      * * *
      Среди многих легенд, бытующих о монастыре, есть услышанный мною устный рассказ о матушке Калерии. Она обладала даром предвидения. Может быть, это и помогло ей спастись. Она и другие монахини укрылись в окрестных деревнях, когда на монастырь внезапно нагрянул большевистский отряд. Но укрылись не все. И большевики, как когда-то опричники Ивана Грозного, захватили нескольких монахинь, посадили их на старую баржу и отплыли. Где-то в верховьях Волги баржа с монахинями была затоплена...
      А матушка Калерия прожила долгую жизнь и пользовалась уважением и любовью среди местных жителей. Она предсказывала и войну, и голод, и помрачение душ. Она предвидела, что на месте святыни монастыря — Троицкого собора — будут пляски. Ныне в соборе — сельский клуб. Здесь, конечно, бывают и танцы...
      Но матушка Калерия предсказывала — все это временно, монастырь снова возродится в своей славе.

      ***

      Монастырь был закрыт в 1932 году. Немногие его монахини разошлись по деревням, люди укрыли их. Но, по словам научных сотрудников Кирилло-Белозерского музея-заповедника Ирины Шориной и Натальи Петровой (им я благодарен за их рассказы), есть сведения, что многие монахини стали жертвами большевистских репрессий.
      Ныне местные жители пытаются на свои скромные средства восстановить один из храмов — Введенскую церковь. Но средств не хватает... Горицы нуждаются в помощи.

      ГОРИЦКИЕ СТАРИЦЫ
      АРХИМАНДРИТ ПИМЕН (Мясников)

      Посещая по долгу службы или по личной надобности многие духовные учреждения центральных российских губерний, настоятель подмосковного Николо-Угрешского монастыря архимандрит Пимен Мясников (1810—1880) не помышлял ни о каких мемуарах. Однако преклонные годы не притупили его памяти на события и лица — и Пимен взялся подробно изложить пережитое. Подтолкнул его к этому занятию послушник угрешского монастыря Дмитрий Дмитриевич Благово, не лишенный дара духовный писатель и поэт. Но вошел в литературу Благово прежде всего как издатель и фактический соавтор знаменитых «Рассказов бабушки» — одного из самых ярких произведений русской мемуаристики. Вероятно, был он и литературным обработчиком рассказов архимандрита Пимена, увидевших свет в одном из выпусков «Чтений Общества истории и древностей российских». Приняв при постриге иноческое имя Пимен и став, уже после смерти своего учителя, архимандритом, Д. Д. Благово издал воспоминания архимандрита Пимена отдельной книгой. Основательно забытые, в отличие от «Рассказов бабушки», они не менее любопытны прежде всего бытовыми подробностями из жизни духовного сословия. Публикуемые здесь страницы посвящены наиболее замечательным монахиням Горицкого монастыря, с которыми сталкивала архимандрита Пимена судьба.

      При поступлении моих сестер в Горицкий монастырь, настоятельницею там была игуменья Маврикия, и так как она замечательная старица, то скажу о ней что знаю. В миру ее звали Мария Матвеевна Ходнева, она была дочь белоезерского дворянина Матвея Ивановича, жившего неподалеку от монастыря. С детских лет она отличалась особенною сосредоточенностью, молчаливостью, кротостию и сострадательностью к бедным. Она весьма охотно посещала храм, любила молитву и, по примеру своих родителей, строго соблюдала посты. Она рано выучилась читать книги церковной печати, но при всех усилиях плохо разбирала гражданскую грамоту. Мария имела еще сестру, которая была старше ее несколькими годами. Отец ее умер, и спустя некоторое время ее мать вышла вторично за человека с характером весьма тяжелым. В особенности чувствительно было для Марии, что, как при отце ее, не соблюдались у них в доме посты. Она решилась вступить в монастырь, и в 1801 году, имея от роду лет 18, вступила в Воскресенский Горицкий монастырь, находившийся неподалеку от имения ее матери. Монастырь был штатный, в большом упадке, сестер в нем было до 70, а настоятельницею тогда была игумения Маргарита. В 1806 году при пострижении Мария была названа Маврикиею, а в 1810 году, по смерти Маргариты, единогласно всеми сестрами избрана в игумению, и как она ни плакала и ни отговаривалась, сестры настаивали на своем выборе, и она была утверждена и в июне посвящена в Новегороде епископом Иоасафом, викарием Новгородским. Ей было тогда лет около 33-х.
      Сделавшись настоятельницею, мать Маврикия вполне подчинила себя, по примеру своей предшественницы, духовному руководству новоезерского архимандрита Феофана, бывшего в то время благочинным монастыря. Этому достопочтенному старцу одинаково обязаны своим благоустроением как Новоезерская обитель, так и Горицкая, но трудно определить, на чьей стороне был перевес: на стороне ли руководителя Феофана, или на стороне руководимой настоятельницы Маврикии.
      В 1831 году, будучи еще мирянином, я пришел в летнее время посетить моих сестер в Горицкую обитель и желал быть у них в келий; но так как вход в келий не для всех был доступен, то и должен был я лично испросить благословение игумений быть у них в келий, находившейся в связи с настоятельскими покоями. Игумению довелось мне тогда видеть в первый раз: она была уже немолодых лет, на вид ей можно было дать лет 55 или более. Роста она была среднего, довольно худощавая, но лицо имела круглое, голову всегда держала наклоненною, постоянно перебирала в руках шерстяные четки, одежду носила самую простую, нисколько не отличавшуюся от одежды прочих сестер обители. Она говорила весьма тихо, не возвышая голоса, была вообще молчалива, ограничиваясь при разговоре точными ответами и редко сама делала какие-нибудь вопросы.
      С самого первого времени поступления своего в управление обителью мать Маврикия стала помышлять об устроении общежития, ибо Горицкий монастырь был дотоле штатным. Когда она стала говорить о своем желании старцу Феофану, преобразовавшему уже Новоезерский монастырь, он похвалил ее благое намерение, но спросил ее вместе с тем: на что она рассчитывает для поддержания общины, когда у монастыря нет никаких доходов? «Надеюсь единственно на Господа и на ваши святые молитвы,— отвечала она.— По вере вашей дастся вам, невозможное у человеков возможно у Господа».
      Преобразование обители не всем было по мысли: многие роптали, другие вышли, и в монастыре осталось только человек сорок. В тяжелый для России 1812 год, в самый день Пасхи, была первая общая трапеза.
      Сказав, что мне известно, о самой игумений, возвращаюсь к рассказу о посещении моих сестер. Они жили вместе с слепою старицею, по имени Феодосия, одною из самых давних сподвижниц игумений. Старица эта, как мне рассказывали, препровождала все свое время в постоянном повторении молитвы: «Богородице Дево! Радуйся». Молитвенное ее правило было таковое: сперва она прочитывала молитву эту 130 раз, а после того повторяла ее по одиночке за матушку игумению, за матушку казначею, за матушку благочинную и так далее, пока не перечитает ее за всех сестер обители После того она начинала ту же молитву за всех известных благотворителей и за других живущих, и когда кончит читать молитву за живых, прочитывала ее известное число раз сряду за монастырских коровушек, питающих святую обитель сию. Потом переходила к повторению молитвы 'за усопших. Это непрестанное призывание имени Пресвятыя Богородицы и произношение ее молитвы, обратившееся у старицы как бы в умную молитву, по замечанию в обители, возымело на старицу благодатное действие: она имела иногда видения, слышала пение и под конец жизни стяжала дар прозорливости.
      На следующий день по моем приходе в монастырь, я пришел к ранней обедне в больничную Покровскую церковь и попал на отпевание одной послушницы. Когда приспело время нести гроб на кладбище, сестры подняли оный, а с ними вместе понесла и мать игуменья. Видя это, я стал спрашивать: кто была покойница? И узнал, что она была одна из простых послушниц, умершая в больнице, и что игумения имела обыкновение нести гроб до самой могилы и провожать каждую из сестер, кто бы она ни была.
      Покровская церковь была строена в 1831 году, иждивением княжны Параскевы Николаевны Хованской, в иночестве Марии, в схиме Параскевы. При церкви в то время были длинные одноэтажные по обеим сторонам пристройки, в которых находилось 16 больничных, довольно тесных келий, каждая об одном окне. Как храмоздательницу и строительницу, игумения сделала мать Марию начальницею церкви и смотрительницею больницы, и потому во храме она имела послушание церковницы и жила тут же в здании больницы. Все ее отличие от других состояло только в том, что она занимала две келий вместо одной, то есть два окна, а не одно.
      Княжна Хованская родилась в 1778 году, она была фрейлиною императрицы Марии Феодоровны. В 1824 году она приехала с княжною Варварою Николаевною Долгорукою в Горицкий монастырь помолиться, и ей так там понравилось, что она решилась остаться совсем. Игумения поручила княжну одной старице, Епифании, строгой подвижнице и весьма взыскательной, которой княжна беспрекословно и с глубоким смирением во всем повиновалась. Старица научила ее тому же рукоделию, которым сама занималась: шить башмаки и столярничать, а также и прясть волну. Когда, в мою бытность, мать Мария жила уже в здании больницы, то в одной келий она занималась своим рукоделием, а в другой была молельная и спальня. В то время ей было с лишком 50 лет; роста была среднего, весьма статная и видная собою, и, глядя на лицо ее, можно было думать, что смолоду она была замечательной наружности. Жизнь провождала она подвижническую, стараясь подражать древним инокам. В обращении своем со всеми была весьма смиренна, кротка и беспрекословно послушная настоятельнице и своей старице, ни в чем не имела своей воли. Вполне нестяжательная, она предоставляла в полное распоряжение игумений значительное денежное вспомоществование, ежегодно присылаемое ей родственниками, ничего для себя самой не оставляя, и в своей келий не имела ничего, кроме носильного платья. Она ни в чем не отличалась от сестер, носила одежду такую же, как и все прочие, и довольствовалась общею монастырскою трапезою.
      Под конец жизни Господь посетил ее тяжким недугом: все тело ее покрылось ранами и струпами, подобно Иову многострадальному, но это не возмутило ее благодушия, она терпела с великою кротостию свою болезнь до самой кончины. Окруженная сестрами, напутствованная христианскими Таинствами, она тихо и мирно отошла к Господу ноября 10 дня 1840 года (...)
      В заключение о княжне-схимонахине Параскеве скажу, что была она из того же рода князей Хованских, к которому принадлежала и несчастная супруга князя Андрея Иоанновича Волоцкого, Евфросинья Андреевна, храмоздательница Воскресенского собора в 1544 году, и в Горицком монастыре довольное время подвизавшаяся и под именем Евдокии постриженная, а в 1569 году октября 15 дня утопленная в Шексне. С нею вместе тогда утоплена и жена ее племянника Юрия Васильевича, невестка Иоанна Грозного, рожденная Иулиания Дмитриевна Палецкая, во иночестве Александра. Обе жертвы Иоанновой жестокости погребены в Горицкой обители, первоначально в отдельной часовне против соборного алтаря, ныне же над могилами воздвигнут теплый соборный храм. И так в Горицкой обители были две подвижницы из одного и того же рода князей Хованских, на расстоянии 280 лет, обе храмоздательницы и обе там погребенные.
      Немногим лет спустя после того, как мать Маврикия вступила в управление обителию, именно в 1816 году, под ближайшее руководство не старой еще, но опытной уже настоятельницы, по указанию старца Феофана, поступила одна из значительных вологодских владелиц, некто Александра Алексеевна Клементьева, надворная советница. Скудной средствами обители она принесла в дар щедрые и богатые вклады и все свое достояние, но выше всех жертв ее была жертва себя самой и трех юных своих дочерей, из коих младшей было 11 лет. Клементьева с дочерьми, предавшая себя вполне руководительству старца Феофана, была впоследствии пострижена под именем Агнии, а дочери ее названы: старшая Аркадиею (умершая в 1821 году), вторая Арсениею (бывшая впоследствии преемницею игумений Маврикии) и третия, младшая — Асинефою.
      Живущая и доныне мать Агния, вполне преданная игумений Маврикии, была деятельною и ревностною ее помощницею во всех ее полезных и благих предприятиях. Она помогла строить храм во имя Пресвятой Троицы. Каменщики и другие мастеровые были ее собственные люди, ею призванные. Она сама и ее дочери, вместе с прочими сестрами, делали кирпичи, носили воду с реки (когда еще не проведена была в монастырь ключевая вода), наравне с прочими ходили на разные монастырские послушания, пели на клиросе и читали в церкви. Ее же иждивением построены два каменных корпуса и ограда, в холодном соборе украшен ею придел во имя иконы Смоленской Божией Матери, где и ее же чудотворная икона Одигитрии над царскими вратами в серебряном сиянии и спускаемая наподобие иконы Успения в Киеве; царские врата и иконостас вызолочены на полимент, и на двух местных иконах Спасителя и Божией Матери во весь рост сделаны серебряные ризы.
      Старшая дочь, мать Аркадия, пожертвовала на украшение придела Смоленской Божией Матери всю свою часть, доставшуюся ей из имения отца. Она занималась живописью, и рассказывают, что когда писала иконы, то всегда с постом и молитвою, питаясь в то время одною просфорою. Она была, говорят, весьма сострадательна и нищелюбива, так что когда она, бывало, идет в церковь и в это время кто-нибудь из нищих станет просить Христа ради, она не задумается и отдаст все, что при ней случится: и носовой платок, и шейный, а взошед на крыльцо, снимет, так чтобы никто не видал, чулки, отдаст и их. Она была весьма кротка и смиренна, скончалась 6 мая 1821 года (...)
      Мать Агния устроила еще и другой придел во имя Владимирской иконы Божией Матери, в Троицкой церкви на хорах. Агния была для игумений Маврикии твердая и надежная опора: ибо игумения, несмотря на то, что была из дворянского семейства, не умела писать, а только с трудом могла подписывать имя. Агния была ее письмоводительница и все бумаги писала сама. Она была и закупщицей, ездила на ярмарки, делала нужные для монастыря закупки, сама все укладывала и отправляла; но эти хлопоты не мешали ей в точности исполнять монастырское правило и вычитывать все службы. Вполне преданная игумений, она была неутомима, и, несмотря на свои преклонные лета, ревностно хлопотала о пользе обители, так что и смерть застала ее почти в труде: она за несколько дней до кончины только что возвратилась с ярмарки, занемогла. Поспешили ее напутствовать и особоровать, и так она мирно отошла к Господу в 1841 году, имея лет 75 от роду.
      Мать Арсению с самого поступления в монастырь мать игумения препоручила руководству монахини Евгении, которая была клиросная головщица и великая подвижница. Она была девица, дочь одного курского священника, и сперва была в монастыре в Курске, но ей показалось, что там не довольно строго живут, и, никому не сказавшись, она ушла оттуда со странницами и пришла в Горицкий монастырь. Впоследствии она была в Курске и неописанно обрадовала отца, явившись к нему, тогда как он считал ее уже умершею и поминал за упокой.
      Весною 1818 года поступила в Горицкий монастырь вдова генерал-майора Александра Сергеевна Готовцева, рожденная Щулепникова. Она родилась в 1787 году в Костромской губернии в Солигалицком уезде, в имении отца своего. Ее мать была по фамилии Белкина, Доминика Ивановна, дочь вологодского воеводы. Александра Сергеевна воспитывалась в Санкт-Петербургском Екатерининском институте. Вскоре по выходе оттуда она вышла замуж за генерала Готовцева, овдовела прежде года, имела дочь и, лишившись ее, по прошествии нескольких лет вступила в Горицкий монастырь. Когда я стал знать ее, ей было за тридцать лет, она была довольно высокого роста, величава, стройна и лицом весьма красива. Воспитанная в неге и в роскоши, она умела отрешиться от всех прежних своих привычек, вела жизнь воздержанную, была любима и настоятельницею и всеми сестрами, которые ее и боялись и уважали. Она прожила 27 лет в монастыре, и, когда в 1845 году по высочайшему повелению была вызвана в Санкт-Петербург (для восстановления там женского монастыря), все плакали, ее провожая: в столь продолжительное время пребывания в монастыре она никого не обидела, ни даже словом, и оставила по себе самые приятные воспоминания, которые и теперь еще сохраняют о ней горицкие старицы-старожилки.
      Старшая сестра матери Феофании, старая девица Анна Сергеевна Шулепникова, поступила в тот же Горицкий монастырь четыре года спустя после ее вступления. Она .была весьма строгой, подвижнической жизни и разрешала молочную пищу только на Пасхе, от Рождества до Крещения и в Троицкую неделю. Впоследствии она была пострижена с именем Маврикии и приняла схиму. Она выстаивала все службы и, пока еще была в силах, ежедневно бывала у двух обеден. Когда после она стала страдать от глухоты, вследствие головной боли, ее усердие к церкви от того не охладело: она все-таки присутствовала при всех богослужениях и обыкновенно становилась в церкви в промежутке, который между алтарем и иконостасом, и по книгам сама вычитывала для себя всю службу от начала до конца. Все свое недвижимое имение мать Маврикия продала за 40 тысяч и деньги отдала игумений. Когда мать Феофанию вызвали в Санкт-Петербург, схимонахиня Маврикия была уже в преклонных летах и, будучи схимницею, как не любила сестру свою, но последовать за нею не решилась и мирно и тихо окончила дни свои в Горицкой обители, на 82 году от рождения, в 1855 году.
      Почти в одно время с материю Маврикиею, то есть около 1822 года, поступила в Горицкий монастырь Александра Степановна Кожухова, дочь бригадира и сестра курского губернатора, родом из Костромы. Она была в переписке с новоезерским архимандритом Феофаном, к которому имела большую веру. Будучи уже сосватана, она поехала принять благословение старца Феофана, но он не благословил ее вступать в брак, а советовал, для спасения души, вступить в Горицкий монастырь. Александра Степановна не задумалась, и, хотя ей нравился ее жених, она ему отказала и поступила в монастырь, себя вполне предала в волю отца Феофана и игумений Маврикии и беспрекословно им повиновалась. При пострижении ей дано было имя Ангелики. Она вела жизнь весьма строгую: келий своей никогда не топила, теплой одежды не имела, ходила без чулков, носила власяницу, а под оною медный параманд на цепи и медный пояс и крест, а верхнюю ее одежду составляло грубое парусинное платье. В ее келье не было ничего, кроме узенькой скамьи с деревянным возглавием и рогозиною, и ведра для воды. Пища ее была постоянно постная, кроме Святой Пасхи и времени от Рождества Христова до Крещения. Ночи проводила она на молитве; послушание ее было у свечного ящика, и от продолжительного стояния, холода и других подвигов под конец ее жизни она с великим трудом могла переставлять ноги, ибо они были покрыты ранами. Но тем не менее старица прожила до 82 лет и тихо, мирно и безболезненно заснула вечным сном в 1870 году (...)
      В заключение моего рассказа о Горицком монастыре упомяну еще об одной подвижнице, которая туда поступила в 1834 году, следовательно, когда я уже и сам был в монастыре, о матери Агнии, бывшей в миру Александре Алексеевне Шиповой. То, что скажу о ней, известно мне из достоверных источников, от инокинь горицких, самовидиц ее жизни. Александра Алексеевна родилась в 1785 году; отец ее Голостенов был костромским губернатором и любим императором Павлом, а мать была рожденная Катенина. Александра Алексеевна вышла замуж за Ивана Антоновича Шилова, когда ей едва исполнилось 15 лет, следовательно около 1800 года, и прошло около 6 лет, а детей у них не было. Шипов имел великую веру к новопрославленному тогда угоднику Божию преподобному Феодосию Тотемскому, которому он усердно молился, чтобы он испросил у Господа чадородие его жене. По прошествии некоторого времени они были обрадованы рождением сына Алексея. Мальчик подрос и оказывал в учении необыкновенные свои дарования: родители им утешались, но радость скоро омрачилась печалью: Шипова заболела ногами. Она не могла ходить, страдала от нестерпимой боли; врачи истощили все свое искусство и не принесли ей ни малейшей пользы, так что с лишком два года носили ее на простынях. Однажды она в изнеможении заснула и видит во сне, что к ней пришел преподобный Феодосии Тотемский, обещая ей исцеление. Она рассказала свой сон мужу и некоторым из близких, которые стали ее уговаривать съездить к мощам преподобного (...) Она согласилась и действительно получила у мощей преподобного мгновенное исцеление: в церковь ее вели с трудом, а из церкви она возвратилась одна, никем не поддерживаемая и совершенно здоровая. По смерти своего мужа она дала себе обещание, что как скоро сыну ее минет 25 лет, она непременно вступит в монастырь. Наступил 1834 год: ее сыну, находившемуся в то время адъютантом при великом князе Михаиле Павловиче, исполнилось уже 27 лет, но она все еще не была в монастыре и не знала даже, как объявить сыну о своем намерении, опасаясь, чтобы по любви своей, он не стал препятствовать ей в исполнении давнишнего ее намерения.
      Вот как она сама рассказывала горицким старицам о своем удалении из мира.
      «Однажды в летнее время, когда сын мой был в лагере, я стояла на молитве и слышу, что внутренний голос опять мне повторяет слова апостола: «Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения». И эти слова слышались мне, и повторяла я их себе несколько дней сряду. Я стала мало по малу приготовляться к отшествию, приводить дела в порядок и собираться в путь. Июля 13, в день празднества архангела Гавриила, я всех людей разослала, отправила куда-то и экономку, бедную дворянку, у меня жившую; взяла что было можно, квартиру заперла и ключ отдала соседям, чтобы передать его экономке, когда она возвратится, помолилась и, сказавши слова Давида: «Скажи ми, Господи, путь, в он же пойду», отправилась в путь. Куда мне идти, я и сама не знала, так как никогда без провожатого никуда не хаживала. Думаю себе: ежели выйду на Московскую дорогу, то пойду в московские монастыри, а ежели на Новгородскую, то в новгородские. Долго я шла и наконец пришла в Царское Село. На шоссе солдатские домики: тут, в палисаднике, я прилегла и, не спавши ночь, от утомления крепко уснула. Пробудилась и опять пошла: день был жаркий, солнце сильно пекло, я стала изнемогать. Едет какой-то мужичок в телеге и говорит мне: «Куда это ты, барыня, идешь? Ты, кажись, устала; присядь-ко, я тебя верст с десяток, пожалуй, подвезу». Я спросила его: «Куда эта дорога ведет?» — «Куда ведет? Вестимо, в Новгород». Я села в телегу в первый раз в жизни... «Вишь ты, как солнце-то печет,— говорил мужичок.— Вот нака-с мой кафтан, хорошенько загородись им, приляжь, авось заснешь — уж больно ты умаялась»... Хотя телега ужасно тряска была с непривычки, но усталость превозмогла, и я крепко заснула. Долго ли мы ехали, не знаю. Кричит мужичок и будит меня: «Вставай, барынька, приехали». Я было стала давать ему деньги, но он не принял. На мне была шляпа, но неловко было идти в ней... Я старалась променять ее на крестьянский платок, большой шелковый мой платок, на какой-нибудь шушун, но шелкового платья никто не хотел взять, опасаясь, быть может, не краденое ли оно. Наконец я добралась до Новгорода и поселилась на квартире у одной солдатки, у которой прожила с неделю. Я ходила по церквам и решилась проситься в какой-нибудь монастырь. Видя необыкновенную странницу в крестьянском одеянии и в шелковом платье, меня не только нигде принять не хотели, даже и в разговор никто со мною не вступал. Я пошла за город: слышала, что в шести верстах есть Сырков монастырь. Подхожу к монастырю, а у ворот стоит казначея. Спрашиваю: «Нельзя ли видеть игумению?» Доложили. Игумения приняла меня ласково и спросила: «Что тебе угодно?» — «Пришла проситься в святую вашу обитель».— «Да ты кто же такая?» — «Беглая солдатка»,— сказала я. «От кого же бежала ты?» — «От мира и от сына».— «А кто твой сын?» — «Солдат, служит при великом князе Михаиле Павловиче». Игумения пристально посмотрела на меня. «Теперь, милая, не древние времена,— сказала она.— Ты мне всю правду говори и покажи бумагу, тогда я представлю по начальству. Сына следует уведомить... а между тем ты здесь поживешь»... Я так обрадовалась, что хотят меня принять, что поклонилась игумений в ноги и подала ей мою бумагу, дворянское свидетельство, и была принята. Я уведомила сына, построила отдельную себе келию, но никак не могла успокоить себя: меня влекло в Горицкую обитель. Наконец я решилась ехать. Игумению Маврикию я знала более двадцати лет, с Феофанией Готовцевой и с ее сестрою мы еще в миру были друзьями... были еще и другие знакомые мои и родственницы в Горицкой обители. Общежительный устав пришелся мне по духу» (...)
      Вскоре после вступления Шилову постригли в рясофор, в 1844 году в мантию с именем Агнии, а в 1847 году в схиму, с прежним именем Александры.
      Она вела строгую подвижническую жизнь, в точности выполняла монашеские правила и монастырский устав, занимала должность письмоводителя, вела книги. Была ко всем очень добра, сколько могла благотворительна, всем и каждому помогала и словом и делом и, проживши двадцать лет в обители, с миром опочила о Господе в 1854 году.
      Публикация А. Тарунова

      НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПАРК

      ЗАПОВЕДНАЯ ГЛУХОМАНЬ

      ВАЛЕНТИН ПАНОВ


      Национальный природный парк «Русский Север» — самый молодой в России. Занимает он почти весь Кирилловский район в северо-западной части Вологодской области.