И. Панкеев. Обычаи и традиции русского народа(4)

      Море волнуется

      По числу играющих ставятся стулья в два ряда, так, чтобы спинка одного стула соприкасалась со спинкой другого стула. После того как все игроки усядутся, выбранный вожак кричит:
      – Море волнуется.
      И все играющие вскакивают и бегают вокруг стульев до тех пор, пока вожак, улучив минуту, когда каждый отбежит далеко от своего стула, вдруг закричит:
      – Море утихло.
      После того каждый из игроков должен занять свое место, и так как вожак тоже занимает чье-либо место, то играющие стараются захватить место, какое попалось. Оставшийся без места становится вожаком.

      Огонек

      Самый большой из играющих становится, сложив руки на груди крестообразно, ладонями под мышками. Около него становится второй, меньше ростом, которого первый берет за одну из рук, и затем этот второй, так сказать, обертывается вокруг первого. Ко второму прицепляется еще меньший ростом, взявши его за руку, третий, обертываясь вокруг двух первых, и т.д. Так образуется живая цепь, винтом завертывающаяся вокруг первого игрока. Эта фигура называется столбом.
      Один из играющих, не входящий в состав цепи, носит название поджигателя. Он подходит к столбу и спрашивает каждого играющего:
      – Не надо ли огонька?
      Один из играющих отвечает отрицательно, другие – утвердительно. В случае утвердительного ответа поджигатель делает вид, будто зажигает (чиркает) спичку, проводя, например, рукою по согнутому колену, и потом бросает ее в заявившего желание получить огонек, сам же бежит от столба, пока последний развертывается. Развернувшиеся играющие бегут за поджигателем, ловят его и глушат, т.е. громко кричат «а-а-а» над его ухом.

      Горелки

      Сначала выбирают, кому водить, – ловить, «гореть», или «горевать». Отсюда в некоторых местностях и название самой игры «Горелки», «Огарыши» и т.д., а название вожака «огарыш», «горелки», «горелка», в иных же местах «чернец», «караульный», «разлучник», «одинокий», «и малый», «холостой», «столб», «пенек», «коновод», «галящий».
      Вожак становится одиноко, впереди всех, в расстоянии 1 – 2 аршин от остальных горящих. Ему строго воспрещается оглядываться назад или смотреть в сторону. Позади его выстраиваются вереницей, попарно, одна пара за другой, остальные игроки, причем пары преимущественно составляются из мальчика и девочки или, если игра происходит совместно со взрослыми, то из мужчины и женщины и т.д.
      Затем кто-нибудь один из состоящих в парах, или все хором распевают:
      Гори, гори, масло!
      Гори, гори ясно!
      Чтобы не погасло!
      Взглянъ на небо, там птички летают!
      В это время вожак должен взглянуть на небо, а задняя пара отделяется от других и бежит. Иногда распевает только один вожак:
      Горю, горю жарко,
      горю, горю ясно!
      Задняя пара, которой следует бежать, спрашивает его:
      «О ком горишь?»
      Вожак отвечает:
      «Кого хочу, того схвачу!»
      После того задняя пара начинает бежать. Иногда перед началом игры идет следующий разговор. Вожак говорит:
      «Горю, горю, дуб!»
      Задняя пара спрашивает:
      «Что ты горишь?»
      «Хочу красную девицу!»
      «Какую?»
      «Тебя, молодую!»
      После этого задняя пара бежит, а вожак старается поймать одного из бегущих.
      В некоторых русских станицах на Кавказе вожак говорит:
      «Горю, горю пень!»
      «Чего ты горишь?» – спрашивает его девушка из пары, готовой бежать.
      «Девку хочу!»
      «Какую?»
      «Хоть тебя, молодую!»
      Затем пара бежит. Или вожак говорит:
      «Горю, горю пень!»
      «О ком горишь?»
      «О тебе, душа, молодой(ая)»
      «Любишь?»
      «Люблю!»
      «Купишь?»
      «Куплю!»
      «Покупай!»
      Затем пара бежит. В большей части России, по условленному знаку со стороны вожака, например, хлопанью его в ладоши, произнесению слов «Раз, два, три!», «Готово» и т.д. задняя пара медленно отделяется от ряда, «или снимается с места», по Олонецкому выражению, разъединяется по сторонам, один направо, другой налево, сначала идет шагом, обходя стоящих попарно, а поравнявшись с вожаком, бежит со всех ног вперед, стараясь схватиться за руки, между тем как вожак не только мешает этому, но, даже прежде чем бегущая пара успеет сблизиться, старается поймать кого-нибудь из них или даже просто ударить, прикоснуться ладонью, что признается равносильным изловлению.
      Смотря по тому, кто теперь составил новую пару – опять старая или водырь с кем-либо из бежавших, – эта пара становится впереди других, оставшийся же без пары делается водырем, становится впереди всех и ловит следующую заднюю пару.
      Игра продолжается до тех пор, пока все достаточно набегаются. Игра эта особенно часто ведется летом, вечером, после того как схлынет жар, а сон после чая, по замечанию игроков, бывает особенно крепок.

      Прятки простые

      Прототипом этой игры, по-видимому, можно признать древнегреческую игру под названием «Погоня», которая велась так: один из играющих садился, закрыв глаза, среди товарищей. Когда последние разбегались и прятались, он пускался в погоню за бегущими и отыскивал спрятавшихся.
      В настоящее время прятки существуют во всей Европе, разыгрываясь на разные лады.
      В России прятки разыгрываются так. Сначала уговариваются, где можно прятаться и где нельзя; затем выбирают, по жребию, водилыцика, которого ставят лицом в угол какого-либо строения, называя это место домом, или же просто оставляют водилыцика на каком-либо другом месте, покрывая при этом его голову большим платком, одежонкой и т.д., потом разбегаются и прячутся. Водилыцик, оставшись один, скороговоркой причитает:
      Кулю – кулю – баба!
      Не выколи глаза!
      Глаз на полице,
      Другой в солонице.
      Пора, что ли?
      Если кто-либо не успел скрыться, то обыкновенно отвечает: «Нет!» Тогда водилыцик снова причитает свою поговорку, а под говор ее остальные стараются спрятаться.
      Когда все игроки скрылись и водилыцик на обычный свой вопрос: «Пора ли?» не получает ответа, то, заключая из этого, что уже все действительно спрятались, приступает к отыскиванию своих товарищей.
      Как только он найдет кого-нибудь, тотчас же называет его по имени и кричит: «На кашу, ребята!»
      После того или все выходят из засад и снова прячутся, или же выходят из засад только те, которые считают, что они плохо спрятались в первый раз, или если подозревают, что первый найденный знает и видел места их скрывания.
      Затем найденный становится водилыциком, приговаривая приведенные выше слова до тех пор, пока на вопрос «Пора ли?» не получит ответа со стороны только что спрятавшихся.
      Но иногда водилыцик обязывается всех сыскать, оставляя разысканных в своем доме, пока ищет остальных. В Тульской губернии существует еще такой прием: если кто-либо из спрятавшихся займет дом, так что водилыцик не заметит этого, то водящему дается в спину шлепок с приговором «оралка», и опять ставят его в дом, пока спрячутся стоявшие до сих пор в доме игроки.
      В случае, когда все игроки будут найдены водилыциком, в следующей игре водит или найденный прежде всех, или кто-нибудь по новому жребию.

      Воры

      Чертой обводят небольшое местечко, аршин 5–6 в квадрате, – это так называемый огород. На нем делают из песка в несколько рядов небольшие продолговатой формы насыпи, которым дают названье огурцов. После того выбирают сторожа, на обязанности которого лежит стеречь огурцы. Остальные играющие приходят и воруют огурцы.
      Самое воровство производится так: к сторожу на огород приходят несколько играющих и начинают торговать огурцы: спрашивают цену, предлагают свою и т.д. Но сторож подозрительно относится к своим покупщикам, не сводит с них глаз, чтобы чего не стащили с огорода.
      Это чрезмерное внимание к покупщикам замечают другие игроки и, пользуясь его оплошностью, дружно нападают на огород и, похватав огурцы (собственно говоря, только испортив данную им фигуру), стараются убежать от сторожа, который, заметив это, тотчас же бросает покупщиков и бежит с кнутом в руках за настоящими ворами.
      Если при этом удается кого-нибудь словить на огороде, то пойманный тотчас же становится сторожем. Если сторож настигает кого-нибудь за чертой огорода, то нередко довольствуется только ударом кнута.
      Во время этой игры, особенно при удачной поимке вора, дети обыкновенно увеселяют себя различными рассказами о других ворах и воровствах, без застенчивости хвастаются собственными набегами на чужие огороды, и при этом фантазия их доходит иногда до небывалых размеров.
      Игра эта с нравственной стороны, очевидно, составляет весьма грустное явление, напоминая собой отчасти упражнения в воровстве древних спартанских юношей и прямо показывающая не только жалкие, но даже совсем извращенные понятия играющих об удальстве и молодечестве. Приучаясь воровать сначала песчаные огурцы и приобретая в этом ловкость, ребенок потом действительно легко может пойти и в чужой огород, и в чужой карман с целью опустошения последних. С гигиенической стороны эта игра, сопровождаемая пинками и ударами кнута, плохо соразмеренными, также не может быть одобрена.

      Коршун

      Играющие прежде всего выбирают из среды своей двух товарищей посильнее. Одного из них назначают коршуном, другого маткой, остальных играющих называют цыплятами или детками матки. Коршуна сажают где-нибудь на земле, в которой он палочкой роет ямку. К нему подходит матка, за которую крепко держатся детки, становясь один за другим гуськом и крепко держась за платье друг друга. В некоторых местностях матка и дети, подойдя к коршуну, сначала несколько раз обходят его кругом и хором поют:
      Вокруг коршуна хожу,
      Ожерелие нижу,
      По три ниточки,
      Бисериночки;
      Я снизала вороток, –
      Вокруг шеи короток.
      Или:
      Коршун, коршун-цыплятник,
      Приди ко мне во вторник.
      Я курочку заколю,
      Твоих деток накормлю!
      Или:
      Вокруг коршуна хожу,
      Я на коршуна гляжу!
      Или:
      Круг я коршуна хожу,
      По три ниточки вяжу!

      После этой церемонии, а в некоторых местах и прямо без нее, матка, останавливаясь перед коршуном, ведет с ним разговор.
      «Коршун! Что делаешь?» – «Ямочку рою». – «Зачем тебе ямочка?» – «Денежку ищу». – «Зачем тебе денежку?» – «Иголку купить». – «Зачем тебе иголку?» – «Мешочек сшить». – «Зачем мешочек?» – «Камешки класть». – «Зачем камешки?» – «В твоих детей шуркать-буркать». – «За что?» – «Они ко мне в огород лазят». – «Ты бы делал забор выше, а коли не умеешь, так лови их!»
      После таких разговоров коршун, размахивая руками и изображая собой летящего коршуна, бросается на детей матки, сначала на заднего, стараясь поймать и оторвать его от вереницы остальных.
      Мать всеми силами защищается и отбивает своего цыпленка, последний, в свою очередь, также всеми средствами старается уклониться и увернуться от ловких и сильных рук хищника. При таких условиях коршуну не всегда удается сразу поймать заднего цыпленка, потому он иногда пускается в разного рода хитрости, а именно: то вдруг проворно производит фальшивую тревогу в какую-либо сторону, то вслед за тем стремительно бросается в другую, причем вся вереница уклоняется от него то в ту, то в другую сторону, а между тем коршун опять быстро поворачивается и неожиданно схватывает оплошавшего цыпленка.
      Эти движения коршуна и вереницы бывают особенно забавны и вызывают со стороны детей много хохота, тревог и веселья. Пойманный тотчас же отводится в сторону, как добыча коршуна, который после того таким же образом охотится за остальными детьми матки, пока не переловит всех их. Когда переловит всех, игра кончается.

      ПРИБАУТКИ

      Котик-коток.
      Кудрявенький лобок!
      Сидит кот у ворот,
      К себе милую ждет.
      Кошечка – в окошечке,
      Кошурки – в печурке,
      Котятки – в подлавке.
      – А кто у вас большой?
      А кто у вас меньшой?
      – Мы все подрастем,
      За мышами пойдем;
      Один дедушка кот
      Будет дома сидеть
      Да на печке лежать.
      Нас с добром поджидать.

      * * *

      – Девица, девица,
      Сходи по водицу.
      – Я волка боюсь,
      Я лисицы боюсь,
      Я медведя боюсь.
      – Волк на работе,
      Лиса на болоте
      Платьица мыла,
      Валек опустила.
      Сама-то смеется,
      Хохолок трясется.

      ***

      – Жук, жук!
      Где твой дом?
      Жук, жук!
      Где твой дом?
      – Мой дом под кустом,
      Мой дом под кустом.
      Ехали татары – мой дом растоптали.

      ***

      Ачи-чи, чи-чи, чи-чи,
      Пирожки горячи:
      Приехали трипачи,
      Все поели калачи.
      Остался калачик,
      Пришел мальчик.
      Обжег пальчик, –
      Пошел на базар,
      Отцу-матери сказал.

      * **

      – Галки, вороны,
      Все ли вы здоровы?
      – Одна галка не здорова,
      Себе ножку наколола;
      Надо ехать по попа,
      По старинова хлопа.
      – Уж ты, батюшка попок,
      Не срони с себя порток,
      Портки строченые,
      Невороченые;
      Красны девушки строчили,
      Таракашки проскочили,
      Стали с дырочками.
      Чики, чики, чикалочки.
      Едет мужик на палочке,
      Жена на тележке –
      Щелкает орешки.

      ***

      Чики, чики, чикалочки!
      Едет Костя на папочке.
      Люба на тележке –
      Щелкает орешки.
      Орешки каленые,
      Милому дареные,
      По целковому рублю:
      А я милого люблю.

      ***

      Сам на кобыле,
      Жена – на корове,
      Ребята – на телятах,
      Слуги – на собаках,
      Кошки – на лукошках.

      Лучина, лучина,
      Гори, гори, жарко,–
      Едет Захарко:
      Сам на лошадке,
      Жена на коровке,
      Детки на телятках,
      Слуги на запятках.

      ***

      – Кысонька-мурысонька,
      Куда ходила? – К деду, бабе.
      – Что ела? – Сыр да масличко.
      – Мне оставила? – Оставила.
      – Куда поставила? – Край голбчика.
      – Где? Нету! – Собака съела.
      – Где собака? – В лес убежала.
      – Где лес? – Огнем выгорел.
      – Где огонь? – Водой залили.
      – Где вода? – Быки выпили.
      – Где быки? – В гору убежали.
      – Где гора? – Черви выточили.
      – Где черви? – Гуси выклевали.
      – Где гуси? – За море улетели.
      – Где море? – Я не знаю.

      ДЕТСТВО В КЛАССИКЕ

      «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений.
      Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице; уже поздно, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. И как не слушать? Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу! Отуманенными дремой глазами я пристально смотрю на ее лицо, и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая – лицо ее не больше пуговки; но оно мне все так же ясно видно: вижу, как она взглянула на меня и как улыбнулась. Мне нравится видеть ее такой крошечной. Я прищуриваю глаза еще больше, и она делается не больше тех мальчиков, которые бывают в зрачках; но я пошевелился – и очарование разрушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно.
      Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло.
      – Ты опять заснешь, Николенька, – говорит мне maman, – ты бы лучше шел наверх.
      – Я не хочу спать, мамаша, – ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам.
      Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что она сама разбудит меня; это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос:
      – Вставай, моя душечка: пора идти спать.
      Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но еще крепче целую ее руку.
      – Вставай же, мой ангел.
      Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу ее запах и голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь, сказать:
      – Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю!
      Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими руками мою голову, целует меня в лоб и кладет к себе на колени.
      – Так ты меня очень любишь? – Она молчит с минуту, потом говорит: – Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай. Если не будет твоей мамаши, ты не забудешь ее? Не забудешь, Николенька?
      Она еще нежнее целует меня.
      – Полно! И не говори этого, голубчик мой, душечка моя! – вскрикиваю я, целуя ее колени, и слезы ручьями льются из моих глаз – слезы любви и восторга.
      После этого, как, бывало, придешь на верх и станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, Господи, папеньку и маменьку». Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к Богу как-то странно сливались в одно чувство.
      После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, – но о чем они? – Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи – единственном человеке, которого я знал несчастливым, – и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай Бог ему счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать». Потом любимую фарфоровую игрушку – зайчика или собачку – уткнешь в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще помолишься о том, чтобы дал Бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.
      Вернуться ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели – невинная веселость и беспредельная потребность любви – были единственными побуждениями в жизни?
      Где те горячие молитвы? Где лучший дар – те чистые слезы умиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению.
      Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце, что навеки отошли от меня слезы и восторги эти? Неужели остались одни воспоминания?»
      Лев Толстой.
      Детство. Отрочество. Юность

      ПО ЦЕРКОВНЫМ КАНОНАМ

      О ропоте на многочадие

      Благословение чадородием. Родители, ропчущие на детей. Жена спасется чадородия ради.
      «По учению Слова Божия чадородие и многочадие составляют благословение Божие и счастие родителей. «Вот наследие от Господа, – говорит Псалмопевец, – дети: плод чрева – награда от Него (Бога). Что стрелы в руке сильного, то – сыны юные. Блажен человек, который наполнит ими колчан свой» (то есть у которых дом полон детьми). В другом месте, ублажая боящихся Господа, Псалмопевец говорит: «Жена твоя, как плодоносная лоза, посреди дома твоего; сыны твои как масличные (многоплодные) ветви вокруг стола твоего. Се, тако благословится человек, боящийся Господа. Увидишь сынов, и сынов сынов твоих». «Венец старых чада чад», – говорит Соломон; В древности благословение чадородия так высоко ценимо было, что неплодство супругов признаваемо было великим несчастием и навлекало на неплодных всеобщее поношение.
      К сожалению, ныне не все дорожат Божиим благословением, открывающимся в чадородии. Есть отцы и матери, которые не только не благословляют и не благодарят Господа, дарующего им детей и внуков, но иногда ропщут за сие на Бога, скучают и скорбят о том, что имеют много детей; часто свою досаду вымещают на них и желают им смерти. Такие недовольные чадородием родители встречаются большею частию между людьми бедными, которым не под силу содержать большое семейство, дать детям приличное воспитание и пристроить их. Но встречаются иногда такие родители даже между людьми, по состоянию и средствам жизни не бедными, но любовию к детям бедными, которые скучают и тяготятся многочадием только потому, что любят жить в свое удовольствие, и, видя в детях только помеху для себя, возлагают все заботы о них на чужие, наемные руки. Нечего и говорить, как нехорошо, как в высшей степени безнравственно поступают подобные родители. В оправдание свое они ничего не могут сказать, потому что Господь, давши им много детей, дал и много средств к тому, чтобы они не были им в тягость.
      Но как богатые, так и бедные непохвально поступают, когда досадуют на то, что у них много детей, и досаду свою вымещают на них. Во-первых, своим ропотом и досадою те и другие одинаково оскорбляют Бога, благословения и милостей Которого, открывающихся в чадородии, они не ценят. Родители не должны забывать, что они суть орудия силы творческой, от их крови производящей подобных им, что они суть наследники того великого благословения, которое изречено первым людям: «И благослови их Бог глаголя: раститеся и множитеся и наполните землю». Можно ли не дорожить таким благословением? – Бедные родители должны даже утешать себя в своей бедности тем, что Господь благоволит чрез них приводить в исполнение Свое благословение.
      Во-вторых, родители, ропщущие и досадующие на то, что имеют много детей, являются в высшей степени несправедливыми к детям. Виноваты ли дети, что родились на свет Божий? Разве жизнь, которую они получили, есть преступление? Как посему оскорбительно должно быть для детей, когда обращаются с ними так, как будто они, получив жизнь, сделали какое преступление! Но такое обращение, кроме того, что несправедливо, может быть вредно для нравственности детей. Какого добра, в самом деле, можно ожидать от детей, которые, не зная за собою вины, нередко видят недовольство против них родителей, терпят от них брань, упреки и недоброжелательство! Такие отношения родителей к детям только раздражают детей, изгоняют из их сердец любовь к родителям, приучают их к хитрости, лжи, непокорности и неуважению к родителям, в которых они видят ближайших своих недругов.
      Но, оскорбляя и нравственно повреждая детей ропотом и досадою против них, родители, недовольные многочадием, являются весьма неблагоразумными в отношении к себе самим. Положим, что большое семейство – в тягость бедным людям, не имеющим достаточных средств, чтобы содержать, воспитать и пристроить детей своих. Но зачем увеличивать эту тягость досадой и ропотом на детей? Затруднительные обстоятельства делаются еще больше затруднительными, когда мы теряем присутствие духа, перестаем владеть собою, и то дурное расположение духа, в котором сами находимся, распространяем на окружающих нас.
      Нет, – не досадовать и роптать должны родители, обремененные большим семейством, а воодушевляться упованием на Промысл Божий и на Него возвергать печаль свою.
      Тот, Который «дает пишу птенцам врановым призывающим Его», не оставит без Своего благого попечения разумные Свои создания, если мы обратимся к Нему с упованием и молитвою.
      Господь, давший родителям много детей, даст и средства к пропитанию, содержанию и устроению их благосостояния, если только родители взыщут Его помощи и заступления.
      К сожалению, затруднительные обстоятельства, как в других делах, так и в этом, вместо того, чтобы обращать нас к Богу, возбуждают в нас только уныние и даже отчаяние. Мы готовы думать, что Господь забыл нас и прибегаем ко всякому другому средству для избавления себя от крайности, только не к Богу.
      Что удивительного после сего, если Господь, всегда готовый явить Свою помощь прибегающим к Нему в нужде, сокрывает Свое лицо от тех, которые сами забывают Его, не возвещают пред Ним печали своей?
      С упованием на Отца Небесного, родители, обремененные многочисленным семейством, должны соединять неутомимое рвение к благоустроению его состояния собственными трудами и усилиями. Они могут быть уверены, что их труды и усилия, при уповании на Бога, не останутся без награждения.
      Не малым награждением они должны почитать для себя любовь к ним детей. Она не может не проявиться в детях, когда они видят, как заботятся о них родители.
      А где царствует любовь, там горе и недостатки легче переносятся. Пользуясь любовию детей, о которых заботятся, многочадные родители не могут при том не утешать себя надеждою, что со временем, под старость, они и сами найдут в своих детях заботливых попечителей и кормильцев себе.
      Кроме этой вещественной услуги, они справедливо могут ожидать себе от своих детей и духовного блага.
      Чем больше у кого детей, тем больше у того молитвенников за него пред Богом. В Святом Писании сказано: «Жена спасется чадородия ради» (то есть жене вменится в заслугу пред Богом ее чадородие). В каком случае? «Если дети пребудут, – как далее говорится, – в вере и любви и святости с целомудрием». Итак, матери многочисленного семейства не должны скучать и тяготиться, а паче радоваться и благодарить Господа, что в чадородии открывается им возможность устроять свое спасение; ибо, руководствуя к вечному спасению детей, они чрез то себе самим уготовляют спасение. Само собою разумеется, что сказанное о матерях относится и к отцам, если они разделяют заботы их о воспитании детей в духе христианского благочестия».
      Епископ Виссарион

      УЧЕНИЕ

      НАДПИСЬ К ЕВАНГЕЛИЮ

      Измученный жизнью суровой,
      Не раз я себе находил
      В глаголах предвечного Слова
      Источник покоя и сил.
      Как дышат святые их звуки
      Божественным светом любви,
      И сердца тревожного муки
      Как скоро смиряют они!..
      Здесь все в чудно-сжатой картине
      Представлено Духом Святым:
      И мир, существующий ныне,
      И Бог, управляющий им,
      И сущего в мире значенье,
      Причина, и цель, и конец,
      И вечного Сына рожденье,
      И крест, и терновый венец.
      Как сладко читать эти строки,
      Читая, молиться в тиши,
      И плакать, и черпать уроки
      Из них для ума и души!
      Иван Никитин

      Не учили, покуда поперек лавки укладывался,
      а вовсю вытянулся – не научишь!

      Долгие десятилетия у нас была только школа, после которой следовали училища, институты или университеты. Сейчас наряду со школой появились лицеи, гимназии и т.д. Но как бы ни называлось учебное заведение, а праздники, ставшие ритуалами, проводятся в каждом из них почти одинаково. Для первоклассников это – первый звонок, для выпускников – последний звонок; для всех вместе – День учителя; для студентов – День посвящения в студенты и Татьянин день и т.д. Это уже традиция. И каждый запоминает такие дни, такие праздники, потому что они бывают только раз в жизни. Ведь ритуал «первого звонка» – это нечто большее, чем просто первое посещение школы учеником, это – начало нового этапа в жизни.
      Каждый из нас прошел через первое сентября: учились мы сами, учатся наши дети. Поэтому не стоит подробно говорить о том праздничном, приподнятом настроении, которое сопутствует этому дню. К нему готовятся заранее все: и родители, и дети, и учителя. Подбирается самая красивая одежда, покупаются цветы. До начала занятий у входа в школу собираются ученики и их родители. Первая учительница выстраивает своих первоклашек в колонну или в шеренгу под табличкой, на которой указан номер класса. Старшеклассники и выпускники строятся отдельно, как правило, напротив первых классов. Когда все собрались, выступают директор школы, учителя, родители. Предоставляется слово одному из выпускников и одному из первоклассников. После этого по команде директора школы первокласснице дают старый добрый медный звонок-колокольчик с ленточкой, подготовленный сильный выпускник берет девочку к себе на плечо, и они обходят шеренгу учеников, звоня в звонок, и входят в распахнутые двери школы. После этого первоклашек ведут в их классы (это делает учительница, иногда с помощью старшеклассников), рассаживают их за парты, и начинается первый в их жизни урок.
      Празднуя завершение учебного года, в сельской местности часто собирают учеников на последнюю линейку или на так называемый последний костер. Сначала подводят итоги года перед строем школьников, затем первоклассники поздравляют выпускников, дарят им цветы. И в завершение первоклассник и выпускник зажигают заранее выложенный костер, вокруг которого располагаются все. Поют песни, читают стихи, танцуют.
      День учителя, который отмечают в первое воскресенье октября, традиционно связан с букетами цветов, праздничными поздравлениями и пожеланиями. Нередко ученики самостоятельно готовят свой подарок – концерт для учителей или спектакль, или небольшой бал.
      Хорошей традицией стало посвящение первокурсников в студенты. В каждом вузе этот ритуал проводится по-своему.
      Для примера выборочно процетируем вариант, предлагаемый В.А. Рудневым:
      «Прежде всего следует подумать об оформлении праздника, его символике, украшениях и реликвиях, о том, как лучше изготовить приглашения, которые нужно заранее вручить и виновникам торжества – первокурсникам, и гостям.
      На титульном листе приглашения читаем строки из известного стихотворения поэта А.Н. Плещеева:
      Смелей! Дадим друг другу руки
      И вместе двинемся вперед,
      И пусть под знаменем науки
      Союз наш крепнет и растет!
      Дальше следуют слова:
      «Дорогой друг!
      Поздравляем тебя с вступлением в ряды студентов (следует название вуза) института... Приглашаем тебя на твой большой праздник – «Посвящение в студенты».
      В приглашении содержится также и программа праздника: парад первокурсников, вручение символического «ключа знаний», зажжение «чаши знаний», торжественная клятва посвящаемых, исполнение традиционного гимна студентов «Gaudeamus igitur», спортивные и гимнастические игры, студенческий бал.
      Приводим латинский текст студенческого гимна:
      Gaudeamus igitur, (bis)
      Juvenes dum sumus!

      Post jucundam juventutem (bis)
      Post molestam senectutem
      Noc habebit humus!

      Vivat academia! (bis)
      Vivat professores!

      Vivat membrum quodlibet! (bis)
      Vivat membra quaelibet!
      Semper sint in flore!

      /.../Студенческий гимн «Гаудеамус» возник в конце XIV века в Нидерландах. Он восхваляет жизнь, молодость, научные дерзания и потому так близок и понятен молодежи. В России он появился в 80-е годы прошлого столетия. Сначала был распространен латинский текст, а затем и русский.
      К празднику посвящения в студенты готовятся красочные плакаты, лозунги, транспаранты с выдержками из высказываний великих людей, ученых, писателей. /.../
      Приглашаем читателя на праздник «Посвящение в студенты».
      Трибуны стадиона заполняются профессорами, преподавателями, научными и техническими сотрудниками института, студентами -старших курсов, гостями и представителями городской общественности. До начала праздника диктор рассказывает по радио об истории института, о перспективах его развития, называет имена ведущих ученых, работавших в прошлом и работающих в институте теперь.
      Праздник начинается сигналом горна «Слушайте все!».
      На поле стадиона выходит колонна знаменосцев (у каждого знамени – знаменосец и двое ассистентов), за ними следуют колонны первокурсников, возглавляемые руководителями факультетов. Первокурсники несут флаги и транспаранты, макеты зачетных книжек, дипломов, студенческих билетов и другие символические знаки. Колонны останавливаются в центре поля и разворачиваются лицом к трибунам. /…/
      «Здравствуйте, товарищи студенты! – обращается ректор к первокурсникам. – Поздравляю вас с приемом в нашу большую студенческую семью».
      В ответ звучит звонкое троекратное «Ура!».
      Наступает кульминационный момент праздника – принятие студенческой клятвы.
      Ректор подает команду внести знамена института. Звучат фанфары, к микрофону подходит один из первокурсников и зачитывает текст студенческой клятвы.
      Клятва принята, и ректор дает команду зажечь «Чашу знаний». На поле выходят факельщики, и в чаше вспыхивает огонь.
      Голос диктора:
      «Горит огонь «Чаши знаний» – символ преемственности поколений, посвятивших всю свою жизнь служению науке на благо и счастье людей!»
      Звучит студенческий гимн «Гаудеамус», исполняемый хором. Припев подхватывают все участники праздника.
      Гимн исполнен. Следует команда ректора: «Внести ключ вуза!» /…/
      «Дорогие товарищи, – продолжает ректор. – Существует старая народная традиция – в ознаменование больших событий высаживать молодые деревца. Вам, первокурсникам, сегодня оказывается высокая честь посадить эти деревья, и пусть из них вырастает символическая «Аллея знаний».
      Из строя первокурсников (по четыре от каждого факультета) выходят группы студентов и направляются к месту закладки «Аллеи знаний» /.../
      Потом начинается игровая часть праздника – спортивные состязания, игры, танцы. Разыгрываются призы и премии. А вечером во Дворце культуры зажигаются огни студенческого бала».

      ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ О ПЕРВЫХ ШКОЛАХ

      Мы знаем, какова школа сейчас. А как зарождалось обучение отроков на Руси, кто стоял у его истоков, кому должны быть мы благодарны за свет знаний?
      988. Владимир же был рад, что познал Бога... И поставил церковь во имя святого Василия на холме, где стоял идол Перуна и другие и где творили им требы князь и люди. И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов, и приводить людей на крещение по всем городам и селам. Послал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере, и плакали о них, как о мертвых.
      Когда отданы были в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: «В те дни услышат глухие слова книжные и ясен будет язык гугнивых».
      988. Князь великий Володимер, собрав детей 300, вдал учити грамоте.
      1086. Всеволод заложил церковь святого Андрея при Иоанне Добром, митрополите Русском, и построил при церкви оной монастырь женский, в котором постриглась первая дочь его девица Анка. Собравши же младых девиц неколико, обучала писанию, також ремеслам, пению, швению и иным полезным им знаниям, да от юности навыкнут разумети закон Божий и трудолюбие, а любострастие в юности воздержанием умертвлят.
      1180. Смоленский князь Роман Ростиславич «...к учению младых людей понуждал, устроя на то училисча, и учителей греков и латинистов своею казною содержал, и не хотел иметь свясчеников не ученых. И так на оное имение свое истосчил, что на погребение его принуждены были смольяне сребро и куны давать по изволению каждого».
      1214. Константин Всеволодам «...тогда же в Ростове но, дворе своем заложил церковь каменну святыя Богородицы и хотел, при оной училисча устроя, от Спаса перевести».
      1218. Князь Юрий Всеволодович того же дня, по кончине брата Костянтина, принял престол великого княжения... и сыновцев своих принял с великой любовию и многими слезами, сожалея о смерти братни и сиротстве сих малых детей. И взяв их, содержал яко своих детей в доме своем до полугода. И потом отпустил их в Ростов, послав проводить их сына своего и бояр. Тогда наипаче о них печалился и почасту посылал бояр надзирать в их учении...
      1227. Майа 11 учинился во Владимире великий пожар и згорело 27 церквей и двор блаженного великого князя Константина Всеволодовича и церковь, построенная в нем, архангела Михаила со всею богатою утварью. В нем же трудилися иноки русские и греки, учасце младенцев, и погорели книги многие, собранные сим Константином Мудрым.

      УЧЕНЬЕ В КЛАССИКЕ

      «Учиться читать я начал лет пяти. Дед добыл откуда-то азбуку, которую я помню и сейчас до мелочей. Каждая буква была с рисунком во всю страницу, и каждый рисунок изображал непременно разносчика: А (тогда писано было «аз») – Апельсины. Стоит малый в поддевке с лотком апельсинов на голове. Буки – торговец блинами, Веди – ветчина, мужик с окороком и т.д. На некоторых страницах три буквы на одной. Например: У, Ферт, Хер – изображен торговец в шляпе гречневиком с корзиной и подпись: «У меня Французские Хлебы». Далее следуют страницы складов: Буки-Аз – ба, Веди-Аз – ва. Потом меня стала учить читать мать по хрестоматии Галахова, заучивать стихотворения и писать с прописи тоже нравоучительного содержания.
      Других азбук тогда не было, и надо полагать, что Лев Толстой, Тургенев и Чернышевский учились тоже по этим азбукам.
      Глаголь-Аз – га. А еще далее нравоучительное изречение вроде следующего:
      «Перед особами высшего нас состояния должно показывать, что чувствуешь к ним почтение, а с низшими надо обходиться особенно кротко и дружелюбно, ибо ничто так не отвращает от нас других, как грубое обхождение».
      В конце книги молитвы, заповеди и краткая священная история с картинами. Особенно эффектен дьявол с рогами, копытами и козлиной бородой, летящий вверх тормашками с горы в преисподнюю.
      Вскоре купил мне дед на сельской ярмарке другую азбуку, которая была еще интереснее. У первой буквы А изображен мужик, ведущий на веревке козу, и подпись: «Аз. Антон козу ведет».
      Дальше под буквой Д изображено дерево, в ствол которого вставлен желоб, и по желобу течет струей в бочку жидкость. Подписано: «Добро. Деревянное масло».
      Под буквой С – пальмовый лес, луна, показывающая, что дело происходит ночью, и на переднем плане спит стоя, прислонясь к дереву, огромный слон, с хоботом и клыками, как и быть должно слону, а внизу два голых нефа ручной пилой подпиливают пальму у корня, а за ними десяток нефов с веревками и крючьями. Под картиной объяснение: «Слово. Слон. Величайшее из животных, но столь неуклюжее, что не может ложиться и спит стоя, прислонясь к дереву, отчего и называется слон. Этим пользуются дикие люди, которые подпиливают дерево, слон падает и не может встать, тут дикари связывают его веревками и берут».
      Дальше в этой книге, обильной картинками, также священная история.
      На горе Арарат стоит ковчег в виде огромной барки, из которой Ной выгоняет длинной палкой всевозможных животных от верблюда до обезьян.
      Помнится еще картина: облака, а по ним на паре рысаков в развевающихся одеждах мчится, стоя на колеснице, Илья-пророк... Далее берег моря, наполовину из воды высунулся кит, а из его пасти весело вылезает пророк Иона.
      Хорошо помню, что одна из этих азбук была напечатана в Москве, имела синюю обложку, а вторая – красную с изображением восходящего солнца.
      ...Из учителей останется в памяти у всех моих товарищей, которые еще есть в живых, учитель естественной истории Порфирий Леонидович, прозванный Камбалой.
      Это был длинный, худой, косой и лопоухий субъект, при ходьбе качавшийся в обе стороны. Удивительный мечтатель. Он вечно витал в эмпиреях, а может быть, вечно был влюблен. Никогда не садился на кафедру. Ему сносили кресло к первой парте, где он и располагался. Сядет, обоймет журнал. Закатит косые глаза в потолок и переносится в другой мир, как только ученик начнет отвечать. В мечтательном состоянии так и летели четверки и пятерки. Только надо было знать первые строки спрашиваемого урока, а там – барабань, что хочешь: он, уловив первые слова, уже ничего не слышит.
      – Гиляровский. Выхожу.
      – Собака!
      – Собака, Порфирий Леонидович.
      – Собака!
      – Собака – Canis familiaris.
      – Вер-рно!
      И закатит глаза.
      – Собака – Canis familiaris!.. Достигает величины семи футов, покровы тела мохнатые, иногда может летать по воздуху, потому что окунь водится в речных болотах отдаленной Аравии, где съедает косточки кокосов, питающихся белугами или овчарками, волкодавами, бульдогами, догами, барбосками, моськами и канисами фамилиарисами...
      Он прислушивается на момент.
      – Собака, Порфирий Леонидович, водится в северных странах, у самоедов, где они поедают друг друга среди долины ровной и гладкой высоте, причем торопливо не свивают долговечного гнезда... Собака считается лучшим другом человека... Я кончил, Порфирий Леонидович.
      – А?.. Что?.. Кончил?
      – Собака считается лучшим другом человека...
      – Чело-ве-ека... О-ох!.. И закатит глаза.
      – Хорошо, садись.
      – Засецкий – окунь!
      – Окунь, Порфирий Леонидович.
      – Окунь!
      – Окунь – Perca fluviatilis. Водится в реках и озерах средней России.
      Засецкий, первый ученик, отвечает великолепно и получает ту же пятерку, что и я...
      Класс уже приучен, и что ни ври – смеется тихо, чтобы не помешать товарищу.
      Так преподавалась естественная история. Изучали мышей и крыс. Мы принесли с десяток мышей и мышат, опустили их в форточку между окнами, и они во мху, уложенном вместо ваты, жили прекрасно. На веревочке спускали им баночки с водой, молоко и бросали всякую снедь. И когда раз Камбала, поймав в незнании урока случайно остановившегося посреди ответа ученика, на него раскричался и грозил единицей – мы отвлекли его гнев указанием на мышей. Камбала расчувствовался и долго рассказывал, стоя у окна, о мышах, потом перешел на муравьев, на слонов, и, наконец, когда уже раздался звонок к перемене, сказал:
      – Милые зверьки... Только я думаю, что их сторожа разгонят…
      – Да мы, Порфирий Леонидович, не покажем их...
      Но как раз в эту минуту влетел инспектор, удивившийся, что после звонка перемены класс не выходит, – и пошла катавасия! К утру мышей не было,
      – Гадов развели, озорники беспутные, – ругал нас сторож Онисим.
      Но на класс кары не последовало.
      А сидели раз два часа без обеда всем классом за другое; тогда я был еще в первом классе. Зима была холодная. Нежностей, вроде нехождения в класс, не полагалось. В 40° с лишком мы так же бегали в гимназию, раза два по дороге оттирая снегом отмороженные носы и щеки, в чем нередко помогали нам те же сторожа Онисим и Андрей, относясь к помороженным с отеческой нежностью. Бывали морозы и такие, что падали на землю замерзшие вороны и галки. И вот кто-то из наших второклассников принес в сумке пару замерзших ворон и, конечно, в класс, в парту. Птицы отогрелись, рванулись – и прямо в окно. Загремели стекла двойных рам, класс наполнился холодом, а птицы улетели. Тогда отпустили всех по домам, а на другой день второй класс и нас почему-то продержали два часа после занятий. За что наш класс – так и не знаю. Но с тех пор в морозы больше 40° нас отпускали обратно. Распорядиться же не приходить в 40° совершенно в гимназию – было нельзя, потому что на весь наш губернский город едва ли был десяток градусников у самых важных лиц. Обыкновенные обыватели о градусниках и понятия не имели. Вешать же на каланчах морозные флаги – никто и не додумался тогда.
      Кроме Камбалы, человека, безусловно, доброго и любимого нами, нельзя не вспомнить двух учителей, которых мы все не любили. Это были чопорные и важные иностранцы, совершенно непохожие на всех остальных наших милых чиновников, в засаленных синих сюртуках и фраках, редко бритых, говоривших на «о». Влетали нам от них иногда и легкие подзатыльники, и наказания в виде стояния на коленях. Но все это делалось просто, мило, по-отечески, без злобы и холодности. Учитель французского языка м-р Ранси, всегда в чистой манишке и новом синем фраке, курчавый, как пудель, – говорят, был на родине парикмахером. Его терпеть не могли. Немец Робст ни слова не знал по-русски, кроме: «Пошель, на уколь, свинь рюски», и производил впечатление самого тупоголового колбасника. Первые его уроки были утром, три раза во втором классе и три раза в третьем. Для первого начала, когда он появился в нашей гимназии, ему в третьем классе прочли вместо молитвы: «Чижик, чижик, где ты был» и т.д.
      Это было в понедельник. Второй класс узнал – и тоже «чижика» закатил. Так продолжалось с месяц. Вдруг на наш первый урок вместе с немцем ввалился директор.
      – Читай молитву, – приказал он первому ученику.
      И тот начал читать молитву перед учением. Немец изумленно вытаращил белые глаза и спросил:
      – Пашиму не тшиджик-тшиджик?
      Дело разъяснилось, и вышел скандал. Конечно, я сидел в карцере, хотя ни разу не читал ни молитвы, ни «чижика».
      В том же году, весной, во второй половине, к экзаменам приехал попечитель округа князь Ливен. Железной дороги не было, и по телеграфу заблаговременно, т.е. накануне приезда, узнало начальство о его прибытии.
      Пошли мытье и чистка. Нас выстраивали в классе и осматривали пуговицы. Мундиры с красными воротниками с шитьем за год перед этим отменили, и мы ходили в черных сюртуках с синими петлицами. Выстроили нас всех в актовом зале. Осмотрели маленьких. Подошли к шестому и седьмому классам директор с инспектором и заволновались, зажестикулировали. И смешно на них, маленьких да пузатеньких, было смотреть перед строем рослых бородатых юношей. Бородатые были и в младших классах. Так, во втором классе был старожил Гудвил, более похожий по длинным локонам и бородище на соборного дьякона.
      – Потому что... Потому что... Я... да... да... Остричься!.. – визжал директор.
      – Уж тут себе... Уж тут себе... Обриться!.. – вторил «Тыква».
      Инспектора звали «Тыквой» за его лысую голову. И посыпались угрозы выгнать, истолочь в порошок, выпороть и обрить на барабане всякого, кто завтра на попечительский смотр не обреется и не острижется. Приехал попечитель, длинный и бритый. И предстали перед ним старшие классы, высокие и бритые – в полумасках. Загорелые лица и белые подбородки и верхние губы свежеобритые...
      Смешные физиономии были.
      Из того, что я учил и кто учил, осталось в памяти мало хорошего. Только историк и географ Николай Яковлевич Соболев был яркой звездочкой в мертвом пространстве. Он учил шутя и требовал, чтобы ученики не покупали пособий и учебников, а слушали его. И все великолепно знали историю и географию.
      – Ну, так какое же, Ордин, озеро в Индии и какие и сколько рек впадают в него?
      – Там... мо... мо... Индийский океан...
      – Не океан, а только озеро... Так забыл, Ордин?
      – Забыл, Николай Яковлевич. У меня книжки нет.
      – На что книжка? Все равно забудешь... Да и не трудно забыть – слова мудреные, дикие... Озеро называется Манасаровар, а реки – Пенджаб, что значит пятиречье... Слова тебе эти трудны, а вот ты припомни – пиджак и мы на самоваре. Ну, не забудешь?
      – Галахов! Какую ты Новую Гвинею начертил на доске? Это, братец, окорок, а не Новая Гвинея... Помни, Новая Гвинея похожа на скверного, одноногого гуся... А ты окорок.
      В третьем классе явился Соболев на первый урок русской истории и спросил:
      – Книжки еще не покупали?
      – Не покупали.
      – И не покупайте, это не история, в ней только и говорится, что такой-то царь побил такого-то, такой-то князь такого-то и больше ничего... Истории развития народа и страны там и нет.
      И Соболев нам рассказывает русскую историю, давая записывать только имена и хронологические данные, очень ловко играя на цифрах, что весьма легко запоминалось.
      – Что было в 1380 году? Ответишь.
      – А ровно через сто лет?
      Все хорошо запоминалось. И самое светлое воспоминание осталось о Соболеве.
      Учитель русского языка, франтик Билевич, завитой и раздушенный, в полную противоположность всем другим учителям, был предметом насмешек за его щегольство.
      – Они все женятся! – охарактеризовал его Онисим. Действительно, это был «Жених из ножевой линии», и плохо преподавал русский язык. Мне от него доставалось за стихотворения-шутки, которыми занимались в гимназии двое: я и мой одноклассник и неразлучный друг Андреев Дмитрий. Первые силачи в классе и первые драчуны, мы вечно ходили в разорванных мундирах, дрались всюду и писали злые шутки на учителей. Все преступления нам прощались, но за эпиграммы нам тайно мстили, придираясь к рваным мундирам».
      Владимир Гиляровский. Мои скитания

      «Это было время перелома в воспитательной системе. В обществе и литературе шли рассуждения о том, «пороть ли розгами ребенка, учить ли грамоте народ». В Киевском округе попечителем был знаменитый Пирогов. Незадолго перед тем (в 1858 году) он издал ряд блестящих статей о воспитании, в которых решительно высказывался против розог. Добролюбов горячо приветствовал эти статьи, тем более что они вышли из-под пера практического деятеля в области воспитания. Добролюбов сделал из них заключение, что, значит, в Киевском округе розга отошла уже в область предания. Оказалось, однако, что надежды эти были преждевременны. В следующем, 1859, году Пироговым было созвано «совещание», в котором участвовали, кроме попечителя и его помощника, некоторые профессора, директоры, инспекторы гимназий и выдающиеся учителя. Совещание высказалось за «постепенность реформы» и, сохраняя розгу, решило только регламентировать ее применение. Пирогов не только не остался при особом мнении, но еще прибавил свою мотивировку к знаменитым в свое время «правилам», в которых все виды гимназических преступлений были тщательно взвешены, разнесены по рубрикам и таксированы такими-то степенями наказаний. Таблица с этими рубриками должна была висеть на стене, и ученику, совершившему проступок, предстояло самому найти его в соответствующей графе. Предполагалось, что это будет «способствовать развитию чувства законности». В числе провинностей, неизбежно навлекающих телесное наказание, значился, между прочим, «религиозный фанатизм».
      Это был компромисс «теории с практикой», и притом очень неудачный. Правила не продержались и нескольких лет. «Дух времени» быстро изгонял розгу, но там, где педагогическая рутина еще держалась, принципиальное признание телесных наказаний было ей очень на руку. Добролюбов ответил на появление «правил» резкой статьей, полной горечи и сарказма по адресу Пирогова. Вся журналистика разделилась на два лагеря: за и против Добролюбова, причем «умеренный либерализм» того времени был за попечителя и за постепенность против журналиста с его радикальными требованиями. В этом споре на долю житомирской гимназии выпала своеобразная известность. Оказалось, что по количеству случаев порки –- она далеко оставила за собой все остальные: в 1858 году из шестисот учеников было высечено двести девяносто. Это было в семь раз чаще, чем, например, в киевской второй гимназии, и в тридцать пять раз больше, чем в киевской первой. Простодушные старозаветные педагоги, с директором Киченком во главе, проставили в своем ответе на запрос Пирогова эту красноречивую цифру, очевидно, не предвидя эффекта, который ей суждено было вызвать.
      Я был тогда слишком мал и не помню, в какой мере отголоски этого журнального спора проникали в гимназическую среду.
      У нее была своя литература, заучиваемая на память, ходившая в рукописях и по альбомам. Ученическая муза неизменно настраивалась при этом на сатирический лад. Я помню длинную поэму в стихах, написанную, кажется, очень недурно, в которой говорилось между прочим, что в Житомире не могут ужиться «учителя-люди» среди «учителей-зверей». По какой-то роковой неизбежности «людей» похищает нечистая сила.
      Взяли черти Трофимова,
      Возьмут Добрашова... –
      говорил, между прочим, неизвестный автор, не щадивший красок для изображения педагогов, остающихся в педагогическом зверинце.
      Уже по тону этих произведений, проникнутых горечью и злобой, можно было бы судить, какие благодарные чувства возбуждала тогдашняя школа и с каким настроением выпускала она в жизнь своих питомцев.
      Ярче запомнилось мне другое шуточное «подпольное» произведение, где выступала злоба дня современной педагогической литературы. Это было «сказание о Мине». «Бе некий человек, – говорилось в этом сказании, – именем дерзновенный Прометей, сиречь ученик Буйвид. И той похищаше огонь с небесе, сиречь книги из класса. И бог Зевес, сиречь директор Киченко, приковаше его к кавказской скале, сиречь скамье в карцере. И абие, свирепый коршун, сиречь Мина, клеваше печень его, сиречь з-цу, железным клювом, сиречь розгою. И, услыша вопли его, Геракл, сиречь Буйвид-отец...»
      Дальше в том же тоне описывалась баталия, действительно происшедшая между отцом наказываемого и гимназическим начальством, в яйце любителя порки Киченка, надзирателя Журавского и Мины. С большим злорадством изображались подвиги и победы Геракла, который освобождает Прометея с великим уроном для самого Зевса.
      В пансионе Рыхлинского было много гимназистов, и потому мы все заранее знакомились с этой рукописной литературой. В одном из альбомов я встретил и сразу запомнил безыменное стихотворение, начинавшееся словами: «Выхожу задумчиво из класса». Это было знаменитое добролюбовское «Размышление гимназиста лютеранского вероисповедания и не Киевского округа». По вопросу о том, «был ли Лютер гений или плут», бедняга говорил слишком вольно, и из «чувства законности» он сам желает, чтобы его высекли.
      Наконец в конце июня 1863 года и я в мундире с красным воротником и медными пуговицами отправился в первый раз на уроки в новое гимназическое здание.
      Шел я далеко не таким победителем, как когда-то в пансион Рыхлинского. После вступительного экзамена я заболел лихорадкой и пропустил почти всю первую четверть. Жизнь этого огромного «казенного» учреждения шла без меня на всех парах, и я чувствовал себя ничтожным, жалким, вперед уже в чем-то виновным. Виновным в том, что болел, что ничего не знаю, что я, наконец, так мал и не похож на гимназиста... И иду теперь беззащитный навстречу Киченку, Мине, суровым правам и наказаниям...
      В большом шумном классе все было чуждо, но особенное смущение вызвала во мне знакомая фигура некоего старого гимназиста Шумовича. Это был малый лет восемнадцати, широкоплечий, приземистый, с походкой молодого медведя и серьезным, почти угрюмым взглядом. Два или три последних года он почти ежедневно проходил в гимназию мимо нашего двора. Если случайно я или младший брат попадались ему при этом на дороге – он сгребал попавшегося в свои медвежьи лапы, тискал, мял, сплющивал нос, хлопал по ушам и наконец, повернув к себе спиной, пускал в пространство ловким ударом колена пониже спины. Затем неторопливо шел дальше. Завидев его еще издали, мы прятались за калитку, но, когда он проходил, что-то тянуло нас за ним. Мы бежали сзади и окликали: «Шумович! Шумович!» Он поворачивался и серьезным взглядом измерял расстояние...