РАЗДЕЛ 1
ТРУДОЛЮБИЕ КАК ДОБРОДЕТЕЛЬ
БЕЗ ТРУДА НЕТ ДОБРА
Еще в древности в народной жизни сложился образ крестьянина — богатыря, пахаря; труженика, неразрывно связанного с землей, получающего от нее свою силу. Не случайно одна из главных фигур в русском богатырском эпосе — Микула Селянинович, о котором вся Русь знала, что биться с ним нельзя, так как «весь род Микулов любит матушка сыра земля». Главное в жизни Микулы Селяниновича, согласно былинам, труд, пахота. В его образе олицетворяется сам народ, ибо только Микула может поднять те «сумочки переметные», в которых обретается «тяга земли». Мощь Микулы Селяниовича подавляет и посрамляет черные силы колдовства. Былина рассказывает, как богатырь Волх Всеславьевич, известный своей силой и «вежеством» (то есть владеющей колдовскими тайнами), при рождении которого «подрожала мать сыра земля; сотрясалося славно царство Индейское, а и сине море сколебалося», вынужден был уступить пахарю Микулушке первенство в труде. Волх Всеславьевич увидел в поле пахаря, который пашет, да с таким расзмахом, что «ехал Волх до ратая день с утра до вечера, а не мог до ратая доехати». Не утерпел Волх, зовет Микулу Селяниновича поехать с собою в побратимах, и Микула соглашается, но когда пришло время вынимать из земли соху, то ни сам Волх, ни вся его дружина не могли с ней справиться, а только Микула Селянинович одной рукою выдергивает соху из земли и перебрасывает ее за ракитов куст.
Из семей простых крестьян-тружеников рождаются главные русские богатыри, и прежде всего Илья Муромец, которые если уж берутся за работу, то выполняют ее от зари до зари, с полной отдачей и добросовестно. Народное сознание, выражаемое в сказках, пословицах, поговорках, песнях, былинах, не мыслит труд иначе как нравственное деяние, а труженика-крестьянина как главное действующее лицо государства.
«Человек рожден для труда» (имея в виду труд как нравственное деяние),— говорят бесчисленные народные пословицы. «Без труда нет добра», «Труд человека кормит, а лень портит», «Праздность — мать пороков», «Кто не работает, тот не ест», «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда», «Кто хорошо трудится, тому есть чем хвалиться», «Труду время, потехе час», «Без труда меду не едят», «Труд кормит и одевает», «Терпение и труд все перетрут», «Без хорошего труда нет плода», «Зажиточно жить — надо труд любить», «Работай до поту, так и поешь в охоту», «У работающего в руках дело огнем горит», «Работай боле — тебя и помнить будут доле», «Рукам работа, душе праздник», «Добрые люди день начинают работой», «Работай смелее, будешь жить веселее», «Сегодняшние работы на завтра не откладывай», «У кого работа, у того и хлеб», «Без дела жить — только небо коптить»1.
Сегодня мы многое позабыли из нашей истории, и от того, может быть, появляются на страницах печати оскорбительные байки о якобы извечной лени русского мужика, его рабском характере и отсутствии самостоятельности2.
Отношение русского человека к труду вырабатывалось в упорной борьбе за освоение новых земель с бесконечным дремучим лесом, в противостоянии ордам многочисленных кочевников. Именно в этой борьбе с лесом складывался его трудовой характер. Чтобы освоить пашню, «приготовить ее к новине», в первый год наши предки обдирали с деревьев кору, подсушивая деревья, в следующем — в один из зимних месяцев производились подсека, рубка леса. Было это очень тяжело. Леса тогда были не такие, как сегодня, а настоящая дремучая тайга. Как только сходил снег и подсыхала почва, срубленные деревья складывали в гигантские костры и поджигали. Время от времени костры передвигали огромными шестами, по всему палу, чтобы выжечь на нем все пни и колоды, а землю равномерно удобрить золою. «Эта адски тяжелая и трудоемкая работа в дыму и копоти, с которой люди каждый вечер возвращались домой обожженные и черные, как из пекла,— пишет очевидец,— а затем надо было еще убрать с расчисти все не успевшие сгореть остатки леса. Именно о такой вырубке и уборке подсеки, как о богатырском подвиге, поется в одной из былин об Илье Муромце:
Пошел Илья ко родителям, ко батюшке
На тую на работу на крестьянскую,
Очистить надо пал от дубья-колодья.
Он дубье-колодье все повырубил...
Распахивать такой нераскорчеванный пал с тысячами корневых оплетений не под силу было бы даже мощному трактору, а потому его и вовсе не распахивали, а просто сеяли по пожоге, расковыряв кое-где примитивной мотыгой и заделывая брошенные зерна «наволоком», бороной-суковаткой» 3.
Так наши предки жили не одну тысячу лет, ибо в самом древнем славянском календаре (замененном христианским в X веке) этапы этого труда были увековечены в названиях месяцев. Месяц февраль назывался тогда сечень, ибо именно в это время производилась рубка леса под пашню, а месяц апрель именовался березозоль — в это время сваленный и подсохший лес превращали в золу. Да и вообще в названиях месяцев отражался трудовой характер наших предков. Так месяц уборки урожая назывался серпень или жнивень.
Земледельческий труд в этих условиях — настоящий подвиг, требующий постоянного напряжения, самоотдачи и терпения. Конечно, все это рождало умение к тяжелому упорному труду, самостоятельность, энергичность и инициативу. Историк С. Соловьев отмечает дух предприимчивости, активности, умение концентрировать жизненные силы в борьбе с нелегкими условиями существования, проявляемые нашими предками на ранних этапах истории. Н. Карамзин свидетельствует о способности древних россиян искусно выполнять собственными руками многие виды работ, необходимые для хозяйства.
Русский человек — отмечал историк Иловайский — представлял замечательный образец «характера деятельного, расчетливого, домовитого, способного к неуклонному преследованию своей цели, к жесткому или мягкому образу действия смотря по обстоятельствам...» 4.
В силу природных особенностей нашей страны труд русских людей носил неравномерный характер. Как писал Ключевский, русский человек знал, «что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряженному труду на короткое время, какой может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному постоянному труду»5.
Трудовой характер русского человека в устойчивой, традиционной семье культивировался созданием и поддержанием в сознании всех членов трудящейся семьи образа идеального трудолюбивого предка, своим примером прокладывающего дорогу ныне живущим членам семьи. Поэтому трудовая деятельность русского человека всегда осуществлялась с оглядкой на этого идеального предка (или предков), отказаться от заветов которого было изменой или предательством. «Обособленность семьи, ее судьба и благополучие — все это олицетворялось в образе незримого домашнего духа — хранителя, неусыпно заботящегося о благосостоянии хозяйства. Однако он заботился о нем лишь в том случае, если члены семьи сами трудолюбивы и запасливы, если руководство хозяйством семьи в надежных руках. Незримый покровитель семьи, олицетворяющий ее благополучие, ассоциируется в сознании людей в образе предка...» 6 Отсюда неискоренимое чувство связи русских крестьян с предками, почитание их, преклонение перед традициями и стариной. «Добрая старина, святая»,— говорил крестьянин. «Что старина, то и деяние», «Старина что диво», «Старина с мозгом».
Послушайте эти пословицы:
«Наши отцы и деды того не делали, да и нам не велели», «Старики, чай, не меньше нашего знали», «Как жили деды и прадеды, так и нам жить велели», «Не сегодняшнее, вчерашнее, да и не нами сталось», «Не нами установлено, не нами и переставится», «Как отцы и деды наши, так и мы», «Отцы и деды не знали этого, да жили не хуже нашего», «Спокон веку, как свет стоит, так исстари повелось», «Пускай будет по-старинному, как мать поставила».
А сколько еще этих пословиц можно привести. Лучшая аттестация для крестьянина сказать: «старинного закалу». А если уж что-то сделать хорошо, то это «тряхнуть стариной», «повытрясти старинушку», ибо «старина посдобнее была».
Многие трудовые качества русского человека, и прежде всего его отношение к труду, сложились еще в дохристианский период. Орудия труда были с ним не только в жизни, но и брались в смертный путь. В древних славянских могильных курганах наряду с оружием, украшениями, различными предметами быта нередко находят и орудия труда (косы, молотки, серпы и т. д.), что значит: и на том свете наши древние предки не мыслили себя без работы.
Принятие христианства ознаменовало новый этап в развитии труда, внесло в него сильное организующее начало, укрепило его духовно-нравственное ядро. Вопреки формально-догматической трактовке труда как проклятия Божьего отношение к труду в Древней Руси, только что принявшей христианство, носило живой самоутверждающий характер. Идея труда как общеполезного дела, и в идеале — как служение мирским интересам, конечно, родилась в крестьянской общине. Христианский индивидуализм с его установкой на личное спасение, широко господствующий в западноевропейских странах, на Руси распространения не получил, что было, по-видимому, связано с характером русского народа, жившего в условиях общины и имевшего иное понимание жизненных ценностей. Спасение на Руси мыслилось через жизнь и покаяние на миру, через соборное соединение усилий и, наконец, через подвижничество, одной из форм которого был упорный труд. Рассуждение о труде как проклятии Божием для абсолютного большинства наших предков оставалось мертвой фразой, иногда произносимой с амвона, но не имеющей ничего общего с реальной практикой отношения к труду. Ибо с самого начала зарождения православия труд рассматривается как нравственное деяние, как богоугодное дело, а отнюдь не как проклятие.
«Бог труды любит», «С молитвой в устах, с работой в руках»,— часто повторяет русский человек. «Бог повелел от земли кормиться», «Божья тварь Богу и работает», «Пчела трудится — для Бога свечка пригодится», «Не спрашивай урожай, а паши и молись Богу», «Богу молись, а сам трудись», «Богу молись, крепись, да за соху держись», «Молись Богу, землю паши, а урожай будет». В «Поучении» Владимира Мономаха (XII век), значительно отразившем мировоззрение эпохи, труд — высшее мерило богоугодности человека.
Владимир Мономах не противопоставляет физический и умственный труд; хотя первый для него является необходимой предпосылкой успеха во втором. Знание облагораживает труд, делает человека уверенным и сильным. «Еже было творити отроку моему,— делится своим опытом с наследниками Мономах,— то сам есьм створил, дела на войне и на ловех, ночь и день, на зною и на зиме, не дая себе упокоя. На посаднике не зря, ни на биричи, сам творил, что было надобе, весь наряд, и в дому своем то, я творил есьм». Труд обогащает человека знанием; знание же плодит свободу, сообщает деяниям смысл и истину. Главное же — удовлетворенность собственной жизнью! Любой труд для человека — радость, а труд умственный радость вдвойне: в нем человек обретает спокойствие духа и постигает величие божества .
Трудолюбие, желание старательно и добросовестно работать всегда были главным народным идеалом, определяющим жизнеспособность народа. Как пишет В. Белов: «Все начинается с неудержимого и необъяснимого желания трудиться... Уже само это желание делает человека этническую группу, а то и целый народ предрасположенными к творчеству и поэтому жизнеспособными. Такому народу не грозит гибель от внутреннего разложения. Творческое начало обусловлено желанием трудиться, жаждой деятельности»8.
Трудолюбие, старательность, добросовестность — отличительные черты положительных героев русских народных сказок, и наоборот, отрицательные персонажи характеризуются чаще всего как ленивые, неумелые, стремящиеся урвать незаслуженные блага. Причем в сказках положительные черты героев определяют их победу в жизненной борьбе. «Терпение и труд — все перетрут», - говорит крестьянин. В сказках о мачехе и бедных сиротах мачеха посредством трудных и, кажется, невыполнимых работ стремится извести сироту. «Но несчастие только воспитывает в сиротах трудолюбие, терпение и глубокое чувство любви ко всем страждущим и сострадания ко всякому чужому горю. Это чувство любви и сострадания, так возвышающее нравственную сторону человека, не ограничивается тесными пределами людского мира, а обнимает собой всю разнообразную природу... (эта) нравственная сила спасает сироту от всех козней; напротив, зависть и злоба мачехи подвергает ее наказанию...»9 — пишет исследователь русских сказок А. Афанасьев.
Трудолюбие как главная добродетель крестьянина добросовестное отношение к труду, ставшее устойчивым обычаем и привычкой, потребность в труде, превратившаяся в один из главных мотивов жизнедеятельности, составили неотъемлемую часть мировоззрения крестьянина
Таким образом, сельский труд имел ценнейшую духовно-нравственную основу; стремление выполнить работу как можно лучше обусловливалось Духовно-нравственной культурой крестьянина.
Среди многих тысяч русских пословиц вы не найдете ни одной, где бы труд воспринимался как проклятие. Бывает, жалуются на тяжелый труд, на господский труд, да и удивительно мало жалуются, хотя жизнь русского крестьянина была очень нелегка, но взращенное с детства чувство подвижнического отношения к труду не позволяет крестьянину жаловаться.
А зато пословиц, прославляющих трудолюбие и добросовестность в труде, великое множество.
«Скучен день до вечера, коли делать нечего», «Не то забота, что много работы, а то забота, как ее нет», «Будешь счастлив, паши не лениво», «Досуг будет, когда нас не будет», «Не убить бобра, не нажить добра», «Работать — день коротать, отдыхать — ночь избывать», «Маленькое дело лучше большого безделья», «Шевелись, работай — ночь будет короче» (то есть хорошо поспишь от усталости), «Покидай на утро хлеба, не покидай на утро дела», «С ночи сыт не будешь, не печь кормит, а руки», «Лень мужика не кормит», «Не пугай молодца работой, а сыпь ему молу» (то есть что молоть).
Вы думаете, это все? Пословиц, прославляющих трудолюбие и трудолюбивого человека, многие десятки, всех не перечислишь, но вот еще некоторые.
«Сер мужичок, да сердит на работу. И серо, да сбойтливо», «Люблю серка за обычай: кряхтит да везет», «О добре трудиться, есть чем похвалиться», «Добывай всяк своим горбом! Нет мошны, так есть спина», «Работай до поту, так поешь в охоту», «Покуда цеп в руках, потуда и хлеб в зубах», «Глаза боятся, а руки делают», «Что потрудимся, то и поедим», «Держись сохи плотнее, так будет прибыльнее», «Где работно, там и густо, а в ленивом дому пусто», «Кто пахать не ленится, у того и хлеб родится», «Что умолотишь, то и в засек положишь», «Работа лучший приварок. По работе еда вкуснее», «Одна забота — не стала бы работа».
Но одного трудолюбия мало. Нужна еще добросовестность в труде. Вспоминаю мою бабушку (она родилась в крестьянской семье в 1900 году)— выполнить работу плохо, даже если она не виновата, было для нее мукой и стыдом. А сколько возмущения у нее вызывала недобросовестность в труде, у кого бы она ни проявлялась: у ее родного внука или когда видела подобное в кино, по телевизору. «Дело шутки не любит»,— впервые эту пословицу я услышал от нее. А недавно, заглянув в книгу Даля, я нашел еще большее число пословиц на эту тему.
«Вразумись здраво, начни рано, исполни прилежно»— эта пословица встречается у Даля несколько раз. «В полплеча работа тяжела: оба подставишь — легче справишь», «Поспешай, да не торопись. Что скоро, то не споро», «Взялся за гуж, так не говори, что не дюж», «Не бери ноши сверх мочи, а положат, кряхти да неси», «Десять раз примерь, один раз отрежь», «Хорошо смазал, хорошо и поехал», «Лес сечь — не жалеть плеч», «На скорую ручку — комком и в кучку».
Отношение наших предков к труду как добродетели, как к нравственному деянию ярко выразилось в замечательном памятнике русского быта и литературы XVI века «Домострое». В этой книге создается настоящий идеал трудовой жизни русского человека — крестьянина, купца, боярина и даже князя (в то время классовое разделение осуществлялось не по признаку культуры, а больше по размеру имущества и числу слуг). Все в доме — и хозяева, и работники — должны трудиться не покладая рук. Хозяйка, даже если у нее гости, «всегда бы над рукоделием сидела сама». Хозяин должен всегда заниматься «праведным трудом» (это неоднократно подчеркивается), быть справедливым, бережливым и заботиться о своих домочадцах и работниках. Хозяйка-жена должна быть «добрая, и трудолюбивая, и молчаливая». Слуги хорошие, чтобы «знали ремесло, кто кого достоин и какому ремеслу учен». Родители обязаны учить труду своих детей, «рукоделию — мать дочерей и мастерству — отец сыновей».
Книга проповедует трудолюбие, добросовестность, бережливость, порядок и чистоту в хозяйстве. Очень тактично регулируются трудовые отношения между хозяином и работником.
Труд в хозяйстве русского человека приобретал характер сложного, многообразного ритуала, особенности которого определялись вплоть до мелочей — как мыть, тереть, сушить, скоблить, солить грибы, ухаживать за скотом и т. д. Во многих местах «Домострой»— настоящее пособие по научной организации труда русского крестьянина XVI века (например, глава 32. Как порядок в избе навести хорошо и чисто).
Труд как добродетель и нравственное деяние: всякое рукоделие или ремесло, по «Домострою», следует исполнять приготовясь, очистясь от всякой скверны и руки вымыв чисто, прежде всего — святым образам поклониться трижды в землю — с тем и начать всякое дело. Делать работу надо добросовестно, сосредоточенно, не отвлекаясь.
«А если во время дела какого раздастся слово праздное, или непристойное, или с ропотом, или со смехом, или с кощунством, или скверные и блудливые речи,— от такого дела Божья милость отступит, и вот уже дело и всякое ремесло и любое рукоделие не с Богом совершается, а Богу во гнев, ибо и людям неблагословенное не нужно и не мило, да и не прочно оно». «Домострой» осуждает недобросовестную работу и обман как грех перед Богом. «Кто в каком рукоделье нечисто готовит или в ремесле каком украдет что или соврет, и притом побожится ложно: не настолько сделано или не в столько стало, а он врет,— так и такие дела не угодны Богу, и тогда их запишут на себя бесы, и за это все взыщется с человека в день Страшного суда». В общем полное созвучие с народной мудростью: «Дело знай, а правду помни», «Дело делай, а правды не забывай».
В XIX веке «Домострой» получил ярлык ретроградного произведения, но скорее всего это было связано с общим отрицанием ценностей древнерусской культуры, непониманием ее духовного богатства, чем с реальными недостатками идеального памятника русского быта. Исследователи этого памятника, в том числе некоторые современные, отказывают ему в духовности, сводя его к сугубо материальной стороне жизни. И нет более ошибочного суждения, чем это. Ибо в «Домострое» проводится идея практической духовности, духовности, неразрывной с материальной стороной жизни, в чем и состояла особенность развития духовности в Древней Руси. Духовность — не рассуждения о душе, а практические дела по претворению в жизнь идеала, имевшего духовно-нравственный характер. Идеи праведного труда, доброты, честности, добропорядочности, любви к ближнему, забота о жизни и условиях труда работников — отражают лучшие качества человека Древней Руси.
Вплоть до начала XX века многие лучшие черты отношения к труду русского человека по «Домострою» сохранялись в монастырях, давших идеальные образцы добросовестной, качественной и эффективной работы.
Исстари русские монастыри (особенно пустынные монастыри) были религиозно-трудовыми братствами, в которых на практике реализовывались трудовые идеалы русского общества.
Как отмечал еще историк Ключевский, древнерусский общежительный монастырь в XIII—XIV веках в процессе своей эволюции превращался в трудовую земледельческую общину. По задачам иночества, писал В. Ключевский, «монахи должны питаться от своих трудов, свои труды ясти и пити, а не жить подаяниями мирян». Среди основателей и собиравшихся к ним рядовой братии пустынных монастырей встречались люди из разных классов общества — бояре, купцы, промышленники и ремесленники, иногда люди духовного происхождения, очень часто крестьяне. Общежительный монастырь под руководством деятельного основателя представлял рабочую общину, в которой занятия строго распределялись между всеми; каждый знал свое дело, и работы каждого шли «на братскую нужду» (выделено мною.— О. П.). Устав белозерских монастырей Кирилла и Ферапонта... живо изображает этот распорядок монастырских занятий, «чин всякого рукоделия»: кто книги пишет, кто книгам учится, кто рыболовные сети плетет, кто кельи строит; одни дрова и воду носили в хлебню и поварню, где другие готовили хлеб и варево, хотя и много было служб в монастыре, вся братия сама их поправляла, не допуская до того мирян, монастырских служек. Первой хозяйственной заботой основателя пустынного монастыря было освоение окрестной земли силами собирающейся в нем братии. Пока на монастырскую землю не садились крестьяне, монастырь самостоятельно обрабатывал ее «всем своим составом, со строителем во главе выходя на лесные и полевые работы» 10.
Все побывавшие на Соловках или Валааме, да и во многих других русских монастырях в XVIII—XIX веках, отмечают их удивительную ухоженность, необыкновенное трудолюбие монахов, сумевших в сложных климатических условиях Севера создать настоящие оазисы. Могли ли это создать люди, считавшие труд проклятьем? Конечно, нет.
«Труд дело святое»,— как бы отвечая своим оппонентам, говорили монахи, создавая настоящие образцовые хозяйства, выращивая на Севере южные фрукты, превращая бесплодную каменистую землю в цветущий сад, возводя чуть ли не голыми руками сложные инженерные сооружения.
Хочется передать (в нашем изложении) рассказ писателя Василия Ивановича Немировича-Данченко, побывавшего вместе с богомольцами на Соловках в самом начале XX века.
Монахи с гордостью показывают Василию Ивановичу сооружения соловецких доков.
— Наши из крестьян строили,— говорят они.
— А кто наблюдал за постройкой?
— Тоже монашек из мужичков!
— И техников не было?
— Зачем нам техники: у нас Зосима и Савватий есть. Чего не поймем, они наставят!
И за границей Василий Иванович не встречал сооружения более прочного и красивого. Бока его обшиты гранитом, все до последней мелочи изящно, несокрушимо и удобно. Своими руками монахи построили канал, соединивший доки со Святым озером.
— Ведь это Святое озеро может иссякнуть?
— Нет, Святое озеро у нас связано каналами с другими озерами. Через Святое озеро и резервуар Святого Филиппа в доки идет вода восьми—десяти озер... Мы еще как приспособили: канал, который проводит воду в шлюзы, движет также и машину лесопильного завода!
— Как строился док?
— Днем и ночью строили беспрерывно. Днем богомольцы, под присмотром монахов, а ночью одни монахи, сами. А за всеми работами крестьян — монах смотрел!
— Тяжела работа была?
— Нет, многим в это время разные явления были. Подкрепляло это. Мы ведь так: как затомимся — сейчас молитву хозяину обители, ну — как рукой и снимет; или псалом хором споем — и опять за работу.
Немирович-Данченко наблюдает за работой монахов, которые в это время устанавливали в доки пароход. Все это время иеромонах и наместники тянули бечеву и работали наравне с простыми богомольцами. Если в других местах поют «Эй, дубинушка, ухнем», то здесь — псалмы. Понукали ленивых мягко и снисходительно. Не было слышно ни бестолкового крика, ни не идущих к делу советов и замечаний. Все совершалось в строгом порядке.
— А что, кроме ремонта, в доках делаете?
— Как же, теперь пароход «Надежду» сами здесь соорудили. Винты для пароходов делаем. Скоро и машины станем производить. Дай срок — все будет!
— Ну, а с чего наместник работает там вместе с простыми матросами?
— У нас первое дело — пример. Как гостиницу строили — сам архимандрит камни таскал. Кирпичи на тачках возил. Труд — дело святое, всякому подобает. Не трудишься, так и хлеба не стоишь!
— Экое богачество,— удивляется рядом крестьянин.— Видимо, что Промыслом Господним все!
— И что чудно, братец мой, никого не приставлено, а все, как следовает, идет!
— Вот, монашек, по-ихнему в больших чинах,— а тоже канат тянет!
Василий Иванович обошел хозяйственные постройки Соловецкого монастыря. Везде чистота, порядок. Работа кипит, но шума не слышно и суеты не видать. Монахи работают рядом с богомольцами, а начальники работ трудятся вместе с ними.
«Весь этот монастырь показал мне,— делает вывод Немирович-Данченко,— чем могло бы быть русское крестьянство по отношению к труду и производительности, если бы попеременно его не давило то иго монгольское, то крепостное состояние» 11.
Хозяйственное процветание Соловецкого монастыря продолжалось до 1917 года. После революции на базе монастырского хозяйства был создан совхоз, который в короткий срок разрушил всю историческую структуру и хозяйственные связи. Последнюю же точку на уникальном монастырском хозяйстве поставил ГУЛАГ, а точнее, СЛОН.
Древнерусский идеал трудовой жизни долгое время продолжал существовать среди старообрядцев. Старообрядческие общины во многом сохранили трудовые ценности Древней Руси.
Как здесь не вспомнить старообрядческое крестьянское царство на реке Выг. Вплоть до середины XIX века старообрядцы сохраняли здесь древнерусские формы крестьянской жизни. Религиозный центр крестьянского царства располагался в селе Данилово, а в 27 скитах на началах самоуправления вели «мирскую» жизнь тысячи старообрядцев. Каждое поселение обладало полной самостоятельностью; общие дела решались на сходах всех жителей скита. Труд строился на артельных началах и принципах «Домостроя», как святое дело и добродетель. Работали все от мала до велика — расчищали дремучие леса, поднимали целину, строили дома и многочисленные постройки, ловили рыбу, били зверя. Взяв в аренду 13078 десятин земли в Каргопольском уезде, крестьяне-старообрядцы построили там свои фермы-«пустыни», активно занялись хлебопашеством и скотоводством. Продуктивность скота и эффективность использования земельных угодий у старообрядцев были одни из самых высоких в России. Была у выговцев заведена своя мукомольная фабрика, а также меднолитейное производство, снабжавшие значительную часть России медными крестами. Не гнушались крестьяне и торговлей — хлебом, маслом, рыбой, звериными шкурами, медными изделиями — в крупных городах России: Петербурге, Москве, Архангельске, Казани, Рыбинске, а также за границей — в Норвегии и др. Для торговли они имели свои суда и пристани. Торговых представителей крестьянского царства все знали как честных и порядочных купцов, торговавших товарами высокого качества и, как правило, более дешевыми, чем у других продавцов.
В XVIII — первой половине XIX века крестьянское царство на реке Выг достигло поразительных результатов, став одним из самых цветущих мест Российской империи. Достаточно сказать, что доход на душу населения был в Выговских скитах во много раз больше, чем в среднем по России.
Кроме хозяйственных успехов, Выгореция, так иногда именовали это крестьянское царство, создала и развивала свои школы, библиотеки, мастерские по переписыванию древних книг, певческое училище и иконописную мастерскую.
Процветание крестьянского царства на реке Выг было разрушено в 1850 году «декретом» Николая Первого, изгнавшего отсюда большую часть старообрядцев и поселившего на их месте переселенцев (в основном деклассированных элементов) из Псковской губернии. В короткий срок богатые и оживленные деревни превратились в ничтожные и запустелые.
Говоря о главном, что составляло сущность русского труда в эпоху его расцвета, следует подчеркнуть, что он никогда не сводился к совокупности действий или навыков, а рассматривался как проявление духовной жизни, причем трудолюбие было характерным выражением духовности. Очень верно сказано русским педагогом В. А. Сухомлинским, что «отношение к труду является важнейшим элементом духовной жизни человека. Было бы недостаточным и наивным сказать, что трудолюбие воспитывается в процессе труда. Трудолюбие как важнейшая черта морального облика воспитывается и в процессе духовной жизни — интеллектуальной, эмоциональной и волевой. Не может быть трудолюбивым человек, мало думающий, мало переживающий»12.
Трудолюбие, добросовестность, старательность, которые мы отмечаем в наших предках, рождались не просто в процессе выполнения трудовых функций (хотя и это немаловажно), а являлись итогом их богатой духовно-нравственной жизни.
НЕПРЕРЫВНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
Общеобразовательная подготовка тружеников Древней Руси осуществлялась посредством церковного пастырства и учительства. Понятие труда как добродетели впитывалось в сознание русского человека как со стороны семьи и коллектива, так и со стороны церковного наставничества, ибо каждый труженик был членом того или иного прихода. Традиция церковного наставничества не прерывалась и в период петровских преобразований, во время которых сам царь пытался даже усилить роль церкви в воспитании подрастающего поколения. Новгородский митрополит Иов сообщал в 1710 году, что государевы писцы неволили священников при каждой церкви школы строить1.
Обучение трудовым навыкам совершенствования мастерства осуществлялось, с одной стороны, в семье крестьян и ремесленников, а с другой — в общине и артели, непрерывно, в течение всей жизни.
«Передача трудовых традиций по иерархии родственных отношений,— отмечала Марина Михайловна Громыко,— осуществлялась: внутри семьи; через отпочковавшиеся от нее семьи — по фамильному (родственному) гнезду в пределах данной общины; через отселяющиеся семьи родственников — в другие общины. Распространение по этим каналам шло не только за счет непосредственной преемственности в семье между поколениями, естественно продолжавшейся и в отделившихся и в отселившихся семьях, но и за счет общения родственников, в том числе живущих в разных деревнях»2.
Каким образом передавались и закреплялись трудовые навыки подрастающему поколению?
С ранних лет само собой разумелось, что ребенок должен помогать в доме и на дворе. Мальчик держался отца, перенимал его навыки, девочка — матери, помогая ей в работе. Еще свидетельства XVIII века говорят о том, что «мальчики привлекаются к упражнениям в хлебопашестве с семи лет». Во время страды в XIX веке известны случаи работы на полях мальчиков и девочек с десяти лет. Местный священник Шадринского уезда Пермской губернии рассказывает, что в 50-х годах XIX века мальчики «с пяти лет начинают ездить верхом на лошади и гонять скот на водопой; с восьми лет мальчик зовется борноволоком и управляет лошадью при распашке и бороньбе земли; в четырнадцать — он хорошо уже владеет косою, серпом, молотилом, топором и принимается за соху. Бедные крестьяне отдают в эти лета детей в срочную работу. Дети женского пола с шести лет садятся за прялку и пасут цыплят; с десяти берутся за иголку и серп, водятся с зыбочными малютками и домовничают во время страды; с четырнадцати лет садятся ткать за красна, проворно жнут и косят. Родители, не имеющие детей мужского пола, садят своих дочерей, моложе 14 лет, на лошадь, и они заменяют мальчиков-борноволоков» 3.
Настоящей школой воспитания трудовых навыков в деревнях были общественные работы-помочи, которые собирались тем или иным крестьянином для быстрого совместного выполнения тех или иных работ — постройки дома, вывоза из леса бревен, приготовления пряжи, а нередко и совместной жатвы, сенокоса, уборки сена, перевоза хлеба с полей. На помочах подрастающее поколение имело возможность перенять трудовые навыки у лучших, сноровистых работников села.
Что давали помочи?
Для подрастающего поколения — выработку трудовых навыков и воспитание трудовых ценностей: отношения к труду как добродетели и презрения к лодырничеству и паразитизму. Для более зрелых крестьян на помочах осуществлялся обмен опытом, перенимались и усваивались самые удачные приемы работы.
А для всего мира вырабатывались стандарты, образцы качественно лучшей работы, а также стандарты качества самой продукции. Исподволь, незаметно складывался и превращался во влиятельную силу общественный контроль за качеством продукции. Снизить качество труда в этих условиях было для крестьянина позором.
Как и многие другие виды работ, общественные работы-помочи велись на началах соревновательности, стремлении показать себя с лучшей стороны. Лучшие работники поощрялись общественным мнением, приобретали уважение односельчан, и одновременно обидному осмеянию и осуждению подвергались лень, неумение, небрежность, недобросовестность в работе. Эмоциональный урок был так значителен, что в самом раннем детстве у ребенка складывалось уважительное, почтительное отношение к хорошему работнику, мастеру и пренебрежительное, презрительное отношение к лодырю и недобросовестному работнику.
Каким образом осуществлялась передача трудового опыта у крестьян, мы уже видели — путем «непрерывного трудового обучения» буквально с младенческих лет. У городских рабочих и ремесленников дело было поставлено так же. Отцы обучали сыновей своему мастерству. И это было не только их право, но их долг и обязанность, нарушение которых вело к наказанию. Нередко городские жители отдавали своих детей на обучение. Срок его составлял 8—9 лет, а ученик, согласно «типовому» договору об обучении, должен быть в это время «во всем послушен, покорен и безответен» 4.
Кроме того, московское правительство, например, в XVII веке обязывало лучших мастеров брать на выучку назначенных им для этого мальчиков, преимущественно детей казаков и стрельцов. Мастерам на этих мальчиков выдавались деньги на одежду и на прокорм. Ученики жили или у своего учителя, или на частной квартире. От мастеров требовалось, чтобы они «ребят выучили мастерству доброму и открыли дела свои в ученье явно, ни в чем бы в делах своих не скрылись». Так, например, готовились квалифицированные строительные рабочие, которые после обучения заносились в специальные списки и могли быть в любой момент привлечены на строительные объекты Российского государства.
ДЕЛО МАСТЕРА БОИТСЯ
«Не то дорого, что красного золота, а дорого то, что доброго мастерства». Да, что особо ценилось в трудовой среде, так это — мастерство и ремесло. Не будет преувеличением сказать — в народе был настоящий культ мастера. Опытному мастеру почет и уважение были обеспечены на всю округу.
«Мастерство везде в почете»,— говорили люди. «Работнику полтина — мастеру рубль», «Не работа дорога — уменье», «Мастер один — а подносчиков десять», «Не за шило платят, за правило», «По закладке мастера знать», «В добрую голову — сто рук», «Дело мастера боится», «Всякая работа мастера хвалит», «Мастерства за плечами не носят, а с ним добро».
О мастерах говорили всегда уважительно и с особой теплотой. «Он на все руки мастер», «Золотой человек, золотые руки», «К чему рук ни приложит, все кипит».
Об их необыкновенных возможностях создавались всяческие легенды, порой просто баснословные. Им приписывались сверхчеловеческие качества. Вспомните легенду о Левше, который подковал блоху, но у этого человека был реальный прототип. О таких как раз и говорили: «На обухе рожь молотит, зерна не уронит», «Комар носу не подточит. Иголки не подсунешь» (не подобьешь), «Он из песка веревки вьет».
Профессионализм и мастерство русских ремесленников были очень высоки. Древнерусские «кузнецы по злату и серебру» создавали золотые украшения с цветной эмалью, изящные изделия из серебра со сканью и зернью, красивое оружие, художественную чеканку, высоко ценившиеся во всем мире. Немецкий знаток ремесел Теофил из Падеборна (XI в.), описывая в своих «Записках о различных искусствах» страны, прославившиеся в том или ином мастерстве, назвал на почетном месте и Русь1. Мастера, как правило, были грамотны, о чем свидетельствует множество надписей на бытовых вещах, стенах церквей, а также дошедшие до нас берестяные грамоты. Кузнец-оружейник ставил свое имя на выкованном им клинке меча («Людота Коваль»); новгородский мастер великолепного серебряного кубка подписал его: «Братило делал»; Любечанин Иван, токарь по камню, изготовив миниатюрное, почти игрушечное, ве-ретеное пряслице своей единственной дочери, написал на нем: «Иванко создал тебе (это) одина дща» 2.
Сегодня нас удивляет мастерство архитектурных сооружений Древней Руси, и прежде всего храмов. Но ведь для этого понадобилось создание целой системы подготовки квалифицированных строительных кадров, их учета, предоставление им целого ряда специальных льгот. Строительные мастера в XVII веке не платили податей с земли или добра и не несли никаких личных повинностей, обязательных для тяглова населения (хотя с 1684 г. эти льготы были отменены). Им было разрешено вести мелочный торг и курить вино для личного употребления, что было признаком доверия к ним со стороны правительства. Все дела строительных мастеров и их семей ведали и судили, кроме крупнейших уголовных преступлений, в Каменном приказе. Мастера и подмастерья, находившиеся на службе в Каменном приказе, разделялись на целый ряд специальностей градодельцев, городовых смышленников (занятых постройками военных сооружений), каменных дел здателей и пр. Некоторые мастера Каменного приказа получали постоянное жалованье, а, кроме того, участвуя в какой-либо постройке,— еще и поденную оплату.
Но, пожалуй, больше всего мастеров было в плотничном деле. Об этом свидетельствовали деревянные храмы и дома, стоявшие в русских селах и городах еще в начале нынешнего века (сегодня сохранившиеся в основном только на фотографиях). У плотников была своя проверка мастерства. «Клин тесать — мастерство казать» (сразу вытесать верный клин, без подтески,— такое же мастерство для плотников, как выточенный от руки правильной формы шар для токарей).
Мастерство и мастера ценились как среди ремесленников, так и среди крестьян.
Древние, отточенные до совершенства приемы труда у некоторых крестьян приобретали эстетический характер. Такие мастера в крестьянской среде ценились особо. Г. Потанин, известный русский путешественник, рассказывал, как на Алтае ему довелось познакомиться с одним из таких крестьян. «Особого совершенства этот крестьянин достигал на жнивье, где результат труда его облекался в отточенную форму, доставлявшую эстетическое удовольствие ему самому и зрителям... Он прекрасно вязал снопы, прочно и красиво, и никто не мог лучше его завершить стога. Пашню Петра Петровича (так звали этого крестьянина.— О. П.) тотчас можно было отличить от прочих по красоте конических суслонов, которая зависит от пропорциональной завязки верхнего снопа, опрокинутого вниз колосьями и служащего суслону крышей; если перевязка его сделана слишком далеко от жнива, суслон выйдет большеголовый, если слишком близко — наоборот. Петр Петрович избегал обоих недостатков. И шейки всех суслонов приходились у него на одной высоте»3.
Знание того или иного ремесла тоже высоко ценилось в народе, но стояло ниже понятия мастерства. Далеко не всякий ремесленник мастер. Это было ясно всем. Да и не каждый ремесленник на это претендовал. Вокруг ремесленника не создавалось такого «культа личности», как вокруг мастера.
«Ремесло за плечами не висит (не тяготит)», «Ремесло не коромысло, плеч не оттянет», «Ремесло пить, есть не просит, а само кормит».
Как бы противопоставляя себя правящим слоям, трудящийся ремесленник говорил, что для него «ремесло вотчина, ремесло кормилец».
«Всяко ремесло честно, кроме воровства», «Знай одно ремесло да блюди, чтоб хмелем не поросло», «Вино ремеслу не товарищ».
Русский крестьянин был не только земледельцем. Исстари занимался он разными ремеслами, которые давали ему неплохой приработок. «Живем не без промысла»,— говорили крестьяне. Явление это без преувеличения можно назвать крестьянской ремесленной промышленностью, деятельность которой развивалась, как правило, после выполнения сельскохозяйственных работ, а спектр ее был необычайно широк.
В северных губерниях особенно сильно были развиты промыслы по обработке дерева. Крестьяне курили смолу, строили деревянные суда, резали деревянную посуду, прялки и многие другие нужные им вещи.
Многое зависело от места. В Олонецкой губернии повсеместно в деревнях встречали столярные, экипажные, смолодегтярные промыслы. В Каргопольском и Вытегорском уезде крестьяне были известны как хорошие гончары, но занимались также портняжеством, сапожным и кузнечным промыслами.
Пермские крестьяне в Верхотурском уезде занимались изготовлением мебели, а в Красноуфимском — производством сельскохозяйственных орудий. В Шенкурском уезде Архангельской губернии — кожевенно-овчинным промыслом, в Новоладожском уезде Петербургской губернии — выделкой деревянной посуды, а также изготовлением рыболовных снастей и судовых принадлежностей. В Вятской губернии — столярными поделками, изготовлением игрушек, славящихся на всю Россию, ткачеством. Впрочем ткачество было развито широко среди всех российских крестьянок. Не умевшие ткать так и назывались ленивыми неумехами. То же относилось к мужчинам, не умевшим хорошо работать топором.
В центральной России, ближе к Волге, в частности в Нижегородской губернии, крестьяне занимались ложкарным, гвоздарным и валяльным промыслами, в Симбирской губернии — выделкой изделий из лесных материалов, в Саратовской — колесным, экипажным и сапожным делом, а также работали с гончарным кругом. В Оренбургской губернии выделывали многочисленные изделия из козьего пуха — ну, прежде всего, знаменитые Оренбургские платки, шали, шарфы. Кроме того, вырабатывали кожу, валяли валенки, ткали ковры.
В Астраханской губернии крестьяне выделывали сукно, причем исключительно на самодельных ткацких станах (было оно очень дешево — 9—15 коп. за аршин). А еще большими мастерами были крестьяне этой губернии на варежки, чулки и носки.
Необычайное многообразие крестьянских ремесел можно было увидеть в Московской и примыкающих к ней губерниях. В Волоколамском уезде крестьяне славились изготовлением марли и тканых одеял, сусального золота, столярным и щеточным ремеслами, в Звенигородском — изготовлением скрипок и гитар, столярным, слесарным, ткацким, а также щеточным ремеслом, в Гороховецком уезде Владимирской губернии — вязанием варег и строчкой полотна, в Лихвинском уезде Калужской губернии — изготовлением замков и слесарными работами, в Скопинском и Михайловском уездах Рязанской губернии — кружевоплетением, вышиванием, керамическими поделками, мастерством ладить дерево, экипажным и веревочным ремеслом, в Егорьевске и Спасском — изготовлением кульков и рогож. Впрочем, рогожный промысел, так же как и ткачество, был развит по всей крестьянской России — мешки-то нужны в каждом хозяйстве. Бабушка моя рассказывала, как мой прадед занимался этим промыслом в специально отведенном сарае, снабжая добротными мешками и кульками всю округу.
Некоторые российские села превращались в центры крестьянской промышленности самых разнообразных видов. В слободе Борисовка Грайворонского уезда Курской губернии имелись ткачи, шапочники, сапожники, столяры, изготовители киотов, иконописцы4. Ныне это село типично своей захирелостью, о ремеслах и говорить нечего, они заглохли еще в 20—30-х годах. К сожалению, та же картина исчезновения крестьянских ремесел наблюдалась нами во всех перечисленных выше районах нашего Отечества. Я привел только те места, которые в свое время посетил сам во время своих путешествий по России. Одна и та же картина рисовалась перед нами в каждой поездке — крестьянская промышленность погибла в конце 20-х — 30-е годы во время коллективизации. Впрочем, мы забежали вперед.
НЕУМЕЙКИ И ЛОДЫРИ
Неумелость в труде подвергалась насмешкам, рассматривалась как своего рода нравственный порок. «За безручье (за неуменье) по головке не гладят», «За все берется, да все не удается»,— говорит о таких народ. «За прогул да за неумение нет платы», «Нечем хвалиться, как все из рук валится», «Швец Данило, что не шьет, то гнило».
Да, воистину таким «рук не наставишь». «Всему учён, только не изловчён», «Парень-то тороват, да дела не знат».
О бестолковых работниках говорили: «Ни в дышло, ни в оглоблю. Ни в корень, ни в пристяжку», «Зимой с бороной, а летом в извозе», а о работниках, делавших работу слишком медленно,— «Улита едет, когда-то будет». Крестьянин, который не мог выполнить крестьянской работы, считался последним человеком. Подростков, не умеющих плести лапти, дразнили безлапотниками. Девочек, не сумевших еще в детском возрасте научиться прясть, обзывали непряхами, не умевших выткать кроены — неткахами, не умевших самостоятельно поставить стан «без подсказки матери»— безподставочными. Такое презрительное отношение к неумейкам сохранялось в крестьянской среде всегда. «Видна непряха, коль утла рубаха», «У неряхи и непряхи нет и путной рубахи».
А сколько сарказма, сколько презрения у русского крестьянина было по отношению к лентяям, лодырям, к отлынивающим от работы, не желающим добросовестно трудиться. «Ленивый и могилы не стоит», «Лень добра не сеет», «Лень к добру не приставит», «Пахарю земля — мать, а лодырю — мачеха», «У лодыря что ни день, то лень», «Трутни горазды на плутни», «Хлеб за брюхом не ходит», «За дело не мы, за работу не мы, а поесть, поплясать — против нас не сыскать», «Лень лени и за ложку взяться, а не лень лени обедать», «Леность наводит на бедность», «У лентяя Федорки всегда отговорки», «Лень перекатная: палец о палец не ударит», «Лентяй и шалопай два родных брата».
«Тит, поди молотить»,— говорит лентяю трудящийся крестьянин. А в ответ: «Брюхо болит». «Тит, пойдем пить!»— «Бабенка, подай шубенку». О таких лодырях крестьянин говорит: «У него лень за пазухой гнездо свила», «От лени распух», «От лени мохом оброс», «От лени губы блином обвисли», «Ленивому всегда праздник», «У него руки вися отболтались», «Пресная шлея (лентяй)», «Ест руками, а работает брюхом», «У него работа в руках плесневеет».
Трудовой крестьянин постоянно насмехается над лодырем. Чем он занимается?— спрашивают труженика о лодыре. «Кнуты вьет да собак бьет»,— отвечает крестьянин. «Пошел баклуши бить», «Устроился слонов продавать», «Пошел черных кобелей набело перемывать», «На собаках сено косит», «На собаках шерсть бьет», «Слоном слоняется», «Спишь, спишь, а отдохнуть некогда», «На печи по дрова поехал», «Перековал лемех на свайку», «В лапоть звонить», «Хорошо ленивого за смертью посылать — не скоро придет», «Люди пахать, а он руками махать», «Люди жать, а мы с поля бежать».
Если судить по количеству народных пословиц, то к лодырю и лентяю у русского крестьянина было больше неприязни и даже ненависти, чем к представителям эксплуататорских классов (об «идеологии» лодырей и воспевавших ее «романтиках дна» из числа интеллигентов мы расскажем в своем месте). Да это и понятно. В общинном российском хозяйстве был необходим слаженный труд, начало и окончание работ, вывоз навоза, общественное строительство требовали дружной работы, которой, конечно, мешали отдельные лодыри из крестьянской среды, зачастую превращавшиеся в деклассированные элементы. Поэтому крестьянская мудрость наставляет и предостерегает: «Станешь лениться, будешь с сумой волочиться», «Ленивого и по платью узнаешь», «У ленивого что на дворе, то и на столе», «Спишь до обеда, так пеняй на соседа, что рано встает да в гости не зовет», «Проленишься, так и хлеба лишишься», «Отсталый и ленивый всегда позади», «Кто ленив сохой тому весь год плохой».
С лодырями и пьяницами боролись очень сурово не только среди крестьян, но и среди рабочих. Петровский наказ 1706 года тульским казенным кузнецам решительно пресекает подобные пороки, предусматривает против них жестокие кары: «А буде кто из мастеровых людей станет пьянствовать непрестанно или каковые являтися будут ленивцы, от чего чиниться будет делу... мешкота и непоспешение, и таковым пьяницам и ленивцам чинить наказание, в первые батоги и пени шестнадцать алтын четыре Деньги, а буде и потом творити учнут таковая же, чинить наказание батоги жесточие и брать пени по вышесказанному же и держать на чепи (цепи) и в железах дни по два и по три». И такие порядки были не только в Туле, но по всей промышленной России. Внутренний распорядок работы сибирских заводов предусматривает, чтобы работники не ленились и не пьянствовали. «Надлежит смотреть крепко, чтобы мастеры не пьянствовали, отчего имеет быть пуще вред и убыток в заводских делах и таких пьяниц штрафовать, за один день за пьянство вычитать у таких за месяц жалование или что он может за месяц задельно выработать и держать скованных при работе целый месяц и велеть спать в тюрьме, а ежели они того пьянства тем не уймутся... велеть их держать всегда скованных при работе всякого при своей фабрике, а на пропитание давать им один хлеб сухой да квас, покамест не уймутся»1. Представьте себе, кто в таких условиях мог бы осмелиться пьянствовать на работе? Только самые отчаянные, деклассированные элементы.
ТРУДОВАЯ ДЕМОКРАТИЯ
ВОЛЬНОСТЬ ВСЕГО ДОРОЖЕ
Если сегодня задать вопрос, когда и в какой стране впервые возникло рабочее самоуправление на предприятиях, то многие ответят, что это произошло после второй мировой войны в одной из западноевропейских стран или США. Специалисты начнут вспоминать шведский или югославский опыт, некоторые заговорят о Герцберге, Макгрегоре, Маслоу, коснутся концепции «производственной демократии», самые дотошные обязательно упомянут Луи Блана с его идеей о социальных мастерских. Но ответы эти будут далеки от истины.
Исторические факты свидетельствуют, что рабочее самоуправление на предприятиях впервые отмечено в России. Одно из известных, но не самых древних свидетельств относится к 1803 году, когда на Красносельской бумажной фабрике близ Петербурга рабочие заключили с владельцем договор, по которому фабрика в течение долгого срока находилась в управлении самих рабочих.
Всего их было 181 человек. Для руководства работ они выбирали из своей среды мастера, сами определяли продолжительность рабочего дня, порядок работы, распределение заработка.
Рабочие были обязаны выделывать из получаемого сырья бумагу установленного качества, которое контролировалось владельцем. Кроме того, рабочие производили за свой счет ремонт фабричных зданий и машин, «кроме знатных в машинах перемен», за это они получали шестую часть стоимости всей произведенной (и проданной) продукции.
Владелец не вмешивался в производственный процесс, но со своей стороны был обязан бесперебойно снабжать рабочих сырьем и дровами. Простой в работах из-за отсутствия сырья компенсировался рабочим за его счет.
Так фабрика просуществовала около 10 лет. Однако сменился владелец. И новому фабриканту — помещице Полторацкой — рабочее самоуправление не пришлось по Душе. Она стала всячески притеснять рабочих. В ответ они подали жалобу царю с просьбой взять фабрику в казну, а им разрешить по-прежнему самостоятельно управлять фабрикой. Однако последовал отказ1.
Вот такой факт доносит до нас наша история. Был ли он единственным? Был ли он случайным? Нет, он не был ни единственным, ни случайным, а имел под собой твердое основание общинных и артельных форм хозяйствования, корни которых уходили в древнейшую историю России.
История доносит до нас многочисленные сведения о том, что важной отличительной чертой трудового характера наших предков было неприятие иерархических структур1 и авторитарных форм в организации трудового процесса,) склонность к демократическим формам жизни и труда. Еще в VI веке император Византии Маврикий писал: «Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе, их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению... Находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена... но... предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси или остаться там (где они находятся) на положении свободных и Друзей»2. «Эти племена...— рассказывает Прокопий из Кесарии,— не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии), и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим»3. Эти же черты нашего народа выразились в демократическом обычае - вече, которым в Древней Руси называлась сходка жителей одного населенного пункта для решения общих дел. В больших городах вече принимало решения о приглашении или изгнании князя. Поэтому древнерусское вече являлось народной властью, независимой от князя.
В Древней Руси, отмечал еще историк Рожков, характерной формой труда был труд свободных людей в родственном коллективе — семье; род давал территорию семье, свободно ею используемую в ее пределах; племя давало родам племенную территорию, в пределах которой роды могли также свободно передвигаться и временно использовать землю, особенно для охоты, бортничества, а также для скотоводства и отчасти для земледелия. Средний свободный человек того времени пользовался известной степенью обеспеченности, экономической самостоятельности, поскольку он был членом семейного, затем родового и племенного союзов. Это обстоятельство и вольное пользование землей глубоко отложились и прочно залегли в народном сознании. И поэтому русский крестьянин видел золотой век позади в прошлом и пытался восстановить его4.
Княжеские дружины Древней Руси, как доносят до нас источники, были демократическими объединениями, носящими чисто добровольный, своего рода артельный характер. Члены княжеской дружины неоднократно заявляли своему князю, что хотят идти в поход или, наоборот, не желают идти. И князь, по обычаю, почти всегда считался с ними. Многие важные дела решались на собрании всей дружины. Вспомните, как князь Владимир Красное Солнышко советовался со своей дружиной.
Дружинники заключали с князем свободный договор, отношения в дружине, включая самого князя, носили товарищеский характер. Вступление в дружину и выход из нее были свободны.
Еще более широким самоуправляющим началом обладали торговые дружины, имевшие свои транспортные средства (лодки, лошадей), забиравшиеся в очень отдаленные места.
История доносит до нас свидетельства также о земледельческих самоуправляющихся организациях, которые чаще всего смыкались с общиной, но отнюдь не всегда были идентичны ей. Как правило, это была группа крестьян, объединившихся для совместной подготовки земельных участков для сельскохозяйственных работ. Такая артель рубила лес, корчевала пни, выжигала поросли, расчищала, ровняла, рыхлила почву, а впоследствии устанавливала порядок пользования расчищенными участками. Кстати говоря, эти артели под названием «обчих» встречались в отдаленных лесных местностях вплоть до начала XX века5.
Самоуправление было широко распространено и в духовной жизни народа. Церковные общины и братства, совместные братчины много значили в развитии народной психологии в Древней Руси.
Среди духовных артелей в России получили распространение так называемые молодежные «складки», устраиваемые в православные праздники, чтобы за общий счет в складчину повеселиться, попировать, поплясать.
С глубокой древности зародилась в русском человеке склонность к самостоятельному и вольному труду, отмечал историк Ключевский6.
«Вольность всего дороже»,— говорит русский крестьянин. «Воля — свой Бог», «Белый свет на волю дан». Крестьянин готов поступиться достатком. «Хотя хлеба крома, Да воля своя», «Хотя на хвойке, да на своей вольке», «Хоть хвойку жую, да на воле живу», «Куда хочу, туда и ворочу», «Своя воля: хочу смеюсь, хочу плачу», «Воля птичке дороже золотой клетки», «Своя волюшка раздолюшка», «Кому надоела своя волюшка, белый свет». И вообще на эту тему великое множество русских пословиц. Но вольный труд это еще не все. Для русского человека важно, чтобы он был самостоятелен. «В два кулака (работать самостоятельно) сподручней»,— часто говаривал русский мужик. «Своя работа первый барыш», «Сам пашет, сам орет, сам и денежки берет», «Сам впрягает, сам погоняет, сам в гости идет», «На себя работать не скучно», «Своя рубаха — свой простор, своя и теснота», «Всяк Еремей про себя разумей», «Не кланяюсь богачу, свою рожь молочу», «На свой пай сам промышляй».
Весьма характерно, что народ разделяет понятие труда и понятие службы. Свободный труд на себя, на свою семью в близком ему общинном коллективе — это одно, а служба, связанная с потерей самостоятельности, это совсем другое. На труд русский человек смотрит с оптимизмом, взгляд на службу более пессимистичен. «Кто служит, тот тужит; а кто орет (пашет), тот песни поет», «Кто больше служит, тот больше и тужит». Отсюда известный идеал «живет не тужит, никому не служит».
Самостоятельный, инициативный труд — труд угодный Богу — труд праведный. Но вместе с тем русский крестьянин не без некоторой гордыни заявляет: «На Бога надейся, а сам не плошай», «На Бога уповай, да без дел не бывай», «Бог-то Бог, да и сам не будь плох».
Самостоятельность русского работника выражалась в том, что он не хотел быть последним в труде, постоянно соревнуясь за свое право быть не хуже других, не стать объектом обычных в таком случае насмешек. В меньшей степени ему было присуще желание быть первым, что было связано с исторически сложившейся в его характере скромностью и нежеланием выделяться.
Боязнь не оказаться последним проявлялась в соревновательности, которой был пронизан труд русских крестьян, особенно если они работали вместе. Классический пример этому — состязание косцов на лугу, заготовка сена, уборка хлеба. Как отмечает В. Белов: «Извечное стремление русского крестьянина не оказаться последним, не стать посмешищем прекрасно было использовано в первые колхозные годы. Да и стахановское движение основано было как раз на этом свойстве. В одной притче мужик, умирая, давал малолетнему сыну наказ: «Ешь хлеб с медом, первый не здоровайся». Только трудолюбивые сыновья узнавали настоящий вкус хлеба (как с медом), а тот, кто работает в поле, например косец, лишь кивком отвечал на приветствие мимо идущих. Вот и выходило, что любители сна здоровались всегда первыми» 7.
Склонность к самостоятельному труду, к самостоятельности, независимости от окружающих (что, конечно, не исключало взаимопомощь) проявлялась не только в поведении отдельных людей, но и целых коллективов. Деревня, мир, артель, монастырь стремились все сделать своими руками, создать независимое от внешней среды самостоятельное хозяйство. В этом смысле весьма показательной является заонежская сказка о беззаботном монастыре.
Как-то раз Петр I проезжал по одной местности. Видит надпись: «Беззаботный монастырь». Спрашивает он игумена: «Что это означает?»
Игумен и говорит: «Вот пойдемте, я вам все докажу, из-за чего у нас зовется «Безаботный монастырь».
В первую очередь провел по полям, по лугам, по скоту; что выращивают — показал — в саду и огороде.
— Но теперь посмотрим, что у нас по хозяйству есть: кузнецы, золотых дел мастера, богомазы. Вот у нас беззаботный монастырь. Мы никуда ни к кому ни за чем не обращаемся, все сами делаем, поэтому у нас и надпись такая, ни об чем не заботимся о другом8.
Таков был трудовой идеал «беззаботности» русского человека.
Важнейшей чертой развития промышленности и торговли на Руси было то, что оно осуществлялось на началах трудовой демократии, самоуправления и самоорганизации, отражавших главные принципы существования трудовых коллективов того времени. Крестьянство развивалось в рамках общинного самоуправления, аналогично ему происходило объединение ремесленников по профессиональным признакам на артельных началах.
Уже данные XII века косвенно свидетельствуют о соединении русских ремесленников в корпорации, сходные западноевропейским цехам.
В XIV—XV веках типичной формой организации ремесленников становится «дружина»— артель во главе со «старейшиной» или мастером. Причем дружина была одновременно и производственным коллективом, и общественной организацией, в чем было ее несомненное сходство с крестьянской общиной.
На Руси существовало большое количество различных форм объединения ремесленников, но все они тяготели к общинному самоуправлению, самоорганизации, порой даже обладали судебными правами. Часто ремесленники одной профессии селились рядом друг с другом, образуя, как, например, в Новгороде, «концы», «улицы», «сотни», «ряды», строили свои патрональные церкви, объединялись вокруг них в «братчины» или «обчины» с правами суда.
Подобные объединения (гильдии, сотни) существовали и у купцов, которые имели право суда и строили свои церкви.
Древними организациями самоуправления городских тружеников были черные сотни и черные слободы, имена которых до сих пор сохранились в названиях улиц (Мясницкая, Кузнецкий мост, Кожевники). Каждая черная сотня составляла объединение ремесленников или торговцев, управляемых подобно сельскому обществу выборными старостами или сотскими.
Сейчас трудно объяснить, почему понятие «черная сотня», бывшая несколько веков формой общественного самоуправления тружеников определенных профессий, приобрело незаслуженно оскорбительный характер. Корни этого уходят в культурно-исторический нигилизм некоторой части нашего образованного общества второй половины XIX века, видевшей в русской действительности только отсталость, невежество, темноту и, более того, воспринимавшей даже современного трудящегося человека через призму «романтики дня» или с позиций нетрудовых и паразитических слоев. Находились деятели культуры, которые неправомерно распространяли отрицательные трудовые характеристики различных обитателей хитровых рынков и спившихся поденщиков на всю трудовую Россию, всегда отличавшуюся добросовестностью, самостоятельностью, высокой активостью в работе. Отсюда и пошли оскорбительные басни о том, что русский человек плохой работник, лентяй, а черная сотня — союз этих невежественных лентяев, противостоящих западноевропейскому прогрессу.
Недаром уже в конце XIX века среди нетрудовых и паразитических слоев населения даже слово «крестьянин» приобретает негативный характер, синоним темного и отсталого. Несколько десятилетий спустя такое же значение вкладывается в слово «колхозник».
У некоторой части нашего населения такое отношение к крестьянину и колхознику сохранилось до сих пор. Недавно мне пришлось слышать, как в личной беседе один режиссер с телевидения за глаза называл несимпатичного ему коллегу «колхозником» и «хлеборобной рожей».
Как осуществлялось рабочее самоуправление ремесленными слободами в Древней Руси, видно на примере Кадашевской хамовной и Тверской-Константиновской хамовной слобод Москвы XVII века.
Слободы эти были ткацкими и изготовляли десятки видов тканой продукции. Каждый член слободы у себя дома обязан был выполнить работу определенного качества и количества. Мастерам и мастерицам выдавалось ежегодное жалованье, состоявшее из двух частей: хлебного жалованья и льняных денег. Хлебное жалованье было платой за их труд, который соответствовал размеру годового урока. Льняные деньги предназначались на покупку сырья — льна.
Собственно самоуправление в слободе осуществлялось 2 старостами, 4 целовальниками и 16 десятскими, избираемыми всем миром один раз в год (о чем составлялась бумага, которая скреплялась подписями избирателей).
Старосты были обязаны заботиться о слободских интересах — «наше слободское всего мира делати и радети», представлять интересы тяглецов перед вышестоящим органом «мастерской палаты»— «государю бити челом обо всем и ходити неоплошно»; разверстывать государевы подати и обложения на цели слободского самоуправления сообразно с жалованьем каждого тяглеца; назначать сборщиков для сбора податей, хранить собранные деньги и расходовать их на мирские нужды.
Со своей стороны слобода должна была слушаться своих выборных, исправно ходить на сходы «какого государева дела и мирского совета» (за неявку на мирской сход «за своим огурством» полагался штраф); платить без ослушания разложенные старостами разметные деньги; не оскорблять старост — «ни бранити их некоторыми позорными словесами» и вообще «не подати их ни в чем, во всем им помогать» 9.
О деятельности рабочего самоуправления ремесленных слобод древней Москвы дошло до нашего времени немало документов. Как будто доносятся к нам голоса наших соотечественников, выбиравших старосту и целовальников Тверской-Константиновской слободы: «Быть им за нашим выбором... у полотняной казны и великим государем обо всех делах ходить, бить челом неоплошно... а они... люди Добрые и с такое дело их будет и верить им в том мочно, то наш и выбор». Или еще запись о мирском сходе Казенной слободы в 1685 году: «...выбрали мы Кондратея Федора сына Шапошника в том, что быть ему Кондратью у всяких великих государей дел в Казенном приказе и у мирских дел той Казенной слободы в старостах... А он Кондратей человек добрый и пожиточный, и в таком деле верить ему мочно и ходить ему Кондратью за нашим выбором за их великих государевых и за мирским делом... неоплошно и во всем мирском деле радети, а нам его ни в каком деле ни в чем не выдать, а без мирского ведома никакова дела своим изволом не делать» 10.