Ремесленные самоуправляющиеся организации на Руси носили более демократичный характер, чем в Западной Европе. Цехи в России, писал в XVIII веке французский промышленник Фрибе, не подавляют талантов и не делают помех в труде11. В русских ремесленных братчинах, дружинах, артелях нет следов цеховой принудительности, так распространенной на Западе, где запрещалось заниматься ремеслом тем, кто в цех не записан, с точным регулированием цен, количества и качества вырабатываемых каждым ремесленником товаров, с определенной регистрацией взаимоотношений мастеров, подмастерьев и учеников. В Древней Руси эти вопросы были внутренним делом самоуправляющейся организации, которая оставляла право другим организациям и отдельным ремесленникам решать их по-своему. Конечно, это совсем не означало, что некоторые мощные самоуправляющиеся организации ремесленников начинали оказывать негласный диктат в отношении внешнего мира, пользуясь своим монопольным положением.
Конечно, общинные и артельные формы народной хозяйственной и общественной жизни были свойственны не только русскому народу, вместе с тем они имели своеобразный, присущий только ему характер. Как справедливо отмечал профессор Штер: «Общечеловеческое стремление к ассоциации ведет русского крестьянина преимущественно к определенной, особенной, не встречающейся более ни у какого другого культурного народа форме и роду союза».
В отличие от других народов, отмечал исследователь русской артели М. Слобожанин, русский народ неизмеримо дольше удерживает артельные формы, обращаясь к ним на всем протяжении времен от догосударственного быта и до наших дней. И это не потому, что он отстал в культурном и экономическом отношении от других народов. Артель не признает отсталости. Есть отсталые в социально-экономическом отношении народы, которые веками уже не пользуются артельными формами жизни и не возвращаются к ним. Многие европейские народы, находясь 50—100 лет тому назад приблизительно на той же ступени общественного развития, на которой находится русский народ в настоящее время, тоже не пользовались тогда артелями в своей жизни, как не пользуются и теперь, давно и прочно позабыв о них. Русский же народ удерживает их неизменно, несмотря на все происходящие перемены и в государстве, и в хозяйственном строе, и обращается к ним во все времена. Этот факт,— подчеркивает М. Слобожанин,— устанавливает несомненную склонность к артелям русского народа и побуждает признать за ними значение одного из устоев народной жизни12. Соображения, высказанные Слобожанином в отношении артели, в равной степени справедливы и для русской общины. Обе эти формы народной жизни составляли фундамент российской экономики и государственности, обеспечивая им стабильность и устойчивость. Разрушение этих форм означало подрыв всего общественного устройства России.
КРЕСТЬЯНСКИЙ МИР
Самым огромным национальным достоянием для русского человека в течение многих веков была община — демократический союз местного самоуправления, трудовой демократии, взаимопомощи и совместного владения землей. Основы существования общины (во всех ее разнообразных видах — вервь, задруга, печище и др.) лежали в «самом духе народа, в складе русского ума, который не любит и не понимает жизни вне общины и даже в своей кровной семье хочет видеть общину, товарищество»,— писал видный исследователь русской общины Миклашевский. Народное сознание выработало бесчисленное количество пословиц, так или иначе связанных с общиной (миром)* [* Слово «община» позднего происхождения. Оно возникло путем точного перевода аналогичных иностранных понятий. Русские же крестьяне говорили «мир» или «общество»], которые отражали господствующее значение ее в жизни и судьбах народа. «Никакой мирянин от мира не прочь, от мира прочь не мирянин», «Миром все снесем», «Мирская слава сильна. Мир, община столбом стоит», «Мира не перетянешь, мир за себя постоит», «На мир и суда нет», «На мир ничего не сменяют», «К миру приложился — головой заложился», «В миру виноватого нет», «Дружно — не грузно, а врозь — хоть брось».
Понятие «мир» для крестьянина отражало всю глубину его духовно-нравственного сознания, олицетворяя не просто арифметическое соединение крестьян, а нечто большее — соборное соединение, имеющее характер высшего закона.
Крестьянин говорил так: «мир собирался», «мир nopeшил», «мир руки давал», «мир выбрал», вкладывая сюда значение не нынешнего профсоюзного собрания, а высшей духовно-нравственной инстанции — «мир крещеный», «мир христианский».
Экономический принцип общины, отмечал А. И. Герцен, полная противоположность знаменитому положении Мальтуса: она представляет каждому без исключения место за своим столом. Земля принадлежит общине, а не об дельным ее членам; последние же обладают неотъемлемым правом иметь столько земли, сколько ее имеет каждый другой член той же общины1.
Мальтус считал, что право на жизнь имеет только сильнейший, победивший в острой конкурентной борьбе; побежденный в ней не имеет таких прав. Нет!— решительно говорил русский крестьянин. Право на жизнь имеет всякий родившийся на этот свет — гарантией чего является взаимопомощь и взаимная поддержка в общине, которая за много столетий до Великой французской революции жила по принципам свободы, равенства и братства.
Община, писал русский историк и этнограф И. Прыжов, основана на вечном законе о братской любви, на законе, что «Веревка крепка с повивкой, а человек с помощью», «Друг о друге, а Бог обо всех». Мир как одна семья, мнение которой нередко стоит выше писаного закона: «Деритесь, да не расходитесь», «Все за одного и один за всех», «Вперед не забегай, от своих не отставай», «Отстал — сиротою стал», «Хоть назади, да в том же стаде». Сила, связующая мысль, по мнению Прыжова,— общая выгода, общая беда: «Люди — Иван, и я — Иван, люди в воду, и я в воду», «На миру и смерть красна». Личность в общине всецело предана ее интересам: «Где у мира руки, там моя голова», «К миру приложился — головой заложился». Мир являет собой высшую инстанцию для крестьянина, выше которой только царь да Бог: «Мир — велик человек», «Мир — великое дело», «Сто голов — сто умов». В преданности миру залог благополучия и преуспевания, поэтому решениям мира подчиняются беспрекословно: «Где мир да люди — там божья благодать», «Глас народа — глас Божий», «Что мир порядил, то Бог рассудил», «Что миром положено, так тому и быть», «Мир один Бог судит», «Мир с ума сойдет — на цепь не посадишь» 2.
В народном сознании мир (община)— могучий богатырь: «Коли всем миром вздохнут, и до царя слухи дойдут», «Как мир вздохнет, и временщик издохнет», «Мирская шея толста» (то есть многих спасти может), «Мирская шея туга: тянется да не рвется. Мирская шея жилиста», «Мир по слюнке плюнет — так и море», «Мир сразу не похоронишь».
«Мир силен,— отмечает Прыжов.— Ему нипочем никакое несчастье, никакая нищета: «Вали на мир — все снесет», «Мир — золота гора», «С миром и беда не убыток». Мир силен и несокрушим: «С миром не поспоришь»,— говорит народ и при этом гордо спрашивает: «Кто больше мира будет?», «Мир не перетянешь», «Мир заревет, так лесы стонут», «Мирская слава звонка», «Мир запоет, так камень треснет», «Собором и черта поборем», потому что «Одному страшно, а миру не страшно», «Не то страх, что вместях, а сунься — на один» 3.
Самоуправление русских крестьян возникло в процессе освоения огромной территории нашей страны. Множество рек и озер, непроходимые леса и сравнительно малочисленное население, селившееся здесь мелкими деревеньками, между которыми порой пролегали пространства в 100—200 верст. Территория с центром в сравнительно большом населенном пункте называлась крестьянами волостью, а население волости — миром. Волость на своих собраниях-сходах выбирала старосту и некоторых других руководящих лиц, решала вопросы о принятии в общину новых членов и выделении им земель. «В деревне,— писал Н. П. Павлов-Сильванский,— действительная власть принадлежит не представителям царской администрации, а волостным и сельским сходам и их уполномоченным старшинам и сельским старостам...
Волостная община самостоятельно ведала сбор податей, низший суд и полицию. Тиун и доводчик являлись в волость, только когда в ней возникало уголовное дело и начинался спор о границах ее территории с соседними или крупными землевладельцами.
...Значение мирского самоуправления усиливалось высшей выборной должностью сотского, общего представителя этих волостных общин стана. Сотский связывал эти общины в одно целое, в один земской мир стана. Он являлся посредником между волостным старостой и чиновниками наместника... Свои кормы и поборы чиновничество могло получать только... от высшего мирского представителя — сотского...» 4
В более поздние времена выборный сотский выполняет полицейские функции: наблюдает за чистотой в селеньях, за чистотой воды в речках, за пожарной безопасностью, за порядком во время торгов, базаров, за продажей доброкачественных продуктов, за проведением торговли с надлежащими свидетельствами и др.
Сход был далеко не единственной формой общественных собраний крестьян. Историк Л. Черепнин рассказывает, как еще в XIV—XV веках существовал обычай «пиров» и «братчины», представлявших собой «коллективные торжественные собрания, во время которых съехавшиеся угощались за праздничным столом. В этих формах проявлялась деятельность сельской крестьянской общины. Во время «пиров» и «братчин» могли обсуждаться крестьянские нужды, решаться мирские дела. «Пиры» и «братчины» были одним из средств сплочения крестьянства по отдельным мало связанным еще между собой селениям, разбросанным на огромной территории.. .»5.
Все дани и платежи, разные трудовые повинности налагались княжеской властью на всю волость, а она уж на своих сходах сама решала, как разверстать эти тяготы среди крестьян: «по животам и промыслам», «по силе» каждого хозяйства, а может быть, отбывали те или иные повинности сообща, с круговой порукой всех за каждого, имущего за неимущего, хозяйственных жильцов-волощан за пустые заброшенные участки.
«Кто за сколько душ тянет, столько землицы берет»,— говорили крестьяне. «По тяге и поле», «В восемнадцать лет жениться, чтобы на тягло садиться», «На мир баран прибыл» (то есть налог, тягота), «Постылое тягло на мир полегло» (при раскладке тягла, которое никто на себя не принимает).
На первых этапах существования волостной общины крестьяне были заинтересованы в привлечении новых членов,— земли много, а чем больше людей, тем податей на одного человека будет меньше. Волость имела свой выборный крестьянский суд, и только важнейшие преступления рассматривались княжеской властью, и то материалы по ним готовились выборными крестьянами волости. Волость обеспечивала удовлетворение духовных потребностей населения: строила церкви, подыскивала для них священника, определяла их содержание, иногда заводила школы для подготовки грамотеев.
По мере роста населения и числа населенных пунктов волость дробилась на отдельные самоуправляемые общины, избиравшие в волостное управление своих выборных и принимавшие активное участие в разработке «волостной политики».
Проходили столетия, но русская деревня продолжала сохранять сложившиеся в глубокой древности традиционные формы общественной жизни. Еще в начале XX века можно было встретить социальные структуры, существовавшие пятьсот и более лет назад.
Прежде всего, как и в старину, одна или несколько деревень составляли мир, сельское общество обязательно со своим демократическим собранием — сходом — и своим выборным управлением — старостой, десятским, сотским.
И вот на сходах демократическим путем обсуждались дела по общинному владению землей, расклада податей, приселению новых членов общины, проведению выборов, вопросы пользования лесом, строительства плотин, сдачи в аренду рыболовных угодий и общественных мельниц, отлучки и удаления из общины, пополнения общественных запасов на случай стихийных бедствий и неурожаев.
На сходах отдельных селений (чаще составлявших только часть общины) демократически регулировались все стороны трудовой жизни села — сроки начала и окончания сельскохозяйственных работ; дела, связанные с лугами («заказы» лугов, выделение вытей, жеребьевки, аукционы); починка дорог, чистка колодцев, строительство изгородей, наем пастухов и сторожей; штрафы за самовольные порубки, неявку на сход, нарушение общинных запретов; семейные разделы и выделы, мелкие преступления; назначение опекунов; конфликты между членами общины и некоторые внутрисемейные конфликты; сборы денег на общие расходы селения.
Крестьянские сходки, их демократизм, гласность, независимый характер выступлений поражали наших интеллигентов. Вот как описывал одну из таких сходок писатель Н. Златовратский:
«Сходка была полная. Большая толпа колыхалась против моей избы. Тут собралась, кажется, вся деревня: старики, обстоятельные хозяева, молодые сыновья, вернувшиеся с заработков в страдное время, бабы и ребятишки. В тот момент, когда я пришел, ораторские прения достигли уже своего апогея. Прежде всего, меня поразила замечательная откровенность: тут никто ни перед кем не стеснялся, тут нет и признака дипломатии. Мало того, что всякий раскроет здесь свою душу, он еще расскажет и про вас все, что только когда-либо знал, и не только про вас, но и про вашего отца, деда, прадеда... Здесь все идет начистоту, все становится ребром; если кто-либо по малодушию или из расчета вздумает отделаться умолчанием, его безжалостно выведут на чистую воду. Да и малодушных этих на особенно важных сходах бывает очень мало. Я видел самых смирных, самых безответных мужиков, которые в другое время слова не заикнутся сказать против кого-нибудь, на сходах, в минуты общего возбуждения, совершенно преображались и, веруя пословице: «На людях и смерть красна»,— набирались такой храбрости, что успевали перещеголять заведомо храбрых мужиков. В такие минуты сход делается просто открытою взаимною исповедью и взаимным разоблачением, проявлением самой широкой гласности. В эти же минуты, когда, по-видимому, частные интересы каждого достигают высшей степени напряжения, в свою очередь общественные интересы и справедливость достигают высшей степени контроля. Эта замечательная черта общественных сходов особенно поражала меня» 7.
Важное значение на сходах принадлежало старосте, который организовывал сход, наблюдал за порядком, заведовал мирскими делами, а в случае необходимости даже обладал правом арестовать виноватого. «И мир не без начальника»,— говаривали крестьяне. «Мир всех старше, а и миру урядчик есть», «Сноп без перевязи — солома» (о старосте).
Своих выборных крестьяне уважали и подчинялись им, но и подходили к ним довольно строго. Кого попало и просто так крестьяне не выбирали. «Сидишь на ряду (в начальниках), не молви «не могу», «Коли сидеть на ряду, так не играть в дуду», «На старосту не челобитчик, а от миру не прочь».
Несколько сельских общин образовывали волость, которая также управлялась демократическим путем. Высшим органом волости был волостной сход, собиравшийся в большом торговом селе и состоявший из сельских старост и выборных крестьян (по одному из десяти дворов). Но это совсем не означало, что на сход не могли прийти и другие крестьяне, желавшие участвовать в волостном собрании. Волостной сход выбирал волостного старшину (как правило, на три года), волостное правление (собственно это были старшины и все старосты волости) и волостной суд. Волостное правление вело книги для записывания решений схода, а также сделок и договоров (в том числе трудовых), заключенных крестьянами как между собою, так и с посторонними для волости лицами. Вся бумажная работа велась волостным писарем, который, конечно, был важным лицом в деревне, но крестьянского схода побаивался, ибо всегда мог быть с позором изгнан. Да и волостного старшину крестьяне не больно боялись. Знали, коль старшина начнет злоупотреблять доверием общества, то его в следующий раз не выберут или убавят жалованье.
Кроме руководителей, на крестьянских сходах по мере необходимости выбирали ходатаев по общественным делам, челобитчиков в губернский или столичный город. Такие ходатаи звались мироедами (негативный смысл у этого слова появился позже, а тогда это означало людей, живших на мирской счет во время своей командировки по общественным делам) и каштанами. «Мироед, каштан, а без него не проживешь», ибо «от мира челобитчик, а сам никому не обидчик».
В каждой волости на крестьянском сходе избирался волостной суд из четырех судей — крестьян-домохозяев, достигших 35 лет, грамотных, пользующихся уважением среди односельчан.
В волостном суде, руководствуясь местными крестьянскими обычаями, дела разбирались по совести, склонить спорящих старались к примирению. Конечно, права волостного суда ограничивались мелкими спорами и тяжбами, хотя они могли разбирать дела по мелким кражам, о мотовстве, дела связанные с наказанием пьяниц и других нарушителей общественной нравственности. Волостные суды имели право приговаривать виновных к денежным взысканиям до 30 рублей и к аресту на хлебе и воде до 30 дней. Сколько будущих членов комбедов, руководителей коллективизации, разных сельских деклассированных элементов посидело в кутузке по приговорам волостных судов! Но главным, конечно, было общественное презрение односельчан, чувство неотвратимости нравственного воздаяния, заставлявшее нарушителей крестьянской морали либо исправляться, либо бежать в город.
Бывали случаи, когда народный сход в общине превращался в настоящий суд, а порой просто в самосуд над ворами и конокрадами. Известны случаи, когда виновных немедля предавали смерти.
Кстати говоря, общинные формы жизни существовали и в тюрьме, что было даже признано тюремным начальством. Здесь присутствовали все характеристики общины — сход выборы, общественное мнение, общий суд и наказание, иногда даже в форме смертных приговоров острожного самосуда.
Наряду с самоуправлением, трудовой демократией краеугольным основанием общины служила общественная взаимопомощь и взаимоподдержка. Осуществлялась она прежде всего посредством древней формы совместного труда — помочей.
Долгое время эта форма народной жизни была слабо изучена Процесс творческого освоения ее, начатый в конце XIX — начале XX века, прежде всего в деятельности Вольного экономического общества, был остановлен в известный нам период, а в дальнейшем осуществлялся очень предвзято. И только сравнительно недавно были извлечены из архивов богатейшие материалы, посвященные жизни русской общины и, в частности, помочам*[* Наш рассказ о помочах основан, прежде всего, на материалах, извлеченных из архивов видным исследователем русской общины Марией Михайловной Громыко].
Помочи — совместный неоплачиваемый труд крестьян, имевший добровольный характер, зачастую принимавший форму настоящего ритуального праздника. В помочах отражалось традиционное чувство взаимопомощи русских крестьян «на основе взаимности, без эксплуатации одного крестьянина другим».
Прежде всего посредством помочей выполнялись Работы, необходимые для всего общества (хотя и не все общественные работы считались помочами).
Строились мирские мельницы, школы, общественные магазины, склады, амбары, ремонтировались дороги. Возводились церкви, часовни, колокольни, церковные ограды, рубились дома для священников.
Помочами осуществлялись заготовки дров для церквей, сельских больниц, а также для нетрудоспособных членов общины, вдов и сирот. Помочами же строились дома погорельцам, распахивались поля сельчанам, у которых пала лошадь или у кого мужчины были в рекрутах.
Но, пожалуй, самой распространенной формой помочей было выполнение срочного этапа работ у отдельного хозяина. Такие помочи часто проводились в воскресенье или в праздник и заканчивались угощением.
Помочи были очень многообразны как по форме их организации, так и по видам выполняемых работ. Были помочи, на которые обязательно по решению схода являлись все члены общины — как правило, на общественные работы и помощь нетрудоспособным. Другие помочи, называемые поочередными, являлись формой организации совместного труда, согласно которой пригласивший помогать обязан прийти в свою очередь на помочь к каждому у него работавшему и «отрабатывать им по очереди на подобных же помочах». И, наконец, были помочи, которые организовывались отдельным хозяином по личной инициативе. Очередность здесь не устанавливалась, хотя предполагалось обязательное участие хозяина в работах помочан, если в том возникнет необходимость.
В Рязанской губернии Данковского уезда, отмечает П. П. Семенов-Тян-Шанский,— «для получения помощи крестьянин... обращается к сельскому сходу, который и постановляет приговоры о помочи. Но иногда по невозможности или по неудобству собрания мира крестьянин обходит своих односельчан, приглашая на помочь, и тогда выезжают на помочь только те домохозяева, которые сами того желают. Охотников выехать бывает достаточно, потому что помочь без угощения не обходится, да и всякий домохозяин памятует, что и он когда-нибудь сам будет нуждаться в помочи» 10.
Хозяин был любезен и приветлив с помочанами. Он не мог принуждать, указывать, как и сколько кто-либо должен работать. Крестьянская этика исключала также замечание хозяина, если чья-либо работа ему не нравилась. В следующий раз он его просто не приглашал. После работы устраивалось угощение, которое организовывал сам хозяин или кто-то из его семьи; иначе односельчане могли обидеться11.
Самыми распространенными помочами были помочи для завершения жатвы, которые имели множество разных названий — дожинки, выжинки, отжинки, борода, бородные, каша, саломата12.
Широкую известность имели помочи по вывозке навоза на поле, которые производились по очереди у каждого хозяина.
На вывозку навоза на Псковщине собиралась вся деревня, целыми семьями с женами и детьми. У каждого хозяина лошадь со специальной телегой для вывоза навоза.
Труд распределяется по полу и возрасту: мужчины группами в 5—6 человек грузили большие пласты навоза, сообща поднимали их двузубыми вилами; дети-повозники, сидя верхом на лошади, доставляли груз в поле; там женщины вилами сваливали навоз, равномерно распределяя его по участку. «В полдень оживленная работа прерывается, все собираются в избу к тому хозяину, чей в данное время возят навоз, и приступают к угощению, которое выставлено хозяином». Подавали пироги, блины, щи с говядиной или снетками и квас. Затем следовал часовой отдых, и снова принимались за работу — пока не заканчивали. В описании отмечалось приподнятое настроение помочан — смех, шутки, остроты. «Хотя толокою (помочью.— О. П.) производится работа тяжелая и не особенно приятная, но между тем толока — чистый праздник для всех участников, в особенности для ребят и молодежи»13.
Помочи нередко собирались, чтобы заготовить лес для строительства дома. Очевидец их, Куликовский Г. И., в очерке «Олонецкие помочи» рассказывал, что «ехали на 20—30, а то и более лошадях с дровнями. Рубили лес и совместно грузили на дровни. За 2—4 ездки «на деревенской улице воздвигались целые горы бревен, привезенных помочью».
Но и дальнейшая работа по возведению дома не обходилась без помочи. Сруб хозяин рубил самостоятельно, а для подъема сруба на фундамент собирались помочи, называвшиеся вздымки и сдымки. Это был самый ответственный момент в возведении дома. Помочане разбирали готовый сруб, перекладывали его на фундамент, конопатили и получали затем от хозяина угощенье — обложейное.
Самый ответственный и завершающий момент работ на этих помочах, отмечал В. Даль, подъем матицы на черепной венец. Поднятую матицу обсевали: хозяин варил кашу, кутал горшок в полушубок и подвешивал к матице. Севец шел по последнему венцу, рассевая зерно и хмель с пожеланиями хозяевам, затем заходил на матицу и рубил веревку; участники работы садились есть кашу и пили за здоровье хозяина матичное.
Кстати, тот же Куликовский рассказывал, как устраивались массовые помочи по строительству глинобитной печи — печебитье, куда приглашалась, как правило, молодежь. Хозяин ходил по избам, а также встречал сельчан на улице, приглашая всех желающих: «Прошу, пожалуй, на печебитье!» Молодежь привозила глину, мяла ее, укладывала и утрамбовывала — била досками, молотками, утаптывала ногами. Работа шла под песню, а по окончании начиналась пляска и вечеринка. Хозяин угощал парней водкой, а девиц пряниками; это угощение называлось печное.
Кроме традиционных помочей, у крестьян существовали и некоторые другие виды взаимопомощи, и в частности «капустки» и «супрядки», в которых сочетались помочи и посиделки.
На «капустки» собиралась молодежь, чтобы помочь хозяевам заготовить квашеную капусту на зиму. Семьи тогда были большие, и, чтобы их обеспечить капустой, требовалась не одна бочка этого ценного крестьянского продукта. В Сибири в больших селах на «капустку» порой собиралось до 200 человек, а количество обработанных кочанов достигало до 5 тысяч.
«Супрядки» чисто женский вид помочей (хотя могли приходить и мужчины), на которые собирались нередко несколько десятков женщин. Осенью, когда было готово сырье для пряжи — шерсть, лен, конопля, хозяйка рассылала его небольшими порциями знакомым женщинам и девушкам. Между рассылкой сырья и назначением дня супрядок проходил срок, нужный для приготовления пряжи и ниток. О назначении супрядки хозяйка извещала накануне или поутру; к вечеру все «супрядницы» «в лучших нарядах своих» являлись с готовой пряжей и нитками, и устраивались угощения с пением и плясками14.
За многие столетия существования самоуправляемых волостных и простых общин (в отдельных случаях состоявших только из одного селения) навык к самоуправлению и взаимопомощи стал национальной чертой и общественной потребностью русских крестьян, с которыми центральной власти и отдельным феодалам приходилось считаться.
В XIV—XVI веках происходит широкая раздача князем тяглых волостных земель вместе с крестьянским населением в поместье в виде платы за службу, а то и вотчины обладания боярам, детям боярским и дворянам. В этих условиях волостная община погибает, так как ее функции переходят к владельцам вотчин и поместий, но, как правило, продолжает существовать обыкновенная община. Вотчинники и помещики, с одной стороны, вынуждены были считаться со сложившейся за многие столетия этой формой крестьянской жизни, а с другой стороны, сохранение обыкновенной общины им было выгодно организационно. Община с помощью круговой поруки выплачивала всеповинности и организовывала выполнение барщинных работ. Таким образом, помещик имел готовую организацию труда, производства и распределения, а крестьянин продолжал существовать в привычных ему формах общественного самоуправления. Вместе с тем волостная община погибла не повсеместно, но продолжала существовать на государственных землях, выполняя вплоть до начала XX века те же самые функции, что и много веков назад.
Как справедливо отмечал Семевский, попытки уничтожить общинные формы землевладения и общественной жизни крестьян были сравнительно редки даже на помещичьих землях. Во второй половине XVIII века большинство имений состояло на оброке, а в таких вотчинах крестьяне, обыкновенно, совершенно свободно пользовались землей на излюбленных ими общинных началах, почти без всякого вмешательства со стороны помещика. В этом отношении наш крепостной крестьянин находился в несравненно более выгодном положении, чем такой же крестьянин в Западной Европе15.
В крупных крепостных вотчинах владелец крепостных и назначенный им управляющий, вотчинная канцелярия или контора, состоявшая нередко из нескольких отделов, были лишь верхним этажом вотчинного управления; по древней традиции, нарушать которую боялись многие помещики, находился нижний этаж управления — крестьянское самоуправление — староста, выборные, десяткие, сотские и общий сход, который самостоятельно решал внутренние вопросы общины. Конечно были и злоупотребления. Помещики часто пытались покровительствовать определенным крестьянам, при выборах их на определенные выборные должности, хотя сами в сходах участия не принимали.
Пока земли и угодий было много в крестьянской общине, переделы не производились. Но вот в XVII—XVIII веках в связи с ростом населения землю стали регулярно переделивать между членами общины.
Земля и все другие крестьянские угодья (покосы, луга, леса) раздавались крестьянам поровну. Сначала все угодья делили на равные куски по качеству и степени удаленности от селения — хорошие, средние и плохие. И потом каждый крестьянин, согласно жребию, получал по куску угодий каждого качества и удаленности от селения.
«Дело в шляпе»,— говаривали крестьяне, так как жребий тянули из шляпы. Но «Жребий метать, после не пенять», «Жребий — Божий суд». Переделы угодий осуществлялись раз в 5—20 лет, обычно в зависимости от «размножения народа». Распределение осуществлялось либо по семействам, либо по тяглам (работающий муж и жена). Таким же образом распределялись между крестьянами и повинности — налоги, а у помещичьих крестьян также барщина или оброк.
Раздел земли в общине носил явно выраженный трудовой характер. Земля принадлежит только тому, кто может ее обработать.
В самой процедуре раздела земли был настоящий ритуал. Для разделов выбирали своего рода комиссию из старожилов и земляного старосту, которому давали несколько тягельных помощников. «Комиссия» внимательно следила за тем, чтобы участки были одинакового достоинства, уравновешивая худшее качество или неудобство большим количеством земли или компенсацией в другом месте. Обычно начинали раздел с ближайшей земли от гумен: первое, яровое, поле — весной до посева, второе, паровое,— в так называемом междупарье и третье — осенью по уборке ржаного хлеба. На такой раздел каждого поля употреблялось не более трех дней. Порой каждое поле разбивалось на десять и более участков. При разбивке учитывалось важное трудовое правило. Величину участка или полосы земли назначают, «сколько работник одним днем обработать может, что составляет примерно третью долю десятины». Общинная «комиссия» по разделу земли, как правило, делала все сама, не привлекая казенных землемеров. Общинный лад и искусство крестьян производить измерение и передел земли без помощи межевых инструментов определяли ненужность землемеров, потому что крестьяне, по словам тверского помещика Зубова, «между себя учинят раздел» и «в безобидном от одного к другому равенстве, употребляя на то сажени, аршины и даже ступни ног своих» 16.
Кстати говоря, между официальными переделами крестьяне могли обмениваться участками, снимать непосильный труд с немощных, передавать землю способным ее обработать. Вот, к примеру, в деревне Ямы после смерти мужа его вдове с пятью малыми детьми и с двухдушевым наделом сход решает оставить надел умершего мужа. Вдова отказывается и от надела мужа, и от своего, так как ей это не по силам, даже при коллективной помощи общинников. На освободившийся надел вдовы претендует безземельный Наум Шмонин. А так как с пользованием наделом связана уплата податей, то среди общинников возникает вопрос, сможет ли Наум Шмонин платить подать, в противном случае пришлось бы платить общине. Кроме бедного общинника Наума Шмонина, в деревне были и богатые, которые, живя в городе и занимаясь торговлей, особо не нуждались в земле. Поменявшись с другими членами общины, они имели наименьший надел, а следовательно, платили и меньше податей. На одном из сходов многие из общинников высказали мысль о том, что неплохо было бы отдать богачам больший надел. А те в свою очередь обиделись и прислали посыльного с ответом, что они пересядут только на свои наделы, больше же наваливать мир не имеет права. Возникшее разногласие грозило неприятностями тем крестьянам, которые сидели на чужих наделах, и мир порешил следующее: землю, от которой отказалась вдова, передать Науму Шмонину — все два надела полностью; самой вдове помочь сжать хлеб нынешнего посева, богачей же оставить в покое до другого случая (изложено по рассказу очевидца, писателя Н. Златовратского) 17.
В получении всех повинностей помещик имел дело не с отдельными крестьянами, а со всей общиной, которая ежегодно платила ему определенно установленную сумму денег. «Всю раскладку сию,— писал помещик XVIII века,— делают крестьяне сами по себе, ведая каждый о другом, сколько может заплатить без тягостей перед другими и по общему мирскому приговору»18.
Как все это происходило в деревне, хорошо рассказал русский историк Иван Никитич Болтин. «Положение,— говорит он,— что в селе или в деревне 250 душ мужского люда, кои составляют 100 тягол, что оброку платит вся деревня помещику 1000 рублей, да государственных податей, яко-то подушных, рекрутских и разных мелочных расходов сходит с них 500, итого всего 1500 рублей, и что вся земля той деревни разделена на 120 паев. Из них 120 паев земли раздают они на каждое тягло по одному, достальные 20 разделяют по себе те, кои семьянистее или зажиточнее других, по добровольному согласию, или по жеребью какая часть пая кому достанется. Имеющие по одному паю земли платят в год по 12 рублей 60 копеек; те же, кои разберут по себе достальные 20 паев, каждый платит разсчисленно, т. е. кто полпая возьмет, тот платит 6 рублей 30 копеек, а за четверть пая — 3 рубля 15 копеек сверх 12 рублей 60 копеек, который каждый за владение целого пая должен» 19.
При всех расчетах с государством и помещиком крестьяне учитывали стариков, неспособных работать, инвалидов и вдов. Для них либо делались ослабления, либо они вообще не платили повинностей, которые за них вносила община, перекладывая тяготу на плечи тех, кто был способен работать.
Например, если по смерти крестьянина оставалась вдова, то за ней нередко сохранялся надел, который она могла бы обработать с помощью батраков; если же она не могла это сделать, то община платила за нее подати и если и забирала у нее землю, то только на время, до тех пор, пока не подрастут дети.
Для бедняков устраивали запасные участки, из которых им выделяли землю без обязанности вносить общинные повинности.
Из этого же запасного участка выделялось поле для общего посева, жатва и уборка его осуществлялись совместно всеми крестьянами, а хлеб шел в общее гумно. Из мирского хлеба оказывалась помощь старикам, сиротам, остальное же продавалось для уплаты государственных податей.
Из хлеба, собранного миром из общественной запашки, «общество назначает месячину за службу мужей солдаткам с их детьми, буде родственники держать его откажутся, также престарелым и одиноким, пережившим свои семейства, дабы оные не скитались по миру».
Воистину справедливы были пословицы: «На Руси никто с голоду не помирал» (имелось в виду, что в случае чего мир поможет). «Да и за голодного Бог заплатит»,— считал крестьянин.
Общественная защита бедных, нетрудоспособных, вдов, стариков, сирот гарантировалась всем крестьянским миром.
История доносит до нас голоса очевидцев разных губерний России.
«Когда же какого-либо крестьянина постигает несчастье, например, выгорит у него дом, то крестьяне из сострадания к нему помогают в свободное от своих работ время, возят ему задаром дрова, с катища — бревна на новый дом и пр. преимущественно в воскресенье» (Вологодская губерния).
«В случае постигшего домохозяина несчастья, например, пожара, мир дает бесплатно лес для постройки; если кто заболеет, то мир бесплатно исправляет его хозяйственные работы: убирает хлеб, сено и т. п.» (Новгородская губерния).
«Обработать поле и убрать его у одинокого больного, а также привезти лес на постройку мир считает нравственной обязанностью; в тех редких случаях, когда кто-нибудь из однодеревенцев под предлогом недостатка лошадей отказывается участвовать в помощи, мир не приступает ни к каким карательным мерам, но общественное мнение осуждает его, а идти против мира редко кто решается» (Тульская губерния).
«...Каждый член общества трудится, выходя на работу для вспашки поля или уборки урожая у захворавшего домохозяина или бедной вдовы, вывозит лес на постройку сгоревшей у кого-либо из своих членов избы, платит за участки, отведенные беднякам, больным, старым, сирым, за отпускаемые им бесплатно: лес на починку избы, материал на изгороди и отопление, хоронит их за свой счет, вносит подати за разорившихся, поставляет лошадей для обработки поля хозяину, у которого они пали или украдены, несет хлеб, холст и прочее погорельцу, поит, кормит, одевает сирот, поселенных в его избе, и многое другое» (Тверская губерния).
Сегодня горько слышать утверждения некоторых публицистов и историков о том, что община была насильственно насаждена помещиками и служила орудием эксплуатации крестьянства. Так публицист В. Селюнин заявляет, что община была «насаждена сверху или, по крайней мере, укреплена после переворота Ивана Грозного». По Селюнину, община возникла как реакционный инструмент эксплуатации крестьянина, которому помещик не хотел давать участка в личную собственность, чтобы не сачковал (выражение Селюнина) на барщине. «Идеальным решением стала община. Участки, выделенные для прокорма крепостных, принадлежали не семьям, а сельскому обществу... Коллективное землепользование подрезало крылья энергичным и предприимчивым, насаждало унылое, убогое равенство»20. Вот такой решительный и безжалостный приговор выносится современным публицистом одной из главных форм народной жизни, в рамках которой рождались, трудились, радовались и умирали многие поколения наших предков. Конечно, можно спорить о том, когда же точно возникла община, но одно совершенно ясно — она не была навязана сверху, а развивалась в русле коренных русских традиций и народных идеалов (таких, как вече, артель, помочь). Суть общин состояла не столько в совместном владении землей и периодическом переделе ее между членами сельского общества (хотя и это было важно — отражало дорогие для крестьянина принципы справедливости и нестяжательства), сколько в том, что она была формой совместного существования, взаимопомощи, самоуправления и демократического решения общественных и личных вопросов.
Пока крестьянское население было относительно малочисленно, леса были полны дичи и разных даров, а реки кишели рыбой, эта форма вполне устраивала крестьян, отвечала их идеалам. Однако по мере роста сельского населения усиливалось дробление земельных участков, росла чересполосица, ухудшались условия обработки. Все это вступало в противоречия с новыми экономическими требованиями. В 1906 году был принят закон, по которому каждый член общины имел право получать часть общинной земли в личную собственность. Таким образом, представлялась свобода распоряжаться надельной землей по своему усмотрению, правда, сильно ограниченная тем, что продавать землю можно лишь лицам, приписанным к сельскому обществу, закладывать только в Крестьянском банке, а завещать по обычному праву, то есть ближайшим наследникам. Одновременно были проведены мероприятия по землеустройству.
Ликвидировав передел, передавая крестьянам землю на правах личной собственности, закон, как мы видим, не уничтожал общину, которая продолжала выполнять свою социальную и демократическую роль, ибо продажу земли можно было осуществлять только в пределах общины. Заслуга уничтожения общины принадлежит не Столыпину, а сталинской бюрократии.
Нам совершенно не ясно, на каком основании В. Селюнин считает общину формой обобществленного коллективного труда. Впрочем, зачем ему это нужно, понятно — он хочет увидеть в общине истоки сталинских колхозов. Но ведь факты говорят совершенно о другом. Труд в общине носил свободный, самостоятельный характер, каждый крестьянин работал на своем участке, использовал свои орудия труда, приемы и методы работы, сам сеял и сам собирал свой урожай, распоряжался им по своему усмотрению.
По-иному было в колхозах, где все, вплоть до мелочей, осуществлялось по разнарядке свыше, крестьянин полностью терял свою самостоятельность и связь с результатами своего труда.
Конечно, мы далеки от идеализации общины; процессы, которые происходили внутри нее, были неоднозначны, и, прежде всего, обострялось социальное расслоение. Община подвергается активным нападкам и справа и слева. Правительство хочет превратить ее в послушный инструмент взимания налогов, радикальные элементы призывают к ее уничтожению, чтобы ускорить развитие капитализма.
Общеизвестно, что многие деятели русской культуры высоко оценивали значение крестьянской общины в народной жизни. В частности, В. И. Вернадский в своем дневнике писал: «Я глубоко верю в то, что русский... мужик даст настоящую, цельную демократию. Вече — это (основа жизни) среди коренного крестьянского населения». А вот комментатор дневников В. И. Вернадского И. Мочалов думает иначе. Чтение дневников навело его на мысль, что «на протяжении столетий Россия была лишена способности к самоорганизации и саморазвитию... Малоподвижное, консервативное «целое» буквально расплющивало «маленького человека» 21.
Какое надменное недопонимание основ народной жизни чувствуется в этих словах, истина переворачивается с ног на голову, не говоря уже о том, что извращаются мысли великого ученого.
Саморазвитие и самоорганизация русской жизни многие века осуществлялись в рамках самоуправляющейся общины, и именно она была общественной формой, которая создавала условия для свободы и самостоятельного развития каждого отдельного крестьянина (в городах подобную роль играли самоуправляемые объединения, дружины, черные сотни и т. п.).
Конечно, понятие свободы в Древней Руси (как и в средневековой Европе) отличалось от нынешнего. Свобода носила коллективный характер и определялась принадлежностью человека к самоуправляющейся общине, существовавшей на основе демократических традиций и обычаев и в значительной степени ограждавшей его от феодальных поборов и бюрократического произвола центральной власти.
Распространенное заблуждение некоторых наших современников понимать свободу как абсолютную независимость человека от установленных веками традиций и обычаев общинной жизни вряд ли бы было понято нашими предками, смотревшими на такую независимость как на разнузданность и своеволие, ничего общего со свободой не имевшие. В древнерусской культуре понятие свободы тесно связано с понятием правды и справедливости. Средневековые словари, объясняя значение старых слов, понимают слово «оправдисе» как «свободисе». Здесь очень важно понять народный взгляд, отождествляющий свободу и справедливость, определивший условие развития экономической мотивации наших предков. По сути дела, свобода в представлении человека Древней Руси носит высокий духовный характер. «Стремление к гармонии,— пишет исследователь древнерусской культуры В. Колесов,— выражается по древнему образцу: свободен тот, кто живет в пределах собственного мира, в своем кругу, руководствуясь своим мерилом ценности и красоты, пусть даже этот мир и будет в каком-либо отношении и не очень хорош... (но)... этот мир мой, знаком мне, и признаки этого мира выражают именно мое существо» 22.
Вся жизнь крестьянина в общине обуславливалась чувством соборности, неразрывной связи с окружающими людьми, непротивопоставления своих интересов интересам окружающих. Члены общины знали о друг друге все. Община неформально осуществляла строжайший социальный контроль, цензуру нравов, от которой невозможно было укрыться. На крестьянских сходах решались самые разные вопросы, в том числе семейные. Разбирались взаимоотношения различных членов семьи, родителей и детей.
В этих условиях частная личная жизнь крестьянина (в современном понимании) практически не существовала. Он жил в миру и был человеком мира. Отдельная крестьянская личность растворялась, поглощалась, сливалась с сельским миром. Праздники и похороны, именины и свадьбы справлялись у крестьян всем миром, с миром у крестьянина связывались все радости, горести, успехи, прибытки.
И крестьяне старались держаться вместе, не выбиться из «мира». «Как все, так и мы»,— распространенная крестьянская присказка.
Высокий духовно-нравственный потенциал традиционной крестьянской культуры оставлял мало места для всяких видов духовного разложения. Пьянство в крестьянской среде было чрезвычайным делом. Еще в начале нашего века абсолютное большинство крестьян пили только по праздникам. Были, конечно, на селе пьяницы. Но, как правило, деклассированный люд, глубоко презираемый сельчанами. Рассказы о чуть ли не поголовном пьянстве дореволюционных крестьян являются грубой позднейшей выдумкой. Перед революцией крестьянская страна Россия занимала по потреблению алкоголя одно из последних мест в мире. Потребление алкоголя в России было в шесть раз меньше, чем во Франции; в пять раз меньше, чем в Италии; в три раза меньше, чем в Англии; в два раза меньше, чем в Германии23.
Крестьянин, выросший на традиционных духовно-нравственных ценностях крестьянской общины по своей натуре был глубоко цельным человеком. Цельность крестьянина обеспечивалась всем духовно-нравственным богатством крестьянской культуры, и любые попытки лишить крестьян каких-либо элементов этой культуры неизбежно вели к деградации личности.
Сила и ценность традиционной крестьянской культуры вообще и традиционной культуры труда в частности были настолько велики, что даже ярмо крепостничества, под которое подпала на три столетия почти половина русского крестьянства, не могло вытравить из него качеств трудолюбия, инициативы, самостоятельности, хотя, конечно, заметно сковывало его возможности, ухудшало условия существования.
«Взгляните на русского крестьянина,— восклицал А. С. Пушкин,— есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна, проворство и ловкость удивительны...» 24
«Русский крестьянин,— писал Герцен,— многое перенес, многое выстрадал; он сильно страдает и сейчас, но он остался самим собою. Замкнутый в своей маленькой общине, оторванный от собратьев, рассеянных на огромных пространствах страны, он нашел в пассивном сопротивлении и в силе своего характера средства сохранить себя; он низко склонил голову, и несчастье часто проносилось над ним, не задевая его; вот почему, несмотря на свое положение, русский крестьянин обладает такой ловкостью, таким умом и красотой...» 25
Великий русский ученый Владимир Иванович Вернадский, признавая огромное могущество и ценность традиционной крестьянской культуры, отмечал в письме к В. Во-довозову: «Народная, массовая жизнь представляет из себя нечто особенное, сильное, могучее... (и)... то, что выработано народной жизнью, несомненно, является сильным, прекрасным, могучим и в то же время является таким властным, что я не чувствую себя в силах освободиться от этого, и даже является таким сросшимся со всем существом моим, что я не чувствую желание сбросить эти оковы — мне даже кажется иногда, что это массовое познанное является остовом всего моего ума» 26.
Писатель Глеб Успенский, который также высоко оценивал традиционную крестьянскую культуру, считал, что «расстроить деревню - значит расстроить всю Россию».
«Общинное крестьянское землевладение, господствующее в России, заключает в себе начала, могущие в будущем иметь большое экономическое значение, так как общинники могут, при известных условиях вести крупное хозяйство, допускающее множество улучшений… а потому я считаю,- сделал вывод Дмитрий Иванович Менделеев, — весьма важным сохранение крестьянской общины, которая со временем, когда образование и накопление капиталов прибудут, может тем же общинным началом воспользоваться для устройства (особенно для зимнего периода) своих заводов и фабрик. Вообще, в общинном и артельном началах, свойственных нашему народу, я вижу зародыш возможности правильного решения в будущем многих из тех задач, которые предстоят на пути при развитии промышленности и должны затруднять те страны, в которых индивидуализму отдано окончательное предпочтение, так как, по моему мнению, после известного периода предварительного роста скорее и легче совершать все крупные улучшения, исходя из исторически крепкого общинного начала, чем идя от развитого индивидуализма к началу общественному» 27.
РУССКАЯ АРТЕЛЬ
Русская артель была добровольным товариществом совершенно равноправных работников, призванным на основе взаимопомощи и взаимовыручки решать практически любые хозяйственные и производственные задачи. Объединение людей в артель не только не ограничивало дух самостоятельности и предприимчивости каждого артельщика, а, напротив, поощряло его. Мало того - артель удивительным образом позволяла сочетать склонность русского человека к самостоятельному и даже обособленному труду с коллективными усилиями.
Началом равноправности артели резко отличались от капиталистических предприятий; попытки эксплуатации одних членов артели другими, как правило жестко пресекались (в этом плане артель была антикапиталистической организацией). Причем равноправность не нарушалась предоставлением одному из членов распорядительной функции, так как каждый из членов мог быть назначен товарищами на ее выполнение. В некоторых артелях распорядительная функция выполнялась поочередно каждым из артельщиков. Равноправие, конечно, не означало уравниловки — распределение дохода осуществлялось по труду.
Чисто русской особенностью этой формы труда было также то, что члены артели связывались круговой порукой, то есть каждый из них ручался солидарно за всех остальных, все же вместе за каждого отдельно. Этот признак вытекал из самого понятия об артели как о самостоятельной общественной единице. Эта ответственность друг за друга есть искони отличительный признак артели, доказательством чего служат дошедшие до нас исторические памятники, договоры с артелями, заканчивающиеся указаниями, что ответственность за ущерб и убытки, нанесенные артелью, должна падать на того, «кто будет в лицах», то есть на каждого конкретного члена артели1. Все это лишний раз подчеркивало общинное происхождение артели, их кровное родство. Недаром Герцен считал артели передвижными общинами.
Одно время мне было неясно, почему так много пословиц ходило в народе об общине и значительно меньше об артели. А потом я понял, что дело здесь именно в кровном родстве общины и артели. Пословицы, посвященные общине (миру), почти в равной степени распространяются и на артель.
Кстати говоря, общинные и артельные формы народной жизни и хозяйствования тесно переплетались между собой. Известны случаи, когда целые общины организовывали артель. В Вологодской и Архангельской губерниях были часты случаи, когда целые деревни-общины образовывали артель по обслуживанию почты и переводов. Такие артели сами распределяли работу между своих членов, устанавливали норму выработки и оплату труда по гонке и перевозу2.
Вот почему многие характеристики общины в равной степени справедливы для артели.
Артелью, писал историк Прыжов, называется братство, которое устроилось для какого-нибудь общего дела. Русская артель имеет своего рода семейный характер: «Артель — своя семья». Про большую семью говорят: «Экая артель». Товарищеская взаимопомощь и общее согласие главное в артели: «Артельная кашица гуще живет», «Одному и у каши не споро», «В семье и каша гуще». Поэтому, справедливо утверждает Прыжов, у русского человека большое скопление людей получает смысл артели: «Народ по улицам артелями бродит»3.
«Артельная система,— отмечал Слобожанин,— есть не классовая, а общечеловеческая система, форма же проявления ее — артель — есть союз личностей»4.
В артели человек должен был проявить свои лучшие способности, а не просто приложить труд. Демократический характер артели был не в примитивном равенстве, а в равном праве для всех выразить свои способности вне зависимости от социального положения. В самых типичных артелях Древней Руси могли участвовать все без исключения при одном условии — признания ими артельных основ. В складочные пиры, в пустынные монастыри, в братства и в вольные дружины могли входить и «лучшие» и «молодшие» люди, и смерды, и бояре, и духовные лица, и даже князья.
Итак, артель — самоуправляемый трудовой коллектив. «Артель суймом крепка»,— гласит древняя пословица. Суйм, или суем,— сейм; сходка, общее собрание. Люди объединяются для совместной слаженной работы, где каждый отвечает перед всеми другими. «Артель своя семья», «Артель круговая порука», «У артели брюхо да руки — нет другой поруки», «Что было в артели — все свертели».
Самоуправляющий характер артели вовсе не означает, что у нее нет начальника. «По ватаге — атаман, по овцам — пастух». Артель выбирает его из самых авторитетных членов, понимая, что есть вопросы, которые арифметическим сложением мнений не решишь. «Без атамана дуван не дуванят». Нужна твердая воля, выражающая конечные интересы членов артели, но, конечно, не подавляющая их самостоятельности. «Артели думой не владети», ибо «сколько в артели голов — столько умов». Поэтому «один горюет, а один воюет». «Артель ватаманом крепка». Руководители артели, кроме атаманов, назывались еще старостами и большаками.
Да, артель нередко предоставляет своему руководителю широкие права (если она ему доверяет), но и при всех обстоятельствах осуществляет за ним контроль, которого практически не избегнешь.
Профессор Шульц-Геверниц, побывавший в России конца XIX века, отмечает принципиальные отличия русской артели от западноевропейских промышленно-ремесленных объединений. Если западноевропейские ремесленные объединения основаны на индивидуалистических началах, отмечает он, то русские артели охватывают всего человека, связывая его с остальными членами артели, заказчиками и государством круговой порукой5.
Еще одно важное отличие русской артели от западного кооперативного движения в том, что она ставит во главу угла не только материальный интерес (хотя он, конечно, не отрицается), но и духовно-нравственные потребности личности.
Исследователь артели М. Слобожанин считает слово «артель» одного происхождения с древним словом «рота», «ротитися». Образовалось оно, по его мнению, путем перестановки букв по так называемому закону полногласия, все равно как от слова «рожь» производится слово аржаной. Слово «рота» означает: божба, клятва, заклинание, а ротиться — божиться, клясться, заклинать, обетовать, присягать. Воинская часть, принявшая присягу, обозначается по-русски и по-немецки тем же словом, только с переменой ударения — рота. У тюркских народов от того же корня производилось и другое слово — «орта», или арта, что уже совсем близко к слову «артель». «Орта» означает община, союз людей6. Такое объяснение происхождения слова «артель», на наш взгляд, вполне удовлетворительно, ибо подчеркивает особый характер ее возникновения путем общественного договора, взаимного согласия, выработки общих условий сосуществования, а также задач и целей. Все это скреплялось клятвой по христианскому обычаю на иконе, то есть своего рода присягой.
Древняя артель — добровольный союз нескольких лиц, согласных, то есть солидарных между собой, доверяющих друг другу и скрепивших свои договорные отношения обетом или клятвой содружественных людей, преследующих общую цель свободного проявления каждым своей индивидуальности.
Многие ученые отмечают нравственный характер артелей, развитие которых объяснялось не столько погоней за прибылью, наживой, сколько более высокими духовно-нравственными соображениями взаимопомощи, взаимоподдержки, справедливости в распределении благ, древней склонности к самоуправлению и трудовой демократии.
Что, прежде всего, привлекало русского человека к артели?
Равноправие, справедливое вознаграждение, товарищеская поддержка, ибо артели были не только деловыми объединениями, но и общественными организациями.
По мнению русского человека, артель, как и община, великая сила. «Артелью города берут». Русские артели возникали с самыми разнообразными целями. Кроме хозяйственных артелей (земледельческих, промысловых, ремесленных, торговых) существовали артели религиозные (братства), образовательные, воспитательные, общежительские, политические, уголовные и т. д.
Широкое развитие артели объясняет соответствие артельных форм жизни народному духу, «соответствие основных начал нравственности и справедливости, заложенных в артели, духу народа и то непосредственное участие народных масс в артельном строительстве, которое сделало артели действительно русскими, бытовыми, чисто народными союзными организациями»7.
Артельный характер жизни, выросший из общинных начал, принимал самые разнообразные формы и названия — складчины, братства, ватаги, дружины, товарищества и собственно артели.
У Даля слово «ватага» обозначает дружную толпу, шайку, артель, временное или случайное товарищество для осуществления разных дел. В X—XV веках летописи упоминают «старейшин древодельских», то есть руководителей артелей плотников. В XII веке строительные рабочие объединяются в «братии» или «братчины», так в то время назывались товарищества, артели. В XII—XIII веках «братии» («братчины») являются производственными и одновременно общественными организациями различных групп городских ремесленников — кузнецов, литейщиков, кожевенников и т. д. Иногда артели назывались дружинами. Так, в 1420 году псковичи «наняша мастера Федора и дружину его побивати церковь»8. Здесь мастер — руководитель артели, пользующийся авторитетом как хороший специалист, получавший заказ под свою ответственность. Оплата распределялась между членами артели в зависимости от трудового вклада, осуществляясь частично натурой, частично деньгами.
Древняя русская артель складывалась на началах товарищества, как правило, из людей хорошо знавших друг друга, односельчан, уличан.
История донесла до нас немало образцов артельных договоров. Приведем некоторые из них. В XVII веке плотники Карп Федоров и Иван Гордеев «с товарищи» подрядились «зделать 3 дубины длиною 4-х саженьях, а в двух дубинах сделать 8 ступ 2-х аршинных, а третью дубину выгранить в 3 грани и растереть пилами да и кряж зделать по ступе и тех всех будет 10 ступ» 9. Выполнив эту работу, артель получала определенную договором сумму, которую делила между собой согласно трудовому вкладу. Хочется особенно подчеркнуть одну «типичную формулировку договора «с товарищи», или «со товарищи». Она подчеркивала равноправный товарищеский характер деятельности членов артели.
Или вот другой артельный договор.
Артели носников (лоцманов) и кормщиков (капитанов) известны были на Сухоне и Двине. Товарищеская солидарность, взаимопомощь определялась в специальных договорах — одинашных записях,— которых сохранилось очень мало. Интересно привести одну из одинашных артельных записей, доносящих до нас живую речь наших предков.
15 марта 1653 (заверено афанасьевским попом и подписано многими подписями).
«Се аз Тотьмяна (тотемские — г. Тотьма на р. Сухоне — ныне Вологодская область) посадцкие люди, а нижнесухомские носники, Юрия Тихонова сын Баев, да яз Клим Михея сын да Яз Василий Иванов сын Попов (далее перечисляются еще 17 фамилий)... и все нижнесухонские носники уговорились мы промеж собою мы полюбовно в том, что промеж собою нам носникам в судовом деле друг за друга стоять и не подавать ни в чем. Буде от Тотемских и от Устюжских воевод какая обида будет, не по делу станут в тюрьму садить на Тотьме и на Устюге, а буде которово нас носников в тюрьму посадят оне воеводы на Тотьме и на Устюге, и нам носникам друг за друга стоять и стоять за един человек (выделено мною.— О. П.) и в обиду не давать и государю бити челом и нам носникам, докахместь не выпустят ис тюрьмы, на судах не ходить, ни плавать. А буде тех носников не выпустят ис тюрьмы, и нам носникам из своие братьи с совету выбрать ходока к Москве бити челом государю в воеводских обидах. А буде который из нас носников не станет друг за друга стоять и в тоя поры почнет на судах ходить и плавать, в кою пору носники в тюрьме сидят, и на нем взять в братью пятьдесят рублев денег. А в те поры государевых казенных судов на носникам не держать ни вниз, ни вверх, и своих братьи носников отпущати на те казенные суды на Меженские на осенные, опричь внешних сплавок, людей и дощаников, которые лодьи и дощаники с хлебом и с иным товаром попловут в весну. В том мы промеж собою носники одиначную написали» 10.
Русь долгое время была страной преимущественно деревянных построек, созданных руками многочисленных плотничьих артелей. Артельные древодельцы были искуснейшими мастерами по обработке дерева. Виртуозные создания их — настоящее искусство. Оно сохранялось в первозданном виде еще в довоенный период на Севере. Страшные события, прошедшие в нашей стране, уничтожили искусство плотничей артели, почти не стало его живых носителей, и только редкие постройки и храмы, одинокие и забытые, как пирамиды фараонов, рассказывают нам о великих возможностях русской артели.
Строительные плотничные артели являлись классическим образцом деятельности русской артели. Все члены плотничной артели были равноправны, но по степени искусства разбивались на три группы и получали свой заработок в зависимости от принадлежности к каждой из них. Меньше всего зарабатывали ученики, пока не получали должной квалификации. Для этого артель приставляла к ним опытного наставника.
Мелкие артели часто не выбирали старосту (не было необходимости). Зато в крупных артелях, особенно работавших в городах, выбирали даже двух старост. Один отвечал за хозяйство артели. Другой руководил работами, координировал их. Старосты, выполняя свои руководящие функции, не освобождались и от общей работы, выполняя ее наравне с другими артельщиками. Чаще всего плотничьи старосты за свою руководящую работу специальной платы не получали, а только в конце работы им могли по решению артели выделить небольшую премию — «на сапоги».
Другой распространенной областью строительных артелей были каменщики, строившие удивительные сооружения, ставшие образцами высокого искусства для последующих поколений.
История доносит до нас имя старосты каменщиков Василия Дмитриевича Ермолина, работавшего в середине XV века, осуществившего ряд замечательных построек в Москве и других городах России. Артелей каменного дела на Руси известно бессчетное множество, и были они «духовной силой, которая в течение столетий оказывалась способной воспитывать в недрах своих такие могучие таланты, какими являются эти зодчие, или они в иных отношениях — общественных и экономических — представляли собой такие влиятельные организации, без помощи которых даже могучие таланты не могли пробить себе пути в жизни. ...Строительная артель является перед нами, как большая общественная сила, оставлявшая после себя, даже в то отдаленное время, столь заметную борозду в социальной жизни»11.
Пройдитесь по улицам российских городов, посмотрите на дома, построенные в XVIII—XIX — начале XX века артелями строителей. Высокое качество, надежность просто поражают многих современных строителей, которые зачастую и близко не могут подойти к такому уровню выполнения работ.
В Москве только за сезон 1911 года было построено 3 тысячи пяти- и семиэтажных домов, по мнению специалистов, качество работ было исключительно высокое. Большинство из них до сих пор служит москвичам без капитального ремонта.
Те виды работ, которые делались ранее артелями простых строителей, могут выполнить ныне только строительные рабочие известных зарубежных фирм, да и то не всегда.
Сейчас в Москве ведется реконструкция огромной гостиницы «Метрополь», построенной и отделанной в начале XX века руками нескольких десятков артелей менее чем за четыре года. Всемирно известная строительная финская фирма не может выполнить в полном объеме все виды работ по отделке гостиницы, которые были сделаны в начале века артелями русских столяров. Столярные работы в гостинице (двери, оконные рамы и т. п.) делались разными артельщиками по единым эскизам. Однако каждый член артели работал по-своему, со своими привычками и особенностями, со своим инструментом. В результате получились по-своему неповторимые произведения столярного искусства, которые при нынешней реконструкции были сведены к нескольким стандартизированным образцам.
Яркой иллюстрацией высокой продуктивности артелей является строительство каналов и железных дорог. При помощи самых простых орудий — тачка, лопата, топор, пила — было построено 893 км каналов и 1317 км шлюзованных участков рек. С 1838 по 1917 год строительные артели также безо всяких механических средств провели более 90 тыс. км железных дорог. Великая сибирская дорога протяженностью 7,5 тыс. км была построена за десять лет со средней численностью рабочих 7—8 тыс. человек.
Возьмем к примеру рабочих-строителей Петербургско-Московской железной дороги в середине XIX века. Все они работали, объединяясь в артели человек по 80. С каждой артелью подрядчик заключал отдельный контракт, в котором оговаривались нормы выработки, продолжительность рабочего дня, условия питания, быта и отдыха. Работали с 1 мая по 1 ноября «если погода не воспрепятствует», в противном случае подрядчики имеют право рассчитать и ранее, не производя плату за остальные дни до срока, по расчету. За дождливые дни плата рабочим не производилась, но продовольствие выдавалось. В артели соблюдалась круговая порука друг за друга. За неявку к началу работ, прогулы, пьянство, самовольную отлучку во время работ на артель накладывается штраф за каждого виновного по 50 копеек серебром в день, а за умерших в пути и не явившихся из-за болезни с артели вычитался задаток.
«Рабочие обязаны выходить на работы с рассветом дня и производить оные поурочно... (Им) полагается со вступлением в работу до 15 августа на обед и отдых времени два часа; при завтраке и на ужине отдых не иметь, с половины же августа и после обеда отдыха не полагается».
Работа была очень тяжелая, ее тяжесть усугублялась злоупотреблениями подрядчиков, стремившихся сорвать куш с рабочих путем различных обсчетов и недоплат. Ежедневно рабочий должен выкопать и перевезти на тачке от 5 до 10, а то и больше тонн грунта. За перевыполнение урока рабочим полагалась повышенная плата.
Жили артели в балаганах, бараках или землянках. За утерянный инструмент вычиталась его стоимость. Нетрезвое состояние и «непослушание» штрафовалось по 50 копеек серебром. Пьянство во время работ было крайне редким явлением.
Особо в артельных договорах определялись условия питания. «Продовольствие или харчи рабочим людям без различия вероисповеданий назначаются следующие: постные дни: кашица и каша с постным маслом, полагая то и другое круп 10 фунтов и масла 1 фунт на 10 человек; в скоромные дни кашица с говядиной свежей или соленою на каждого человека в сыром ее весе более 300 грамм в день и каша с постным маслом. Хлеба ржаного досыта; но продавать и разбрасывать хлеб, оставшийся от стола, рабочим воспрещается; под опасением взыскания по 10 копеек серебром за фунт и в штраф за каждый раз по рублю серебром». К этому меню питания русских артелей XIX века мы еще вернемся, когда будем говорить о питании русских рабочих 30—40-х годов на стройках коммунизма.
За сезон артельщики (кроме питания) получали 35 рублей серебром, из которых 6 рублей отдавали в виде казенных податей, стоимость дороги на работу и обратно — 3 рубля, паспорт и разные вычеты еще около 3 рублей. Оставалось на руках около 23 рублей. Конечно, за свой счет рабочий покупал сапоги, одежду, рукавицы, белье. Но даже с учетом этих личных надобностей у него оставалось чистыми около 19 рублей. На эти деньги можно было купить две коровы или лошадь, стоимость пары сапог была 70 копеек, а овчинный полушубок (дубленка)— 2 рубля.
Следует сказать, что, по мнению современников, за такой тяжелый труд плата была недостаточна, хотя и удовлетворяла многих артельщиков. Однако нередко подрядчики, стремившиеся нажиться за счет рабочих, обсчитывали их и не выплачивали деньги. В таких случаях артель снималась с места и уходила, призывая поступать так же и другие артели. Вот что, например, случилось в июле 1850 года. Материалы официального рапорта стоят того, чтобы их привести полностью, так как они отражают артельный дух, артельное стремление к справедливости, артельную ярость по отношению к эксплуататорам, которыми здесь выступают подрядчик Кузьмин и его приказчик Мошенский вкупе с царскими жандармами: «5 числа сего месяца сбежали с пункта работ... (артель)... в числе 80 человек по невыдаче им подрядчиком Кузьминым и К°, 1 числа июля заработной платы и что корпуса жандармов поручик Анисимов с унтер-офицером Семенцом и приказчиком подрядчиков Мошенским отправился за ними в погоню, настигнув их в 15 верстах, где они расположились отдыхать, начал убеждать их возвратиться на место работ, объявив при этом, что деньги будут им тотчас выданы, но все рабочие вооруженные дубинками, крикнув ура, двинулись вперед, увидев же, что Анисимов их преследует свернули в болото. Между тем, поручик Анисимов, оставшись на дороге в лесу успел остановить старосту артели, уговаривая его убедить рабочих возвратиться, но они, увидев своего старосту, стоявшего у тарантаса, закричали ему: ты нам изменил — и, бросясь к нему, сбили с ног и начали его жестоко бить. Когда Анисимов, видя такое ожесточение рабочих, хотел остановить это буйство, то в это время один из них нанес ему столь сильный удар дубиною, что он упал без чувств, и вся артель закричала: выпрячь лошадей, побьем всех их... (но жандармам удалось бежать)... О происшествии известили местного станового пристава для принятия нужных мер к удержанию артели. Один из рабочих, пойманный приказчиком Мошенским, показал, что он был послан от артели к другой, находящейся близ деревни Кузнецовой для объявления его, что они уже бежали и чтобы они также не мешкали, но как они не приняли этого предложения, то он, возвратясь на работу и не застав уже своей артели, отправился их догонять, и что бежавшая артель должна идти на г. Осташков, почему полковник Виланд приказал Мошенскому ехать туда для удержания артели... Сообщив вместе с сим г.г. гражданским губернаторам: Новгородскому, Тверскому, Псковскому и Витебскому о приостановлении означенной артели рабочих и о возвращении их на место работы... с задержанием зачинщика в остроге... Для отвращения же на будущее время подобного буйства, имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство о производстве над преступником, посягавшим на жизнь поручика Анисимова, военного суда и о наказании его на линии железной дороги, при собрании рабочих с каждой артели по несколько человек»12. Начавшееся по этому делу расследование подтвердило серьезные злоупотребления со стороны подрядчиков. Однако окончилось оно ничем.