В дворянском имении Спасское-Куркино под Вологдой, принадлежавшем некогда помещикам Резановым, в 20-х гг. текущего столетия решили поместить правление местного совхоза.
Предметы усадебного быта - мебель, светильники, вазы, музыкальные инструменты, гравюры, другие историко-бытовые и художественные ценности - передали в Вологодский государственный (впоследствии краеведческий) музей, где они находятся и поныне. В 1923-24 гг., когда шла передача, еще существовали архитектурные постройки: здание усадьбы, сооруженные в стиле ампир музыкальный флигель, Спасо-Преображенская церковь, парк с многочисленными беседками, хозяйственные помещения и конюшни - все это в свое время описал писатель И. Евдокимов в 1929 г., однако труд его не был опубликован и в качестве единичного экземпляра хранится в архиве Вологодской библиотеки имени Бабушкина 1. Не все переданные в музей предметы из усадьбы, очевидно, вошли в приходные списки2. В частности, в них нет упоминания о двух произведениях, которые станут предметом настоящего исследования: портрете с изображением одного из владельцев усадьбы Алексея Федоровича Резанова3 и рукописи "Арабески моей жизни " объемом 52 рукописных листа, имеющей пропуски и с явно утраченным концом4.
В дальнейшем выяснилось, что изображенный на портрете юноша не кто иной, как автор этой рукописи, которая почти нигде не публиковалась, за исключением краткого упоминания о ней писателя Евдокимова и краеведа Л.И. Андреевского, опубликовавшего в журнале "Север" в 1928 г. статью "Образование и быт в барской семье"5.
Однако Андреевского привлекала не столько личность автора мемуаров, сколько анализ образа воспитания в барской семье, которое он находил слишком уродливым. Кроме того, он использовал авторский текст лишь частично, утрируя его собственным пересказом с явно тенденциозными критическими устремлениями. Имя автора рукописи Андреевский называет произвольно - Иваном Федоровичем Резановым, очевидно, не придавая значения документам, удостоверяющим его подлинность.
Нам же прежде всего следует установить, что именно дает основание связать в единое целое и портрет, и рукопись, в какой взаимозависимости они находятся.
На портрете, экспонирующемся в Вологодском государственном музее-заповеднике, изображен молодой человек, сохраняющий еще детскую припухлость щек и губ, карие глаза его полны вдохновенного блеска и одушевлены романтической взволнованностью. Длинные черные волосы с блестящим отливом тяжелыми волнами падают на спину, на плечи, оставляя справа у шеи эффектную прядку, тонкая аристократическая кисть руки легко придерживает трость с золотым наконечником.
Как платье, так и поза юноши выдают романтическую экстравагантность. Необычен головной убор: бело-жемчужный шарф из мягкой ткани с мелким персидским узором, повязанный с артистической небрежностью наподобие тюрбана, курточка пурпурного цвета обильно украшена золотым позументом, пышные рукава белой блузы - дорогим кружевом.
В стилистическом отношении портрет перекликается с некоторыми произведениями Карла Брюллова 30-х годов. Это проявляется в театрализованности позы молодого человека, в экстравагантности его костюма, как будто он исполняет роль в каком-то домашнем спектакле. Об этом же говорит и подобие театральной драпировки фона в виде пурпурного занавеса, театральные эффекты освещения, игра теплых и холодных рефлексов на коже лица, шеи, руки. Возможно считать влияние Брюллова на автора портрета косвенным. Следует учесть, что в 30-х годах авторитет этого прославленного мастера был огромен не только в столицах: Москве и Петербурге, но и в провинции. Вместе с тем некоторая диспропорция в рисунке, жесткость в моделировке формы все же выдают руку провинциального мастера, или художника-дилетанта.
На тыльной стороне портрета сохранилась надпись, удостоверяющая имя портретируемого и даты его жизни:
"А.Ф. Резанов - родился 1819 году
августа 29 дня
День тезоименитства 5 октября.
Скончался въ 1848 году
Июнь 5 дня."
Кроме того дата смерти Резанова указана и в Русском провинциальном некрополе: "Резанов Александр Федорович, коллежский секретарь, умер 5 июня 1848 года на 29-ом году. - Похоронен в селе Васильевское-Доровское в усыпальнице"6.
Дата рождения, указанная в надписи на обороте портрета, по существу в точности совпадает с первыми строками мемуаров: "День 29 августа 1819 году был виновником явления моего на этот свет... в этот день празднуется усекновение главы Иоанна Крестителя, отмеченный постом, хотя я, - замечает автор, - нисколько не кажусь быть постником"7.
Однако точное имя его не совпадает с тем, которое указано в Провинциальном некрополе. Документы, обнаруженные нами в Вологодском архиве свидетельствуют, что изображенного на портрете юношу звали Алексей. В метрической книге Спасо-Преображенской церкви села Спасское-Куркино от 1 сентября 1819 г. стоит запись: "Села Спасского у помещика Федора Дмитриевича Резанова и у жены его Александры Михайловой родился сын Алексей (курсив мой - М.Д.) Восприемником был генерал Николай Иванович Барш"8. Очевидно, имя Александр составителями Провинциального некрополя внесено было ошибочно, так как все другие документы именуют младшего сына Резанова Алексеем.
Время написания мемуаров по всей вероятности можно отнести к концу 30-х-40-м годам9, хотя точная дата их написания не помечена.
Автор как и большинство богатых детей потомственных дворян получил домашнее образование, а с 1834 г., когда мальчику исполнилось 15 лет, отец поместил его в Ярославский Демидовский лицей10. Алексей Резанов был младшим ребенком в семье, имел упрямый характер, отличался остроумием, начитанностью и великолепной памятью, о чем свидетельствуют мемуары, позволившие передать в живых образах весь колорит одной из дворянских усадеб, типичных для Русского Севера.
"У меня было, - пишет он, - две сестры, две тетушки и брат. Сестры, пользуясь своим возрастным превосходством, драли меня за уши, сердили, выгоняли из комнаты, не брали с собой гулять по ночам на птичник или на дальний пруд, который находился в полверсте от села Куркино, и запирали в спальне с няней Мироновной, на которой я вымещал всю мою злость, стягивая с нее платок, и щипал ее за бородавку, торчащую на ее щеке, или смотрел в форточку, ожидая церемониальное шествие капельмейстера Я.М. с несколькими собаками и кошками во фризовой шинели в пуховом картузе и с дубовой палкой, шедшего из музыкального флигеля для собирания грибов в рощах сада с корзиной в руках"11.
Безмятежно-спокойную жизнь в усадьбе, которая текла, по словам автора, "подобно тихому ручейку, прикрытому ветками сосны", потрясали ежегодно три праздника: пасха, св. троица и чудов день - престольный праздник села Куркино, так как Спасо-Преображенская церковь имела и другое название - архистратига Михаила. Описание этих праздников составляет, на наш взгляд, одно из самых драгоценных мест в рукописи, не уступая по своей образности живописным полотнам Соломаткина или Кустодиева. "...Подобно ручейкам, текущим со снеговых гор под лучами весеннего солнца и образующих под ними водянистое поле, толпы народа с шумом валили в наш двор из всех его ворот, и он захлебывался разноцветными волнами гуляющих. Посреди этой толпы несколько человек гигантского роста в самых странных костюмах, возвышаясь на сажень, подобно Тифонам среди этого людского моря, расхаживали с палицами Галиафа и пугали мальчишек, бежали за ними и сдергивали огромными шестами шапки, оставляли по следам своим писк и визг поселянок, которые опрометью бежали от них, поднимая подол шелкового платья, совмещающего в своем колорите все существующие яркие цвета на свете"12.
Так же сочно и живописно автор описывает катание на качелях, подобное взлетам аэростатов под перекаты, сопровождаемые игрой на кларнете и хлопками в ладоши; пляски, сопровождаемые песнями и звуками кларнета, с длинным рядом сельских красавиц, "нарумяненных и набеленных подобно деревянным куклам "; "залихватский танец доброго молодца" с заткнутыми за пояс полами красного кафтана, ударяющего по своей трехструнной балалайке, пускающегося вприсядку, размахивая шляпой, вздрагивая и ломаясь подобно гальванической лягушке"13.
Можно представить себе языческий, по-лубочному яркий характер праздника, если даже архиерей, по словам Резанова, "дерзал иногда пускаться в камаринскую, потряхивая своей сединой, путаясь в длинном подряснике, и, падая, косил траву своей седою бородой..."14.
Не менее образно отражено в мемуарах хлебосольство во время праздничных пикников, когда вершины палаток обелились подобно стаду лебедей на озере, кипящий самовар пускал клубы пара, приманивая к себе засохшее горлышко девушек, а "зеленая елочка" на одной из них подобно флагу на палатке главнокомандующего возвышалась, созывая удальцов подкрепить свои силы животворной влагой пенного вина, рябиновой настойки или травника"15.
Особенно буйный характер имел праздник архистратига Михаила - чудов день, празднующийся 8 сентября. "Этот день праздновался дворовыми людьми три дня самым неистовым образом. Не ведра и не бочонки запасали люди, а бочки как пива, так и вина на этот праздник. Накануне же обыкновенно была всенощная, к которой священник приходил уже пьяный... Почти в каждом доме огромные жбаны с пивом и штофы с вином стояли на столе и хозяин лишь только успевал наполнять их, радуясь каждому прихлебателю, который отпивши с полжбана, а это, право, составляло не менее четверти ведра, снова пускался в хоровод и, притопывая своими каблуками, в широких шароварах пускался вприсядку, ломаясь ни меньше, ни больше, как черт перед заутренней"16.
По большей части все это буйство кончалось дракой, и никакая власть господня не в состоянии была удержать этого разгула...
Атмосфера, в которой рос мальчик, поражает своими контрастами: ученая образованность, утонченный вкус в архитектуре и в убранстве, увлечение классической музыкой и книгами соседствуют в усадьбе с варварскими обычаями и предрассудками. Эта контрастность не только пронизывает все стороны быта, но и способ обучения детей. В образовании их отсутствовала какая бы то ни было система. Учителя часто менялись, не успевая привить мальчику систематических знаний. Среди них было много людей случайных, вроде Николая Ивановича Ржаницына, преподававшего закон божий и русский язык, который позволял детям ерошить себя за волосы и щелкать по носу, или француза Бодена - глупого учителя с черными барашками на голове, с пустотой и глупостью в голове, который учил детей, как попугаев, французским разговорам, приманивая сперва бисквитами, а потом арестом на коленки и ставкой в угол." Встречались здесь беспробудные пьяницы типа Антона Антоновича Сыроватко, который, почувствовав бесконтрольное доверие к себе со стороны родителей и воспользовавшись их отъездом к старшей дочери, "напивался до положения риз". Алексей Резанов не жалеет саркастических эпитетов, рисуя его портрет: "Вторичный отъезд Ф.А. Андреева - одного из родственников автора - был причиной явления к нам нового учителя. Боже мой! Не учителя, а мясника! Не наставника, а пивной бочки! А.А. Сыроватко был пузатое существо с затекшими от пьянства руками и рожей - живая картина полнолуния, облитого кровавым заревом пожара!"17. Разумеется, среди учителей попадались и талантливые.
Особенно выделялся Иосиф Августинович Богуслав - поляк, окончивший Виленский университет, очевидно, попавший в Вологду в качестве ссыльного. "Как все его соотечественники, - пишет автор, - он был горд и насмешлив. Имея от природы ум проницательный, гордился своими познаниями, выступал твердым шагом и редко удостаивал своим взглядом попираемую им землю". С детьми он был строг и требователен, а в свободное время рассказывал о войне с Наполеоном, о Бородинском сражении, о сожжении Москвы, об Аустерлицком, Лейпцигском, Кульмском сражениях, водил детей в лес, объясняя им строение цветов и растений"18.
С благодарностью Алексей Резанов вспоминает и своего первого учителя Якова Богдановича Штоффеля, добродушного немца, обучившего его французскому и немецкому языку, счету цифр, сложению и вычитанию, и последнего учителя Марка Петровича Ронцевича, занимавшегося с детьми около трех лет самым благородным образом.
Как и всякий избалованный ребенок, мальчик позволял себе озорничать над недостатками своих учителей и капельмейстера, подмечать в их облике черты карикатурности. Его смешит, что у капельмейстера из-под фрака на четверть высовывался гарусный жилет бланжевого (т.е. телесного) цвета, а медная цепочка с фунтовыми печатками тянулась из-под него почти до колен, и болтаясь в разные стороны звучала подобно бубенчикам на пасущихся в поле коровах, резонируя со скрипом его сапог19.
Вместе с тем он рано научился задумываться над смыслом жизни и смерти. Неожиданная смерть пожилого учителя, француза Гутвиля, которого судьба на старость лет забросила в Спасское-Куркино, открыла мальчику глаза на бренность человеческих надежд. "Мы как маленькие дети, - замечает он, - играем в жмурки с судьбой и сперва преследуем ее, стараемся обмануть ее и, наконец, доходим до нашего предела, который творец предназначил каждому человеку, указуя ему путь в могилу по пословице: Всяк человек от земли и в землю пойдеши". И человек, этот ничтожный червь, как гордится он своим достоянием! С каким презрением смотрит на низших себя, стоя наверху колеса, двигаемого фортуной! Правду сказал один современный писатель, - очевидно он имел ввиду Н.В. Гоголя, - если бы кто-нибудь указал все гадости и низости поступков человеческих, ты бы сказал, что это сказки"20.
Влияние прозы молодого Гоголя на автора мемуаров вполне очевидно. Ему он подражает в разных местах своего повествования, особенно это становится заметным в описании природы, исполненным особого восхищения и любования. Вот один из примеров - описание майской ночи, когда "...прохладный ветерок сдувает с листочков дневной загар солнца, и мрак подобно туманному свету в спальне красавицы нисходит на землю, и луна как молодая невеста выкатывается на свое лазурное ложе и любуется в зеркале ручейка, с трепетом разговаривающего с камушками, как будто нарушая всемирную тишину ночи. Удары сторожа раздаются в привязанную к амбару доску. Природа умирает, и птицы, перепархивая с щебетаньем, находят себе приют на ветках зеленых рощей и, завернувши в перья свой носик, ждут утреннего зефира, чтобы, встрепенувшись, выдать хвалебную песнь Всевышнему. Но проходит мгновение. Восток золотится багровым заревом, и луна бледнеет, испугавшись незваного гостя, который уже брызжет своими лучами на природу и отражает их в дрожащих кристаллах росы. Природа просыпается, и жаворонок из поднебесья возвещает начало дня. Таковы майские ночи в нашем северном климате. Неутихающий пожар запада надевает новое платье на восток, и искры его подобны искре, упавшей в порох; покрывает поверхность густым туманом, который, оросивши землю, подобно серафиму, улетает, исчезает в поднебесье. И после этого говорят, что у нас нет ночей, ночей очаровательных, божественных, скорее не по умам этих людей, которые так говорят"21.
Зыбкая летучесть состояния природы, почти неуловимая для глаза и слуха, передана в этом отрывке с чувством детской наивности и восторга, с той романтической приподнятостью, которые со временем постепенно будут исчезать из художественного восприятия, уступая место куда более трезвым и жестким оценкам. Здесь же эта романтическая приподнятость чем-то сродни и самому строю портрета автора мемуаров, вызывая в памяти аналогичные по живописной окраске портреты Тропинина и Брюллова.
Совсем по-другому автор воспринимает природу во время холодной зимы 1831 года, когда в Вологде свирепствовала холера, наводящая ужас на всех жителей, а сам Алексей Федорович вместе с родителями должен был ехать в имение Шевырево полковника Кудрявого и своей сестры Надежды Федоровны по случаю рождения у них сына. "Сама природа, - пишет он,- как будто сиротствовала в ту зиму. Взошедшая озимь вымерзла, не имея на себе никакого покрова. Кочневатая дорога вилась между этой мертвой землей, кое-где запорошенной снегом; обнаженные деревья тянулись в ряд по дороге, подобно приговоренным к смерти преступникам, издавая гул ропота от пробегающего по ним ветерка. Серые облака затянули свод небес, нависши над землею, мрачно смотрели на окоченевший скелет" 22.
Описания природы в мемуарах Резанова всегда персонифицированы: в ненастную осень "солнце скользит изредка своим лучом по лазурным проталинам неба, наполовину рассыпая свой блеск на сырую грудь земли, задыхающуюся от проливных дождей", а "луна выглядывает тайком, ныряет между облаками как челнок между волнами во время бури и, цепляясь за вершины обнаженных деревьев, дробится на несколько частей"23.
Нельзя не почувствовать в этом отрывке каких-то байроновских интонаций, хотя, возможно, влияние английского романиста нельзя признать слишком прямым.
И в то же время речь его переполнена множеством пословиц и поговорок. Вот только некоторые из них: "У всякого барина своя фантазия", "Что ни город, то норов, что ни деревня, то обычай", "Сила солому ломит" и т.д.
Складывается впечатление, что мировоззрение молодого барина как бы балансировало между европейской образованностью, проводником которой были многочисленные гувернеры, русские и иностранные учителя, прививавшие ему светские манеры поведения, обучавшие музыке, танцам, основам наук и языкам, и народной низовой культурой с ее сочным фольклором. Автор и сам в этом чистосердечно признается: "Итак, я сказал, что мы учились и ничему не научились. Не верьте этому. Мы как нельзя лучше успевали. Учась еще только у четвертого учителя и не больше как лет пять познакомившись с русской грамматикой, я уже говорил по-французски, читал по-немецки, знал почти всего Телемаха наизусть и вдобавок к тому прошел почти всю русскую грамматику...", "сверх того, - далее он продолжает, - я научился поговоркам и ухваткам от лакеев, в сообществе которых я был по необходимости. Выговор мой от этого был так груб, что когда я приехал в Петербург, то ударения мои на [о] производили судорожное впечатление на лицах слушающих "24.
Вдобавок к этому с детства мальчик много читал и пополнял за счет чтения пробелы в образовании (часть богатой библиотеки из усадьбы Спасское-Куркино хранится в Вологодской библиотеке имени Бабушкина и имеет автограф с пометкой: "изъ книг Алексея Резанова", сделанный орешковыми чернилами; особенной популярностью у него пользовалась французская писательница Жанлис, близкая ему по мироощущению, так как книги ее почти все имеют автограф Резанова).
Можно говорить о контрастных столкновениях культур в этой вологодской усадьбе и на многих других примерах, когда автор потиво-поставляет "варварский дискант преглупых песен" дворовых людей, собравшихся в усадьбе, чтобы отметить праздник троицы, "волшебным звукам флейты и кларнета", исполненным профессиональными музыкантами, светские балы, на которых собирался весь цвет провинциального дворянства и деревенские посиделки с подвыпившими парнями и красавицами, разряженными и разукрашенными подобно деревянным куклам. Именно принадлежность к промежуточным формам культуры, находящимся на стыке профессионализма и фольклорности определяет менталитет усадебной среды, в которой воспитывался молодой помещик, отсюда и характерные особенности стиля мемуаров, резкие повороты то в сторону литературного салона, то к откровенной лубочности.
Это позволяет определить стиль автора как тяготеющий к эстетике примитива, точно так же, как многие провинциальные портреты, произведения альбомной графики, вышедшие из дворянской усадьбы независимо от того, исполнены ЛИ они были крепостными мастерами, либо самими помещиками.
Данное сочинение представляет огромный интерес с разных точек зрения: и как документ эпохи, отражающий быт и нравы провинциального вологодского дворянства, и как живая картина усадебной и городской культуры первой половины XIX в., увиденная глазами очевидца, и как художественное произведение, и как материал для изучения литературного примитива. Авторское слово тяготеет к предельной материальной конкретности образов, их зрительной осязаемости с одной стороны, с другой - к гиперболизации, позволяющих представить в живописной неповторимости те или иные события: например, балаганный характер вологодской ярмарки, ежегодно проводящейся осенью, где все суетятся, закупают на целый год материи, книги, сапоги и халаты, фарфор и хрусталь..., на ярмарках, по замечанию Резанова, все сословия равны. "Одни ходили, чтобы покупать, другие - чтобы воровать, третьи - чтобы потолкаться, надеясь на свое здоровье, плечи и ребра. Одни, чтобы себя показать, другие, чтобы на других посмотреть. Купцы же, как звери в клетках, высовывались из своих лавок приветствовать и здороваться с каждым проходящим, перебирая, как ученые попугаи, все свои товары, выхваляя их новизну и доброту. Одним словом, хаос был всеобщий:
Всяк суетится, лжет за двух,
И всюду меркантильный дух25.
Для специалиста же эта рукопись может оказаться полезной еще и как живой материал для реконструкции усадебных садов и парков, которые в настоящее время совершенно заброшены. Благодаря одаренности автора, образности его литературного слова можно ощутить все краски и запахи сада, возведенного не по проекту заезжего архитектора, а непосредственно чутьем и интуицией владелицы усадьбы:
"...В это лето маменьке моей пришла мысль разбить сад на большом лугу, который тянулся вдоль целой почти улицы. Сказано - сделано. Она пришла, увидела болотистое место, заросшее репейником и в некоторых местах вскопанное грядками, на которых росла капуста, и без всякого плана, без всякого садовника создала в своем воображении планы целого сада в одно мгновение. В то же время колышки обозначили места, назначенные для аллей, для винтообразных дорожек, для клумб, цветников и беседок. Уходя, она сказала, что через три года на этом месте будет тень, в которой смело можно будет сидеть в июльский полдень, цветы, подобно персидским коврам, будут устилать землю, беседки откроют свои двери, и вы будете отдыхать на роскошных турецких диванах, слушая песнь пеночки, вдыхая аромат цветков.
Прошло два года, и предсказания сбылись в полном смысле слова. Сад вырос со всеми его прелестями. Огромные кусты сиреней красовались в разных местах группами, маргаритки сплели венок вокруг клумбы и подобно пене окружили кусты пионов и лилий, и посреди них возвышался подсолнечник с гордо поднятым лицом, следующим за движением солнца. Как мило пестрел цветник гирляндами флокусов и нарциссов! Как роскошно белая роза возвышала чело свое и как царица цветов разливала на них свое благоухание! С каким подобострастием расстилались ветви настурций, и куст бузины стоял посреди нее и как телохранитель ограждал от сильного ветра. Уже рой пчел жужжал в густых аллеях акаций, и незабудки цеплялись по отлогим островкам, возвышающимся посреди пруда. В шесть часов музыка гремела на возвышении холма, и толпы гуляющих наполняли сад, удивляясь быстроте его создания.
Каждый листочек дерева, каждый клочок земли будет напоминать нам виновницу этого творения. "Делателю подобает вкусить от плода своего", - говорит Святое Писание. Пусть же он вкусит покой и отраду под сенью дерев, окруженный своим семейством, наслаждаясь всеми земными благами, дарованными человеку в утешение его старости"26.
Безусловно, как у большинства дилетанствующих художников и литераторов, язык автора мемуаров тяготеет к описательным перегрузкам. Его внимание привлекает каждая деталь, любовно подмеченная им в натуре. Но именно эта наивная описательность и желание не упустить ни единого штриха, ни единой бытовой мелочи дает возможность почувствовать все прелести бытового уклада дворянской усадьбы, как бы стать ее свидетелем.
Читая ее, как будто начинаешь осязать, " как кучера с заботливостью смазывают колеса и пожелтевшую кожу коляски, на которой перевозили детей из деревни в город и из города в деревню, слышать, как палками выбивают пыль из переточенных молью подушек, как пригоняют постромки для пристяжных лошадей, потому что такой дальний путь (20 верст) нельзя было совершить иначе как шестериком, как камердинеры и фрейлины чистят фуфайки и капоты, и дорожные сапоги, и шапочки, и колпаки, как в кузнице раздаются удары молотка, а кони храпят у своей привязи в ожидании операции над их ногами"27.
К сожалению, рукопись не имеет конца. Судьба ее в этом отношении чем-то напоминает судьбу автора, жизнь которого оборвалась в самом расцвете лет. Остались после него только его портрет и мемуары. Оба они, дополняя друг друга, позволяют гораздо больше, чем сотни безымянных памятников, хотя и превосходящих по художественной ценности, воссоздать дух ушедшей эпохи, в частности, вологодской усадебной культуры первой половины XIX в.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См. фото № 1-2. Автор выражает искреннюю благодарность директору Вологодской областной библиотеки им. Н.В. Бабушкина Н.Н. Беловой за предоставленную возможность познакомиться с рукописью И. Евдокимова "Куркино".
2. Приходные документы Вологодского музея-заповедника. - Ч. 1. 1919-1926.-Л. 10-11.
3. Холст, масло, 26,6 х 29,9. ВОКМ 5138. Реставрирован в 1978 г. во ВНИИР (г. Москва).
4. Формат 2; 52 листа, 21,8 х 35,8. ВОКМ 27395. Сектор письменных источников. На учет взят 23/У-1983.
5. Андреевский Л.И. Образование и быт в барской семье // Север. - 1928.-№ 7-8. - С. 17-29.
6. Русский провинциальный некрополь. -М., 1914. -Т. 1. -С. 732.
7. Резанов А.Ф. Арабески моей жизни. - Л. 1.
8. ГАВО. Ф. 496. On. 8. Д. 100. Л. 67.
См. также именной список дворян, внесенных в родословную книгу:
" Резановы коллежский асессор Федор Дмитриевич, дети его Дмитрий и Алексей Федоровичи". ГАВО. Ф. 85. Оп.1. Д. 6. Л. 90. Нами также найдена метрическая запись о смерти Алексея Резанова: "Июнь 5 дня умер помещик коллежский секретарь Алексий Федорович Резановъ летъ 29 по признакамъ отъ холеры, исповедывал и причащал приходской священник Павел Соколов. Погребен соборно с приходскими священно-и церковнослужителями внутри ограды (при Ильинской Доровской церкви села Васильевское Грязовецкого уезда)".
Метрическая книга Ильинской Доровской церкви Грязовецкого уезда. ГАВО. Ф. 496. On. 10. Д. 163. Л. 383 (об.)-384.
9. Мемуары носят ретроспективный характер, написаны разными чернилами и, очевидно, в разные промежутки времени. Эпиграф: "Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой", помещенный на 1-ом листе сбоку, свидетельствует о том, что они написаны под живым впечатлением детства, но несколько позднее.
10. Этот документ в настоящее время отсутствует, так как конец рукописи утрачен, но его приводит Л.И. Андреевский в указ. соч. - С. 28.
11. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 1 (об.).
12. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 3-3 (об.).
13. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 3 (об.).
14. Там же.
15. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 4.
16. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 5-5 (об.).
17. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 13, 14.
19. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 22.
20. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Гоголь Н.В. Невский проспект. 1834.
21. Резанов А.Ф. Указ. соч. -Л. 4 (об.)-5.
22. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 35 (об.).
23. Резанов А.Ф. Указ. соч. -Л. 28 (об.).
24. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 21.
25. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 52 (об.).
26. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 44 (об.).
27. Резанов А.Ф. Указ. соч. - Л. 24 (об.)-25.