XVI
Прошло 9 месяцев и 4 дня после 50-летнего юбилея моего родителя, как 17 июня 1887 года я имел честь получить из Вологодской духовной консистории указ от 6 июня 1887 года за № 3174, которым, по резолюции Преосвященного Израиля от 7 мая того же года, предложено было мне занятие настоятельского места при одном из городских соборов епархии. Хотя я и привык к предложениям городских мест и не раз уже был переводим на них и в Устюг, и в Вологду, но я смутился и не решался. Льстил мне сан протоиерейский, но я был связан словом пред моею паствою не уходить от нее по своей воле, да боялся и нужды. Я знал, что содержание многочисленного причта в этом соборе, без побочных средств, без казенных домов, неудовлетворительное. А от меня требовался отзыв. Подумав с неделю, отзыв, а не прошение и послал я епархиальному епископу, в котором, не просясь и не пререкая, я отдавал себя покорно во власть моего архипастыря и отца. Прошло два месяца. 18 августа 1887 года я получил из Консистории новый указ от 8 августа за № 4428 об определении меня на настоятельское место в городской собор с возведением в сан протоиерея 30 августа в Вологде. Узнавшие эту новость прихожане опять заволновались. Но я успокаивал их тем, что я пошел от них не по своей воле, а по воле начальства. И мне опять, как десять лет назад, очень жаль стало их, жаль было незаконченного переустройства церкви, жаль стало и своего дорого стоившего (до 2000 рублей) дома. Но дело было кончено. Колебаться уже не время. Кое-как покончив уборку с полей хлеба, к 30-му августа поспешил я прибыть в Вологду, где старший сын мой Сергей, кончивший курс семинарии, был уже псаломщиком и продолжал петь в архиерейском хоре. Здесь, представившись епископу, я услышал от него важное замечание, но не придал ему значения соответственного. "Едва ли не ошиблись мы с вами, - сказал мне покойный Владыка, - новое место ваше едва ли не хуже вашего прежнего". Если бы я до возведения в сан протоиерея отнесся внимательно к этому замечанию, то я еще мог бы упросить его вернуть меня на старое место, а потом уже было поздно. 30 августа я удостоился возведения в сан протоиерея и после обедни был приглашен в числе служащих собора к Преосвященному. Здесь в первый раз повстречался я с секретарем Консистории, А. Н. Малининым, который, подавши мне свою визитную карточку, любезно пригласил меня к себе вечером. Встреченный в передней им самим и женою необычайно любезно и угощенный чаем с каким-то нижегородским вареньем (он был родом из Нижегородской губернии), я должен был, по совету моих вологодских друзей, во избежание неприятностей, прилично отблагодарить любезных хозяев за угощение. А еще говорят, что это был человек с высшим будто бы образованием. Что же было тогда в канцелярии Консистории при таком начальнике ее? А вот что, например. Прихожу я к Преосвященному за получением грамоты и указа благочиннического, кажется. Преосвященный говорит, что он велел все приготовить и принести сюда, да вот нет. Сходите-ка сами, так скорее сделают. Прихожу и вижу, что дело мое лежит на столе у знакомого столоначальника. Он рассмеялся да тотчас же и в стол потянул дело. "Ну, вот что, А. Н-ч, - сказал я, - хочешь заработать рублевку, так делай сейчас, я пришел за указом, а не хочешь, так уйду и без него, пришлешь и по почте". "Ишь ты! Боек больно", - отвечал мой приятель и тотчас же распорядился писать указ, а я пока пождал в присутствии, приглашенный туда достопочтеннейшими отцами членами Консистории. От секретаря же канцелярии Его Преосвященства я отделался счастливо, не повстречавшись даже с ним. А этот господин, ставший известностью как епархиальная сила, приехал в Вологду в одном пальтишке со своим дядюшкой, в несколько лет нажил себе двухэтажный деревянный дом, женился и зажил, было, большим барином. Но как ни скромно наше вологодское духовенство, все-таки сумело сплавить этого язву-чиновника, который по распоряжению Центрального управления уволен был из Вологды и причислен к сверхштатным канцелярским чиновникам Синода около 1889 года; так, по крайней мере, гласила молва в объяснение факта удаления со службы знаменитого секретаря архиерейской канцелярии Ив. В. В-ова. Где он и что он теперь, не знаю.
Возвратившись на пароходе из Вологды в Е-у, я стал распродавать хлеб, скот, сани, телеги и все другие предметы сельскохозяйственного обихода, частию не нужные на новом месте службы, частию неудобные для перевозки за 320 верст по плохим грунтовым дорогам. И пошло все мое с трудом нажитое добро за бесценок от неумения ли моего торговать или от неуместной доверчивости людям, имевшим в виду обмануть меня, или от всего этого вместе, - объяснить затрудняюсь. А всего больнее было мне покинуть дом со службами, стоивший мне 2000 рублей. Прожил в нем я только 14 лет. С собой его не увезешь и продать некому. Церковь едва только погасила долги, для крестьян он не годился, а при продаже его на слом и сплав в город мне за него дали бы очень мало, так как погост находился от сплавной реки за полторы версты. Пришлось оставлять его запертым, по крайней мере, до прибытия нового священника, котороу спустя год и продал я свой дом из соснового семивершкового леса с мезонином на семи и пять сажен да с такою же еловою стайкою на пять и семь сажен, с двумя амбарами, погребом, банею и овином за 700 рублей, с уплатою денег в рассрочку, т. е. выручив 30 копеек вместо рубля. Ах, как мне было тогда прискорбно! Но что прикажете делать, если больше вам не дают, а ставят дилемму: или получайте 700 рублей, хотя бы и в рассрочку, или очищайте место! Замечательно, что мой приеемник, купивший мой дом и переместившийся потом на службу в Устюг, прожил в этом доме 21 год, продал его в церковную казну и взял за него 800 рублей и, конечно, еще не дорого. Не знаю, как для других, а для меня перемещение с одного места на другое, где на первом я должен бросить за бесценок свой хороший, с горем пополам нажитый дом, а на другом не было у меня никакого дома, - в смысле хозяйственном было разорительно, а в смысле нравственном - мучительно. Перемещение - это такая болезненная операция над сердцем пастыря и паствы, что я не сумею и описать ее, оглядываясь назад за 24 года! Преосвященный Израиль, благословляя меня на благополучную службу на новом месте, поручил мне поспешить переездом туда. "Там в соборе, - говорил мне епископ, - тянется одно некрасивое дело, надобно его поскорее прикончить, если возможно, добрым порядком". И я поспешил. 8 сентября 1887 года, в день праздника Рождества Пресвятой Богородицы было назначено мною прощальное богослужение, о котором не нужно было раздавать никаких повесток. С утра до вечера каждый день во множестве окружала меня моя добрая паства по делу и без дела, а так, чтобы только еще раз поговорить и проститься. А эти вопросы: "Зачем ты нас покидаешь? Ведь ты не хотел уходить от нас? Разве ты нами недоволен?" - не давали покоя моему бедному сердцу. Много было богомольцев 8 сентября уже за заутреней, которую отслужил однако я сравнительно спокойно. После нее набросал я небольшую прощальную речь. А когда в десятом часу утра пошел я в церковь, выстроенную при моей неумолимой настойчивости, большая церковная площадь была уже заполнена народом. Уже тесно было и в церкви. С особенным чувством умиления, славы и благодарения читал я входные молитвы, совершал проскомидию. Не раз за Божественною литургиею текли из глаз у меня слезы, слезы благодарности Господу Богу за все его щедрости, милости и утешения в минуты скорбей и малодушия, мне, из недостойнейших недостойнейшему. А когда на входах малом и великом я слышал стоны народа и слезы, текущие по его загрубевшим ланитам, у меня замирало сердце, не звучал голос, а текли, текли только слезы... Господи, помилуй! Да что же это такое? И сам я не знал, что так глубоко люблю я свою паству и даже не подозревал, хотя и видел в 1877 году уже на деле, что так беззаветно привязана ко мне моя паства. И за что же? За что так любить людям меня грешного? Но размышлять было некогда, нужно было в последний раз молиться с моею паствою, в последний раз в ее присутствии приносить бескровную жертву "о моих грехах и о людских невежествах". И я служил и молился, как мог, как побуждало меня мое сердце. Вот уже конец обедни близко, вот уже дважды пропет стих "буди имя Господне благословенно отныне и до века". Надо было идти на амвон и говорить прощальное последнее слово. Но я чувствую, что я нравственно обессилел. С молитвою в сердце стараюсь собраться с силами и не могу. Что слово, то и спазмы, что слово, то и слезы. Плачу я, плачет народ. Говорить не могу, а говорить надо. И я около получаса говорил и мог сказать только следующее: ""Ныне предаю вас, братие, Богови и слову благодати Его, могущему наздати и дати вам наследие во освященных всех" (Деян. 20, 32). Двадцать четыре с половиною года судил Господь мне священствовать здесь, служить Богу моему и Богу вашему, молиться Ему единому, в Троице славимому не о себе только, но с вами и о вас, прежде всего во святом храме сем, в домах ваших и на полях ваших, ради вашего блага и спасения. Четыре раза за это время я был вызываем вниманием моего начальства в город, на другие места служения и до последнего времени удерживаемый вашею любовию оставался неразлучно с вами. Но увы! Пришел и наступил все-таки последний день моей службы здесь, печальный час разлуки с вами! Пререкать воле начальства, выражающей собою волю Божию, уже более не смею. Пришла пора проститься с вами. Уже последняя Божественная литургия совершена мною в сем храме, где не только св. иконы, но самые стены говорят о наших взаимных думах, жертвах и трудах. Уже в последний раз недостойный пастырь ваш молится вместе с вами и о вас. Уже в последний раз беседую с вами с сего священного места, откуда хотя и не так часто, как следовало бы, но все же раздавалось по временам, живое слово вашего священника. И что скажу я ныне, в этот грустный час разлуки, обессиливаемый сердечною скорбию моею и вашею? Ныне предаю вас, братие, Господу Богу и слову благодати Его, Господь все может; Он и вразумит, и научит, и устроит, и подаст вам все, что нужно для жизни и спасения, - наследие во освященных всех.
Отпустите меня с миром, проводите с любовию и не забывайте меня в молитвах ваших. Если я погрешил пред вами и Богом, удаляясь от вас, то простите Господа ради эту вину мою. Но я думаю, по воле Божией в свое время был принят мною жребий служения спасению вашему, по той же воле Божией и ныне оставляю вас, друзья, и свою и вашу судьбу Богови и слову благодати Его.
Некратко было мое служение здесь. Немало было общих дел моих с вами. Мы, видимо, сроднились. Я полубил вас всею душою и не могу не видеть и не удивляться любви вашей. Скажу сильнее, я поражен, я обессилен вашею любовию. Все это обязывает меня поведать вам, что разлучаясь с вами телесно, не расстанусь с вами духом, не покину любовию, буду всегда молиться о вас, о детях ваших, о здравии и спасении вашем. Что удалось мне сделать доброго и полезного вместе с вами и для вас, воздадим за то славу и благодарение Господу Богу. А чего не успел или не мог сделать я, то пусть сделает другой, ваш будущий отец духовный вместе с вами. Постарайтесь полюбить его, как полюбили меня, тогда и он полюбит вас. А где любовь, там и Бог, там и милость Божия, там и успех в добрых делах несомненный. Все это вы уже испытали, видели на самом деле. Не охладевайте же в любви ко храму Божию, который (разумею холодную церковь) пора создать новый, больший и гораздо лучший. Не переставайте учить детей ваших грамотности, при помощи которой они лучше узнают и закон Божий, и правду Божию, и любовь Божию, спасающую всех - и пастырей, и пасомых. Не предлагая вам, возлюбленные, мое последнее пастрыское слово с сими советами, я чувствую сам, как человек многонемощный, нужду в испрошении у вас прощения. Простите мне, братие и сестры о Господе, всё и все, кого я имел несчастие оскорбить или соблазнить словом или делом или пред кем согрешил и помышлением! пРостите и не поминайте меня лихом! Что же касается меня, то оставляя вас, оставляю и прощаю в свою очередь все и всем, кому и чем случилось причинить мне скорбь или досаждение. Со многими из вас, без всякого сомнения я не встречусь больше не только в этом святом храме, но и нигде в здешней жизни. Но со всеми вами несомненно встречусь там, на том свете на страшном суде Христовом, во второе Его пришествие. Почему и прошу вас всех, от старого до малого, простив мне мои грехи пред вами здесь, не обвините меня и там, пред лицом Господа. И какая была бы блаженная участь наша, если бы Господь, всегда удивляющий милость свою на нас, грешных, даровал всем нам прощение, милость и человеколюбие Свое неизреченное тогда, если бы дано было дерзновение тогда сказать: "Господи! Се аз и дети мои, их же дал еси мне!" Тогда никакая власть, ни земная, ни небесная, не разлучила бы нас, соединенных в одну семью святою любовию вовеки. Об этом и станем заботиться, об этом и станем молиться всегда, - я о вас, а вы обо мне.
Итак, в последний раз призывая к попечению о спасении, ныне предаю вас, братие, Богови и слову благодати Его, могущему вразумить, и научить, и дать вам наследие во освящение всех.
Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь".
Лишь только, поклонившись народу, хотел уйти я в алтарь, как увидел, что из-за тесной группы учеников училища протискивается к амвону человек с сумкою в руках. Это был учитель мною созданной и принятой на земские средства школы Николай Васильевич Ермолин. Я остановился, а он, став передо мною, заговорил следующее: "О, протоиерей! Бе светильник горячий и светяй. При горестном для нас и нежелательном расставании с вами, дорогой пастырь наш, слова эти невольно приходят на ум. И справедливо. Оне так приложимы к деятельности вашей, свыше 24-летней деятельности на пользу прихода нашего, что ими сказано все, и слабое слово мое не может сказать что-либо больше и лучше. Да, вы были ярким и теплым светильником своего прихода, освещающим путь к спасению, правде, чести, долгу. Чем только не обязан вам приход здешний? Всем. Кем сделано или приведено в действие все то, что мы видим хорошего, благочестивого, полезного здесь? Вами. Вы были действительно пастырь добрый, с силою раздавался голос ваш ради пользы и спасения нашего, и слушали его пасомые вами. Но... сбылись непреложные слова Спасителя: не скрывают светильника под спудом, но поставляют на свещнице, да светит всем... Ваша благотворная деятельность на общую пользу была замечена начальством, и оно ставит вас на более видный и важный пост, дает вам путь более широкий и деятельность, при вашей готовности к труду, более обширную. Жалеем и вместе радуемся, что вы получаете воздаяние за труды. Поминайте нас в ваших молитвах и в другом храме, среди других пасомых, но пред престолом того же Единого Бога, которому молились и здесь вместе с нами. Вспоминайте нас с любовию, извиняя, прощая и забывая огорчения, досады и неприятности, причиненные вам нами, по нашему неразумию и жестокосердию. А мы должны твердо запомнить слова апостола: поминайте наставники ваши, иже глаголаша вам слово Божие. Идите с миром, и да мир встретит вас. Примите от нас наше простое русское спасибо и земной поклон (и моментально последовал земной поклон всех молящихся в храме). Поклон и спасибо вам за все то добро и благо, которое сделано вами для нас. Не забывайте и меня как сослуживца вашего по школе, своим существованием и помещением обязанной вам, и простите, если чем-либо огорчил вас. Искренно сожалею о разлуке. Дай Бог вам и на новом месте службы встретить ту же любовь, то же уважение, которые мы питали и будем питать к вам. Но я уверен, что все это и там сторицею приложится к вам, так как вы вполне достойны этого. Прощайте! Простите и не забывайте нас!
8 сентября 1887 года учитель Е-го училища с учениками и прихожанами. Н. Ермолин".
И теперь, когда заносил я эту речь в мои воспоминания с подлинной рукописи покойного Н. В. Ермолина, из моих глаз катились слезы от нахлынувших воспоминаний незабвенного прошлого. А в свое время я переживал такие трогательные, неожиданные, поразительные минуты, минуты, не повторяющиеся в жизни, хотя и дважды так прощался я со своею паствою, что теперь, спустя 24 года, я уже не в состоянии припомнить подробностей и описать их. Помню хорошо только, что, когда вся моя паства, бывшая в церкви, вдруг, по одному слову оратора, совершенно для меня неожиданно поклонилась мне земно, я совершенно ошалел и один остался стоять, как пень или столб бесчувственный. Отказываюсь от дальнейшего описания прощания со мною моей возлюбленной паствы Е-ой, непрерывно продолжавшегося в течение четырех дней, проведенных мною частию в приготовлениях к отъезду на место первой моей службы, частию в ожидании моего преемника по должности благочинного о. Иоанна Александровича Коржавина. Эти дни истомили меня так, что я желал одного, чтобы поскорее уехать. И сдав ему, по указу консистории от 31 августа 1887 года за № 4949 все дела и деньги по церкви, попечительствам, церковно-приходскому и окружному и по благочинию, 13 сентября выехал я с семейством в Устюг, молился за службою в церкви духовного училища, где училось двое из моих сыновей, а 15 сентября в 10 часов вечера был уже в том городе, где служу и до сего времени, хотя в первое время и порывался уйти из него по скудости средств содержания.
Правда, с определением на должность настоятеля собора я в то же время по указу консистории от 31 августа 1887 года за № 4928 сделан был и благочинным градских церквей. Но так как в этом городе только четыре приходских церкви, то по этой службе благочиннической получался уже ничтожный плюс к моим средствам по должности настоятеля. Ознакомившись с делом по документам церковным и причтовым, а также и с незначительными доходами соборного братства, я вспомнил слова Преосвященного об ошибке перемещения, в смысле средств содержания, и поприуныл порядочно. И жить, казалось мне, будет трудно здесь и переезжать еще разорительно. С городскими прихожанами, из которых знали меня некоторые, я сошелся скоро. Все они мне очень понравились и, по-видимому, не противен им был и я, но приходские крестьяне меня едва совершенно от себя не оттолкнули своею равнодушною холодностью, нелюдимостью, даже нечистоплотностью. По-видимому скромные и тихие, мои прихожане казались мне лукавыми, фальшивыми, даже грубыми и, наконец, к добру и злу равнодушными. К церковным богослужениям они, правда, ходили и довольно усердно говели, хотя и не все и не каждогодно, а большинство через год, даже через два, но к духовенству, за малыми исключениями, относились официально, несердечно, по-казенному. Со славой за великие праздники примут, говорю о большинстве; 3 копейки, иногда 5 копеек отдадут, иногда и ничего не дадут, и до свиданья, хлебом - солью не попросят. А бывало много раз и много лет и так, что хозяин дома, работающий что-нибудь у себя на улице под окном, не хочет идти на молитву в свой дом со священником, отзываясь, что у него "там баба есть, отдаст, что надо". Со всякими требами они привыкли приглашать священника в дни праздников, даже великих, и до ранней и поздней обедни и во время их. А если священник пригласит просителя подождать до конца обедни, то они идут за распоряжением к благочинному, и если здесь будет сказано то же, то они идут с жалобой на духовенство к становому приставу. А обманывать свое духовенство в критическую минуту они так привыкли, что о честном слове и искреннем отноешнии к своему священнику и понятия как будто не имели. Однажды ранним утром в праздник св. Троицы приезжает за мной для напутствия заболевший внезапно будто бы его тещи один из порядочных прихожан. "Что так рано и в такой день приехал ты, Степан?" - спрашиваю. "Да вот что-то вдруг ухватило тещу", - отвечал он. "Врешь ведь ты, я знаю, она умерла". "Нет, нет, - крестится и божится человек, - от меня осталась она живою", - говорит. "Пусть так, но я ведь узнаю, а пока скажу, что нехорошо лишать меня возможности служить в такой праздник; до вашей деревни ведь десят верст. Успею ли я вернуться к обедне, Бог знает", - говорил я уже дорогой. Оказалось, что мой Степан хотел обмануть меня. Накануне была в деревне этой какая-то пирушка, на котрой подгуляла и старушка. Во время широкого разгула один из ее сыночков, конечно, невзначай, так удачно толкнул свою родительницу, что она тотчас же и душу Богу отдала, упавши на пол. Жили тогда близгородние крестьяне небедно, но довольно грязно. В комнатах нечистота, св. иконы на божницах ветхие и неукрашенные. Часто не было в домах иконы даже Спасителя, одевались плохо мужчины и женщины, отличавшиеся последние грязными подолами. Школ не было в деревнях, кроме одной земской во всех городских приходах. Церковные же школы только появлялись в округе, помещались кое-где и содержались кое-как. И в городе было одно только приходское училище. И мне казалось, что я переместился не из деревни в город, а наоборот. И вот опять начались старые заботы и труды на новом месте, только еще более в широком масштабе.
Но я ничего не сказал еще о первом впечатлении по осмотру соборов Воскресенского и Благовещенского. Это хорошие храмы, построенные постепенно, один после другого, в начале осьмнадцатого столетия. Не богаты были они ризницею, но не бедны утварью. Есть иконы, украшенные серебряными ризами и жемчугом, есть даже и в золотых ризах. Но вот о чем особенно не могу умолчать. Когда страдал я в бытность Е-им священником горловым кровотечением в течение нескольких лет, особенно сильно два года, тогда появлялась там временно, как бы мимоходом, странная женщина, которую я не уважал за странное ее поведение. Она по приглашению заходила в кабак, пила будто бы там и водку, прикидывалась полушальной и называла себя "Анной грешной". Кто она, откуда приходила и куда уходила, никто не знал. Бывала она не однажды и у меня в доме, но всегда без меня. Я видел ее раз или два только издали. И вот эта особа, посетивши однажды мою жену, ожидавшую уже моей смерти, сказала ей в утешение: "Не плачь, не умрет скоро твой поп, ему надо послужить еще у Благовещенья протопопом". Когда передала мне жена эти слова "Анны грешной", конечно, я только рассмеялся. "Слыханное ли дело, - думал я, - чтобы у Благовещенья (так обычно назывался один из соседних с моим приходов) были когда-либо протопопы, да и пошел ли бы я туда, если бы это место было свободным, не знаю. Понятно, Анна брешет, желая только поуспокоить тебя за чашку чая", - отвечал я жене. Прошло с тех пор лет 12-13. И вдруг вижу не во сне, а наяву, что стою перед иконой Благовещения настоятелем и протоиереем в том соборном храме, который посвящен Божией Матери в честь и славу ее Благовещения. Боже мой! Так вот что значили и вот когда сбылись надо мной, грешным, слова чудной, нелюбимой мной рабы Твоей Анны! Подробно рассказано об этом в № 48 вологодского "Церковного Слова" за 1908, кажется, год. Я был глубоко поражен совпадением наличности факта с предсказанием "Анны грешной", но едва ли и тогда я крепко уверовал, несмотря на очевидность его. Так думаю ныне потому, что в течением почти двух лет порывался я уйти из этого города по скудости содержания и не ушел. Позднее были мне от епископа предложения о переходе на другие, лучшие места, но я уже по старости лет сам никуда не пошел. И вот ныне только уже всеми силами души верю в волю Божию, так чудно объявленную мне через рабу Божию Анну, что надо было послужить мне, грешному, у Благовещения Пресвятые Богородицы, в ее пречестном храме и нигде больше. И послужил я здесь, как мог и умел, вот уже более 23 лет, привык ко всему и ко всем и не раз уже и здесь я видел очень сильные обнаружения любви и почтения от духовенства и прихожан, граждан и крестьян и полюбил их. На святую христианскую любовь не может человек отвечать иначе, как тою же любовию. Душа душе весть подает, хотя бы и не всегда открыто обнаруживалась эта любовь. Но этого периода жизни и службы моей я не намерен касаться теперь в воспоминаниях причетнического сына. Какие же будут воспоминания, думаю, если все события происходили по времени так близко, если большинство моих сослуживцев и сотрудников здравствуют! Пусть уже пишут хронику за последнее двадцатипятилетие другие. Писать ныне - не прежнее время - есть кому. В ряду священников ныне достаточно людей образованных, впечатлительных и трдоспособных. Хорошие летописи, имеющиеся при церквах, дадут писателю нескудный материал. А я, если еще буду иметь время и силы потрудиться в этом направлении, то предпочитаю писать уже о том или другом предмете эпизодически. А пока отмечу обще и кратко кое-что. Город наш небольшой - 1500 жителей или немного больше. Кроме собора он украшается не одними храмами Божиими, из которых три приходских, один монастырский и один кладбищенский, но и благочестивыми обычаями. Так, например, много у нас крестных хождений, развито в нем поминовение усопших и любовь к церковному благолепию. Немало ныне в нем и училищ, есть училище городское, есть женская прогимназия и два приходских училища, мужское и женское, кроме фабрики наследников Сумкина, где была сначала церковно-приходская школа, обращенная в последнее время в министерское одноклассное училище. Замечателен наш город и в том отношении, что нет в нем ни еврея, ни татарина, нет ни одного иноверца, даже из протестантских вероисповеданий. Есть у нас хорошая благочинническая библиотека, существующая с 1889 года и возникшая по моей мысли, тогда же, как скоро был назначен я благочинным 3 Устюжского округа, по распоряжению Преосвященнейшего Израиля. Содержится она на средства церквей окружного духвенства в количестве 162 рублей в год, в число коих поступают 3/4 от церквей и 1/4 от духовенства. Недурна у нас и приходская библиотека, на содержание которой с 1910 года ассигнуется по 25 рублей в год от земств Устюжского уездного и Вологодского губернского по ходатайству о. библиотекаря священника о. Павла Михайловича Попова. Есть такие же приходские библиотеки и при других церквах округа. Давно существует в городе и городская публичная библиотека. С 1889 же года ведутся в соборе градским духовенством и внебогослужебные собеседования. Школе в округе нашем, если не ошибаюсь, включая и городские, 9 или 10 министерских или земских, и школ 15 или 16 церковных с хорошими, даже очень хорошими в большей части их собственно-церковными помещениями. Храмы Божии в городе и в округе за последние 20 лет все переустроены к лучшему. Есть даже с центральным отоплением и вентиляцией согретым воздухом, как например в Антипине, где вдохновленные достойнейшим о. Павлом Александровичем Тюрниным и церковным старостою, достойнейшим Михайлом Ивановичем Липатниковым, замечательно смелым, умным и благочестивым тружеником, прихожане подумывают уже о металлическом иконостасе. Бог в помощь вам всем, добрые люди! Устраивайте Господу Богу, во славу его, дома Божии здесь, а Он устроит вам обители там, на небесах. И вот открыто, в слух всех, благодарю я, как бывший благочинный ваш, 23 года вместе с вами трудившийся во благо ваше и Церкви Божией. Благодарю и духовенство, и церковных старост, и прихожан за доверие и послушание мне, уже оправданное на деле прекрасными плодами. Замечу кстати и то, что все труды во славу Божию и Его святой церкви, если и кажутся нам иногда страшными, даже непосильными, то это только издали, пока мы не взялись еще за доброе дело. А когда начнем трудиться с охотою, то чем больше работает, тем приятнее кажется труд, а когда видим уже успех дела, тогда сердце наше ощущает такую неизъяснимую радость и удовлетворение, как никогда. Это значит, что с нами был и есть Бог. Но, приближаясь к концу своих воспоминаний, причетнический сын не может отнестись иначе, как с чувством глубочайшей благодарности и к своим ближайшим сотрудникам по собору, достойнейшим священникам, церковным старостам, отцам диаконам и господам псаломщикам. Благодарю всех за мир, и согласие, и трогательное внимание к своему настоятелю. А достойнейшего отца Павла Михайловича Попова, церковных старост Иннокентия Георгиевича Шестакова, Александра Никаноровича Норицына, за особенные их труды и заботы о соборе и службе церковной. Так, отец Павел едва ли не двадцать лет исправно ведет церковную летопись, едва ли не лучшую в целом округе, давно, по избранию прихожан, за моим отказом, состоит председателем церковно-приходского попечительства, трудясь усердно и небесплодно, много лет заведывал он окружною библиотекою духовенства также с усердием, а церковно-приходскою библиотекою продолжает заведывать и ныне с неослабевающим вниманием в течение многих лет. В последние годы, заменяя меня по должности настоятеля, отличается знанием дела и разумною распорядительностию. Заслуги же старост Шестакова и Норицына у всех на виду. Первый из них, 15 лет состоя на службе в этой должности, содействовал мне в устройстве при соборе ризничного помещения, для чего на свой счет переустроил и перенс, с разрешения епархиального епископа, на свой счет из пристройки Воскресенского собора в собор Благовещенский придел во имя св. Митрофана, Воронежского чудотворца. Он, при помощи своих средств, быстро устроил каменную ограду на кладбище, длиною в 400 сажен. Он помог мне устроить при деревне Русинове хорошее помещение на 4 х 7 сажен для соборной церковной школы стоимостью до 1500 рублей. Наконец, не одну тысячу рублей израсходовал уже и ныне расходует на содержание церковно-певческого хора при соборе. Гораздо меньше служил соборным старостою покойный Норицын, но этот человек отличался необычайною заботою о соборе, расчетливость, бережливостью. Редкий день не побывает, бывло, в соборе, за всем присмотрит и от всех, иногда и не подлежащих его заведыванию людей, потребует, если нужно, порядка и исправности, без церемонии. Памятником его усердия остались в соборе новые ризы и стихари из серебряной парчи, устроенные им на доброхотные пожертвования в 1910 году к Пасхе, когда вскоре потом он и умер.
Долгом считаю отнестись еще раз ко всему окружному духовенству, гражданам и прихожанам с благодарною признательностью за то дорогое внимание, каким угодно им было почтить меня в знаменатеный для меня день 17 февраля, когда в 1863 году удостоился я получить благодать священства, трижды уже, в 1898, 1903 и 1908 годах. С особенным удовольствием отмечаю, наконец, я разумные труды моего преемника по должности благочинного о. Павла Александровича Баклановского. Заменяя меня с 1907 года, когда я стал членом III Государственной Думы, с тактом и знанием дела, он сумел заслужить внимание епархиального начальства и уважение окружного духовенства... Честь ему и слава!
В 1894 году 23 апреля умер в Вологде так много сделавший для меня лично и епархиального духовенства преосвященный Израиль, диаконский сын, в мире Иван Евграфович Никулицкий, кандидат Московской духовной академии, выпуска 1856 года. Этот владыка наш много заботился о народном образовании и благоустройстве духовно-учебных заведений. При нем закончено устройство большого здания для Вологодского епархиального училища. При нем же учреждено в Вологде братство во имя Всемилостивого Спаса с миссионерскими и религиозно-просветительными целями. При нем, если не ошибаюсь, приобретен духовенством и собственный каменный дом для епархиального свечного завода на комитетские средства, хотя мысль об этом и возникла еще при преосвященном Феодосии. Местом упокоения преосвященного Израиля стал юго-западный угол Вологодского Софийского собора, где и покоится прах его. Царство небесное почившему Святителю.
В 1894 же году умерла и моя родительница, жившая вместе с моим батюшкой у одной из дочерей своих, крестьянки Переваловой в деревне Углу Боброво-Николаевского прихода Устюжского уезда 73 лет. нЕизвещенный своевременно о ее болезни и смерти, не был я и на ее погребении. А спустя 8 месяцев умер и мой родитель, заштатный псаломщик Луженгской Николаевской церкви Устюжского уезда Алексей Андреевич Попов, 77 лет. Схоронил его я уже сам 25 августа 1895 года, спустя 8 дней по смерти приехав туда по извещению местного священника, за 200 почти верст. Жили родители мои по выходе заштат некотрое время и у меня, но никак не могли они, проживши всю свою жизнь в деревне, примириться с городскою жизнью. Их тянуло в деревню именно к той из дочерей, которая жила беднее всех. Они желали ей помочь и помогали действительно, скопивши от продажи домишка и домового скарба при своей бережливой жизни не одну сотню рублей. А им в свою очередь помогал гораздо более меня как человек бездетный их сын и мой брат о. Николай Алексеевич Попов, священствовавший тогда в Важгорте Яренского уезда. Дожили таким образом мои родители, не смевшие в свое время и думать о том, что все три сына их будут священниками, до той поры, когда увидели, что Человеколюбивый Господь дал им больше по своей милости, чем могли ожидать они. И младший из сыновей о. Виталий Алексеевич Попов был священником в селе Нименьге Онежского уезда Архангельской епархии, двое старших были благочинными, а первенец их благочинный и протоиерей уже украшен был камилавкою и наперсным крестом. И радости их не было ни границ, ни конца. Со славою и благодарением Господа Бога за все его неизреченные милости мои родители доживали свой век, с этим чувством отошли они и в другой, неведомый мир, в загробную жизнь, одушевленные святою верою и любовию. Да будет же по молитвам Церкви Христовой покой их с праведными!
На этом кончил бы я воспоминания причетнического сына, но мне пришло на мысль сказать несколько слов о преосвященном Иринархе Попове, занимавшем архиерейскую кафедру в Вологде в 42 и 43 годах. О нем вообще мало сведений и в устных сказаниях и в печати. Да кстати решаюсь занести сюда же и воспоминание о Высокопреосвященном Иннокентии Борисове, напечатанное в № 1 Церковного Вестника за 1901 год. Итак, еще одно последнее сказанье и летопись окончена моя.
По рассказам старожилов, преосвященный Иринарх был высокого роста, крепокого сложения, с пышными курчавыми волосами и крутым, горячим нравом, но большой трус на воде. Рассказ этот передается со слов умершего священника Близлальской Покровской церкви Прокопия Васильевича Ермолина, которому в свое время рассказывали об этом те самые причетники, Другов и Корбангский, которые имели честь встречать преосвященного Иринарха в Покровской церкви. Церковь эта стоит на левом берегу судоходной реки Лузы в 8 верстах от города Лальска на пути из Шолги в Лальск. Здесь перевозят за реку и ныне, как было и прежде, лошадей и экипажи на паузках. В 1843 году и ждал здесь местный причт и местный благочинный преосвященного Иринарха из Шолги. Случилось крещение младенца, почему и надо было акт крещения его записать в метрики, бывшие, конечно, в церкви. Священник распорядился. А причетник, поставив цифрами день рождения и крещения младенца и вписав имя младенца, хотел писать дальше обычный текст записи и уже тщательно выводил заглавную букву Д, чтобы изобразить далее покаллиграфичнее название деревни. Но в это самое время раздался удар в колокол, затем звон "во вся". Стало быть, продолжать запись некогда - архиерей близко; надо выходить навстречу. Метрики положены спешно на место и архиерей встречен. Прерывистые движения, горячий и непокойный тон великого посетителя обескуражил духовенство. Архиерей горячился, и духовенство растерялось. И вот преосвященный раскрывает метрики и, видя начатую и неоконченную записью статью, резко спрашивает священника: "Это что такое?" "Это русская литера Д", - отвечал оробевший священник. Изумленный таким ответом, не то наивным, не то ироническим, епископ посмотрел на священника, сказал "дурак" и пошел из храма вон и прямо на перевоз. Карета его стояла уже на паузке. Между тем была буря такая, что небольшой паузок чувствительно покачивало. Преосвященный струсил и стал неузнаваем, очень скромно сказавши причетникам: "Ну-те, братцы, спойте что-нибудь". И они, по какой-то странной ассоциации идей, немедленно запели гласом велиим "Безумное веление мучителя злочестиваго" и проч. И, грозный на суше, но малодушный на воде, преосвященный молчал. А в городе Устюге был следующий случай. Благочинным градских церквей при преосвященном Иринархе был о. Димитрий Жуков18, священник Димитриевской Дымковской церкви. Это был человек смелый и резкий. И вот преосвященный этот, ревизуя Дымковскую церквоь, подошел к конторке старосты с вопросом, где хранятся деньги свечные и где кошельковые? Староста отвечал, что они все тут вместе. "Да разве это можно?" - обращается преосвященный к настоятелю и благочинному. "А почему же нет? - отвечает ему о. благочинный. - Ведь счет им ведется раздельный и, находясь вместе, они не дерутся", - заключил ревизуемый. Такой ответ, конечно, не мог понравится взыскательному владыке, почему о. Димитрий вскоре после этого и был уволен от должности благочинного. И еще факт характера, впрочем уже легендарного, хотяи сообщен он был мне одним из моих учителей Алексеем Андреевичем Колпаковым, бывшим в свите этого Преосвященного в качестве певчего. Возвращаясь из Устюга в Вологду на третьей станции, а именно Анисимовской, загорячился и, призвав подрядчика, стал, не стесняясь, на него покрикивать. Дерзкий мужик, -то был некто по прозвищу Жабуля, - стал с архиереем спорить и, между прочим, заметил: "Тебе, Святой Владыка, не подобает кричать надо мной".
Владыка вспыхнул, схватил свою трость и давай угощать ею мужика, осмелившегося поучать своего архипастыря. Но кончилось будто бы тем, что когда преосвященный пригрозил мужику тюрьмою, то этот последний, стоя на коленях, умолял владыку о прощении и, конечно, был прощен после внушительного вразумления архипастырскою тростию.
А о преосвященном Иннокентии Борисове, бывшем на Вологодской кафедре в 1841 году только 9 месяцев по поводу столетия со дня его рождения - 15 декабря 1800-1900 года, я писал в свое время следующее. Преосвященный Иннокентий, будучи назначен епископом Вологодским и Устюжским из викарев Киевских, прибыл в Вологду в мае 1841 года, а спустя два месяца он уже путешествовал по епархии, обозревая города Кадников, Тотьму, Устюг и Сольвычегодск с находившимися на пути церквами. Ехал он на лошадях, взявши спутником себе П. И. Савваитова, бывшего тогда молодым профессором Вологодской духовной семинарии. Во всех обозреваемых городах преосвященный Иннокентий совершал литургийные богослужения в соборах и монастырях и везде говорил свои блестящие проповеди, известные под названием слов к пастве вологодской. Вся Россия, уже более полувека читающая творения знаменитого проповедника, знает, какое неотразимое впечатление получается даже при чтении их. Немало писано было уже и о той необычайной силе, какую обнаруживало его вдохновенное, живое слово и, поражая и умиляя, до глубины души трогая сердца слушателей. Но вот и еще два случая. Покойный протоиерей Устюжского Успенского собора о. Димитрий Иоаннович Рохлецов, бывший в 1841 году учеником 4 класса Тотемского духовного училища и в свое время, именно в 1849 - 1850 учебном году, моим учителем, рассказывал мне, что он имел счастие слышать две проповеди, сказанные преосвященным Иннокентием в Тотьме, - одну в Спасо-Суморином монастыре и другую в церкви близь Тотьмы на солеваренном заводе. И эти проповеди, поразившие юного слушателя, так глубоко запали в его душу, что он помнил их почти буквально до самой смерти и находил, что в печати оба слова занчительно сокращены. А покойный преподаватель Вологодской духовной семинарии Алексий Никитич Хергозерский, слышавший в Вологде слово преосвященного Иннокентия на тему: "Аще кто не любит Господа Иисуса, да будет проклят" - сообщал, между прочим, своим ученикам на уроке Священного писания следующее. Когда после поставленной темы раздались слова проповедника: "Слышали ли вы, братие, гром? Видели ли молнию?" - последовало всеобщее недоумение. День был солнечный. В храме воцарилась необычайная тишина и ожидание. Проповедник молчал несколько мгновений. Но когда вдохновенный вития сказал, что "этот гром прогремел здесь, молния блеснула у нас над головами...", почувствовалось так жутко, что мороз пошел по телу. "И я, грешный, - добавлял Алексий Никитич, - стоял уже до конца проповеди ни живой, ни мертвый".
Из поездки преосвященного Иннокентия по Вологодской епархии приходят также мне на память два обстоятельства, имевшие место в первом благочинническом округе Устюжского уезда, где я родился, священствовал 24,5 года и, наконец, больше 4 лет был благочинным. Обстоятельства эти были рассказаны мне одним из моих предшественников по должности Е-го священника и окружного благочинного о. Иоанном Варфоломеевичем Дроздовым, в 1841 году бывшим уже благочинным. Священствовал о. Иоанн на Опоке и прибыл для встречи епископа на границу своего округа к Городищенской Богоявленской церкви. Особенного при этой церкви ничего не случилось, по крайней мере, ничего мне не передано. Но, проехав по округу 47 верст почтовым трактом в направлении Вологда-Устюг, преосвященный Иннокентий должен был обозреть Боброво-Николаевскую церковь, находящуюся на расстоянии 1/4 версты от дороги на пригорке за речкой Бобровкой. Порядочной тележной дороги с тракта к этой церкви тогда не было, как нет ее и ныне. И епископы как тогда, так и потом и ныне обыкновенно отправляются к церкви из деревни Угла пешком, переходя за речку по перекинутой через нее толстой и широкой плахе, или доске, называемой "лавой". Так направился сюда и преосвященный Иннокентий, сопутствуемый благочинным, свитою и народом. День склонялся к вечеру. На колокольне церковной уже звонят. Священником в Боборовой был тогда о. Серапион Измайлов, человек молодой и не всегда или недостаточно трезвый. "Поднявшись вместе с преосвященным на погост, смотрю, - говорил о. Иоанн Дроздов, - священник вышел навстречу владыке с крестом на блюде, облачившись в ризу, но без епитрахили. От изумления и страха (что будет?) смутился я очень, но делать было нечего. А преосвященный уже видит все и говорит тихо: "Какого поведения священник?" Отвечаю: "Служит еще мало, поведение еще не выяснилось, кроме рассеянности, объясняемой робостию". "А водку пьет?" "Пьет". "Худо", - отозвался владыка, говоря все еще тихо. По входе же в церквоь о. Измайлову приказано было снять и ризу. В ужасе припал к ногам преосвященного о. Серапион, когда заметил, что он был в ризе и без епитрахили, испрашивая милости и... был прощен". Не заходя однако в дом священника, преосвященный Иннокентий поехал далее по Устюжскому тракту. Церквей на пути близко не было. Ночевать приходилось на Востровской почтовой станции, где оказалась масса неприятных насекомых. Бывший тогда головою Востровской волости умный и распорядительный крестьянин деревни Угла Боброво-Николаевского прихода Евфим Гаврилович Перевалов пригласил владыку ночевать в волостное правление, находившееся тогда в полуверсте от станции. Владыка согласился и приказал изготовить свежего сена побольше, чтобы устроить на нем импровизированную походную постель. Здесь же собрано было и духовенство от ближайших церквей Сученгской Воскресенской, Сученгской Архангельской, Бобровской Воскресенской и Дмитриево-Наволоцкой Георгиевской. Закусив, чем Бог послал, перед отходом ко сну, преосвященный Иннокентий пожелал прочитать вечерние молитвы и спросил благочинного, есть ли каноник. Каноника не оказалось. Тогда им приказано было узнать, не прочитает ли кто из священников вечерних молитв на память. В числе других был здесь и о. Димитрий Иоаннович Попов, священник Сученгской Архангельской церкви, человек без школьного образования, но с феноменальной памятью. У него тогда было неприятное дело по жалобе на него прихожан. Теперь он и ожидал от нового епископа того или другого по нему решения. Благочинный знал, что никто из священников, равно как и сам он, не в силах прочитать для владыки все вечерние молитвы на память. Не надеялся он и на о. Димитрия, однако же спросил его, не прочитает ли он для епископа вечерних молитв без книги, на память. "А вот подумаю, - отвечал о. Димитрий, - подождите немного". Не прошло и десяти минут, как он заявил: "Докладывайте, читать решаюсь". "Вот и хорошо, - отозвался преосвященный, когда благочинный доложил ему, что такой-то священник надеется прочитать молитвы на память. - Присылайте сюда его". Благословив о. Димитрия и сделав обычное начало, владыка погрузился в молитву, слушая смелого чтеца - иерея, и о. Димитрий, поставленный несколько к одной стороне перед святыми иконами, начал читать вечерние молитвы сперва с некоторым волнением, скоро успокоился и, потом сам проникшись молитвою, прочел их с начала до конца все спокойно, твердо, безошибочно. Поблагодарив за труд, преосвященный отпустил его с миром до завтра. На следующий день ранним утром владыка был уже на ногах, рассматривал документы и принимал духовенство. А жалобу Сученгских прихожан на своего священника о. Димитрия, прочитавшего для епископа вечерние молитвы на память, преосвященный Иннокентий так и оставил без последствий.
В одной версте от деревни Вострого, по направлению к Устюгу, впадает в Сухону, текущую здесь рядом с почтовым трактом, с правой стороны небольшой ручей Нарега, ложем которого и поднимается почтовый тракт в гору, образуя большую излучину. А прямо по гребню горы давным-давно затоптана пешеходами извилистая тропинка, существующая и доныне. Заметив ее и узнав, что сокращенным путем она приводит пешехода на большую дорогу, преосвященный Иннокентий со своими спутниками быстро пошел пешком по этой дорожке. Вот он уже и на горе. А гора эта высотою не менее 30-ти сажен по направлению к Сухоне почти отвестна. Под нею течет р. Сухона. А за ней, на противоположном низменном берегу село Борщевик, погост и церковь (Сученгская). А тут лужок, поля, леса и вдали горы и горы, Сухонские горы. Отсюда открывается один из тех оригинальных, восхитительных видов, которые только и можно найти и видеть в низовьях Сухоны. Долго стоял здесь преосвященный Иннокентий, любуясь так неожиданно открывшимся ландшафтом. Наконец, благословив жилища и нивы заречного населения, поехал дальше. На следующей станции от деревни Тозьмы до Анисимова преосвященный также выходил из кареты, чтобы полюбоваться видом на Опоку с ее отвесными высокими скалами и церковию, стоящею на левом берегу реки Сухоны. Заметив здесь крутой поворот ее, начинающийся с самого погоста, владыка спросил покойного о. Иоанна, не угрожает ли река церкви, подмывая берег. Ответ дан был отрицательный, и справедливо. Церковь до сего дня стоит благополучно на том же самом месте.
При церквах Стреленской Богоявленской м Луженгской Николаевской, находившихся на пути следования преосвященного Иннокентия в некотором лишь от него отдалении (первая в двух, а последняя в трех верстах от тракта), он не был. Это, по замечанию о. Иоанна Дроздова, объясняется тем, что того же дня владыке хотелось приехать в Устюг, а дороги в Стрельну и в Луженьгу были весьма не хороши. Однако, как ни спешил в Устюг преосвященный Иннокентий, только поздним вечером представители Устюжского духовенства, протоиереи Успенского собора Николай Румовский и Прокопиевского собора Николай Басистов, встретили его близь деревни Паникарова, где тогда была последняя перед Устюгом почтовая станция , в двадцати верстах от него. Не один день ждали здесь своего нового, но и тогда уже славного епископа Иннокентия отцы протоиереи Румовский и Басистов, прохаживаясь время от времени по большой дороге около Паникарова в одних подрясниках. Следует заметить, что деревня Паникарово расположена хотя и на горе, но сранительно невысокой. Под нею по направлению к Вологде течет речка Паникаровка. А отсюда и тянется на расстоянии полуверсты подъем дороги на высокую гору. На эту-то гору и шли отцы протоиереи в одних подрясничках, ничего вдали не видя и не слыша, как вдруг с вершины ее показалась карета, и из нее вышел тот, кого они так долго и заботливо ждали и так оригинально и печально встретили.
Но об этом случае уже известно в печати, благодаря трудам известного вологодского историка-археолога Н. И. Суворова, печатавшимся в свое время в Вологодских Епархиальных Ведомостях.
На этом и позвольте мне, благосклонный читатель, закончить свои длинные, непоследовательные, без точных хронологических дат, плохо изложенные воспоминания. Сознаю недостатки и прошу снисхождения. Задача издали казалась мне простою и несложною. Мне хотелось по непосредственным и частию посредственным наблюдениям оставить потомству сказание о том, как жили наши предки около половины прошлого века, несколько раньше и позже, приблизительно до 1890 года. Мне хотелось рассказать, как воспитывались и учились дети духовенства нашего времени, как начали жить и служить люди нашего времени, охарактеризовать их взаимные и частные отношения к пастве и к начальству и обратные отношения паствы и начальства к духовенству. Записок у меня не было. Документальными справками я не задавался, а воспроизводил и заносил на бумагу только то и так, что и как сохранилось в моей неглубокой памяти. Весьма возможно, что при таких условиях и обстоятельствах, автор воспоминаний мог впадать и в погрешности в мелких описаниях. Почему он будет только благодарен тем людям, которые владеют более основательными сведениями и позаботятся исправить мои ошибки невольные. Говорю невольные, потому что намеренно искажать правду, какова бы ни была она я не хотел и не хочу. Что касается непоследовательности и неровности языка и изложения, то первая объясняется отсутствием строго выработанной программы при охвативших меня со всех сторон воспоминаниях, чего и сам я не подозревал, а последний недостаток, уже давно мне присущий, - как умею, так и пишу, - и объясняется неодинаковым душевным настроением при продолжительной умственной работе человека, к ней не подготовленного соответственными упражнениями.
Дальнейшим побуждением взяться старою рукою за перо скромного бытописателя была еще одна мысль, которую и не хочу скрывать перед моими долготерпеливыми читателями. Это не самохвальство; нет, хотя подозрительные люди, думаю, могут обвинять меня в нем, потому что я не стеснялся говорить правду и о себе, как лице постороннем, полагая, что лучше говорить правду, чем искажать истину по лицемерному смирению. Моя побудительная мысль была следующая. По теории я давно знал и на опыте видел, как Господь, незримо руководя нашею жизнию с ее скорбями и радостями, учит нас делать добро, укреплять в нас веру и, таким образом, пастырей и паству любвеобильно и мудро воспитывает для царства небесного. Такие водительства Промысла Божия в собственной жизни, в жизни моих родителей и других известных мне верующих людей не видеть я не мог. И видел, и веровал, и свидетельствую о нем. А такое свидетельство, основанное на личном, непосредственном опыте и внимательном наблюдении, мне кажется не лишенным значения. Вопрос только в том, насколько успешно удалось мне выполнить принятую на себя задачу. Но решение этого, конечно, интересного, вопроса принадлежит уже не причетническому сыну. Охотно отдаю мой труд на благосклонное рассмотрение ваше, мои любезные читатели, и жду от вас суда правого и милостивого, хотя бы потому, что вы имели терпение пройти по моим воспоминаниям всю почти мою жизнь, познакомиться со мною с различных сторон и в разное время. И не со мною одним и знакомились вы, а и с другими многими лицами из людей нашего времени - от простых русских людей - мужчины и женщины - до епископов и губернаторов. Перед вашим вниманием, как в панораме, промелькнули и ученики, и учители, и начальники духовной школы, низшей и средней, причетники, диаконы, священники в простых, безыскусных очерках. Долго вы были со мною. Настала минута проститься. Но что скажу я на прощанье - до свиданья или прощайте? И это не в моей, а в Божией власти. Прошу об одном: не помяните меня лихом!
Кончаю тем, чем начал, т. е. глубокопоучительными словами св. отца нашего Иоанна Златоуста: "Слава Богу за все".
Член III Государственной Думы лальский протоиерей Алексий Попов.
20 марта 1911 года
Санкт-Петербург
Гл. I. Дом родителей. Хозяйственная жизнь сельского духовенства первой половины XIX века.
Гл. II. Церковные службы. Приходские "славы". Некоторые случаи приходской жизни. Холера 1848 года.
Глава III. Поступление в Устюжское духовное училище в 1849 году. Классные уроки.
Глава IV. Училищные шалости; рекреации. Ревизия училища архимандритом Ювеналием Знаменским. Епископы Евлампий и Феогност в Устюге.
Глава V. Заработки во время ученья в училище. Случаи из путешествий на родину. Впечатления Крымской кампании; пленные турки в Устюге. Поездка в Вологду для поступления в семинарию 1856 года.
Глава VI. Поступление в семинарию. Вид губернского города. Квартира. Случай с протодиаконом Яблонским.
Глава VII. Сухонские путешествия. Материальные затруднения. Письмоводство в семинарском правлении. П. М. Гвоздев. П. М. Добряков.
Глава VIII. Как ректор управлял семинарией. Эконом иеромонах Виталий. Что ученики читали? Заведение ученической библиотеки 1861 г. педагогические курьезы. Инспектор Григорий Воинов. Ревизия семинарии архимандритом Сергием Ляпидевским. Император Александр II в Вологде в 1858 году. Бурсацкая жизнь. Вологодский поэт Сиротин.
Глава IX. Протодиаконы Кикин, Яблонский, Образцов. Диакон Неон. Регент-капеллан Д. А. Неклюдов. Протоиерей В. И. Нордов и другие проповедники в Вологде. Учителя. Товарищи: В. П. Кокшаров, П. В. Богословский и другие. 1862 год.
Глава X. Обыск в семинарии 16 июля 1862 года. Е. И. Рукин, А. И. Румянцев. Полковник Зорин. Священник А. Я. Попов. Я. А. Соклов. Донесение ректора Московской духовной академии обер-прокурору Святейшего Синода Ахматову. Как работала в Вологде семинарская молодежь над своим развитием? Возвращение на родину по окончании курса. Сватовство. Искание места службы. Посвящение во иерея 17 февраля 1863 года.
Глава XI. Приезд в село Ерогодское. Церковная бедность. Доходы причта. Беседы с прихожанами о благоустройстве церковном. Устройство школы. Разборка старого храма; колокольня. Закладка нового храма. Поднятие шпиля на колокольню - М. А. Тесаловский.
Глава XII. Сбор льна и яиц по приходу. Вразумление паствы. Священники А. И. Невенский и Ф. И. Попов. Приходская жизнь. Марья Львовна Ермолина. Жалобы прихожан епископу. Первые опыты проповедничества. Случай с епископом Израилем (Никулицким). Внебогослужебные беседы.
Глава XIII. Духовные следователи. Хозяйственные труды. Случаи милости Божией. Объезд епископом Христофором Эммаусским Устюжского округа. Новый благочинный о. Г. Старостин. Епископы Павел Доброхотов и Палладий (Раев). Клевета на прот. В. Нордова. Описание архиерейских объездов.
Глава XIV. Стефан Семенович Попов (Степа-проказ) и епископ Палладий. Феодосий Марковский и епископ Феодосий Шаповаленко. Как сельское духовенство проводило праздники. 1877 год. Кратковременная служба в Устюжском соборе. Турецкая война. Назначение благочинным. Окружная библиотека.
Глава XV. Столкновение с гражданским начальством; становой пристав Голубев. Сопутствования епископу Феодосию. Воспоминание об епископе Израиле; интересные случаи во время его объездов епархии. Доброта этого епископа. Встреча в 1885 году Великого князя Владимира Александровича. Два 50-летних юбилея.
Глава XVI. Переход в 1887 году на службу в Лальский собор. Прощание с Ергой. О Лальске. Кончина епископа Израиля. Кончина матери. Прибавление о епископах Иринархе (Попове) и Иннокентии (Борисове). Заключительное слово к читателю.