На Европейском Севере первое поколение монастырей учреждалось в XII-XIII веках: Троицкий - в Вологде (предположительно в XII веке), Троице-Гледенский-близ слияния Юга и Сухоны (середина XII века), Михайло-Архангельский (1212 г.), Иоанно-Предтеченский (1250-е гг.)-оба в Устюге, Спасо-Каменный-на Кубенском озере (конец XIII в.), Троицкий Усть-Шехонский (конец XIII в.), а также, возможно, Валаамский-на островах Ладожского озера и Палеостровский-на Онеге. Таким образом, к исходу XIII века на Европейском Севере размещалось, вероятно, не более десятка монастырей из 120, имевшихся тогда на землях древнерусских княжеств.
Они разместились тремя группами в хорошо известных местах, на жизненно важных путях народной промысловой и земледельческой колонизации Севера. Сведения об их ранней истории очень скудны и полулегендарны. Однако очевидно, что, не будучи тогда обремененными земельными владениями, не втянутые в торговую и хозяйственную деятельность, они сосредоточились на миссионерской и богослужебной деятельности. В условиях, когда основная часть населения, рассеянного на необозримых пространствах Севера, была едва охвачена христианизацией, а по сути оставалась языческой, это было естественным и главным направлением монашеского служения.
Сила воздействия новой веры могла быть прежде всего в личном примере ее проповедников. Можно пред, полагать, что немногочисленное иночество первых северных монастырей объединяло людей незаурядных, аккумулировавших в себе высокий молитвенный настрой и готовность к подвигу. Окружающий мир не мог остаться равнодушным.
Важно и то, что в соседних с Севером территориях концентрация монастырей была заметно выше: Новгородско-Псковские земли-около 30, Ростово-Суздальские-около 40. Здесь: накапливался мощный миссионерский и организационный потенциал для новой волны христианизации Севера.
Монастырское учредительство заметно активизировалось в последние десятилетия XIV века. Вскоре на глазах одного-двух поколений людей их количество на Севере утроилось. Монастыри были основаны во всех важнейших зонах края.
Московский церковный центр в лице митрополита Алексия (умер в 1378 г.) и его преемников, при активной поддержке энергичного и влиятельного игумена Сергия Радонежского создали большую часть второго поколения северных монастырей. Сначала их учреждали собеседники, ученики или постриженники Сергия - Кирилл и Ферапонт Белозерские, Афанасий и Феодосии Череповецкие, Димитрий Прилуцкий, Сергий Hypомский, Павел Комельский. Затем пришло время учеников Сергиевых учеников-Александра Ошевена, Корнилия Комельского, Мартиниана Белоозерского и др. В итоге возникает еще несколько районов довольно плотного размещения монастырей: Белоозеро-Кириллов и Ферапонтов монастыри, Кубеноозерье-Дионисиев Глушицкий, Александров Куштский; Вологодская округа - Спасо-Прилуцкий, Павлов Обнорский, Нуромский, Пельшемский; Каргополье-Челмогорский, Александров Ошевенский и др.
Свою сеть православных обителей создает и Новгородская архиепископия - монастыри на Онеге (Муромский) и Ладоге (Кеновецкий), в нижнем Подвинье (Михайло-Архангельский и Николо-Корельский) и на далеком Кольском полуострове.
К 1429 году относится и начало истории Соловецкого монастыря в Белом, море. Один из его основателей-Зосим а, уроженец новгородских земель-получил согласие на создание далекого северного монастыря у новгородского архиепископа Ионы. В XV веке новгородским боярином Своеземцевым основаны монастыри на Ваге. Учредил первые монастыри-пустыни в Коми крае Стефан Пермский: Спасскую, Ульяновскую, Стефановскую, Архангельскую, Усть-Вымскую, Яренскую Архангельскую.
В исторической литературе нередко можно встретить утверждение о том, что московские митрополиты в этот период выполняли политические заказы своих князей, а новгородские архиепископы-своих бояр. А потому в устроении монастырей XIV-XV веков усматриваются прежде всего политические мотивы, а также противоборство двух кафедр в деле распределения "сфер влияния" на Севере.
Разумеется, есть основания видеть в монастырях союзников определенных политических центров. Справедливо и то, что в крае, почти не охваченном государственностью, они своими, только им присущими средствами готовили местное население к принятию власти как основы основ общественного устройства.
Однако все было намного сложней. У Церкви, как известно, есть свои, отдельные задачи, не связанные напрямую с политическими пристрастиями той или иной эпохи. К тому же в условиях феодальной раздробленности она - в силу канонических и догматических принципов - оставалась в конечном счете единой организацией. Относительная автономия и самостоятельность Новгородской кафедры не отрывала ее от единого организма Поместной церкви. А потому и создание монастырей в различных местах Севера, благословляемых разными церковными центрами, означало саморазвитие и дальнейшее утверждение здесь единой Православной церкви.
Важной стороной этого этапа является обрастание монашеских обителей хозяйством, землей, промысловыми угодьями. Став сильней экономически, получив основательную поддержку государственной власти, монастыри XIV-XV веков получили большие возможности для углубления христианизации. Под их непосредственным влиянием нормы христианства начинали входить в повседневную жизнь земледельцев, в быт, в семейный уклад и традиции. Именно в этот период монастыри дали импульс к повсеместному созданию приходских церквей.
Со второй половины XV века монастырское учредительство все меньше связывается с какими-либо политическими устремлениями. Являя собой результат собственного развития Церкви, сеть северных монастырей достигает наивысшей плотности в истории края. Постриженники и воспитанники ранее основанных обителей обустраивают все новые и новые монастыри и пустыни в Приладожье и Обонежье (Александро-Свирский, Клименецкий), в Вологодских землях (Корнилиево-Комельский, Арсениево-Комельский), в Белозерье (Кирилло-Новоозерский). Создаются новые монастыри и там, где до той поры их насчитывались единицы: в нижнем Подвинье (Антониев-Сийский) и Поонежье (Кожеозерская пустынь), в Вычегодских (Симоно-Сойгинская) и Тотемских (Спасо-Суморин, Маркушевский) землях, на далеком Севере (Троице-Печенгский, Троице-Кольский).
История христианства на крайнем Севере неразрывно связана с именем Трифона Печенгского (1495-1583). 60 лет жизни отдал он, поповский сын из г. Торжка Новгородского края, миссионерству и устроению христианства на Кольском полуострове. Совсем юным, носившим еще свое мирское имя - Митрофан - он попал сюда, пройдя пути-дороги, по которым веками пробирались новгородцы в поисках пушнины, рыбы и морского зверя. Его энергия и воля поразительны: торгует, лично объезжает почти весь полуостров, наблюдает жизнь и обычаи лопарей, основательно изучает их язык, и при этом неустанно проповедует Евангелие.
В конце 1520-х годов Митрофан предпринимает далекий и трудный путь в Новгород - испрашивает у архиепископа Макария благословенную грамоту на строительство храма, находит и нанимает артель плотников, возвращается, строит церковь на Печенге, лично носит на плечах тяжелые бревна за несколько верст. Находит в 150 верстах - в Коле - иеромонаха Илию, который освящает храм во имя Живоначальной Троицы и постригает самого Митрофана в монашество с именем Трифон.
Создание храма, казалось бы, венчало его труды. Но неутомимый Трифон ставит новую цель - объединить вокруг храма монашеское братство, основать первую здесь православную обитель. Среди ее насельников обещало быть немалое число местных жителей-лопарей, что стало зримым результатом его миссионерских трудов. Трифон совершает путешествие в Москву, встречается с царем Иваном Грозным, получает охранные грамоты и немалую материальную поддержку. К 1560-м годам Печенгский монастырь стал крупнейшим хозяйственным и культурным центром округи. Один из голландских купцов, регулярно бывавших тогда в этих краях, отмечает, что монастырь превратился в пристанище для торговых людей из Холмогор и Каргополя, Голландии и Дании. В 1572 году в нем было около 50 иноков и 200 бельцов. Монахи занимались морским промыслом и торговлей, скотоводством и оленеводством. Иван Грозный дал монастырю жалованные грамоты на земельные владения и соляные варницы, поручил собирать государственную дань и оброк с ряда лопских погостов. Часть этих средств использовалась для строительства новых храмов за пределами монастыря. Обитель Трифона, таким образом, по-своему содействовала включению Кольской земли в орбиту российской государственности, а ее культуры - в зону православного христианства.
По бытовавшей тогда традиции сам Трифон, будучи основателем монастыря, уклонился от управления им, отказался от настоятельской должности. Власти административной он предпочел авторитет духовный. В делах и трудах Трифон не щадил ни себя, ни братию- "лучше повесить камень на шею, нежели соблазнять братию праздностью". Он до последних лет жизни продолжал совершать миссионерские поездки по Северу.
К сожалению, через 7 лет после смерти Трифона его обитель была разорена шведскими войсками во время нашествия в 1590 году. Погибло 116 иноков и послушников. На месте разрушенного монастыря был поставлен храм во имя преподобного Трифона.
В целом с конца XV и по XVII век на Севере было основано около 180 монастырей и пустынь. Принимая во внимание, что некоторые из них существовали непродолжительное время (горели, закрывались, разорялись с потерей покровителей и т. п.), можно считать, что к исходу XVII века на Севере было около 170- 180 монастырей и пустынь-примерно каждый 7-й монастырь Русской православной церкви. Они составили довольно разветвленную сеть, охватившую важнейшие хозяйственные зоны Севера, водные и сухопутные коммуникаций, административные центры.
Среди них - хоть и с большой долей условности -можно выделить монастыри различных типов.
Почти все монастыри Севера имели земельные угодья, но лишь один из трех владел еще и крестьянами. Таких монастырей-вотчинников во второй половине XVII века насчитывалось около 60. Им принадлежало более 15 тыс. крестьянских дворов.
Вместе с тем к крупным вотчинникам можно отнести далеко не всех. Такие монастыри плотно концентрировались в пяти очагах Севера. Первый находился в вологодских землях, где вокруг Вологды, Кубенского озера и в Грязовецких лесах десяти крупнейшим монастырям и архиерейскому дому принадлежало около 4,6 тыс. крестьянских дворов. Это-монастыри Введенский Корнильев, Павлов, Спасо-Прилуцкий, Спасо-Каменный, Николаевский-Озерский, Глушицкий, Иннокентьев, Спасо-Нуромский, Лопотов, Ефимьев.
Второй очаг - земли 3-х монастырей Белозерского уезда (Кирилло-Белозерского, Ферапонтова и Новоезерского) - 5,9 тыс. дворов. Третий очаг образовался вокруг Великого Устюга, где двум монастырям (Михайло-Архангельскому и Троице-Гледенскому) и архиерейскому дому принадлежало 0,7 тыс. крестьянских дворов. Четвертый очаг сложился в Беломорье: за Соловецким и Сийским монастырями и архиерейским домом было записано около 1 тыс. дворов. Пятым очагом церковного землевладения европейского Севера являлись каргопольские земли, где Крестному, Ошевенскому и Кожеозерскому монастырям принадлежало более 1,1 тыс. крестьянских дворов.
Значительным вотчинником был и Александро-Свирский монастырь в Олонецком крае (0,2 тыс. дворов). В общем итоге 21 духовному вотчиннику и трем архиерейским домам принадлежало около 90 процентов монастырских земле- и душевладений Севера.
Отметим, что в целом недвижимая собственность монастырей была лишь частью земельных владений Церкви, правда-самой значительной. В целом же она складывалась из землевладений патриарха, архиерейскйх домов, монастырей, а также земельной собственности соборов, городских и сельских церквей. Каждый из владельцев, будь то архиерей, монашеская корпорация или приходской клир, действовал как вполне самостоятельный собственник, вступая в разнообразные имущественно-правовые отношения с окружающим миром.
Известен такой случай. При образовании архиерейской кафедры в Холмогорах, местному архиепископу были переданы некоторые земельные владения влиятельнейшего в Беломорье Антониево-Сийского монастыря. Монастырь воспротивился и несколько лет судился со своим архипастырем, выступая как самостоятельный собственник. Духовно-каноническое и административное подчинение архиерею не мешало монахам бороться с ним против отчуждения собственности. Даже царь с патриархом (это было в 1684-1693 гг.). не поддержали холмогорского владыку безоговорочно, и пришлось искать компромисс - обмен угодьями.
И все же церковная собственность не была лишь простой суммой отдельных владений. До XVIII века она обладала чертами своеобразного вассалитета.
Монастыри и приходской клир в вопросах землевладения могли рассчитывать на защиту и покровительство архиерея, а тот, в свою очередь,-на покровительство патриарха или, в крайнем случае, даже Собора. Последние выступали от всей полноты Церкви, представляя и защищая интересы церковной собственности в целом. В свою очередь архиереи имели право на получение части доходов монастырей и церквей (так называемая церковная дань), присваивая таким путем часть феодальной ренты подчиненных ему духовных вотчинников. Ни одно сколь-либо серьезное начинание хозяйственного и материального характера (строительство, ремонт, обновление храма и т. п.) в монастырях и приходах не начиналось без благословения архиерея. Одним словом, недвижимая собственность Церкви предстает в качестве известного единства, скрепляемого связями и традициями, свойственными лишь церковному организму. В этом смысле к ней можно применить название иерархичной.
Особенностью монастырской собственности был ее корпоративный характер, поскольку земле- и душевладение закреплялось не за конкретным лицом, а за всей монашеской братией. Такой характер монастырской собственности служил в течение веков надежным гарантом роста земельных владений, поскольку они не дробились между наследниками и, как правило, не отчуждались. Стабильность владения в сочетаний с дисциплиной труда и известным аскетизмом потребления создавали условия для превращения ряда монастырских вотчин в цветущие многоотраслевые хозяйства.
Известного церковного деятеля XVI века митрополита Московского Филиппа именуют еще и великим игуменом Соловецкого монастыря. 18 лет - с 1548 по 1566 - он руководил Соловецкой обителью. Именно при нем Соловки приобрели тот облик, который стал известен и дорог всей России.
30-летний Федор Колычев прибыл на Соловецкие острова осенью 1537 года, когда исполнилось уже 107 лет со времени основания монастыря. Сын знатного московского боярина Степана Колычева, он мог сделать блестящую светскую карьеру. Первые жизненные шаги молодого Федора шли именно в этом направлении: он был приближен к Великому Князю Василию III, а после его смерти пожалован в стольники княгиней Еленой - правительницей России при малолетнем Иване IV. Однако последовавшая затем придворная борьба сильно подорвала позиции рода Колычевых. Некоторые из них были казнены. Федор бежал из Москвы.
После длительных скитаний он оказался в рядах соловецкой братии. Игумен Алексий постриг его в монашество и нарек Филиппом. В течение 8 лет Филипп проходил многотрудные послушания: в хлебопекарне, кузнице, поварне, храме. Между тем его способности и образованность, знатность рода, нравственные достоинства делали свое дело. Филипп стал правой рукой игумена Алексия, который видел в нем своего преемника. В 1545 году Филипп в сопровождении нескольких монахов впервые покинул стены обители и совершил поездку в Новгород, где был рукоположен в иеромонаха и возведен в сан игумена.
В 1548 году, после смерти Алексия, игумен Филипп вступил в управление обителью. Размах и плоды хозяйственной и духовно-религиозной деятельности Филиппа поражают. Перечислим хотя бы основное...
Прежде всего игумен увеличил число соляных варниц, которые приносили основные доходы для развития монастыря. Соляные караваны судов шли во все северные посады и далее, в центр страны. В Новгороде и Вологде были сооружены монастырские подворья и склады.
На о. Большая Муксолма был устроен образцовый скотный двор, в соловецкие леса пущено стадо лапландских оленей, расширен тюлений промысел. Стало возможным строительство кожевенного завода, швейной и сапожной мастерских: все жившие и работавшие в монастыре, получали одежду и обувь. Монастырское хозяйство на глазах стало обрастать необходимой "инфраструктурой" - одна за другой появлялись мастерские: иконописная и переплетная, колесная и корзинная, малярная и столярная, литейная и механическая, свечная и лесопильная, кузнечная и смолокуренная. Построена двухэтажная водяная мельница.
Сооружение большого кирпичного завода с усовершенствованным производством кирпича обеспечило все грандиозные строительные задумки Филиппа: за время его игуменства были возведены 2-этажные корпуса братских келий, больничный корпус, деревянные кельи на Заяцком острове для иноков, желавших уединения. Главной святыней монастыря стали- собор в честь Успения Пресвятой Богородицы с трапезной палатой и келарской, колокольней и погребами, а также Преображенский собор. Возведенные монастырские соборы превосходили по своим размерам имевшиеся в тогдашней Руси храмы. Все монастырские постройки отличались единым замыслом и производили неизгладимое впечатление сдержанностью и ясностью композиций, величием простоты.
Бурная строительная и хозяйственная деятельность поставила вопрос об отношении к уникальной природе Соловецких островов. Под строгим наблюдением Филиппа совершались порубки леса так, чтобы обеспечить его воспроизводство. Были прорублены просеки и вымощены дороги. Все озера на Большом Соловецком острове были специальными каналами объединены в единую систему, позволившую сохранить и умножить рыбные запасы и иметь в изобилии пресную воду.
Острова стали признанным торговым и хозяйственным центром Беломорья - при входе в монастырскую гавань водружены огромные кресты-маяки, сооружены каменные пристани. Постоянно накапливался бесценный инженерно-технический опыт: хитроумные сеялки с десятью решетами, особое устройство для приготовления кваса, агрегат, моловший зерна на крупу и муку и одновременно сортировавший их, специальные блоки с воротом для подъема строительных тяжестей.
Филипп создавал среди монахов и работников особый настрой, творил своеобразную духовную атмосферу постничества и трудничества. Он стремился выявить способности каждого инока, дать возможность им реализоваться на общую пользу. Монастырь продолжал оставаться строго общежительным без индивидуального хозяйства и отдельного питания братьев. Всему переустройству Соловецкой обители Филипп придавал значение жертвенного и святого дела. Когда в 1561 году затонули во время шторма суда, везшие на Соловки известь, то имена погибших скромных тружеников-строителей как монахов (Васиан и Иона) так и бельцов (Иоанн и Лонгин) были окружены молитвенным почитанием, а впоследствии они были канонизированы.
Игумен разыскал священные реликвии - крест и икону Савватия и Псалтырь Зосимы -и создал вокруг них обстановку всеобщего поклонения, показывая, как важна видимая и невидимая связь всех поколений живших, трудившихся и молившихся на Соловках.
Сам Филипп, несмотря на огромную занятость хозяйственными делами, не забывал о необходимости молитвенного уединения и безмолвия и, как отмечают его биографы, нередко уходил на берег безымянного озера в двух с половиной верстах от монастыря. В обители создается богатейшая "книгохранительная палата" -одна из древнейших русских библиотек. Здесь скапливаются важнейшие памятники литературы того времени. Соловецкими списками произведений древнерусской литературы широко пользовались и пользуются отечественные и зарубежные историки и литературоведы.
Не часто Филиппу приходилось оставлять Соловецкие острова. Лишь дела исключительной важности толкали его на это. Так, в 1550-1551 гг. он был участником Земского и Стоглавого соборов в Москве, ставших яркими событиями века. Участие в соборах игумен использовал для получения большой помощи монастырю от царя, для поисков зодчих и специалистов, пожертвований и вкладов. Через 15 лет после соборов игумен Филипп вновь выехал в Москву по царскому указу - на этот раз навсегда. Он был возведен на престол Московских митрополитов, но занимал первосвятительскую кафедру недолго. Судьба уготовила ему мученический венец. В 1568 году митрополит был приговорен Иваном IV, не выдержавшим публичных выступлений святителя против ело жестокостей, к пожизненному заключению, а через год Филипп был задушен Малютой Скуратовым. С. М. Соловьев писал: "В страшную эпоху кровавой борьбы и насилий ...самый отдаленный на Севере монастырь Соловецкий выслал в Москву в митрополиты своего игумена, который не усомнился подать голос за милосердие".
В 1652 году при патриархе Никоне митрополит Филипп (Колычев) - великий игумен Соловецкого монастыря - был причислен к лику святых.
Оценивая хозяйственную деятельность крупных монастырей-вотчинников, следует отметить, что она имела не только (а порой и не столько) экономический эффект. Главные ее плоды лежали в сфере духовной. Тысячи монахов, послушников, трудников были крестьянами. Вот почему в отличие от начальных этапов христианизации Севера, когда акцент делался на миссионерство, монашество XVI-XVII веков воздействовало на окружающий мир прежде всего своим созидательным трудом по устроению монастырского хозяйства и возведению храмово-жилых комплексов. В глазах земледельца-труженика, знавшего цену труду на скупых северных землях, ладное и разумное хозяйство православных обителей, было сильнейшим аргументом в пользу веры. А тот факт, что под монашескими рясами безошибочно угадывалось крестьянское происхождение, лишь утверждало окружающий деревенский мир в мысли о непоборимой силе труда, соединенного с верой и молитвой.
С последних десятилетий XV века не только монашеские корпорации, но и все мыслящее российское общество горячо обсуждало проблему монастырских имуществ. Накопление земельных владений с крестьянами, денег и драгоценностей, одним словом-"стяжательство"-вызывало неоднозначное отношение. Болезненно реагировали на это и крестьяне, вступавшие с многими монастырями в затяжные и острые конфликты.
В рядах монашества оформились две позиции. Иосифляне, получившие такое название по имени их идеолога Иосифа Волоцкого, игумена Волоколамского монастыря под Москвой, видели в накоплении церковных богатств верный путь к повышению роли церкви в обществе, средство для укрепления ее религиозного воздействия и нравственного авторитета. Их оппоненты -нестяжатели-не видели в накопительстве пользы, а полагали, что сила монашества в высокой духовности, в образцах святости, которые должны давать иноки грешному миру. Нестяжатели были противниками сосредоточения в руках монастырей недвижимой собственности и даже предлагали конфисковать монастырские земли. Они справедливо указывали, что богатства развращают братию.
Нестяжательство зародилось в северных монастырях. Его идейным центром стал Кирилло-Белозерский монастырь и группа прилегавших к нему мелких монастырей и пустынь.
В немалой степени это было определено традициями, заложенными преподобным Кириллом, личность и дела которого удивительны и занимают особое место в истории Русской церкви. Москвич, представитель видного рода, Кирилл (в миру Косма) с молодости до 60-летнего возраста был в братии Московского Симонова монастыря. Прошел там долгий и трудный путь, вобравший в себя годы тяжелого труда, строгого поста и непрерывного учения. И вот, когда, казалось, его иноческий подвиг по заслугам увенчан высокой честью, - он, седобородый старец, стал архимандритом этой почтенной обители - Кирилл внезапно покинул Москву и ушел в Белозерье. Там начал все сначала - с пустынножительства. Он, как повествует его житие, вырыл землянку, водрузил крест, привлек к себе верных братьев из Симонова монастыря и в 1397 году построил храм в честь Успения Пресвятой Богородицы. Несмотря на почтенные лета, Кирилл много трудился сам, заготавливая лес и участвуя в строительстве.
Отличительной чертой монастыря, ставшего общежительным, был строгий устав: в церкви никто не смел беседовать, за общую трапезу в полной тишине садились каждый на свое место по старшинству, братья не могли получать писем или подарков, не показав их Кириллу, ни одно дело не начиналось без его ведома. И главное: ни у кого не было никакой собственности, в кельях ничего, кроме икон и книг не держали. У всех было свое послушание, исполнение которого непременно контролировалось.
Постепенно у монастыря появилась своя недвижимая собственность в виде значительных земельных владений. Однако Кирилл следил за соблюдением должного равновесия, не допуская чрезмерного увлечения накопительством. Он старался создать атмосферу аскетизма и духовности. В монастыре стала накапливаться библиотека, некоторые книги переписывал сам отец-настоятель.
Умер Кирилл в 1427 году на 90-м году жизни, но заложенные им традиции продолжали жить в рядах его учеников. Когда в 70-е годы XV века монастырские власти чересчур увлеклись накопительством и год за годом добивались от великого князя Ивана III новых и новых грамот на земельные владения, старые монахи не выдержали и в 1483 году покинули монастырь. Они объявили, что "предания святого Кирилла попираема и отметаема". Уход старцев произвел такое сильное впечатление, что в конфликт вмешался местный белозерский князь Михаил. Был сменен игумен монастыря, а старцы-нестяжатели вернулись в свои кельи.
Примерно в эти же годы стал известным и преподобный Нил Сорский (по имени реки Соры в Белозерье). Постриженник Кирилло-Белозерского монастыря, он объездил весь православный Восток-был в Палестине, изучал монашескую жизнь в знаменитых монастырях Афона. Именно по образцу последних он, возвратившись, основал и свой скит. Его насельники должны были питаться трудом своих рук, избегать вещелюбия. Владение вотчинами отрицалось. Истинного монаха, считал Нил, ничто не должно привязывать в этой жизни. Братия скита расселилась в лесу, в отдельных кельях вокруг небольшой деревянной церкви, в которую по воскресным и праздничным дням собирались на суточное богослужение. В остальные дни каждый молился и трудился в своей келье. Уходить из скита не разрешалось ни под каким видом.
Сам Нил отличался крайней нестяжательностью: не имел ничего, кроме книг. Он в совершенстве овладел идеями и техникой внутреннего психологического сосредоточения, призывал непрерывно бороться с ненужными помыслами и страстями. Только таким путем -верил Нил-в душе рождается мир, в уме-ясность, в сердце-сокрушение и любовь.
В 1490 и 1503 годах Нил Сорский участвовал в заседаниях церковных соборов, отстаивал идеи нестяжателей. И хотя они не получили общей поддержки, так и оставшись достоянием своеобразной группы монастырской средневековой интеллигенции, аскетов и мистически настроенных иноков, они сыграли большую роль в дальнейших судьбах христианства на Руси. Они способствовали выделению среди монашества особого слоя-очень редкого и тонкого-выдающихся подвижников, аскетов, старцев, наставников, составивших уникальное духовно-нравственное наследие отечественного православия.
Но вот парадокс: очаг нестяжателей-Белозерье- после смерти преподобного Нила, его единомышленников игумена Гурия Тушина, Вассиана Патрикеева и других-уже во второй половине XVI века становится местом, где практическая и хозяйственная деятельность монастырей возобновляется с многократной энергией. Кирилло-Белозерский монастырь становится одним из самых богатых. Его трижды посещает царь Иван Грозный, сюда буквально рекой льются дорогие вклады, на него работают десятки тысяч крестьян. Однако очаги нестяжательства не погасли-время от времени они с новой силой возгорались в скитах и малых монастырях Севера. На их молитвы и заступничество народ православный надеялся с особой верой.
История почти не сохранила сведений о малых монастырях, затерявшихся в глубинных уголках Севера. По-видимому, их было несколько десятков. Некоторые из них, просуществовав век-полтора, исчезали почти бесследно, оставив после себя в исторических источниках лишь одно-два упоминания. Чаще всего такие малые монастыри и пустыни возникали в черносошных волостях, вдали от городов, больших монастырей и церковных центров.
Вчитаемся в те скупые строки документов XVII века, где сохранились хоть какие-то сведения о некоторых из малых монастырей.
1561 г. - "В Каргопольском уезде волость Тихменга на речке на Тихмонге. А в ней погост. А на погосте церковь Никола чюдотворец да теплая церков Введение пречистые. На погосте ж: двор- поп Борис, двор - проскурница Татяна, да II келеи, а жывут в них старцы черные".
1561 г. - "На усть реки Золотици погост. На погосте церков Никола чюдотворец. На погосте ж в кельи черной поп Еоустратей да пять келей. А в них живут старицы".
1646 г. - "Монастырь Спаской Сойгинской, а на монастыре церковь во имя Преображения Господа нашего Иисуса Христа, да церковь Рождества Пресвятой Богородицы древяны шатровые, а в церквах образы и книги, и свечи, и ризы, и сосуды церковные, и колокола, и все церковное строение монастырьское и вкладчиков: а слуг в монастыре и детенышев, и крестьян нет, тружаютца в монастыре вкладчики Еренского уезду государевы крестьяне розных волостей, а в деревнях половщики. А на монастыре келья черного попа Васьяна, да келья келаря Нектария, да келья казенная, да 5 келей пустых...".
Очевидно, что такие монастыри могли оформляться вокруг некоторых приходских храмов. Здесь образовывались своеобразные общины "старцев" или "стариц". Ими могли стать и те бобыли и нищие, которых повсеместно упоминают писцовые и переписные книги живущими в кельях близ сельских церквей. Вполне вероятно, часть из них имела законное пострижение от игумена или строителя какого-нибудь местного монастыря.
Эти малые монастыри были наиболее близки крестьянству. Их жизнь определялась волей и традицией местного "мира". Содержали их всем обществом.
Время от времени кто-то из благочестивых крестьян мог завещать или "вкладывать" в такую обитель что-либо из своей недвижимости: пожню, земельный участок, амбар и т. п. Тогда у обители появлялись собственность, но распоряжался ею скорее всего местный церковный староста, видя в ней часть владений приходской церкви. Даже внешний вид такой обители сильно отличался от тех знакомых нам по более поздним временам монастырских комплексов из величественных белостенных храмов, окруженных каменными стенами. Чаще всего это было несколько небольших келий-избушек, теснившихся неподалеку от приходского храма. Для окружающего крестьянского мира такой монастырь не был обузой, более того-он представлял своего рода местную богадельню, где могли получить кров и пищу одинокие и престарелые.
Иной вариант представляли малые монастыри типа упомянутого выше Спасо-Сойгинского, основанного в 1539 году монахом, коми по национальности, Симоном в низовьях Вычегды. В хозяйстве монастыря числилось 5 дес. пашенной земли, мельница, хозяйственные постройки. За ним было закреплено 8 крестьянских дворов с 10 дес. пашни и сенокосными угодьями. Однако монастырь временами приходил в упадок (такой факт зафиксировала и писцовая книга 1646 года), и тогда жизнь в нем сохранялась благодаря вкладчикам, становившимся фактическими хозяевами положения. Переселившиеся в малый монастырь, соединив свое (может быть, пошатнувшееся) хозяйство с возможностями монастыря, они достигали обоюдной выгоды.
Малые черносошные монастыри Севера, как нам представляется, были уникальной страницей истории монашества, к тому же их эпоха-XVI-XVII столетия -сравнительно недолговечна. Новые времена сделают невозможным их существование.
Удаленность Севера от центра российской государственности способствовала тому, чтобы в течение XV-XVII веков ряд местных монастырей по поручению светской и церковной власти выполнял различные административные, финансовые и военно-оборонительные функции и поручения.
В Двинском крае такую роль в XVII веке играл, например, Сийский монастырь. Новгородский митрополит и московский патриарх предоставили Сийскому игумену Ионе, а затем Феодосию внушительные права по надзору за местным краем: контролировать сбор дани, следить за церковным благочинием и жизнью духовенства, производить в некоторых случаях суд по духовным делам.
Соловецкий монастырь с конца XVI века был центром военной обороны Поморья. Здесь дислоцировались стрельцы, находились склады вооружения и боевых припасов. Монастырь в течение ряда веков отражал нападения врагов, вступал в дипломатические переговоры, был важной политической силой Беломорья.
Такую же роль в Белозерье играл Кирилло-Белозерский монастырь-крепость. Здесь на богомольях бывали московские великие князья с великими княгинями, позднее-цари с царицами. Известна большая роль кирилловского игумена Трифона в княжеской междоусобице середины XV века. Он решился на смелый шаг: снял со свергнутого и ослепленного московского князя Василия II Темного крестоцеловальную клятву "не искать более престола московского" и благословил на возобновление борьбы за великое княжение. В 1612 году монастырь выдержал осаду и штурм польских интервентов, внеся немалый вклад в перелом войны и близкое завершение Смуты.
В вологодских землях аналогичное место занимал Спасо-Прилуцкий монастырь-крепость. Здесь бывали Василий III и Иван IV. Прилуцкие игумены присутствовали на соборах 1598 и 1613 годов, когда происходило избрание на царство: в первом случае-Бориса Годунова, во втором-Михаила Романова. В 1812 году мощные стены монастыря хранили ценности кремлевских соборов.
Втягивание монастырей в большую политику имело своим следствием и еще одну страницу их истории, весьма мрачную, а подчас и трагическую. В XV- XVIII веках едва ли не все опальные политические и церковные деятели России становились их узниками.
В XVI веке в Кирилло-Белозерский монастырь Иван Грозный ссылает под присмотр братии многих знатных узников-бояр Шереметьевых, князей Воротынских и Шуйских, московского митрополита Иоасафа.
В начале XVII века, во времена Смуты, в Антониево-Сийском монастыре, как уже упоминалось, содержался под присмотром Федор Романов. Его жена (в монашестве-Марфа) ссылалась в небольшой монастырь у Онежского озера. Их сын Михаил-будущий царь-был помещен вместе с теткой в Горицком женском монастыре на р. Шексне.
Патриарх-реформатор Никон. С крупнейшими северными монастырями связаны его жизненный взлет и падение. В 30-летнем возрасте он на Соловках, в Анзерском скиту, принял монашество, был игуменом Кожеозерского монастыря, отсюда начиналось его восхождение к патриаршему престолу. Последние же 15 лет жизни проведены им в заточении в Ферапонтовой и Кирилло-Белозерском монастырях.
В Ферапонтовой монастыре содержался опальный патриарх-реформатор Никон. А. В. Карташев писал: "В Ферапонтове привезли Никона в декабре 1666 г. Мрачное время на севере. Поместили узника в больничной келье. Никон пишет об этих кельях:
"...смрадные и закоптелые, еже и изрещи невозможно" Окна за железными решетками. Выход из кельи запрещен. Приставлена стража И с ней запрещено разговаривать. Строгий тюремный режим. В январе 1667 года, когда собор московский еще не кончился, Никон пишет царю: "Ты просишь у меня благословения, примирения, но я даром тебя не благословлю, не помирюсь. Возврати из заточения, так прощу". Но время великий целитель. На Пасхе 1668 года Никон согласился послать благословение царю. Пил на разговенья за здоровье царской семьи. Но правда и царь Алексей мучился строгостью последствий суда над Никоном. Приказал отстроить в монастыре новые кельи для узника, разрешил общение с насельниками монастыря и даже с богомольцами... С лета 1672 года царь разрешил Никону выходить из кельи, прогулки на воле около монастыря, хозяйственно самообслуживаться, без ограничений читать книги. Кельи были расширены. Никон опять стал принимать посетителей, раздавать им милостыню, лечить болящих... Но враги продолжали бояться и ожесточаться. Один из них с 1674 года стал патриархом. Это-патриарх Иоаким (Савелов). Он даже вновь повернул к тюремному режиму положение Никона. ...Постановили перевести узника в Кириллов монастырь и "держать к нему всякое призрение к обращению его и к покаянию прилежно, а на злые дела его не попускать". Никон был переведен в Кириллов и опять помещен в закоптелой дымной келье, из которой ему не разрешено никаких выходов, кроме церкви, а равно и к нему никому никакого доступа. Лишен был Никон и бумаги, и чернил... Царь Федор обратился с просьбой к восточным патриархам о прощении Никона. Не успела эта долгая процедура дать результат, как из Кириллова получилась весть, что Никон тяжко болен. Тогда царь своей властью приказал везти Никона в Воскресенский монастырь. Везли его уже по Волге и были против Толгского монастыря под Ярославлем, как 17 августа 1681 года Никон скончался".
В тюремных казематах Соловецкого монастыря отбывали пожизненное заключение соратники Мазепы, декабристы, два графа Толстых. Узников здесь было особенно много. Само расположение монастыря, размещенного на островах (так же, как, впрочем, и Спасо-Каменного на Кубенском озере, Валаамского на Ладоге и др.) превращало его в идеальное место заключения. В XVIII-XIX веках в монастырских тюрьмах стали размещать раскольников, сектантов, убийц и преступников.
Даже в топографии и архитектуре этих монастырей тюремным помещениям отводился особый "сектор".
"В одном из промежутков между циклопическими стенами Соловецкого монастыря, складенными из громадных диких камней, и стенами жилых монастырских строений, в северо-западном углу, приютилась отдельная палата каменная и двухэтажная. Весь этот угол отгорожен высокой каменной стеной. Часть палаты занята была казармами караульных солдат, присылаемых на определенное время из Архангельска с офицером, другая часть - арестантскими, 12 чуланов существовали издавна в нижнем этаже очень старинного здания, построенного еще в 1615 году. 16 новых чуланов прилажены были и в верхнем этаже в 1828 году, а в 1842 году тюрьма увеличилась надстройкою третьего этажа, который и делает ее видною богомольцам из-за стен. Для солдат и офицеров было построено отдельное здание. До того времени мест заключения было несколько: у Никольских ворот, у Святых ворот, под крыльцом Успенского собора, и в башнях: западной и на восточной стороне (у Архангельских ворот). Все были неудобны, но главное неудобство признано было в их разбросанности, не дозволявшей правильного надзора и требовавшей многочисленной стражи. Из стен начали перемещать в подвальные этажи монастырских корпусов. Явились таким образом тюрьмы: Келарская, Успенская, Преображенская (по церквам). Некоторые тюрьмы носили название по фамилиям заключенных; таковы Головленкова и Салтыковская. Иных узников не помещали в тюрьмы: так, один священник Симеон жил в хлебне, прикованным на цепь, и в таком виде месил братские хлебы; иные весь день были на воле в оковах и без них, но на монастырских черных работах. Наступило строгое время преследования за всяческие убеждения, в том числе и за религиозные, ввиду развития сект скопческой, молоканской и духоборческой. Основателями этих сект наших рационалистов и были впервые оживлены новые соловецкие чуланы, похожие более на собачьи конуры. Соловки стали второю по счету живою могилой после таковой же, приспособленной в городе Суздале, в тамошнем Спасо-Евфимиевом монастыре.
...В северо-западном углу крепости, носившей исстари название "корожной", находились и исторические "земляные тюрьмы", уничтоженные и замуравленные в Соловецком монастыре по синодскому указу еще в 1742 году. Соловки дают об них наглядное понятие: это были ямы на целую сажень глубиною, обложенные кирпичом и покрытые сверху дощатой настилкой, на которую была насыпана земля. В такой крыше была прорублена дыра, называвшаяся дерзким именем двери, запиравшаяся, впрочем, замком после того, как опускали туда самого заточника или пищу ему. Пол устилался соломой, и не было даже тех кирпичных лежанок, которые приделывались к стенам в качестве кроватей или диванов..." Таковы впечатления писателя С. В. Максимова после посещения им Соловков в 1856 году.
Война, политика, заточение опальных и преступников-все это далеко уводило некоторые монастыри от изначальных целей и идеалов. Однако, как не выкинуть слов из песни, так и не вычеркнуть эти страницы из прошлого северно-русских монастырей. Мир втягивал их в водоворот своих страстей и проблем, оставляя в судьбах монастырей следы эпох-смутных и героических, жестоких и благородных.
Каждый монастырь по мере своих возможностей был центром православной культуры. В этом смысле особую ценность представляли монастырские книжные собрания. Без преувеличения можно считать, что в XVI-XVII веках самые крупные книжные собрания Севера были именно в монастырях. Уже в начале XVII века в Кирилло-Белозерском монастыре было более тысячи книг, печатных и рукописных, а к концу века их количество удвоилось, около полутора тысяч книг было на Соловках, около четырехсот насчитывал в своей библиотеке Ферапонтов монастырь, около шестисот-Павло-Обнорский и т. д. Исследователи книжной культуры полагают, что самым распространенным типом монастырской библиотеки Севера в ту пору были книжные собрания в пределах от 100 до 350 книг. Книги покупались и "вкладывались". Вкладчиками почитали за честь быть цари и князья, митрополиты, и епископы, богатые купцы и бояре. Важно и то, что во многих монашеских обителях книги воспроизводились, т. е. переписывались. В Соловецком монастыре в середине XVII века существовала книгописная мастерская, изготовлявшая различные книги житий святых на продажу и для раздачи. Иногда монастыри приглашали по договору известных книжных мастеров-переписчиков: монахов, дьячков, писцов. В духовной культуре Севера оставили свой след выдающиеся книжники- игумены Кирилло-Белозерского монастыря Ефросин и Гурий, игумены Сийского монастыря Феодосии и Никодим, соловецкий книжник Сергей Шелония и др.
Наряду с переписыванием и копированием, создавались новые литературные произведения, основанные на местных фактах; особенно часто писались книги-жития местных святых, основателей монастырей- Зосимы и Савватия, Антония Сийского, Кирилла Белозерского, Димитрия Прилуцкого, а также митрополита Филиппа, Прокопия Праведного Устюжского и др.
Исследовальницей монастырских библиотек Севера М. В. Кукушкиной установлено, что в XVI-XVII веках образованная среда монашества чутко следила за современной исторической публицистикой, отражавшей текущие события. Монастырские книжники делали списки с переводных литературных текстов, переписывали в свои келейные книги отдельные злободневные современные повести. Поэтому было бы неправильно утверждать, что литературное развитие XVII века шло мимо монастырей. Естественно, что, как и в прошлые века, культовая деятельность монастырей определяла интересы их насельников, и поэтому в сборниках всегда преобладала церковно-назидательная тематика. Важно то, что монастырские книги не являлись лишь предметом келейного или богослужебного чтения и почитания. Были обычаи их коллективного чтения в соборах и на трапезах, книги выдавались "читателям в пользу"-все это содействовало превращению книги в источник знаний, раскрывало общественно-духовное назначение монастырского книговладения.
Монастыри XVI-XVII веков накапливали редкие коллекции произведений прикладного искусства: резьбы по дереву, ювелирных изделий, чеканки, лицевого и орнаментального шитья. Чаще всего они были вкладами или выполнялись известными мастерами по монастырскому заказу. Однако в некоторых обителях возникали и свои художественные школы. К ним можно отнести прославленную в XVI веке мастерскую княгини Ефросиньи Старицкой-тетки Ивана Грозного, которую он заточил в женский Воскресенский Горицкий монастырь на Шексне. Мастерицы создавали плотное, с почти неразличимыми стежками шитье, создающее полное ощущение живописного изображения. Творчество этих безымянных вышивальщиц оказывало сильное влияние на развитие русского художественного шитья на протяжении многих десятилетий.
Накапливаемые в монастырских стенах высокохудожественные произведения прикладного искусства в сочетании с иконописью и фресками, с выразительными архитектурными памятниками деревянного и каменного зодчества создавали ту неповторимую историко-культурную среду православного монастыря, в которой, казалось, материальное поднималось до духовного, а духовное пропитывало материальное.
Монастыри Русского Севера, во множестве существовавшие в этом крае, к концу XVII века состояли в тесной и органической взаимосвязи. В первую очередь она была вызвана духовным преемством одних обителей от других.
В. О. Ключевский с присущим лишь ему изяществом изложения и образностью примеров так описал генетическое родство северно-российских монастырей.
"Если вы проведете от Троицкого Сергиева монастыря две линии одну по реке Костроме на реку Вычегду, другую по Шексне на Белоозеро, этими линиями будет очерчено пространство, куда с конца XIV века, усиленно направлялась монастырская колонизация из монастырей центрального междуречья Оки-Волги и их колоний. Небольшие лесные речки, притоки Костромы, верхней Сухоны и Кубенского озера, Нурма-Обнора, Монза, Лежа с Комелой, Пельшма, Глушица, Кушта унизывались десятками монастырей, основатели которых выходили из Троицкой Сергиевой обители, из Ростова (св. Стефан Пермский), из монастырей Каменного на Кубенском озере и Кириллова Белозерского. Водораздел Костромы и Сухоны, покрытый тогда дремучим Комельским лесом, стал русской заволжской Фиваидой. Движение шло полосами по рекам, не соблюдая географической последовательности, делая широкие скачки от Троицкого Сергиева монастыря к Белоозеру (монастырь Кирилла Белозерского), а с Белоозера прямо на Соловецкий остров, сливаясь с боковым течением, шедшим туда же к Белому морю из Новгорода. Во второй половине XV века монастырская колонизация перешла из Белозерского края в бассейн реки Онеги; постриженник Кириллова монастыря преп. Александр Ошевнев поставил Ошевенский монастырь к северу от Каргополя, на притоке Онеги, получив пособие от родителей, а между тем еще в 1429 году более ранний постриженник того же монастыря- Савватий поставил первую келью на Соловецком острове, где вскоре после его смерти выходец из Новгорода Зосима устроил знаменитый беломорский монастырь. Колония более ранняя иногда уходила в известном направлении дальше позднейших. В промежутках между метрополиями и этими ранними колониями и между полосами колонии оставалось много углов, столь же пустынных, как и дальнейшие пространства, в которые еще не проникала ни крестьянская, ни даже монастырская колонизация. Выходцы из разных монастырей в своих пустынных поисках обращались по временам и к этим обойденным промежуточным захолустьям. Так продолжалось дело и в XVI веке. В переставших дремать, но все еще глухих лесах по Шексне и ее притокам, по Костроме с Нурмой-Обнорой, по Сухоне с ее притоками Песьей Деньгой и Маркушей появляются новые монастырские точки. Старые метрополии высылают сюда новые колонии; иные колонии в свою очередь становятся деятельными метрополиями. Основанный в конце XV века на реке Нурме монастырь преп. Корнилия Комельского, выходца из обители преп. Кирилла Белозерского, в XVI веке выдвинул основателей 6 новых монастырей на берега Обноры, Белоозера, притока Шексны Андоги и даже Сойги, притока Вычегды. Неведомый инок Пахомий, вероятно, в самом начале XVI века далеко оставил за собой Шексну и по Онеге продвинулся за Каргополь, поставив в 50 верстах от него к ceверу монастырь на реке Кене, а постриженник пахомиев двинский крестьянин Антоний передвинулся на Двину под Холмогоры и в78 верстах от них к югу основал среди озер на притоке Двины Сии Сийский монастырь".
Это родство в немалой степени усиливалось и тем, что основные очага монастырей находились в районах Севера, традиционно связанных друг с другом мощными речными магистралями, озерами и волоками. Группа вологодских монастырей-самых многочисленных и тесно расположенных-по Сухоне была связана с Устюжско-Соль-Вычегодским кустом монастырей, а он в свою очередь-по Двине с монастырями нижнего Подвинья и Беломорья. Беломорские обители по р. Онеге выходили к Каргополю, а по Выгу - к группе монастырей и пустынь Прионежья, от которых уже открывался путь к монастырям Приладожья и Олонецкого края. Еще один мощный очаг православного монашества-Белозерье-был как бы связующим звеном между вологодским очагом и новгородскими монастырями. Цепь замыкалась, и возникало грандиозное кольцо монастырей, охватывавших европейский Север России. Крупнейшие и известнейшие обители располагались по его окружности. Внутри же кольца и за его пределами, на периферии, россыпью располагались малые монастыри и пустыни.
В каждом из основных очагов возникала специфическая иерархия, принятая лишь в мире православных монастырей.
Монастыри отличались друг от друга настоятельством: одни могли возглавляться архимандритами, другие-игуменами, третьи-строителями (иеромонахами, иеродиаконами, монахами). Игуменское настоятельство было выше строительского, а ранг архимандрии -выше, чем игуменство. Поэтому архимандриям как старшим поручался надзор над близлежащими монастырями, точно так же игуменам-над соседними пустынями. Старший опекал, но и-при необходимости- помогал и защищал младшего.
Исследователь Г. Прошин, характеризуя типы православных монастырей, отмечает: "Наконец, к числу монастырей принято относить монастырские подворья и архиерейские дома. И то, и другое правильно лишь формально. Подворье - это своеобразное хозяйственное представительство монастыря в каком-либо городе. Обычно это склад товаров, контора и пр. Представительствовали один-два монаха. Не всякое подворье имело свой храм. Подворью присущи и более тонкие "дипломатические" функции в "высших сферах". Из 48 монастырских подворий, официально существовавших в предреволюционный период, 25 находилось в Петербурге, а из остальных большая часть - в Москве". Добавим лишь, что в XVIII веке подворий было значительно больше.
Существовали также монастыри приписные, т. е подчиненные какому-либо крупному монастырю, лишенные самостоятельности. Среди них часто встречались пустыни (особо уединенные небольшие монастыри) и скиты (как бы филиалы крупных монастырей; было принято, что в скитах проживали схимники, отшельники, т. е. те из братии, кто взял на себя особо строгие обеты).
Различались монастыри и по юрисдикции. Абсолютное большинство из них подчинялось архиерею той епархии, в пределах которой размещалось. Особняком стояли так называемые ставро-пигиальные монастыри, подчиненные непосредственно патриарху. Среди них - Соловецкий монастырь, во главе которого стоял наместник патриарха в сане архимандрита. Ставропигии выводились из непосредственной юрисдикции епархиальных архиереев.
Женские монастыри все возглавлялись игуменьями.
Бывали между монастырями и различия, понятные лишь немногим: например, знаки отличия, данные настоятелю в качестве особой привилегии. Так, архимандрит Спасо-Прилуцкого монастыря под Вологдой с 1651 года обладал правом служения в жемчужной митре и в стихаре (обычно-архиерейские знаки отличия), а с 1727 года получил право иметь сулок (посох с особым двойным покровом) и служить на ковре. В монастырской среде подобным знакам отличия всегда придавалось большое значение.
Наконец, существовали монастыри общежительные и необщежительные. Они различались внутренним уставом. "Общежительный монастырь-это монашеская община с нераздельным имуществом и общим хозяйством, с одинаковой для всех пищей и одеждой, с распределением монастырских работ между всей братией; ничего не считать своим, но все иметь общее- главное правило общежития",-писал Ключевский. Таких монастырей было сравнительно немного.
В рамках какого-либо очага (Подвинье, Белозерье, Вологда и т. д.) между монастырями складывалось своего рода "разделение труда". Один-два монастыря определяли лицо региона, авторитет его монастырей (Соловки, Антониево-Сийский, Спасо-Прилуцкий, Кирилло-Белозерский, Александро-Свирский и т. д.). Всегда находились одна-две обители, кои брали на себя роль местного "исправительного учреждения", куда епархиальные власти натравляли отбывать наказание провинившихся клириков (Николо-Корельский, Спасо-Каменный и др.) Женские монастыри имели функции "художественной мастерской", снабжая храмы и монастыри округи изделиями своих мастериц. Находились обители, где возникал центр местного иконописания, книгописания и т. д. Как правило, один-два монастыря отличались особой строгостью порядка. В каждом очаге обязательно были тихие пустыни, где могли духовно возрастать старцы-наставники, а также отдохнуть на покое после многолетних трудов почтенные настоятели. Разумеется, специально такого распределения обязанностей никто не организовывал, и в известной степени оно довольно условно, зыбко, но тем не менее его наличие просматривается в действительности севернорусских монастырей.
В заключение отметим, что при всех различиях и особенностях, складывавшихся в довольно яркую и многоцветную картину, в старой допетровской монастырской традиции Севера было то общее, что роднило всех, независимо от иерархических и прочих отличий. Речь идет о том, что основу братии здесь всегда составляли крестьяне.
Известно, что монашеский клобук как бы уравнивал всех: и бывшего боярина, и бывшего купца, и вдового попа, и крестьянина. И несмотря на некоторую условность этого равенства, представителям непривилегированных сословий в рамках церковного служения открывалась более вероятная, чем на ином поприще, возможность достичь определенной высоты положения. К северным монастырям, удаленным от больших городов и окруженным крестьянским миром, это замечание имело самое прямое отношение. Здесь не редкостью было быстрое продвижение крестьян по ступеням монашеской иерархии. Принимая монашеский постриг в зрелом и работоспособном возрасте, грамотный и толковый крестьянин со временем становился казначеем, келарем, управителем монастырских вотчин, оставаясь при этом по-крестьянски осторожным и бережливым, трудолюбивым и рачительным, упорным и расчетливым. В случае же принятия священного сана такой крестьянин вырастал и до настоятеля - игумена, архимандрита.
В идеале жизнь монаха должна быть наполнена молитвой, постом и трудом. Этому способствовал и особый ритм внутримонастырского бытия.
В час или два ночи вдоль братских келий проходил монах-"будиленный" и стучал в двери. Раздавался его печальный напев: "Пению время, молитве час, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!" Через несколько минут братия собиралась в храме-начиналась служба полуношницы. В полумраке, в чинной тишине все по очереди подходили к отцу настоятелю и получали благословение на день грядущий.
Затем монахи расходились и оставались наедине с собой. В эти утренние часы они творили "келейное правило": читали молитвы и совершали поклоны- каждый по своим силам и усердию. Шла неспешная беседа с Богом. Пренебречь этой утренней молитвой- большой грех.
Молитвой была наполнена каждая минута и час жизни инока. Своими, особыми молитвами начиналось и завершалось любое его действие и состояние: сон и труд, болезнь и выздоровление, трудовое послушание и отдых, прием пищи и пост, серьезный разговор и шутка, пребывание в новом помещении и выход за стены обители. Словами молитвы он учился и выражать свои чувства: радости и горя, восторга и недоумения, страха и прощения. Непрерывная молитва становилась потребностью, формировала состояние особой внутренней сосредоточенности, отстраненности от всего лишнего, суетного и малозначительного. Инок становился как бы "не от мира сего". Опытный монах именно в молитве получал духовное утешение и ощущение полноты жизни.
Часов в пять колокол вновь собирал иноков в храм, на литургию. Затем-(братская трапеза, и каждый шел на место своего послушания, определенного отцом настоятелем.
Монахи-священники (иеромонахи) и монахи-диаконы (иеродиаконы) расходились по монастырским храмам и совершали для многочисленных паломников и прихожих богомольцев богослужения, исповедовали, наставляли, творили заказные молебны и т. д. Им помогали "клиросные" монахи - пономари и певчие.
Особое послушание несли схимники, уединенно проживавшие в отдаленных скитах - малых филиалах большого монастыря, К ним шли за духовным советом, у них учились борьбе с грехом и соблазном.
На выпечку просфор отправлялись "просвиренные", на колокольню-"звонари", к монастырским воротам- "вратарники".
Большую группу составляли "служебные" монахи, надзиравшие за различными отраслями ("службами") внутримонастырского хозяйства: "житники", "кузнишные", "конюшенные", "хлебодары", "сушиленные", "поваренный", "рухлядные", "гостинные", "погребные", "чашники" и др. "Нарядчики" определяли дневной "урок" (объем дел) работникам по найму и проверяли его исполнение.
Те из монастырей, которые обзавелись большими земельными владениями в различных уездах Севера, выделяли из своих рядов "посельских старцев"; они ведали отдельными селами и надолго выезжали туда.
Были также монахи-"больничные", ухаживавшие за больными и престарелыми. Некоторые из них являлись хорошими врачевателями. Престарелые и больные монахи от послушания освобождались.
Вместе с монахами трудились послушники, бельцы-трудники, т. е. пребывавшие в монастыре либо "на исправлении" по решению церковного суда, или же по личному обещанию (обету). Имели задания и направленные сюда архиереем на определенный срок провинившиеся приходские священники и причетники.
Итак, братия - при деле.
В полдень колокол собирает всех на трапезу. Она никогда не была просто общим обедом, а представляла из себя сложный ритуал, соединявший усвоение пищи материальной с пищей духовной, поощрение за труд во славу Божию с наказанием за проступки. Нередко в трапезную приглашались богомольцы и гости обители.
Из воспоминаний писателя Ивана Шмелева (1873-1950) о трапезе в Валаамском монастыре, где он побывал в последние годы XIX века.
"Я вхожу в трапезную. Длинная невысокая палата, своды. Вижу длинные-длинные столы, простые, непокрытые, и на них чинными рядами миски, светлые липовые ложки, белые ручники, холстинные, накрывающие попарно миски, - все ровными, ровными рядами, - солоницы, оловянные уполовники, приземистые широкие сосуды-чаши, будто из тускло-старинного серебра, налитые бордовым квасом с плавающими, как утечки, ковшами, темные ломти хлеба, и эти белоснежные ручники-холстины, похожие на крылья чаек...- так мне напоминает былинные "браные" столы и что-то близкое и родное мне... - рабочие праздничные столы нашего старого двора в далеком детстве? Пахнет густо и сладковато-пряно- квасом и теплым хлебом. Вдумчиво-сокровенно смотрят с пустынных стен - благословляют преподобные подвижники в черных схимах.
Молитву уже пропели. Братия чинно сидит за столами в глухом молчании ...Я прохожу рядами темных, немых столов, взирающих в строгой тишине, и нахожу местечко рядом с бедными старичками-олончанами. Против меня сидят притихшие питерцы-извозчики, ехавшие на пароходе с нами. Они знакомо моргают мне, как будто хотят сказать: "Здесь, брат, не поговоришь... строго здесь!". За старичками-олончанами сидит тощий монах, глядит в пустую мисочку, не поднимая глаз, и, кажется мне, тоже говорит в молчании: "Да, строго здесь".
Вдали, в первой палате, за головным столом перед самым иконостасом кто-то властный звонит резко-тревожно в колокольчик. И сразу, как по команде, встают от столов прислужники и идут в поварню за кушаньем. Перед иконостасом какой-то инок истово-чинно крестится и кладет земные поклоны. Я спрашиваю тощего монаха, почему это кланяется инок, а не сидит со всеми. Монах УС отвечает. Знакомый питерец опасливо говорит: "Провинился, на-до полагать". Тощий монах шепчет, не поднимая глаз: "За трапезой у нас молчание полагается".
Прислужники вносят оловянные мисы с кушаньем, ставят их на столы рядами, одну мису на четверых, и теперь видно мне, как вытягивается по столам оловянная полоса-дорога, дымится душистым варевом. Начинается хор нестройный, что-то молитвенное как будто. Это прислужники возглашают вполголоса, ставя мисы: "Господе Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас". Старшие за столами ответствуют им - аминь.
Трапеза начинается. Возрастает немолчный шорох, благостно-сдержанный, - плесканье, звяканье; взмывают белые ручники, варево льется в миски, мелькают ложки, темнеют куски хлеба, склоняются чинно головы. Кажется мне, что совершается очень важное. Звучный напевный голос вычитывает с амвона "житие" дня сего. Инок перед иконостасом все так же кладет поклоны.
Я вслушиваюсь в шорох, в мерное, углубленное жевание сотен людей, и приходит на мысль не думанное раньше: какое важное совершается! Я как бы постигаю глубокий смысл: "В поте лица твоего будешь есть хлеб твой". Впервые чувствую я, забывший, проникновеннейшее моление: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь". Смотрю на старичков олончан, как благоговейно-радостно вкушают они этот хлеб насущный... не едят, а именно в кушают, как дар чудесный... не услаждаются, а принимают молитвенно, чинно, в смирении... и думаю: "Как это хорошо! И это не простое, не обиходное, а священное что-то в этом, возносящее, освящающее человека!
...За нашим столом трапезуют богомольцы, больше простой народ, и даже нищая братия, и эта нищая братия ест из такой же миски и такой же ложкой, липовой, с благословляющей ручкой на стебельке, как и о. настоятель, блюститель трудового, святого Валаама. Старички-олончане в заношенных сермягах благолепно-старательно хлебают густую перловую похлебку и озираются. Кажется мне - не верят, что они равные здесь, - кажется, что боятся: а ну-ка, скажут, - "ступайте-ка отсюда, не вам тут место!". Нет, не скажут. Тощий монах ласково говорит им: "Ешьте, братики, на здоровье, во славу Божию", - и еще подливает им похлебки. Они смотрят несмелыми глазами и крестятся.
...Миски меняются. За перловой похлебкой приносят мятый картофель с солеными грибами. Старички ужасаются: все несут! Ставят новую миску: щи с грибами, засыпанные кашей.
- Ешьте, братики, на здоровье... еще подолью,-шепчет тощий монах, - поправьтесь на харчиках преподобных Сергия и Германа. Они тоже были, как мы с вами, работнички... долю вашу знают.
Кажется, и конец трапезе. Нет, ставят еще прислужники: каша с постным маслом.
- С маслицем никак... Господи, батюшка!.. да еще с духовитым! -изумляется старичок, принюхиваясь к ложке, - что за милость да с елейным!..
И вот разносят на оловянных блюдах чудесную красную смородину, взращенную на валаамском камне великими трудами неведомого инока Григория...
Трапеза заканчивается пением благодарения "за брашно". О. настоятель благословляет, братия чинно кланяется и отходит по кельям. Инок у иконостаса продолжает класть земные поклоны. Я спрашиваю знакомого монаха, почему инок не обедал, а молился.
- О. игумен так возвестил. А за провинность смирение его испытывает, в послушание ему и возвестил поклонники класть. За трапезой, у братии на виду. Это уж для смирения такое послушание.
- Да за что же такое испытание, на всем народе? Монах вздыхает.
- О. настоятель возвестил, для назидания всем. Вот, говорите, испытание, на всем народе... будто для стыда. В радость ему это, что на народе, будто покаяние принимают от него все. И никто не осудит. Наша воля у Господа...".
После обеденной трапезы - вновь послушания. К исходу дня-в собор, на вечернюю службу, затем- ужин. Вслед за ним-"общее правило" в храме: поклоны и молитвы. Часам к семи инок возвращался в келью, и можно было лечь спать.
День завершился: 6-7 часов сна, 6-7 часов послушаний, остальное - общая и келейная молитва и трапезы.
Жизнь каждого монастыря протекала в русле устава - свода правил, регламентирующих богослужения, быт, распределение обязанностей, дисциплину, т. е. весь строй внутримонастырских отношений. Со временем уставные отношения каждого отдельного монастыря обрастали своими традициями. В результате жизненный уклад различных монастырей, при всей его похожести, получал яркую индивидуальную окраску. Это чувствовали и монастырские насельники, и прихожие богомольцы. Осознавалось это и церковными властями.
Возрождение российской государственности после длительных и тягостных времен Смуты завершилось в 1649 году принятием знаменитого Соборного Уложения - нового кодекса феодального права России. Уложение закрепляло принцип монополий государственной власти над всей территорией.
Уже тогда с новой силой проявилось стремление государства поставить под свой контроль и монастырские владения. Монастыри стали систематически подключаться к финансовому и материальному обеспечению различных государственных программ (содержание первых отрядов регулярной армии, укрепление южных и западных границ государства и т. п.). Правительство запретило (хотя это по обычаю повсеместно нарушалось) все способы и пути дальнейшего расширения монастырского землевладения и некоторые формы торговой и предпринимательской деятельности. На правах верховного собственника светская власть стала проводить описи имуществ.
Петр I еще более усилил эту линию. В самом начале Северной войны (1700 г.) он одним росчерком пера взял под полный контроль управление монастырскими и архиерейскими вотчинами. Монашеские корпорации уподобились "арендаторам" своих же владений. И хотя такое положение для большинства монастырей оказалось временным, и скоро началась обратная отдача имений старым владельцам, указанные меры, по меткому определению А. В. Карташева, были началом перевоспитания церковных владельцев: "они стали сознавать земельные имущества не как свою исключительную собственность, а как владение, по праву подлежащее контролю и эксплуатации государства". Условность владения ослабила внимание к хозяйственной деятельности - в монастырских вотчинах стали намечаться признаки запустения. Почувствовав непрочность положения своих владельцев, начали волноваться монастырские крестьяне - писать челобития об освобождении, саботировать распоряжения монастырских властей, рубить монастырские леса, ловить рыбу в монастырских прудах и пр. В 1757 году Елизавета Петровна ввела офицерское управление монастырскими вотчинами.
Однако на судьбы монашеских корпораций не менее сильное воздействие оказала вторая сторона церковной реформы Петра I - насильственная перестройка всего внутрицерковного управления, в том числе и государственно-юридическое вмешательство в жизнь православного монастыря.
Отныне государство регулировало кoго и как постригать в монашество. Были установлены ограничения: а) возрастные - принимать в монахи не моложе 30 лет; б) сословные - не постригать воинов, крестьян и приказных людей без отпускных писем; в) гражданские - "не принимать мужа, жену живую имеющего.., не постригать должника и от суда бегущаго". А вскоре утвердился следующий принцип: "...В монашество никого не постригать, кроме вдовых священнослужителей и отставных солдат; последних постригать с разрешения Синода и архиереев". Так перекрывались традиционные каналы пополнения монашеских корпораций. Для северных монастырей, традиционно пополнявших свои ряды ищущими монашества крестьянами, эти меры стали особенно разрушительными.
Многие монастыри и пустыни приходили в запустение. По данным начала 1740-х годов, в Вологодской епархии насчитывалось 44 монастыря и пустыни, в Устюжской-29, в Архангельской-24, в Новгородской (той части, которую мы относим к региону европейского Севера) - 14. Таким образом, число монастырей сократилось до сотни.
Во многих когда-то людных обителях количество братии стало минимальным: Спасо-Каменный-9 человек, Ферапонтов-16, Павло-Обнорский-18, Соловецкий-55, Михайло-Архангельский в Устюге-24, Троице-Гледенский-11, Усть-Вымская пустынь-4 и т. д. Накануне секуляризации, в 1762 году, в среднем на 1 монастырь приходилось в Вологодской епархии- 5 монашествующих, в Архангельской-4, в Устюжской -4. В большинстве монастырей значилось от 3-х до 10 монахов. Это означало, что средняя населенность монастырей северно-русских епархий стала в 2-2,5 раза ниже, чем по монастырям Русской православной церкви в целом.
Не получая притока свежих сил, братия катастрофически старела-так, в 1732 году в Павло-Обнорском монастыре половина монахов перешагнула 60-летний возраст, в Николаевско-Озерском из 12 рядовых монахов шестеро были старше 80 лет.
Перед епископами Севера со всей остротой встала проблема заполнения пустующих монашеских рядов.
Несмотря на строгие запреты, отдельные епископы фактически санкционировали два полулегальных пути: позволяли монастырским властям постригать пожилых крестьян собственной вотчины, а также санкционировали пострижение государственных и помещичьих крестьян по паспортам и отпускным письмам. Последний путь мог грозить епархиальному начальству крупными неприятностями. Так, в Холмогорской епархии за 1723-1735 гг. было пострижено "по подложным паспортам" 92 человека, в т. ч. в Соловецкий монастырь -34, в Сийский-13, Николо-Корельский-9, Севтренский-5 и т. д. Проведенная проверка установила, что лишь 12 человек имели "законные основания" вступить в монашество. Остальные были "расстрижены" и "высланы на прежние жилища".
На фоне резко убывающей братии вырос удельный вес священномонахов, которые, как правило, происходили теперь из овдовевшего белого духовенства. А это означало, что все больше атмосферу монастырей определяли люди, прожившие большую часть жизни в миру, не готовившие себя к монашескому служению.
Убывающая братия передавала отдельные участки монастырской жизни бельцам - они стали занимать влиятельные должности. Возникала несвойственная целям и задачам монастыря ситуация: с одной стороны - стареющее и немногочисленное монашество, часто меняющиеся настоятели, с другой - работоспособные и энергичные бельцы, фактически ведущие его хозяйство.
В заключение укажем, что в управление монастырями все более проникали бюрократические начала. Настоятели переводились из монастыря в монастырь с небывалой прежде частотой. Нередко на эту должность назначались вдовые священники сразу же после пострижения в монахи. Широкое распространение получила практика перемещения монахов из монастыря в монастырь. Терялись и обесценивались веками фомировавшиеся традиции, исчезала индивидуальность и неповторимость отдельных монашеских братств. Не удивительно, что на глазах одного-двух поколений происходило ослабление былого духовного воздействия монастырей Севера на окружающее общество.
Новую страницу в истории северных монастырей открыла секуляризация церковных имуществ, осуществленная Екатериной II. Манифестом 1764 года земли и крестьяне, числящиеся за монастырями, были у них изъяты и полностью переданы государству. Все монастыри переводились на государственное содержание и разделялись на три класса. В полном соответствии со сложившейся в абсолютистском государстве традицией регламентировать все и вся отныне в зависимости от классности монастырям отпускались фиксированные средства и определялось количество штатных монашеских "порций": от 806 до 2317 руб. в год и от 12 до 33 вакантных мест. В то же время разрешалось сохранить и те монастыри, которые могли содержать себя сами, не прибегая к государственному финансированию. Они получали название заштатных.
После введения штатов настоятелями монастырей 1 класса были архимандриты, 2 и 3 класса-игумены. Бывало, что, уважая древность и заслуги монастыря 2 и 3 класса, Синод вводил в нем архимандрию, одна ко денежное содержание продолжало соответствовать игуменскому.
В ходе секуляризации перегруппировали и немногочисленное к тому времени монашество. В Вологодской епархии, например, в 27 закрываемых монастырях и пустынях на момент секуляризации проживало 83 монаха-игумены, строители, иеромонахи и рядовые иноки. Всех их расписали поименно по оставшимся монастырям, при этом братию одного монастыря рассылали в разные места, настоятелей отдельно от их прежней братии. Делалось это для того, чтобы переселенные монахи не создавали "оппозицию" на новом месте.
На первых порах после секуляризации оставшиеся монашеские корпорации благодаря этому "подселению" вновь стали многолюдными, общее количество монастырских насельников даже превышало штатное число. Но это было временное явление. Молодой смены престарелому монашеству по-прежнему приходило крайне мало. И, несмотря на продолжающуюся практику "не указного пострижения", через 30 лет в монастырях Севера проживало монахов в 3 раза меньше, чем дозволяло штатное расписание.
Вместе с тем именно в этот период, как и по всей Церкви, в отдельных монастырях время от времени возгорался удивительный феномен старчества.
Старец Лев (иеросхимонах). До принятия схимы -иеромонах Леонид. Один из основателей старчества, как особого института духовного наставничества. В 1820-е годы проходил монашеский путь в различных северных монастырях. С 1829 года - в Оптиной пустыни. Умер в 1841 году. Был духовным наставником Игнатия Брянчанинова - вологжанина, епископа, духовного писателя, канонизированого в 1988 году.
Постепенно монастыри адаптировались к послесекуляризационным условиям. Некоторые из них сумели достичь своего расцвета именно в XIX столетии.
Игумен Дамаскин (в миру Демьян Кононов) -из крестьян Тверской губернии - сыграл в истории Валаамского монастыря роль, подобную Филиппу Колычеву в истории Соловков. Многое отличает этих людей - эпохи, в которые им довелось жить, социальная среда, их взрастившая, по-разному они завершили свой жизненный путь. Но есть, несомненно, и то, что ставит Дамаскина и Филиппа в один ряд - горячая вера, твердость воли и поразительный талант организатора. Валаам и Соловки, находящиеся в экстремальных климатических и природно-географических условиях, превращались под их твердой рукой в цветущие острова-оазисы, где образцово поставленная хозяйственная деятельность была в органическом единении с природой и православной духовностью.
Демьян Кононов впервые появился на Валааме в 1817 году. В то время он, 22-летний крестьянский сын, уже не первый год совершал паломничества по российским святыням - от Киева до Соловков. В 1819 году он возвращается на Валаам и остается там навсегда.
Как и положено, в течение первых лет усердно исполняет различные послушания: портного, конюха, мукосея. Затем поставлен
в рабочие нарядчики. В декабре 1825 года пострижен в монашество с именем Дамаскин, после чего в течение 14 лет жил в скитах и пустынях Валаама, заслужив репутацию инока ревностного, доводившего себя строгим постом до изнеможения. Подвижничество Дамаскина заметно контрастировало с общим ослаблением порядка и дисциплины валаамской братии того времени. Обитель переживала расстройство и упадок, свойственные многим монастырям послесекуляризационной эпохи. И когда в церковном руководстве начались поиски достойной кандидатуры на игуменское место, могущей бы навести порядок и восстановить авторитет Валаама, то выбор пал на Дамаскина. Его кандидатура была подсказана архимандритом Игнатием (Брянчаниновым), продолжавшим зорко следить за состоянием жизни в северных обителях.
В ноябре 1838 года в Петербурге он рукополагается сначала в иеродиакона, через три дня - в иеромонаха, а 30 января 1839 года - в игумена. С этого времени он более 40 лет возглавлял Валаамский монастырь.
Веками проверенными средствами возвращает Дамаскин братию к дисциплине и строгому следованию монашеским обетам. Вводит суровые дисциплинарные взыскания, немедленно изгоняет вон нерадивых и неблагонадежных послушников, сам становится духовником всей братии. Новый игумен четко определяет послушание каждого: садовник, кузнец, гостинщик, хлебопашец, каменщик, звонарь, клиросный и др. Жесткой была власть игумена Дамаскина.
Но главное даже не в этом. Дамаскин верил, что важнейшее средство сплочения братии-труд. Под его началом развернулось грандиозное переустройство Валаама. Древний монастырь как бы просыпался после векового сна. Одна за другой создавались мастерские: слесарная, столярная, литейная, кожевенная, иконописная, действовали свечной, лесопильный и кирпичный заводы. Их продукция пошла на рынок. Особым спросом пользовался отшлифованный валаамский камень различных оттенков, шедший на строительство дворцов Петербурга, а также охотно покупаемый для возведения памятников. С целью его изготовления при Дамаскине возводится камнерубный завод. Многие предприятия механизировались, для чего были созданы мощная водоподъемная и паросиловая установки: промышленный переворот, таким образом, затронул Валаам раньше, чем многие другие регионы России.
Большие доходы стал получать монастырь от торговли лесом. В связи с этим было образцово поставлено монастырское лесное хозяйство: производилась выборочная рубка, лес регулярно очищался от валежника, осуществлялись лесопосадки.
На островах были основаны первоклассный конезавод и образцовая молочная ферма. Делом героического труда была разбивка фруктового сада на каменистой почве Валаама. Землю для него возили с материка и особым образом укладывали. Саженцы яблонь и вишен любовно выхаживали и оберегали от морозов, укутывая на зиму в соломенные шубы. Десятки сортов яблок из валаамских садов раздавали монахам, богомольцам, большими партиями продавали на материке.
На получаемые доходы Дамаскин развернул на островах большое строительство. В разных местах острова возводились новые храмы, двух-трехэтажные корпуса для братии и богомольцев, гостиница, приют, дома для рабочих. По всему острову разместилось 18 часовен, посвященных Богоматери и угодникам Божиим, поставлено 10 каменных и деревянных крестов. Все это органически вписывалось в природу острова, отличалось большим вкусом. На Валааме формировалась уникальная, только ему присущая духовно-религиозная топография.
Дамаскин заботился и о просвещении монахов. Монастырская библиотека постоянно пополнялась книгами, учебниками, научно-популярными изданиями. На высоком уровне поддерживалось хоровое пение. Сам игумен вел обширную переписку с учеными, писателями, общественными деятелями. Ни одно серьезное начинание не производилось без консультаций с архитекторами, инженерами, биологами, садоводами. К финансированию проектов привлекались купцы, банкиры, промышленники. Переписка привлекала внимание к Валааму со стороны просвещенной России, се предпринимательских кругов, увеличивала популярность монастыря. Сюда ежегодно устремлялись тысячи людей. По некоторым сведениям, количество гостей и богомольцев достигало порой 20 тыс. в год. Они здесь молились и работали, а обитель всем предоставляла кров и пищу.
В 1881 году Дамаскин скончался в возрасте 86 лет, но Валаам продолжал процветать еще несколько десятилетий.
В конце XIX-начале XX веков в жизни северных монастырей наблюдался некоторый духовный и хозяйственный подъем.
Общее состояние сети монастырей и пустынь (вместе с приписными) в начале XX века было следующим: Архангельская епархия-14, в том числе: в Архангельском уезде-3, в Холмогорском-2, Шенкурском-1, Пинежском-3, Мезенском-1, Онежском-2, Кемском - 1, Александровском-1; Вологодская епархия-30, в т. ч.: в Вологодском уезде-10, Грязовецком-3, Кадниковском-5, Тотемском-2, в Устюге и уезде-6, Соль-Вычегодском-2, Яренском - 1, Усть-Сысольском-1; Олонецкая епархия- 15, (в т. ч.: в Олонецком уезде -2, Каргопольском-4, Петрозаводском-5, Повенецком-2, Пудожском-1, Лодейнопольском - 1; в северо-восточных уездах Новгородской епархии-7, в т. ч.: в Кирилловском-4, Череповецком-1, Белозерском - 1, Устюженском-1. Всего на Европейском Севере России в начале XX века существовало, таким образом, 66 монастырей и пустынь.
Правда, лишь немногие из них объединяли многочисленную братию: Соловецкий, Сийский, Александро-Свирский, Кирилло-Белозерский, Спасо-Суморин, Троицкий Стефано-Ульяновский и некоторые женские обители. Преобладала же такая картина: 6-8 монашествующих, из коих 4-6 носят священный сан и заняты ежедневными богослужениями, 5-10 указных послушников, т. е. зачисленных в монастырский штат и готовящихся к пострижению, а также 10-15 послушников на испытании, судьба которых еще не определена и которые находятся на различных монастырских послушаниях. Могло проживать и некоторое число временно работающих, а также 2-3 присланных церковной властью на исправление провинившихся священно- и церковнослужителей.
Особенностью тех лет было увеличение количества женских монастырей, что в предшествующие века было не характерно для Севера: Их стало 14. В женские монастыри были преобразованы и некоторые из старинных обителей, веками существовавших как мужские -Ферапонтов, Арсениево-Комельский, Троице-Гледенский. Женские монастыри были более населенными. Так, например, в монастырях Вологодской епархии в 1870-е годы значился 341 монах и 48 монахинь, а через 40 лет (1912 г.)-196 монахов и 81 монахиня. Численность же монастырских насельников вместе с послушниками была таковой: в 16 мужских монастырях-617 человек, в 6 женских-969.
С конца XIX века возобновилось учреждение новых монастырей, также, в основном, женских. В 1893 году решением Синода был создан женский Крестовоздвиженский монастырь в Кылтове (Яренский у.), для учреждения которого большие средства и земельные угодья передал известный судовладелец и хозяин Сереговского завода купец 1-й гильдии Афанасий Булычев. Очень скоро монастырь стал одним из самых благоустроенных и населенных.
В 1900 г. на средства о. Иоанна Сергиева (Кронштадтского) был построен и благоустроен Иоанн-Богословский монастырь в Суре Пинежского уезда, а чуть позднее-учрежден Ущельский женский монастырь на Мезени.
В эти годы сила воздействия монастырей на окружающий людской мир определялась прежде всего духовно-религиозным авторитетом прошлых веков. Иные стороны монашеского служения как бы отошли на второй план. В веками "намоленной" обители православный человек с новой силой воспринимал каждое слово молитвы, каждое известное ему с детства песнопение, каждое слово проповедника. Сильное воздействие оказывала и сама монастырская обстановка: здесь столетиями сосредотачивались различные святыни, чудотворные или чтимые иконы, выставлялись напоказ исторические реликвии, выносились старинные книги и сосуды, собирались предметы народного прикладного искусства. Во всем этом жила память веков: для паломника монастырь был своего рода музеем под открытым небом-музеем веры и благочестия.
Важно и то, что история многих монастырей связывалась с именем общероссийских или местночтимых святых, мощи которых почивали здесь же. Они были окружены почитанием и создавали эффект непосредственного присутствия святого. Отправляясь на богомолье, паломники говорили: "идем поклониться преподобному Антонию", "взяли святой воды у Павла", "дали обет Зосиме и Савватию", "помолились Кириллу". Посещение известного монастыря запоминалось надолго, порой на всю жизнь, так же, как и услышанные там легенды, притчи, рассказы нравоучительного, религиозного и исторического характера.
Однако вполне благополучным течение монастырской жизни в первые годы XX века назвать нельзя. Так сложилось, что для полнокровной хозяйственной деятельности у большинства монастырей уже не было нужных условий, да и опыт ее после секуляризации 1764 г. заметно растерялся. Другой же путь воздействия на мир-горячая вера и духовное подвижничество - не мог быть рассчитан на такое обилие монастырей. Отчеты благочинных пестрят сетованиями типа: "во всех монастырях замечены ничтожные расходы на пополнение книгохранилищ", "принятые на послушание молодые послушники не поручаются руководству старших членов братии", "многие иноки уклоняются от иноческих обетов и правил.., не поддаются благоразумным внушениям своих наставников", "существенной проблемой остается отсутствие ищущих иночества", "здания и хозяйственные строения находятся в ветхом состоянии". В этих фразах-перечень основных проблем северных монастырей рубежа веков.
И все же люди с надеждой и благоговением шли в монастырские храмы. В дни праздников они были переполнены молящимися, многие стояли на монастырском дворе, молились на папертях и галереях соборных храмов. Почитание монастыря как бы не зависело от его нынешнего состояния. Было ощущение особой значимости православной обители как самоценного феномена духовности.
История монастырей оборвалась на Севере, как известно, насильственно. Она осталась недосказанной и недописанной; незаживающей раной обернулось разрушение монастырей в душах верующих и в судьбах духовной культуры края.