Археологическими раскопками пока не вскрыто ни одной усадьбы, которую можно было бы бесспорно определить как. усадьбу купца. Возможно, что богатые купеческие дворы по характеру своему приближались к усадьбам феодалов, имели множество жилых и хозяйственных построек.
Большинство участков в городах было по-прежнему занято ремесленниками. Дворы ремесленников имели гораздо меньшие размеры, меньшее число построек и обязательно – производственные сооружения. Жилой дом нередко служил и мастерской. На дворе были и другие производственные помещения и хозяйственные постройки – хлев, конюшня, баня. Запасы и готовую продукцию хранили в погребе и сарае.
Характерна усадьба ремесленника, открытая в Москве, в Зарядье, в слоях конца XIV – начала XV в. На Великую улицу выходил большой жилой дом-пятистенок, к которому примыкал с двух сторон частокол. Во дворе, позади дома, находились небольшая плавильная печь-домница, хозяйственная постройка (по-видимому, хлев) и колодец (Рабинович, 1964, с. 200 – 202). Хозяин занимался добыванием железа из руды и литьем бронзовых украшений. Работал он на дворе возле горна и в доме.
Другая усадьба, относящаяся к середине XV в., принадлежала сапожнику. Она тоже была окружена частоколом; здесь открыты остатки жилого дома, погреба и рядом с погребом – остатки углубленного в землю рабочего помещения под навесом (Рабинович, 1964, с. 201).
Внутренняя планировка дворов зависела от многих обстоятельств. В усадьбе феодала господский дом находился в глубине двора, а на улицу выходили глухие стены хозяйственных построек, тын ограды и ворота. Такая планировка подсказывалась замкнутым характером хозяйства феодала; она обнаружена как в археологически изученных усадьбах XVI в., так и в сохранившихся планах усадеб XVII в. В ней можно видеть корки традиционного плана застройки дворянских владений .XVIII в. с почетным чистым двором перед домом, хозяйственным двором и садом позади него.
Для дворов ремесленников, купцов и приказных по мере развития рыночных отношений становилось все более типичным положение жилого дома в ближайшем к улице ряду построек. Раскопки в Новгороде показали, что от этого, в общем, верного положения, имеются отклонения. Жилые дома на перекрестке Великой и Холопьей улиц располагались в XI – XVII вв. и вдоль улиц и в глубине участка. Среди исследованных раскопками усадеб обнаружено владение бояр Жабиных, многие из которых были знаменитыми новгородскими посадниками. Единственный на этой территории каменный боярский дом как раз выходил на улицу (Колчин, 1956, с. 57 и ел.). Раскопки в Москве, в Зарядье, в районе улицы, которая также носила название Великой, показали, что на усадьбе кожевника XII – XIII вв. жилой дом стоял в глубине двора; на усадьбе литейщика-ювелира XIV – XV вв. он выходил на улицу; на усадьбе сапожника XV в. стоял во дворе (Рабинович, 1964, с. 226 – 228).
При выборе положения жилого дома имели значение и многие случайные обстоятельства, о которых мы сейчас можем лишь догадываться. Так, в мастерской литейщика естественно было домницу поместить во дворе, в мастерской сапожника нахождение дома в глубине двора не мешало мастеру принимать заказчиков, так как его рабочее помещение (по крайней мере летом) было у самых ворот, под навесом.
Говоря о планировке усадеб, нужно отметить еще одну деталь: колодцы зачастую располагались внутри усадьбы. Но уже в XV в. они обслуживали иногда несколько владений. Так, между двумя московскими усадьбами, сгоревшими при пожаре 1468 г., был оставлен узкий (менее 2 м шириной) проход, в котором находился колодец. С обеих сторон в этот проход выходили сплошные частоколы заборов.
Очевидно, и ремесленники имели небольшие огороды и фруктовые деревья, как об этом сообщают некоторые источники.
Приведенные материалы показывают, что городские усадьбы XIII – XV вв. представляли замкнутые хозяйственные единицы, содержавшие в себе все необходимое для жизни и производства. Однако усадьбы ремесленников были более связаны и с соседскими усадьбами, и с городским рынком по всему укладу жизни своих владельцев. По-видимому, не случайно, что именно в Новгороде с его чрезвычайно развитыми торговыми отношениями и боярский дом в XV в. мог выходить на улицу.
ЖИЛОЙ ДОМ
Рассматриваемый нами второй этап развития городов характеризуется господством наземных срубных домов. Можно думать, что в восстанавливавшихся после монголо-татарского разорения городах строились в основном такие дома. Если во второй половине XIII в. в городах юго-западной Руси еще встречались полуземлянки, то уже с XIV в. и до конца изучаемого нами периода – XVIII – XIX вв. – подавляющее большинство домов горожан были срубными. Жилой дом рубился из добротных (обычно сосновых или еловых) бревен и имел подклет высотой на юге чаще всего в несколько венцов, а на севере выше (но не более 1,5 м), служивший также для хранения продуктов и имущества. На подклете располагалась жилая комната с печью. В эту комнату поднимались обычно по наружной лестнице на несколько ступеней. Не все даже северные русские дома имели подклет. Иногда пол избы располагался ниже, почти на самой земле. В этих случаях избу утепляли, ставя ее на земляную подсыпку и приваливая к стенам снаружи землю. При сооружении сруба в нижнем его венце устраивали дополнительную конструкцию, выпуская за его пределы как бы еще один бревенчатый сруб; эти наружные бревна удерживали подсыпку (Спегальский, 1972, с. 34). Чаще земля, присыпанная к стенам снаружи, удерживалась досками (современная завалинка).
Высокие крыши домов крыли тесом или, как показали раскопки в Новгороде и Москве, дубовой дранью (лемехом). В Новгороде преобладали, по-видимому, дома на подклете; в Москве были и такие дома, и избы с завалинкой; в Переяславле открыты дома без подклета с деревянным полом. В Белоозере и Ста-»рой Ладоге дом без подклета ставили на подсыпке из глины. Срубы в XIII – XV вв. рубили еще исключительно в обло. Некоторые постройки опирались на своеобразный фундамент из горизонтально положенных обрезков бревен. Их углы иногда •ставились на вертикально врытых в землю столбах (стульях) |или на камнях.
Основой дома рядового горожанина по-прежнему являлась рубленная из бревен, примерно квадратная клеть, образовывавшая нередко единственную жилую комнату (от 3,5X3,5 до 6X6 м).
Дальнейшее развитие жилого дома шло по линии увеличения числа помещений. Большую давность имеют, как уже сказано, цельнорубленные двухкамерные срубы, в которых капитальная бревенчатая пятая стена разделяла дом на две части. Функциональное назначение этих частей жилища зажиточных горожан до сих пор точно не выяснено. П. И. Засурцев, исследовавший их в Новгороде, высказал мнение, что большая камера, где обычно находят остатки печи, – изба в собственном смысле слова (истобка), а меньшая, где печь не прослеживается, – сени. Возражая ему, Ю. П. Спегальский выдвинул иную гипотезу: помещение с печью – это повалуша, а без печи – подклет горницы – верхнего помещения, где устраивались теплые спальни, которые обогревались поднимавшимся из повалуши дымом (Засурцев, 1963, с. 52, 57; Засурцев, 1967, с. 59; Спе-гальский, 1972, с. 107 – 113). Нам представляется, что в этом споре Ю. П. Спегальский не прав. Его положение, что при этом «бревна верхней части сруба и его перекрытия можно уподобить нашим батареям центрального отопления» (с. 111), необоснованно с точки зрения элементарных физических законов*. Однако спорно и безоговорочное определение неотапливаемого помещения как сеней. В московском доме-пятистенке XIV – XV вв. это была, скорее, «чистая» неотапливаемая светлица, в которую проходили с крыльца через избу с печью. Размеры избы и светлицы были в этом случае примерно одинаковы (Рабинович, 1964, с. 202).
В Новгороде такие срубы преобладали уже в XI – XII вв., а позже их, кажется, стало меньше. В XIII – XV вв. наряду с однокамерными и двухкамерными жилищами распространяются и трехкамерные постройки, обычно из двух срубов, соединенных сенями, но даже в Новгороде Великом они не составляют большинства построек.
В других поселениях трехкамерные постройки редки, но все же встречаются. В частности, трехкамерное жилище открыто в г. Орешке (Гуссаковский, 1956, с. 14; Кирпичников, 1971, с. 28; Колчин, 1956). Видимо, жилища, состоящие из двух комнат (или жилой комнаты и кладовой – клети), соединенных сенями, распространились широко в русских городах и деревнях только в XVI – XVII вв., о чем речь будет ниже.
_______________________
* Теплопроводность и теплоемкость дерева весьма низки, что делает его хорошим теплоизолятором, но не позволяет уподобляться «батареям центрального отопления».
_______________________
ИНТЕРЬЕР
В жилых комнатах и сенях пол настилали большей частью из толстых, тесанных топором деревянных досок, причем направление их обычно было от входа к противоположной стене помещения. В южнорусских жилищах мог быть и плотно утрамбованный земляной пол. Потолок в курной избе, как и в IX – XIII вв., обычно отсутствовал (Спегальский, 1972, с. 61-^90). В богатых городских домах потолок делали из брусьев или плах, опиравшихся на стену и центральную балку – матицу. По некоторым данным, над потолком насыпали землю для сохранения тепла. Окна в домах с курной печью делали маленькие, волоковые, а в бедных домах и вовсе обходились без окон, экономя тепло (Спегальский, 1972, с. 61 – 90). В комнатах, где печь была с трубой или где жили только летом, можно было делать и косящатые окна современного типа. Массивные рамы этих окон закрывали пузырем, слюдой, изредка стеклом, во дворцах даже цветным. Раньше, чем в других городах, оконные стекла появились в Новгороде и Москве – с XIV в. (Колчин, 1957, с. 280; Засурцев, 1963, с. 43). Это была роскошь, доступная только очень богатым людям. Но и стекла того времени, не говоря уже о слюде или пузыре, пропускали только свет и не позволяли ничего видеть на улице.
Даже и в богатых домах, где печь была с трубой, а в окнах – слюда или стекло, большую часть суток нужно было пользоваться искусственным светом. Для освещения служила чаще всего лучина, пучки которой вставляли в специально откованные фигурные светцы. Такие светцы, приспособленные для вбивания в стену, часто находят при раскопках. Иногда употребляли масляные светильники – небольшие плошки с загнутыми вверх краями с кольцеобразной ручкой. В эти плошки, очевидно, опускали фитиль. Люди побогаче могли позволить себе такую роскошь, как сальные, а то и восковые свечи. Сохранившиеся металлические и глиняные подсвечники позволяют установить, что толщина свечей сильно колебалась (от 1 до 5 см в диаметре).
Печь, служившая рядовому горожанину как для отопления, так и для приготовления пищи, помещалась по-прежнему обычно в одном из углов. Но в жилище начала XIV в., открытом в русском квартале г. Болгар, глинобитная печь стояла у противоположной входу стены, примерно по середине ее (Ефимова, Хованская, Калинин, Смирнов, 1947, с. 107 – 109). Подавляющее большинство печей были глинобитными, сводчатыми, с плоским подом; в начале рассматриваемого периода встречаются изредка каменки, а в конце его – кирпичные печи. Печь ставилась на опечке, который чаще всего представлял четыре (реже – три или два) вертикально врытых в землю столба, и не была конструктивно связана со срубом избы. В избах ремесленников печь не имела трубы и дым выходил прямо в комнату, а оттуда – через дверь или окно на улицу. Могли быть и дымники, известные по поздним этнографическим материалам (см.: Бломквист, 1956, с. 120, 256).
Вход в избу был через порог: дверной проем прорубали не До низу, так что нижний венец предохранял от поддувания холодного ветра. Дверь делали из толстых пластин дерева, соединенных деревянными брусьями или фигурной железной планкой – жиковиной; вставляли дверь в обойму дверного проема на деревянных или железных шпеньках, а иногда и навешивали На железных петлях. Положение входной двери и печи по-прежнему определяло всю внутреннюю планировку избы.
ДВОРОВЫЕ ПОСТРОЙКИ
Надворные постройки так же, как и жилые, были рубленными из бревен клетями. Пол в хозяйственных постройках делали земляной или из неоструганных (а иногда и неошкуренных) тонких бревен и жердей. В погребах из таких бревен нередко устраивали накат поверх подземной части погреба, которая имела обычно земляной пол. Иногда самый сруб погреба делали не из цельных бревен, а из расколотых на несколько частей. Выброшенную при рытье ямы землю присыпали снаружи к стенкам и на крышу погреба, как прежде устраивали полуземлянку. Встречаются и совсем маленькие погреба в виде врытой в землю бочки, выдолбленной целиком из большого пня (Рабинович, 1964, с. 250), или крупного глиняного сосуда (Потапов, 1963, с. 149). Беднота, у которой не было больших запасов, могла обходиться и такими «погребами». В зажиточных усадьбах погреб, если он стоял отдельно от дома, имел нередко еще напогребицу, служившую для хранения различного имущества.
Бани были во многих севернорусских дворах. Их строили также из бревен, но иногда на постройку бань шли отходы от других строений. Так, в Москве, в Зарядье, была открыта баня, сгоревшая при большом пожаре 1468 г. (Рабинович, 1964, с. 206 – 208). Ее венцы срублены из бревен неравной толщины, уже бывших ранее в какой-то другой постройке; пол устроен из тонких неотесанных жердей, неплотно прилегавших друг к другу для лучшего стока воды, как в современных деревенских банях. Такими жердями была выстлана земля перед срубом (возможно, над ними был навес); это можно объяснить известным обычаем выходить во время паренья из бани на свежий воздух. Баня была невелика (3,60x3,80 м). Большую часть ее занимала глинобитная печь. Найденный возле бани обгорелый деревянный желоб позволяет предположить наличие водоотводных приспособлений, соединяющихся с каким-либо из более крупных водостоков. В бане были, по всей вероятности, как и в более поздние времена, жбаны с водой, деревянные ушаты и ковши.
Наружный забор, окружавший усадьбу, представлял частокол из бревен диаметром 15 – 20 см; но были и менее мощные заборы, отделявшие друг от друга отдельные участки усадьбы. Так, часто появлялась необходимость отделить чистый, передний двор от хозяйственного двора, защитить огород и сад от домашней птицы и т. п. При раскопках открыты и такие внутренние заборы различных конструкций. Это были маленькие частоколы из вертикально вбитых тонких жердей, горизонтальные плетни обычного типа, заборы из горизонтальных слег, опирающихся на стойки, какие встречаются и в современной деревне. В заборах имелись калитки и ворота. Часть дощатой калитки встречена при раскопках в Новгороде. От ворот обычно сохраняются только остатки верей – толстых вертикальных столбов, на которые навешивали ворота. Самих полотнищ ворот пока не найдено, но находки толстых гвоздей с большими орнаментированными шляпками позволяют предположить, что ворота украшали такими гвоздями, вбитыми узором. Вереи зачастую богато украшались резьбой. Найденные в Новгороде великолепные резные колонны могли быть как опорой сеней, так и вереями. Над воротами обязательно делали легкую кровлю (Засурцев, 1963, с. 46).
БОГАТЫЕ ДОМА
Дома феодальной знати и других богатых людей, как и раньше, представляли собой большие, рубленные из дерева постройки, всегда из нескольких срубов, а по высоте – в несколько этажей. Хоромы обычно строили теперь в три этажа: нижний – нежилой подклет, второй, где, собственно, и располагались основные помещения – как жилые, так и парадные, и третий, куда выходили лишь светлицы и терема со своеобразными площадками – гульбищами – вокруг них (Забелин, 1918, с. 25 – 28). Указания письменных источников позволяют заключить, что дворцы в XIII – XV вв. были примерно такими же, как и в более ранний период. Они включали множество комнат, находившихся в разных этажах и служивших как для личного обихода, так и для парадных приемов, пиров и увеселений. В личном пользовании феодала находилось обычно несколько комнат, из которых главной была по-прежнему теплая изба. Летописи XV в. указывают среди княжеских слуг истопника – истобничишко (ПСРЛ, XXV, с. 269).
Из парадных помещений известна горница. Таких горниц и повалуш в княжеском дворце, по-видимому, было несколько, так как упомянутая в 1479 г. княжеская горница названа «средней» (ПСРЛ, XXV, с. 325). Неоднократно упомянутые в источниках повалуши представляли, по-видимому, как и позже, высокие башнеобразные постройки в несколько этажей. В повалу-шах могли помещаться и парадные, украшенные росписью горницы. Эта постройка была аналогична более раннему терему.
В XIV в. слово «сени» (в применении к дворцовым постройкам) обозначало еще, как и раньше, крытую галерею верхнего этажа, а не прихожую (в этом значении оно встречается позднее). Летописец, повествуя о восстании в Твери против татарского баскака Чолхана в 1327 г., сообщает, что побежденный в сражении тверичами Чолхан «побеже на сени. Князь же Александр зажьже сени отца своего и двор весь, и загоре Шолкан и со прочими татары...» (ПСРЛ, XXV, с. 168). Во дворцах упоминаются и пиршественные залы с дубовыми столами (в летнее время столы могли стоять и на сенях), и личные комнаты (ложни-Ца – спальня князя, особые сени княгини, где она сидела со своей свитой) (ПКБ, с. 169 – 170).
По-прежнему дворец увенчивался богато украшенным теремом. Когда в 1380 г. из Московского Кремля выступила рать на борьбу с монголо-татарами, жена князя Дмитрия Ивановича долго провожала ее глазами, сидя «в златоверхом тереме своем» на рундуке возле «стекольчатого окна», выходившего на юг (ПКБ, с. 55) (возможно, что в тереме были и другие окна, выходившие на другие стороны света). Терем этот, наверное, был довольно обширным, так как княгиня поместилась в нем со всей свитой.
Иногда в источниках упоминаются светлицы – как видно из самого названия, специальные светлые помещения, предназначенные для женских тонких работ: вышивания, художественного тканья и иных рукоделий. И. Е. Забелин полагал, что светлица в отличие от других помещений, имевших окна только на одной стене, располагалась так, чтобы окна были в трех, а то и в четырех стенах (Забелин, 1918, с. 30).
Нижний этаж богатых хором – подклет – большей частью служил, как и в домах простонародья, для разных хозяйственных нужд. Вероятно, там не было помещений для приготовления пищи, которые вообще ставили отдельно от барских хором, чтобы уменьшить опасность пожара, хотя и это плохо помогало при тогдашней тесной застройке. Летопись под 1480 г. сообщает о пожаре в Москве, который возник потому, что «под стеною градною», т. е. вне дворца, помещались поварни (ПСРЛ, т. XXV, с. 326). В Новгороде, должно быть из тех же соображений, архиепископ Евфимий построил себе в 1442 г. каменные поварни (НПЛ, с. 423).
Дворцовые помещения воздвигали по мере надобности в разные сроки, поэтому дворцы русской знати, как и повсюду в то время – в Европе и на Востоке, не были построены по какому-то единому, заранее продуманному плану. Каждую новую «палату» пристраивали к другим там, где находили нужным, и либо соединяли с ними переходом или дверью, либо делали отдельный вход с наружной или внутренней лестницей.
В XV в. крупные феодальные сеньоры стали строить себе каменные палаты, которые поначалу включали в общий комплекс с остальными деревянными помещениями дворца. Пожалуй, больше всего таких зданий известно в Великом Новгороде. При строительных работах там обнаружили остатки нескольких каменных домов XV – XVI вв. (Засурцев, 1963, с. 68 – 69), по-видимому принадлежавших крупным боярским фамилиям. Один каменный дом, открытый раскопками А. В. Арциховского, несомненно, принадлежал новгородскому посаднику Юрию Онцифоровичу Жабину. Он был построен в начале XV в. и просуществовал почти 100 лет – до конца XV – начала XVI в. От дома сохранился мощный фундамент, заложенный на глубину почти 4 м. По остаткам здания о нем можно судить лишь в общих чертах. Каменная палата имела большую по тем временам площадь (более 70 м2 – 9-5x7,5 м). Она стояла на высоком нежилом каменном подклете, разгороженном каменной перегородкой на две части. В нем, вероятно, хранилось какое-то ценное имущество (Засурцев, 1963, с. 70). К дому примыкало крыльцо, покоившееся на толстых деревянных столбах. Через него можно было попасть и в подклет и в жилой второй этаж, вдоль которого шли деревянные сени, шириной около 3 м, также опиравшиеся на столбы. Возможно, что дом имел еще и третий этаж.
На этой же усадьбе был построен примерно в 20-е годы XV в. и небольшой каменный погреб (6,5X6,5 м) (Засурцев, 1972, с. 257 – 259).
Другое каменное здание, которое исследователи считают принадлежащим потомкам наместника Двинской земли Феликса, было расположено на Торговой стороне Новгорода, на Ильинской улице, неподалеку от церкви Спаса на Ильине. Этот дом был во многом похож на дом Юрия Онцифоровича, лишь несколько превосходя его по площади (10,4X8,2 м), но имел не деревянное, а каменное крыльцо (Засурцев, 1972, с. 259 – 260). Его построили также в начале XV в. Наконец, на Готском дворе в Новгороде в XV в. имелась небольшая каменная башня, входившая в один строительный комплекс с деревянным амбаром (Засурцев, 1972, с. 261 – 263).
Каменные палаты в середине XV в. стали строить и духовные иерархи. Так, в 1442 г. новгородский архиепископ Евфимий построил «комнату каменну в своем дворе» (НПЛ, с. 423). В Москве лишь через восемь лет, в 1450 г., «митрополит Иона заложил на своем дворе полату каменну» (ПСРЛ, т. XXV, с. 271). Это была, однако, не жилая, а трапезная палата. Позднее упоминаются каменные палаты купца Тарокана у Фроловских ворот Московского Кремля. Представление о характере каменных палат в деревянных дворцах дают сохранившиеся до наших дней каменные части дворцов конца XV в. (Угличский дворец и Грановитая палата Московского дворца).
Каменные здания строили также на подклетах, и основные помещения находились, таким образом, на уровне остальных Дворцовых построек, с которыми соединялись площадками или переходами. Нижние этажи-подклеты этих каменных зданий также использовали для хозяйственных целей, а сами палаты, по всей вероятности, были залами для парадных приемов, как это достоверно известно о Грановитой палате. Для жилья долгое время предпочитали более здоровые деревянные помещения.
При строительстве каменных палат использовался солидный опыт сооружения каменных церквей, оборонительных стен и башен (конструкция фундаментов, техника кладки и пр.). Строили одни и те же мастера. Для постройки в XV в. шел естественный камень – известняк. Брали обычно тот его сорт, который имелся поблизости: в Новгороде – розовый ракушечник, в Москве – «белый камень» из Мячкова или Дорогомилова. В Москве со второй половины XV в. вошел в употребление и кирпич.
Внешние украшения домов знати в XIII – XV вв., как и раньше, сосредоточивали, очевидно, в верхней части здания, которая лучше всего видна (особенно в тех случаях, когда дом стоял в глубине двора). Они выражались как в сложных фигурных формах кровли и даже позолоте теремов, так и в орнаментации карнизов, фризов, резьбе по дереву и камню, а возможно, и в устройстве резных колонн на сенях и крыльцах. На крыше были и дымовые трубы с фигурными резными дымарями (Забелин, 1918, с. 25). Резьбой украшали также ворота.
Внутренние помещения, в особенности парадные, богато убирали. Об этом говорят нередко встречающиеся в летописях упоминания «разного узорочья», взятого врагами при разгроме княжеских дворцов. Как именно выглядело это убранство, в точности пока неизвестно.
Вероятно, уже в то время в богатых домах печи имели трубы и окна были в основном косящатые, со слюдяными оконницами. В XIV в. в особенно роскошных дворцах были уже и застекленные окна – как в упомянутом тереме Дмитрия Донского с его «стекольчатым» окном; можно думать, что стекла были цветные, создававшие игру цветов внутри терема. О том, как выглядело такое стекло, можно судить по находке в Новгороде в слое второй половины XIV в. большого стеклянного витража: на сером фоне стекла – синий цветок (Колчин, Янин, 1982, с. 28). Судя по более поздним материалам, любили и витражи более ярких цветов, создававшие иллюзию освещения солнцем даже в пасмурный день.
Внутренние помещения дворцов знати были достаточно освещены и естественным и искусственным светом, чтобы возникла потребность в их специальном украшении. Источники XIII – XV вв. не содержат сведений о росписи стен во дворцах, но такой обычай существовал и в более ранний период, а о росписи внутренних помещений княжеских и царских дворцов в XVI – XVII вв. имеется множество упоминаний, поэтому есть все основания думать, что и в XIII – XV вв. стены и потолки богатых комнат украшали росписью, стены могли также завешивать дорогими материями – «узорочьем».
Кирпичная печь с трубой тоже очень рано должна была стать не только источником тепла, но и важным элементом украшения интерьера. Народный обычай белить печи и расписывать их различными узорами и рисунками на разные сюжеты, по-видимому, весьма древний. Позднейшие изразцовые печи, получившие широкое распространение, уже в XVI – XVII вв., по всей вероятности, сменили печи расписные.
«Красный» угол комнаты украшало множество икон, выложенных золотом, серебром и драгоценными камнями. Среди них были древние иконы и произведения, принадлежавшие кисти лучших современных художников. Убранство внутренних покоев дополняла массивная разная мебель – столы, лавки, коники. «Сказание о Мамаевом побоище» упоминает также стоявшие в княжеском тереме рундуки (длинные лавки-лари, а по другим мнениям, стулья, украшавшиеся резьбой). При раскопках в Новгороде найдены резные дверцы шкафов, хотя шкафы, если судить по материалам западноевропейских городов, появляются несколько позже. В парадных приемных залах стояли также специальные поставцы с драгоценной посудой.
Главными чертами развития городского жилища в XIII – XV вв. были: повсеместное преобладание наземных срубных домов и хозяйственных построек, исчезновение полуземлянок увеличение камерности жилых домов, в частности распространение в среде зажиточных ремесленников пятистенков, появление каменных гражданских зданий – парадных палат в княжеских епископских и купеческих домах.
Различия в устройстве жилищ богатых и бедных горожан все углублялись по мере развития товарно-денежных отношений.
XVI-XVII вв.
Источники и исследования.
Материал и конструкция.
Двор и дворовые постройки.
Жилой дом. Богатые хоромы
ИСТОЧНИКИ И ИССЛЕДОВАНИЯ
Для этого этапа, столь важного при изучении социально-экономического, политического и этнического развития русского народа в целом, собственно археологических материалов (по причинам, которые мы изложили выше) гораздо меньше, чем для двух предыдущих периодов. Однако этот недостаток с лихвой компенсируется, во-первых, обилием письменных известий, во-вторых, – наличием (хотя и немногих относительно) изображений и остатков подлинных строений того времени. Что же до убранства интерьеров, то в распоряжении исследователя имеется вполне достаточное количество реалий, хранящихся в наших музеях.
Из разнообразных письменных источников XVI – XVII вв. для нас наибольшую ценность представляют акты (Рабинович, 1982). В данных, купчих, закладных, духовных, рядных, судных грамотах, а иногда и в переписных книгах содержатся описания дворов, домов и отдельных помещений. Полнота этих описаний бывает различна: в одних случаях постройки только упомянуты (зачастую даже не все, что есть на усадьбе), в других кратко говорится о материале и конструкции этих построек, в третьих находим сведения, по которым можно восстановить детали конструкции и интерьер жилища. Наконец, в некоторых актах (например, в наказах воеводам) содержатся косвенные данные о характере жилища данной местности. Мы постараемся в дальнейшем дать читателю более или менее полное представление о каждой группе актов, приводя наиболее характерные их тексты. Однако, чтобы не перегружать изложения цитатами, многие аналогичные источники – в подлиннике или в изложении – помещаются в приложении I. Сейчас необходимо отметить, что обилие актового материала XVI и в особенности XVII в., несмотря на разнообразие его публикаций, не позволяет пока гарантировать полноту использования этого ценнейшего источника. Для настоящего очерка использовано более трех тысяч всевозможных актов. В них с большей или меньшей степенью полноты описано 830 усадеб (213 городских и 617 сельских), в том числе по европейской части России – 762 (174 городских и 588 сельских) и в Сибири – 78 (39 городских и 29 сельских). Материалы по Енисейскому уезду Сибири, разработанные В. А. Александровым (Александров, 1964), и все сведения о сельских жилищах привлекались нами лишь как сравнительные.
Из городских усадеб Европейской России 96 принадлежали рядовым посадским людям, а 63 – феодалам, купцам и иным богатым людям. Из деревенских усадеб феодалам принадлежало всего 8, а остальные 580 – крестьянам. Крестьянские дворы в более или менее значительном количестве описаны (хотя и не всегда полно) в Тверском (399), Кромском (144), Елецком (31), Воронежском (6), а в Сибири в Енисейском (29) уездах. Городские – в Новгороде Великом (16), Москве (27), Шуе (10), Угличе (7), Казани (41), Воронеже (19), а в Сибири – в Енисейске (33) и Мангазее (4). Всего по европейской части России мы располагаем сведениями о жилищах в 56 городах. Географически они в силу самого характера источников распределены неравномерно. Лучше всего представлены центр и юг страны (позднее Тверская, Владимирская, Московская, Рязанская, Калужская, Тульская, Орловская, Курская и Воронежская губернии), слабее – северо-запад (Новгородская, Олонецкая, Псковская, Смоленская), еще слабее – север (Ярославская, Вологодская, Архангельская, Пермская); Среднее Поволжье представлено одной Казанью.
Все же и при таком состоянии исследования письменных источников они дают возможность представить себе в основных чертах русское городское жилище на обширной территории от Архангельска до Курска и Воронежа, где проходил в те времена рубеж Русского государства, от Изборска на его западной границе до Урала и Сибири. Сведения их будут для нас основными.
Впрочем, и археологический, добытый при раскопках, материал не отсутствует вовсе. В культурном слое городов встречены остатки домов XVI – XVII вв. не только каменных, но и деревянных. Правда, они сохранились лишь там, где культурный слой достаточно влажен и хорошо консервирует. К сожалению, внимание к этим относительно поздним для археологов материалам далеко не соответствовало значению, которое остатки построек XVI – XVII вв. имеют для истории развития жилища в целом, и для нашей темы мы располагаем лишь несколькими усадьбами, раскопанными в Москве, Великом Новгороде, в некоторых северных городах, в Мангазее. Юг России в этом плане остается пока неизученным.
Археологические материалы становятся для XVI – XVII вв. тем важнее, что позволяют широкие сопоставления с письменными источниками. И если разного рода акты (прежде всего Духовные и купчие грамоты, а также некоторые переписные книги) содержат достаточно полное перечисление построек, входивших в состав городской усадьбы различных социальных слоев, если в довольно многих случаях можно проследить размеры и материал построек и даже их частей, то вопросы конструкции построек (по крайней мере, их оснований) приходится освещать в основном по археологическим данным.
Изобразительные источники – планы, рисунки, чертежи – Для XVI – XVII вв. гораздо более обильны, чем для предыдущих периодов; некоторые из них (например, миниатюры лицевых рукописей) могут быть использованы весьма ограниченно в силу специфической манеры изображения, принятой в те времена. Но к этому времени относятся и более реалистические изображения. В первую очередь это древние планы – рисунки городов. Тогдашний обычай рисовать планы не как горизонтальные проекции, а как виды «с птичьего полета» имеет для исследователя свои недостатки, но и свои преимущества. Эти планы-рисунки не очень четки, совсем немасштабны, зато позволяют судить не только о планировке квартала, но и о внешнем виде зданий, сооружений, даже об архитектурном ансамбле древнего города. Такие планы появляются впервые в 30-х годах XVI в. (Клепиков, 1965; Рыбаков, 1974). К XVII в. относятся и более подробные планы отдельных частей городов, выполненные чаще всего для разного рода тяжб и фискальных дел. Многие из них выполнены в старинной манере и сочетают элементы плана-рисунка с обмерным чертежом, на котором указаны размеры участков и построек (Ламанский, 1861). Для нашей работы наибольшую ценность представляют планы Москвы XVI и XVII вв. (в особенности так называемый Петров чертеж и Сигизмундов план), план Тихвинского посада XVII в., опубликованный Б. Д. Грековым план части Новгорода конца XVII в. В то же время приезжими иностранцами выполнено множество рисунков русских городов и сельских поселений (назовем, в частности, рисунки из альбома австрийского посла Мейерберга).
В заключение нужно заметить, что вся совокупность источников если и не позволяет пока точно картографировать интересующие нас явления, то все же дает общее представление об их пространственном размещении.
Обобщающие работы по русскому жилищу XVI – XVII вв. появились около ста лет тому назад. Книга Н. И. Костомарова «Очерк домашней жизни и нравов русского народа в XVI и XVII столетиях» (СПб., 1860) содержит главы «Дворы и дома» и «Домашняя мебель и утварь», построенные исключительно на письменных источниках, известных в то время. Н. И. Костомаров не разделял городского и деревенского жилища, северных и южных областей. Много материалов по народному (преимущественно городскому) жилищу содержится и в работах И. Е. Забелина «Домашний быт русского народа» (Забелин, 1862, 1869) и «Русское искусство. Черты самобытности в русском зодчестве» (М., 1900). Впрочем, последняя работа посвящена больше проблемам собственно архитектурным.
Очевидная недостаточность материалов привела в дальнейшем исследователей к детальному изучению отдельных видов источников и отдельных областей. Наиболее важной из дореволюционных работ представляется статья Н. Д. Чечулина «Русские деревянные постройки в XVI в.» (1893), построенная на материалах писцовых книг Московского государства. В ней рассматриваются в основном центр и север Европейской России – бывшая Тверская земля, отчасти Вологодская, на юге – лишь отдельные пункты. В отличие от своих предшественников Н. Д- Чечулин уделил главное внимание сельскому жилищу. Эта линия исследования получила дальнейшее развитие в работах советских ученых: Г. Г. Громова – общий очерк (Громов, 1977а); А. А. Шенникова – по средней и южной части Европейской России (Шенников, 1962); пожалуй, наиболее важная – И. В. Маковецкого – по Русскому Северу и Верхнему Поволжью (Маковецкий, 1962); несколько больше материалов о городском жилище в книге В. А. Александрова – по Енисейскому краю (Александров, 1964). Более узкой теме – технике строительства – посвящена работа М. Г. Милославского (1956). Таким образом, русское жилище XVI – XVII вв. изучено гораздо лучше, чем жилище XIII – XV вв. Приступая к его рассмотрению, мы постараемся ввести в научный оборот и новые материалы, не использованные нашими предшественниками.
МАТЕРИАЛ И КОНСТРУКЦИЯ
Основным материалом для строительства в XVI – XVII вв. было дерево. Значительное увеличение числа белокаменных, а потом и кирпичных зданий не могло по существу изменить общей картины: русские города были по преимуществу деревянными. Из дерева рубились постройки, возводились заборы, мосты, набережные, настилались мостовые. Каменные палаты были теперь не только в крупных городах – встречались иногда и в деревне. Однако такую роскошь могли позволить себе только очень богатые люди – феодалы и «гости» – именитые купцы. Да и у тех обычно каменные постройки сочетались с деревянными. Из камня и кирпича возводили сначала лишь парадные помещения, о которых уже была речь выше. В XVI в. число таких построек увеличилось, а в XVII в. стали возводить из камня и жилые палаты. Но характерной чертой богатой русской усадьбы было очень тесное сочетание деревянных и каменных построек. Даже во дворце московских царей, построенном в начале XVI в., на общем белокаменном подклете возвышались не только каменные, но и деревянные палаты – «брусяные избы». А хозяйственные помещения, например поварни, стоявшие отдельно, были деревянными сплошь (Бартенев, 1916). Боярская усадьба если и имела один небольшой каменный дом, то остальные постройки были рублеными. Часто даже и эта каменная палата не представляла собой отдельного здания, а была как бы встроена в деревянный Дом. Археологические и архитектурные исследования в Москве, Пскове, Великом Новгороде дают именно такую картину (Спегальский, 1963; Рабинович, 1952). И гораздо позднее – в XVIII – XIX вв. – в больших и малых русских городах совсем не редки были дома смешанной конструкции (низ каменный, верх деревянный), причем деревянные части далеко не всегда Штукатурили. Еще в XVI в. посетивший Россию иностранец – англичанин Д. Флетчер писал: «Деревянная постройка русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменная или кирпичная, потому, что в последних больше сырости и они холоднее, чем деревянные дома, особенно из сухого соснового леса» Флетчер, 1906, с. 18 – 19). Это свидетельство человека, приехавшего из страны каменных замков, особенно ценно. В конце
XVI и особенно в XVII в. распространились уже и целиком каменные жилые дома, которые сохранились в некоторых городах (Москве, Новгороде, Пскове, Смоленске, Вологде, Холмогорах, Владимире, Ростове, Ярославле, Гороховце, Рязани, Калуге и др.). Это были царские терема, хоромы других крупных светских и духовных феодалов и богатых купцов. И в самом конце столетия посетивший Москву И. Корб писал: «Дома частных лиц по большей части деревянные... одни только вельможи и богатые купцы живут в домах, выстроенных из камня» (Корб, 1906, с. 223).
В связи с развитием каменного строительства расширяются разработки естественного камня и производство кирпича. В частности, усиливается эксплуатация знаменитых Мячковских каменоломен, из которых брали камень еще в XIV в. для строительства Московского Кремля. Сохранились рядные записи XVII в. на поставку мячковского известняка митрополиту рязанскому и муромскому для строительства в Переяславле Рязанском (нынешняя Рязань) (АЮБ II, № 255, с. 781 – 782). Строятся казенные («государевы») и частные кирпичные мастерские, появляется первый русский государственный стандарт кирпича (Воронин, 1934, с. 96 – 97; Раппопорт, 1949, с. 294 – 295). Развивается, хотя и в небольших масштабах, производство кровельной черепицы и отделочных материалов – изразцов, плитки, даже керамических печных труб (Рабинович, 19496, с. 97).
Наши источники зафиксировали некоторые зональные различия материала для возведения стен и кровель деревянных построек. Лесная зона Европейской России, как уже говорилось, давала наилучший строительный материал – прямые и ровные сосновые и еловые бревна. В письменных источниках зачастую даже не указывается порода дерева, из которого срублена «бревенная» постройка. Вероятно, в подзоне хвойных лесов при отсутствии конкретных указаний на породу леса можно предполагать применение сосны или ели. На это указывают материалы археологические. Открытые при раскопках новгородские жилые постройки XVI – XVII вв. в основном срублены из сосновых или еловых бревен (Засурцев, 1959, с. 264). В Москве преобладали сосновые, но встречались и дубовые жилые срубы, а в хозяйственных и оборонительных сооружениях дуб применялся чаще (Рабинович, 1964, с. 218 – 219). В Витебске около 60% построек XII – XVIII вв. были рублены из хвойного дерева (преимущественно сосны) и 40% – из лиственного (по большей части дуба) (Колединский, Ткачев, 1983, с. 22). Авторы не выделяют жилых и хозяйственных построек, так что нельзя заключить, какую породу леса предпочитали в Витебске для тех или других. На кровлю шли тес (тесницы), дрань (драницы), лемех из сосны или дуба. В Москве лишь однажды были найдены остатки соломенной кровли хозяйственной постройки.
Следует думать, что в центре и на юге Европейской России, в лесостепной зоне, а в пределах лесной зоны в подзоне широколиственных и даже елово-широколиственных лесов рядовое сельское и городское население не могло обеспечить себя нужным строительным материалом. На это указывают и письменные источники, сведения которых, впрочем, довольно отрывочны. Так, на севере, в лесной зоне, в Олонце в 1672 г. плотники подряжались поставить и сомшить (т. е. проконопатить) множество построек на дворе местного дьяка «из государева лесу» (АЮ, № 309, IV, с. 328 – 329). В Великих Луках в 1647 г. описана усадьба, взятая под городской кабак, причем упомянуты курицы – детали, характерные (по позднейшим наблюдениям этнографов) для двускатной тесовой кровли (ДАИ III, № 22, с. 96 – 98). В Новгороде Великом, где, как мы говорили, по археологическим данным, р строительстве преобладали сосна и ель, порода дерева, например, в актах 1613 г., также не указана. И в более позднее время о материале говорится лишь в тех случаях, когда речь идет о каменной кладке. В Шуе смета 1673 г. на постройку тюрьмы тоже не указывает породы дерева, идущего на сруб, отмечая лишь, что крыть его предполагается дранкой. Заключенный на два года позже местным земским старостой ряд с плотниками очень подробно оговаривает все детали «рубки» дома, за исключением опять-таки породы дерева, которая, видимо, подразумевалась (АШ, № 123, с. 218 – 221; № 132, с. 236 – 239). Впрочем, в богатых лесом местностях, а у зажиточных людей и южнее применяли, по-видимому, для разных частей постройки разные, наиболее подходящие породы дерева. Так, и в жилом доме нижние венцы сруба для большей крепости иногда делали дубовыми, для основной части стен шла сосна, для косяков – ель, для сеней, лестниц, чердаков – осина, для кровельного лемеха и частей, украшавшихся резьбой, а также для лавок и потолков – липа, для оград – еловые колья и жерди (Маковецкий, 1962, с. 23; Милославский, 1956, с. 53).
А вот в областях более южных зачастую специально оговаривали породу дерева, из которого возведена (или должна быть возведена) постройка. Например, в Калуге в 50 – 60-х годах XVII в. для воеводы были сооружены постройки из «елового леса... бревенные и дощатые», крытые дранью. Бревна были «в от-рубе пяти и шести вершков», т. е. диаметром около 25 см. Коломенский воевода в 1629 г. жаловался в своей отписке, что ему трудно обеспечить безопасность от пожаров, так как на дворах посадских людей избы и остальные постройки крыты соломой. Так же обстояло дело в 1634 г. в Боровске (АМГ I, № 220, с. 247; № 624, с. 591). В Воронеже дважды – в 1674 и 1684 гг. – была описана усадьба посадского человека Логина Осьминина. Все постройки на ней из соснового леса, крыты дранью. Там же здания таможни (1677 г.) были сосновые и дубовые, «крыты лубьем и дором». Кровли же крепостных башен из дранки (ТВорУАК V, № 1810, с. 121; № 8304, с. 568 – 570; тетр. 46 – 99, с. 489 – 500). Луб или лубье – это тонкая дранка (Рорре, 1962, s. 35; Срезневский, II, с. 48), что же касается термина дор, то он не совсем ясен. По-видимому, это тоже дранка, но особого сорта. В Острогожске в 1652 г. при описании воеводского двора дерево, из которого рублены избы, не названо, но хозяйственные постройки были дубовые и липовые, кровли – тесовые и лубьевые, заборы – частокол и плетень (ТВорУАК I, с. 71). В Курске в 1660 г. на казенном кружечном дворе горница была дубовой, как и изба на гостином дворе, хозяйственные постройки также дубовые, ольховые, бревенные, брусочные и тыном (т. е. не срубной, а столбовой конструкции), кузница липовая; об одной избе сказано даже, что она «всякого лесу», т. е. сруб собран, по-видимому, из бревен разных пород; один амбар тоже «розного лесу». Крыты большинство построек лубьем, но как раз изба крыта соломой. В г. Севске (впоследствии Орловской губ.) на таможенном дворе изба была осиновой, на кружечном дворе одна – ольховой, а другая – березовой, амбары на обоих дворах березовые, липовые, есть и сосновый, погреб дубовый, поварня липовая, не срубная («заметана в столбы»), а винокурня даже плетеная. Крыто большинство построек дором (АМГ III, № 15, с. 21,23; № 16, с. 26 – 27).
Для сравнения отметим, что в сельской местности даже во дворе, принадлежавшем в XVI в. самому царю (с. Борисовское Боголюбовского стана), могла быть плетеная конюшня и вокруг двора плетень. Ближе к Москве, на Дмитровской дороге, на р. Уче в 1510 г. некий Захар Румянцев поставил ям; двор был оплетен плетнем, постройки крыты лубьем и дранью, ворота бру-сяные крыты досками. Вспомним, что и в самой Москве плетень применялся для устройства заборов и крепления водостоков (АГР I, № 83, с. 232 – 233; АЮБ II, № 181, с. 567 – 578; Рабинович, 1964, с. 249 – 253). Между тем значительно южнее, в Воронежском уезде, в 1676 г. на усадьбе уже упомянутого нами помещика Аггея Лосева и на дворах его крестьян жилые и хозяйственные постройки сплошь сосновые (лишь однажды упомянута «липовая клетка»), крыты лубьем и дором. В настоящее время вокруг Воронежа – лесостепь, прерываемая значительными массивами широколиственных лесов, но лет триста назад здесь были леса, и в частности, по-видимому, значительные острова сосны, недаром еще Петр I решил строить флот в Воронеже, очевидно рассчитывая и на мачтовый лес. Воронежские сосновые леса были вырублены в XVIII в. (Гмелин, 1771, с. 71).
Итак, в XVI – XVII вв. на севере европейской части России в зоне хвойных лесов основным строительным материалом был хвойный лес, кровля делалась тесовая или из драни, заборы в большинстве случаев представляли собой частокол (тын, тын стоячий, тын вострой, колье). В центральной части, где близко подходит подзона широколиственных лесов, наряду с сосной и елью применяли дуб, но в основном для хозяйственных (реже для жилых) построек; кровля господствовала драночная, но встречалась (особенно на хозяйственных постройках) и соломенная. Заборы – по-прежнему частокол, но уже попадаются и пластины, и замет (о конструкции его речь будет ниже), и даже плетень. На юге в подзонах елово-широколиственных и широколиственных лесов и в лесостепной зоне, сосну и ель применяли, когда была к тому возможность; на срубы шли и дуб, и липа, и ольха, и осина, и береза, при нужде собирали срубы из «разного» леса, иногда в хозяйственных постройках применяли не срубную, а столбовую или даже плетневую конструкцию, на кровли шла менее качественная дранка – лубье и дор, а также солома; дворы старались огородить частоколом, но городили и заметом, и плетнем.
Конструкция срубных строений в основном по-прежнему была с выступающими концами бревен – в обло (реже – в крюк), но для хозяйственных построек с XVI в. стали применять рубку углов в лапу. Такое крепление углов неоднократно прослежено при раскопках в Москве, причем московские плотники освоили и самый сложный вариант этого крепления – в лапу с зубом (Рабинович, 1964, с. 215). Самый термин «в лапу» был, видимо, известен, по крайней мере, с XVII в., поскольку документ 1700 г. упоминает его как общеизвестный. Договариваясь с плотниками о постройке церкви в Минецком погосте, заказчики не забывают указать, что необходимо «подрубить кругленько в лапу» (АЮБ II, № 165, с. 520 – 524).
Сруб покоился, как и в предыдущий период, непосредственно на земле или на невысоких подпорках – естественных камнях (на севере), деревянных столбах. Подпорки эти, в частности столбы, не обязательно ставились под самый угол, чаще – на некотором расстоянии от него. Отмечены и случаи, когда сруб подпирала вымостка из плах (Засурцев, 1963, с. 265). В безлесных местностях и в XVI в. фундамент делали из мелких камней, не скрепленных раствором. Такую субструкцию, предназначенную для деревянного здания, удалось проследить в Перемышле Московском.
В зависимости от многих обстоятельств сруб жилой постройки был высокий или относительно низкий. На этих особенностях конструкции домов мы остановимся ниже. Здесь отметим, что в XVI – XVII вв. не только в богатых домах, но и в домах рядового населения зачастую был высокий («жилой», как отмечают источники) подклет, что у домов без подклета археологически прослежена завалинка, что и надворные постройки нередко были высокими – погреб имел напогребицу, на амбаре могло быть сушило, или сенница.
Кровля жилых домов рядового населения, судя по сохранившимся изображениям, была преимущественно двускатной. Чертежи и рисунки XVI – XVII вв. в подавляющем большинстве изображают такие кровли*. Приведенные выше упоминания куриц и тесниц говорят, скорее всего, о «самцовой» конструкции тесовой кровли, опиравшейся на положенные в торцевых стенах здания бревна – самцы. Дранки, лубье, дор крепились, видимо, также на двускатной самцовой кровле. О стропильной конструкции кровли наши источники не упоминают. Хозяйственные постройки могли иметь как двух-, так и односкатную кровлю (в частности, упоминаемые источниками «навесы»).
Дома же богатых людей и культовые здания имели кровли гораздо более разнообразные. Церковь, о которой говорилось, что она построена клетски, представляла собой обыкновенный, несколько удлиненный сруб с двускатной кровлей, на гребне которой, в восточной части здания, ставилась маленькая, крытая дранкой главка с крестом. Но уже в XVI в. широко распространились церкви, называемые источниками вверх, т. е. с шатровой кровлей. Шатровые же верхи (высокие или низкие) имело и большинство крепостных башен. Общеизвестно, что деревянные шатровые здания стали прототипом для каменного шатрового зодчества, так пышно расцветшего в XVI – XVII вв. (Раппопорт, 1949). Хоромы богатых людей и дворцы феодалов поражали современников обилием и разнообразием кровель. Каждый сруб или каменная палата имела свою кровлю, как правило, затейливой формы – в виде килевидной бочки или многогранного шатра. Сочетание всех этих кровель, которых, таким образом, в богатом доме было множество, придавало ему вид целого городка (Забелин, 1900). Представление о таких домах дают изображения царского дворца в Коломенском или хором Строгановых в Сольвычегодске, к рассмотрению которых мы еще вернемся.
В заключение краткого обзора материала и конструкции русского городского жилища XVI – XVII вв. нужно сказать, что это был период весьма оживленного нового строительства. И каждый раз, когда московское правительство строило или ремонтировало какой-либо город, для этого отводились участки строевого леса. «Указали мы, великий государь, на Дедилове починити город, – гласит грамота 1659 г., – и сделать воеводский двор, да поселить 200 человек крестьян, а на городовое дело, и на дворовое строенир и крестьянам на селитьбу лес сечь и возить из Коржицкого из рогу, а сторонним людям того лесу сечь никому не велели, того беречи накрепко» (АМГ II, № 153, с. 677). На сто с лишним лет раньше описана постройка Свияжска. Особые обстоятельства не позволяли «рубить» город «на месте». Для
________________
* См., например, планы-рисунки Москвы, в частности план 1597 г. – так называемый Петров чертеж, рисунки сел и городов из альбома Мейерберга, виды Москвы из книги Олеария, чертеж Тихвинского посада и др.
________________
его постройки отвели лесные порубки в Угличском уезде, в вотчине князей Шуйских-Ушатых. Стены, башни и даже церкви будущей крепости рубили и собирали под Угличем, затем разбирали, спускали на барках вниз по Волге и вновь быстро возводили уже на месте – в устье Свияги (ПСРЛ XIII, с. 163).
Такое развитие приемов строительства требовало участия специалистов-плотников, которых и было в русских городах множество. Плотники объединялись в артели.
Об обрядах, выполнявшихся при закладке нового дома в XVI – XVII вв., сведений почти нет. Единственное и притом косвенное указание на такие обряды можно увидеть в записи расходной книги вятского земского старосты (1678 – 1680 гг.) о том, что при закладке горницы на воеводском дворе воеводе подарен калач и ржаной хлеб, не купленный у калачника. Не было ли это ритуальным печением? При закладке воеводский поп отслужил молебен (ТВятУАК V – VI, с. 98).
О древнем обряде строительной жертвы говорит археологическая находка (Седов, 1957, с. 20 – 28) под досками пола дома, построенного в Новгороде в начале XIII в., деревянного ковша, который поставили, видимо, с каким-то ритуальным питьем. Больше данных о том, что при постройке в жертву приносился конь или петух – животные, связанные у славян еще с культом Святовита. Под углом дома или вблизи входа в X – XIV вв. зарывали теменем кверху конский череп (иногда без нижней челюсти, а иногда одну только нижнюю челюсть) или голову петуха. Исследователи считают, что эта жертва имела значение оберега от злых духов самого дома и тех, кто в нем жил, и служила выкупом за срубленные деревья (Зеленин, 1937, с. 20).
ДВОР И ДВОРОВЫЕ ПОСТРОЙКИ
Городской двор, как и в предыдущий период, чаще всего ограждал тын, т. е. частокол из бревен, обычно не очень толстых – 12 – 15 см в диаметре. Бревна врывались в землю вплотную друг к другу, для чего по линии будущего частокола прокапывали канавку, нижние их концы укреплялись иногда еще горизонтальными лагами, после чего канавку засыпали. Верхние концы бревен заостряли, по-видимому, часто, но не всегда – иначе незачем было бы в описях отмечать, что тын «вострый». При раскопках зачастую находят как раз канавки и нижние части врытых в землю бревен. О высоте частоколов у нас поэтому нет определенных данных. Нужно все же думать, что тын делался выше человеческого роста – его наземная часть должна была Достигать примерно двух метров.
Другой вид усадебной ограды – замет из прясел. Прясло представляло собой деревянную конструкцию из двух вертикально врытых в землю довольно толстых (диаметром 15 – 20 см) столбов, в каждом из которых со стороны другого столба выбирали паз глубиной и шириной около 5 см. В эти пазы вставляли специально затесанные и пригнанные пальцы горизонтальных бревен (их клали одно на другое по 6 – 10 штук в зависимости от диаметра), образовывавших стенку забора. Иногда такую ограду называли тын лежачий.
Наконец, третий вид наружного забора – плетень из тонких, вбитых (или врытых) в землю жердей, оплетенных прутьями.
Эти приемы применяли и при строительстве второстепенных частей жилого дома или хозяйственных построек. Выше были упомянуты и сени кольем, и конюшня заметом, или плетневая, и т. п.
Забор должен был надежно ограждать усадьбу не только от случайных нежелательных посетителей, но и от нередких в те времена преднамеренных нападений. Общеизвестно, что во время восстания против занявших Москву поляков в 1611 г. князь Д. М. Пожарский успешно оборонялся против интервентов «в своем дворе».
Иногда горожанам приходилось обороняться и против русских дворян и «лихих людей». Так, дворяне Сухотины обвинялись в 1631 г. в том, что они вырвались во дворы посадских людей в г. Туле, «выломя ворота» (Александров, 1971, с. 120). Конечно, стоячий тын был в этом отношении надежнее замета, замет надежнее плетня.
Для входа и въезда в усадьбу в заборе устраивались ворота, иногда – ворота и калитки, изредка – двое ворот («передние» и «задние», см. выше). Ворота состояли из вертикально врытых мощных (диаметром 30 – 50 см) столбов – верей, на которые навешивали при помощи петель и жиковин дощатые полотнища (обычно два, реже – одно полотнище – щит). Видимо, иногда применяли и другую конструкцию: у полотнища ворот и калитки делали вертикальные шипы – пальцы, которые вставлялись в соответствующие углубления внизу (пята) и наверху, в перекладине. Во всяком случае в былине XVII в. о Ваське Буслаеве нападающие на его двор новгородцы выламывают ворота «из пяты» (НБ, с. 146). Устройство калитки при воротах требовало еще одной (третьей) вереи. Ворота и калитка могли иметь маленькую двускатную кровлю, конек которой шел по линии ворот; но иногда источники отмечают, что «ворота непокрыты». Снаружи вереи, полотнища ворот и калитки украшали резьбой или, судя по некоторым находкам, узорами из гвоздей с большими орнаментированными шляпками. Ворота в Новгороде, как отмечает П. И. Засурцев, иногда ставились не по линии частокола, а отступали в глубь двора на 1 – 1,5 м (Засурцев, 1963, с. 297 – 298).
По-видимому, непременной деталью ворот в богатом и в бедном доме была подворотня – широкая доска, прислонявшаяся к полотнищам ворот, чтобы не образовалась щель, в которую из двора могла бы выскочить какая-нибудь живность, и во двор никто не пролез. В Повести о Шемякиной суде убогий брат, взяв у богатого лошадь, «привезе ко двору своему», но забыл выставить подворотню, «и ударив лошадь кнутом. Лошадь же изо всей мочи броскся через подворотню с возом» (РДС, с. 20).
Сам двор мог быть разделен на несколько участков дополнительными внутренними заборами. Например, его хозяйственная часть отделялась от «чистого» двора перед самим домом, сад и огород отделялись от собственно двора. Эти внутренние заборы бывали значительно облегченной по сравнению с наружной оградой конструкции (и притом ниже человеческого роста), поскольку назначение их было иным – они должны были препятствовать проникнуть в сад, огород и на чистый двор скоту и птице. Раскопками обнаружены плетень и легкая изгородь из жердей (или слег, как их называют в некоторых областях). Горизонтальные жерди клались в два ряда на вбитые в землю опоры.
О том, как располагались на территории усадьбы отдельные постройки, у нас довольно мало сведений. Все же сохранившиеся чертежи усадеб XVII в. и некоторые археологические данные, приведенные нами выше, позволяют предположить, что преобладала (в особенности в центре и на юге России) свободная планировка усадьбы с несомкнутыми, не связанными с домом дворовыми постройками. Описания дворов, как мы видели, особо отмечают связь построек, если она присутствует, а в большинстве случаев ограничиваются простым их перечислением. Можно все же думать, что в XVI – XVII вв. развитие планировки городской и крестьянской усадеб шло по линии связи отдельных срубов жилых и хозяйственных построек. Именно в этот период (см. приложение I) распространяются появившиеся ранее типы трехкамерного и двухкамерного дома, а на севере, в частности в Новгородской земле, и однорядная связь дома с надворными постройками.
Археологические раскопки в Москве показали, что линия ограждавшего усадьбу забора нередко прерывалась постройками по большей части хозяйственного и производственного назначения – погребами, сараями, мастерскими. За редким исключением это были добротные сосновые и дубовые срубы, выходившие, как нужно думать, на улицу своими глухими стенами, что не нарушало замкнутости усадьбы. Жилой же дом располагался обычно на некотором расстоянии от забора и этих построек; перед ним образовывался участок «чистого» двора, иногда даже вымощенный. Известен старый обычай вежливости, согласно которому гость должен был обязательно оставить повозку или лошадь у ворот и пройти к дому пешком. Постройки для скота – хлева, конюшни – располагались позади дома, образуя хозяйственный двор, еще далее, в глубине усадьбы, были и сад, и огород. В некоторых, особенно богатых, усадьбах было даже несколько дворов, например передний, задний и конюшенный, или псарный.
Усадьба ремесленника не могла быть столь замкнутой, как Усадьба феодала. Б течение XV – XVII вв. мастерская, а затем и Жилой дом (нередко это было одно и то же) выдвигаются непосредственно на улицу, так как работа ремесленника на заказ требовала, чтобы к нему был свободный доступ (Гольденберг П., Гольденберг Б., 1935, с. 49 – 51). Впрочем, уже отмечалось, что эта тенденция не господствовала абсолютно. В Москве и Новгороде отмечены случаи, когда дом ремесленника располагался в глубине двора, а как раз боярские хоромы выходили прямо на улицу. Все же уже в XVI в. так много городских домов стало выходить непосредственно окнами на улицу, что понадобились специальные узаконения, чтобы охранить прохожих, например, от злых собак. Судебник 1589 г. гласит: «А у кого во дворе или под окном на улице или в избе собака изъест стороннего человека, ино чем тот раненый пожалует, или кормить, поить и рана лечить, покаместа изживет, тому на дому своем, чья собака, потому что, знав у себя собаку съедисту, а не крепит» (С, с. 365). Так, перемещение дома из глубины двора на «красную линию» улицы, как мы бы сейчас сказали, серьезно нарушило замкнутость жизни городской усадьбы. И «съедистого пса» надо было не спускать, как рекомендовал еще в первой половине XVI в. Домострой, а привязывать. В более ранних судебниках этот пункт отсутствует, что позволяет датировать развитие процесса перемещения домов к улице второй половиной XVI в.
О застройке городской усадьбы дают представление части планов XVII в. Эти планы-рисунки, как уже сказано, неполны. Однако в общих чертах характер планировки можно установить. На рис. 3 представлен район Рождественки (ныне ул. Жданова) в Белом городе. Большой участок на северной стороне улицы (65X24 – 28 сажен, почти 8000 м2) был занят двором окольничего Михаила Васильевича Собакина. В центре усадьбы стояли трехэтажные, очевидно, каменные палаты с выносным, на столбах, крыльцом. На Рождественку выходили замет и поленные (дровяные) амбары, а также столярня. Ворота были со стороны переулка, куда выходила и конюшня. По северной и западной границам усадьбы (западной стороной она выходила на Кузнецкую улицу) шли люцкие покои – избы, в которых жила дворня (в других источниках они именуются чуланы люцкие), – их целых восемь. Поварня находилась тоже в глубине двора, но довольно далеко от дома – ближе к дровяным амбарам и столярне. Дальше, за перекрестком, по той же стороне Кузнецкой улицы были дворы дьякона Никиты Полунина, пушечного ученика Ивана Артемьева, пушкаря Федьки Меркулова, кузнеца Григория Мосягина. На всех этих дворах показаны только жилые дома, выходящие на улицу, но, видимо, здесь сказывается неполнота чертежа. Из письменных источников (см. приложение I) видно, что даже на дворе бедного посадского тяглеца изба никогда не была одинокой: имелись какие-то хозяйственные постройки. Об устройстве хозяйственных построек сведения скудны. Клети, амбары, сараи, житницы, мшаники при раскопках различить невозможно; конюшню и хлев в городах отличает обычно слой навоза (горожане не вывозили навоз на поля). В большинстве это были срубные постройки, но в безлесных областях попадались и плетневые.
Больше данных о погребах, ледниках и напогребицах. Они неоднократно встречены при раскопках. Судя по приведенным выше текстам, различали погреб «теплый», т. е. без льда, и ледник. В первом случае это была четырехугольная яма, закрепленная срубом (размер колеблется от 3x3 до 5,5x5,5 м) из относительно тонких бревен, а иногда и из пластин, с земляным полом. Глубина такой ямы метра полтора. Но сама постройка была значительно выше, причем к стенкам сруба присыпали землю, выброшенную прежде, при рытье ямы. Примерно на уровне присыпки устраивался пол, отделявший собственно погреб от напогребицы; в полу устраивалось отверстие, от которого деревянная лестница вела вниз. В напогребице хранили также продукты или различное имущество, не требовавшее какого-либо определенного температурного режима. Так, в московских погребах найдены, видимо, упавшие сверху из напогребиц предметы упряжи, части саней и телег, не бывшие в употреблении кровельные драницы, печные изразцы. Ледник отличался от «теплого» погреба тем, что имел специальное устройство для охлаждения. Пол исследованного в Зарядье ледника был выложен кирпичом, причем у одной стены вымостки не было, и специальный желоб вел от этого места к поглощающему колодцу. В стене погреба имелось отверстие – отдушина. В таком погребе можно было соблюдать не только температурный, но и влажностный режим, отводя воду, образовавшуюся при таянии льда, и вентилируя камеру. Здесь было прохладно, но не сыро. Ледник имел такую же напогребицу, как и погреб. Но размеры его были больше, материал – добротнее (зачастую дуб). Ледник имелся только на богатой усадьбе.
Нужно сказать, что погреба вообще бытовали, по-видимому, не во всех русских землях, а преимущественно в тех, где жилье было поземным или на невысоком подклете. Это естественно, так как подклет при холодном климате может заменить погреб. П. И. Засурцев считает, что повышенная влажность почвы в Новгороде затрудняла устройство погребов и пользование ими (Засурцев, 1963, с. 78). Думается, что дело не во влажности почвы (новгородцы отлично умели отводить воду от своих построек), а как раз в распространении подклетов, которые делали погреба ненужными. Погреба в Новгороде все-таки были, но Далеко не в каждой усадьбе. Из приведенных в приложении I материалов видно, что на шестнадцати усадьбах было всего шесть погребов и один каменный ледник, видимо специально приспособленный для хранения свежей рыбы. А на московских Усадьбах бывало по два и по три погреба (Рабинович, 1975, с 208). О постройке в начале XVI в. нового великокняжеского Дворца в Москве «с погребы и с ледникы» уже говорилось.
Относительно устройства и конструкции других хозяйственных построек – клетей, амбаров, сараев, житниц, мшаников, сушил и поветей, курников, сенников (или сенниц), конюшен и хлевов – у нас нет никаких сведений. Из контекста их упоминаний (см. приложение I) явствует, что мшаник, или омшаник, по всей вероятности, разновидность хозяйственного подклета, проконопаченного мхом. Сушила же, сенники, повети, вероятно,
3. ПЛАН РАЙОНА РОЖДЕСТВЕНКИ (МОСКВА, XVII В., ЧЕРТЕЖ ПРИКАЗА ТАЙНЫХ ДЕЛ)
и курники – хозяйственные постройки, располагавшиеся относительно высоко – на других сооружениях (Даль III, с. 154; IV, с. 377), как это можно наблюдать в позднейших деревенских усадьбах. Что касается мельников, то это были помещения для размола зерна, оборудованные, по-видимому, поставом – парой ручных жерновов, а также деревянными ступами. Назначение хлевов, конюшен, овинов и гумен не требует пояснений.
Вот какое представление об использовании хозяйственных построек в богатой городской усадьбе дает Домострой. В житницах и закромах хранится в бочках и коробах «всякое жито» – различное зерно, крупы, мука, отруби, высевки, а также печеный хлеб, сухари, масло, соль, вино, квас и «кислые шти». Но скоропортящиеся продукты держат в погребах и ледниках, реже – в напогребицах; для дорогих «фряжских» вин рекомендуется иметь особый погреб. Сушеные и вяленые («ветреные») мясо и рыбу держат в сушиле. Сено хранится в сеннике. В клетях, подклетах и чуланах размещаются хозяйственные предметы, одежда, материи, ковры и полсти, пологи; упряжь, сани, дровни, телеги, колеса и пр. – тоже в подклетах, подсенье или в амбаре, а «в ыном амбаре» – разная тара (бочки, бочонки), посуда и другие хозяйственные предметы, наконец – «ветшаный всякий запас, и обрески, и обломки». Скот – в хлевах и конюшнях, которые перед сном обходят с фонарем, но «оу сена и оу соломы однолично из фонаря огня не вымати», и вообще «двор бы был... везде крепко горожен или тынен, а ворота всегды приперты, а к ночи замкнуты, а собаки бы сторожливы, а слуги бы стерегли же, а сам государь или государыня послушивают ночи» (Д., ст. 45, с. 44 – 45; ст. 65, с. 63 – 54; ДЗ ст. 52 – 54, 56, 63, с. 51 – 61).
Баня (мыльня) и поварня условно отнесены нами к комплексу жилых построек. Они могут трактоваться и как постройки хозяйственные. Приведенное выше описание усадебной бани XV в. можно дополнить лишь соображением, что эта постройка' не всегда имела деревянную крышу; кровля ее могла быть земляной (вероятно, в таких случаях источник говорит: «Баня не покрыта»). Для XVI – XVII вв. нельзя твердо говорить об определенной закономерности в распространении бань как отдельных построек. Города, где источники указывали бы баню в каждом дворе, составляют скорее исключение. Например, на территории северных областей бани имела лишь половина описанных нашими источниками усадеб, на территории северо-западных – четвертая часть, центра и юга – более трети, в Сибири – треть. Все же на северо-востоке как будто бы начинает уже формироваться будущий район большего распространения бань (Vahros, 1966). Наряду с этим бытовали общественные бани, о которых говорилось в нашей книге об общественном и семейном быте (Рабинович, 1978а, с. 126 – 132).
Поварни как отдельные постройки характерны для богатых Усадеб, где было множество слуг, обслуживающих господскукухню и стол. Отделение их от основного сруба дома вызвано, безусловно, соображениями безопасности от пожаров. Нечто подобное – летние кухни – было и в домах рядовых горожан. В XVII в. общим местом всех воеводских наказов – этих своеобразных должностных инструкций по управлению городами – было предписание запрещать жителям в летнее время топить печи и «сидеть с огнем», т. е. освещать дома лучиной, свечами или плошками, «чтобы в летнее время в городе, и на посаде, и в слободах изб и мылен не топили и ввечеру поздно с огнем не ходили и не сидели, а есть бы варили и хлебы пекли в поварнях и на огородах в печах» (см. напр., АМГ I, № 129, с. 157). Как мы видим (см. приложение I), в некоторых городах, например в Новгороде, отмечено немного таких печей во дворах (вероятно, в огородах), а было их, наверное, гораздо больше.