Наконец, важную принадлежность городской усадьбы составлял колодец. В сельских поселениях колодцы в те времена не отмечены. Возможно, их и не применяли, добывая воду непосредственно из рек или ключей. В городах мы тоже не встречаем колодцев до середины XV в. В XVI же и XVII вв. переписные книги нередко отмечают на усадьбе колодец, иногда – «полколодца» (т. е. один колодец приходится на две усадьбы). Бывали, видимо, и более сложные отношения, когда в городах один колодец приходился на несколько усадеб. Так, от 1685 г. до нас дошло «поступное письмо», т. е. подтверждение продажи усадьбы в г. Вятке. Вместе с усадьбой хозяйка «в колодце продала половину шестого паю» (ТВятУАК II, с. 41). Неясно, сколько всего владельцев было у этого колодца на Московской проезжей улице вятского посада, только вдова посадского человека Огородникова владела пятью с половиной его долями. Нужно думать, что эти паи означали определенную долю участия в устройстве и содержании колодца и давали какие-то права пользования им (может быть, при множестве пользователей дебит воды был недостаточен и она распределялась пропорционально паям).
Устройство колодцев ясно по археологическим находкам и старинным изображениям. Колодец крепился в подавляющем большинстве случаев четырехугольным срубом из обрезков бревен или брусьев. Есть довольно много изображений шестиугольных колодцев, но археологически найден только один в Москве, вероятно XVIII в. Над колодцами устраивали на столбах специальный навес – сень. Воду доставали ведрами и кувшинами с помощью веревки, ворота или рычага – журавля. В последнем случае сени над колодцем быть не могло.
ЖИЛОЙ ДОМ
Посмотрим теперь, что представлял собой в XVI – XVII вв. жилой дом рядового горожанина. Источники (см. приложение I) отмечают обычно прежде всего, имел ли дом подклет или был поземным. Из описанных домов в Новгороде было 4 поземные избы и 18 на подклете, а в Воронеже – 18 поземных и 1 на подклете, в Москве – 16 поземных и 13 на подклете, в Шуе – 5 поземных и 5 на подклете. Можно сказать, что дома на подклете преобладали в городах севернее Москвы. В Московской и Владимирской землях бытовали как поземные избы, так и горницы на подклете, южнее преобладали поземные избы.
Нужно думать, что в этом отношении (наличие или отсутствие подклета, на наш взгляд, диктовалось главным образом условиями климата) дома крестьян вряд ли намного отставали от домов рядовых посадских людей: кто мог, строил себе высокий дом на подклете, кто не мог, довольствовался поземной избой. Проезжавший через северные русские земли (от Белого моря к Москве) англичанин Флетчер так писал о виденных им домах: «Дома их деревянные, без извести и камня, построены весьма плотно и тепло из сосновых бревен... Между бревнами кладут мох... для предохранения действия наружного воздуха. Каждый дом имеет лестницу, ведущую в комнаты со двора или с улицы, как в Шотландии» (Флетчер, с. 17). Такое сравнение с северной зоной Британских островов показательно.
Поземная изба, как и ранее, зачастую утеплялась земляной Завалинкой. Такую завалинку мы проследили у московского дома XVII в., принадлежавшего зажиточному горожанину (Рабинович, 1964, с. 222 – 223). Она имела конструкцию, отчасти сходную с более древними сооружениями, открытыми в Старой Ладоге, Торопце и Новгороде, и интерпретировавшуюся некоторыми исследователями как завалинка * (Засурцев, 1963, с. 16, 123; Спегальский, 1972, с. 162 – 169). У московской постройки низ завалинки также представлял собой круглое бревно, но не перевязывался со срубом дома, а был укреплен вертикально вбитыми кольями.
Подклет же был обыкновенным срубом той же конструкции, что и жилая часть дома. В XVI – XVII вв. подклет дома назывался также подзыбица, нутр, щербеть, а такие же срубы под клетью или сенями назывались соответственно, подклет, подсенье. Нередко источники указывали, что подклет дома был также приспособлен для жилья («жилой подклет», «нутр жилой»). Мнение Н. И. Костомарова о том, что термин «жилой подклет» противополагался «подклету глухому», использовавшемуся якобы лишь в хозяйственных целях (Костомаров, 1860, с. 36 – 48), на наш взгляд, нуждается в уточнении. Речь идет, по всей вероятности, о подклете, не имевшем самостоятельного входа, специально прорубленной двери. В такой глухой подклет нужно было спускаться из верхнего помещения – сеней или горницы. Н. И. Костомаров прав в том отношении, что глухой подклет был для жилья не вполне удобен, в особенности если поль-
________________________
* В этом споре, на наш взгляд, прав П. И. Засурцев. Реконструированное Ю. П. Спегальским сооружение есть не что иное, как завалинка, но более сложной конструкции.
________________________
зовались верхними и нижними помещениями разные семьи, что случалось не так уж редко. Глухим мог все же быть и жилой подклет, а подклет нежилой мог иметь двери. На усадьбе конского целовальника в Шуе был, например, «анбар с верхним жильем» (АШ, № 125, с. 222 – 224), в который вряд ли ходили через верх. На то же обстоятельство указывают, по нашему мнению, слова берестяной грамоты: «А стоять во потклете, кто придет з беростом» (Арциховский, 1954, № 40, с. 39). В доме богатого новгородского вотчинника подклеты могли использоваться и как канцелярские помещения. Относительно великокняжеских и царских дворцов это хорошо известно (Векслер, 1971, с. 198 – 206). И. Е. Забелин отмечал, что иногда целые учреждения назывались так потому, что занимали соответствующие помещения: «Володимерский подклет», «Дмитровский подклет», «Рязанский подклет» (Забелин, 1862, с. 23). Впрочем, такое использование подклетов приближается к использованию их под жилье. Домострой, как мы видели, называет подклеты преимущественно как складские помещения, но возможно, что в этих случаях речь идет не о подклетах под жилым домом, но о собственно подклетах – помещениях под клетями («в клетях, подклетах и онбарах») (Д., ст. 55, с. 53 – 54). Описывая свадебный чин, Домострой называет подклет как помещение, где молодые проводят брачную ночь («сенник, а по-обычному – подклет») (ДЗ., ст. 67, с. 53 – 54). Здесь речь идет, по всей вероятности, о помещении под горницей.
Мы уже говорили выше, что там, где распространены были дома на подклетах и вообще двухъярусные дома и хозяйственные постройки, мало применялись погреба. Можно согласиться с авторами, считавшими, что и домашние подполья были принадлежностью поземных изб.
В Москве открыты нижние части поземных домов XV – XVI вв. – врытые в землю срубы, в которые при их гибели упали сверху находившиеся в горницах печи и некоторые бытовые предметы. Сами же эти погреба (подполья) служили для хозяйственных нужд. В доме хлебника на Яузе, например, в подполье стояли бочки с зерном, хотя на усадьбе был и отдельно стоящий погреб (Рабинович, 1949а, с. 35). Нужно сказать, что дома, имевшие невысокий подклет. в этом отношении должны быть приравнены к поземным: такой подклет не мог быть использован как жилое, а в ряде случаев и как хозяйственное помещение и приходилось рыть еще подполье. Так, недалеко от Великого Устюга в 1622 г. плотники Дмитрий, Иван и Осип Сидняковы, подряжаясь строить дом из отборных семивершковых (31,5 см в диаметре) бревен, должны были рубить дверь «на четвертом ряду», т. е. на высоте меньше метра от земли, «а опечек доспеть на середь избы... а под печь сделать проход и лестницу» (Маковецкий, 1962, с. 22), вероятно, в подполье, то, что позднее в деревенских избах называлось голбец.
Если о высотности дома говорят все источники, многие из них указывают материал, то о его конструкции, как правило, сведений очень мало. Сруб, углы которого скреплялись в обло или в крюк (лишь изредка – в лапу), очевидно, завершался двускатной кровлей. Таковы почти все изображения посадских и крестьянских домов. Судя по упоминаемым в описаниях построек деталям, это была хорошо известная по позднейшим этнографическим материалам конструкция – на самцах с желобами и курицами, удерживавшими тесницы (или драницы). Самцы фронтонов зданий можно увидеть на многих рисунках XVII в., в частности в альбоме Мейерберга (Аделунг, 1827, № 17) и на чертеже Тихвинского посада (Сербина, 1951, приложение). Только что процитированная порядная грамота говорит, что «и мох, и драницы, и желоба, и курицы» плотники поставляли сами (Д., ст. 56, с. 55). Домострой рекомендует домовитому хозяину иметь всегда на дворе запас дерева: бревна, доски, драницы, усечки и урубки.
Кровлю, как и в древности, венчало квязевое бревно, или конек, удерживавший верхние концы тесниц или драниц.
Не много сведений о внутреннем устройстве жилых помещений. Археологические раскопки в городах обычно открывают жилье с деревянным полом. Судя по поздним этнографическим аналогиям, доски настилались в направлении от двери так, чтобы входящий двигался вдоль, а не поперек настила пола. В упомянутой порядной книге Троице-Гляденовского монастыря говорится об устройстве двери «на четвертом ряду», а дверь должна была иметь порог, следовательно, пол врубался между третьим и четвертым венцами поземного дома.
Двери в домах рядовых посадских людей делали так же, как и в более раннее время, и вставляли в специальную обойму – одверье, закрепленное в срубе выше пола на один венец, образовывавший порог. В Мангазее наряду с такой конструкцией порога найден и специально изготовленный вставной брус с пазами (Мангазея, ч. II, с. 15). «Дверной прибор» – петли, жиковины – дополняли металлические кольца-ручки, пробои для замков и внутренние замки, имевшие также фигурные металлические пластины снаружи.
Потолок (подволока) в доме крестьянина или бедного горожанина, как и ранее, мог вовсе отсутствовать, если печь топилась по-черному. Однако жилой подклет обязательно имел потолок уже в силу самой своей конструкции: пол горницы был одновременно потолком подклета. В помещениях, где печь была с трубой, потолок делали обязательно: иначе пропадал смысл «белой» печи: тепло уходило бы под крышу. Конструкция потолка с его центральной балкой (матицей) восходит, по крайней мере, к XVII в.: «...а матица положить на пятнадцатом бревне подле матки» (Маковецкий, с. 22), – читаем мы в уже цитированном документе 1622 г. Если считать, что пол был врублен на уровне верха третьего венца, а матица – соответственно на верху пятнадцатого, то общая высота жилой комнаты от пола до потолка (при шести-семивершковых в отрубе бревнах) полу чается больше трех метров (соответственно 320 – 378 см) – помещение довольно высокое. Но нужно учесть, что речь идет о монастырской постройке.
Потолок нередко присыпали сверху землей для лучшей теплоизоляции, но между горницей и подклетом этого, вероятно, не делали. На такую мысль наводит то обстоятельство, что свадебный чин предписывал молодым провести первую ночь «не под землей». Для этого в княжеском тереме специально устраивали сенник (Бартенев, с. 121), а в простых домах использовали «по-обычному подклет» (ДЗ, ст. 67, с. 173 – 174).
Рассмотрев упоминаемые в источниках усадьбы юга и севера Европейской России мы видим, что повсюду в городах в течение XVI и XVII вв. идет процесс распространения трехкамерной связи. В подавляющем большинстве случаев к этому типу жилища переходили от двух или нескольких несвязанных построек на дворе, соединяя их сенями, но мы назвали (см. приложение I) четыре случая, когда трехкамерному жилищу предшествовало двухкамерное типа «изба с сенями»; такой путь стал впоследствии более удобным для развития деревенского жилища. Трехкамерная связь «изба – сени – клеть» возникла, как мы видели, много раньше, но лишь у узкого круга зажиточных горожан, а в XVI и особенно в XVII в. распространилась довольно широко и у рядовых посадских людей, не вытеснив, однако, полностью однокамерных изб, которых оставалось еще много. Встречались у горожан и отдельные двухкамерные дома (типа «изба – сени»). В деревню же трехкамерные и двухкамерные дома только начали проникать. Большинство крестьянских изб были однокамерными*.
________________________
* О. В. Овсянников (Мангазея, ч. II, с. 22) предположил, что в других случаях можно говорить о трехкамернои связи, но несколько иного типа: «изба – сарай – клеть», где сарай заменяет сени (см. также: Овсянников, с. 125, 129). Но в пользу этого предположения, относя его притом лишь к крестьянскому жилищу (Мангазея, ч. I, с. 21), он не приводит никаких доказательств. К тому же описываемое О. В. Овсянниковым под видом сарая помещение – это не крестьянская хозяйственная постройка. Не доказано О. В. Овсянниковым и происхождение трехкамернои связи из крестьянского домостроительства. Это утверждение (Мангазея, ч. I, с. 21) остается голословным, поскольку не приведено упоминания трехкамернои связи вообще где бы то ни было в сельской местности в XVI в. Между тем в следующей части тот же автор утверждает, на наш взгляд обоснованно, что «сибирское домостроительство в конце XVI – -начале XVII в. являлось своеобразным слепком севернорусского посадского (разрядка наша. – М. Р.) жилища» (Мангазея, ч. II, с. 23). И далее (с. 219 – 225) показано, что двор мангазейского.воеводы в первой четверти XVII в. состоял из не связанных между собой построек и только после перестройки во второй четверти XVII в. приобрел план трехкамернои связи. Видимо, в города Севера России, а через них и в Сибирь трехкамерный дом проникал постепенно, причем, конечно, в первую очередь во дворы зажиточных горожан.
В докладе о приемах домостроительства в городах Северо-Запада Руси, сделанном в 1983 г., О. В. Овсянников и В. И. Кильдюшевский особо отмечают, что трехкамерный дом типа «изба – сени – клеть» является типично городским жилищем, возникшим, по мнению авторов, в XIV – XV вв. (Кильдюшевский, Овсянников, с. 18 – 19).
Названная дата возникновения трехкамерного городского дома, на наш взгляд, еще должна быть уточнена, но факт широкого распространения в городах этого типа жилища в XV – XVII вв. бесспорен, тогда как в сельской местности (кроме домов феодалов) такие жилища неизвестны. Думается, что с появлением упомянутой публикации 1983 г., авторы которой пришли к тому же мнению, что мы высказывали в 1975 г. (Рабинович, 1975, с. 199), полемику с О. В. Овсянниковым можно считать законченной.
________________________
Изба на подклете называлась обычно горницей – она была по отношению к подклету «горним» (верхним) помещением. О внутренней планировке избы XVI – XVII вв. у нас мало сведений. Известно, например, что как раньше, так и позже жилое помещение характеризовалось в основном типом печи. Изба, или горница, называлась черной или белой в зависимости от того, стояла ли в ней курная беструбная печь или печь с трубой. В городах белых изб и горниц было довольно много, в деревнях почти не было. Зажиточный горожанин всегда имел печь с трубой. Недаром даже в словарь-разговорник русского языка, составленный в XVII в. одним немцем, попала фраза: «Заткни трубо ино будет сдесь тепло» (Хорошкевич, с. 207). Печная труба имела, должно быть, вьюшку, которую можно было закрыть. Керамическая труба, закопченная изнутри, с фланцем-обоймой для печной вьюшки найдена при раскопках в Москве в Гончарной слободе, где, видимо, в XVII в. было налажено довольно широкое производство таких труб. Печь могла быть глинобитной или кирпичной. Под ее всегда делался кирпичным. Домострой рекомендовал так ухаживать за печью: «А печи всегды посматривают внутри и на печи и по сторонам, и щели замазывают глиною, а под новым кирпичом поплатят, где выломалося, а на печи всегда было бы сметено, ино николи притчи от огня не страх и оу всякой бы печи над челом был искреник гли-нян или железен и хоти низок потолок ино не страх от огня» (ДЗ, ст. 61, с. 58 – 59). Здесь описана, по-видимому, «белая» печь с трубой и специальным противопожарным устройством – искреником.
Печь ставилась на опечке, устройство которого мы описали в предыдущем разделе. «Черная» печь могла иметь дощатый дым-ник, или дымовник, для вывода дыма, но, кажется, чаще дым выходил в одно из волоковых окон. О положении и ориентировке печи у нас почти нет сведений: письменные источники ни разу не упоминают направления печного устья. При археологических раскопках в тех немногих домах, которые датируются XVI – XVII вв., печи были столь сильно разрушены, что определить устье не было возможности. Единственный случай, описанный нами в Москве, говорит о перестройке, перепланировке помещения, причем печь осталась на месте (Рабинович, 1964, с. 221). Первоначально она стояла по диагонали от входа, устьем к нему. Но это, видимо, не устроило владельцев, и они вынуждены были пристроить к дому сени у той стены, у которой стояла печь, прорубить возле печи новую дверь, а старую заделать. Теперь печь стояла слева от входа, устьем к противоположной стене. Так восточный вариант южновеликорусской планировки (если употреблять позднейшую терминологию) (Бломквист, 1956, с. 215; Станюкович, 1970, с. 66 – 67) сменился северно-среднерусским. Возможно, что в данном случае перед нами результат приспособления каких-то переселенцев с юга к климатическим условиям Москвы.
Мы видели, что и плотники и каменщики должны были делать окна «где доведетца», «где понадобитца», т. е. по указанию хозяина, а не по заранее намеченному плану, На этом основании, казалось бы, можно подумать, что в расположении окон не было определенного порядка. Однако, рассмотрев изображения русских домов XVI – XVII вв. на планах, иконах и пр., мы приходим к выводу, что к этому времени уже сложилась традиция расположения окон по крайней мере в простейшей «единице жилья» – избе с курной печью. На большинстве изображений изба показана обращенной торцом к зрителю (если это рисунок улицы – то на улицу). При этом обычно хорошо виден фронтон, образованный двускатной крышей, самцы и треугольник волоковых окон, прорубленных каждое в одном только венце сруба (реже – в двух соседних). Верхнее окно – посредине, в одном из самцов фронтона, два нижних – на одном уровне, ближе к углам. Иногда такой же «треугольник» можно увидеть в длинной стороне избы (например, в трехкамерной связи у передней избы, выходящей фронтоном на улицу, окна – в торцовой стене, а у задней избы, расположенной позади нее, через сени, окна – в боковой стене). Встречаются изображения изб с двумя, а иногда только с одним волоковым окном (в этих случаях – всегда в торцовой стене). Два окна располагались на одном уровне (Маковецкий, табл. II, № 4, 12). Один только раз замечено «беспорядочное» расположение трех окон в торцовой стене: верхнее – под фронтоном, левое нижнее – у угла, правое нижнее – у другого угла, но значительно ниже левого. Но, кажется, это не волоковые, а «красные» слюдяные окна (Маковецкий, табл. V. №1).
Такое устойчивое расположение окон позволяет говорить и об особенностях внутренней планировки избы. Если признать вслед за нашими предшественниками, что верхнее окно под фронтоном служило для выпуска дыма и при отсутствии потолка давало и некоторое освещение всей избы, то два нижних торцовых окна должны были освещать соответственно устье печи и красный угол. Стало быть, печь стояла у одной из боковых стен, устьем к выходящему на улицу торцу, т. е. у входа, а красный угол располагался от нее по диагонали. Наличие окна в боковой стене позволяет локализировать красный угол (кут) именно у этой стены, а печь – у противоположной. Тогда второе окно в той же боковой стене, если оно имелось, могло освещать коник.
Перед нами, стало быть, изба, соответствующая позднейшей северносреднерусской планировке (Станюкович, с. 66 – 67). На плане Тихвинского посада мы находим трехкамерный дом посадского человека (очевидно, «горница – сени – повалуша»). На улицу выходит торец горницы с «треугольником» окон, ее боковая стена – с двумя окнами, стена сеней – с красным окном и глухая стена повалуши (см. с. 7). Все части здания – на высоких подклетах; вход в дом, видимо, со двора, через крыльцо и противоположную от зрителя сторону сеней (Сербина, прил.). В этом случае дверь в избу была с противоположного улице торца, печь – слева от двери, устьем к противоположной входу стене, середа («бабий кут») и красный угол – у торцовой стены, к улице, коник – направо от входа. Но при таком расположении окон можно представить себе и другую внутреннюю планировку: печь – • слева от входа, устьем ко входу; середу – справа от входа; красный угол – в дальнем правом углу, по диагонали от печи (т. е. позднейшую западно-русскую планировку, в особенности если учесть географическое положение Тихвина) (Станюкович, с. 66 – 67). Такая же планировка, вероятно, была и в тех случаях, когда «треугольник» окон изображен на боковой стене избы. Конечно, обо всем этом можно говорить лишь предположительно, поскольку в нашем распоряжении нет ни одного чертежа или словесного описания плана избы. Рисунки, на которых есть изображения окон, относятся как раз к северным, западным и центральным областям страны – Соловецким островам, Тихвину, Великому Новгороду, Троице-Сергиеву монастырю, Москве. На рисунках из альбома Мейерберга изображены деревни к западу от Москвы. Верхнее окошко зачастую отсутствует, а иногда окна совсем не видны. Юг тогдашней России в наших изобразительных источниках не отражен.
В тех случаях, когда на фасаде избы нарисованы и красные (косящатые) и волоковые окна, косящатое расположено в центре, волоковые – по бокам; верхнее волоковое окошко тогда отсутствует. Функция «общего» освещения избы перешла к центральному окну, которое в силу своей конструкции имеет и большую, чем боковые, высоту. При наличии потолка верхнее волоковое окошко и не нужно. Для освещения образовавшегося чердака использовали маленькое окошечко- – светелку. Таким образом, наличие трех окон (сначала волоковых, а потом красных) по выходящему на улицу торцовому фасаду имеет в русских городах достаточно глубокие корни и восходит, по крайней мере, ко второй половине XVI в. «Домик-крошечка в три окошечка» был характерен не только для малых, но и для средних русских городов едва ли не до наших дней.
О том, каким мог быть дом горожанина, о его оборудовании и неподвижной мебели говорит порядная запись, заключенная в 1675 г. шуйским земским старостой и целовальниками с плотниками-крестьянами, взявшимися построить в Шуе на воеводском Дворе «две горницы меж углов трех сажен» (примерно 6,5X6,5 м каждая. – М. Р. ) высотой в двадцать или двадцать один венец. Одна горница, как это часто встречалось в те времена, должна была быть белой, другая – черной. Белую горницу плотники должны были рубить «в крюк, потолок намостить в брус, да сделать два окошка красные, да волоковых окошек что доведетца, лавки опушить, у печи и под коником сделать залавки задвижные, да сделать поставку и двери косящатые... да под белою горницею сделать нутр жилой, стены выскричить и лавки покласть и окошки волоковые что доведетца, под коником и под кутником сделать два залавка и двери с одверьем и опечек, и мосты и полати намостить. Да другая горница срубить жилая черная на омшенике, а той горнице сделать окошко красное, стены выскричить, и лавки положить и опушить, и мост намостить бревенный, и окошки волоковые, что доведетца, а над дверьми труба выводная сделать, да коник, да залавок и с задвижкою или с кровлею, и двери с одверьем и со всяким строеньем, и полати намостить, и опечек сделать, а позади печи горничные лестница в подклет (омшаник? – М. Р.), подклет перегородить надвое бревны протесанными в паз. А промеж теми горницами перебрать старая повалуша, под нею анбар старой... а сени делать к обоим горницам с переходы... (перебрать доски и «стамики» (?) старых сеней. – М. Р.) да им же плотникам сделать чулан досчаной под рундуком над лестницею под сенною кровлею» (АШ, № 132, с. 236-239).
Конечно, этот дом строился для воеводы, хотя и довольно скромного. Но если не говорить пока о повалуше, чулане и пр. и оставить в стороне большой размер комнат и высоту постройки с подклетом (почти 7 м), то перед нами будет довольно обычный городской трехкамерный дом: белая горница на жилом под-клете, черная горница на омшанике (который в другом случае тоже назван подклетом), меж ними – сени, под сенями – чулан. Такие дома нередко упоминаются в приведенных в приложении I описаниях дворов Новгорода, Москвы, Воронежа и др.
Интересна прежде всего сама техника сооружения помещений и неподвижной мебели. Углы горницы рублены в крюк ( с выступающими концами), потолок брусчатый, стены изнутри «выс-кричены», т. е., очевидно, выскоблены или затесаны плоско. Двери косящатые, вставлены в брусяную раму – одверье. Окна красные, т. е. косящатые, и волоковые. Особенно интересно, что красное окно сделано и в черной избе. Лавки, коники, кутники (угловые лавки в красном углу), полати в черной горнице делаются одновременно со стенами избы и снабжаются задвижными ларями – залавками. Тут же производится и «опушка» лавок – своеобразный декоративный вырез нижнего края. Полы (здесь они названы «мост») сделаны не из досок, а из бревен. Подобные полы встречались нам при раскопках в Москве, но они характерны не для жилых, а для хозяйственных помещений. Нужно думать, что в данном случае бревна были сверху плоско затесаны. Плотники делали также опечки и выводную трубу (дымоволок) в черной горнице, но печи клали не они. Жилой подклет устраивался так же, как горница, но окошки в нем были только волоковые. В черной горнице была у печки внутренняя лестница в хозяйственный подклет, как в поземной избе бывала лестница в подполье. А в сени вела наружная лестница, имевшая какую-то площадку или крыльцо (рундук) со своей кровлей.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что терминология грамоты вполне соответствует более поздней, применявшейся в русской деревне в XIX в.: «лавки», «залавки», «коник» и т. п.
О соотношении подвижной и неподвижной мебели и иных предметов меблировки дает представление следующий текст Домостроя: «В избе или в которых хоромах стол, лавки или скамья» (ДЗ, ст. 65, с. 58 – 60) или «а в горнице, и в комнате, и в сенях, и на крыльце, и на лестнице всегда бы было чисто, и рано и поздно, а стол и суды всякие всегда чисто мыти, и скатерть чиста ... а постеля и платья по грядком и в сундуках, и в коробьях». Образа должны быть укреплены на стенах «благолепно и со всяким украшением и со светильниками» (в списке Общества истории и древностей российских добавляется: «в них же свещи») и снабжены занавеской, которую следует после молитвы задергивать. Их нужно обметать чистым крылышком, вытирать мягкой тряпкой («губою») (Д., ст. 33, с. 31; ст. 8, с. 8).
Итак, мы видим, что в избе или горнице, т. е. в жилой комнате среднего горожанина, была печь, находившаяся, по-видимому, иногда и посредине, но чаще у одной из стен (Засурцев, 1963, с. 38)*.
Полати встречались в городском доме не всегда. Кроме полатей, неподвижную мебель составляли лавки с залавками, коники, грядки (полки). Сходство терминологии позволяет предположить, что коник, как это было в крестьянских избах XIX в., являлся особой лавкой, нередко имевшей украшение в виде конской головы и служившей местом мужских домашних работ (Станюкович, с. 68 – 71). Лавки с подпушкой и кутники располагались в углу, где висели иконы, грядки – по стенам, над лавками и коником. Стол стоял, вероятно, как и позже, «под образами», у лавок, с другой стороны к нему приставляли скамью. Обо всем этом говорит также описание свадебного чина в Домострое; места на подвижной скамье считались менее почетными, чем на неподвижных лавках. Когда было много гостей, к столу подставляли еще один стол, почему-то именовавшийся «кривым», также менее почетный, чем основной стол (ДЗ, ст. 67, с. 167 – 188).
Такова была меблировка относительно скромного жилища. Об убранстве комнат в богатых домах будет сказано несколько ниже.
________________________
* П. И. Засурцев отмечает, что серединное положение печи в Новгороде встретилось лишь в 4,6% случаев, слева от входа – в 30, справа – в 43, в переднем правом или левом углу (т. е. у противоположной входу стены) – в 21% случаев.
________________________
БОГАТЫЕ ХОРОМЫ
Как и в предыдущий период, дома богатых людей и знати мало различались по областям. На севере и юге России богатый дом строился на подклете и состоял из множества помещений, которые мы рассмотрим ниже.
Любопытны краткие описания домов воевод, наместников и дьяков в небольших городах XVII в. (Милославский, 1956, с. 89 – 90). Нам известно 23 таких описания или упоминания дворов: в Холмогорах, Олонце, Изборске, Ростове, Ряжске, Шацке, Кашире, Калуге, Лихвине, Черни, Севске, Ельце, Курске, Путивле, Острогожске, Чугуеве, Сокольском, Полотове, Яблокове, Вятке и Енисейске. Археологически исследован воеводский двор в Мангазее. Однокамерный дом (без сеней) отмечен в двух случаях, двухкамерный – в одном, трехкамерный – в трех, остальные – многокамерные. Большинство домов стояли на подклетах, и только пять были поземными. Это тем более интересно, что две трети перечисленных выше городов расположено в южной части страны (южнее Москвы).
Дома феодалов и богатых горожан XVI – XVII вв. многократно были описаны исследователями древнего русского быта и историками архитектуры (см., например: Забелин, 1862; Забелин, 1900; Бартенев, 1911; 1916; Потапов, 1902 – 1903; Спегальский, 1972). Мы не будем поэтому подробно разбирать данные письменных и изобразительных источников. Напомним только, что дом богатого человека представлял собой совокупность многих помещений, поднятых на высокие подклеты и соединенных между собой переходами на уровне, как мы бы сейчас сказали, второго этажа. Дворец крупного феодала был, по сути дела, целым небольшим городком. В нем выделялось обычно несколько комплексов: прежде всего, парадные комнаты, служившие для приемов, затем личные хоромы самого феодала, покои его жены и дочерей, взрослых сыновей, наконец, служебные помещения. Все это дополнялось по крайней мере одной, а чаще несколькими церквами. Каждый взрослый член семьи феодала всегда имел в своем личном распоряжении несколько комнат, дети с их мамками и няньками жили обычно в покоях матери. Рассмотрим для примера не главный дворец московских царей в Кремле, а их второстепенную резиденцию – дворец в г. Коломне, выстроенный при Иване Грозном. Там была церковь Воскресения (в подклете которой оборудована пивоварня), большая столовая брусяная изба, еще какая-то каменная парадная палата, под парадным же красным чердаком, большие сени, два красных крыльца, государевы хоромы – -тройни (передняя, средняя и задняя комнаты), повалуша, двое сеней и через переходы – санузел (облая столчаковая изба), тоже с сенями, хоромы царицы из двух комнат, повалуши, сеней и столчаковой избы со своими сенями, наконец, хоромы царевича – также из двух комнат с сенями и санузлом. Баня была, как видно, одна для всех членов семьи. Хозяйственные постройки: поварни, ледники, сытная изба, «палатка, в чем ставят сосуды серебряные», сушило, наконец, «дьячая изба» (видимо, канцелярия) дополняли комплекс дворца. Он был огорожен не тыном, а заметом, в котором было двое ворот (ПКМГ I; Милославский, 1962).
Высшая московская знать имела почти такие же усадьбы, с той лишь разницей, что у некоронованных особ не было обычая выделять отдельный комплекс хором для «государыни» (хозяйки) и взрослых детей. Их дети, подрастая, поступали на государеву службу, получали самостоятельные поместья и вотчины, отселялись от родителей в собственные дворы. Например, в усадьбе князя Мстиславского в г. Веневе в XVI в. было четыре двора: передний, задний, конюшенный и псарский. Только половина княжеского дворца была огорожена тыном, остальные же части оставались «просты». На переднем дворе стоял жилой комплекс самого владельца – две горницы, две комнаты, две избы и две повалуши соединялись тремя сенями и имели два крыльца. Переходы вели от них к мыльне. На заднем дворе стояли хозяйственные избы: поваренные, пивоваренные, скатерные, даже кабацкая, погреб с клетью; на конюшенном дворе было 57 конюшен, житница и мшаник (на этой опасной южной окраине Московского государства князь, видимо, должен был держать целое войско); на псарском дворе были две избы, две клети, чулан, десять житниц и специальный «медвежий» сруб, где, наверное, держали медведей для излюбленной потехи тогдашних крупных феодалов – медвежьей травли (ПКМГ II, с. 15).
На дворе коломенского «владыки» (архиепископа) было двадцать пять построек, в том числе семь жилых.
Один из последних удельных государей в Московском царстве- – князь Владимир Андреевич Старицкий также имел в Коломне свой двор, который включал, между прочим, два сада и девять жилых помещений: две горницы, две комнаты, повалушу, трое сеней, отхожую избу. На дворе князя жил дворник, у него были изба с пристеном и повалуша (трудно сказать, трехкамерное это жилье типа «изба – пристен – повалуша» или двухкамерное – изба с пристеном и отдельно стоящая повалуша), амбар и мыльня.
В северо-западных русских землях дворы феодалов были в общем такими же. В конце XVI в. у наместника г. Изборска были «горница столовая на подклете полчетверты сажени, да сени, а в них чюланец полторы сажени, а из тех сеней другие сени, да повалуша трех сажен, а против повалуши другая горница на подклете трех сажен, а промеж горницы и повалуши сени полтрети сажени; да против наместничья двора изба судебная на взмоете, Меж углов полчетверты сажени, да у судебни, под стрельницею, на которой стрельнице колокольница, ледник камен полчетверты сажени, да житница полторы сажени, да погреб камен трех сажен, да у погреба клетка люцкая дву сажен, да против двора Поварня полчетверты сажени, да за городом (т. е. по внешнюю сторону крепостной стены. – М. Р.) у Больших Николских ворот мылня меж углов дву сажен с локтем, перед мылнею сенцы полторы сажени, а делают тот наместнич двор всем городом и уездом» (МАМЮ, т. V, с. 295). Наместник г. Острова имел на дворе 12 построек, шесть из них были в двух связях – «изба – сени – клеть» (МАМЮ, т. IV, с. 281). Вместе с тем некоторые наместники в небольших городах довольствовались, как мы показали выше, поземной трехкамерной избой или даже отдельно стоящими избой и повалушей.
В Тверском уезде в XVI в. на великокняжеском дворе были только «горница столовая, да горница ж с комнатою, меж их повалуша, двои сени, да ледник завалился». Двор этот был лишь немного богаче рядового помещичьего двора. В том же уезде на дворе помещика Фомы Исакова были «горенка с сенями, да повалуша, да житенка, да мыльня, да избишко развалилась» (ПКМГ II, с. 340 – 341, 365; Там же, с. 8 – 9).
Характерно, однако, что богатый двор в XVI в. обязательно имел сени, в то время как на дворе, даже принадлежавшем дворянину, но бедному, могло сеней не быть. Н. Д. Чечулин приводит описание дворов небогатых детей боярских в Казани в 1566 – 1568 гг. На 41 двор приходилось 86 построек (немногим более двух на двор), в том числе 29 изб, 24 горницы, 4 повалуши, 12 клетей, 4 чулана, 3 подклета, 3 конюшни, 1 поварня, 1 напо-гребица и 1 пристен (Чечулин, 1893, с. 7 – 8). Но обратим внимание на то, что ни разу не упомянуты сени, т. е. трехкамерное жилище в Казани в середине XVI в., видимо, еще не сложилось. В богатом доме XVI – XVII вв., как мы видели, было обычно по нескольку сеней. Из контекста видно, что каждый раз, когда упоминаются сени, речь идет о закрытом помещении, связывающем два жилых или жилое и хозяйственное помещения. В сенях никогда не упоминается печь, а на изображениях в них бывает видна не только дверь, но и большое «красное» окно, иногда несколько окон. Из сеней имеется выход на крыльцо. Можно с уверенностью сказать, что к XVI в. сени в богатом доме окончательно приобрели значение передней, прихожей и совершенно утратили значение помещения для приемов – парадной террасы второго этажа, которое имели в Древней Руси. Это сопровождалось заменой значения самого термина «сени», которая произошла, вероятно, не ранее XV в., поскольку и в начале и в конце XIV в. мы встречаем в источниках, как уже говорилось выше, упоминания княжеских сеней – террасы.
Превращение сеней в прихожую не исключало их значения парадного помещения в богатых домах. В некоторых случаях прихожая становилась одним из приемных покоев, в которые попадал гость с красного крыльца, неотъемлемой частью парадного входа в дом, и потому богато отделывалась.
В XVI – XVII вв. несколько расширилось содержание термина «изба». Если прежде наряду с общим его значением – «дом» – было только одно узкое значение – «истобка» – отапливаемое, теплое помещение, то в XVI – XVII вв. появляется, например, термин «столовая изба», говорящий о том, что избой теперь может называться вообще всякое помещение в жилом комплексе. С другой стороны, наряду с избой для основного отапливаемого помещения жилого комплекса употребляется термин «горница». Из приведенных выше примеров видно, что так все же называлось преимущественно помещение на подклете (что объясняет отчасти и его этимологию – «горнее», верхнее помещение по отношению к подклету). Определение Ю. П. Спегальским горницы как верхней теплой (однако без печи) спальни в богатом доме, с нашей точки зрения, необоснованно (Спегальский, 1972, с. 105 – 129). Более поздние выражения «горница черная» и «горница белая», бесспорно, говорят о том, что речь идет о комнате с курной печью или с трубой; избой же чаще называлось жилое поземное помещение. Наблюдается и смешение этих терминов (например, «горница на подызбице»). В XVI же веке появляется и столь обычное в наши дни название жилого помещения – «комната». Впрочем, оно не употреблялось самостоятельно и не имело того общего значения, которое имеет сейчас. Так называлась, по-видимому, пристройка к основному помещению, а может быть, его выгороженная часть (в источниках часто упоминается «горница с комнатою»).
Встречающееся изредка в документах XVI и XVII вв. слово «светлица» исследователи обычно толкуют как обозначение холодного (неотапливаемого), но светлого, с косящатыми окнами помещения, используемого для женских работ. Однако контекст некоторых документов указывает на то, что иногда светлицей называлась комната вообще – то же, что горница или изба. На дворе упомянутого уже нами московского подьячего Ивана Григорьевича Колпенского были «светлица поземная, другая черная, поземная же, промеж ними сени, в сенях чюлан, на сенях чердак» (АЮБ II, № 126 – XVI, стб. 20 – 21). Здесь светлица не только отапливалась, но имела даже «черную» печь. В одной росписи приданого конца XVII в. описана даваемая молодым «квартера», т. е. усадьба, а на ней строения: «двойная светлица, в ней две печи, одна обросцовая (изразцовая. – М. Р.), сени перед светлицею, баня новая с предбанником» (АЮБ III, № 238 – IV, стб. 266 – 267).
Почти непременной частью богатого дома была также повалуша, по крайней мере в XVI – XVII вв., – высокая, зачастую в несколько этажей («повалуша о трех житьях») постройка, большей частью соединенная с другими частями дома сенями или переходами, но иногда и стоящая отдельно. С точки зрения архитектурной она являлась организующей вертикалью всей усадьбы. О назначении повалуш в жилом комплексе имеются различные суждения. Ю. П. Спегальский склонен считать, что повалушей называли вообще всякую комнату с печью, где можно было и спать («повалиться») (Спегальский, 1972, с. 128, 148 и Др.). Нам кажется более обоснованной как раз та точка зрения, с которой он спорит. Повалуша и в домонгольский период и позже была, по-видимому, одним из парадных помещений и особо украшалась. Нужно, однако, заметить, что в XVI – XVII вв. она получила более широкое, чем ранее, распространение и, вероятно, использовалась не только для приемов.
В жилом комплексе богатого дома упоминаются чердаки – по-видимому, неотапливаемые помещения, располагавшиеся над горницами. Неотапливаемыми были и чуланы, которые имели окна, двери и неподвижную мебель – лавки. Они могли быть как жилыми («чулан людской»), так и хозяйственными помещениями: в них хранили различные вещи, а также спали, особенно в летнее время. Во дворе Строгановых в Сольвычегодске «чуланы людские» (всего их 52) были на переднем и заднем дворе, под переходами и лестницами. В них жила многочисленная челядь, по три – пять человек в каждом чулане. Для семейных на дворе были особые «челядинные», или семейные, избы. Были также отдельные «людские» баня и погреб (Введенский, с. 239). Чердаки и чуланы встречались и в небогатых городских домах.
С распространением повалуш и чердаков из письменных источников исчезает упоминание теремов – верхних парадных помещений, обычно увенчивавшихся фигурной, ярко раскрашенной, даже золоченой кровлей. В XVII в. в Московском Кремле были построены терема, но в этом здании не было прежней специфики женского верхнего помещения. Название распространялось на весь трехэтажный дворец. Нужно сказать, что с тех пор слово «терем» все чаще стало употребляться для обозначения богатого дома вообще и притом преимущественно не в официальных документах, а в фольклоре и литературе. «Высокий терем», «златоверхий терем» в русском фольклоре – классическое жилище красавицы. Нам представляется при этом богатый русский дом, где все помещения подняты на подклеты и повалуша «о трех житьях».
Косвенно усадьба зажиточного горожанина обрисована и в статье Домостроя, предписывающей поведение слуг. Слуга, посланный с поручением, найдя нужный дом, «оу ворот легонько поколотит», а когда его впустят, должен «оу сеней, или оу избы, или оу кельи... ноги грязные отерети, нос высмаркати да выкаш-лятся, да искусно молитва сотворити, а толко аминя не отдадут ино и в другое и в третие молитва сотворити поболши перваго, а ответа не отдадут, ино легонко поталкатися, и как впустят... вежливо стоять, в сторону не смотреть, а что сказано, то и исправить» (Д., ст. 35, с. 33). Здесь ясно виден замкнутый характер усадьбы начала XVI в., в которой ворота и двери всегда на запоре, дом с сенями стоит в глубине двора, и пришедший, если он человек вежливый, не должен особенно глазеть по сторонам.
Приведем несколько примеров связи жилых помещений не очень богатого русского дома XVI – XVII вв. Наиболее распространенной у зажиточных горожан была, как мы говорили ранее, двух- или чаще трехкамерная связь. Так, на дворе в Новгороде, принадлежавшем в 1613 г. одному из старорусских монастырей, была «горница с повалушею связью» (АЮБ III, № 148 – VIII, стб. 390 – 391), т. е. двухкамерный дом – «горница – повалуша». Там же в 1631 г. на усадьбе певчего дьяка была «горница на под-клете, а против ей сени, а против сеней клеть, на подклете» (АЮ, № 99, с. 134), т. е. трехкамерная связь – «горница – сени – клеть». Упомянутый уже нами острогожский воевода занимал в 1652 г. две избы, соединенные сенями. Характерно, что и двести лет спустя во многих русских селениях трехкамерный дом был признаком зажиточности. Так, И. Терлецкий в 1848 г. писал, что в подгорных слободах г. Суджи Курской губ. жители побогаче имели две избы, расположенные через сени; из них одна называлась горницей, имела изразцовую печь и служила для гостей. Бедные жители тех же слобод довольствовались одной избой с сенями (АГО 19, № 11).
Но горожане побогаче в XVII в. имели дома с более сложной, чем трехкамерная, связью. О дворцах крупных феодалов мы уже говорили. В 1579 г. в Новгороде Петр Скобельцын купил двор, в котором большая горница была связана сенями с клетью, затем шли еще одни сени и еще одна горенка (АЮ, № 91, с. 130 – 131). В 1613 г. там же подьячий Василий Частый купил двор, на котором в одной связи были горница, сени, повалуша, сени и другая горница (АЮБ II, № 148 – XI, стб. 393 – 394). В 1615 г. в Чарондском посаде кабацкий двор (переделанный, по-видимому, из частной усадьбы) имел связь «комната – горница – сени – повалуша». На государевом дворе в том же городке жили воеводы. Занимаемый ими дом описан так: «горница с комнатой на подклете, другая горница без комнаты на подклете, между ними повалуша да двои сени» (АЮБ II, № 128 – II, стб. 45 – 52). Связь, видимо, была такая: «комната – горница – сени – повалуша – сени – горница» (примерную реконструкцию этих связей см.: Рабинович, 1975, с. 234).
Чертежи XVII в. дают нам и более достоверные данные о характере связи построек. Дом, изображенный на чертеже (Ламан-ский, табл. IV) (рис. 4), наверное, описали бы примерно так: «горница с комнатою на глухих подклетах да третья горенка на подклете же, перед нею сени на подсенье, над сенями и горенкой чердак, да мылня, перед нею сени же, повалуша о трех житьях, меж повалушей и горницей двои сени на подсенье, перед передними сенями – крыльцо переднее да перед задними крыльцо заднее». Чертеж изображает даже завершение повалуши, окна в горницах, очертания проемов в сенях, на чердаке и на обоих крыльцах. Реконструкция, сделанная по чертежу Ю. П. Спегаль-ским, представляется нам убедительной (Спегальский, 1972, с. 101, рис. 48).
Мы говорили выше, что каменные палаты входили как часть в деревянную застройку усадьбы. И не раз встречали в приведенных текстах источников указания, например, на деревянный чердак над каменной палатой (рис. 5). Но интересно отметить, что в XVI и даже в XVII в., когда только очень богатые люди могли позволить себе роскошь выстроить целиком каменный дом, такие здания строились большей частью по образцу деревянных и имели тот же состав помещений. Приведем для примера подряд, по которому в 1686 г. восемнадцать каменщиков – большей частью крестьян из окрестностей г. Костромы и Ипатьевского монастыря – обязались построить московскому колокольному мастеру
4. ХОРОМЫ В МОСКВЕ XVII В.:
1 – чертеж Приказа тайных дел; 2 – реконструкция Ю. П. Спегальского
Федору Дмитриевичу Моторину каменный дом: «два погреба, над ними – две жилые полатки, позади тех полат к улице проходные сени да два крыльца, под ними выходы из погребов, на перемычке – полатку, чтобы под нею был проезд... а двери и окна и печюры делать, где пристойно и сколко понадобитца, а тесна в окнах (наличники. – М. Р.) делать гусенок полукирпишной да вал полукирпишной» (АЮБ II, № 254 – II, стб. 777 – 780).
Мы видим, что в основе этого каменного дома лежал старый план трехкамерного жилища – «две избы через сени». Каждая палата стояла на погребе-подклете, с которого вниз вело крыльцо. Текст подрядной грамоты не слишком точен; он позволяет два толкования плана. Вероятно, дом выходил на улицу, и ворота устроены были в нем самом, так что завершающая здание палатка образовала как бы свод ворот.
Интересно отметить, что именно в договоре о постройке такого здания мы впервые встречаем упоминания наличников, выступающих из кладки на полкирпича. Приведенные выше подряды плотников оговаривали и устройство крыльца, и фигурные кровли, и даже опушку лавок внутренних помещений, но о наличниках окон в них не упоминалось. Известны археологические находки части резного полотенца, украшавшего, по-видимому, фронтон двускатной кровли; не раз упомянуты и нарисованы шатрики, венчавшие рундуки крыльца (например: АМГ II, № 147, с. 96); бочки, перекрывавшие жилые помещения. Все это лишний раз подтверждает высказанный нами ранее тезис о том, что украшались прежде всего те части усадьбы, которые были видны с улицы, – ворота (их вереи, полотнища и кровли), а в доме – верхи помещений, дымник, фронтон и крыльцо. У дома, стоявшего в глубине двора, наличников окон, видимо, не делали; их стали делать, когда дома продвинулись к улице. Эта деталь украшения фасада идет едва ли не от первых каменных зданий. Недаром и в дальнейшем наличники окон деревянных домов очень часто воспринимали стиль наличников каменных зданий – в XVIII – XIX вв. это были барокко, классицизм, ампир.
Каменные дворцы московской знати XVII в. – Голицына, Троекурова, Волковых – представляли собой дома с целой анфиладой комнат на хозяйственном подклете – парадных во втором этаже, жилых наверху, где устраивалось и гульбище – открытая терраса. Фасады украшали затейливыми наличниками, которые были тем пышнее, чем более парадному помещению принадлежали окна (в нижнем этаже скромнее, чем в верхних). С подклета вниз вело нарядное крыльцо, сохранявшее многие черты деревянной архитектуры, как и фигурные завершения кровель – Шатры, бочки и т. п.
«Черные» печи в богатых домах встречались все реже – большею частью в подклетах и «людских» избах. «Варистые» русские печи для приготовления пищи и выпечки хлеба располагались вне дома, в специальных поварнях и хлебных избах. Внутренние же помещения отапливались «грубами» (ТВорУАК V, № 308/ 1792, с. 416) – печами с дымоходами, иногда имевшими и лежанки. Печи в парадных комнатах облицовывали рельефными изразцами: в конце XVI – начале XVII в. – терракотовыми (красными), позднее- – поливными муравленными (зелеными) или ценинными (многоцветными). Узор на изразцах мог покрывать печь, как ковром, единым рисунком, но были и изразцы, каждый из которых представлял собой как бы отдельную картину в рамке со своим собственным сюжетом (Рабинович, 19496, с. 80 – 93), иногда взятым с современного лубочного листка. О жаркой топке печей в Московии, которая «иностранцу сначала, наверное, не понравится», писал и Д. Флетчер (Флетчер, с. 124).
Во дворцах большинство жилых помещений имело косяща-тые окна, но в жилых подклетах делали и волоковые. Расположение косящатых окон в этих зданиях, естественно, не дает той картины, о которой мы говорили в предыдущем разделе, поскольку здесь не было «избы» с варистой печью.
Волоковые окна могли попросту задвигаться задвижками, косящатые имели оконницы – рамы, закрытые слюдой, а изредка
5. КАМЕННЫЕ ДОМА XVII – XVIII ВВ.:
1 – каменный дом с деревянной надстройкой, XVII в., Псков («Поганкины палаты», реконструкция Ю. П. Спегальского); 2 – дом Сапожникова XVII – XVIII вв. в Гороховце
и стеклом. Выше мы приводили упоминания о стеклянных окончинах в доме зажиточного новгородца. Д. Флетчер в 1589 г. так отзывался о слюдяных окончинах: «Слюда пропускает свет изнутри и снаружи прозрачнее и чище, нежели стекло, и потому еще заслуживает преимущество перед стеклом и рогом, что не трескается, как первое, и не горит, как последний» (Флетчер, с. 15). Тогдашнее стекло – толстое, зеленоватое, малопрозрачное- – еще не могло вытеснить из обихода слюдяных окончин, тем более что белая прозрачная слюда имелась в Московском государстве в избытке и даже экспортировалась в Западную Европу, где и получила поэтому название «мусковит», т. е. «московская». Во второй половине XVII в. «драгая слюдва» закрывала даже окна царского загородного дворца в с. Коломенском, который придворный поэт называл «восьмым чудом света».
Остатки слюдяных окончин – куски слюды, а иногда и части самих рам находят при раскопках русских городов (Арцихов-ский, 1949, с. 172; Рабинович, 1964, с. 211, 222; Штакельберг, с. 60 – 64; Мангазея, ч. II, с. 17). В ячейки рам были вставлены небольшие куски слюды, которые образовывали сетку или другой, более сложный узор, иногда дополнявшийся росписью. Различались шитухи – сшитые куски слюды, вставленные в общую раму, и окончины слюдные с железом, где был фигурный железный переплет, в который вставлялись куски слюды соответствующей формы (Александров, 1964, с. 167). Вторых рам небывало, но вместо них применяли втулки – щиты, обитые сукном.
В XVI – XVII вв. внутренние помещения освещали в общем так же, как и в предшествующий период. «Люди зажиточные, – писал Д. Флетчер, – употребляют на свечи воск, а те, которые беднее и из низшего класса, жгут березу, высушенную в печах и расщепленную вдоль на мелкие части, которые называют лучиною» (Флетчер, с. 12). К этому можно лишь добавить, что, кроме свечей и лучины, употребляли и масляные светильники – плошки с фитилями (в частности, в красном углу перед образами всегда горела лампадка). Свечи же употребляли не только восковые, но и сальные, хотя Флетчер (двумя строками ниже) и отрицает это. Например, расходная книга вятского старосты упоминает десятки батманов (батман – 10 фунтов, примерно 4 кг) сальных свечей, поставленных воеводе и другим должностным лицам города (ТВятУАК, V – VI, с. 22).
При раскопках городов в слоях XVI – XVII вв. часто встречаются железные светцы для лучины, подсвечники, плошки и лампадки. Все они бывали подвесные, переносные (ставившиеся на стол, на лавку, на пол, – светцы, напоминающие современные торшеры) или вбивались в стену. В богатых домах были и целые люстры для множества свечей, называвшиеся, как и такие же церковные светильники, паникадилами (Забелин, 1862, с. 182).
Такое освещение открытым огнем, конечно, было очень опасно в пожарном отношении, в особенности в курной избе, где в любой момент могла вспыхнуть сажа. Вполне понятен поэтому запрет поздно сидеть или ходить с огнем, ставший общим местом всех наказов, посылаемых в города воеводам. И на московскую улицу в XVII в. старались выходить не с факелом, а со слюдяным (теремчатым) фонарем.
Украшение интерьера жилища осуществлялось с помощью резьбы, росписи и художественной керамики. Резьба выполнялась при самом строительстве избы. Она украшала преимущественно неподвижную мебель – лавки (опушка нижнего края), коник, припечной столб, вероятно, и полати. Фрагменты этой резьбы находят при раскопках. Резьба была в общем очень лаконичной.
В белой горнице могла уже появиться роспись печи, потолка, дверей, столь широко распространенная впоследствии у русских на севере Поволжья и в Сибири (Чижикова, с. 52 – 54). Указания на роспись богатых домов (в частности, повалуш) известны еще в домонгольский период. Фольклор донес до нас и некоторые сведения о сюжетах этой росписи. Можно думать, что распространены были изображения астральные, например, дневных и ночных светил («на небе солнце – в тереме солнце, на небе звезды – в тереме звезды, на небе месяц – в тереме месяц и вся красота поднебесная») (КД, с. 12 – 13).
Официальные приемные помещения дворцов, в особенности каменных, расписывали картинами «поучительного» содержания. Так, на стенах Грановитой палаты были сцены из Ветхого и Нового завета, разделение мира между тремя легендарными сыновьями Августа, разделение Руси между сыновьями Владимира, наконец, изображение всех князей и царей московских. Все это дополнялось богатыми лепными узорами и расписными растительными орнаментами – травами. В XVII в. роспись Грановитой палаты была обновлена (Либсон, с. 64), а в деревянном дворце в с. Коломенском Симон Ушаков изобразил и «мирские» аллегории – расписал приемный зал на тему «четыре времени года» (Айналов).
Немаловажным элементом украшения интерьера богатого жилища являлась, как мы уже говорили, изразцовая печь. Это был и источник тепла и важное декоративное цветовое пятно. Стремясь усилить впечатление, даже швы между изразцами подкрашивали под цвет изразцов- – суриком у красной печи, зеленой краской – у муравленной и т. п. (Забелин, 1862, с. 116).
Наконец, и иконы с лампадкой в переднем углу не только несли, если можно так выразиться, культовую нагрузку, но и украшали комнату. В бедном доме были одна-две иконы, в богатом множество икон едва умещалось в красном углу, а, кроме того, могла быть еще специальная образная, крестовая или моленная комната. Описи приданого включают иногда десяток икон в драгоценных окладах, даваемых «на благословение дому».
Посол австрийского императора Сигизмунд Герберштейн, побывавший в России во второй четверти XVI в., так описывал обычаи, связанные с посещением чужого дома, и замкнутый образ жизни высших слоев населения Москвы: «В каждом доме и жилище на более почетном месте у них имеются образы святых, нарисованные или литые, и когда один приходит к другому, то, войдя в жилище, он тотчас обнажает голову и оглядывается кругом, ища, где образ... ни одному лицу более низкого происхождения нельзя въезжать в ворота дома какого-нибудь более знатного лица. Для людей более бедных и незнакомых труден доступ даже к обыкновенным дворянам. Эти последние... показываются в народ очень редко...» (Герберштейн, с. 86 – 87). Приемы, устраиваемые феодалами, для которых во дворцах имелись роскошные помещения, были не так уж часты, и большую часть времени богатые люди проводили, по выражению Герберштейна, сидя «в четырех стенах», а парадные комнаты пустовали.
«Передний угол, – пишет И. Е. Забелин, – был первым почетным местом в комнате, точно так, как... в наших гостиных диван с неизбежным круглым столом... значение лавки и стола в переднем углу было совершенно одинаково с значением дивана и стола р наших гостиных» (Забелин, 1862, с. 153). Он отмечает также, что наряду с простыми дубовыми столами в богатых домах бывали столы на точеных ножках, с расписной или даже каменной «аспидной» столешницей. Подвижные скамьи бывали на четырех или на двух (глухих) ногах, иногда – с перекладной спинкой (переметом). Узкая (малая) скамья служила только для сидения, более широкая (большая), иногда с ларцом-подголовником, – и для спанья. Источники упоминают также столец (по мнению И. Е. Забелина, квадратный или круглый стул без спинки), а в XVII в. – кресла для хозяина и особо почетных гостей. Иногда кресла делали с подножками. Подвижную мебель дополняли в парадных комнатах поставцы – своеобразные открытые полки, на которые ставили лучшую посуду. Поставец по-налойному ставился на лавку, а такой же поставец, наглухо приделанный к стене, назывался уже рундуком. Рундук мог быть приделан и под лавкой (чаще всего под коником). Вместо дверец поставцы и рундуки задергивались занавесками. Были в обиходе знати и настоящие шкафы с дверцами наверху и выдвижными ящиками внизу (шафы), но чаще под этим словом понимали то, что сейчас называется «комод», или большой сундук – скрыню (Забелин, 1862, с. 157, 182).
В интерьере жилища рядового горожанина стены комнат сохраняли фактуру деревянного сруба, разве что иногда бревна, как мы указывали выше, бывали несколько стесаны, образуя более плоскую поверхность. В этой фактуре была своя прелесть, и даже в XIX – XX вв. можно было еще встретить в городах комнаты без обоев, с бревенчатыми стенами, и не только у бедных людей. Достаточно сказать, что Виктор Михайлович Васнецов, будучи уже знаменитым художником, выстроил себе в Москве дом, в котором все комнаты имеют такие стены.
Однако в XVI – XVII вв. в богатом доме стены, лавки, полы, иногда даже потолки обшивали красным тесом, обивали материей (отсюда само слово обои). Обычно это бывало какое-либо цветное сукно, реже – холст, совсем изредка (например, у царя) – шелковые и золотные ткани. Могли чередовать в шахмат квадраты разных материй или одной материи разных цветов. Двери тоже обивали сукном, но чаще кожей, иногда тисненой (басменной) (Забелин, 1862, с. 118). Это «матерчатое» убранство комнат дополнялось расшитыми накидками на лавках (полавочниками), подоконниках (наокошечниками) и занавесками с подзорами, прикрывавшими окна, двери, даже иконы.
Полы, не обитые материей, настилались дубовым кирпичом – пластинами; иногда клали пластины в косяк, как это можно видеть и в современном паркете, иногда – в шахмат. В шахмат же расписывали красками дощатые полы (например, зеленой и черной или «под мрамор»).
На стенах дворцовых помещений висели зеркала, русские и зарубежные лубочные листки, а в XVII в. – и картины, написанные масляными красками. Среди всего этого убранства можно было увидеть и чертежи, и карты. Так, у Артамона Сергеевича Матвеева были «чертеж Архангельского города и иных Поморских городов писма, чертеж печатный Свейской и Датской земель, чертеж Новой земли русского письма, три чертежа печатных – Московский, Польский, Английский». Тут же висел какой-то «святитель» (вероятно, все же не икона), портреты королей польских Михаила и Яна-Казимира, двенадцать «Сивилл», аллегорические изображения Целомудрия и Весны, портрет Ильи Даниловича Милославского, два портрета самого хозяина (один в рост, другой до пояса) и портреты двух его сыновей (в рост). Портрет хозяина, вероятно, полагалось иметь среди украшений очень богатого дома – во всяком случае, и во дворце князя Василия Васильевича Голицына тоже была его персона (отсюда русское наименование портрета – «парсуна») «на полотне», а также герб рода Голицыных. Были там тоже «землемерные чертежи» немецких (т. е. западноевропейских) городов на четырнадцати листах, были и аллегории стихий и времен года, и изображения библейских праотцов. Но личный вкус хозяина, а может быть, и его положение «сберегателя» при царской семье сказались в подборе портретов. У Голицына висели на стенах двадцать четыре «персоны немецких» (из них двенадцать «печатных», т. е., видимо, лубочные портреты), великий князь Владимир Киевский, цари Иван Васильевич (Грозный), Федор Иванович, Михаил Федорович, Федор Алексеевич (характерно, что в этом ряду отсутствовали Годуновы, Шуйский и Лжедмитрий), патриарх Иоаким. Были здесь также портреты польских короля и королевы (Забелин, 1862, с. 171 – 172), что было связано с заключенным с Польшей «вечным миром».
Во дворцах вельмож и царей в XVII в. комнаты обставлялись и украшались разнообразно, каждая соответственно своему специальному назначению. И. Е. Забелин называет переднюю – приемную комнату, где стояло большое кресло хозяина, а по стенам – лавки для пришедших. Собственно комната была фактически кабинетом. В ее переднем углу стоял стол с письменным прибором (чернильница, песочница, клеельница, перницы и т. п.) или прибором для женских работ – рукоделий (на женской половине дома). Были здесь напольные часы, книгохранительницы (полки или скрыньки), поставцы с посудой. Бывали и клетки с птицами. В спальне (ложнице – по-древнерусски) стояла кровать с балдахином (сенью, или кровлей) и роскошной постелью, рундуки для белья, на полу – ковры. Икон было мало. Рядом с ней располагались уборные, т.е. комнаты, где причесывались и приводили в порядок туалет. Там были зеркала, различные туалетные предметы. Неподалеку находилась и крестовая, или моленная, палата, вся уставленная образами. Единственной мебелью в ней были налой, на который можно было класть молитвенник, и поклонная скамья – приспособление, облегчающее битье поклонов. Наиболее традиционно было устройство мыльни (обычно с предмыленьем). Здесь была печь с каменкой для получения пара, полок (на который к мытью стелили свежее сено, накрыв его простыней), кадки с горячей и холодной водой, туесы с квасом. «На царский обиход» (вероятно, не только лично царя и его семьи, но и ближайшего их окружения) шло в год более трех тысяч банных веников (Забелин, 1862, с. 185-186).
* * *
Для третьего этапа развития городов источники ярко обрисовывают общий облик жилища рядового горожанина. В XVI – XVII вв. это повсюду был срубный дом – поземный или на подклете. На том этапе развития дом характеризовался увеличением числа помещений. Бытовавшая в городах и на предыдущих этапах трехкамерная связь распространялась у посадских людей довольно широко, хотя большинство изб еще однокамерные. Среди известных нам домов тяглецов 52% – однокамерные, 7,5 – двухкамерные, 39 – трехкамерные и 1,5% – многокамерные (в то время как среди крестьянских изб того же времени 98,6% – однокамерные, 1 – двухкамерные и 0,4% – трехкамерные). Высотность домов была большей в северных областях России и меньшей в южных, где подклет имели только дома зажиточных горожан и феодалов. Усложняется и состав построек двора. На один двор посадского человека приходилось в среднем до четырех построек.
Со второй половины XVI в. множество городских домов выходило непосредственно на улицу своим торцовым фасадом, имевшим чаще всего три окна. Расположение хозяйственных построек в однорядной связи прослеживается преимущественно в северных областях. Южнее преобладала свободная планировка двора с несомкнутыми, не связанными между собой хозяйственными постройками. Среди последних в течение всего рассматриваемого периода встречаются и такие специфически сельскохозяйственные, как овин и гумно. Сени как парадная терраса второго этажа сменяются сенями-прихожей, соединяющими жилые и хозяйственные постройки. Это отразилось и в употребляемых источниками названиях сеней – мост, предызбье.
О внутренней планировке жилища сведений мало. Источники подчеркивают наличие красного угла с иконами и расположенными под ними лавками и столом. В некоторых случаях удается по косвенным признакам установить положение печи устьем от входа, т. е. позднейший северносреднерусский (а иногда и западнорусский) вариант планировки. Однако нужно при этом учесть, что в XVI – XVII вв. Россия только начинала осваивать «Дикое поле» – лесостепь юга. Украинско-белорусский вариант планировки жилой избы, по-видимому, только начинал еще создаваться, и о распространении его в городах сведений нет.
В XVI – XVII вв. появляются многие черты городского дома и городского двора, которые развились на следующем этапе – в XVIII-XIX вв.
XVIII-XIX вв.
Материал.
Дом и улица.
Дворовые постройки.
Жилой дом.
Интерьер и украшения
Четвертый этап развития русских городов отмечен новым значительным прогрессом домостроительства, изменением состава и планировки двора. Его начальный рубеж определяется в значительной мере условно, поскольку изменения эти не были точно приурочены к началу XVIII столетия; они начались еще в последние десятилетия XVII в. Вместе с тем исторические и социально-экономические факторы: активная внешняя политика, характеризовавшаяся борьбой за выход к морским путям, усилением взаимосвязей с европейскими странами, присоединением многих земель с развитыми городами, строительство Петербурга и значительная перестройка Москвы, основание новых городов и крепостей, наконец, углубление классового неравенства – не могли не повлиять на развитие городского жилища. Конечно, прежде всего влияние новых факторов сказалось на городских усадьбах господствующих классов – дворян, богатых купцов. Эта социальная элита особенно быстро усваивала западноевропейские особенности образа жизни и, следовательно, была более всего подготовлена к восприятию западноевропейского типа жилища. Для царского двора и для окружения Петра Первого строились приглашенными иностранными архитекторами и специально обученными русскими дома-дворцы и иные сооружения во вкусе современной западноевропейской архитектуры (стили барокко, позже – классицизм, ампир и др.). Уже к началу XVIII столетия относятся и первые «образцовые» проекты домов для рядовых горожан – важнейшие элементы массовой застройки прежде всего Петербурга. Но рядовые дворы в малых и средних, а зачастую и в столичных городах сохраняли еще в начале XVIII в. старую застройку. И в дальнейшем массовая застройка городов определялась даже не столько предложенными «образцовыми» проектами, сколько развитием тех (ставших уже традиционными) типов городских домов и усадеб, о которых говорилось выше. В нем ясно видны черты преемственности от городского строительства XVI – XVII вв.
Анализ творчества архитекторов-профессионалов, описание созданных ими памятников архитектуры не входят в задачу настоящего очерка. Это выполнено историками архитектуры весьма успешно. Мы сосредоточим внимание как раз на проблеме развития жилища рядовых горожан, на его связях с древним Домостроительством и на том новом, что четвертый этап развития городов принес в народную архитектуру. В этом процессе большую роль играло также распространение в городах сдачи жилья внаем.
Основными источниками послужат материалы анкет XVIII – XIX вв., о которых нам уже случалось писать, современные изображения, воспоминания современников и произведения писателей того времени.
МАТЕРИАЛ
Русские города в XVIII – первой половине XIX в. оставались по преимуществу деревянными. Общеизвестно, что строительство начала XVIII в. дало новый стимул развитию каменного зодчества, что большинство шедевров русской архитектуры построено из кирпича. Однако каменное строительство было сосредоточено преимущественно в столицах – Петербурге и (в меньшей степени) Москве. В 1714 г. был даже издан указ, запрещавший строить каменные дома вне Петербурга ввиду острого недостатка материала. Но отдельные здания, а иногда и ансамбли все же возводились. А потом и запрет был снят. Но количество каменных зданий было все же незначительно по сравнению с числом деревянных жилых домов, не говоря уже о хозяйственных постройках.
Ответы на анкету Академии наук и на анкету Шляхетского кадетского корпуса дают такую картину для середины XVIII в. (точнее – для 1760-х годов). В центральной и северной части Европейской России обследованием было охвачено около 70 го-подов. Каменные обывательские дома имелись лишь в 15 из них. При этом в Калуге было 85 каменных домов, в Ярославле – 43, в Туле – 33, в Торопце – 27, в Коломне – 11, в Серпухове – 9, в Гороховце – 6, в Переяславле Рязанском (нынешней Рязани) – 3, в Новой Ладоге – 2, в Костроме, Козельске, Юрьеве Польском, Бежецке, Романове – по одному каменному дому. Из Боровска сообщали, что «в четырех обывательских домах есть каменные покои» (т. е. речь идет о смешанной каменно-деревян-ной постройке), из Венева – что в четырех домах – каменные погреба. Каменные кладовые отмечены и среди построек Торопца. В остальных учтенных Л. Бакмейстером городах (их около 50) имелась одна или несколько каменных церквей и отдельные казенные здания (и то далеко не во всех), а жилые дома были сплошь деревянные (Бакмейстер). Эта картина типична для всей тогдашней России. Только в Петербурге и в Москве каменные жилые дома не были редкостью, хотя и здесь основную массу построек составляли деревянные.