Порядки, царившие в то время при рассмотрении судебных дел, оставили в его памяти самые неприятные ощущения. Мздоимство, или, как сейчас
 |
 |
| Городской сад | Новые торговые ряды |
говорят, коррупция проникла во все сферы государственных учреждений. Возможно, что именно это обстоятельство заставило Милютина баллотироваться городским головой, чтобы помочь своим согражданам и себе самому, как крупному предпринимателю, вырваться из цепких пут чиновничьего произвола.
Городским головой Иван Андреевич был избран в 1861 году, когда по России катилась волна коренных преобразований. А у Милютина складывалась своя собственная, хорошо продуманная экономическая программа развития Череповца. Как человек глубоко верующий, Иван Андреевич новую службу начал, можно сказать, по-христиански. «Мы начали свои общественные дела (...) с корня, и первым для нас представился храм Божий: мы возобновили его без роскоши, как дом для молитвы, дом убежища и духовного утешения в горе и печалях. Мы это сделали не из политики, а из послушания святому чувству, и этим мы приобрели впоследствии доверие и поддержку от наших стариков и заслужили их благословение нашим начинаниям» [18]. Милютин говорит о Благовещенском храме, деревянный купол которого обрушился еще в 1828 году.
С этой поры Милютин почти полностью отдает себя служению обществу. Он хорошо себе представляет, что интерес к общественной деятельности является бесконечным, как бесконечна сама идея совершенствования. А цель, которую Иван Андреевич перед собой поставил – «обеспеченное благосостояние человека и его семьи, среди возможно полного благосостояния общества», далека, как тот маяк, что стоит в «непрозримой дали». Для достижения ее «хлопочут и бьются целую жизнь лучшие люди». Но став на эту точку зрения, он принялся хлопотать и каждый день вкладывать по капле, по крошке «в общественную сокровищницу своего толкового участия, своих забот и посильных жертв», надеясь «в немного лет создать твердое основание для благосостояния, общественной и семейной жизни» [19].
Благодаря «толковому участию» Ивана Андреевича, уже через шесть лет после избрания его городским головой в столичном еженедельном иллюстрированном журнале «Воскресный досуг» писали о Череповце, как о городе небольшом, но красивом. «Восемь его улиц довольно широки и прямы: из них средняя улица – Воскресенский проспект; на ней главная Торговая площадь, публичные ярмарки, а в зимнее время – торговые дни, или базары, на которых производится сбыт изделий крестьян уезда. По обеим сторонам Воскресенского проспекта корпуса деревянных лавок: фруктовых, мучных и мелочных товаров и гостиный двор. Жителей в Череповце до 3400. Купечество занимается торговлею и судопромышленностью на своих лодках, которые, согнав в Рыбинск, нагружают товаром для поставки в Петербург. Мещане занимаются хлебопашеством целое лето. В настоящее время открыта здесь телеграфная станция, общество взаимного страхования от огня, городской общественный банк ...» [20].
Череповец расстался с сонным состоянием, о котором так красочно написал Ф. И. Кадобнов, и сделал это вовремя. Россия стояла на пороге больших перемен.
Глава 4
КАК ИВАН АНДРЕЕВИЧ ВОПЛОЩАЛ СВОИ ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ИДЕИ НА ВОЛНЕ ОБЩЕРОССИЙСКИХ РЕФОРМ
Пользуясь доверием и уважением к Вам
правительственных властей, Вы в самом центре
государственного управления способствовали
направлению и разрешению множества
экономических вопросов, соответственно пользам и
нуждам края, и эти Ваши плодотворные труды
принесли обильный плод, который вкушаем не
только мы, но и миллионные населения северных и
поволжских областей, а может быть, и вся Россия.
Из приветственного адреса горожан по случаю
35-летия служения Милютина на посту городского головы.
Промышленный переворот, всколыхнувший Запад в начале девятнадцатого века, лишь слабым эхом отозвался в России. Зато Крымская война наглядно показала, что такое технический прогресс. Паровой флот союзников демонстрировал полное превосходство над российским парусным. Англо-французские нарезные штуцера буквально расстреливали русскую армию, вооруженную гладкоствольными кремневками. Объем английской промышленности вырос в первой половине века более, чем в тридцать раз, обороты французского банка увеличились восьмикратно. А в Крымскую войну обнаружилась и полная финансовая несостоятельность России, так как государство вынуждено было свои издержки покрывать выпуском бумажных денег [1].
Идея необходимости политических и экономических преобразований настолько овладела умами в российском обществе, что неотвратимость реформ со всей своей беспощадной очевидностью предстала перед императором Александром И. Он отлично всё понимает и не скрывает этого. Иногда «берет на испуг» своих высших чиновников, как это сделал в Москве: «Лучше освободить крестьян сверху, нежели ждать, пока они сами освободятся снизу». Это краткое программное заявление ушло в бессмертие. До крестьянского освобождения оставалось еще пять лет. А пока, как бы для пробы пера, царским рескриптом объявляются льготы для крестьян. Общество оживилось и разделилось на две части – за и против; императору было сложнее: он стоял в центре, и центр этот был очень неустойчив.
Встревожился министр государственных имуществ – изворотливый М. И. Муравьев. О нем надо бы знать, что, отсидев небольшой срок в крепости за участие в событиях 14 декабря (сам сдался), он выскочил оттуда прямо в вице-губернаторы, при этом изволил разрешиться черным юмором: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают». Вот этот самый способный Муравьев, вернувшись из инспекторской поездки по России, представил Александру II записку, в которой не мог скрыть истинного положения вещей: «Народ настроен очень тревожно: (...) от проезжающего значительного чиновника ждут объявления свободы, полагая оную в своеволии и полной необузданности с прекращением всяких работ и платежа на землю, в безграничном пользовании всеми землями помещиков, которые, по их мнению, должны будут выехать из имений в города, ибо земля, по понятию крестьян, принадлежит им, а не теперешним владельцам».
 |
 |
| Почтовая контора | Великий князь Николай Александрович (1843 – 1865) |
У императора сообщение М. Н. Муравьева вызывает раздражение, но на докладе председателя Главного Комитета по крестьянским делам князя Орлова [2] он поставил следующую резолюцию: «Повторяю, что положение таково, что медлить нельзя». Комиссия Орлова (кстати, полное ее название звучало так же загадочно, как и внушительно: «Главный Комитет для рассмотрения постановлений по крестьянскому состоянию»), учрежденная 8 августа 1858 года, занималась более статистикой, нежели живыми людьми, ожидавшими свободу. Но как бы там ни было, административная машина двинулась в сторону светлых преобразований, как и положено в России, зигзагообразно. «Колокол» А. И. Герцена звонил из Лондона по реформам то за здравие, то за упокой.
4 февраля 1861 года череповецкое городское общество избирает И. А. Милютина (к тому времени он был купцом всего лишь 3-ей гильдии) своим головой. Через две недели император Александр II, полный решимости, с утра посоветовавшись с Богом в домовой церкви, подписывает исторический Манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости.
Дела «Торгового дома братьев Милютиных» в это время шли в гору. Под его флагом более сотни торговых грузовых судов ходили по голубым дорогам Мариинской водной системы. Колесным пароходом «Смелый», купленным в рассрочку за 3500 руб., братья первыми открыли пассажирскую линию на Шексне, соединявшую Рыбинск с Череповцом и с пристанью «Чайка», что у Белого озера. Ранее под другим названием «Смелый» ходил между Ораниенбаумом и Петергофом. То был чистейшей воды дачный пароходик; с невысокими боками, мелкосидящий, он и длину имел невеликую – всего 14 сажень (~30 м). Но с делом своим справлялся и даже участвовал в одном мероприятии, устроенном Милютиным по случаю прибытия в Череповец Высочайшего гостя.
Случилось это на второй год милютинского служения городским головой, а именно в 1863 году. Телеграммой из Петербурга Иван Андреевич был уведомлен, что 21 июня пароходом по Мариинской системе в город пожалует Его Высочество наследник Цесаревич Николай Александрович со свитой.
Иван Андреевич чрезвычайно уважал Августейшую семью, а поскольку еще и слыл человеком гостеприимным, то можно себе представить, какая поднялась в городе суета, тем более, что череповецкий голова был весьма горазд на всевозможные выдумки. «Смелый» немедленно разукрасили самыми причудливыми росписями, команду составили из самых благопристойных и одновременно самых крепких горожан, а взять на себя капитанские заботы вызвался младший брат – Василий Андреевич, отлично знавший все тонкости хитроумных шекснинских поворотов. Одели команду в бархатные кафтаны и местного производства поярковые шляпы. Отдав последние распоряжения, Иван Андреевич отправился на преображенном «Смелом» вверх по Шексне..
Двадцатилетний Цесаревич, по мнению хорошо знавших его людей, не обладал и частью тех достоинств, коими должен был обладать будущий монарх. «Он был добродушный и мягкий юноша, но легкомысленный как в учёбе, так ещё больше в дружбе», – писал князь П. Кропоткин [3] и добавлял: «совершенно верно отзывались о нем, как о глубоком эгоисте». Такая, надо сказать, «не царственная» черта в характера сына страшно огорчала отца-императора. Он пригласил к нему блестящего преподавателя из Киевского университета – профессора Н. X. Бунге, который и прочёл Николаю и его брату Александру, будущему императору Александру III, полный курс финансового права. Скромный и эрудированный наставник понравился царской семье, и это обстоятельство сыграло очень важную роль в его дальнейшей судьбе [4].
... Встретились у деревни Огнема Кирилловского уезда. Великого Князя сопровождал граф Строганов. Николай Александрович принял от Милютиных в качестве «хлеба-соли» знаменитый череповецкий ситный хлеб. Затем объединенное общество перешло на палубу «Смелого», но уже без Ивана Андреевича, поскольку он бросился в Череповец короткой дорогой на лошадях, чтобы явиться туда ранее гостей.
В городе царило суматошное ожидание. У пристани женщины накрывали столы, защищенные сверху от солнца или дождя тентами, молодежь развешивала флаги и прочую государственную символику. Около 5 часов вечера «Смелый» подошел к пристани, и изнуренный от долгого ожидания народ прокричал-таки свое «ура!» в полную силу. После обязательного посещения церкви наследник совершенно неожиданно для всех выразил желание посетить дом городского головы. Милютин, стоявший чуть в
стороне, поскольку в Череповце Цесаревича ревниво оберегал новгородский губернатор, услышав столь лестное для него, но совершено нежданное пожелание, немедленно бросился к своему дому. Так и есть – никого, все пошли на пристань, оставив за запертой дверью 90-летнюю бабушку Акулину. Иван Андреевич влез в окно и успел отыскать в подвале две бутылки шампанского. Вошедшие в дом гости, ничего не подозревая о муках Милютина, пили шампанское, пока на улице народ кричал свое «ура!», а молодой Цесаревич вел уважительный разговор с мудрой бабушкой Акулиной Федоровной. Рядом с ними стоял довольный «капитан» Василий Андреевич: он успел получить из августейших рук золотой перстень с изумрудами и бриллиантами. Так состоялось первое знакомство Ивана Андреевича с императорской особой. И далее случится так, что он близко будет знать каждого из последующих монархов, вплоть до Николая II, трагически завершившего историю династии Романовых.
Городской голова Иван Андреевич приступал к делу , по его собственному выражению, «со слабыми средствами и неопытными руками, среди всеобщей дремоты других маленьких городов» [5]. Но он твердо знал из своего предшествующего опыта, что «жизнь, как ладья в море, требует постоянного, опытного, искусного направления». Проанализировав существующее положение, Милютин пришел к выводу: «Для устранения скудости жизни, представляется одно – создание, во след реформ нынешнего царствования целой системы, целой воспитательной школы, которая охватывала бы жизнь с самых корней ее, для водворения среди общества и народа правильных экономических понятий с практическим умением приложить к делу, к земле, как лучшей основе общего благосостояния. Без такого направления, конечно, невозможно достигнуть ни общего довольства, ни стройного развития духовных и умственных сил, ибо последним не на чем будет покоиться. Праздный и ленивый насядут на трудящегося, и в результате явится всеобщее изнурение» [6].
Широкое кредитование и энергичное развитие народного образования – вот те дрожжи, на которых замесил он экономическое возрождение города. И первым делом принялся за устройство городского общественного банка.
Развитию торговли и промышленности, тесно связанными в Череповце с судоходством и судостроительным делом, мешало отсутствие близкого и удобного кредита. Если бы торговля велась исключительно за наличный расчет, она была бы уделом немногих обладателей крупного капитала, что исключило бы главный фактор ее развития – конкуренцию. До 60-х годов в Череповце практиковалась выдача ссуд из свободных городских средств. Когда же, в связи с реформами, общественная самодеятельность города резко активизировалась и большая часть уездного крестьянства получила доступ к торговле, городских денег, и без того малых, перестало хватать. А между тем, как купец и фабрикант (владелец судоремонтного и судостроительного завода), Милютин понимал, что только зажиточный крестьянин способен стать надежным покупателем и тем самым двигать торговлю дальше [7]. Вот здесь и подоспел час его долго вынашиваемой идеи.
10 октября 1862 года на рассмотрение городской Думы был представлен «приговор» об учреждении в Череповце общественного кредитного банка [8]. Затем этот «приговор» был отправлен на утверждение в Новгород. Но губернское правление потребовало сведения о будущих операциях банка. В Череповце вынуждены были составить новый приговор. Потянулась длинная цепь долгой переписки с губернским начальством. И только 11 июня 1864 года в Череповец пришли разрешительные документы на открытие банка. 25 октября состоялись выборы членов правления банка. Первым его директором стал Александр Андреевич Демидов. В помощники к нему избрали купеческого сына Павла Ивановича Милютина. 23 декабря банк был объявлен открытым, а первые денежные операции начались 4 января 1865 года. В юбилейном для банка 1915 году в банкетных речах отмечалось, что «деятельность банка за минувшее пятидесятилетие протекала с несомненным успехом и была весьма плодотворной для местной торговли, для городской промышленности и вообще для всех обывателей». В итоге за пятьдесят лет, начав с капиталом немногим более 10 тысяч рублей, банк имел возможность предоставить своим клиентам кредит в 27 миллионов
 |
 |
| Отделение государственного банка |
Директор череповецкого общественного банка И. С. Волков |
 |
|
| Петровская улица | |
рублей, увеличил собственный капитал в десять раз. Городу на его нужды было отчислено 165 тысяч рублей [9].
Твердость характера делового человека счастливо сочеталась в Милютине с его художественной натурой. Расчетливый и строгий в делах, он оказывался необыкновенно красноречивым на бумаге и на заседаниях в Думе, особенно если требовалось убедить в чем-либо родного обывателя. Когда создавался общественный банк, Иван Андреевич вынашивал идею объединения своих сограждан в «Общество взаимного от огня страхования». Деревянный Череповец был горюч, и любой приличный пожар мог оставить от небольшого городка одно пепелище. Проблема требовала, как думалось местным властям, жестких мер. По инициативе Ивана Андреевича разрабатывается проект устава и вместе с приговором, подписанным 95 обывателями Череповца, представляется на обсуждение Думы 28 января 1864 года. Пункт третий устава гласил: «Страхование недвижимых имуществ в Череповце для всех владельцев домов должно быть обязательным, и каждый, имеющий недвижимую собственность в городе, считается участником страхования, а потому непременно в положенный срок (...) платит в кассу Общества страховую премию». Но формула «обязательного» и даже «непременного» страхования не вдохновляла граждан стать членами нового Общества. Пуще огня горожане боялись непонятных денежных выплат. Да и губернское правление не утвердило проект, ссылаясь на Высочайшее повеление 10 октября 1861 года, запрещавшее обязательное страхование домовладельцев. Принуждение не проходило. Пришлось отступить и составить новый устав в более привлекательной и понятной форме: вводился принцип добровольности на основе взаимной выгоды. На заседании Думы Милютин очень убедительно выступил в пользу нового учреждения:
«Общество взаимного от огня страхования – это благодетельное учреждение, основанное чисто по научению Спасителя. Тут вы видите: каждый обыватель несет в общую городскую казну по ценности своего дома известную частичку денег, как в прежние Апостольские времена несли на общую трапезу хлебы, и от него вкушали все имущие и не имущие. При взаимном страховании вместо вкушения хлебов в случае несчастья, если дом сгорит (чего Боже упаси!), будут получать из казны деньги, чтобы иметь на первый раз и кусок хлеба, и хижину для прикрытия себя и детей от мокра и холода. Если же пройдет все благополучно, тогда у каждого через десять лет из рубля сделается два, и эти деньги всегда можно будет, разделив с общего согласия, взять назад» [10].
Реформы 1861 года подняли и тех, кто, памятуя о «николаевском декабре», скептически относился ко всяким новациям властей. Даже такие профессиональные оппозиционеры, как Н. Г. Чернышевский в России, А. И. Герцен в Лондоне, некоторое время поучаствовали в этом процессе: «Мы с теми, кто освобождает, пока он освобождает». Молодая разночинная демократия ринулась в земства вершить крестьянскую реформу.
Ну, а Иван Андреевич с головой окунается в общественную деятельность на самых разных государственных уровнях: участвует в уездном и губернском земских собраниях,
в мировых институтах, в комиссиях по переустройству Мариинской водной системы, по выработке городового положения, всеобщей воинской повинности. И в Новгороде, и в Петербурге звучат его взволнованные, но при этом хорошо аргументированные речи в защиту торгово-промышленного сословия, как это было сделано в заседании Петербургской комиссии по всеобщей воинской повинности:
– «Милостивые государи! Наша торговля и промышленность еще юны; они только стали крепнуть благодаря многим учреждениям правительства и энергии частных лиц; эта промышленная деятельность, подобно образованию, требует поддержки, поощрения, ее нельзя количественно уменьшать, (...) у нас чувствуется недостаток в торгово-промышленных школах; у нас они пополняются другой школой, самой трудной, самой строгой – жизнью. Да! Специально-практические познания достаются нам нелегко; (...) молодой человек вступает на поприще практической деятельности чуть ли не с детского возраста; на 21-22 году жизни он становится уже готовым деятелем, практиком, хозяином. (...). Пять-шесть лет службы подавят в них выработавшуюся способность и навык к их
деятельности. (...) Установление же выкупа, в виде переходной меры, устранит на время некоторые неудобства безусловного применения нового закона о воинской повинности. А там наши промышленники, наше купечество, подготовятся к новой реформе» [11].
Иван Андреевич чувствовал, что его предложение не разделяют многие из присутствующих. Вопрос был безусловно спорным. Пришлось воздействовать на патриотические чувства своих оппонентов: «Защищая выкуп, как переходную меру, я вовсе не являюсь сторонником узких сословных интересов. Охрана нашей торговли и промышленности, нашего хозяйства, очага, нашей жизни и чести, нашей территории, – охрана всего этого составляет одну из важнейших задач деятельности государства; без этой охраны шатки сами учреждения, благодаря которым возможно благосостояние народа, возможен наш прогресс. История наша доказала, на какие самопожертвования способен наш народ, когда дело идет о защите Царя, религии и отечества – тех трех основ государства, без которых немыслимо его существование. Повторяем, нами руководят другие, более важные государственные соображения, вытекающие из политической необходимости и оправдываемые ходом нашего исторического развития» ...[12]
Однако красота милютинского слога не подействовала должным образом на членов Комиссии, и вопрос был отложен для рассмотрения на целый год.
Ещё большую заинтересованность проявил череповецкий городской голова, работая в губернской, а затем и правительственной комиссиях по составлению проекта нового «Городового положения». В это время городами управляли два учреждения: «собрание городского общества» – совещательно-распорядительный орган и «дума» – исполнительный. Думские чиновники служили не по назначению, а по выбору и потому не получали никакого жалованья, стоили казне очень дешево, да еще за всякое упущение и убыток отвечали своим имуществом.
Тяжелым грузом висело на плечах городской Думы многочисленное начальство: сам губернатор, губернское правление, казенные палаты, строительные комиссии и так далее. Всякое постановление городской думы о том или ином хозяйственном мероприятии должно было получать утверждение со стороны этих губернских органов. Часто и хороший общественный почин из-за канцелярской волокиты не получал поддержки и заглушался.
Например, задумало череповецкое общественное собрание перестроить старый корпус торговых лавок, который «за ветхостью и безобразием был разломан в 1845 году», так 20 лет, т. е. до 1865 года, велась переписка о разрешении построить новый корпус лавок. Или постановило собрание купить под городские учреждения дом купца Красильникова на Воскресенском проспекте – не разрешили. Кстати, еще в начале 1850-х годов губернское правление само приняло решение построить в Череповце на Торговой площади двухэтажный каменный дом для присутственных мест. И хотя Череповец был единственным городом в Новгородской губернии, не имевшим такого дома, денег на его строительство так и не нашли, сославшись на то, что строители запросили «несообразно высокую сумму».
Даже городничий, управлявший городской полицией, часто не находил нужным выполнять справедливые претензии городской Думы. Старые лавки сломали, а городничий взял да и раздал торговые места без согласия Думы разным купцам для постройки подвижных тесовых лавок. Дума пожаловалась на самоуправство городничего в губернское правление, но поддержки не получила.
Не поддержало губернское правление и намерение думцев перенести из центра города питейное заведение на другое «приличное своему назначению место». Оно запросило мнение череповецких откупщиков Синебрюхова и Небаронова. Откупщики, естественно, отнеслись отрицательно к этой затее, заявив, что «перемещение сего питейного дома на другое место может произвести по откупу значительную недопродажу питей и причинить казне ущерб».
При таких условиях органы самоуправления не много могли сделать для улучшения городского хозяйства. Но российский торговый капитал, жаждущий простора, уже в сороковые годы начинает, словно паровой пресс, давить на бюрократическую машину. Да и само правительство сознает, что управлять городами на основе Екатерининского городового положения 1785 года уже невозможно.
По предложению императора Александра II министр внутренних дел П. А. Валуев 26 апреля 1862 года направляет в губернии циркуляр: «О доставлении соображений относительно общественного управления в городах». Для этой цели предписывалось немедленно учредить в губернских и других городах особые комиссии из наиболее опытных и сведущих лиц для составления соображений относительно нового городового устройства. МВД интересовалось, например, какие «по характеру и компетенции целесообразнее создавать органы городского управления» или «кого из жителей города можно считать принадлежащими к городскому обществу и имеющими избирательное право» и т. д.
В Череповце председателем комиссии был назначен предводитель уездного дворянства, а И. А. Милютин и еще девять депутатов от всех сословий стали членами комиссии. Отработав положенный срок, комиссия дала свои соображения по поводу компетенции городского управления и, в частности, более точно расставила по местам сословия в избирательном праве. Всех избирателей поделили на два разряда – владельческий (единственно в Череповце в одном разряде находились и дворяне, и купцы) и промышленный (купцы, мещане и крестьяне). А наличие высокого имущественного ценза для лиц, избираемых в городскую Думу, предусматривало их безвозмездное отправление служебных обязанностей. Заметим, что Милютин от жалованья отказывался сам, но в то же время городской голова получал по «Табели о рангах» высокий чин, вплоть до шестого класса, то есть, сначала чин коллежского советника, а затем и статского советника. В конце концов Милютин дослужился до чина действительного статского советника, и к нему стали обращаться: «Ваше превосходительство».
Хозяйственный Департамент обобщил полученные от губернских комиссий ответы и в 1864 году составил два проекта о городском общественном управлении и о городском хозяйстве с очень дельными объяснительными записками. В них были сгруппированы отзывы местных комиссий. Однако, дело с окончательным вариантом проекта городской реформы затянулось.
После долгих проволочек проект нового «Городового Положения» (четвертый по счету) был разработан межведомственным совещанием под председательством Главноуправляющего Вторым отделением собственной Его Императорского Величества Канцелярии, статс-секретаря, тайного советника, князя С. Н. Урусова и в 1870 году, по предложению Государственного Совета, подвергся тщательному рассмотрению специально приглашенных для этого десяти экспертов – городских голов и гласных.
В состав экспертного совета вошли: городские головы – от С.Петербурга статский советник Погребов, от Москвы действительный статский советник князь Черкасский, от Одессы действительный статский советник Новосельский, от Харькова потомственный почетный гражданин Шатунов, от Динабурга отставной генерал-майор Гагельстром, от Ельца потомственный почетный гражданин Русаков, от Череповца потомственный почетный гражданин Милютин, от Вознесенского-Посадска мануфактур-советник Гарелин и двое гласных от городских Общих Дум Петербурга и Москвы – товарищ председателя окружного суда Лихачев и действительный статский советник Шумахер [13].
Работать на столь высоком уровне поспособствовал Ивану Андреевичу Великий Князь Цесаревич Александр Александрович (будущий император Александр III). В его памяти осталось приятное впечатление о том, как в 1867 году Милютин успешно выполнил его очень ответственное поручение по закупке хлеба в Поволжье для голодающих жителей Архангельской губернии. Не оглашая цели своей миссии, Иван Андреевич скромно в чуйке (длинном до колен суконном кафтане) объехал южных поставщиков и приобрел почти миллион пудов хлеба по низким ценам, которые наверняка не удержались бы, знай продавцы, что закупки производит доверенное лицо правительства. За столь бескорыстный труд в «Комиссии о бедных жителях», пострадавших от неурожая, Милютину была объявлена благодарность от Наследника и вручен орден Владимира 4 степени от императора.
К тому же ко времени участия в работе экспертной комиссии Иван Андреевич имел уже опыт девятилетней работы в качестве городского головы, что было отмечено двумя золотыми медалями на Станиславской и Анненской лентах и орденом Св. Владимира IV степени.
Эксперты работали с 14 февраля по 19 марта и рассмотрели более 100 статей.
При их деятельном участии проект «Городового Положения» был доработан, одобрен Государственным Советом и 16 июня 1870 года утвержден Государем, после чего и получил силу закона. В нем впервые было введено независимое от администрации самоуправление и изменены к лучшему наименования городских учреждений. Вместо городского общественного собрания и городской Думы (исполнительного органа) приняты были более соответственные названия: для исполнительного органа – городская Управа, а для совещательного – городская Дума. Городской обыватель, к какому бы сословию он не принадлежал, получал право голоса при следующих условиях: 1) если он русский подданный; 2) если ему не менее 25 лет от рождения; 3) если он в городских пределах имеет недвижимую собственность, подлежащую сбору в пользу города, или содержит торговое или промышленное заведение по свидетельству купеческому, или же, прожив в городе в течение двух лет сряду перед производством выборов, не исключая, впрочем, временных отлучек, уплачивает в пользу города установленные пошлины за свидетельства: купеческое, промысловое и приказчичье.
По новому закону в 509 городах империи вводились всесословные городские Думы с распорядительными функциями, избираемые на четыре года. Исполнителями их решений становились постоянно действующие Управы. Во главе как Думы, так и Управы стояло одно лицо – городской голова. По этому поводу на заседании экспертного совета Иван Андреевич сказал: «По ныне действующему общественному устройству между совещательным и распорядительным органами городского управления должна быть самая тесная связь, постоянное взаимодействие. Эта связь выражается в бессменном председательстве городского головы, как представителя всего городского общества и всего общественного управления. Если бы вместо двух органов одного и того же городского управления явились бы два отдельных самостоятельных учреждения со своими председателями, между ними неминуемо возникли бы столкновения, недоразумения, пререкания, а городской голова был бы низведен на степень простого «приходорасходчика». Милютина поддержал князь Черкасский, заявив, что «городской голова, совмещая обе должности, уравновешивал бы собою взаимные интересы общества и правительства, умеряя одни и смягчая другие». В произведенной затем открытой баллотировке большинство высказалось в пользу совмещения должности городского головы и председателя городской Думы.
Надо сказать, что Иван Андреевич по каждой статье проекта «Городового положения» имел свое собственное мнение. Например, при обсуждении вопроса о допущении к избранию в общественную службу лиц, не имеющих по проекту избирательного права, он заявил собранию, что «едва ли следовало бы стеснять городское общество в выборе своими представителями лиц, которые своей деятельностью и своими познаниями могли бы быть полезными для общества, каковы, например, доктора, ученые, педагоги, артисты, художники, инженеры, архитекторы и прочие, получающие доход не от собственности или промысла, а от своих профессий». Но принятое экспертным советом после долгой дискуссии решение поставило «Городовое Положение 1870 года» позади Екатерининской грамоты 1785 года. Видные ученые или медики должны были фиктивно выправлять приказчичье свидетельство или покупать какую-нибудь развалину на окраине города, чтобы получить право участия в городских выборах.
26 февраля экспертный совет обсуждал права раскольников на избрание в городские общественные должности. Князь Черкасский, Статс-Секретарь Грот и череповецкий голова Милютин объяснили совету, что во многих местах раскольники составляют большинство населения и в действительности выбираются там в общественные должности без всяких затруднений и что ограничение их прав не принесло бы пользы в связи с недостатком способных и состоятельных лиц среди православного населения. Совет нашел наиболее целесообразным остановиться на предложении тайного советника Домонтовича и не делать упоминания о раскольниках в проекте городового положения. Министр внутренних дел при поступлении к нему представлений о допущении к выборам лиц, состоящих в расколе, должен был разрешать «сии представления в пределах разумной возможности».
Выступил Иван Андреевич и по вопросу отношений между городским управлением и полицией. Он обсуждался на первом же заседании. И по мнению Милютина был недостаточно разработан составителями проекта, что на практике неизбежно вызвало бы «затруднения, недоумения и пререкания». Череповецкий голова был за предоставление городскому обществу возможности самостоятельно осуществлять «попечение и распоряжения по городскому хозяйству» и издавать по соглашению с полицейским управлением обязательные для жителей города постановления или инструкции. Предложение было принято, также как и право городского головы, составляющего собой «связующее звено между Правительством и обществом», носить мундир. За это право из восьми городских голов высказались только двое – череповецкий и елецкий. Но обосновали его они так убедительно, что экспертный совет сдался и решил, «независимо от предполагаемого для них знака, присвоить, если не всем должностям по городскому управлению, то, по крайней мере, должности Городского Головы, мундир и притом VI разряда».
Череповецкий городской голова сделал также попытку отстоять немедленное введение «Городового Положения» «повсеместно во всех городских поселениях», а не ставить его в зависимость от «ходатайства местных жителей». Но предложение его не прошло. Экспертный совет принял решение – ввести Положение сначала в губернских городах, в остальных же в течение последующих трех лет, с тем, чтобы устройство губернских городов послужило примером для такого же устройства прочих городов.
В июле 1870 года череповецкое городское общество, «быв в общем собрании», специальным приговором уполномочило городскую управу сделать запрос на имя новгородского губернатора Э. В. Лерхе на право задействовать закон у себя одновременно с Новгородом – губернским городом, а не в ряду прочих городов и посадов. Кроме того, верноподданные жители Череповца во главе с Милютиным отправили на имя императора адрес с выражением надежды на то, что с новым законом «гражданственная связь населения пополнит недостатки одного сословия достоинствами другого» и тогда старые патриархальные города станут центрами торговли, промышленности и цивилизации [14].
Можно понять нетерпение Милютина. С принятием «Положения» он получал в Думе лояльное большинство и поддержку купечества и мещанства, то есть среднего класса населения. Но министерство внутренних дел отклонило просьбу черепан, и только 8-го января 1871 года Череповцу было разрешено ввести новое законодательство вместе с другими уездными городами Новгородской губернии, с такими как Боровичи, Тихвин, Устюжна. Этот день можно считать днем рождения череповецкой городской Думы, упраздненной большевиками в 1918 году и возобновленной в наши дни, но
 |
| В. А. Кокорев (1817 – 1889) |
уже во главе не с городским головой, как это было, а мэром.
И. А. Милютин так оценил введение нового закона: «Этот знаменательный в жизни городов акт окончательно расчистил наш путь; мы его встретили недремлющими, встретили сознательно, как зарю нового радостного дня. Тут мы почувствовали себя дома, хозяевами, что в высшей степени облегчило наше дальнейшее движение вперед. Тут только стало понятно, какую службу сослужила нам наша настойчивость, наша единодушная работа на пользу общую» [15].
В конце 60-х годов судьба сводит Ивана Андреевича с известным винным откупщиком и миллионщиком В. А. Кокоревым [16]. В то время, когда один из них, а именно Милютин, только начинал свою деятельность городским Головой, другой успел нажить семь миллионов на винной торговле. Уроженец Костромской губернии проходил свои «университеты» в питейных заведениях, где был поверенным одного из откупщиков. Набравшись опыта в столь тонком деле, он перебирается в Санкт-Петербург, где сближается с министром финансов Ф. П. Вронченко и не без помощи последнего получает в качестве комиссионера винные откупа. Когда, казалось бы, крепко сколоченное дело пошатнулось, Кокорев обращается к идее создания кредитного банка и приглашает присоединиться к нему череповецкого купца Милютина, уже хорошо известного своими законотворческими способностями. Иван Андреевич с присущим ему темпераментом подхватывает идею и берется поработать над уставом нового банка.
«Над выработкою этого устава, – пишет Ф. И. Кадобнов, – он (то есть Милютин. – прим. Р., Б.) в конце 1869 года работал день и ночь, что называется без отдыха. С черновым проектом этого устава мне приходилось неоднократно бывать у г. Кокорева, наконец, пришли к окончательной редакции устава, и Иван Андреевич засадил меня с товарищем в 4 часа дня за окончательную переписку его в 2-х экземплярах, чтобы он был готов к утру следующего дня, так как торопились его представить к утверждению. Устав был изготовлен к назначенному времени, представлен на утверждение и Государственным советом утвержден 24 февраля 1870 года, а затем началось формирование капитала, и банк открыл свои действия в тот же год 5 июня. Таким образом, этот Банк своим возникновением обязан И. А. Милютину и В. А. Кокореву» [17]. На первой странице устава, где «на подлинном собственною Его Императорского Величества рукою» было начертано: «Быть по сему», были перечислены учредители акционерного общества для устройства Волжско-Камского банка и первым в списке стояло имя председателя Рыбинского биржевого комитета, череповецкого 1-й гильдии купца Ивана Андреевича Милютина [18].
В устав банка Милютин вписывает параграф, по которому ежегодно должен отчисляться из прибылей один процент в распоряжение Рыбинского биржевого комитета на пользу русской торговой промышленности. В первый же год один процент составил 25 тысяч рублей.
Предприятие явилось грандиозным. Милютинский Волжско-Камский банк через тридцать восемь лет со дня основания имел вкладов на текущем счету 142675000 рублей и отделения в Москве, Астрахани, Баку, Тифлисе, Киеве, Коканде, Ташкенте, Иркутске, Омске, Самаре, Лодзи и еще в двадцати городах. На Невском проспекте, 38, разместилось правление банка.
После того, как Иван Андреевич покинет сей мир, в Череповце, в сущности, небольшом городке, останутся действовать, так или иначе благодаря городскому Голове: Отделение Государственного банка, Общество взаимного кредита, Русско-Азиатский банк, Потребительское общество, Страховое отделение губернского земства, частные страховые общества «Россия», «Якорь», «Саламандра» и т.п. и уже упомянутые нами коммерческие предприятия.
Глава 5
ТАЙНА АМЕРИКАНСКОГО ФЛАГА
Вот с этого момента черепане уже стали
называться «Американцами», а не белохребтыми.
Ф. Кадобнов. «Краткий очерк
возникновения города.»
Историю, о которой мы хотим рассказать, Иван Андреевич Милютин вспоминал с особенным удовольствием, а потому нам хочется поведать ее во всех подробностях. И если Читателю вдруг покажется, что Милютин вовсе выпал из нашего повествования, пусть не беспокоится: Иван Андреевич появится в нужный момент в финальной сцене.
9 сентября 1866 года в канцелярию новгородского генерал-губернатора Э. В. Лерхе поступила телеграмма от череповецкого городского головы Ивана Андреевича Милютина: «Уполномоченные от Череповецкого городского общества из находящихся в Санкт – Петербурге сограждан поднесли в городе Кронштадте американскому посольству при отплытии в Америку череповецкий хлеб. В ответ г. Фокс с товарищами вручил на память городу американский флаг и свою карточку» [1].
 |
 |
| Американский флаг с дарственной надписью Г. Фокса |
Густав В. Фокс |
Имя Густава Фокса, специального посланника американского правительства в России, вот уже два месяца было, как тогда говорили в дворянских гостиных, «Etre la fable du public» (притчею во языцех). В Новгородской губернии, в состав которой входил и город Череповец, очень внимательно и с интересом следили за каждым шагом этого человека по российской земле. И потому текст телеграммы с комментариями немедленно попал на страницы местной печати. Газета «Новгородские губернские ведомости» тотчас опубликовала статью своего восторженного панегириста:
«Город Череповец в лице своих представителей получил драгоценный залог тесной дружбы, которая соединила неразрывно два великих народа – русский и американский. (...) Священный залог этот, переданный представителями г. Череповца в последнюю минуту прощания г. Фокса и его товарищей с Россией, получает тем большее значение, что был последним доказательством того искреннего чувства, которое представители великой американской нации уносили с собой на родину. (...) Городу Череповцу выпала завидная доля, которой позавидуют все другие города русские. Скромное имя Череповца отныне соединено тесно с воспоминанием о том священном американском даре, который сохраняется в его стенах» [2].
Визит капитана Фокса еще долго будоражил общественное мнение в России. Когда же многослойная пыль истории покойно улеглась, давний «священный залог», американский национальный флаг, мирно возлежал безгласной единицей хранения в фондах череповецкого музея, не вызывая к себе особого интереса, в то время как являлся свидетелем важных событий середины девятнадцатого века. Было время, когда Америку лучше было не вспоминать.
Однажды авторы этих строк не без трепета развернули в музейном хранилище легкие складки тонкой ткани «The Stars and Strips and Old Glory» («Звезды и полосы и вечная слава») – так некогда называли звездно-полосатый флаг США. Открыли и пришли в крайнее изумление. ...Но стоп! Мы хотим Вам напомнить несколько слов из телеграммы Милютина: «г. Фокс с товарищами вручил на память городу американский флаг». Запомним: «на память городу». Кроме того, имеется еще одно авторитетное свидетельство – книга личного секретаря и биографа Милютина Ф.И. Кадобнова. В его очерке по истории Череповца читаем, что американский флаг с «собственноручною подписью на нем и своею фотографическою карточкою г. Фокс вручил депутации на память г. Череповцу (опять «на память Череповцу» – прим. Р., Б.). Бокал, фотографические карточки г. Фокса и депутатов Череповца, оправленные в серебро, на особом постаменте, и национальный флаг Америки находятся в зале Городской Думы» [3]. Известно также, что затем флаг был передан на хранение в местный музей. Теперь, надеемся, Вам понятно, с каким чувством мы подступали к этому «священному залогу».
Развернув полотнище, мы убедились, что и полосы, и звезды, и автограф Фокса, четкий и ясный, словно вчера написанный, – все на месте! Но автограф Фокса нас просто ошеломил. «His Ex' у Vice Admiral Grabbe minister of marine from G.V. Fox» («Его превосходительству вице-адмиралу Краббе, морскому министру, от Г.В. Фокса») – вот что мы прочли на американском флаге. Вот это был сюрприз! Просто наваждение какое-то. Каким же образом «флаг Краббе» (назовем его так) оказался на месте того, о котором Милютин телеграфировал в Новгород? Или, проще говоря, где тот флаг, который «господин Фокс вручил на память городу»?
Имя Николая Карловича Краббе хорошо известно исследователям творчества нашего великого земляка, уроженца Череповца, В.В.
 |
 |
| Морской министр Н. К. Краббе |
Капитан «Миантономо» Монгомери Сикард с офицерами |
Верещагина. Это он, морской министр Краббе, не убоялся своего всемогущего шефа генерал-адмирала Великого Князя Константина Николаевича и помог юному гардемарину морского корпуса Василию Верещагину выпросить отставку у Его Высочества, чтобы, оставив службу, будущий художник мог всецело отдаться своему призванию. Произошло это в 1860 году, как раз перед самым выпуском из корпуса, когда Верещагин твердо решил добиваться полной отставки от морской службы. И вскоре удобный случай представился.
Для морских гардемаринов, как выразился сам Верещагин, была «придумана новая форма» – парадная и повседневная. Лучшие ученики корпуса – Верещагин и его товарищ Быков – должны были предстать перед очами Великого Князя Константина Николаевича, ведавшего делами Российского флота. Тогда-то Верещагин и упросил директора морского корпуса Сергея Степановича Нахимова, младшего брата знаменитого адмирала Павла Степановича, героя Синопа и обороны Севастополя, замолвить за него словечко перед Великим Князем. Сергей Степанович в принципе согласился, но целиком взять это дело на себя не рискнул. А потому перед визитом в Мраморный дворец – резиденцию генерал-адмирала – пришлось призвать на помощь третье лицо, а именно Управляющего Морским министерством Николая Карловича Краббе, который вместе со своим шефом, то есть Великим Князем Константином, занимались, можно сказать, возрождением российского военного флота. Услышав, какая роль ему уготована, министр пришел в ужас: «И думать об этом нечего, он очень занят этим первым выпуском в гардемарины флота. И даже не помышляйте.»
Не вдохновляло его и то обстоятельство, что придется брать на себя грех – ссылаться на мнимую болезнь ученика, в то время как перед ним стоял богатырь в ладно сидящей морской форме с аксельбантами, в треуголке и при сабле. И все-таки Краббе позволил себя уговорить к счастью для русского искусства и мировой культуры. Аудиенция у Константина Николаевича прошла благополучно, и фельдфебель гардемаринской роты Василий Верещагин был отпущен с миром [4].
Теперь вернемся к американскому флагу. Ни один из известных нам фактов истории, связанных с Краббе, никак не подвигали нас к разрешению загадки капитана Фокса. Пришлось обратиться к документам Центрального архива Военно-морского флота СССР, и потому, Читатель, далее мы поплывем по волнам архивной памяти.
Весна 1866 года. Лейб-медик Ерохин поступил весьма неосторожно. Он прописал императору Александру II ежедневные послеобеденные прогулки по Летнему саду. Столь регулярный променад Его Величества тотчас привлек
внимание экстремистов. И выстрелы не заставили себя ждать: 4 апреля 1866 года студент Московского университета Дмитрий Каракозов стреляет в государя. Но рука случайного прохожего сбивает ему прицел. Никто
не пострадал, злоумышленник был схвачен, а более всех напугался спаситель.
– Картузники мы, вашество, Осип Комиссаров из крестьян Костромской губернии, – взмолился он подбежавшим офицерам царской охраны. – Не виноват я.
Комиссаров был действительно не виноват, и вскоре в зале Английского клуба сановный Петербург чествовал нового члена клуба потомственного дворянина Иосифа Ивановича Комиссарова. А виноватым оказался министр просвещения А.В. Головнин, воспитавший такого вольнослушателя, как террорист Каракозов. Несмотря на большие заслуги, верного сторонника правительственных реформ немедленно отставили от просвещения, и он, конечно, уже не мог присутствовать на торжествах в Английском клубе.
Спустя месяц в Петербург приходит письмо на имя Морского министра Н. К. Краббе от консула Российской императорской миссии в США:
«Милостивый государь, Николай Карлович,
Вашему превосходительству вероятно известно, что Президент Джонсон предписал Посланнику Северо-Американских Штатов в Петербурге, поздравить Государя Императора по случаю спасения Его Величества от угрожавшей ему опасности. Сенат и Палата Депутатов Конгресса, желая со своей стороны выразить сочувствие и уважение к Августейшей особе нашего Монарха, единогласно принял резолюцию (...) для вторичного поздравления Его Императорского Величества.
Подобное решение представителей народа здешней страны без примера в истории Соединенных Штатов, и Президент захотел придать ему ещё большее значение, поручив Товарищу Морского Министра Капитану Фоксу поднести означенную резолюцию.
Господин Фокс отправился в Европу на мониторе «Миантономо», одном из лучших по постройке в Американском флоте» [5].
Сочувствие американцев можно понять. Они успели на себе испытать пагубную силу экстремизма. В апреле 1865 года некто Джон Бут вошёл в правительственную ложу театра Форда, где президент Линкольн и его семья безмятежно внимали пьесе «Наш американский кузен», и разрядил своё оружие в голову президента. Планировалась и ликвидация вице-президента, но операция провалилась; благополучно уцелевший Эндрю Джонсон получил возможность как новый президент с особой чувствительностью поздравить русского монарха с избавлением от смертельной опасности.
И ещё. Капитан Густав Ваза Фокс как Чрезвычайный посланник Конгресса имел поручение от имени народа США передать благодарность российскому Императору за поддержку Северных штатов в гражданской войне против рабовладельческого Юга.
Появление грозного американского броненосца в европейских водах старый континент встретил настороженно. Лорды английского адмиралтейства во главе с наследником престола принцем Уэльским взошли на «Миантономо» и были шокированы его мощной вооруженностью, тем более, что направлялся он с визитом в страну, с которой отношения Британского королевства были далеко не дружественными [6]. Боясь напугать публику, английская пресса освещала визит весьма сдержанно [7].
В Париже мистер Фокс и принц Наполеон обменялись довольно острыми репликами. Принц выразил сомнение в полезности каких-либо отношений с Россией, на что Фокс ответил: «Россия и Америка не соперники. Россия всегда относилась к Америке дружественно, и мы отвечаем ей взаимностью» [8].
Россия же была вся в ожидании. Гостеприимная и хлебосольная, она готовилась к встрече гостей, чтобы все показать, а более – угостить. В Кронштадте был заказан обед «monstre» на 250 персон, и жители острова Котлин, на котором и по сей день стоит твердыня и защита Петербурга – Кронштадт, все чаще вглядывались в стальные воды Финского залива.
Ранним утром 25 июня Красногорский телеграф дал знать о появлении на горизонте группы военных кораблей. К десяти часам группа русской броненосной эскадры под командованием контр-адмирала Лихачева подходила к Большому Кронштадтскому рейду. Они сопровождали американский броненосец «Миантономо» и корабль «Аугуста». На них поглядывали грозные орудия форта Петра I. Когда американцы втянулись на малый рейд к якорному месту, от купеческой стенки отвалил катер с торговым флагом на корме и с депутацией кронштадтской городской Думы для приветствия. «Кронштадтский вестник» выпустил экстренное добавление к утреннему номеру: «Стенки купеческой и средней гавани были унизаны зрителями, приветствовавшими приход заокеанских друзей; и крикам «ура!» не было конца» [9].
Сотни российских граждан посетили «Миантономо» за время его стоянки в столичном порту неподалеку от Английской набережной и с удивлением обнаружили, что американцы – «все молодежь тонкая и сухопарая, пожилых почти нет, а жирный только один и тот был негр». В газете «С.-Петербургские Ведомости» некто «Скромный человек» в фельетоне «Моя поездка на «Миантономо» писал: «Мы сходим на монитор. (...) Начинаем осматривать страшилище с двумя громадными башнями, в амбразуры которых глядят громадные пушки. Наши броненосцы, стоящие возле, кажутся меньшими братьями. (...) С час мы пробыли на мониторе, причем хозяева его очень любезно все показывали и рассказывали. (...) Ни выкриков, ни вытяжки, ни тени хвастовства. (...) А на нашем частном пароходе находится непременный командир, который кричит зычным голосом: «шапки долой!» Когда это мы перестанем командовать, то есть станем уважать и самих себя и других» [10].
Не будем входить в подробности пребывания на российской земле благородной миссии. Скажем только, что прием ошеломил американцев
 |
 |
| Гостиница с номерами на берегу Шексны | Л. Ф. Лагорио. Вид Кронштадтского рейда. 1876 г. |
невероятным гостеприимством. С восторгом их встречали в Москве, в Нижнем Новгороде, в Ярославле, Костроме, Твери, ну и, конечно же, в Петербурге [11]. А вот Новгород лишен был такой возможности, поскольку стоял в стороне от главной железной дороги страны. Но что могло остановить новгородцев, к числу коих относили себя и черепане?
Лишь только получив телеграфный сигнал «Едут», новгородская губернская депутация, составленная из представителей всех сословий и уездов во главе с губернатором и председателем земской управы, отправилась на станцию Чудово Николаевской железной дороги, где должен был остановиться долгожданный поезд с американскими посланниками. Только не было среди них череповецкого головы. Иван Андреевич, как мы далее увидим, замыслил весьма хитроумный, если не сказать авантюрный, план своей встречи с капитаном Фоксом.
Специальный поезд «Петербург-Москва» в Чудово прибыл к шести часам вечера. Окна вагонов были открыты (стояла необыкновенно теплая погода увядающего лета), в их проемах светились улыбающиеся лица бравых моряков военно-морского флота США. На перрон вышел достопочтенный мистер Фокс в штатском костюме, а за ним, сверкая золотыми пуговицами на форменных платьях, его командиры и добровольный переводчик миссии контр-адмирал С. С. Лесовский, богато убранный эполетами и аксельбантами. Здесь же присутствовал В. А. Кокорев, известный уже нам как соучредитель (с Милютиным) Волжско-Камского банка. Но сегодня он сопровождал американцев по поручению Московской Думы.
После краткой приветственной речи новгородского генерал-губернатора вперед выдвинулся председатель губернского земского управления Качалов. Он протянул Фоксу довольно странную «хлеб-соль» – земскую смету и правила отчетности земских денежных сумм, пояснив при этом, что подносит их не потому, что они заключают в себе что-либо особенное, но как доказательство гражданских прав, данных Государем Императором. При составлении этой сметы участвовали крестьяне, получившие право контролировать эти суммы через своих гласных, и посему представленные документы имеют важное значение.
На этом официальная часть встречи закончилась. Подняли шампанское. Вездесущий Кокорев воскликнул: «За старших братьев русской земли – новгородцев!». Ничего не подозревающие о своих широких гражданских правах крестьянские депутаты бросились одаривать американцев своей «хлеб-солью»: рыбой и баранками. Нескончаемые рукопожатия, обмен улыбками, сувенирами, и прочими проявлениями дружеского расположения задерживали и так безнадежно опаздывающий поезд. Предложение проехать вместе перегон до следующей станции было принято с восторгом.
В классных вагонах спецпоезда царили уют и дружелюбие. Душой компании, конечно же, был Василий Александрович Кокорев. Сын солигаличского купца средней руки умел говорить в манере простонародного краснобайства, пересыпая речь прибаутками и пословицами. Новгородцы выражали сожаление, что, отдаленные от линии железной дороги, они лишены возможности принять желанных гостей в стенах древнего города. По рукам ходили карточки с видами Новгорода и его окрестностей, медали, отчеканенные в память тысячелетия России, и карта, большая географическая карта огромного пространства губернии, где на дальних ее восточных границах узкой ленточкой голубела Шексна, изливаясь из Белого озера, а маленьким кружочком был обозначен уездный город Череповец. О его существовании мистер Фокс пока еще не подозревал.
А тем временем в Череповце внимательно следили за развитием событий. Городской голова И. А. Милютин решительно был настроен на встречу с американцами. Телеграф, однако, приносил вести огорчительные. Визит затягивался. Прошли назначенные двадцать-двадцать пять дней, а миссия все еще не возвращалась в Петербург. Однако и гоняться за Фоксом в толпе желающих увидеть его было не в правилах Милютина. Он хотел сделать все, чтобы встреча надолго осталась памятной для всех ее участников – это во-первых. Во-вторых, хотелось, чтобы она была замечена на самом высочайшем уровне (молодой 37-летний городской голова нуждался в хорошей рекламе). Но его очень беспокоило одно обстоятельство, о котором мы сейчас расскажем.
Обратимся вновь к Кадобнову, к его «Краткому очерку», где он пишет: «В августе месяце 1866 года является в Россию Американская эскадра с посольством во главе с г. Фоксом для поздравления Государя Императора по поводу спасения Его жизни 4 апреля 1866 года. Недолго думая (черепане вообще в то время не задумывались, а шли натиском, грудью вперед), решили отправиться в Кронштадт приветствовать Американцев. Живо составилась депутация из купцов-черепан : И. Г. Озерцова, П. М. Тарасова, В. М. Волкова, во главе с Василием Андреевичем Милютиным (братом городского головы и компаньоном – прим. Р., Б.). Наняли пароход и отправились в Кронштадт приветствовать американцев» [12].
Странно, что такое важное событие в жизни Ивана Андреевича его биограф, Ф. И. Кадобнов, описывает весьма коротко и приблизительно.
Ведь в приведенном нами тексте милютинской телеграммы новгородскому губернатору сказано: «Уполномоченные от череповецкого городского общества из находящихся в Санкт-Петербурге сограждан поднесли в Кронштадте» и т.д., из чего следует, что «уполномоченные» в Кронштадт выехали не из Череповца, а из Петербурга, где находились вместе со своим городским головой для участия в событии государственной важности.
Дело в том, что Высочайшим повелением на 1-ое сентября были назначены торжества по поводу открытия Новоладожского канала в Шлиссельбурге. Участие в них череповецких купцов и судовладельцев было обязательным, и они усердно готовились к празднеству. Наконец, стала известной и дата ухода из Кронштадта американского корабля «Миантономо» – 3 сентября. Получалось, что первого надо быть в Шлиссельбурге, а третьего в Кронштадте, и непременно. Это обстоятельство (т.е. сжатые сроки) беспокоило Милютина: успеть бы.
Новоладожский канал был прорыт между южным берегом Ладожского озера и Старо-Ладожским каналом. Открытого типа, без всяких шлюзов, канал в то время являлся самым роскошным гидротехническим сооружением в России.
В первый сентябрьский день обычно малолюдный Шлиссельбург наполнился праздничной публикой. 160 судов вошли в его канал. Впереди всех – три барки купца Баландина с Чусовой. Экипаж у него был одет в национальные цвета: красные рубахи с широкими белыми поясами и серые шляпы, повязанные голубыми лентами. Четвертым стояло судно Ивана Андреевича Милютина, украшенное флагами, под парусом, на котором красовался вензель Его Императорского Величества.
Сам император появился в полдень на пароходе «Александрия» в сопровождении наследника Цесаревича и Великого Князя Владимира Александровича. Перейдя на катер, Александр II объехал красочную флотилию и дал знак к открытию парада. Когда проходила барка Милютина, а ветер позволял идти под парусами и вензель хорошо был виден всем присутствующим, раздались звуки народного гимна – это заиграл оркестр, спрятанный на череповецком судне. Зрители подхватили мелодию, а Государь остался доволен чрезвычайно. Последним прошел хорошо сохранившийся ботик Петра I. Вскоре у Шлиссельбургской пароходной пристани появился музей-павильон, где поставили ботик Петра Великого, катер Александра II и лопату, которой Петр собственноручно изволил разрывать перемычку готовой части канала от Ладоги до 13-ой версты в сентябре 1724 года [13].
Парад окончился, и его участников пригласили на праздничный завтрак, устроенный под гигантской палаткой, разбитой тут же, на берегу. Окруженный министерской свитой император Александр II принимал от купцов пожертвования. Черепане поднесли образ Св. Благоверного Князя Александра Невского, свой знаменитый «хлеб-соль» и деньги на сооружение домика для инвалидов в Александровской слободе при Чесменской военной богадельне...[14]. Дело было сделано, и теперь можно было поспешить в Кронштадт. От Шлиссельбурга до столицы по Неве путь недолгий. – пароходом четыре с половиной часа, а в запасе целый день.
 |
 |
| Великий князь Владимир Александрович |
Густав В. Фокс |
Поутру 3 сентября, отчалив от пристани Васильевского острова паровой катер с пятью черепанами на борту (братья Милютины, И. Г. Озерцов, П. М. Тарасов, В. М. Волков) направился к западной оконечности острова Котлин. Там, в широкой Купеческой гавани, готовились к дальнему походу американские корабли, а на стоявшем рядом пароходе-фрегате «Рюрик», принадлежавшем морскому министру, накрывался стол для прощального завтрака. Мы не знаем, был ли у Милютина с министром предварительный договор или разрешение на визит, как это принято в официальном Петербурге, если нет, то в дерзости нашим землякам не откажешь. Как справедливо выразился Кадобнов, «шли натиском, грудью вперед».
Нескончаемым караваном по Финскому заливу двигались торговые суда. Слева виднелись поросшие лесом возвышенности Стрельни и Петергофа. Правый берег, низкий и пустынный, сливался с горизонтом. Через два часа хода катер Милютина подошел к «Рюрику» точно ко времени, назначенному на банкет. Не успел вахтенный начальник доложить капитану, что какие-то незнакомые люди поднимаются на борт, как черепане уже стояли на палубе перед американцами. В ту же минуту Густав Фокс держал в руках знаменитый хлебный каравай, выпекавшийся только в Череповце и по особому рецепту – на капустных листьях, придававших хлебу чудесное свойство долго оставаться свежим и выпрямляться, как бы крепко его не сжали. Выслушав объяснение, лирически настроенный Фокс немедленно нашел сравнение и ответствовал, что этот хлеб похож на Россию и Америку: обе эти страны так же быстро поднимаются, как бы сильно их не сжали извне. Затем, наполнив бокалы, Фокс и его новые друзья выпили за процветание Соединенных Штатов и города Череповца [15]. Банкет продолжался. Вскоре Иван Андреевич обнаружил, что сидит за одним столом с загадочно улыбающимся морским министром вице-адмиралом Николаем Краббе и его предшественником, а теперь товарищем министра финансов, генерал-адъютантом С. Грейгом, автором всевозможных экономических проектов.
На следующий день морской министр Краббе сообщил в отчете Государю: «Последние часы, проведенные Американцами посреди Русских, показали еще раз, как искренно расположение их к нашему отечеству, и как глубоко они ценят радушно сделанный им прием. В прощальной своей речи Фокс сказал, что «сердце его растаяло, согретое излияниями лучей дружбы его Русских друзей», и слезы, катившиеся по лицу этого достойного и почтенного представителя Американской нации, свидетельствовали, что эти слова исходили из глубины души». На документе министра император начертал: «Прочел с удовольствием» [16].
Ни туман синь расстилается,
Не шумит дремуч сыр-бор:
То дымится, порывается
В море чудо-монитор.
Просит жизни чудо-вольница,
Крылья, перья поразмять:
По широкому раздольицу
В океанах погулять.
Хоть мила волна Кронштадтская,
А Нью-Йоркская милей:
Не удержит дружба братская,
Не вспугнет гроза морей!
С богом, гости досточтимые!
В. Петров.
«Кронштадтский Вестник», 7 сентября, 1866 г.
Расчет Ивана Андреевича оказался верен: череповецкие негоцианты надолго задержались в поле зрения государя и прессы, а в столичном деловом мире получили прозвище «американцы». Вот вам: и реклама, и репутация. В Череповец они вернулись с триумфом и с трофеями: бокалом Фокса, его фотографией и с американским национальным флагом, который и был водворен на постамент в зале городской Думы с соответствующей надписью – «Национальный Американский флаг, подаренный городу Череповцу с собственноручного надписью господина Фокса» [17].
Но каким же образом в Череповце все-таки оказался флаг, назначенный Фоксом морскому министру Краббе? Конечно, недолго думая, можно предположить, что Милютин и Краббе «случайно» обменялись на «Рюрике» флагами – на русских проводах всякое случается. Но есть у нас еще одна версия.
В 1869 году американская газета «Портсмут джорнэл» помещает на своих страницах в рубрике «Любопытная переписка» письмо морского министра России вице-адмирала Краббе к достопочтенному Густаву Фоксу, помеченное маем 1869 года. Вот его начало:
«Милостивый государь. Русский народ никогда не забывает почтения и уважения, высказываемого его любимому Императору, и память об американском посольстве 1866 года еще светла. В доказательство этого факта имею честь, по просьбе череповских купцов братьев Милютиных переслать Вам рамку, в которой вставлено изображение небольшого подстава; картина эта была представлена Государю Императору и милостиво одобрена Его Величеством. Льщу себя надеждой, что эта картина будет служить для Вас и Ваших близких приятным воспоминанием того впечатления, которое произвело в России Посольство от Американского Конгресса, бывшее под Вашим Начальством».
Надо сказать, что Г. Фокс еще долгое время находился под впечатлением своего визита в Россию. В письмах к своему русскому другу и переводчику адмиралу С. Лесовскому он постоянно обращался с просьбой присылать ему материалы о современной русской истории и более всего о продолжении реформ: «We know nothing about your people ... (Мы ничего не знаем о вашем народе...)». Фокс принимает милютинский подарок – резную раму, сделанную крестьянином Леонтьевым по рисунку полковника Мюссарта с изображением византийского креста, чаши, герба Новгородской губернии, русской солонки, хлеба и полотенца – и не может не ответить тем же. В январе 1870 года он посылает ящик с подарками в адрес морского министра Краббе, сопровождая его письмом, очень важным с точки зрения нашего «расследования,» и потому мы приводим текст письма с небольшими купюрами:
«Его Превосходительству г. вице-адмиралу Краббе.
Милостивейший Государь!
Честь имею уведомить о получении письма Вашего из С.-Петербурга от 9 мая 1869 г., в котором Вы сообщаете мне о лестном впечатлении, произведенном в России особым посольством от Конгресса Северо-Американских Соединенных Штатов в 1866 году, которого я имел честь быть главою и которое служило выражением чувств, связующих Американскую нацию с Россиею.
Картина (т.е. милютинская рама с изображением подстава с упоминаемая в Вашем письме, которую удостоил своим – одобрением его Императорское Величество, была получена, и составляет в настоящее время самый видный и привлекательный предмет в моем
доме. Эта картина служит залогом воспоминания того момента истории обеих наций, когда обе они жили одной жизнью и Америка разделяла с Россией опасения и радости.
(...) Великолепный миниатюрный портрет Величайшего из Российских Монархов, разукрашенный бриллиантами и дарованный Его Императорским Величеством, был представлен всем лицам нашего Правительства в Вашингтоне, и Конгрессом издан особый закон, представляющий мне право принять этот подарок.