Как же умно хозяйствовало это оседлое племя на малородной этой земле, на слабосильной земле, ничего за века не порушив, не разорив, не опустошив? Ни леса не истребило, ни оврагами не избороздило край свой, ни источники и ключи не заглушило, не заилило. Неужели все дело лишь в том, что природа в этом краю оказалась сильнее человека и успевала залечивать всякие раны?
Да, самозащита у природы здесь сильна – и рельеф не способствует дальнему бегу воды, разрушающему местность, и вязкие подпочвенные глины препятствуют потокам «рыть» овраги, и возобновление лесов хорошее – хоть и бедны почвы для хлебных культур, а для лесов вполне пригодны.
Но все эти условия благоприятны лишь до определенной поры. Человек, как о том свидетельствует история народов, в конце концов пересиливает, перебарывает любые природные преграды и до основания разрушает их. К тому же и тут, и в этом краю есть земли с зернисто-песчаными почвами, на которых, при вырубке леса, а тем более при распашке их, легко зарождаются летучие песчаные дюны, а это погибель почве, зелени, источникам. И таких земель здесь немало. Они тут всюду, где растут стройные сосновые боры на зависть всякому порубщику.
Однако же не истощили, не разорили, не разрушили природных преград, не высвободили пески, способные растечься волнами-дюнами далеко окрест. Выходит, так хозяйствовали умело. Но как?
Ответить на этот вопрос лучше всех мог бы этнограф Дмитрий Николаевич Анучин, хорошо знавший прошлое. Однако он почему-то промолчал: то ли не задумался, то ли неизведанные здешние озера так увлекли его, что обозреть всю местность было недосуг. Жаль. Ни словом не обмолвился и Митрофан Кузьмич Турский. Ответил лишь гидротехник Зброжек. Он записал в отчете: «Верховья Волги крайне неблагоприятны для интенсивного развития сельскохозяйственной культуры, потому и не произошло изменений».
Прав ли он? Не знаю и сомневаюсь. Что «здесь земля неблагодарная, требует чрезмерного труда для обработки и плоды земледельческих работ настолько скудны, что доводят крестьян до отчаяния», свидетельствовал и Сергей Васильевич Максимов, известный русский этнограф, автор прекрасных очерков народного быта. Кто не читал с увлечением его «Куль хлеба»! Он же подтверждал, что «несильная почва не родит хлеба на весь год и велит прикупать чужой». И все же (не диво ли!) «возделывание зерновых хлебов, побудившее во всем свете людей перейти из кочевого состояния в оседлое, и здесь удерживает постоянные жилища, как того требует земледелие».
Однако сколько мы знаем примеров, во все времена и у всех народов их можно сыскать, когда несильная зяблая почва велит не только прикупать чужой хлеб, но и распахивать все новые и новые земли, и не только целинные степи, но и леса рубить – корчевать, луговые почвы до самого берега вздирать, на склоны карабкаться, покушаться на земли, где под тощим слоем дернинки лежат сыпучие пески, способные превратить в пустыню не только ближние, но и дальние оазисы.
Так размышляя, я соглашаюсь: да, верховья Волги, а равно и Днепра, и Западной Двины во все времена были крайне неблагоприятны для хлебопашества. И не только потому, что почвы тут скудны и неродимы, а еще и потому, что здесь самое дождливое место на всей Русской равнине – выпадает 550 миллиметров осадков. При этом особо мокрые – июль и август, страдные дни, и почти каждый год «проливные дожди загнаивают хлеб на корню».
И все же не дает мне покоя и другая мысль. Пришли сюда кривичи и осели тут на века, домы срубили, а не обособились, не потерялись в лесных да болотистых этих дебрях. Не ослабли, не раздробились на роды и не пошли в подчинение соседним племенам, а многие века имели свое княжение и упоминаемы были в летописях равно с другими славянскими племенами. Не на одних же лесных плодах они взросли, не одними грибами, ягодами да рыбой питались. И не только дичью. От земли кормились, а все другие дары – подспорьем были.
Вот я и думаю, а не заведен ли был у них такой уклад, сделавший их разумными хозяевами и пользователями владений: землей, лесом, водами? Может, этот уклад и передавался потом из поколения в поколение, а лядинное земледелие, дошедшее аж до нынешнего века, лишь частица того уклада? Лядины ведь тоже надо было с умом устраивать, чтобы ни лесу, ни земле урона не нанести. И не наносили!
Совсем недавно по пути к Волгиному Верховью я своими глазами видел, как по только что раскорчеванному под пашню участку (и раскорчевывали-то всего два-три гектара земли) потекли дождевые ручьи и тут же в лощинке обозначилась промоина, а чуть подальше как блин на сковороде, начали растекаться глинистые наносы. Вот тебе и сильная самозащита! Она сильна до тех пор, пока человек хозяйствует разумно, в единении с природой. Как же быстро мы разучились так хозяйствовать!
А ведь умели. До конца XIX века умели. Правда, ближе к середине его, в канун отмены крепостного права и после него, и тут начал все громче и чаще постукивать топор, и за столетие сголили, по подсчетам наших исследователей, 110 тысяч десятин. И темп лесоистребления явно нарастал. Однако лесистость здесь все же была так велика, что усиливающиеся порубки не вызывали тревоги даже у Турского: он считал, что от многого взять немного не опасно. Лесовод полностью согласился с выводами почвоведов: «Мероприятия, направленные к борьбе с эрозией в верховьях Волги, не могут быть многосложные и должны главным образом сводиться к предупреждению появления летучих песков в области зернисто-песчаных почв».
Лишь о предупредительных мерах говорили и другие специалисты. Но, скажите, переполох-то был – Волга мелела так, что движение пароходов останавливалось? Был. И многие указывали причину: чрезмерное истребление тверских лесов.
Однако, выходит, Экспедиция ничего тревожного не обнаружила, а слухи были сильно преувеличены? Не совсем так. Экспедиция не обнаружила больших порух пока только на обследованной территории, в верховьях Волги до Селижарова.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ, КОТОРЫМ НЕ ВНЕМЛЕМ
О конце прошлого века почти четверть территории верхневолжского бассейна находилась под болотами. Казалось бы, всякий ученый, пекущийся о благоустройстве земли и желающий пользы Отечеству, должен был призвать если не современников своих, то потомков, к осушению и освоению гиблых этих территорий в центре России. К тому же ни один ученый конца прошлого века еще не был напуган последствиями такого освоения. Однако участники Экспедиции по исследованию источников главнейших рек Европейской России решительно предупредили современников своих и нас, потомков:
«Осушение болот в сколько-нибудь значительных размерах будет идти в ущерб водоносности всей системы». И пояснили: ключевое питание озер здесь ничтожно, живут они за счет болот и талых вод. В этом нетрудно убедиться всякому: большинство речек истекает из болот лесного типа, да и сама Волга в межень жива не грунтовыми водами и не летними дождями, но по преимуществу водами болот, которые и должны быть охраняемы и оберегаемы вместе с лесами.
Да, вместе с лесами, потому что именно они способствуют большому, постоянному и весьма прочному поглощению и сбережению атмосферной влаги по всему Верхневолжью. Этой и только этой влагой и полнятся болота и озера. А поэтому все заботы о поддержании водоносности волжской системы должны быть направлены к охранению всех тех естественных природных условий, которые ведут к возможно большему поглощению и накоплению талых и дождевых вод.
Так думали, так призывали действовать ученые прошлого века.
Ученик Кузнецова и его ассистент по Юрьевскому университету Александр Васильевич Фомин, вместе с учителем своим побывавший на верховьях всех рек, напишет чуть позже монографию «Болота Европейской России». В этом научном труде, именовавшемся иногда «очерком болот», автор впервые собрал и обобщил все то немногое, что до него было известно науке. Так когда-то поступил Докучаев, написав «Русский чернозем», принесший ему мировую известность.
Фомину не повезло. К болотам, которые он одним из первых рискнул назвать «важным элементом нашей природы», долго еще будут относиться как к кладовой торфа, а то и напрасно пропадающему гиблому месту. Осушение таких территорий многие годы и десятилетия будут причисляться к подвигу и величаться преображением края. За эти годы и десятилетия мелиораторы с канавокопателями пройдут всюду, не пропустят ни Верхневолжья, ни лесистого бассейна Днепра.
На этом фоне общественного сознания научный труд Фомина будет считаться устаревшим и исподволь забудется. Кажется, забудет его и сам автор.
Я сказал, что ему не повезло. Однако должен уточнить: ему повезло больше всех других учеников, младших чинов экспедиции. Все они бесследно исчезли, из них один только Фомин удостоился чести быть упомянутым в Большой Советской Энциклопедии. Теперь я знаю, что после завершения экспедиции Александр Васильевич навсегда покинул зону болот Европейской России, уехал в Тбилиси, где долгое время работал в ботаническом саду. Перед революцией и десять лет после нее был профессором Киевского университета. Здесь в 1921 году стал академиком АН УССР. Последние годы жизни возглавлял в Киеве академический Институт ботаники. Умер в 1935 году. Называет Энциклопедия и основные его труды, но среди них монография о болотах не упоминается. Из этого я и делаю вывод, что ее, кажется, забыл и сам автор. А жаль.
Еще в прошлом веке Фомин доказывал, и с ним были согласны все участники экспедиции, что осушение болот в верховьях Днепра «было бы гибельно для водоносности Днепровской системы и ничем не могло бы быть заменено», потому что истоки Днепра питаются не ключами (по всей длине Днепра исследователи насчитали всего 12 ключей), а главным образом верховыми водами, скапливающимися в лесах и болотах.
Нет, не подумайте, что уже в те годы конца прошлого века планировались какие-то осушительные работы в верховьях Волги на тверской земле или в верховьях Днепра на Смоленщине. Никаких осушений в этих краях не велось, не предполагалось и не планировалось. Ученые умели смотреть дальше своего времени. Они были уверены: когда-нибудь такие планы могут появиться. И, предвидя это, предупреждали: в результате осушения болот «получится страна, в которой почти все снеговые и дождевые воды быстро и непроизводительно будут скатываться в реки, увеличивая их временные паводки, обезвоживая страну и доводя воды Днепра до ничтожного минимума». И еще вот что они знали наверняка: осушение, особенно осушение сфагновых болот, «обратит эти площади не в культурные участки, а в пустыни».
Еще раз скажу, в то время ни искусственного, ни естественного осушения болот по Днепру исследователи не обнаружили. Наоборот, все болота были «живые, растущие». Пашни и селения занимали лишь треть территории, да четверть – под естественными сенокосами и выгонами. Но почти половина днепровского бассейна была под сплошными лесами или лесами вперемежку с покосами и болотами.
Да, они не были пророками, но были истинными учеными и знали, что «культурная рука человека должна рано ли, поздно ли проникнуть и в эти дебри, и если она не получит должного направления извне, то будет и здесь также беспощадно и без всякого расчета уничтожать всякую помеху своим целям, и придет время, когда окажется, что и здесь перейден уже предел настолько, насколько перешли его на верховьях Оки».
Пришло такое времечко – «культурная рука» мелиоратора проникла и в эти дебри, а проникнув и не получив должного направления извне, властно «уничтожила всякую помеху своим целям», вырубила леса, выпустила воду из болот, осушила их, лишив Днепр питания. И исток Днепра обсох, он теперь на несколько километров ниже. Но и тут человек не дает реке покоя: за неимением дорог трактора пробираются на дальние участки прямо по руслу, гусеницами месят и давят живой ток Днепра.
Уже тогда Митрофан Кузьмич Турский, а это он так зримо увидел беспощадную руку, предлагал приобрести эту местность в государственную казну и заповедать ее как водоохранную. Всю местность, а не только леса. Она «должна иметь будущность».
Не послушались, не прислушались. Сегодня Днепр лишь зарождается в лесу, а дальше, пересекая всю Смоленщину, нигде больше с лесом не встречается.
А говорят, наука за столетие шагнула далеко вперед. Листал я труды участников экспедиции, сравнивал выводы ученых конца прошлого века с нынешними мелиоративными и прочими проектами, но мысли мои почему-то не были гордыми. Почему-то мне казалось, что проектировщики наши если и знают что-то, то эти знания никакого отношения к научным не имеют. Это скорее люди, которые научены рыть канавы и каналы, но где и зачем рыть – им все равно. Они умеют обсчитать затраты времени и труда на это рытье, примерную сумму затрат (именно примерную, потому что фактическое выполнение проекта всегда оказывалось дороже). В какой-то степени гарантируют результаты своей работы: столько-то воды утечет-притечет по этим каналам, канавам, такая-то площадь будет осушена или наоборот – орошена. Но у них нет ни малейшего проблеска мысли, как рытьем этим они изменят водоносность целой речной системы, природу края и страны.
Конечно, «должное направление» руке обязана была дать наука. Однако приходится лишь удивляться, что и наука разучилась смотреть за пределы проектируемого объекта. Ну, в самом деле, слышали ли вы, чтобы научные эксперты того или иного ведомства сказали четко и ясно: «Осушение обратит эти площади не в культурные участки, а в пустыни»? Нет, они обещали нам только пользу, только блага, сулили множество овощей, картошки, хлеба. Это только потом мы узнавали, что никакой прибавки к нашему столу та земля не дала и не способна дать, что площади эти обратили-таки в пустыни, а край обезводили. Но эксперты уже занимались новым объектом, и уж на нем-то они обещали отыскать для нас полное счастье, без всякого, конечно, вреда природе. Вспоминаю одно заседание, на котором обсуждали вопрос о социально-экономических и экологических последствиях в связи с намеченным подъемом уровня воды в Чебоксарском водохранилище на Волге до 68 метров.
Участники обсуждения на основе новейших данных пришли к выводу, что дальнейший подъем уровня воды в водохранилище приведет к тому, что только в Марийской республике под воду уйдет 97 тысяч гектаров леса, а еще больше, 480 тысяч гектаров, то есть половина лесов республики, – будут подтоплены. В результате самый крупный лесной массив на Волге окажется под угрозой усыхания и исчезновения с лица земли, что приведет к экологической катастрофе.
Мое внимание на этом заседании привлек Иван Алексеевич Алексеев, председатель общественной экспертизы строительства промышленных предприятий при Совмине Марийской республики, доктор сельскохозяйственных наук, профессор Марийского политехнического института. Интереснейшая личность. Набрасывая детальную картину неминуемой экологической катастрофы, он часто повторял: «Меня просили не говорить об этом, но я скажу, потому что беда нашей республики обернется бедой для всей Волги». А иногда добавлял: «Скажу, потому что никого это не волнует, не интересует». Он имел в виду работников тех ведомств, которые настойчиво доказывают, что все будет хорошо, одни только блага получит народ, когда наполнение Чебоксарского водохранилища достигнет 68-метровой отметки.
Удивительные эти ведомственные понятия о благе: для одних это каналы по всей земле, для других – обезлесенные пространства, которые можно пахать от края и до бесконечных далей, для третьих – залитые рукотворными морями низины, поймы, луга, которые, по их понятиям, что-то вроде пустого места, бросовые территории. Не случайно же, не по забывчивости экологическая экспертиза при строительстве Чебоксарской ГЭС была выполнена при полнейшем исключении мнения специалистов, ведающих полями, лугами, лесами, флорой и фауной. Не спросили, не посчитали нужным спросить ни лесоводов, ни экологов, ни зоологов, ни ихтиологов, ни почвоведов, ни геоботаников. То есть не спросили никого из тех, без кого уже в прошлом веке не обходилась ни одна исследовательская экспедиция.
Читатель, думаю, и сам сразу догадался, что документы по Чебоксарскому водохранилищу я конечно же сравнил с документацией экспедиции по исследованию источников главнейших рек Европейской России. Почти столетие разделяет их. А какая колоссальная разница по качеству научного исполнения! Только не подумайте, что сейчас оно неизмеримо выше. Нет, все наоборот, неизмеримо выше было тогда, столетие назад.
Я пытался читать нынешние обоснования глазами ученых прошлого века, исследовавших бассейн наших рек, в том числе и Волги, и не мог не поражаться: да ведь мы сегодня оперируем понятиями пещерного века!
Слишком, скажете? Но ведь ни одному гидрологу или гидротехнику прошлого века и в голову бы не пришло предлагать с помощью многокилометровой дамбы защищать прилегающие к водохранилищу территории от подтопления и подъема уровня грунтовых вод. Они хорошо знали, что такая дамба, будь она даже из монолитного бетона, – сооружение бесполезнейшее. Это то же самое, что запань на реке, – плывущие по течению бревна задерживает, а река бежит себе в дали дальние. Так и тут: вода растекается не только по поверхности земли, но она и по нижним грунтам может просочиться на большие расстояния, – действует тот же закон сообщающихся сосудов.
Да что там ученые гидротехники, это знали даже неграмотные мастеровые прошлого века. Сегодня, видимо, мы так заучились, так оторвались от знаний законов природы, что понимаем только то, что видим глазами, видим на поверхности. Ну в самом деле, если мы видим, что путь текущей воде можно преградить земляным валиком, то почему бы и не внести этот валик в проект? И внесли, запланировали насыпать 15 километров дамбы, которая по стоимости обойдется не на много дешевле самой гидростанции.
Наши проектировщики и не спорят: да, дорого, зато вода просочится не дальше полсотни метров от дамбы. Всего-то узенькая полосочка будет подтопляться вдоль водохранилища. Этой величиной козыряют: мол, урон минимальный. И будто знать не знают, ведать не ведают, и совсем не помнят, что на волжских водохранилищах, сотворенных ими же под Горьким и Куйбышевым, подтопление распространяется от 3 до 12 километров. Не на десятки метров, а на километры!
Конечно, на разительную эту разницу могли бы обратить внимание и утверждающие, и финансирующие подобные проекты, а обратив, спросить строго: что же за грунты там такие водоупорные? Правда, думаю, на спрос такой проектировщики даже глазом бы не моргнули. Во-первых, потому, что и спрашивающие в нынешнем веке убеждены, что при проектировании гидроэнергетических сооружений никаких других специалистов, кроме гидроэнергетиков, и спрашивать не надо. Во-вторых, потому что эти последние, то есть гидроэнергетики, по себе знают, какие все мы нелюбопытные, нам и в голову не приходит помнить предыдущий опыт и сравнивать, так что в ответ нам можно даже и солгать напропалую -поверим. Ну, например, кто из спрашивающих захочет помнить о том, что и при затоплении до ныне существующего уровня, до 63 метров, под угрозой усыхания оказалось 30 тысяч гектаров леса, хотя проектом эта беда вовсе не предусматривалась.
Правда, сегодня гидроэнергетики спорят, доказывают, что это усыхание лесов происходит не по их вине. Может, они даже искренни в своих доказательствах. Откуда им знать, что лес гибнет не только при затоплении, но и при резком изменении уровня грунтовых вод – корни деревьев не успевают приспособиться к новым условиям. Это хорошо знают лесоводы, но их, как я уже сказал, никто не спрашивал и спрашивать не хочет.
Я упомянул о каких-то особых водоупорных грунтах, обнаруженных проектировщиками в зоне влияния водохранилища. Но на поверку оказалось – нет здесь таковых. И тут уж можно усмотреть явный брак, а то и злой умысел. При гидрологическом обследовании территории вовсе не учли то, что левобережье затопляемого русла сложено никакими не монолитами, а хорошо фильтрующими песками. Пытаться задержать воду на них насыпной дамбой – дело более чем дурное.
При спешном затоплении водохранилища до 63-метровой отметки уже ушли под воду не только леса, но и 3 тысячи гектаров пашни, и 16 тысяч гектаров лучших лугов и пастбищ -некоторые районы оказались без кормовой базы и впервые повезли на ферму солому, заготовленную в южных краях.
Сдвинули, стронули с земли, которую обустроили предки, около 5 тысяч семей. Каждый десятый сельский житель республики вынужден был покинуть малую свою родину, чтобы лишиться ее навсегда. Обезлюдели многие лесные поселки, потому что на дорогах к ним разверзнулись хляби – поднялись грунтовые воды и за 10 и за 30 километров от водохранилища.
А сколько исторических памятников оказалось под угрозой полного исчезновения! При этом ни в одной проектной документации сохранение их даже не предусматривалось. Ушли под воду древнейшие поселения, старинные часовни, курганы и могилы, места исторических сражений, гибнут памятники природы. Потери увеличиваются с каждым днем, с каждым сантиметром повышающегося уровня воды, с каждым метром обрушивающейся и сползающей береговой линии водохранилища длиною в 800 километров по Волге, Суре, Юнге, Арде, Рутке, Ветлуге, Юронге и другим рекам.
Подъем воды в водохранилище еще на 5 метров, как показывают расчеты, неминуемо приведет к экологической катастрофе – перестанет существовать один из крупнейших лесных массивов на Волге. Такие леса ученик Турского, корифей научной лесомелиорации Георгий Николаевич Высоцкий называл «океанами суши». Пролетающие над ними ветры, учил он, насыщаются влагой и становятся могучими «влагоносцами», орошающими поля южных районов страны. И утверждал: «Лишь бы была влага, а перераспределять ее нам поможет лес» путем переноса ее воздушными течениями. К этому выводу в немалой степени подвиг его учитель, который звал молодых людей к изучению влияния леса на водный режим страны.
К сожалению, и эту теорию мы забыли, нам бы что позримее, пограндиознее, и чтобы обязательно это грандиозное было рукотворным. Вот и городим, перегораживаем реки, копаем. Думаем, что делаем это во благо человечеству. Но, куда ни глянешь, всюду оскудение: стремясь добыть одно, мы разрушаем основу основ – среду нашего обитания. И в этом предел уже перейден настолько, что всякий взмах топором, любое даже незначительное силовое действие может обернуться катастрофой. Не дерево упадет, не берег обрушится – оборвется жизнь на земле.
УЧИТЕЛЬ
Бывает так: готов взахлеб рассказывать о каком-то человеке, одно имя которого вызывает в тебе множество добрых чувств и мыслей. И уже не раз упоминал о нем, но ситуация вынуждала сдергивать себя – речь шла о других людях, о других проблемах. Вот так было у меня и с Митрофаном Кузьмичом Турским – упоминал его в прежних своих повествованиях, в которых действовали ученики его или те, кого он одной лекцией своей поднял на крыло, подвигнул на пожизненное служение делу. Однако самому учителю места в этих повествованиях не находилось. Так и в жизни: есть мы, есть наши дела и заботы, а наших учителей, наших родителей, поставивших нас на ноги и воспитавших нас, если и вспоминаем, то никак не в разговорах о своих деяниях и достижениях, и даже не в своих автобиографиях.
Но наконец-то есть повод и об учителе рассказать, о профессоре Петровской земледельческой академии. И начну рассказ о нем с того момента, когда он, покинув кафедру, отправился вслед за учениками своими делать дело.
Правда, Турский покинул не только кафедру, но и академию, и не по доброй воле. За политические беспорядки в студенческой среде Петровская академия была закрыта, а профессорский состав распущен. Случилось это 1 февраля 1894 года.
В ответ на этот разгон Алексей Федорович Фортунатов, известный профессор сельскохозяйственной статистики и экономической географии, откликнулся стихотворением, которое зачитал как клятву коллегам своим:
«Пусть уничтожат лес, где Турский подвизался,
Но никакая власть не в силах истребить
Того, чему петровец научался,
Что привыкал с годами он ценить...»
Тот лес, «где Турский подвизался», шумит, живет и сегодня (хотя и на него покушались уже много раз). В этом лесу есть немало деревьев, посаженных теми, кто тут учился. Имена одних забыты, имена других остались в памяти человеческой на века. Есть тут величественные лиственницы – сажал их в студенчестве Дмитрий Николаевич Прянишников. Есть посадки Георгия Николаевича Высоцкого и многих других студентов, ставших известными учеными. Руководил этими посадками Митрофан Кузьмич. И сам не гнушался работы, не боялся нагнуться, руки в земле испачкать.
Работая, он внушал студентам, и не только будущим лесоводам, но и агрономам:
- Мы вовсе не так богаты лесами, как это кажется при поверхностном взгляде на дело. Мы только воображаем и похваляемся, что богаты лесами...
Он воодушевлялся и говорил им:
- Каждое улучшение, всякая созидательная работа здесь подготовляет благо будущего.
- В разумном сочетании лесоводства и полеводства – залог богатства и красоты нашей Родины...
Эта мысль зазвучит рефреном в трудах ученика его и преемника Николая Степановича Нестерова.
Он говорил, а им казалось, что песню выпевал:
- Лес – ценнейший дар земли и дивное украшение природы.
- Как всякий источник народного богатства, лес требует разумного обращения.
- Лес всегда был и будет живой связью прошлых человеческих поколений с настоящим и будущим.
- В естественно-историческом строе природы лес является важнейшим фактором.
Через годы лесовод Морозов продолжит эту мысль и скажет на лесном съезде в Туле: «Лес не есть совокупность насаждений, лес есть часть земной поверхности вместе с прилегающей атмосферой...». А Высоцкий назовет лес «океанами суши», пролетая над которыми ветры становятся влагоносцами. Так что если реки перемещают воду в земных берегах, то воздушные потоки несут ее над сушей и орошают дождями жаждущие нивы.
И студенты, как вспоминали современники, постепенно становились прилежными, а прилежные – неутомимыми. «Если не хватит сил, поддержит стремление», – будет подбадривать себя и других Высоцкий, последователь учителя своего.
Но Турскому мало было одного лишь круга студентов. Он ищет пути распространения лесоводственных знаний в народе.
И находит! Добивается первой в России лесной выставки. И не где-нибудь на окраине города, а в самом центре Москвы, где произведения искусства демонстрируются – в Манеже!
Эта выставка 1885 года явилась толчком к объединению разрозненных сил передовой интеллигенции для совместной борьбы за сбережение лесов, истребление которых принимало чудовищные размеры. На выставке впервые в России демонстрировалась не техника рубки, а техника лесоразведения* [В ходе дальнейших разысканий я узнал, что успехи в выращивании лесов демонстрировались и раньше. Так, в 1872 году на Московской промышленной выставке, торжественно открывшейся 30 мая в день 200-летнего юбилея великого преобразователя России императора Петра Первого, в кремлевских садах и по набережной Москвы-реки был впервые представлен публике Лесной отдел, который располагался в саду близ Троицких ворот. Гостей выставки встречал сам Петр, которого художник изобразил в работе – сажающим вяз при закладке городского сада в Риге. У петровского саженца рижане установили камень, на котором выбили: «Император Петр Великий, основатель славы и благоденствия России, посадил собственными руками сие дерево в 1721 году». Этой картиной начинался рассказ о Петре – первом лесоводе России. Стенд с материалами о нем предварял выставку деяний его последователей. Сохранилось воспоминание, что показанные там образцы искусственных лесонасаждений, созданных лесничим К.Ф. Тюрмером в Порецкой лесной даче Можайского уезда, вызвали такой интерес у публики, что тут же была организована экскурсия в Поречье для ознакомления с лесоразведением на месте. На этой же выставке демонстрировались образцы лесонасаждений, созданные трудами энтузиастов в Великом Анадоле и других местах России]. Экспонаты поступили из 16 губерний. Посмотрело их (кто бы мог мечтать о таком успехе!) 9600 платных посетителей, не считая членов лесного общества, получивших право бесплатного входа.
Этот успех окрылил Турского, ставшего к этому времени председателем Московского лесного общества, основанного не без его стараний. Там, в академии, он готовил знатоков лесного дела. Через лесное общество он добивается устройства при народных школах древесных питомников. Цель – воспитание детей и снабжение крестьян бесплатным посадочным материалом. В помощь тем и другим пишет брошюру «Как выучиться разводить деревья», выдержавшую несколько изданий подряд. В ней не теория, в ней живой рассказ о том, как под его руководством ученики подмосковной сельской школы устраивали питомник.
И хлопочет, чтобы был в России один общий для всех народов праздник лесонасаждения. В Северо-Американских Штатах такой праздник существует уже лет 10, и называется он у них «Днем посадок». Русская печать поддержала Турского, рассказав читателям, что там, за океаном, уже который год подряд во вторую среду апреля ученики и учителя всех школ, а во многих местах и большинство жителей без различия пола, выходят на этот «как бы народный праздник» – для общей работы по лесоразведению. Выходят с особой торжественностью, с чувством живого интереса к лесу. Первенство в этом почине, рождающем связь человека с природой, наши информаторы отдавали одному из наиболее безлесных штатов – штату Небраска, где за десятилетия уже разведено таким путем 37 тысяч десятин леса. Правда, делали оговорку, первенство это оспаривали и другие соревнующиеся штаты: Айова, Канзас, Миннесота, Мичиган и Огайо.
Информация эта нашла отклик и у наших энтузиастов. Первые «Праздники древонасаждений», как засвидетельствовала хроника, провели школьники Харькова и зауральского села Введенское Курганского уезда. Под пение и музыку харьковчане посадили за городом десятину парка, были этой прогулкой весьма довольны и охотно строили планы на следующий год. Однако в высоком возбуждении они находились недолго: уже 20 мая «Московские ведомости» опубликовали статью, обвинившую устроителей этого детского праздника... « в поклонении какой-то языческой растительной силе».
Однако я вперед забегаю. При чтении старых публикаций в лесных журналах я узнал лишь то, что была такая осудительная статья. И подумал: так было, так будет всегда. Одни делают доброе дело, другие критикуют их и глушат эти благие порывы. Глушат, конечно же, под предлогом благовидным: то им кажется, что детский труд кто-то эксплуатирует, то озабочены до вселенского крика тем, что отрывают детей от учебы, и потому они растут у нас такими неучами, то выдвинут еще что-нибудь в таком же роде и поднимут шум до небес.
Ну, а в прошлом веке наверняка увидели беду в том, что городским школьникам лопаты в руки дали, что они с этими лопатами пешком пошли за город (на этом пути могли ноги себе и друг другу поранить, а если лопаты еще и острые, то и посерьезнее травмы нанести). Но могли осудить и за то, что транспортом не обеспечили школьников, не позаботились о горячем обеде и не свозили их пообедать в загородный ресторан «Берендей», который поблизости от того места.
Но, оказалось, я ошибся в своих догадках. Ничего этого в статье я не нашел. «Православные харьковцы» – за такой подписью, опубликована статья – были шокированы песней, сочиненной неизвестным автором специально к этому празднику. Приступая к посадке, дети пели:
«Привет, живительная сила,
Тебе, творящей без конца,
Ты жизнь могучую вселила
В зеленый отпрыск деревца...»
В печати разгорелся спор. Православные москвичи, заступаясь за автора и детей, убеждали читателей, что в песне отчетливо звучит восхваление божьей силы, «творящей без конца». В подтверждение нашли и строку из Библии, каковой и попытались опровергнуть «православных харьковцев». Однако те уперлись и с доводами москвичей не согласились: нет, в песне славится растительная языческая сила...
И одержали верх – вторая школьная прогулка для посадки деревьев в Харькове так и не состоялась.
Но, к счастью, как сообщалось в хронике, благому примеру харьковчан последовали другие. Вот только не знаю, какому из двух: созидательному или запретительному. Как убеждает сегодняшняя наша жизнь, благим могут назвать то, а не это, все зависит от мнения того, кто первым крикнет.
Турский был первым, кто настаивал на воспитании любви к природе с детских лет. Но глядя в окошечко, сидя на печке, можно выработать только мечтательность. Любовь же может родиться в труде: посади, поухаживай за тем же деревцем, за родничком – и заживет в тебе чувство, которое не заглохнет, без которого человек может нанести и уже наносит ущерб, от которого сам же и страдает. Наши леса тают, а мы продолжаем сводить их и не понимаем, откуда напасти такие: все эти засухи и недороды, бедность и оскудение всей земли.
В 1883 году Турский совершил поездку по некоторым местам средней и южной России. Побывал в подмосковных лесах и в тульских засеках. В Великоанадольском рукотворном массиве познакомился с искусственным степным лесоразведением. Смотрел, сравнивал с виденным в Германии, и записывал в дорожную тетрадь:
«Немецкое лесное хозяйство обязано своим развитием, главным образом, бережливости лесничих при эксплуатации леса и терпению при возобновлении его».
И тут же с удовлетворением отмечал: бережливость и терпение не чужды и нашему народу, но ... многовато мы вырубаем. И если присмотреться к действительному, а не числящемуся на бумаге, богатству лесов наших, то окажется, что многие центральные губернии считающиеся лесистыми, как Московская, например, беднее древесною растительностью, чем любая провинция Пруссии. К тому же наши леса мелки и редки, а немецкие крупны и густы. Наши леса скучены в одном месте, а немецкие распределены равномерно по территории. В Германии все дороги обсажены, города и селения богаты садами, а у нас – пыль и бедность. В Германии «садоводственный» уход за лесами, а у нас – дебри. Тогда-то и вырвалось у него восклицание: «Мы только воображаем, что богаты лесами!»
Двигаясь все дальше и дальше на юг, Турский достиг рукотворного Великоанадольского леса, выращенного среди сухой степи Виктором Егоровичем Граффом. Я уже рассказывал об этом подвиге, длившемся 23 года. Подвиг этот был его жизнью, повседневной, будничной работой, в результате которой и поднялись в степи 140 десятин леса.
Эти зеленые кущи станут гордостью России, а для лесоводов – Меккой. Сюда ехали, чтобы поклониться, уверовать в свои силы и духом окрепнуть. Уверовавшие и окрепшие, думали, как клятву давали:
«Степь суха и бесплодна только для того, кто, при немощи духа, без усиленных трудов, хочет тотчас пожинать плоды. Но кого может устрашить неудача первой попытки, кто на первом году ожидает вознаграждения трудов, тот не увидит успеха и лучше пусть не приступает к насаждению леса в степи».
Вернувшись в Москву, Турский будет с восторгом рассказывать заслушивавшимся студентам:
- Надо быть там на месте, надо видеть собственными глазами Великоанадольский лес, чтобы понять все величие дела степного лесоразведения, составляющего нашу гордость. Никакими словами нельзя описать того удовлетворяющего чувства, какое вызывает этот лесной оазис среди необъятной степи... Это действительно наша гордость, потому что в Западной Европе ничего подобного Вы не встретите. Культуры последних лет производят впечатления громадных, но изящных полей, на бархатисто-черной поверхности которых зеленеют ряды саженцев... Обозревая самые старшие участки, тенистые, прохладные, с полными, свежими стволами, годными уже на местные постройки, – преклоняешься пред силою человеческого разума и настойчивостью, которые отвоевали у степи место и заселили на нем лес. Этот лес надолго останется памятником той смелости, той уверенности и любви, с какою впервые взялись за облесение степей. Да, нужно было много любви к лесу, чтобы начать и довести дело до конца. Рассказывают, что покойный фон-Графф, уезжая из лесничества в Москву на должность профессора нашей академии, обнимал выращенные им деревья, прощаясь с ними, как с детьми своих многолетних забот и волнений. Сколько страха перетерпел этот творец, пока они окрепли, пока явилась в нем уверенность, что они стали способными противостоять степным климатическим невзгодам. Сколько в то же время перенес фон-Графф другого рода волнений, пока дождался того времени, когда выращенные им насаждения обратились в наглядное доказательство правильности и рациональности его мероприятий. Но он любил дело, за которое взялся, любил деревья, которые рассаживали, и это помогло ему благополучно пережить трудные моменты первых попыток облесить высокую сухую степь. Теперь у последователей его нет этих волнений и страхов – работы по облесению идут спокойно и никому в голову не приходит опасаться за удачные последствия их...
Студенты слушали, затаив дыхание. Победой человека над степной стихией, гимном степному лесоразведению звучала эта страстная лекция любимого профессора. А многим и судьбу определила. Студент Георгий Высоцкий, готовившийся стать агрономом, под влиянием именно этой лекции, как он сам признавался, посвятил себя степному лесоводству -вскоре после окончания Петровской академии напросился в
Особую Экспедицию по испытанию и учету различных способов и приемов лесного и водного хозяйства в степях России. Отрекомендовал его Докучаеву Николай Степанович Нестеров, ассистент Турского по кафедре лесоводства. Рекомендация была весомой – руководитель Экспедиции предоставил молодому выпускнику право выбора места исследований. Высоцкий выбрал Великоанадольский участок.
Таковы нравы бытовали в ученом мире России: лишь по рекомендации на трудное дело, полезное Отечеству.
Так замыкаются связи событий и действующих лиц, посвятивших жизнь свою познанию Родины. Безвестные пока еще ученики разлетались по России. Но и учитель был полон энергии, – 54 года еще не старость, – он тоже успеет немало сделать на пользу тех, кто будет жить на этой земле через 50-100 лет. Он сам говорил, что лесовод, сажающий деревья, высаживает не деревья, а былинки, которые деревьями, лесом станут лишь при жизни сыновей и внуков.
«И ПРИШЛИ И СЕЛИ...»
С Турским, как и с другими нашими героями, мы могли встретиться в лесах Верхневолжья, пройти с ним по берегам Днепра и вместе порадоваться тому, что лесов тут еще много, порубленные участки быстро залечиваются молодой порослью, так что и никаких спасительных работ здесь пока не требуется. И может не потребоваться никогда, если хозяйствовать разумно – в отчетах Турский дал конкретные советы на будущее. А уж как поведут себя люди, – послушаются или ослушаются, – тут он бессилен, в будущее не докричишься, у каждого поколения свои интересы, свои взгляды и резоны, свои советчики и поводыри.
Турский понимал это и, добросовестно обследовав лесистый этот край, зафиксировав его состояние на картах и в описаниях, отправился в верховья Оки, где нужно было принимать меры «во спасение» немедля. Встреча с ним именно на этой неблагополучной территории страны, подумалось мне, принесет всем нам гораздо больше пользы.
Вы удивлены, что я сказал «нам»?
Да, почти столетие минуло с той поры. Однако то, что нужно было сделать тогда, не сделано и сегодня.
И еще потому я на Оку вас зову, что именно здесь, на самой русской реке, надолго сошлись почти все участники экспедиции.
Здесь человек, явившись главнейшим нарушителем природных условий, истребил леса и распахал степи как нигде более в средней России, совершенно нерационально обратил весь край в одно пахотное поле.
Напутствуя своих коллег, Турский так обрисовал особенности предстоящей здесь работы:
- Дороги между селениями идут большей частью по высоким водоразделам. Там суше, оттуда открываются обширные просторы, которые иногда кажутся совершенно безлесными. Но стоит спуститься в овраг или лощину – на дне или по склону увидишь лесок, сохранение которого и есть насущнейшая обязанность населения. Поэтому осматривать надо каждую лощину, по каждому оврагу пройти, чтобы не пропустить ни малой гривки, ни осинового куста, и не дать потом неверной характеристики...
Здесь они будут работать с особой тщательностью, а главное – с увлечением. На обследование малолесного района, где, казалось бы, и обследовать нечего, лесоводы тратили времени гораздо больше, чем на изучение лесистых верховьев Волги и Днепра. Именно здесь впервые, пожалуй, специалисты разных отраслей знаний почувствовали необходимость и важность комплексных исследований. Геоботаник Н.И. Кузнецов с признательностью истинного ученого сообщал в отчете, что первобытную лесистость края помогают воссоздавать почвенные исследования Н.А. Богословского. И уточняет: «Везде, где он указал на картах лесные земли, ботаник находит растения, подтверждающие, что тут когда-то были леса». С этим выводом согласились все участники экспедиции и на одном из первых же совещаний постановили: отныне впереди всех исследователей должен идти почвовед, а уже за ним – все другие. Так будет и легче всем, и ошибок окажется меньше.
Через несколько лет почвенные карты верховьев Волги и Оки, составленные участниками экспедиции генерала Тилло, будут с успехом демонстрироваться на Всемирной выставке в Париже рядом с докучаевскими. «Считая, что почвы – очень важный фактор в деле питания рек, Экспедиция отвела широкое место почвенным исследованиям», – подтверждал сам Докучаев, пояснявший выставочные экспонаты. И тем самым признавал высокий уровень этих исследований.
Да, учитель, почва вполне самостоятельное тело природы, ее творение и зеркало, в котором грамотный почвовед может легко разглядывать прошлое. Богословский, ученик славного профессора, это и делал. Его почвенная карта в руках Турского явилась путеводной нитью при изучении истории лесов. Воссоздавалась она на основании архивных и картографических материалов, а работа исследователей походила на расследование. «И это расследование, – признает гидрогеолог С.Н. Никитин, – составляет важнейшую заслугу лесоводственного отдела и всей нашей Экспедиции».
Турский занимался тем, что он лучше всего знал и что узнать было ему поручено. Попутно высказал убеждение, что леса не только защищают землю, но в сильнейшей степени влияют на питание, сохранение и регулярное, равномерное расходование грунтовых вод и источников. Однако это еще надо было доказать. Доказательства эти дали гидрогеологи, подтвердив правоту Турского такими словами: «Мы во всяком случае вполне чувствуем себя вправе сказать, что история леса тесно связана с историей водоносности страны, и, сберегая леса, мы сберегаем ее влагоносность».
Так, взаимодействуя, исследователи двигались к научному воссозданию детальной картины этого края в далеком прошлом, к пониманию влияния тех или иных явлений и действий во времени и пространстве.
В каком же состоянии застало страну заселившее ее оседлое земледельческое племя вятичей, ныне здесь обитающее? Вот вопрос, волновавших наших исследователей. Вопрос вовсе не праздный. Ответ на него поможет проследить все дальнейшие изменения в природе края и в жизни народа.
Почвоведы, ботаники и лесоводы пришли к единодушному выводу: в доисторические времена верховья Оки представляли собой местность лесистую, занятую по преимуществу дубравами, и кое-где, по песчаным гривам, сосняками. Местами, где и сегодня черноземы, языками вклинивалась густотравяная степь. Так что не лес составлял оазисы среди степи, а степь прогалинами расстилалась среди обширного лесного Царства, изобилующего светлыми окнами родников и множеством речных истоков.
Таким и увидел этот край Вятко, пришедший от ляхов, «видел, залюбовался и сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи», жившие в мире с соседями своими: с полянами, древлянами, северянами, радимичами и хорватами, – засвидетельствовал летописец в «Повести временных лет...».
И в ладу с природой жили вятичи! К этому выводу пришли наши исследователи. А поначалу настроены они были совсем иначе: повырубленные леса, местами подчистую, донага раздетая местность рождали в душе горький упрек вятичам – растратили, истощили богатство. Не то что кривичи!
Однако вслед за анализом документов, старинных карт и межеваний приходило чувство покаяния за неправедный упрек. Не вятичи так обезлесили край. Они, много веков прожив здесь, осознав здесь себя русским народом, влились в единое русское государство с богатейшим наследством: среди широколиственных лесов, под их защитой, колосились нивы, орошаемые дождями и обильными росами. Для запашек не было надобности вырубать лес – распахивали лишь степные участки, вклинивающиеся в леса, участки тучных черноземов. И это считали справедливым и разумным: леса занимают бедные супесчаные земли, человеку сама природа указала хлебопашествовать на тароватых черноземах, на которых извечно произрастали густые травы, за счет которых и копилась тароватость их и родимость.
«О, светло светлая и украсно украшена земля Руськая! – в восторге воскликнул древний летописец, оглянувшись окрест. – И многими красотами удивлена еси: озеры многими удивлена еси, реками и кладязьми месточестными, горами, крутыми холми, высокими дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различными птицами, бесчисленными городы великими, селы дивными... Всего еси исполнена земля Руськая!»
Порубят здешние леса, дубравы высокие позже, гораздо позже, когда потомки вятичей забудут своих пращуров, род свой, а из памяти исчезнет та первобытная картина природы, которую увидели вятичи, а увидев, сели по Оке жить. Но и забыв, перешагнут черту не сразу, еще долго будут знать предел: порубят леса, примыкающие к пашне, на высоких равнинах и пологих водоразделах, но будут оберегать их по оврагам и по берегам рек, вокруг болот, озер и речных истоков. Еще понимали, еще сохраняли знания предков, что лес воду бережет, что это природа посылает им помощь – в лесах рождаются реки, а реки – первые пути сообщения народов и двигатели мельниц, они увлажняют поля и луга росами, они же первые и самые надежные поставщики животной пищи – рыбы. «О, светло светлая и украсно украшена земля Руськая!..».
Знали еще и то, что леса обороняют селения от ураганов и бурь, а поля – от суховеев. Где растет лес, там земля не рушится в овраги, и почва не смывается и не размывается пахота, там, за лесной защитой недороды реже, там нивы урожайнее.
Однако и знающие когда-то могут переступить предел, потому что лес вырубается не только целыми урочищами, но и по дереву: на сруб, на венец, на матицу, на мельничный заплот, на дранку, на плаху, на полоз, на оглоблю и на крест. К пределу потомки вятичей подступили в конце XVIII века – где ни выруби лес, всюду урон будет сказываться. И надо бы у этого предела остановиться, надо бы научиться хозяйствовать в лесу как-то иначе, брать пользу, не причиняя ему вреда, однако продолжали хозяйствовать прежним навыком. А тут как на беду оскудение поместий началось, обнищание и разорение владельцев самых крупных лесов. А разоряющийся человек, как и народ, ничего не щадит – продаст, сведет со двора и с земли все, что только можно свести и сбыть, пусть и по дешевке, только бы прожить сегодняшний день до вечера, а уж завтра, как говорится, что бог даст, да и утро вечера мудрее.
Правда, в обществе бытовало устойчивое мнение, что леса в России кинулись распродавать на корню только после отмены крепостного права. Так и лесоводы думали, потому что видели своими глазами, как оголялись пространства в центральных губерниях России: не десятинами, а сотнями и тысячами десятин выхлестывали леса. И ужаснулись, и разум отказывался верить, что подобное истребление бывало хоть когда-нибудь раньше.
Митрофан Кузьмич Турский принадлежал старшему поколению русских лесоводов. Родился он в 1840 году, так что не по рассказам знал о распродаже и истреблении лесов крепостниками. И все же в молодости, когда человек ходит как бы в подмастерьях, когда не сам идет, а ведут его старшие, он не все примечает, не все невзгоды затрагивают ум и чувства его, да многого и не видит, не знает. Так что многие беды Отечества прошли и мимо молодого Турского. Что у нас с лесами делается, он увидит позже, когда крестьяне окажутся без хозяйского присмотра, а помещики – без дармовых работников в оскудевших своих имениях. Увидит и ужаснется: все норовят поправить свои хозяйства за счет порубки леса, чтобы древесину продать, а вырубку выжечь и распахать: будет больше пашни – хлеба будет больше.
И вот теперь, приступая к исследованию верхнеокского бассейна, Турский дал труднейшее задание своим помощникам: составить карту лесов, бывших здесь при проведении генеральной межи – при генеральном межевании земель, выполнявшемся здесь более ста лет назад, в 1780-х годах. Проделав это, разыскать все съемки офицеров Генерального штаба, выполненные в 1860 году, в канун отмены крепостного права, – площадь лесов нанести на ту же карту. Только после этого пройти и промерить все сохранившиеся леса, то есть ко времени исследований, начатых экспедицией в 1894 году, – данные обмеров зафиксировать на той же карте-двухверстке. Так будет нарисована наглядная картина истребления лесов за последние сто с лишним лет: за 70-80 лет до отмены крепостного права и за 35 лет после него.
Лесоводы экспедиции исполнили порученную работу не только быстро и добросовестно, но и с отменным качеством. Сужу не по отзывам, сужу по картам, выполненным участниками экспедиции. Осторожно разворачиваю их – бумага так «перегорела» от времени, что на сгибах крошится. На картах этих – прошлое, изменившееся во времени. Голубенькие жилки всех источников, питавших Оку, сама Ока, перегороженная десятками мельничных плотин, поля, луга, овраги, торфяные болота. И леса, бывшие здесь: леса по побережьям всех ручьев и речек, впадавших в Оку, поемные леса вдоль Оки до самого Орла, леса вокруг селений. Так было: в конце XVIII века леса занимали около 15 процентов территории верхнеокского бассейна.
А потом случилась беда. Словно вражьи полчища навалились с секирами. И пошли крушить, истреблять леса – средним счетом по 400 десятин в год. Рубили, конечно, и побольше, но какая-то малая часть вырубок успевала возродиться, зарасти молодой порослью, а эти 400 десятин порубщики превращали в пашню, в луга, в сенокосы и выпасы.
Побоище в лесах продолжалось почти столетие: год за годом отсекали у леса 400 десятин. Всего за столетие, при жизни двух поколений, отцы с сыновьями истребили почти три четверти лесов, укрывавших окскую землю, землю предков своих, славных вятичей. А во многих местах истребили без остатка: истребили по Непрецу и по истокам Рыбницы, по ручьям Малому и Большому Червяку, по Озерне и другим ручьям и речкам. По реке Руде уцелела лишь десятая часть леса, росшего здесь еще в 1860 году. То же и по Ракитне. На всем бассейне самой Оки до впадения в нее Кромы уцелело всего 3830 десятин леса – половина от того, что было еще 35 лет назад, и лишь пятая часть лесов, росших здесь век назад.
Оголились истоки, реки потекли не через тенистые леса, а по открытой степи, меж голых берегов – нет не то что леса, нет даже кустика. За что так надругались над ними?
Вот как мать-то плачет,
Плачет, как река течет,
А сестра-то плачет,
Плачет, как ручей бежит,
А жена-то плачет,
Плачет, как роса падет...
Так горевал здешний народ, такими словами и образами выпевал он горе свое. Именно здесь, в Орловской губернии, записал Киреевский эту грустную песню «Уж вы, горы мои...».
Но так ли теперь течет река, как мать-то плачет? Так ли бежит ручей в оголившихся берегах? Так ли роса выпадает на травы, если леса окрест порублены, повержены? Те немногие лоскутки леса, до которых не дотянулась рука истребителя, оказались разбросанными там и сям островками-колками, величиною не более пяти десятин. Бедная земля, оставшаяся без защиты, без тени. Лишившись скреплявших ее корневищ, она зашевелилась под ногами, стронулась с места, поползла, поплыла в овраги, а по ним на богатые еще недавно пойменные луга, в реки.
Наши исследователи своими глазами видели, как зарождались овраги вслед за вырубкой леса и распашкой. За счет леса человек расширял пашню, а овраги словно бы мстили ему за это, наглядно доказывая: не руби, сам лишаешь защиты свою землю.
Все исследователи до одного – лесоводы и почвоведы, ботаники, гидрогеологи и гидротехники – побывали у деревни Гостомля, и все в отчетах своих упомянули про овраги, там увиденные. Один из них, ближайший к деревне, поразил их своими размерами. Этот овраг (давно уже не вражек, а враг, ворог) двигался вверх к водоразделу четырьмя вершинами, отнимая у пашни полосу шириной около 160 метров, зарываясь на двадцатиметровую глубину. Вот уж правда, не сам обрушивается, а черт его роет.
Но может, еще и потому все обратили внимание на этот черторой, что только тут они впервые увидели, как местные жители пытались укротить роющую силу оврага – из хвороста и соломы мужики набрасывали перегораживающую плотину, которую размывал и уносил первый же ливень.
Бедный народ, сознающий вред таких размывов, но так неумно действующий, а чаще и вовсе ничего не делающий, чтобы задержать зловещую поступь оврагов, изъязвляющих землю. На всей огромной территории верхнеокского бассейна исследователи обнаружили лишь три попытки остановить поступательное движение водомоин. Однако успешной оказалась только одна – у арендатора в деревне Каменка на Руде-реке. Догадливый умелец в нескольких местах перетычковал овраг частоколом, переплел хворостом, а дно и скаты обсадил поперечными рядами ив. Эта механическая защита в первое же лето «ожила», колья пустили корни, весь плетень зазеленел молодыми побегами. Как все просто! Однако опытом воспользоваться даже односельчане не спешили, они продолжали всем миром возить солому, навоз, ботву – и в овраг все это, заваливать его пытаясь.
Удивительный народ. Дорубились до того, что уже не только строиться, но и отапливаться нечем. Топят печки соломой, навозом и торфом. Дров купить – нужно заплатить от 12 до 16 рублей за кубическую сажень, а плетень обновить – готовь 3-5 рублей на сажень орешника, тогда как пуд хорошего сена идет не дороже 25 копеек. Это же надо отдать до 20 пудов сена за сажень хвороста! И около тонны сена за сажень дров!.. Так отстаньте же от некоторых сенокосов на вырубках, пусть снова лесом зарастают. Будет лес – будут и дрова, будет и орешник. Однако исследователи, исходив весь бассейн, так и не обнаружили ни одной десятины, которую человек снова уступил бы лесу – березовый налет – самосев упрямо скашивают, дубовую поросль объедает скот. Про искусственное разведение леса тем более никто и слышать не хочет. Нет никакого стремления и к обсадке дорог, столь необходимой в открытых местах, где затрудняется передвижение зимою из-за заносов во время метелей. Не обсажены не только проселки, но даже большаки. Лишь кое-где у развилки дорог, у разлуки-росстани мелькнет одинокая старая ветла, как напоминание о прежнем времени и как укор тем, кто и эти посадки порубил, но ни одного дерева на их месте не посадил.
Эх вы, люди!.. Горечь этого короткого упрека вылилась в отчете в суровую фразу: «Вырубка леса, где он дорог, осушение болот в местностях, где они являются питателями рек и вообще местных вод, – такая экономическая деятельность должна преследоваться во всякой сколько-нибудь культурной стране, заботящейся о своем будущем».
- Народ наш донашивает то, что предки нам оставили. А так жить, так хозяйствовать нельзя, – говорил на осеннем сборе участников экспедиции Митрофан Кузьмич Турский.
Он хорошо понимал: упорядочивать сельское и лесное хозяйство требуется всюду. На такое огромное дело средств и сил потребуется много. А так как заботы по поддержанию водоносности страны запоздали, и запоздали уже не только на Оке, но и на истоках Дона, Сейма и других рек, ставших степными, то начинать надо с малого: с сохранения небольших перелесков и даже отдельных деревьев, защищающих вершины лощин от размыва. Любое начало, даже малое, ускорит осуществление и более обширных мероприятий. Но первое, что неотлагательно надо сделать, это командировать лесоводов на работу в те степные уезды, где нет казенных лесничеств. Эти специалисты должны иметь все полномочия для пропаганды и принятия мер к сельскохозяйственным улучшениям.
Обосновывая свою точку зрения, Турский говорил:
- Если землевладелец так близко подпахивает к размоинам, что даже слабый дождь, обвалив край, уносит в лощину и его пашню и его урожай, то обязанность этого специалиста объяснить ему, что в погоне за временной выгодой он не рассчитал и может потерять больше. Если землевладелец пашет свою полоску вдоль ската, то наша обязанность предостеречь его, что вся полоса может быть размыта вешними водами и обращена в овраг. Мы обязаны внушить хозяйку, что рано или поздно ему придется прекратить теперешний способ пользования землей, который основан на расхищении естественных богатств, что сама жизнь заставит его соединить земледелие в одну культуру с лесоразведением на подходящих к&;lt; тому участках. Задержать овраг у нас силятся только тогда, когда он входит в деревню и грозит подмыть жилища, или подходит к дороге и грозит прекратить сообщение с миром. Но в поле этих попыток почти не встретишь, а уж при начале размывов и вовсе никто не шевелится. Долг специалиста – расшевелить и организовать сельское общество на пресечение этого огромнейшего зла...
Турский был встревожен и очень хотел передать свою тревогу власть имущим: заботы о сохранении лесов и разведении их вновь в верховьях Оки, Дона, Красивой Мечи и Сейма настолько опоздали, что здесь необходимо спешить с лесоводственными мероприятиями, не дожидаясь ни дальнейших выводов экспедиции, ни правительственных решений. Здесь нет места, где бы могла быть отрицаема польза лесоразведения. Здесь вся страна изрезана оврагами и лощинами – и все они без исключения должны быть ограждены от дальнейшего размыва. Здесь даже худосочные ручейки, зачастую пересыхающие, становятся дикими во время ливней.
Кроме неотложного облесения лощин и оврагов, Турский призывал обратить внимание на крайнюю необходимость обсадки дорог, создание живых изгородей и опушек на открытых полях водоразделов. Полное отсутствие стремления к этим работам не только у крестьянского, но и у интеллигентного населения, опять же за немногими исключениями, бросается в глаза при обзоре верховьев всех рек, берущих начало в черноземной полосе.
- Представитель лесного ведомства, живущий в степном уезде, знающий дело и любящий Россию, мог бы, как агент правительства, не только обратить внимание на все это, но и положить начало исправлению столь многих ошибок, вредных для самого хозяйства и для водности истоков. Любое исправление будет на пользу местного земледелия к его материальной выгоде, на пользу оживления истоков Оки...
Так закончил свой отчет-призыв Митрофан Кузьмич Турский. Он был выслушан всеми чинами экспедиции без возражений и замечаний, под аплодисменты. Так думали все.
Не знаю, эти ли обследования и тревожные отчеты повлияли, но именно в этот период, в 1898 году, был принят закон о лесокультурном залоге. Отныне лесопромышленники обязывались восстанавливать вырубленные леса за свой счет, или вносить в казну необходимые средства (залог) на его искусственное возобновление. И действия разумного этого закона принесли немедленные результаты. Если за двести предшествующих лет в казенных лесах России было создано всего 180 тысяч гектаров лесных культур (а истреблено более 58 миллионов гектаров!), то за 20 лет до Октябрьской революции будет восстановлено и посажено более 700 тысяч гектаров леса. Однако и за эти два десятилетия площадь лесов России сократилась еще на 10 миллионов гектаров...
Кстати, не с той ли поры в Финляндии, входившей до 1917 года в состав Российской империи, и по сей день сохранился такой порядок: прежде чем пилить лес – внеси в банк определенную сумму в залог того, что вырубка будет восстановлена. Деньги сможешь получить обратно только в одном случае: когда на делянке зазеленеют молодые деревца, тобой же посаженные.
Что и говорить, мера разумная, но у нас давно забытая.
ВОДА ЖИВАЯ И ВОДА МЕРТВАЯ
Если лесоводы экспедиции взялись восстанавливать историю лесов, то гидрогеологи задались не менее важным вопросом: «В каком состоянии водности застало страну заселившее ее оседлое земледельческое русское племя, ныне здесь обитающее?». Оттуда, из многовекового далека, исследователи должны были прийти к ответу и на другой вопрос: «Почему Ока перестала выливаться из своего русла, а многие речки за последний век значительно укоротились, отступили от прежних своих истоков, зафиксированных в документах и в планах межевания?».
Ответы на трудные эти вопросы можно было найти только после длительных и регулярных наблюдений над уровнем грунтовых вод, расходом воды в ключах и источниках, выпадением осадков, таянием снегов и весенними водопольями, спадом вешних и ливневых вод при разном рельефе. Надо было заглянуть и вглубь – изучить геологическое строение местности. Именно от этих условий в большой зависимости находится летняя влажность почвы и подпочвы, состояние грунтовых вод и источников.
Дело ответственное, и Алексей Андреевич Тилло сам проехал по всему верхнеокскому бассейну, сам определил места, где следует установить метеорологические станции с годичным циклом наблюдений. Он был убежден: исчисление запаса и расхода внешних вод ведет к познанию запасов и учету подземных как самых важных, наиболее интересующих ученых и практиков. Именно подземные запасы обуславливают большую или меньшую влажность почвы, поддерживают растительную жизнь, пополняют и регулируют проточные воды в родниках, ручьях и реках.
Такие данные, основанные на многолетних наблюдениях, Тилло намеревался получить для всех речных бассейнов Европейской России. До тех пор, считал он, пока мы не будем иметь этих данных, наши знания о своей стране будут неполными, а без них в хозяйственной нашей деятельности не избежать многих ошибок.
Для ведения таких важнейших исследований он пригласил и попросил возглавить гидрогеологический отдел Экспедиции Сергея Николаевича Никитина, «лучшего», – по аттестации В.В.Докучаева, – знатока артезианских вод русской равнины».
Никитин не обманул надежд. С четырьмя своими постоянными помощниками, опираясь на содействие местных энтузиастов из числа сельской интеллигенции и культурных хозяев, он проделал работу, посильную многочисленному коллективу: на восьми метеостанциях велись ежедневные наблюдения летом и зимой, измерялся расход воды в ключах и источниках, регулярно определялась величина стока в разных точках Оки и ее притоков. Однако и это не все. Для изучения геологического строения исследуемой территории по всему бассейну бурились скважины. И все – с четырьмя постоянными помощниками и группой местных энтузиастов.
И вот что они вызнали. Под всем верхнеокским бассейном, на небольшой глубине лежит сплошное и мощное водонепроницаемое ложе, выстланное из юрской глины. Ложе это имеет корытообразную форму, понижаясь с востока, юга и запада к долине Оки. Значит, все источники на этом обширном пространстве, как и сама Ока, питаются исключительно атмосферными осадками, выпадающими на всем этом пространстве. В бассейн не притекает ни капли извне: ни из глубин через непроницаемое ложе, ни из соседних территорий. Но и никуда в сторону не теряется ни капли – все только в Оку. Словом, природа «запроектировала» здесь простейшую замкнутую модель питания рек.
Конечно, не все выпавшие осадки стекают в Оку: часть испаряется, другая питает растительный и животный мир, • третья, которую Тилло назвал самой важной и значительной, требующей изучения и исчисления, просачивается до водоупорного ложа, где и накапливается в песчаном водоносном слое – про запас, для равномерной подпитки рек и пополнения почвенной влаги.
Изучили и исчислили. И вот что получилось.
От истоков Оки до Орла и над ее притоками (над всем корытообразным ложем) выпадает ежегодно 593 миллиона кубометров воды.
Щедро, очень щедро увлажняется край. Это в среднем 551 миллиметр осадков – больше, чем в верховьях Волги и Днепра, которые считаются «сырыми». Даже в сухие годы меньше 400 миллиметров тут не выпадает.
Так куда же девается это обилие влаги?
Понятно, не все это количество осадков выпадает весной и летом, почти половина их приходится на осень и зиму. Пусть так, пусть только весенняя и летняя влага пошла нам на пользу. Но где же осенняя и зимняя влага, куда она подевалась?
Ответ я прочитал в отчете. Ответ резкий. Вот он: «Куда она девалась? Но этим вопросом большинство земледельцев не задается, а глядит на небо и просит дождика. И Бог, снисходя к нашему невежеству, посылает дождик, хотя следовало бы на такую просьбу ответить громовым раскатом: Неразумные! Вы просите дождика, а у вас из под ног уходит тот же дождик в овраги и далее!».
Однако мы рассмотрели не всю местность, не все ее строение. На том мощном глинистом ложе лежит слой меловых песков толщиною до 40 метров. Это и есть водоносный слой. Но воды в нем – лишь на самом дне, в 4-х метровом слое.
В чем же дело? Почему не весь «песчаный резервуар» заполнен водой? А потому, что испорчена водоносная система.
Вывод исследователей был суров:
«Абсолютная водоносность, по крайней мере в современную историческую эпоху, не уменьшилась сколько-нибудь заметно, но уровень вод, а, следовательно, и относительная производительность их понизились. Человек этому не только не противодействовал (кроме устройства прудов с иной целью), но чаще помогал вырубкою леса, осушкой торфяников, распашкой склонов».
Да, это по вине человека, оголившего местность и всю ее распахавшего, талые и ливневые воды все меньше впитываются почвой, все меньше просачиваются в песчаный водоносный слой. Но все больше собираются в потоки и по склонам, по логам и оврагам скатываются в реки. И вот результат. По многолетним данным общий сток в Оке не увеличился и не уменьшился – из года в год у Орла протекает 121 миллион кубометров воды. Но три четверти этого стока Ока проносит всего за 56 дней весеннего яроводья. Что же остается на все другие дни года? Поделите оставшуюся четверть воды на 309 дней и вы увидите, как на глазах мелеет река, в которой к концу сентября течение исчезает почти полностью.
И все же, как упоминалось, и в бурный паводок Ока из берегов не выходит, разливов, вольной воды все равно нет. А нет потому, что мощные эти паводки значительно углубили ее русло.
Однако это еще не вся беда. Талые и ливневые воды, скатываясь по оголенным склонам и лощинам, вымывают рвы, роют овраги, всякий раз все больше углубляя их. Каждый человек видел, как рушится в эти овраги пашня, за что и называют их злейшим врагом сельского хозяйства. Но редко кто задумывался о вреде значительно большем. Здесь, в верхнеокском бассейне, они прорезают и тот меловой песчаный ярус, который создан природой в качестве накопителя и хранилища воды. Однако, прорезанный почти всеми оврагами, таковым он быть не может – водоносная система приведена в негодность, вода из нее вытекла. Лишь на самом дне, в нижнем слое песчаного яруса еще сохраняется влага.