Глава вторая
ОТ КАМЧАТКИ ДО АЛЯСКИ
Начатый в 40-х годах XVIII в. и продолженный в следующем десятилетии пушной промысел приобрел еще больший размах в 60-70-е годы. Отнюдь не претендуя на исчерпывающее освещение этого процесса, нашедшего достаточно полное отражение в специальных трудах1 [Прежде всего следует указать весьма основательную и достоверную работу: Макарова Р. В. Указ. соч.], напомню лишь о наиболее важных вехах.
Зимой 1761/62 г. Д. Панков и его спутники промышляли уже на самом восточном из Алеутских о-вов - Унимаке, а бот «Св. Гавриил» иркутского купца Ивана Бечевина под командованием Гавриила Пушкарева побывал впервые после Второй Камчатской экспедиции у берегов Аляски. В 1761-1764 гг. разорившийся селенгинский купец Андреян Толстых в качестве морехода и передовщика судна «Андреян и Наталья» обследовал шесть островов (частично до того неизвестных) группы, получившей с тех пор название Андреяновских, успешно занимаясь там добычей пушнины. Посланные с ним для сбора ясака казаки Петр Васютинский и Максим Лазарев собрали его со всех местных жителей. С. Глотов добрался в 1763 г. до о-ва Кадьяк, а затем в течение двух лет вел промысел на Лисьих о-вах. Там же находилась в середине 60-х годов команда судна «Св. Петр и Павел» во главе с тобольским купцом и мореходом Иваном Соловьевым - участником плавания Глотова и Пономарева на «Св. Иулиане» 2 [Там же. С. 59, 61-62, 64-67].
Во второй половине 60-х - начале 70-х годов экспедиции Афанасия Очередина, а позднее Луки Вторушина промышляли пушного зверя и взимали ясак с алеутов на о-ве Умнак. На Андреяновских о-вах этим же занимались отряды Степана Черепанова и Д. Панкова (1766-1774 гг.). В августе 1771 г. судно «Св. Павел» под командованием И. Соловьева, обследуя Лисьи о-ва, подошло к одному из самых дальних - Санаку, близ южной оконечности Аляски. Однако вследствие враждебного отношения аборигенов русские провели там менее года, и в июле 1772 г. вернулись на Уналашку, где оставались до мая 1775 г. В этот период они, видимо, и основали первое постоянное российское поселение в Северо-Западной Америке3 [Там же. С. 69-73; Федорова С. Г. Первое поселение русских на Уналашке и Дж. Кук // Новое в изучении Австралии и Океании. М., 1972. С. 228-236].
Особое значение для исследования островов к востоку от Камчатки имело продолжительное плавание (1772-1778 гг.) к Американскому побережью бота «Св. Владимир», которым командовал штурманский ученик Потап Зайков. Достигнув в августе 1775 г. о-ва Унимака, отделенного от Аляски лишь узким проливом, он в течение почти трех лет совершал оттуда радиальные путешествия к ближним и дальним островам вплоть до Кадьяка. За время экспедиции Зайков составил подробную карту Алеутской гряды. Стоимость доставленной на «Св. Владимире» пушнины оценивалась весьма высоко. В июле 1776 г. Кадьяк посетило судно «Св. Михаил» под командованием морехода Дмитрия Полутова, оставившего обстоятельное описание Кадьяка и Лисьих о-вов 4 [Макарова Р. В. Указ. соч. С. 73-75].
Всего, по подсчетам Р. В. Макаровой, с 1756 по 1780 г. купеческие компании снарядили 48 промысловых экспедиций, в результате которых сумма поступивших в казну «десятой» пошлины и ясака превысила 200 тыс. руб. Общая стоимость пушнины, доставленной за 30-летие (1744-1775 гг.) в порты Камчатки и Охотск, составила более 3200 тыс. руб. 5 [Там же. С. 80-81, 113]. «Сколь ни страшны соединенные с сими путешествиями опасности, однако и прибыль, получаемая от удачливой поездки, бывает чрезвычайно велика, - отмечал академик П. С. Паллас. - Ежели судно возвратится благополучно, то складчики (пайщики компании. - М. А) получают впятеро противу того, что на снаряжение оного издержали, а иногда и более»6 [Паллас П. О российских открытиях на морях между Азиею и Америкою/ /МИГ на 1781 год. СПб., Б. г. С. 18].
Успешной деятельности русских промышленных людей на Командорских и Алеутских о-вах, у берегов Аляски и Кадьяка, и быстрому хозяйственному освоению открытых ими земель во многом способствовало содействие правительства. Особой активностью в этом отношении отличался Ф. И. Соймонов, ставший в марте 1757 г. сибирским губернатором. Неизменно удовлетворяя просьбы купеческих компаний, он охотно давал разрешения на постройку морских судов для плавания в северо-восточной части Тихого океана, оказывал помощь в их оснащении, обеспечении экипажа продовольствием, оружием и боеприпасами, подборе и инструктировании мореходов, уточнении маршрута. Он распорядился регулярно вести учет промысловых экспедиций, фиксировать время их отправления и прибытия, собирать как можно более полные сведения о результатах каждого рейса.
По представлению энергичного губернатора главная канцелярия артиллерии и фортификации позволила в 1759 г. камчатским и охотским властям выдавать компаниям порох. 6 марта 1761 г. Соймонов доложил сенату, что потребовал от главного командира Охотского правления В. А. Ртищева подробной информации о всех морских «вояжах» на Алеутские о-ва. По его инициативе сенат издал 3 сентября того же года указ, предписывавший составить карты для отправлявшихся на морской промысел «компанейских» судов и разработать инструкции относительно взаимоотношений с обитателями открываемых земель 7 [Макарова Р. В. Указ. соч. С. 137-138; Алексеев А. И. Судьба Русской Америки. Магадан, 1975. С. 63-64]. Серьезным стимулом к дальнейшему проникновению промышленных людей на восток явилась отмена запрета частным лицам вести самостоятельно меховую торговлю с Китаем (31 июля 1762 г.). В связи с прошением устюжского купца Никиты Шалаурова сенат в 1763 г. обязал администрацию Камчатки оказать ему, а также другим промышленникам необходимое содействие. Шалаурову велено было плыть из устья Колымы, где находилось его судно «Вера, Надежда, Любовь», через Берингов пролив на юг, к Лисьим о-вам 8 [ПСЗРИ. Т. 16. № 11630. С. 34. Судьба этой экспедиции осталась неизвестной. См.: Макарова Р. В. Указ. соч. С. 63].
Существенное значение для развития мореплавания и «звериного промысла» в указанном регионе имели денежные субсидии и ссуды, предоставлявшиеся государством с середины 60-х годов купеческим компаниям. Определенную роль сыграли и поощрительные меры петербургского правительства. Так, в награду за открытие о-вов Умнака и Уналашки 12 купцов, входивших в компанию, которой принадлежал «Св. Иулиан», 21 сентября 1764 г. удостоились золотых медалей, получили разрешение в течение одного промыслового сезона не платить «десятую» пошлину с добытой пушнины, были освобождены от несения гражданской службы. Полтора года спустя последовало награждение А. Толстых, П. Васютинского и М. Лазарева, открывших шесть островов Алеутского архипелага и приведших их население в российское подданство9 [Макарова Р. В. Указ. соч. С. 139-140; СА. СПб., Т. 14. 1910. С. 444-445. Утверждение С. Б. Окуня о предоставлении А. Толстых монопольных прав (Окунь С. Б. Российско-американская компания. М.; Л., 1939. С. 30) не соответствует действительности. Цитируемым ученым указом от 2 марта 1766 г. Екатерина II даровала упомянутому купцу всего лишь гораздо более скромные привилегии]. В 1767-1768 гг. императрица наградила купцов Василия Шилова, Ивана Лапина, Федора Буренина. Согласно повелению Екатерины II от 24 февраля 1774 г. прекратилось взимание «десятой» пошлины 10 [Макарова Р. В. Указ. соч. С. 140; ПСЗРИ. Т. 17. № 12589. С. 603-604; Т. 19. № 14129. С. 923].
Хотя морские экспедиции осуществлялись с санкции местных властей, отправлявших с каждой из них своего представителя, они все же носили частный характер, и потому их возможности были ограниченны. Для более основательного изучения Алеутских о-вов и Северо-Запада Америки с учетом политических, экономических, научных интересов России требовались иные масштабы, средства, исполнители. Эти сложные задачи необходимо было решать на государственном уровне. Так считал, в частности, губернатор Сибири Ф. И. Соймонов. 20 февраля 1761 г. он дал указание находившемуся в Анадырске главному командиру Чукотского п-ва и Камчатки подполковнику Ф. X. Плениснеру отправить весной следующего года из Охотска морскую экспедицию к «западным американским берегам». Она должна была, обогнув Камчатку, пройти через Анадырский залив к Чукотскому мысу, оттуда к о-ву Св. Лаврентия и далее «прямо на восток или мало северней... Когда же допустит случай матерую землю видеть, тогда, сколько возможно, осматривать и описать» 11 [Цит. по: Гольденберг Л. А. Каторжанин - сибирский губернатор. Магадан, 1979. С. 180-181].
Прежде чем приступить к выполнению приказа, Плениснер организовал обследование бассейна реки Анадырь и Чукотки, в результате чего были составлены их описания, «Карта северо-восточной Азии и Северной Америки» с примечаниями к ней. В Ледовитом океане к северу от устья Колымы были открыты пять неизвестных островов, названных Медвежьими. Кроме того, анадырскому командиру удалось собрать кое-какие сведения об Америке и островах Тихого океана. Еще в 1763 г. он сообщил Соймонову не только «о лежащих против устья Колымы реки и Чукоцкого носа незнаемых островах», но и о «матерой Американской земле» 12 [ПСЗРИ. Т. 18. № 13320. С. 922].
Однако попытка разведать эту землю была предпринята гораздо позднее. Лишь в сентябре 1764 г. галиот под командованием участника Второй Камчатской экспедиции лейтенанта Ивана Синдта отплыл из Охотского порта и почти два года спустя достиг 64°59' с. ш., т. е. подошел довольно близко к Берингову проливу - судя по всему, возле юго-западного побережья п-ова Сьюард. Хотя до Американского континента оставалось совсем немного, вследствие неблагоприятных климатических условий, крайней усталости команды и недостаточного оснащения экспедиции двигаться дальше оказалось невозможным. Повернув обратно, «Св. Екатерина» 21 сентября 1766 г. бросила якорь в Авачинской губе13 [Белов М. И. Арктическое мореплавание с древнейших времен до середины XIX века. М., 1956. С. 418, 420-421].
Пока Синдт и его спутники, преодолевая просторы Берингова моря, плыли на северо-восток, Ф. И. Соймонов, отозванный в июне 1763 г. из Тобольска и назначенный сенатором, вынашивал новые планы исследований. «Присутствуя» в Московской сенатской конторе при рассмотрении всех дел, касавшихся Сибири, регулярно получая ценную информацию от своих тамошних корреспондентов, он был хорошо знаком как с намерениями правительственных учреждений в отношении северной части Тихого океана и официальной перепиской по этому вопросу, так и с состоянием изучения данного региона. К середине 60-х годов им были накоплены многочисленные картографические материалы и иные сведения о Камчатке, Чукотке, Алеутских о-вах, Северо-Западной Америке 14 [Гольденберг Л. А. Указ. соч. С. 222, 234, 243].
За открытиями в Северо-Восточном море по мере приближения русских экспедиций к побережью Америки продолжал внимательно следить М. В. Ломоносов. В героической поэме «Петр Великий», первая песнь которой издана в декабре 1760 г., он вложил в уста своего героя ставшие хрестоматийными слова:
Колумбы Росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на восток,
И наша досягнет в Америку держава 15 [Ломоносов М. В. Указ. соч. Т. 8. С. 703].
Перспективу выхода России к Американскому континенту Ломоносов связывал с проблемой отыскания и освоения Северного морского пути. Наиболее обстоятельно возможности ее решения были изложены в труде «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию» (1762-1763) 16 [Там же. Т. б. М.; Л., 1952. С. 417-498], где подчеркивалось, что Россия «в Японию, в Китай, в Индию и к западным берегам американским достигнуть в состоянии». При рассмотрении проекта Ломоносова Комиссией российских флотов автор в начале марта 1764 г. составил дополнительную записку («Прибавление. О северном мореплавании на Восток по Сибирскому океану»), внеся некоторые уточнения в маршрут предполагаемой экспедиции 17 [Там же. С. 422, 499-506].
В начале апреля 1764 г. в столицу была доставлена реляция Д. И. Чичерина (преемника Соймонова на посту сибирского губернатора) об открытии в конце 50-х годов западной части ранее неизвестных Лисьих о-вов (Умнак и Уналашка) с приложением копии рапорта, поданного 12 сентября 1762 г. Глотовым и Пономаревым Большерецкой канцелярии, и карты, составленной их спутником Петром Шишкиным. Губернатор докладывал также о желании промышленников: впредь отправлять с ними в плавание опытных морских офицеров, способных точно определить местонахождение судна 18 [РТЭ. С. 314-318; РЭИТО-2. С. 75].
Одновременно в Петербург прибыли посланные Чичериным купцы И. Снегирев, И. Буренин и С. Шергин. Вице-президент Адмиралтейств-коллегий И. Г. Чернышев незамедлительно уведомил об этом Ломоносова. Последний, тщательно ознакомившись с материалами и расспросив Снегирева и Буренина о некоторых обстоятельствах рейса «Св. Иулиана», счел необходимым составить еще одну записку («Прибавление второе») к «Краткому описанию...». Представленная 24 апреля 1764 г. Адмиралтейств-коллегий, она стала основой доклада Чернышева императрице и сыграла существенную роль в разработке комплекса мероприятий по созданию предпосылок к выходу России на океанские просторы 19 [Ломоносов М. В. Указ. соч. Т. 6. С. 507-514; Перевалов В. А. Ломоносов и Арктике. М.; Л., 1949. С. 17-18, 282-283].
Первым шагом в этом направлении видный морской историк В. А. Дивин считал путешествие мичмана Никифора Полубояринова, совершившего в 1763-1764 гг. на борту английского корабля «Спикер» плавание в Индию, посетив по дороге Бразилию 20 [См.: Дивин В. А. Русские мореплавания на Тихом океане в XVIII веке. М., 1971. С. 228, 279]. Думается, что автор склонен придавать слишком большое значение указанному факту, хотя Полубояринов отправился в дальний и продолжительный поход не по собственному выбору, а по инициативе российского посланника в Лондоне А. Р. Воронцова.
Однако в мае 1764 г. правительство приняло, несомненно, важные решения, призванные форсировать дальнейшее изучение и освоение северной части Тихого океана. Начало было положено секретным указом Екатерины II 4 мая. Констатируя, что упомянутые в донесении из Тобольска «доныне неизвестные» острова открыты «людьми, морского знания и науки не имеющими, которых описания и примечания не столь достаточны, чтоб всю могущую пользу приобрести можно было», императрица предписала Адмиралтейств-коллегий «по представлению губернатора Чичерина исполнить, отправя немедленно туда по своему рассуждению, сколько надобно, офицеров и штюрманов». Она приказала «всю сию экспедицию» держать в строжайшей тайне, «не объявляя до времени сей наш указ и сенату» 21 [АВПР. Ф. РАК. Оп. 888. Д. 16. Л. 5. Хотя указанный документ опубликован (см.: РТЭ. С. 333-334), автор позволил себе сослаться на архивную копию, поскольку в изданном тексте допущена ошибка, меняющая смысл].
Несмотря на крайнюю секретность высочайшего повеления, оно носило довольно неопределенный характер и не содержало конкретных указаний относительно маршрута и задач, возложенных на отправляемых в далекие края моряков 22 [В тексте указа, вопреки утверждению Р. В. Макаровой, не упоминались ни Камчатка, ни задача упорядочения морской службы у берегов полуострова, уточнения русских открытий, приведения в российское подданство населения Алеутских о-вов (см.: Макарова Р. В. Указ. соч. С. 143)].
Адмиралтейств-коллегия уже на следующий день определила «старшим послать капитана-лейтенанта Петра Креницына, да к нему еще одного офицера». По предложению начальника экспедиции его помощником был назначен лейтенант Михаил Левашов. Коллегия утвердила подобранных ими штурманов, подштурманов и остальной личный состав (14 человек). Официально именуя задуманное предприятие в целях маскировки «Комиссией, посланной для описи лесов по рекам Каме и Белой и по впадающим в оные реки», коллегия поначалу не посвящала в суть дела даже Креницына и Левашова. Им было всего лишь предложено отправиться в «некоторую дальнюю экспедицию» и взята подписка о сохранении «в наивящей тайности» всех относящихся к ней сведений 23 [РЭИТО-2. С. 77; Соколов А. Экспедиция к Алеутским островам капитанов Креницына и Левашова // 3ап. Гидрогр. деп. Мор. м-ва. СПб., 1852. Ч. 10. С. 74-75].
28 мая 1764 г. Екатерина II подписала именной указ Д. И. Чичерину, уведомляя его о предстоящей отправке в Тобольск «двух морских офицеров с несколькими штюрманами», снабженных секретной инструкцией. Губернатору предлагалось всячески способствовать ее выполнению, не жалея денежных средств 24 [АВПР. Ф. РАК. Оп. 888. Д. 16. Л. 18].
Согласно инструкции от 26 июня 1764 г., подписанной членами Адмиралтейств-коллегий адмиралом С. И. Мордвиновым, генерал-поручиком И. Г. Чернышевым, вице-адмиралом А. И. Нагаевым 25 [Выдающийся гидрограф и картограф, занимавший в то время должность главного командира Кронштадтского порта, играл важную роль в организации экспедиции и составил для нее инструкцию], генерал-поручиком И. В. Демидовым, «команде» Креницына предписывалось следовать до Тобольска, а затем в камчатский порт, указанный губернатором, откуда в дальнейшем предстояло выйти в океанское плавание. В ходе его должны были регулярно вестись всевозможные измерения и наблюдения с целью установить местонахождение судна, определить или уточнить географические координаты посещаемых островов, описать все заслуживающее внимания, и т. д. Хотя пункты 5 и 6 инструкции предусматривали, что поставленную перед ними задачу Креницын, Левашов и их спутники будут выполнять находясь на борту различных промысловых судов, составители документа вслед за тем сами выражали сомнение, смогут ли в таких условиях участники экспедиции справиться с порученным им делом. Поэтому коллегия обязала Д. И. Чичерина либо предоставить в их распоряжение подходящие казенные или наемные промысловые корабли, либо обеспечить строительство новых судов специально для «команды» Креницына-Левашова 26 [РЭИТО-2. С. 78-80].
Снарядив экспедицию, предписывалось плыть от Камчатки вдоль Алеутских о-вов к Умнаку или Уналашке, а оттуда к о-ву Шугачь Таны (видимо, искаженное название острова в Чугацком заливе - ныне залив Принс-Уильям на юге Аляски), где, как говорят, «жители имеют у себя палаши, зеркалы и чернильницы с перьями, чем является знак, что они получают оные от европейцев, приезжающих к ним с американского берега, отстоящего от них близко». Там следовало, между прочим, выяснить, далеко ли «матерая Американская земля, под какой из тамошних народов или европейской державой обстоит, и какую они платят кому дань, и есть ли на берегах той матерой земли близко того острова какие города, под каким правлением и сколь от того острова далече, и в которую сторону» 27 [Там же. С. 80-81].
На обратном пути Креницыну и его спутникам надлежало по возможности высадиться на наиболее крупных островах, таких, как Кадьяк, Алакшан 28 [На карте, составленной участником плавания Глотова и Пономарева на «Св. Иулиане» Петром Шишкиным, полуостров Аляска был обозначен как остров Алакшан] и др., чтобы составить их описание. Во время пребывания на Аляске требовалось установить, «в какой близости отстоит от нево западный американский берег» 29 [РЭИТО-2. С. 81-82].
По мнению И. П. Магидовича, разделяемому и некоторыми другими авторами 30 [См., например: Андреев А. Я. Русские открытия в Тихом океане в XVIII в .//РОТОСА. С. 63, 65; Макарова Р. В. Указ. соч. С. 8, 160; Федорова С. Г. Русское население ... С. 100], «основной задачей этой экспедиции было не только описание открытых островов (к которым относили и «Аляксу»), но и формальное и фактическое закрепление их за Российской империей: приведение «американцев» (алеутов) в российское подданство, урегулирование сбора ясака и контроль за промышленниками, имеющий целью не допустить нарушения интересов казны»31 [См.: Русские мореплаватели. М., 1953. С. 113. См. также: Магидович И. П. История открытия и исследования Северной Америки. М., 1962. С. 233]. Можно, конечно, предположить, что, готовя экспедицию на Алеутские о-ва и Аляску, петербургское правительство наряду с научными мотивами руководствовалось и подобными соображениями. Однако среди доступных исследователям источников не удалось обнаружить материалов, которые свидетельствовали бы о том, что Креницыну и Левашову официально были даны поручения, предусматривавшие конкретные действия политического и финансового характера.
1 июля 1764 г. участники экспедиции, которым были присвоены очередные звания (в частности, П. К. Креницыну - капитана 2-го ранга, а М. Д. Левашову - капитан-лейтенанта), выехали из Петербурга и 17 сентября прибыли в Тобольск. Там оба штаб-офицера ознакомились с секретной инструкцией, дополненной замечаниями и рекомендациями Д. И. Чичерина, решительно поддержавшего идею не связанной с промысловой деятельностью самостоятельной экспедиции по исследованию Алеутского архипелага и Аляски. За 8 с лишним месяцев Креницын и Левашов пересекли почти всю Сибирь и в октябре 1765 г. добрались до Охотска. Подготовка к плаванию заняла еще около года. 10 октября 1766 г. бригантина «Св. Екатерина» под командованием Креницына, гукор «Св. Павел», где капитаном был Левашов, а также галиот «Св. Павел» и бот «Св. Гавриил» вышли в море, но вскоре потеряли друг друга из виду. При переходе к берегам Камчатки вследствие сильных штормов, шквального ветра, движения льдов три из четырех судов одно за другим потерпели крушение либо получили неустранимые повреждения. В результате 23 июля 1768 г. из Нижне-Камчатска отплыли на юго-восток лишь уцелевший гукор Левашова и оставшийся в том порту после экспедиции Синдта галиот «Св. Екатерина», которым командовал сам Креницын.
Вдоль Алеутской гряды до о-ва Унимак они в зависимости, от погодных условий двигались то вместе, то порознь, уточняя координаты отдельных островов, нанося их на карту, составляя описания, а на некоторых высаживались и даже зимовали. За время 9-месячного пребывания на Унимаке была обследована и описана часть побережья п-ова Аляски. 23 июня 1769 г. оба судна отправились в обратный рейс и к концу лета с интервалом в месяц вернулись на Камчатку, где остались на зимовку. 3 августа 1770 г. Левашов, принявший руководство экспедицией после гибели Креницына, который утонул при переправе через реку Камчатку, привел корабли в Охотск, откуда выехал в Тобольск и 22 октября 1771 г. возвратился в Петербург. Вскоре Адмиралтейств-коллегии был представлен отчет «Экстракт из журналов морской секретной экспедиции под командою флота капитана Креницына и капитан-лейтенанта (что ныне капитан 32 [12 марта 1771 г. Левашову был присвоен чин капитана 2-го ранга]) Левашова разных годов в бытности их в той экспедиции, с 1764 по 1771 год»33 [РТЭ. С. 349-362. См. также: Перевалов В. А. Указ. соч. С. 435]. Все картографические и прочие материалы были переданы для просмотра А. И. Нагаеву, доложившему 22 ноября коллегии об итогах экспедиции 34 [Подробное освещение ее хода см.: Глушанков И. В. Секретная экспедиция. Магадан, 1972].
С точки зрения современников, располагавших необходимой информацией, усилия Креницына, Левашова и их товарищей увенчались несомненным успехом. Об этом свидетельствует авторитетное заключение столь компетентного человека, как адмирал Нагаев: внимательно ознакомившись с представленными документами, он пришел к выводу, что основные пункты инструкции исполнены, с чем согласилась и Адмиралтейств-коллегия. Такого же мнения придерживалась императрица. Положительная оценка результатов экспедиции правительственными кругами подтверждается и фактом быстрого продвижения по службе М. Д. Левашова, который через 8 месяцев после присвоения очередного звания был произведен в капитаны 1-го ранга. Правда, командир Нижне-Камчатского острога Т. И. Шмалев в письме академику Г. Ф. Миллеру 21 января 1771 г. поставил под сомнение полезность плавания Креницына-Левашова, однако сам не претендовал на полную достоверность такого суждения, поскольку не имел возможности изучить все полученные данные 35 [См.: Дивин В. А. Указ. соч. С. 249-250]. С легкой руки известного военно-морского историка А. П. Соколова, без достаточных оснований подвергшего критике деятельность экспедиции, некоторые ученые полагали, будто она закончилась неудачно 36 [См.: Соколов А. Указ. соч. С. 79, а также 97, 103; Веселого Ф. Ф. Краткая история русского флота (с начала развития мореплавания до 1825 года). М.; Л., 1939 (1-е изд. - СПб., 1893-1895). С. 157; Берг Л. С. Открытие Камчатки и экспедиции Беринга, 1725-1742. М.; Л., 1946. С. 292; Макарова Р. В. Указ. соч. С. 146]. Считая, что Креницын и Левашов не выполнили якобы возложенного на них «политического задания», И. П. Магидович безоговорочно признавал тем не менее важность достигнутых ими географических результатов 37 [Магидович Я. П. Указ. соч. С. 237-238; Русские мореплаватели. С. 121, 124]. На выдающееся значение этого научного подвига указывают большинство российских исследователей 38 [Зубкова З. Н. Алеутские острова. М., 1948. С. 39; Гренадер М. Б. Историческая обусловленность возникновения Северо-Восточной географической экспедиции 1785-1795 гг. // Учен. зап. Петропавл. гос. пед . ин-та. Вып. 2. 1957. С. 132-135; Дивин В. А. Указ. соч. С. 250-251, 253-254; Алексеев А. И. Указ. соч. С. 74; Он же. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки. М., 1982. С. 101-102].
Наиболее четко и убедительно данную мысль сформулировал И. В. Глушанков, чьи выводы хорошо аргументированы благодаря значительному расширению источниковой базы за счет привлечения новых, ранее не изученных архивных документов, обнаруженных им в фондах ЦГАВМФ. «Экспедиция завершила открытие гигантской Алеутской цепи, протянувшейся на 1800 километров... - отмечал он,- обследовала около 200 километров побережья полуострова Аляски... основательно исследовала Лисьи острова, впервые открыла Исаноцкий пролив, отделяющий Алеутские острова от полуострова Аляски... Путешественники научно описали и нанесли на карту свыше 40 островов Алеутской гряды». Как подчеркивает автор, «составленные экспедицией карты и достоверное описание островов, Аляски и их жителей явились важным научным материалом для дальнейшего изучения и экономического освоения этого района» 39 [Глушанков И. В. Указ. соч. С. 164-165, 172]. Вместе с тем плавание Креницына-Левашова, несомненно, имело и большое политическое значение. «Правительство показало свою решимость закрепить за Россией открытия мореходов. Сведения, доставленные в Петербург, послужили толчком к подготовке других правительственных экспедиций и принятию дальнейших мер к официальному закреплению за Россией открытых земель»40 [РЭИТО-2. С. 11].
Почти одновременно с подготовкой плавания Креницына-Левашова по инициативе М. В. Ломоносова «под именем возобновления китовых и других звериных и рыбных промыслов на Шпицбергене» началась организация другой экспедиции с целью «учинить поиск морского проходу Северным океаном в Камчатку и далее». Эта задача была поставлена перед Адмиралтейств-коллегией 14 мая 1764 г. секретным указом Екатерины II. Для ее осуществления предписывалось снарядить три судна, укомплектовать их экипажи опытными офицерами и матросами, снабдить запасом продовольствия на два-три года и плыть из Архангельска мимо Шпицбергена, Гренландии и далее на восток, к Берингову проливу 41 [ПСЗРИ. Т. 16. № 12158. С. 764: РТЭ. С. 334]. Вся дальнейшая работа коллегии проходила при непосредственном и активном участии Ломоносова. Начальником экспедиции был назначен капитан 1-го ранга В. Я. Чичагов, а его помощниками - капитан 2-го ранга Н. Панов и капитан-лейтенант В. Бабаев.
4 марта 1765 г. была принята разработанная Ломоносовым «Примерная инструкция морским командующим офицерам, отправляющимся к поисканию пути на Восток Северным Сибирским океаном» 42 [См.: Зап. Гидрогр. деп. СПб, 1848. Ч. 6. С. 114-132; Ломоносов М. В. Указ. соч. Т. 6. С 519-535; Перевалов В. А. Указ. соч. С. 365-378].
9 мая того же года экспедиционные суда вышли из Архангельска на север и через 2,5 месяца достигли 80°26' с. ш. - к северо-западу от Шпицбергена. Продвинуться дальше из-за тяжелых льдов не удалось, и 20 августа экспедиция вернулась в Архангельск. Столь же неудачной оказалась и повторная попытка, предпринятая следующим летом. Дойдя к 18 июля 1766 г. до 80°30' с. ш., суда вследствие сплошного льда вынуждены были повернуть обратно и 10 сентября бросили якорь в Архангельском порту.
В связи с экспедициями Креницына-Левашова и Чичагова «тобольская секретная комиссия», деятельность которой с назначением Ф. И. Соймонова сибирским губернатором с конца 50-х годов постепенно пошла на убыль, 17 июня 1765 г. была упразднена. Целесообразность такого решения подтвердили сведения, поступившие полгода спустя из Тобольска. 24 ноября Чичерин отправил в Петербург рапорт с описанием Андреяновских о-вов, составленным на основе показаний А. Толстых, М. Лазарева и П. Васютинского43 [Подлинное описание их путешествия погибло при возвращении «Андреяна и Натальи» во время шторма в устье Камчатки 17 сентября 1764 г.], и картой. «На оных всех шести островах, - говорилось в описании, - народы под власть ее и. в-ва и в ясашный платеж приведены, с которых в казну ее и. в-ва ясаки взяты»44 [Русские открытия Тихом океане и Северной Америке в XVIII-XIX веках. М.; Л., 1944. с. 30]. В ответном рескрипте ее и. в-ва ясаки взяты»44 [Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII-XIX веках. М.; Л., 1944. С. 30]. В ответном рескрипте губернатору (2 марта 1766 г.), Екатерина II подчеркнула необходимость гуманного обращения с населением вновь открытых земель. «Промышленникам подтвердите, - требовала она, - чтоб они ласково и без малейшего притеснения и обмана обходились с новыми их собратьями, тех островов жителями». Вместе с тем ее весьма интересовало, есть ли достаточные основания претендовать на приоритет открытий русских мореплавателей в Алеутском архипелаге. «Желала бы я знать, - спрашивала императрица, - не слыхали ли они от жителей оных островов, были ли когда там прежде их европейцы и какие, и не видали ль они там какого разбитого европейского судна?» 45 [ПСЗРИ. Т. 17. № 12589. С. 604, 603].
Надо полагать, что на стремление правительства Екатерины II форсировать исследования в северной части Тихого океана определенное влияние оказали соображения, высказанные в начале 1766 г. весьма компетентным представителем царской администрации в Северо-Восточной Сибири Ф. X. Плениснером46 [Переведенным к тому времени в качестве главного командира в Охотск], который наряду со служебными донесениями губернатору копии их по просьбе академика Г. Ф. Миллера регулярно посылал непосредственно в Академию наук. В рапорте от 31 января 1766 г., докладывая об обнаруженных ранее неизвестных островах близ устья Колымы и Чукотского мыса, он указал также на возможность присоединения к России территорий на Американском материке, причем рисовал чрезвычайно радужные перспективы: «Если бы о том стараться поведено было, то... от самой Калифорнии даже до последних краев Северной Америки под Российскую державу все места приведены быть могут, а о успехе в том и сумневаться не должно» 47 [ПСЗРИ. Т. 18. № 13320. С. 922-923].
Впрочем, петербургское правительство в тот момент, видимо, не было склонно принять всерьез подобные рассуждения, не видя реальных условий для их осуществления. К тому же рапорт Плениснера был получен в столице в то время, когда еще продолжалась экспедиция Чичагова, а Креницын и Левашов готовились в Охотске к предстоящему плаванию. Как доложил 22 сентября 1766 г. Чичерин, в донесении от 12 февраля Креницын «уверяет, что нынешним летом в поведенный вояж действительно выступит». Лишь после того, как стало ясно, что попытка отыскать «Северо-Восточный проход» оказалась безуспешной, а начало экспедиции по описи Алеутских о-вов и открытию Аляски явно затягивается, сенат рассмотрел наконец рапорт Плениснера и приложенную к нему карту, помеченную 1765 г. Сенатский указ 3 июля 1769 г. предписал довести эти материалы до сведения императрицы 48 [ЦГАДА. Госархив. Ф. 24. Оп. 1. Д. 45. Л. 1; ПСЗРИ. Т. 18. № 13320. С. 923].
Какова была реакция петербургского двора на представленные документы, мы не знаем. Но именно в то время Екатерина II, проявив живой интерес к тому, как выглядят уроженцы далекого архипелага - алеуты, велела хотя бы одного из них доставить в столицу. Распоряжение было получено в Тобольске, когда там находился поручик Т. И. Шмалев, которого Креницын незадолго до отплытия экспедиции с Камчатки отправил с подробным донесением к Д. И. Чичерину. Последний, не зная, что экспедиционные суда после годичного плавания уже успели вернуться обратно, решил переправить полученный рапорт в Петербург, командировав туда Шмалева. Вместе с ним выехал крещеный алеут Осип Кузнецов - сын родового старейшины (тоена или тойона) острова Атту, взятый промышленниками в качестве аманата (заложника) и проживавший с тех пор в Нижне-Камчатске. В реляции от 6 марта 1770 г., рекомендуя императрице своего подчиненного как знатока Дальнего Востока, губернатор подчеркивал, что опытный офицер «может обо всем основательно и ясно донесть; а особливо о американской земле, лежащей против Чюкоцкова носу, о которой он от бывших на той земле известен» 49 [Цит. по: Алексеев А. И. Братья Шмалевы. Магадан, 1958. С. 40].
В столице к сведущему и расторопному поручику отнеслись вполне благожелательно. Принятый Екатериной II, он обстоятельно доложил о дальневосточных делах и представил своего спутника. Адмиралтейств-коллегия с вниманием заслушала его подробное сообщение, а ее влиятельный член адмирал Нагаев дал ему, кроме того, приватную аудиенцию. В правительственных сферах были явно удовлетворены докладом Т. И. Шмалева, о чем свидетельствует присвоение ему 15 июля 1770 г. чина капитана. На обратном пути он по высочайшему повелению посетил в Москве академика Миллера, которому было поручено дополнительно расспросить его «о состоянии тамошних мест» 50 [PC. С. 26].
При встрече в конце августа 1770 г. собеседники обсуждали проект морской экспедиции к побережью Америки под руководством Шмалева, рассчитанной на две-три зимовки. С этой целью предлагалось снарядить два небольших однопушечных судна, экипажи которых укомплектовать сибирскими казаками. Они должны были плыть «из устья реки Анадыря до противолежащего ближнего американского берега, что называют матерою землею. А оттуда ему следовать подле оного берега в южно-восточную сторону, покуда сойдется с российскими людьми, на далечайших островах беспрестанно промыслы продолжающими». Как информировал Г. Ф. Миллер 30 августа 1770 г. статс-секретаря императрицы С. М. Козьмина, «сие предложение могло бы служить к достовернейшему о положении американских берегов известию и к дополнению того, что чрез мореплавания капитана Креницына 51 [Автор письма, разумеется, еще не знал о гибели Креницына] известно будет». Однако никаких следов какого-либо воплощения данной идеи пока не обнаружено52 [PC. С. 26-27].
Наряду со стремлением русских мореходов и промышленников достигнуть границ испанских владений в Северо-Западной Америке предпринимались попытки установить с ними торговые связи. Поскольку вся внешняя торговля американских колоний Испании была монополизирована метрополией и жестко регламентирована, действовать в этом направлении можно было только через мадридское правительство. Но всякие официальные контакты между Россией и пиренейской монархией прекратились еще в конце 20-х годов XVIII в. Неудачным оказался и тогдашний опыт налаживания непосредственной коммерции двух государств.
Правда, на протяжении 30-50-х годов в российские порты, главным образом в Ревель - аванпорт Петербурга, нередко поступали крупные партии соли из Испании, которая наряду с Португалией и Францией являлась одним из основных поставщиков этого продукта в Россию. Спрос на него был весьма значителен. Хотя Российская империя располагала достаточными запасами собственной соли, но она не годилась для засолки мяса и рыбы, да и перевозка ее из одного конца страны в другой была сопряжена с большими трудностями53 [К тому же «соль имела большое значение в международной торговле. Удобство ее транспортировки (в бочках), тяжелый вес и загрузка в трюмы обеспечивали остойчивость кораблям, а в длительных рейсах в зону Балтийского моря из портов Средиземного моря и Атлантического океана соль выполняла роль своеобразного недорогого балласта, заменявшего воду, песок или кирпичи» (Некрасов Г. А. Внешняя торговля России через Ревельский порт в 1721 -1756 гг. М., 1984. С. 139)]. Поэтому объем импорта соли, несмотря на периодические резкие сокращения, вызванные изменением военно-политической обстановки в Европе, в общем неуклонно возрастал. Если в 1723 г. соль составляла 10,7% всего ревельского ввоза, то в 1727 г. ее доля увеличилась до 15,4%, а к 1750 г. достигла 18,2%. В целом же по империи удельный вес продукта в импорте вырос с 4% в 1749 г. до 7,5% в 1758-1760 гг. 54 [См.: Там же. С. 136-138, 149; Покровский С. А. Внешняя торговля и внешняя торговая политика России. М., 1947. С. 105]. Однако соль испанского происхождения доставлялась в Ревель, Ригу и другие российские порты преимущественно на голландских, любекских, шведских кораблях, причем чаще транзитом через Амстердам, Любек, Гданьск, Стокгольм.
Итак, проблема восстановления русско-испанских дипломатических и консульских сношений, развития торговли великой северной державы с иберийским королевством приобрела к началу 60-х годов весьма важное значение. Напомним, что усилия, предпринятые с этой целью ранее, не увенчались успехом, главным образом из-за нежелания правительства Испании признать императорский титул российских монархов, т. е., иначе говоря, новый статус России, которая «прочно утвердилась как одна из ведущих мировых держав» 55 [Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века. М., 1986. С. 5].
Но в ноябре 1759 г. испанский посол в Париже Масонес де Лима уведомил русского посланника М. П. Бестужева-Рюмина о желании нового короля Карла III обменяться дипломатическими представителями с петербургским двором и о его готовности к одновременному признанию государыни Елизаветы Петровны российской императрицей. Этот шаг, по мнению испанской исследовательницы А. М. Шоп Солер, был продиктован рядом причин. Одной из них она считает заметный рост политического влияния России в Европе, в чем Карл III, являвшийся до вступления на испанский престол королем Обеих Сицилий, находясь в Неаполе, имел больше возможностей убедиться, нежели его предшественники в Мадриде. Определенную роль сыграла заинтересованность Испании в налаживании торговли с Россией. Особое же значение имели опасения мадридского правительства, обусловленные продвижением русских к северо-западному побережью Америки 56 [Schop Soler A. M. Op. cit. S. 73].
Думается, что к перечисленным мотивам следует добавить еще и столь существенное обстоятельство, как коренное изменение баланса сил на Европейском континенте. Присоединение России к Версальскому франко-австрийскому союзному договору (декабрь 1756 г.) и ее участие в составе коалиции трех держав в Семилетней войне против Англии и Пруссии означали решительный поворот во взаимоотношениях Российской империи с монархией Людовика XV. Их сближение, пришедшее на смену долголетней вражде, создавало благоприятный международный климат и для возобновления связей между послушной союзницей Франции Испанией и елизаветинской Россией.
Реакция на испанскую инициативу в Петербурге не заставила себя долго ждать. Уже 4 июля 1760 г. действительный камергер князь П. И. Репнин, произведенный по этому случаю в генерал-поручики, был назначен полномочным министром при мадридском дворе и 21 октября отбыл из Северной Пальмиры. В специальном добавлении к инструкции Коллегии иностранных дел от 11 августа 1760 г. ему предписывалось довести до сведения правительства Карла III желание императрицы «дабы между обоими государствами доброе купечество возстановлено было к приращению обоих государств и к ползе подданных, дабы возможно было товары из первой руки получать, и чтоб посторонние народы одни тем не ползовались, но та прибыль у обоих сторон подданных осталась бы». Конкретно посланнику поручалось выяснить, «какие в Гишпании российские товары и материалы потребны и какою ценою тамо продаются; и что против того из Гишпании, особливо же тамошнюю шерсть... получать дешевле других государств и в Россию вывозить мочно». В частности, коллегию интересовало, могут ли российские подданные, «по примеру других наций», рассчитывать на участие «в гораздо прибылном кадикском торгу, производимом в Западные Гишпанские Индии» 57 [РИ. С. 160].
Однако до испанской столицы Репнин добрался лишь в феврале 1762 г. и вручил королю уже верительную грамоту Петра III. В конце 1760 г. из Мадрида выехал Педро де Лухан Гонгора-и-Сильва, маркиз де Альмодовар, которого Карл III назначил посланником в России. Следуя через Памплону, Бордо и Париж, он получил по дороге королевские инструкции, датированные 9 марта 1761 г. Они предписывали ему официально подтвердить признание Испанией императорского титула дочери Петра I, добиваться создания необходимых условий для развития взаимной торговли между двумя государствами, выяснить, насколько удалось русским приблизиться к побережью Америки 58 [CDMA. Р. 9-15].
23 августа (3 сентября) 1761 г. Альмодовар вручил верительные грамоты Елизавете Петровне, которая через несколько месяцев скончалась. После кратковременного царствования Петра III на престол вступила Екатерина II, две недели спустя давшая аудиенцию испанскому посланнику. Последний передал ей 22 ноября (3 декабря) 1762 г. новую декларацию о признании императорского титула, а 25 января (5 февраля) следующего года документ аналогичного содержания был вручен в Мадриде Репнину59 [Diaz-Plaja F. El siglo XVIII. Madrid, 1955. P. 254-255].
Восстановление дипломатических отношений послужило толчком к принятию мер по стимулированию товарообмена. В условиях происходившей с начала 60-х годов XVIII в. активизации усилий России по развитию средиземноморской и атлантической торговли, а также по расширению круга своих торговых партнеров желательность налаживания экономических связей с Испанией все чаще подчеркивалась с русской стороны.
Едва получив назначение в Мадрид, П. И. Репнин предложил Конференции при высочайшем дворе, чтобы возобновить коммерцию с Испанией, отправить туда фрегат и пинку (трехмачтовое торговое судно) с товарами, не облагая их пошлиной. Эта инициатива может показаться несколько неожиданной, поскольку предшествующая карьера Репнина протекала преимущественно при дворе, и раньше он как будто вовсе не интересовался ни внешней торговлей, ни дипломатией, ни экономикой. Однако за идеей, исходившей от посланника, возможно, стояла фигура человека, гораздо более искушенного в такого рода делах.
Вместе с Репниным в дипломатическую миссию, направляющуюся в Мадрид, в чине коллежского советника был включен секретарь сената Ф. И. Сукин, хорошо разбиравшийся в экономических проблемах. В начале 1760 г. он представил на рассмотрение сената «Рассуждение о российской коммерции», где призвал русских купцов к большей смелости и предприимчивости в расширении внешнеторговых связей. «Разве помыслить,- писал сведущий чиновник, - что еще купечество наше не имеет довольной отважности распространять свои торги в дальние страны, как, например, в Гишпанию и Португалию, чтобы продавать свои товары в последние руки, напротив того чужие брать из первых»60 [Цит. по: Троицкий С. М. Финансовая политика русского абсолютизма в XVIII веке. М., 1966. С. 93].
10 июля 1760 г. Конференция одобрила предложение Репнина, и по ее рекомендации сенат 21 июля дал указание Коммерц-коллегии выяснить, кто из купцов желает принять участие в таком предприятии. В соответствии с коллежским постановлением 4 августа на заседание был вызван московский купец Михаил Евреинов, изъявивший готовность будущей весной отправить свои товары в Испанию. Обратным рейсом он брался доставить в Россию испанскую продукцию, в частности соль, если на то будет дано разрешение и установлена умеренная пошлина. 15 сентября согласие на посылку товаров в Испанию дал также обер-директор Савва Яковлев61 [ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 322. Л. 1-4, 10, 19; Баранов П. Опись высочайшим указам и повелениям... СПб., 1878. Т. 3. С. 435]. Но других желающих, видимо, не нашлось, так что отправку судов решено было отложить.
Между тем в конце года канцлер М. И. Воронцов получил от своего племянника А. Р. Воронцова письмо, содержавшее «Описание разных товаров, которые как из России в Гишпанию, так и оттуда в Россию привозимы быть могут». Это описание юный подпоручик Измайловского полка закончил 4(15) августа 1760 г. в Париже после продолжительного путешествия по Испании62 [ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 1. Д. 2778. Л. 32-60]. Несмотря на молодость, наблюдательный офицер сумел серьезно проанализировать перспективы русско-испанской торговли, уделив особое внимание месту и роли американских колоний Испании в двустороннем товарообмене.
Среди наиболее важных статей российского экспорта А. Р. Воронцов называл меха, на которые существовал, по его словам, большой спрос в Мексике и Перу, корабельный лес, а также лен. При этом он указывал, что особенно велика потребность в льняных тканях: парусине для оснащения судов, холсте для изготовления белья в испанских владениях в Америке и для обшивки товаров, отправляемых в Новый Свет. Россия могла бы вывозить также рыбу, воск, юфть, медь, железо, хлеб, смолу, канаты, сало и др.
Из Испании и ее колоний автор описания считал целесообразным импортировать в Россию вино, деревянное масло, фрукты, лекарственные травы и красящие вещества, «которые, как известно, в великом множестве в селениях американских родятся», шелк, шерсть. Наибольшее значение имел бы, по его мнению, для петербургского правительства ввоз пиастров63 [Пиастр (ит. piastra) - употреблявшееся тогда итальянское название испанской серебряной монеты песо], использовавшихся в то время повсюду для чеканки серебряной монеты. В заключение Воронцов сообщал, что флотилии испанских торговых судов, снаряжаемые в Кадисе, совершают плавания в Америку раз в три года. Но растущее проникновение иностранных, главным образом английских, контрабандных товаров на испано-американский рынок подрывает торговлю метрополии с колониями, вследствие чего объем ее неуклонно сокращается64 [ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 322. Л. 38-41].
Канцлер счел сведения, полученные от племянника, чрезвычайно полезными и 1 декабря 1760 г. уведомил его о своем согласии «с учиненными от Вас о купечестве рассуждениями». «Описание разных товаров...» было представлено Елизавете Петровне «и удостоилось ее в-ва апробации»65 [АВ. Кн. 5. М., 1872. С. 88, 3].
Можно предполагать, что благожелательное отношение императрицы и канцлера к идее развития торговли с Испанией побудило Коммерц-коллегию с наступлением весны вновь вернуться к замыслу Репнина. Однако выяснилось, что охотников послать свои товары на казенной пинке в Испанию вообще не оказалось, о чем 14 июня 1761 г. была информирована Коллегия иностранных дел66 [ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 322. Л. 52].
В начале 1762 г. российское правительство предприняло еще одну попытку: сенатский указ от 26 января повторно предписывал Коммерц-коллегии изыскать средства для отправки товаров в Испанию, а в случае, если не удастся найти желающих купцов, нагрузить пинку продукцией, принадлежащей казне67 [Там же. Л. 56]. Но и на сей раз все усилия оказались тщетными.
Лишь с воцарением Екатерины II наметились некоторые сдвиги, вытекавшие из общего направления экономического курса нового правительства. Уже через неделю после дворцового переворота 28 июня 1762 г. сенат приступил к обсуждению этого вопроса. В результате углубленного анализа «указа о коммерции», изданного Петром III 28 марта 1762 г., было принято сенатское определение, «высочайше утвержденное» 31 июля. Оно рекомендовало, в частности явно подразумевая и пиренейские государства, «торговые или купеческие компании впредь заводить в такие места, куда Россия никогда торгов еще не имела, и оные как для самой коммерции, так и для государства учреждать на прочном основании и с добрым рассмотрением, последуя примерам европейским»68 [СА. СПб., 1904. Т. 11. С. 211. Заметим, что цитируемый важный раздел п. 18 упомянутого определения сената не вошел в текст изданного в тот же день именного указа «О разных постановлениях касательно торговли» (ПСЗРИ. Т. 16. № 11630. С. 31-38)]. В следующем месяце сенат представил императрице доклад, предлагавший для снабжения населения Петербурга и других северо-западных районов страны ввозить соль из Испании, так как доставка ее из Оренбургского края затруднена дальностью расстояния и обходится очень дорого69 [Троицкий С. М. Указ. соч. С. 168. Напомним, что продажа соли являлась государственной монополией].
В развитие этого предложения сенаторы доложили Екатерине II о желательности ежегодно привозить «из-за моря» для засолки мяса в Архангельск 25 тыс. пудов соли, а в Петербург - «столько, сколько ее на то соление необходимо надобно будет», с взиманием пошлины согласно таможенному тарифу. 9 июня 1763 г. доклад был утвержден императрицей. Менее чем через месяц бывший владелец селитряного завода в Симбирске А. П. Духов в «прожекте о коммерции», поднесенном государыне, напомнил о методах колониального грабежа, практиковавшихся испанской монархией и другими европейскими державами. «Каким образом все чужестранные государства, а. именно: Гишпания, Португалия, Англия, Франция, Голландия - старались и ныне стараются из Америки и из Индии золото, серебро, медь, драгоценные камни и жемчуг и прочие разные вещи доставать и вывозить в свои государства, о том всему свету довольно известно», - констатировал он70 [ПСЗРИ. Т. 16. № 11852. С. 286-287; СА. СПб., 1909. Т. 13. С. 192-193].
Упомянутые выше более чем скромные начинания в области торговли с Испанией не претворялись в жизнь не только из-за инертности России, но отчасти и вследствие пассивности испанской стороны. Правда, посланник маркиз Альмодовар считал, что торговые связи с Российской империей сулят Испании значительную выгоду, и в принципе благоприятно оценивал их перспективы, надеясь на заключение в будущем торгового договора. В донесении первому министру Рикардо Уоллу от 10(21) февраля 1763 г. он высказывался за поощрение частных коммерческих сделок, а чтобы подготовить почву для этого, советовал направить в Россию представителей крупных торговых фирм с целью изучения на месте потребностей российского рынка71 [CDMA. P. 280; Beladiez E. Dos espanoles en Rusia. Madrid, 1969. P. 182-183]. Но эти соображения не нашли отклика ни в официальных, ни в деловых кругах Испании. А 26 июня (7 июля) того же года посланник вручил в Царском Селе Екатерине II отзывные грамоты. Его преемник - виконт де ла Эррериа, насколько можно судить по дипломатической переписке, особого внимания к проблеме торговли между двумя странами, видимо, не проявлял.
Один из наиболее серьезных шагов, продиктованных стремлением к развитию торговых отношений с иберийским королевством, связан с тенденциями экономической политики петербургского правительства начала 60-х годов. Они характеризовались между прочим тем, что большое значение придавалось расширению внешней торговли как важнейшего источника государственных доходов. Эффективным средством достижения этой цели ряд тогдашних «прожектеров» считал создание крупных компаний. В такой ситуации и родилась идея распространения деятельности российского купечества на Средиземноморье. Инициативу в данном вопросе проявило правительство. От статс-секретаря Г. Н. Теплова72 [В дальнейшем многолетнего члена и фактического руководителя Комиссии о коммерции], определенного «для отправления собственных ее и. в-ва дел», стало известно о желании императрицы, «чтоб купечество российское имело торг в Средиземное море из Санкт-Петербурга»73 [Русский архив. 1870. С. 541].
На этот призыв незамедлительно откликнулись тульские купцы Иван Володимиров, Ларион Лугинин, Михаил Пастухов и Михаил Грибанов. 23 сентября 1763 г. они подали прошение на высочайшее имя о разрешении вести торговлю со средиземноморскими странами. Представленный ими проект предусматривал учреждение с указанной целью акционерной компании, среди пайщиков которой, помимо четырех упомянутых купцов74 [Львиная доля акций (каждая составляла 500 руб.) - свыше половины - принадлежала И. Володимирову], значился и сам Теплов. Ходатайствуя об оказании будущей компании содействия со стороны государства, акционеры просили передать в их распоряжение 30-пушечный фрегат, предоставить льготы при взимании таможенных пошлин с вывозимых и ввозимых товаров. Чтобы в обратный рейс судно не шло порожняком, Володимиров и его компаньоны испрашивали разрешения в случае отсутствия в портах Средиземноморья необходимых товаров, имеющих спрос в России, плыть к о-ву Ивисе или в какой-нибудь иной испанский порт, где взять на борт груз соли. «Которую по привозе в Санктпетербург поведено бы было принять в казну и заплатить за ее, во что оная нам самим обойдется, не требуя по тарифу с нее пошлины»75 [Русский архив. 1870. С. 544. Копия документа опубликована также: ПСЗРИ. Т. 16. № 11938. С. 387-389; СА. Т. 13. С. 306-310].
Прошение было рассмотрено в кратчайший срок, и уже 29 сентября издан именной указ сенату об удовлетворении просьбы тульских купцов. Взяв вновь созданную компанию под свое покровительство, Екатерина II пожелала принять в ней личное участие и приобрела 20 акций. В итоге общая сумма вложенного в это предприятие капитала составила 100 тыс. руб. Члену Адмиралтейств-коллегий адмиралу С. И. Мордвинову поручалось курировать деятельность компании, а Г. Н. Теплову - регулярно докладывать о ее нуждах монархине.
Объявив сенату, «какими мы снабдили оную компанию снисхождениями для поощрения сего полезного дела», царица одновременно дала двум коллегиям специальные указания, относившиеся к сферам их компетенции. Адмиралтейств-коллегий предлагалось принять меры к постройке и снаряжению 30-пушечного фрегата водоизмещением 250 ластов для транспортировки будущей весной компанейских товаров в Испанию, Францию и Италию. Коллегия иностранных дел получила в этой связи приказ подготовить рескрипты российским дипломатическим представителям в названных странах, «дабы они у помянутых дворов исходатайствовали во все гишпанские, французские и итальянские порты свободный означенному нашему фрегату въезд, как для пристанища, так ежели нужда востребует и для безпрепятственного торгу»76 [См.: ПСЗРИ. Т. 16. № 11938. С. 387; Фирсов Н. Н. Правительство и общество в их отношениях к внешней торговле России в царствование императрицы Екатерины II. Казань, 1902. С. 280; РИО. СПб., 1885. Т. 48. С. 632. Подробнее об учреждении компании Володимирова и др. см.: РИО. Т. 48. С. 277-281].
Однако инспирированный правительством замысел тульских купцов так и не был реализован. Создание ими товарищества средиземноморской торговли, по справедливому замечанию немецкого исследователя Андреаса Боде, «имело скорее символическое значение»77 [Bode A. Die Flottenpolitik Katharinas II und die Konflikle mit Schweden und der Turkei (1768-1792). Wiesbaden, 1979. S. 15]. Убедившись в неудаче очередной попытки, Коммерц-коллегия в мае 1764 г. доложила сенату, что отныне не станет уговаривать коммерсантов торговать с Испанией, ибо «сколько призывано ни было - никто охоты не объявил»78 [Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 301]. Поэтому челобитная группы купцов во главе с обер-директором Семеном Роговиковым79 [Кроме него, в числе наиболее крупных «интересентов» были обер-директор Михаил Гусятников с сыном, владелец шелковой и полотняной фабрик Данила Земской с сыном, «пильных и канатного заводов содержатель» Семен Бунберг], «желающих производить торг в Гишпанию», поданная в декабре 1763 г.80 [ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 324. Л. 2-5. Неполный текст опубликован в кн.: Ламанский В. И. О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании. СПб., 1859. Исторические замечания. С. 206-208], не вызвала, видимо, особого энтузиазма в правительственных сферах. Будучи вместе с приложенными к ней «кондициями» из 16 пунктов переданы Комиссии о коммерции, эти документы весьма придирчиво изучались там в течение целого года при непосредственном участии личного представителя Екатерины II статс-секретаря И. П. Елагина81 [ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 324. Л. 1, 260].
Кондиции предусматривали создание акционерной компании и предоставление ей на 10 лет монопольного права торговли с Испанией, Португалией «и во все Атланское море». С этой целью предполагалось учредить специальные купеческие конторы в Петербурге и испанском королевстве, а перевозку товаров осуществлять на казенных судах, которые адмиралтейство обязано было обеспечить необходимыми снаряжением, персоналом, вооружением и охраной. Пайщики претендовали на скидку при обложении таможенными пошлинами. В качестве основных предметов вывоза в Испанию имелись в виду соленая рыба, икра, рыбий клей, а также мачтовый лес. В Россию компания намеревалась ввозить испанские золото и серебро, а при отсутствии других грузов соль. Важное значение имел п. 11 кондиций об аккредитовании русского консула в Кадисе «для разведывания, какие на первый случай из российских товаров с лучшею пользою отправить и в каком пределе, препорции и сколько». Кандидатом на эту должность предлагался нарвский купец Иван Кильберг82 [См.: Ламанский В. И. Указ. соч. С. 208-214. Подлинник хранится в: ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 324. Л. 6-13].
Рассмотрев прошение «купцов Роговикова с товарищи», Комиссия о коммерции внесла ряд поправок и изменений, отвергнутых, однако, компаньонами83 [ЦГАДА. Госархив. Ф. 19. Д. 292. Л. 42-48, 78-91. Замечания комиссии частично опубликованы в кн.: Ламанский В. И. Указ. соч. С 218-222]. Вследствие этого заключение комиссии носило негативный характер. Как указывалось в ее «всеподданнейшем докладе» от 20 января 1765 г., «план весь сей компании» неприемлем прежде всего потому, что исходит из претензии монополизировать атлантическую торговлю России с Францией, Испанией и Португалией. С этой целью «требует она столько привилегий исключительных и авантажей себе корыстных, а для государственной казны убыточных и общему торгу разорительных, что ни в каком европейском государстве не дозволяют таковых и в самые отдаленные край». К тому же удовлетворение запросов компании может нанести ущерб интересам остального купечества и отрицательно сказаться на некоторых сторонах экономической жизни страны, лишив государство части доходов. Поэтому комиссия пришла к выводу, «что проект компании Гишпанской, так как он есть, ни малейшего не заслуживает к себе уважения и что ни план, ни основание его не только полезными не усматриваются, но и весьма вредными государству»84 [Ламанский В. И. Указ. соч. С. 216-218. Подлинник хранится в: ЦГАДА. Госархив. Ф. 19. Д. 292. Л. 75-77. Напомним, что указ Екатерины II от 31 июля 1762 г. провозглашал принцип свободной торговли и отказ от монополий].
Отклонив в целом предложение Роговикова, правительство сочло целесообразной и своевременной содержавшуюся в нем идею возобновления деятельности консульства в Испании. Однако кандидатуру Кильберга Комиссия о коммерции отвергла, рекомендовав вместо него прибывшего в Петербург богатого купца Иоганна Фридриха Бранденбурга. Будучи российским подданным, этот предприимчивый уроженец южногерманского герцогства Вюртемберг имел многолетний опыт успешной коммерческой деятельности в крупнейших торговых центрах Европы. С начала 60-х годов он поселился в Кадисе, где основал преуспевающую фирму. По одобрении его кандидатуры Екатериной II комиссия затребовала от будущего консула проект инструкции и объяснительную записку о проблемах развития русско-испанской торговли.
Поданное И. Ф. Бранденбургом пространное «примечание» содержало важные соображения «о начинании торгу российского в Гишпанию». Анализируя потенциальные возможности этой торговли, он высказывал мнение, что испанский рынок мог бы, например, поглотить более половины производимых в России полотен, «если бы только мы начали их делать во вкусе других земель». Среди прочей российской продукции, на которую существует спрос в Кадисе, назывались белый воск, восковые свечи, железо, сало и сальные свечи, солонина, пенька, канаты и веревки, жесть, доски. Россия же могла бы получать «прямо из Испании» кошениль, индиго, сахар, сандаловое дерево, вина, изюм, масло, оливки, шерсть («которая весьма нужна для суконных наших фабрик»), соль85 [См.: Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 2. С. CXCVI-CCI].
В своих замечаниях Бранденбург затронул и вопрос о вывозе российских товаров в испанские колонии, причем высказанные им мысли носили вполне конкретный характер и были изложены со знанием дела. Подчеркивая специфику торговли в Кадисе, он сообщал, что часть доставленных туда товаров должна в течение какого-то времени оставаться в этом порту, пока их не скупят те, кто торгует с Америкой. Наиболее выгодным ему казалось сдавать продукцию, предназначенную для американских владений Испании, на комиссию, ибо тогда, помимо обычной прибыли, вложенный капитал в Веракрусе и Картахене приносит за 18-20 месяцев 33%, в Лиме - за 20-24 месяца - от 40 до 50%, а в Буэнос-Айресе и того больше. Впоследствии же, когда российские купцы освоятся в Кадисе, «надлежало бы послать им в Индии на свой счет продукты своих мануфактур, дабы не чувствительно приучить индийцов к нашим товарам, что со временем конечно заставит в Кадиксе оных искать предпочтительно пред чужестранными»86 [Там же. С. ССН, ССШ].
В записке о состоянии русских фабрик и мануфактур, представленной в Комиссию о коммерции, Бранденбург указывал, что поскольку «Испания потребляет наибольшее количество фабрикуемых в Европе полотен, то для России торговля с нею была бы весьма выгодна. Россия могла бы производить торговлю с Испаниею и писчею бумагою». Он подчеркнул, что для сбыта российских полотен в Испанию «нужно только держаться испанских образцов и регулировать цены на полотно сообразно ценам других народов»87 [Там же. С. СХСП-СХСШ].
23 февраля 1765 г. императрица утвердила представленный Комиссией о коммерции доклад об учреждении в Кадисе российского консульства и назначении консулом И. Ф. Бранденбурга. В докладе констатировалось, что «сей ново начинающийся торг не токмо в Испанию, но наипаче чрез посредство портов в ней лежащих в Вест-Индию, поощрение сделает как земледелию российскому, так и разному рукоделию в заводах, мануфактурах и фабриках производимых продуктами в империи Вашей рождающимися»88 [РИО. СПб., 1887. Т. 57. С. 190].
Пять дней спустя последовала высочайшая апробация проекта инструкции, предписывавшей консулу «стараться установить коммерцию Российскую с Ишпаниею на самом твердом основании и в сем виде надобно Вам все меры употребить, чтобы довесть до пристойнейшей цены и до возможного кредита манифактурованные товары и протчие продукты российские, которые можно будет продавать в Ишпании или в Америке, в разсуждении чего позволяется вам делать спекуляции, касающиеся до Индии». Ему вменялось также в обязанность сообщать в Коммерц-коллегию обо всем, что может способствовать взаимной торговле, «обо всех генеральных и особливых переменах, могущих случиться в коммерции Ишпанской», а при необходимости информировать Коллегию иностранных дел и непосредственно статс-секретаря Г. Н. Теплова89 [Там же. С. 192-193; Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 307; Ч. 2. С. CXCI].
25 марта 1765 г. первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел Н. И. Панин и вице-канцлер А. М. Голицын подписали по императорскому указу рескрипт российскому посланнику при испанском дворе графу П. А. Бутурлину (сменившему с 1763 г. на этом посту князя П. И. Репнина) об учреждении консульства и назначении Бранденбурга, о чем Бутурлин уведомил первого министра королевства маркиза Гримальди90 [РИО. Т. 57. С. 224; АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 270. Л. 59-60]. В декабре Бранденбург прибыл в Мадрид, в марте следующего года была получена от короля Карла III экзекватура о признании его российским консулом в Кадисе и других портах Испании, а 24 апреля 1766 г. он приступил к исполнению своих функций.
Консулу прежде всего надлежало регулярно подробно информировать петербургское правительство о выполнении поставленной перед ним задачи. Эта тема почти не находила отражения в донесениях, поступавших от дипломатических представителей Екатерины II в Испании. П. А. Бутурлин, поверенный в делах (с июня 1765 по апрель 1767 г.) Н. К. Хотинский, как и занявший в 1767 г. пост посланника барон Штакельберг, меньше всего интересовались развитием русско-испанской торговли и никакой инициативы в этом смысле не проявляли. В их реляциях преобладали сведения о законодательной и иной деятельности мадридского правительства, последних политических событиях и слухах, административных перемещениях, придворных новостях, положении в американских владениях и т. п. Иногда сообщались данные о прибытии в Кадис флотилий из портов Америки, доставлявших в метрополию деньги, золото, различные колониальные товары, а также об испанских судах, отправлявшихся за океан. Российские дипломаты периодически докладывали в Петербург об обострении обстановки в Южной Америке, где испано-португальский договор 1761 г. отнюдь не привел к прекращению затяжной конфронтации двух пиренейских монархий, давшей уже в 1762-1763 гг. очередную вспышку военных действий91 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 270. Л. 37-39, 48-49; Д. 271. Л. 13-14, 65, 68-69, 102-103; Д. 288. Л. 152, 168; Д. 289. Л. 52-53, 58-59; Д. 298. Л. 4, 7, 36; Д. 299. Л. 184, 208-209, 235; Д. 300. Л. 1-2, 21; Д. 307. Л. 21-22; Д. 313. Л. 19-20, 129; Д. 314. Л. 35].
Бранденбург же, едва возвратившись в Кадис после продолжительного отсутствия, еще до того, как испанскими властями были выполнены требуемые формальности, связанные с официальным признанием его консульского статуса, предпринял шаги по осуществлению возложенной на него миссии. Уже 25 февраля 1766 г. он отправил Г. Н. Теплову перечень товаров, которые можно вывозить из Кадиса в Россию, в том числе доставляемые из Америки кошениль, индиго и кампешевое дерево. Два месяца спустя у консула, возможно под свежим впечатлением указа Карла III (от 16 октября 1765 г.) об открытии еще семи портов метрополии, кроме Кадиса и Севильи, для «свободной торговли» с Кубой и рядом других островов Вест-Индии, возникла мысль отправить в Новый Свет российские товары. 29 апреля 1766 г. в шифрованном письме неизвестному (но, видимо, достаточно влиятельному) лицу он предложил, привезя в Кадис из России «продукты, нужные для Америки», послать их туда на судне под испанским флагом, чьим владельцем якобы являлся некий знакомый ему испанец. Обратным рейсом этот корабль мог бы доставить кошениль, индиго, кампешевое дерево, сахар, пиастры. Если русские купцы согласились бы нагрузить такое судно товарами на сумму в 800 тыс. руб., они могли бы, считал Бранденбург, по возвращении флотилии удвоить вложенный капитал92 [ЦГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 269. Л. 28, 41-43. См. также: АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 271. Л. 68].
В донесениях Коммерц-коллегии консул на протяжении 1766 г. настойчиво призывал русских купцов присылать в Кадис свои товары в- соответствии с его рекомендациями и с учетом требований испанского рынка. Перечислив виды российской продукции, пользующиеся спросом в Испании, он пояснил, какими качествами они должны обладать. Бранденбург доложил о своем предложении мадридскому правительству обеспечить поставку из России пеньки, канатов, парусных полотен, пороха, досок, пушек, якорей для испанских арсеналов. В начале декабря в коллегию поступили присланные консулом образцы разных сортов полотен, удовлетворяющих вкусам и потребностям испанцев. Были получены и образчики товаров, которые могли бы вывозиться из Испании в Россию93 [Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 332-333; Ч. 2. С. DCXXXII; ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 143. Л. 15].
Вместе с тем, не теряя времени, Бранденбург проявил и личную инициативу. Она нашла выражение в усилиях основанной им ранее компании по развитию торговли с Россией. «Зная, что господа российские купцы в поверенности своих интересов чужестранцам весьма сумнительны», консул и его компаньон Гильом Рей привлекли в качестве третьего пайщика купеческого сына Ивана Кабацкого, приехавшего из Петербурга в Кадис для совершенствования в коммерции и состоявшего при консульстве. Быстро освоившись с местной ситуацией, Кабацкий уже в феврале 1766 г. сообщал в Петербург, что «наши продукты» могут продаваться в Испании «с наиполезнейшим бенефисом», особенно полотно, которое «здесь служит для Вест-Индии»94 [ЦГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 269. Л. 37, 20-21. Адресат этого письма в архивном экземпляре не указан, но, судя по всему, корреспондентом И. К. Кабацкого являлся статс-секретарь Г. Н. Теплов. См.: Там же. Д. 270. Л. 20-21]. В мае того же года он отмечал значительный рост цен и увеличение спроса на российские товары в Кадисе. Испанские коммерсанты, прежде приобретавшие их при посредничестве англичан и голландцев, теперь «признаются сами, что им сходнее впятеро оные от нас покупать, нежели от тех нациев». Поэтому И. Володимирову, С. Роговикову, Л. Лугинину, С. Яковлеву, Н. Шемякину и другим купцам рекомендовалось, договорившись между собой, отправить в Испанию для начала небольшое судно с грузом в расчете на то, что «наша продажа побудит к простиранию их коммерции в здешнее место долговременно»95 [Там же. Д. 269. Л. 38].
29 января 1767 г. Кабацкий, вновь подчеркивая, какие выгоды сулит России регулярная торговля с Испанией, настаивал на обеспечении нужного ассортимента и своевременной доставки товаров, «чтоб их иметь неотменно к выходу экспедициев в Америку» (т. е. к моменту отплытия в американские владения очередной флотилии из метрополии). Для этого он предлагал устроить в Кадисе склады российских продуктов, «чтоб гишпанцы и американцы от оных могли покупать по мере делаемых ими экспедициев». В пространной записке, предположительно составленной им в 1766 или 1767 г., давался подробный обзор необходимой Испании российской продукции и перечислялись испанские товары, «также и американские», в которых нуждалась Россия. Но, отмечая наличие благоприятных условий для развития взаимовыгодной торговли между двумя странами, автор записки указывал, что русские купцы могут рассчитывать на достаточно высокую прибыль, только если сами будут привозить свои товары в Испанию и там их продавать, а не прибегать в этих целях к услугам Англии и Голландии96 [Там же. Д. 270. Л. 7; Д. 269. Л. 97-98].
В начале 1767 г. Кабацкий был готов вместе с Реем выехать в Россию, чтобы убедить русских купцов в выгодности для них торговли с Испанией. «Мы ласкаем себя, что они, давши нам во всем веру, возьмут другие мысли о Гишпанском торгу», - писал он в Петербург97 [Там же. Д. 270. Л. 7]. Однако в конце того же года Кабацкому, совершившему какие-то «непорядочные поступки», пришлось выйти из компании и покинуть Кадис.
Тем временем Бранденбург продолжал свою деятельность, в осуществлении которой исполнение его консульских обязанностей сочеталось с проявлением личной деловой активности. В середине октября 1767 г. он докладывал в Петербург о правах, которыми пользовались в Испании российские подданные, чей юридический статус отличался от положения уроженцев государств (Англия, Голландия, Франция, ганзейские города), связанных с испанским королевством специальными договорами, предоставляющими их подданным особые привилегии. При этом консул подчеркивал, что русские суда могут без ограничений заходить во все порты Испании, а купцы селиться там для ведения торговли с любой страной, за исключением Америки («кроме Индий»). В том же году он обратился к Коммерц-коллегии с просьбой объявить всем купцам и судовладельцам, желающим «торг в Гишпанию производить», чтобы они отправляли свои корабли из России в июле или августе, дабы не подвергать их опасности штормов, обычно бушующих в Северном море осенью. 15 ноября 1767 г. коллегия определила довести эту информацию до сведения заинтересованных лиц98 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 592. Л. 10-11, 13; Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. II. С. DCXXXII-DCXXXIII; ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 143. Л. 15-16].
Однако русские коммерсанты не реагировали на призывы к развитию непосредственной торговли с Испанией. Ни сообщения о большом спросе в этой стране и ее американских колониях на российские товары, ни убедительные аргументы о выгоде прямой торговли с пиренейской монархией, ни доводы в пользу прибыльности импорта в Россию испанской и колониальной продукции на собственных судах не находили отклика. Касаясь неудачных попыток Бранденбурга и Рея найти партнеров в России, Комиссия о коммерции летом 1770 г. констатировала, что «ни один купец к ним не ответствовал, а многие призыв их и в смех обращали»99 [Чулков М. Д. Историческое описание российской коммерции при всех портах и границах от древних времен до ныне настоящего. М., 1786. Т. 4, кн. 5. С. 577. Малоэффективной оказалась и деятельность другой русской торговой фирмы, основанной в 1772 г. в Кадисе неким Георгом Вейдлингом].
Главной причиной бесплодности энергичных усилий консула во второй половине 60-х годов крупный знаток экономической истории В. А. Уляницкий резонно считает «инертность русского купечества и невежество последнего относительно приемов и условий иностранной торговли». Разумеется, немалое значение имела, видимо, и тогдашняя слабость российского торгового флота, который находился еще в зачаточном состоянии и испытывал, в частности, ощутимую нехватку океанских судов100 [Следует заметить, что и военно-морской флот пришел к тому времени в упадок. Если в 1733 г. Россия имела на Балтике 37 линейных кораблей и 15 фрегатов, то в 1757 г.- всего 27 линейных кораблей и 8 фрегатов, «причем состояние их было удручающим» (Анисимов Е. В. Указ. соч. С. 50)]. Но, как справедливо замечает цитированный выше автор, «русские купцы имели возможность отправлять свои товары на иностранных судах, если бы только они имели какое-либо желание к этому. Но дело именно в том, что у них не было к этому ни желания, ни понимания необходимых для успешной внешней торговли условий». В итоге, по данным петербургской таможни, с 1767 по 1771 г. из столичного порта не отплыло в Испанию ни одного русского судна, а оттуда прибывал в Петербург в среднем всего лишь один корабль в год101 [Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 338, 336].
Не добившись успеха, Бранденбург для налаживания непосредственной торговли с Россией направил туда своего компаньона Рея. Прибыв в середине 1768 г. в Петербург, Рей в течение полутора лет пытался убедить местных купцов вывозить свои товары в Кадис, однако безрезультатно. В конечном счете он пришел к выводу, «что хотя российские продукты могли бы быть к пересылке в Гишпанию способными, яко то наипаче полотны, отправляемые в Америку; но оные в выработывании своем меры и качества имеют такой недостаток, который до тех пор не исправится, пока российские купцы из самого опыта не увидят необходимую в том надобность, что и быть должно не вдруг, но мало-помалу». Поэтому, чтобы постепенно приохотить русских купцов к торговле с Испанией, он в начале 1770 г. просил Екатерину II разрешить в течение 20 лет ежегодно вывозить туда по 15 грузов досок и деревянных брусьев102 [Чулков М. Д. Указ. соч. Т. 4, кн. 5. С. 564-565; 567].
30 июня 1773 г. Бранденбург послал в Коммерц-коллегию обстоятельную реляцию, содержавшую подробные сведения о товарообороте между Испанией и ее американскими владениями. По его оценке, стоимость годовой добычи золота и серебра в Перу и Мексике составляла 54 млн пиастров, из которых в метрополию поступало около 26 млн (в том числе до 4 млн контрабандой), а примерно 4 млн расходовались на строительство кораблей, фортификационные работы и прочие нужды в Гаване, Санто-Доминго, Пуэрто-Рико и Маниле. Кроме того, в Испанию доставлялась различная продукция из Лимы, Буэнос-Айреса, Веракруса, Картахены, Гватемалы, Гондураса, с островов Вест-Индии и др. на общую сумму до 12 млн пиастров. Таким образом, в целом размер поступлений из Америки в денежном выражении не превышал, по мнению консула, 38 млн пиастров. Из них после оплаты закупаемых иностранных товаров, за вычетом расходов на военные нужды, выполнение внешнеполитических обязательств и иные статьи, «денежная казна в Испании действительно не больше как одним миллионом ежегодно умножена быть может... Чего ради доказательно есть, что естли Испания не изобретет посредств ко умножению денежной казны, то она, не взирая на все ее получаемые из Индии богатства, безпрестанно недостаток в деньгах имеет...». Анализируя причины скудости доходов Испании, Бранденбург пришел к выводу, что государство ежегодно теряет по меньшей мере 12 млн вследствие хищений на золотых и серебряных рудниках, а также контрабандной торговли англичан, голландцев и французов103 [ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 143. Л. 3-5, 8-9].
В этой связи консул, утверждая, что финансовое положение Испании могла бы поправить закупка вместо дорогих голландских, английских, итальянских, прусских, польских товаров более дешевых и высококачественных российских, настойчиво рекомендовал развивать торговлю с Россией. Он предлагал значительно расширить ассортимент ввозимой оттуда продукции, доставляя ее на испанских судах, следующих обратным рейсом на родину. Наиболее целесообразным с точки зрения обоюдной выгоды и оптимального соотношения спроса и предложения ему представлялось увеличение российского импорта в Испанию: бумаги, стали, железа104 [Сталь и железо в больших количествах вывозились из Кадиса в Вест-Индию, где находили широкое применение. Напомним, что уровень производства в металлургической промышленности России к тому времени заметно возрос. Так, выплавляя в 1740 г. 25 тыс. т чугуна, она уже тогда обогнала Англию, в 1760 г. выплавка достигла 60 тыс. т, а к 1780 г. увеличилась до 110 тыс. против 40 тыс. в Англии (см.: Анисимов Е. В. Указ. соч. С. 44). Вывоз железа, составлявший в 1762 г. 1158 тыс. пудов, в 1773 г. достиг 2744 тыс. пудов, т. е. возрос почти в 2,4 раза (Покровский С. А. Указ. соч. С. 130. См. также: Некрасов Г. А. Указ. соч. С. 202)], полотна, парусного полотна, белого воска, равендука. «Сии товары, - указывал Бранденбург, - суть самые те, кои б отвоз российских продуктов умножить и хороший баланц для государства доставить могли. Испанцы же равномерно чрез то к продолжению вновь начатого торгу возбуждены б были, да и Россия могла б, так как и другие нации, в производимом в Вест-Индию торгу участие иметь»105 [ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 143. Л. 13].
Год с лишним спустя российский посланник в Мадриде С. С. Зиновьев, представляя в Коллегию иностранных дел свои соображения по поводу развития русско-испанской торговли, приложил справку о внешней торговле Испании, составленную на основе упомянутой выше реляции Бранденбурга. Изложив содержание этого документа, он высказал мнение, что развитию Непосредственной торговли двух стран способствовали бы учреждение дополнительных российских консульств в других испанских портах, помимо Кадиса, основание торговых фирм, поощрение деятельности русских купцов, предоставление кредитов испанским коммерсантам, снижение таможенных тарифов и т. д. Важное значение имела бы поставка полотняных изделий российского производства, «а наипаче самых дешевых полотен, которые выроботаются в России и отпускаются в Америку... Мнится мне, что может Россия дойти до того, чтоб овладеть оною пребыточною частию в торговле Гишпанской»106 [РИ. С. 248].
Несколько ранее посланник доложил в Петербург, что некоей компании в провинции Бискайе предоставлена привилегия на снабжение парусами всего испанского флота. Выражая сомнение в способности этой компании в ближайшее время справиться со своей задачей, он высказал предположение, что через несколько лет «не будет уже нужды покупать парусы у чужестранных... Сообщая Вам о сем, почитаю сие дело стоющее уважения для торговли Российской»107 [ЦГАДА. ф. 1261. Оп. 6. Д. 169. Л. 1].
В конце 1777 г. в Коммерц-коллегию поступил «репорт» Бранденбурга, где указывалось, что голландцы ежегодно привозят в Кадис и Севилью из прибалтийских портов Выборга, Нарвы и Фридрихсгама до 50 грузов по 200 ластов российского теса каждый, а обратным рейсом доставляют в эти порты испанскую соль. Подобная посредническая торговля дает голландским коммерсантам 400 тыс. руб. чистой прибыли в год. Россия же получает за свои доски не более 200 тыс. руб., которые полностью расходуются на оплату импортируемой соли. Между тем если бы русские купцы сами экспортировали тес в Кадис и Севилью и вывозили оттуда соль на собственных судах, то их доходы составили бы на 600 тыс. руб. больше, а соль обходилась бы им не дороже 50 тыс. руб. Если же российские корабли снабжали бы досками всю Испанию, Португалию, Францию и другие средиземноморские государства, то сумма прибыли возросла бы во много раз. В случае налаживания такой торговли она, по мнению консула, вероятно, постепенно распространилась бы и на другие товары, как, например, парусину, железо, холст, юфть и т. п. Лучше всего, считал он, отправить тес из Выборга весной, «потому что всякому тёсу цены в Кадисе выше всего бывают в июле месяце». При возвращении судов в Россию можно нагрузить их солью и винами. Бранденбург выражал уверенность, что «зачин такого предприятия много русских купцов согласит к продолжению оной торговли»108 [Там же. Д. 269. Л. 1].
В недатированной записке (составленной, судя по всему, на рубеже 70-х и 80-х годов) консул, отмечая увеличение в Испании спроса на полотна, «как для внутреннего ее употребления, так и для употребления в Индийских ее владениях», сетует, что лишь малая их часть закупается в России, ибо качество и размеры производимой там продукции не соответствуют испанским стандартам. Между тем российские предприниматели вполне могли бы, по его словам, за короткий срок освоить изготовление полотен требуемых кондиций и ежегодно поставлять в Испанию этих товаров на сумму 5-6 млн руб., т. е. примерно половину нужного количества109 [Там же. Ф. 397. Оп. 1. Д. 278. Л. 79-80].
Высоко оценивая разнообразную деятельность Бранденбурга, В. А. Уляницкий отметил, что он «должен быть отнесен по своей энергии, толковости и ревности к исполнению возложенных на него консульских обязанностей к числу наиболее выдающихся деятелей в ряду русских консульских агентов XVIII века» 110 [Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 346-347].
Высказывавшиеся российскими дипломатами в Испании в реляциях и донесениях 60-70-х годов соображения в пользу целесообразности развития торговли между двумя странами дополнялись сведениями о законодательной и административной деятельности мадридского правительства, последних политических событиях и слухах, придворных новостях, состоянии испанского флота и т. п. Регулярно присылались данные о прибытии в Кадис из американских портов Веракруса, Картахены, Гаваны, Ла-Гуайры, Кальяо, Буэнос-Айреса флотилий и отдельных кораблей, доставлявших в метрополию золото, серебро, деньги в звонкой монете (пиастры)111 [Значительную долю поступавших наличных денег и благородных металлов составляла королевская пятина (quinlo Real) - взимавшаяся в пользу короны пятая часть стоимости добытых драгоценных металлов, сокращенная в 1768 г. до 1/10], различные колониальные товары (сахар, какао, табак, хлопок, кожи, кошениль, индиго, ваниль и пр.), а также информация об испанских караванах судов, отправлявшихся в Америку. В большинстве случаев эти донесения содержали сообщения о дате прибытия в Кадис или отплытия оттуда очередной флотилии, ее составе, стоимости перевозимых товаров и их подробный реестр. Изредка давалось более обстоятельное описание ассортимента доставляемых и отправляемых грузов с указанием цен и размеров прибыли 112 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 271. Л. 13-14; Д. 289. Л. 58-59; Д. 298. Л. 4, 36; Д. 321. Л. 130; Д. 336. Л. 11, 27; Д. 351. Л. 34, 36-38; Д. 358. Л. 194; Д. 362. Л. 27, 78; Д. 380. Л. 3, 74, 76, 90, 92; Д. 381. Л. 75, 79, 95; Д. 598. Л. 1, 35 и др.; Д. 601. Л. 4-5; 8-9; Д. 606. Л. 1, 5, 21, 23].
Значительное место в депешах тех лет, поступавших в Петербург из Мадрида, занимали вести о событиях в Испанской Америке: назначении вице-королей и губернаторов, волнениях в Гаване и Кито, задержке флотилии в Веракрусе в связи с появлением в Мексиканском заливе британских военных судов, о жестоком подавлении восстания в Новой Испании виситадором Гальвесом, антииспанских выступлениях в Западной Луизиане, сосредоточении войск под командованием генерал-лейтенанта О'Рейли с целью подчинения власти Испании территории к западу от р. Миссисипи, столкновениях между французским и испанским населением на о-ве Гаити, об объединении северных провинций Новой Испании, захваченных после середины XVI в., в отдельный военный округ (comandancia general), об упадке торговли испанских колоний в Америке с метрополией и т. д. Из Кадиса в конце августа 1777 г. дошли сведения о количестве испанских военных кораблей, базирующихся в гаванях Буэнос-Айреса, Веракруса, Гаваны, Кальяо, Картахены, и численности их экипажей 113 [Там же. Д. 271. Л. 65, 69, 102-103; Д. 288. Л. 152; Д. 307. Л. 21-22; Д. 313. Л. 19-20, 129; Д. 314. Л. 35; Д. 600. Л. 1, 3-4; Д. 351. Л. 33; Д. 362. Л. 74; Д. 381. Л. 225; Д. 604. Л. 7-11].
Наибольшее внимание уделялось в тот период соперничеству Испании и Португалии в Южной Америке, обусловленному столкновением их интересов на субконтиненте, главным образом в бассейне Рио-де-ла-Платы. Предметом ожесточенных территориальных споров, зачастую перераставших в военные конфликты, являлись прежде всего область Риу-Гранди-ди-Сан-Педру (впоследствии Риу-Гранди-ду-Сул) на крайнем юге Бразилии, Нова Колония-ду-Сакраменту, основанная в 1680 г. португальцами на северном побережье эстуария, напротив Буэнос-Айреса, и земли семи бывших иезуитских миссий по левому берегу Уругвая 114 [Иезуиты были изгнаны оттуда в 1768 г. в соответствии с указом испанского короля Карла III].
Несмотря на то, что согласно Мадридскому «договору о границах» 1750 г., испанцы в обмен на Колонию-ду-Сакраменту согласились признать португальскими владениями не только Риу-Гранди и территорию семи редукций, но также Гуайру и спорный район севернее 21-й параллели, противоречия между обоими иберийскими государствами не были устранены. После непродолжительной паузы борьба возобновилась, и 12 февраля 1761 г. Мадридский договор был аннулирован: Португалия возвратила себе Колонию-ду-Сакраменту, но ей пришлось отказаться от прежних приобретений. Уже в 1762 - 1763 гг. затяжная конфронтация двух пиренейских монархий дала новую вспышку военных действий. В середине 60-х годов российский посланник в Мадриде доносил в Петербург о португальских притязаниях на владения Испании, расположенные между Бразилией и Парагваем 115 [Coleccion completa de los tratados, convencioncs, capitulaciones, armisticios у otros actos diplomaticos de todos los Estados de la America Latina. P., 1862. T. 2. P. 244-260; Tratados, convenios у declaraciones de paz у de comercio / Ed. A. del Cantillo. Madrid, 1843. P. 467-468; АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 270. Л. 37-39].
Менее года спустя князь С. В. Мещерский, находившийся с секретным поручением в Лиссабоне, внимательно следя за ходом событий в Южной Америке, сообщил первоприсутствующему в Коллегии иностранных дел Н. И. Панину: «Между здешним и мадритцким двором происходят великие несогласия, по притчине колонии, называемой Рио-Гранде». Он систематически докладывал о сосредоточении войск, отправке их за океан и других военных приготовлениях как в самой Португалии, так и в Испании и Бразилии. Реляции, отправленные императрице во второй половине 1767 г. из Мадрида, содержали подробные сведения о нарастании боевых операций в районе бразильско-парагвайской границы 116 [АВПР. Ф. СРП. On. 72/5. Д. 43. Л. 15; см. также: Л. 18; Д. 41. Л._7-8; Д. 43. Л. 18; Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 299. Л. 208-209, 235; Д. 300. Л. 1-2, 21].
В последующие годы противоборство двух колониальных держав в Южной Америке продолжалось с переменным успехом. Некоторые земли, являвшиеся яблоком раздора между враждующими сторонами, неоднократно переходили из рук в руки. Вооруженные столкновения, вызванные в большинстве случаев активизацией действий португальцев, в 70-х годах XVIII в. участились, что побудило противников принять соответствующие меры. Осенью 1770 г. Штакельберг неоднократно доносил о направлении в Америку дополнительных воинских контингентов. Об отправке за океан войск, кораблей, оружия и боеприпасов систематически докладывал в Петербург генеральный консул России в Лиссабоне И. А. Борхерс. «Пока не будет официального соглашения между этими двумя державами, которое установило бы границы их владений в Америке, - подчеркивал он, - нельзя надеяться на прочный мир в этой стране» 117 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 321. Л. 151, 160, 170-171; Ф. СРП. Оп. 72/5. Д. 230. Л. 57; Д. 231. Л. 5-8, 11, 16, 24, 58, 60; Д. 233. Л. 19-20; Д. 234. Л. 13, 21, 34, 36, 56; Д. 240. Л. 9-12, 15, 62; Д. 242. Л. 10, 63].
Посылая в российскую столицу информацию об испано-португальских распрях, посланник в Мадриде С. С. Зиновьев в отличие от Борхерса не ограничивался простым изложением фактов. Сообщая последние новости, касавшиеся положения в Южной Америке, тайных намерений обеих сторон, военных приготовлений мадридского правительства 118 [Подробный обзор испано-португальского конфликта был дан им, в частности, поздней осенью 1774 г., см.: Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 351. Л. 140-141, 164-16], вдумчивый и наблюдательный дипломат анализировал причины и закулисные факторы, определявшие ход событий.
Так, наступательный характер политики лиссабонских властей, направленной на захват и колонизацию спорных территорий Бразилии и Рио-де-ла-Платы, а также относительную сдержанность Испании в этом вопросе Зиновьев не без оснований связывал с позицией Англии. Вплоть до середины 70-х годов он в своих донесениях не раз отмечал, что сент-джеймский кабинет, опасавшийся, как бы его страна не оказалась втянутой в войну с Испанией и ее союзницей Францией на стороне Португалии, предпочитал мирное урегулирование противоречий между пиренейскими государствами, причем готов был выступить в качестве посредника 119 [См.: Там же. Л. 100, 106, 120].
Вместе с тем британское правительство не упускало возможности намекнуть при случае, что не намерено дать в обиду младшего партнера, и это явно производило соответствующее впечатление при испанском дворе. Излагая заявление английского посланника в Мадриде первому министру Испании относительно того, что Англия не допустит ущемления интересов дружественной ей Португалии на Американском континенте, дипломатический представитель России добавлял: «Сколь маркиз Гримальдий от оных аглинского посла выговоров ни горячился, но притом в нем приметна была довольная трусость; он уверял его сильным образом и именем его величества, что не токмо все вооружения перестанут, но и отправлены будут в Бонасаирес повеления, чтобы не делать никаких притеснений португальским колониям» 120 [Там же. Л. 166 об.-167. См. также: Д. 358. Л. 168] .
Однако изменение международной обстановки в связи с началом вооруженной борьбы английских колоний в Северной Америке за независимость не замедлило оказать существенное влияние на ситуацию в Южной Америке. После первых же неудач англичан в боях у Конкорда и Лексингтона, при Банкер-Хилле, и открытия II Континентального конгресса (апрель-июнь 1775 г.), стало ясно, что какое-либо активное вмешательство Англии в южноамериканские дела в создавшихся условиях исключено. А без военной поддержки своей могущественной покровительницы предоставленная самой себе Португалия не имела шансов на успех. Поэтому от нее можно было ожидать теперь, по мнению С. С. Зиновьева, большей уступчивости. Информируя Н. И. Панина о жалобах Гримальди британскому посланнику на уклончивое поведение главы португальского министерства маркиза Помбала, русский дипломат констатировал: «Положение Англии Вашему сиятельству более моего известно, и надежно, что, не упуская времени, господин Помбал принужден будет поскромнее нынешнего поступать». Неделю спустя он доносил, что прибывший из Лиссабона курьер привез известие о желании тамошнего правительства «начать порядочные переговоры по делам брезилским, что ж касается до неприятельских действий, то немедля посланы будут по сему приказы» 121 [Там же. Д. 358. Л. 216, 220].
Тем не менее, вопреки ожиданиям столкновения в Южной Америке не прекращались. Пользуясь своим военным превосходством в районе конфликта, португальцы продолжали проявлять активность. «Что же касается до Брезилии, - писал российский посланник весной 1776 г. из Аранхуэса, - то Гишпания и помышлять в сие время не может поставить себя против Португалии в равное состояние. Военные там португальские силы считаются до восьми тысяч, Гишпания же не более имеет во всей Брезилии, как три тысячи и в самом дурном состоянии, как войска, так и крепости» 122 [Там же. Д. 362. Л. 60] .
Обострение соперничества иберийских держав на южноамериканском субконтиненте усугублялось быстрым ростом масштабов контрабандной торговли португальцев на Рио-де-ла-Плате, подрывавшей испанскую колониальную монополию в этом регионе. При создавшемся положении в правящих кругах Испании усилилось стремление воспользоваться благоприятным моментом (поскольку у Англии были связаны руки вследствие восстания ее американских колоний) для нанесения сокрушительного удара Португалии с целью ослабления ее позиций в Западном полушарии. В пользу подобного образа действий выступали влиятельные политические силы во главе с наследником престола принцем Астурийским и вновь назначенным министром по делам Индий Хосе де Гальвесом. Под их давлением мадридское правительство, хотя сам Гримальди и поддерживавший его Карл III предпочли бы мирное урегулирование разногласий с Португалией, приступило к снаряжению экспедиционного корпуса для переброски за океан 123 [Там же. Л. 93, 95, 100-101, 109, 110-111, 117; Д. 365. Л. 1-2].
В разгаре этих приготовлений Континентальный конгресс принял 4 июля 1776 г. историческую Декларацию независимости.
Полный и окончательный разрыв восставших британских колоний с метрополией, сделавший положение последней еще более затруднительным, способствовал форсированию военных усилий Испании. Важным шагом в этом направлении стало создание в Южной Америке вице-королевства Рио-де-ла-Платы, в состав которого вошел ряд провинций данного региона. «Сим новым учреждением, - указывал российский посланник, - думают лучше управлять тамошними народами и от земель получить более нынешнего прибыли. По сей год сии провинции собственным своим доходом пробавляться еще не могли, и вицеройство Перувианское принуждено ежегодно пересылать великие суммы на содержание войска и администрации» 124 [Там же. Д. 362. Л. 120-121]. Не в меньшей степени объединение испанских колониальных владений бассейна Рио-де-ла-Платы в более крупную военно-административную единицу было продиктовано намерением сконцентрировать все силы, чтобы обеспечить интересы Испании, а особенно пресечь проникновение португальских контрабандных товаров.
К тому же решимость мадридского правительства перейти к более энергичным действиям в Новом Свете подкреплялась пониманием того, что в настоящих условиях нечего бояться вмешательства Англии в распри двух пиренейских государств. О тогдашнем отношении сент-джеймского кабинета к угрозе войны между ними наглядно свидетельствуют донесения российского поверенного в делах в Лондоне В. Г. Лизакевича. Еще в конце лета 1776 г. он отмечал уверенность британских правящих кругов в том, что «происшедшее недавно между мадритским и лиссабонским двором несогласие... вскоре полюбовно соглашено будет к удовольствию участвующих обоих дворов и взаимных оных союзников». А всего три месяца спустя дипломат наблюдал уже совсем иную картину. «Восставшие между Гишпаниею и Португалиею споры, - доносил он в Петербург поздней осенью того же года, - весьма беспокоют здешний двор, наипаче при нынешнем оного затруднительном положении, когда, с одной стороны, Гишпания немного уважать может всякое оного в деле ее с Португалиею участие, а с другой - и сия последняя держава, полагаясь более на войско свое в Брезиле, знатно теперь превосходное соперников их тамо силам, и предвидя понудительный для Англии интерес защищать ее на случай нападения иногда на оную от гишпанцев в Европе, никакой податливости не оказывает к жадно желаемому здесь полюбовному притязаний своих соглашению» 125 [Там же. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 274. Л. 148, 209-209 об.].
В этой связи кабинет Ф. Норта, по словам В. Г. Лизакевича, предупредил лиссабонское правительство, что «если нынешнее оного с Гишпаниею несогласие произведет между обоими нациями войну в Америке или же и в Европе, то чтоб португальское министерство ни мало не полагалось на соучастие в оной Великобритании или же на какое-либо отсюда войском или флотом вспоможение» 126 [Там же. Л. 210 об.-211].
Однако, воздерживаясь от крупных наступательных операций в Бразилии и на Рио-де-ла-Плате, португальцы вопреки обещаниям Помбала не проявляли признаков подлинной готовности к уступкам и продолжали удерживать захваченные ими ранее укрепления. К концу октября 1776 г. снаряжение военной экспедиции в Америку было в основном завершено. Еще в сентябре российский консул в Кадисе доложил о сосредоточении в порте 20 военных кораблей и войск численностью 9400 человек под командованием вице-короля Рио-де-ла-Платы Педро де Севальоса 127 [Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 603. Л. 13-14].
В середине ноября армада, включавшая еще и 96 транспортных судов, отплыла из Кадиса. Следует заметить, что, донося об этом в столицу империи, Бранденбург точно указал, где именно испанцы нанесут первый удар. Как он и предвидел, испанский флот, достигнув в феврале 1777 г. берегов Нового Света и продолжая плыть в юго-западном направлении, подошел к о-ву Санта-Катарина близ юго-восточного побережья Бразилии. Без боя овладев островом, экспедиция двинулась к Сан-Педру-ду-Риу-Гранди, но из-за сильной бури вынуждена была изменить маршрут и высадилась в Монтевидео, откуда войска Севальоса повели наступление на Колонию-ду-Сакраменту. Изгнав оттуда португальцев и очистив от них восточный берег Рио-де-ла-Платы, они готовились перенести боевые операции на территорию капитанства Риу-Гранди-ди-Сан-Педру, когда получили из Мадрида приказ о прекращении военных действий ввиду перемирия между Испанией и Португалией 128 [Там же. Л. 19; Д. 368. Л. 89-90, 91-94, 97-98, 119, 127, 129, 133-134, 139. См. также: Ф. СРП. Оп. 72/5. Д. 242. Л. 63, 67-68] .
Перемены на Пиренейском полуострове последовали за кончиной Жозе I и вступлением на португальский престол его дочери Марии I (24 февраля 1777 г.), сопровождавшимися падением всесильного министра Помбала, политика которого привела к международной изоляции монархии Браганса. Потерпев серьезное поражение в Южной Америке, лиссабонский двор, желая примирения и сближения с соседним государством, готов был пойти на уступки и отказаться от некоторых территориальных претензий. Уже в мае 1777 г. начались переговоры об урегулировании спора о границах американских колоний обеих держав, а в июне Зиновьев сообщил, что стороны пришли к соглашению о перемирии 129 [Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 368. Л. 110. См. также: Ф. СРП. Оп. 72/5. Д. 243. Л. 3].
1 октября 1777 г. в Сан-Ильдефонсо был подписан договор, базировавшийся на сравнительно мягких для Португалии условиях: фиксируя в основном демаркационные рубежи, установленные в 1750 г., он закрепил ее права на Риу-Гранди, о-в Санта-Катарина, Гуайру и области севернее 21-й параллели. Колония-ду-Сакраменту и бывшие редукции по восточному берегу Уругвая признавались испанскими владениями. Португальцы отказались от каких-либо притязаний на Филиппинские, Марианские и другие острова в Тихом океане. Согласно дополнительному «акту Пардо» 130 [Пардо - королевский замок в окрестностях Мадрида] от 24 марта 1778 г., подтвердившему положения договора Сан-Ильдефонсо, Португалия, кроме того, уступила Испании о-ва Фернандо-По и Аннобон в Гвинейском заливе, разрешила свободную торговлю на побережье Гвинеи 131 [См.: Tratados, convenios у declaraciones... P. 537-544, 547-552; АВПР. Ф. СРП. Оп. 72/5. Д. 243. Л. 35, 43].
Еще за несколько месяцев до этого российский посланник доложил из Мадрида о намерении вице-короля Севальоса направиться в Буэнос-Айрес и приступить к организации нового вице-королевства Рио-де-ла-Платы, а в июле 1778 г. часть находившейся в том районе испанской эскадры (4 линейных корабля с 2400 солдат на борту) вернулась в Кадис 132 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 380. Л. 1; Д. 606. Л. 27].
В начале 70-х годов дипломатические и консульские представители России в Испании систематически доносили в Петербург о всех перипетиях англо-испанского конфликта из-за принадлежавших пиренейской монархии Мальвинских (Фолклендских) островов - архипелага в юго-западной части Атлантического океана на расстоянии примерно 600 км к востоку от юго-восточного побережья Патагонии. Ситуация там обострилась после основания в середине 60-х годов XVIII в. на одном из мелких островков архипелага британского селения Порт-Эгмонт. В августе 1770 г. российский посланник в Мадриде сообщил в Петербург об отправке из Буэнос-Айреса к Мальвинам трех фрегатов для изгнания англичан. В дальнейшем он и консул в Кадисе, а также генеральный консул в Лиссабоне Борхерс регулярно докладывали о ходе событий и военных приготовлениях мадридского правительства вплоть до заключения англо-испанского договора (январь 1771 г.), согласно которому признавался суверенитет Испании над островами, а сент-джеймский кабинет добился согласия испанцев на постепенный вывод вооруженных сил, переброшенных на Мальвины с Рио-де-ла-Платы, в течение трех лет 133 [Там же. Д. 321. Л. 144-146, 154, 180-181, 186-187; Д. 596. Л. 60, 64, 68; Ф. СРП. Оп. 72/5. Д. 218. Л. 45, 63, 76; Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 325. Л. 7; Д. 336. Л. 1].
К концу 70-х годов в донесениях из Мадрида большое внимание стало уделяться дальнейшему смягчению режима торговли между Испанией и ее американскими колониями, инициатором которого считался прежде всего министр по делам Индий Хосе де Гальвес, занявший этот пост 20 (31) января 1776 г. Доложив на следующий же день о состоявшемся назначении, С. С. Зиновьев уже через неделю поспешил отправить в Петербург биографические данные о новом главе «департамента американского». По его мнению, «нельзя было лучше сыскать человека для приведения в порядок дел сего департамента. Между прочими его знаниями из главных то, что был он несколько лет на месте и получил о Америке нужные сведения». Важнейшая причина столь положительного отношения русского дипломата к руководителю колониального ведомства заключалась, вероятно, в том, что он ожидал от него полной или частичной отмены жесткой регламентации заморской торговли. «Думают, - указывал посланник, - возобновит он проект многих бывших министров о уничтожении торговли флотами в Америке, но дозволит торговать всем подданным Гишпанским из всех генерально портов здешней короны во все части Америки во всякое время по соизволению купцов» 134 [Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 362. Л. 7, 13 об.-14].
Надежды Зиновьева оправдались, и в 1778 г. он имел возможность приложить к своим очередным депешам печатные тексты «Правил и тарифов свободной торговли Испании и Индий» (el Reglamenty Aranceles Reales para el comercio libre de Espania у las Indias), изданных Карлом III 2 февраля, а также дополнений к этому положению, датированных 12 октября. Указанные документы декретировали распространение «свободы торговли» на 13 испанских и 22 американских порта, включая перуанские, чилийские и Буэнос-Айрес. В начале 80-х годов российское правительство было поставлено в известность об аннулировании монопольных прав Королевской Гипускоанской компании в Каракасе на снабжение Венесуэлы европейскими товарами и вывоз венесуэльского какао в метрополию. «Решено дозволить полную в провинцию Каракас торговлю всем подданным Гишпанским», - говорилось в донесении 135 [Там же. Д. 380. Л. 19, 21-24, 273, 293, 295-325; Д. 396. Л. 44. В дальнейшем последовало уведомление о предстоящей полной ликвидации Каракасской компании, поскольку «здешний двор, не получая никакой от производимой ею торговли, кроме убытков, выгоды, намерен учредить оную в другом месте» (Там же. Д. 421. Л. 49)].
Определенные усилия с целью развития торговых связей с Россией предпринимались в рассматриваемый период и с испанской стороны. Толчком к некоторой (впрочем, весьма незначительной) активизации торговли с великой северной державой послужили меры петербургского правительства по стимулированию ввоза вин из Испании. Упоминая об этих акциях, следует иметь в виду, что в то время вина составляли довольно существенную статью российского импорта, где преобладали предметы роскоши и потребления имущих классов 136 [В 1758-1760 гг. они достигали 67% всего объема российского ввоза из европейских стран. См.: Покровский С. А. Указ. соч. С. 105].
Учитывая это обстоятельство, Комиссия о коммерции, обсуждая в 1766 г. переданный ей сенатом проект нового таможенного тарифа и установив пошлину на ввозимые из-за границы вина в размере 100% их стоимости, рекомендовала взимать с испанских и португальских вин только 40%, т. е. по 18 руб. с оксофта137 [Оксофт - принятая в XVIII в. мера для спиртных напитков иностранного происхождения, равная 18 ведрам или примерно 221,4 л.]. Однако Екатерина II сочла такую «сбавку» недостаточной и 12 августа того же года повелела комиссии «португальские и ишпанские вина пошлиною гораздо облегчить», облагая привезенные прямо из пиренейских государств самими испанцами и португальцами на их собственных кораблях лишь 10%-ной, а доставленные прочими иностранными купцами - 50%-ной пошлиной. На основании высочайшего указа комиссия установила размер пошлин соответственно в сумме 4 руб. 50 коп. и 22 руб. 50 коп. с оксофта, что и было отражено в новом таможенном тарифе, обнародованном 1 сентября 1766 г. и вступившем в силу 1 марта следующего года 138 [ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 100. Л. 1. Напомним, что пошлина на французские вина, ввозившиеся непосредственно из Франции, превышала в то время 15 руб. с оксофта (ПСЗРИ. Т. 45. Книга тарифов. 1. Тарифы по европейской торговле, отделение 1-е. С. 15)].
Результаты не заставили себя долго ждать, причем значительную роль в оживлении торговых отношений с Россией сыграл испанский купец Фелипе Чоне 139 [Chone - в русских документах и литературе транскрибировался - Шоне] - в русских документах и литературе транскрибировался - Шоне. из Бильбао. Уже весной 1767 г. он отправил в Петербург судно с партией вин, а год спустя заключил с морским министерством контракт на поставку русской пеньки. Эта коммерческая сделка сулила, по мнению российского посланника в Мадриде, большие выгоды империи Екатерины II, так как «поможет устранить всеобщее представление, будто одни англичане имеют право торговать в России, и позволит посредством конкуренции установить равновесие цен». Штакельберг полагал также, что Чоне может быть очень полезен в деле закупки в Испании пиастров для России, что предписывалось посланнику императорским рескриптом от 31 декабря 1767 г. В мае 1768 г. баскский коммерсант выехал в Петербург, чтобы собрать информацию о состоянии российской торговли, закупить пеньку, мачтовый лес, парусное полотно, доски. В конце того же года мадридский двор, желая стимулировать ввоз пеньки и льна из России, принял решение снизить таможенные пошлины на эту продукцию при транспортировке ее на российских или испанских судах 140 [РИ. С. 205; АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 307. Л. 165-166, 170-171, 201; Schop Soler A. M. Op. cit. S. 197-198].
10 июня 1769 г. Чоне представил Коммерц-коллегии записку о восстановлении прямых торговых связей между Россией и Испанией. Подчеркнув, что последняя может снабжать Российскую империю «как из Индейских и Американских ее земель получаемыми, так и в самой Гишпании вырастаемыми продуктами», он уточнил, что в их число входят пиастры, шелк, шерсть, масло деревянное, изюм, пряности, красящие вещества, вина, соль и прочие «всякие овощи и товары», которые сейчас Россия получает из вторых, третьих или даже четвертых рук. Между тем она имеет возможность приобретать их гораздо дешевле непосредственно у испанцев. Касаясь потребности петербургского правительства в пиастрах, баск изъявлял готовность обеспечить регулярный ввоз необходимой суммы 141 [Чулков М. Д. Указ. соч. Т. 4, кн. 5. С. 517-519, 522-524].
Россия же могла бы поставлять Испании пеньку, лен, а в дальнейшем также мачтовый лес, доски и планки, полотна, смолу, воск, говяжье сало, кожи и пр. В частности, Чоне просил разрешить ему ежегодно вывозить три-четыре корабельных груза досок. Весьма перспективным он считал экспорт российских полотен в испанские порты, «особливо в Кадикс, где складываются все таковые товары, кои в находящиеся в Индии и Америке Гишпанские владения назначены суть, и сия ветвь торговли может в краткое время весьма процвести» 142 [Там же. С. 521-522] .
Мы не знаем, какова была реакция с русской стороны на эти предложения, но во всяком случае коммерческая деятельность Чоне в России продолжалась, и в 1771 г. в Петербурге была учреждена первая испанская купеческая контора (Чоне и Сото), а в 1773 г. - еще одна, основанная барселонским купцом Франсиско де Мильянсом. В том же году в Петербург для активизации испанской торговли и судоходства в российских портах был послан молодой каталонец Антонио де Коломби, который вскоре основал третью контору, занимавшуюся преимущественно поставкой испанских вин в Россию. По сведениям Коммерц-коллегии, представленным 26 мая 1775 г., эти фактории ежегодно отправляли в Испанию товары местного происхождения «на довольно знатные суммы» 143 [Schop Soler A. M. Op. cit. S. 199-200; Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 336; ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 193. Л. 1].
Постепенно стал возрастать объем испанского импорта в Россию. Если за 1758-1761 гг. в Петербург прибыли из Испании в общей сложности всего три торговых судна, то в 1767-1771 гг. ежегодно приходило по одному кораблю (согласно данным испанских архивных источников, в 1771 г. - даже два фрегата с грузом товаров), а с 1772 г., когда правительство Карла III отменило вывозную пошлину на вина, транспортируемые испанскими судами, посещение последними российских портов сразу участилось. В начале лета 1772 г. Бранденбург доносил об отплытии в Петербург из Кадиса трех испанских кораблей, а всего их прибыло до конца года в Северную Пальмиру четыре 144 [Тогда как общее число иностранных кораблей, посетивших в указанный период петербургский порт, составляло в среднем 383 в год. См.: Storch H. Historisch-statistisches Gemalde des Russischen Reichs am Ende des achtzehnten Jahrhunderts. Leipzig, 1802. T. 5. S. 441; АВПР. Ф. СРИсп. On. 58. Д. 598. Л. 1-2; Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 336-337; Schop Soler A. M. Op. cit. S. 198]. На протяжении 1773-1777 гг. балтийские порты России посещало ежегодно в среднем по 6 судов, прибывших из Испании. Они доставляли главным образом вина, деревянное масло, шерсть. О росте размеров испанского ввоза дает представление увеличение его стоимости. Если на рубеже 60-х и 70-х годов она не достигала и 20 тыс. руб. в год, то к 1773-1774 гг. составила соответственно 248 и 242 тыс. руб.145 [Storch H. Op. cit. Leipzig, 1801. T. 6. S. 26. Львиная доля этих сумм падала на вина, которые в 1773 г. составили свыше 75%, а в 1774 г.- почти 83% испанского импорта в Россию. См.: Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 337].
В середине 70-х годов последовал еще один шаг с испанской стороны. В 1775 г. мадридское правительство учредило в Петербурге консульство, поставив во главе его А. де Коломби. 17 апреля того же года первый министр Гримальди предписал посланнику графу Ласи предпринять демарш с целью оживления русско-испанской торговли 146 [CDHR. Р. 201-204]. В соответствии с полученной инструкцией испанский дипломат в начале февраля 1776 г. посетил Коллегию иностранных дел и сделал устное заявление по поводу дальнейшего развития торговли между двумя странами. Напомнив об отмене пошлин на ввозимые в Испанию российские лен, пеньку, смолу и импортируемые в Россию на испанских судах вина и водку, а также о недавнем уменьшении пошлин на вывозимые шерстяные и шелковые изделия, он поставил вопрос о разрешении ввозить в Россию из Испании соль 147 [Таможенный тариф 1766 г. (не распространявшийся, впрочем, на Прибалтику и некоторые другие области Российской империи) запрещал ввоз этого продукта, который к началу 60-х годов составлял 7,5% российского импорта (см.: Покровский С. А Указ. соч. С. 105). Сенатский указ 13 июня 1772 г. обязал канцелярию, ведавшую таможенными сборами, объявить находящимся в Петербурге иностранным купцам, чтобы впредь «высылаемых сюда кораблей иностранною солью, не взяв позволения, вместо баласта не нагружали» (ПСЗРИ. Т. 19. № 13820. С. 523-524)], причем обещал снизить ее цену на 10%, если она будет доставляться на испанских или российских судах. Кроме того, заявление Ласи содержало просьбу распространить на испанских купцов, ведущих торговлю с Россией, предоставленную англичанам согласно торговому договору 1766 г. привилегию платить таможенные пошлины не ефимками, т. е. в иностранной валюте, а российскими деньгами 148 [См.: Ламанский В. И. Указ. соч. С. 225-227; ЦГАДА. Ф. 276. On. 1. Д. 332. Л. 6-9. Ефимок - русское название иоахимсталера, или нидерландского рейхсталера (Rixdaler), - серебряной монеты, курс которой периодически менялся, но при взимании пошлин исчислялся в размере 1 руб. 25 коп. за ефимок].
Почти одновременно в пользу активизации торговых отношений между Испанией и Россией высказался в Мадриде министр торговли и финансов Мигель де Мускис. После нескольких бесед с ним С. С. Зиновьев доносил: «Должен я отдать справедливость сему министру, что он во всех разсуждениях показывает наибольшое желание ободрять и подкреплять безпосредственную с Россиею комерцию» 149 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 362. Л. 27-27 об. 54].
Следует отметить, что усилия министерства Гримальди продолжил и преемник маркиза - граф Флоридабланка. Не прошло и полугода с момента его прихода к власти, как в беседе с российским посланником новый первый министр выразил желание развивать торговлю с Россией. Он распорядился рекомендовать купцам крупнейших городов королевства наладить непосредственные коммерческие связи с империей Екатерины II, обещая им всяческое содействие правительства. В начале июля 1778 г. по указанию властей из порта Эль-Ферроль (на северо-западном побережье Пиренейского п-ова) отплыли два военных фрегата с грузом товаров, прибывшие в августе в Кронштадт. Возможно, с этим рейсом связаны сведения о закупке испанцами в сентябре 1778 г. в России такелажа, железа и смолы для своего флота. Известно, что в том же году Российская империя поставляла в Барселону пшеницы больше, чем все прочие поставщики, вместе взятые 150 [Там же. Д. 368. Л. 143-144; Д. 380. Л. 98; Madariaga I. de. Britain, Russia and the Armed Neutrality of 1780. New Haven, 1962. P. 71-72; Voltes Bou P. Rusia, Turqufa у la polftica de Floridablanca en 1779 // Boletfn de la Real Academia de la Historia. 147 (1960). P. 74-75].
Хотя официальные круги и купечество Испании, равно как и российские представители в этой стране, явно стремились к развитию непосредственной торговли между двумя государствами, такие тенденции не встречали энергичной поддержки в Петербурге. Правительство Екатерины II, проявлявшее на первых порах значительную заинтересованность в этом деле, с середины 60-х годов заняло в данном вопросе сдержанную позицию и стало даже несколько скептически относиться к перспективе реализации такого рода проектов.
Одним из примеров подобного отношения является реакция правящих кругов России на план установления торговли полотном с Испанией, поданный вместе с челобитной на высочайшее имя гамбургским купцом и фабрикантом Иоганном Христианом Гильдебрандтом в апреле 1765 г. Отметив, что в российском экспорте на Пиренейский п-ов преобладают разные сорта полотна, «которые отвозимы бывают в Гишпанию, Севиллу и прочая, также и в Америку», Гильдебрандт просил разрешения скупать для этой цели полотно у русских предпринимателей. Екатерина II направила челобитную и приложенные к ней планы на рассмотрение Комиссии о коммерции, которая 26 июля отвергла предложение немецкого коммерсанта, не видя в нем ничего полезного. Это решение было одобрено императрицей 151 [ЦГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 268. Л. 12, 1, 17, 24].
Транспортировка товаров из Испании в Россию и в обратном направлении осуществлялась в то время преимущественно английскими и голландскими купцами на собственных судах, вследствие чего вся прибыль доставалась соответственно англичанам и голландцам. Испанцы и русские никакого участия в этом взаимном товарообмене не принимали. Неудивительно, что те и другие стремились покончить с крайне невыгодным им положением, однако вынуждены были считаться с отсутствием необходимых для этого условий. Подчеркивая, что мадридский двор, конечно, понимает, «сколь бы много полезна была безпосредственная с нами коммерция», Н. И. Панин далее писал 5 апреля 1766 г. посланнику в Гааге А. Р. Воронцову: «...но не может опять и того от себя скрыть, что ни его подданные, ни мы не в состоянии еще производить оную собою и без постороннего перевоза» 152 [РИО. T. 57. С. 500].
Тем не менее, уже в следующем месяце, ходатайствуя перед императрицей об удовлетворении просьбы олонецкого купца Феопемта Попова разрешить ему «для опыту» беспошлинно отправить из Петербурга в Испанию на его собственном флейте (трехмачтовое торговое судно, синоним пинка) тысячу сосновых брусьев и 9 тыс. досок, Комиссия о коммерции высказала 12 мая 1766 г. мнение, что «таковым дозволением подается может быть российским купцам поощрение к заведению безпосредственной торговли в Гишпанию». Хотя Екатерина II утвердила доклад комиссии, это предприятие постигла неудача: снаряженное Поповым судно вместе с грузом погибло в результате кораблекрушения в Северном море. Что же касается предположения, будто разрешение, данное Попову, может как-то повлиять на других, то оно не подтвердилось. Об этом свидетельствует, в частности, петербургский корреспондент И. Кабацкого. 8 августа 1766 г. он писал в Кадис: «Я старался у многих купцов российских, чтоб с Вами какое ни есть по купечеству дело в Кадиксе начали, но ни до того, ни до другого достичь еще не мог» 153 [ПСЗРИ. Т. 17. № 12644. С. 691-692; ЦГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 269. Л. 66].
Идея развития прямой русско-испанской торговли присутствовала и в датированной 20 июня 1766 г. инструкции новому посланнику России в Мадриде барону Штакельбергу, где говорилось, что если правительство Карла III изъявит желание заключить торговый договор с Россией, то следует ответить, что императрица, «признавая происходящую от безпосредственной коммерции для обоюдных государств и подданных пользу», готова подписать такой трактат, и любые предложения мадридского двора на сей счет будут охотно рассмотрены в Петербурге 154 [РИО. Т. 57. С. 555-556]. Но никаких указаний проявить инициативу в данном вопросе посланник не получил.
Наглядной иллюстрацией пассивности петербургского правительства в деле развития торговых отношений с Испанией явился исход упомянутой выше миссии Рея. 5 февраля 1770 г. прошение компаньона Бранденбурга по повелению императрицы было передано в Комиссию о коммерции, которая, рассмотрев его, 14 июля того же года представила всеподданнейший доклад, где подчеркивалось, какая польза проистекает для России от прямой торговли с Испанией. Поскольку продукция, поставляемая непосредственно российскими купцами, отмечалось в этом документе, будет обходиться испанцам дешевле той, что перепродается англичанами и голландцами, она постепенно вытеснит привозимые последними товары с испанского рынка. «Ежели с уменьшением цены для Гишпанцов, отпускающих многие наши продукты и в Америку, торг сей год от году яко непосредственный из первых рук распространится, то и земледелие в России и скотоводство нечувствительное приобретать будет поощрение, тем паче когда чрез привычку к сему непосредственному торгу нашлися бы и такие российские продукты, полезны для Америки, о которых в Гишпании, яко об неизвестных, может быть, теперь и не помышляют, а со временем заохотилися бы и российские купцы, побывав там сами» 155 [Чулков М. Д. Указ. соч. Т. 4, кн. 5. С. 574-575].
Констатируя бесплодность призывов петербургского правительства к развертыванию торговли с Испанией, комиссия важную причину усмотрела в том, что «купцы российские почитают Гишпанию за край всего света отдаленнейший». Кроме того, она указывала на недостаточное количество, низкое качество и ненадежность русских торговых судов, неопытность их экипажей. Главным же препятствием комиссия считала безразличное отношение отечественных купцов, которые, довольствуясь барышами от внутренней торговли, «не имеют никакой охоты» торговать сами, без иностранных посредников, «в отдаленные другие государства, и ни мало о том не помышляют». Поэтому, одобрив в целом проект Рея, Комиссия о коммерции пришла к весьма пессимистическому заключению: «Такие обстоятельства и такая склонность наших российских купцов к начатию нового и неизвестного им дела ничего доброго и впредь не обещают» 156 [См.: Там же. С. 575-577].
13 мая 1771 г. сенат направил копию доклада на рассмотрение Коммерц-коллегии, которая в ходе трехдневного обсуждения осенью того же года не смогла прийти к единому мнению и принять определенное решение, в связи с чем постановила передать в сенат различные соображения, высказанные на коллежских заседаниях 28, 30 сентября и 1 ноября 1771 г.157 Как видим, определенного ответа на свое предложение Рей и Бранденбург не получили. Возможно, известную роль сыграли тут действия британской дипломатии. 157 [Там же. С. 563. Кн. 6. С. 718; ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 327. Л. 48-57]. Льготы, предоставленные в 1766 г. Испании и Португалии на ввоз вин, вызвали протест со стороны Англии, незадолго до того заключившей очередной «трактат о дружбе и коммерции» с Россией 158 [См: ПСЗРИ. Т. 17. № 12682. С. 820-827]. Ссылаясь на признание этим договором принципа наибольшего благоприятствования, британский посланник в Петербурге Дж. Макартней требовал распространения привилегий, данных испанцам и португальцам, также и на англичан. Правительство Екатерины II отвергло эти домогательства: «Ее и. в-во, имея всегда попечение завести непосредственную коммерцию между своими подданными и Испанией и Португалией, в необходимости нашлась изыскивать способы к притязанию самих испанцев и португальцев для того непосредственного торга в Россию, а потому на товары собственного их произращения сделать в пошлинах снисхождение, дабы тем сделать кораблям испанским и португальским, нагруженным собственными продуктами их стран, притязание непосредственное к российским портам, а с другой стороны, возбудить в своих подданных непосредственное в Испанию и Португалию мореплавание, чем самым сила заключенного между Россией и Англией трактата нимало не ослабевает... Несходственно будет с достоинством ее и. в-ва дозволить Англии, чтоб она предписывала законы внутри ее государства» 159 [Цит. по: Покровский С. А. Указ. соч. С. 122-123].
Тем не менее, в Петербурге не могли не считаться с позицией Великобритании, являвшейся тогда главным торговым партнером России. Это обстоятельство оказало, видимо, определенное влияние на политику правительства Екатерины II, которое проявляло сдержанность в вопросе о развитии отношений с Испанией. Немалое значение имела и зависимость последней от Франции - традиционного противника России на международной арене, обеспокоенной российскими победами на Средиземном море в ходе русско-турецкой войны 1768-1774 гг. и крайне недовольной заключением Кючук-Кайнарджийского мирного договора. В инструкции посланнику в Париже князю И. С. Барятинскому от 8 августа 1773 г. подчеркивалось, что, поскольку «является везде и во всех делах Мадридский двор тению Версальского», Испания «во всяком противу нас случае, не раздумывая, берет предосудительную сторону». Этот феномен объяснялся в инструкции как принадлежностью Испании к Фамильному пакту, так и тем, что обе страны не связаны прочными интересами, ибо «взаимная их коммерция в самом еще младенчестве, и первые в ней с некоторого времени учиненные опыты остаются почти без всякого плода, по причине недостатка довольных капиталов в собственной их циркуляции»160 [РИО. СПб., 1904. Т. 118. С. 452].
Неудивительно, что при подобном подходе одно из основных требований, предъявленных испанским посланником в феврале 1776 г., было отвергнуто. Рассмотрев присланную из Коллегии иностранных дел запись устного заявления Ласи и заслушав мнение своего президента А. Р. Воронцова, Коммерц-коллегия 4 марта высказалась за предоставление испанским купцам права платить пошлины «всякою ходячею здесь монетою, и что б ефимков с них не взыскивали», но решительно возражала против разрешения ввозить соль из Испании. В порядке исключения допускалась лишь возможность «дозволить сюда ввоз Гишпанской соли на надобности и по усмотрению адмиралтейской коллегии» (т. е. «для соления мяс и рыбы») 161 [ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 332. Л. 33 об.-35].
Кроме того, полагая, что мадридское правительство не компенсировало в достаточной мере на основе взаимности торговые льготы, предоставленные Россией 162 [Из этого исходил и Зиновьев, доложивший несколькими днями раньше о своем намерении потребовать «какого-нибудь от здешнего двора удовлетворения за данные преимущества винам Гишпанским в России» (АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 362. Л. 27 об.)], Коммерц-коллегия предложила Коллегии иностранных дел поставить вопрос о «дозволении российским купцам по данным от них комиссиям покупать в Гишпании пиастры во всякое время невозбранно и выпускать оные из означенного государства без пошлин, а буде не можно вовсе от пошлины освободить, то по меньшей мере брать при выпуске их пошлину вполы против действуемого ныне при Гишпанских портах тарифа». Заключение, совпадавшее с основными выводами Коммерц-коллегии, дала 8 марта и Комиссия о коммерции 163 [ЦГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 332. Л. 36; Ф. 397. Оп. 1. Д. 274. Л. 21-23. См. также: РИ. С. 249-252].
Однако петербургское правительство не отказалось от идеи увеличения товарооборота между Россией и Испанией, возлагая в этом смысле большие надежды на деятельность Бранденбурга. Когда Комиссию о коммерции запросили, «где именно потребны при Европейских портах и в Леванте российские консулы», она 14 мая 1775 г. решительно высказалась за сохранение консульства в Кадисе. Мнение комиссии, поданное 5 сентября императрице, мотивировалось прежде всего усилиями, предпринятыми Бранденбургом, «чтоб российских продуктов более выходило для отправляемого в Америку Ишпанского флота, чему хотя российское купечество не соответствовало желаемым образом, но со временем ежели в Кадиксе будет консул такой рачительный, каков Бранденбург, то многие Российские продукты, а наипаче фабричные, посредством его могут быть в Америку отправляемы, с великою для здешней торговли пользою» 164 [АВПР. Ф. Секретные мнения Коллегии иностранных дел. Д. 593. Л. 228-229. В тексте, опубликованном В. А. Уляницким (Ч. 2. С. DLVIII), имеются неточности].
Инструкция Коммерц-коллегии генеральному консулу России в Гамбурге, Любеке и Бремене Фридриху Сентполю (ноябрь 1777 г.) предписывала ежегодно представлять подробные сведения о торговле холстом через Гамбург, «особливо с Испаниею, для снабжения Америки», об ее ассортименте «и в чем с Российским хоть некоторое сходство или сношение имеет» 165 [Чулков М. Д. Указ. соч. Т. 4, кн. 6. С. 36].
5 января 1778 г. Коммерц-коллегия приняла постановление по поводу «репорта» Бранденбурга относительно вывоза русского леса в Испанию. Одобрив в принципе саму идею развития такой торговли, коллегия указала, что «оное зависит более от желания и охоты торгующего купечества и к тому их должно соглашать самому консулю». Поэтому она сочла нужным ограничиться уведомлением властей Выборга, Нарвы, Фридрихсгама, обязав их объявить местным купцам, «не пожелает ли кто в сию новую для России торговлю вступить, и на каких именно кондициях или предприятиях приступить к тому». Однако выборгское, нарвское и фридрихсгамское купечество под разными предлогами уклонилось от принятия этого предложения 166 [ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 269. Л. 3-4; Уляницкий В. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 345-346].
Помимо проектов и соображений, касавшихся торговли, правительство Екатерины II с неизменным интересом относилось к информации о текущих событиях в Испании и ее американских владениях. Большая часть поступавших сведений рассматривалась на заседаниях Совета при высочайшем дворе, созданного в конце 60-х годов. Так, в период обострения англо-испанских противоречий в связи с фолклендской проблемой совет неоднократно заслушивал депеши по этому поводу, полученные Коллегией иностранных дел. Например, 28 октября и 1 ноября 1770 г. Н. И. Панин читал членам совета донесения «о настоящем у Англии с Гишпаниею деле о острове Фалкланде, о чинимых там вооружениях» и т. п., присланные российским посланником при британском дворе А. С. Мусиным-Пушкиным и поверенным в делах во Франции Н. К. Хотинским. 14 февраля 1771 г. там же были оглашены известия из Лондона «о прекращении ссор между Англиею и Гишпаниею», а 6 февраля 1772 г. - из Парижа «о новой между Англичан и Гишпанцев ссоре» 167 [АТС. СПб., 1869. Т. 1, ч. 1. С. 65, 74, 147].
В Петербурге внимательно изучали сообщения из различных европейских столиц о перипетиях испано-португальского конфликта и отношении к нему Англии. В середине 70-х годов совет по крайней мере трижды в течение года возвращался к данному вопросу. 3 ноября 1774 г. ему были доложены донесения из Лондона «о намерениях тамошнего двора по делу ссоры Гишпании с Португалиею», 3 сентября 1775 г.- «депеши из Мадрита и Лиссабона о бывших в Америке между гишпанцами и португальцами сшибках», 12 ноября того же года - парижские новости «о соглашениях мадритского и лиссабонского дворов в прекращение происходящих между подданными их в Америке неприятельств», а 10 декабря - вести из Парижа «о чинимых в Гишпании морских вооружениях, и о взятых Португальцами гишпанских, а Гишпанцами английских и голландских судах». На заседании 7 июня 1778 г. рассматривалась информация российского посланника в Португалии «о содержании заключенного у тамошнего с Гишпанским двором трактата». 28 января 1779 г. члены совета заслушали донесение из испанской столицы «о новом учреждении вольной в Америку торговли» (т. е. об упомянутом выше регламенте 12 октября 1778 г., отменявшем ряд запретов и ограничений в сфере испаноамериканской торговли) 168 [Там же. С. 23, 294, 318, 326; ЦГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 34. Л. 127, 161].
В связи с разрывом Испанией дипломатических отношений с Англией и ее секретным соглашением с Францией о совместных действиях против англичан (апрель 1779 г.) 169 [Это означало присоединение Испании к союзному договору между Францией и США, подписанному еще 6 февраля 1778 г. Впрочем, под влиянием перелома в ходе боевых действий в пользу североамериканцев (после их победы при Саратоге 17 октября 1777 г. и отхода британских войск из Филадельфии 17 июня 1778 г.) и вступления в войну Франции мадридское правительство стало готовиться к войне с Англией гораздо раньше. Депеша из Мадрида «о посылаемой эскадре в Гавану» была доложена Совету при высочайшем дворе 4 февраля 1779 г., см.: ЦГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 34. Л. 162] российский посланник в Лондоне высказывал мнение, что «как бы Великобритания богата, изобильна и сильна ни была, то конечно всего того недостанет не токмо на побеждение, но ниже оборону себя противу теперь уже соединенных сил Франции, Гишпании и Америки» 170 [АВПР. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 299. Л. 7-].
Несколько дней спустя (возможно, узнав о посланном в Гавану, Новый Орлеан и Мехико приказе правительства Карла III начать подготовку к скорому наступлению против британских войск в Западной Флориде) Мусин-Пушкин предостерегал об угрозе «такого в Вест-Индии усиления» испанского флота, «которое превзойдет Аглицкие тамо силы и тамошние острова приведет в опасность». В самом конце июля в Петербург поступило донесение из Лондона, к которому был приложен текст ответа британского кабинета на врученную ему декларацию об объявлении Испанией войны Англии от 21 июня 1779 г. В октябре того же года посланник доложил, что король Георг III отверг намерение министерства Норта рассредоточить находящиеся в Америке воинские части по островам Карибского моря для обеспечения их более эффективной обороны, хотя «разные Гишпанские тамо владения, как то Веракрус и Куба, не такими еще снабдены военными припасами, чтоб нельзя зделать на оные удачливого предприятия» 171 [Там же. Л. 16, 42-44, 100].
Сравнивая силы и ресурсы воюющих сторон и оценивая их соотношение, Коллегия иностранных дел отдавала явное предпочтение англичанам, чьи «острова Западной Индии прикрыты и ограждены знатным флотом и таковым же корпусом войск». На континенте Северной Америки армия генерала Клинтона, с точки зрения Н. И. Панина и его сотрудников, имела хорошие шансы добиться успехов, «а по крайней мере содержать ишпанские соседственные и богатейшие селения в беспрестанной тревоге». Торговое судоходство Англии обладало, по мнению коллегии, существенным преимуществом перед мореплаванием ее противников - Франции и Испании, которые «скоро уже найдутся принужденными допустить иностранцев к отправлению торгов с их американскими селениями» 172 [PC. С. 56].
В подобной позиции правящие круги России укрепились в связи с кризисом, возникшим в русско-испанских отношениях к началу 1780 г. Ему предшествовало обострение ситуации вокруг Гибралтара после вступления Испании в войну против Англии. 10 июля 1779 г. мадридское правительство объявило блокаду этой цитадели англичан (перешедшей к ним в начале века), запретив заходить в гибралтарскую гавань любым военным и торговым судам. Вслед за тем был издан королевский указ, устанавливавший, что корабли, пытающиеся прорвать блокаду, будут рассматриваться как призы 173 [Т. е. имущество противника или нейтрального государства, захваченное в ходе военных действий на море]. Действия испанских властей встревожили российскую дипломатию. Если испанцы будут продолжать захват иностранных судов, следующих через Гибралтарский пролив, «торговля и навигация между севером и Средиземным морем совсем прекратятся, - предостерегал Бранденбург в конце 1779 г. - А поскольку продукция России составляет значительную часть средиземноморской торговли, то российская коммерция от этого пострадает» 174 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 608. Л. 12].
Вслед за донесением консула в январе следующего года в Петербург стали поступать жалобы купцов, обеспокоенных положением в районе Гибралтара. Чашу терпения правительства Екатерины II переполнила весть о задержании в испанских водах голландского судна «Конкордия», зафрахтованного для доставки русской пшеницы из Архангельска в Барселону. Остановленное при подходе к Гибралтару в середине декабря ст. ст., оно было отведено в Кадис, где груз продали с тортов. 21 января 1780 г. поверенному в делах Испании при императорском дворе Нормандесу по этому поводу была вручена памятная записка. Утверждая, будто имеются сведения и об иных случаях захвата кораблей, петербургское правительство потребовало немедленного освобождения всех задержанных судов, на борту которых находилось российское имущество, полной компенсации ущерба, понесенного подданными России, и отмены приказа о препровождении нейтральных кораблей в испанские порты 175 [См.: МС. 1859. № 9. С. 80-83].
24 января 1780 г. последовал рескрипт С. С. Зиновьеву176 [Этот документ иногда ошибочно датируется 30 января (11 февраля) (см.: Voltes Вой P. Op. cit. P. 81; Madariaga I. de. Op. cit. P. 156; Schop Soler A. M. Op. cit. S. 96). Однако точная дата устанавливается архивным подлинником, см.: АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 391. Л. 1-9], предлагавший посланнику предпринять в Мадриде энергичный демарш аналогичного содержания. «Желательно весьма, - говорилось в рескрипте, - дабы Гишпанское министерство поспешило снабдить морских своих начальников точными повелениями о неприкосновении к нашему флагу, кроме обыкновенного и неоскорбительного осмотра препровождающих оный письменных документов и собственности российской в судах и грузах» 177 [МС. 1859. № 9. С. 87].
Давая указания своему дипломатическому представителю в Испании, правительство Екатерины II еще не знало о новом серьезном инциденте. 28 декабря 1779 г. в порт Кадиса вошло русское торговое судно «Св. Николай», конвоируемое задержавшим его двумя днями раньше испанским военным кораблем. Принадлежавшее петербургскому купцу Якову Жадимировскому судно следовало с грузом пшеницы в Малагу. В Кадисе, несмотря на решительные возражения консула, пшеница была поспешно распродана по самой низкой цене. Сообщение об этих событиях, полученное в начале февраля 1780 г., вызвало в Петербурге немедленную реакцию 178 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 608. Л. 21]. 8 февраля императрица предписала Адмиралтейской коллегии, помимо отправки в Северное море, как и в предыдущем году, эскадры из 2 линейных кораблей и 2 фрегатов 179 [В соответствии с указом Екатерины II от 26 января (6 февраля) 1779 г. летом того же года в Северное море были посланы 4 линейных корабля и 2 фрегата «для ограждения и защиты общей к здешним портам торговли без разбора наций» (PC. С. 53)], дополнительно снарядить в Кронштадте флотилию в составе 15 линейных кораблей и 4 фрегатов, готовых выйти в море сразу по получении приказа. Информируя о высочайшем указе английского посланника Гарриса, Г. А. Потемкин заметил, что, хотя флотилия предназначена для защиты российской торговли от любых посягательств, в ее задачу входит прежде всего наказать испанцев, чьи наглость и произвол государыня больше не может терпеть. 14 февраля последовало распоряжение Н. И. Панину срочно подготовить документы для соответствующих дипломатических демаршей в Петербурге и Мадриде 180 [См.: МС. 1859. № 9. С. 88-90; Madariaga I. de. Op. cit. P. 158. 62].
Две недели спустя поверенному в делах Испании было предложено довести до сведения своего двора претензии петербургского правительства в связи с новой враждебной акцией испанского флота, а также требование возместить убытки подданных империи, разрешить задержанным русским судам безотлагательно следовать к месту назначения, строжайше запретить любые действия, препятствующие российской навигации и торговле. Рескрипт, посланный одновременно в Мадрид, предписывал Зиновьеву сделать представление такого же характера при дворе Карла III 181 [МС. 1859. № 9. С. 91-92; № 10. С. 353-354].
В тот же день Екатерина II подписала декларацию правительствам Англии, Франции и Испании о вооруженном морском нейтралитете. Провозгласив принципы свободной торговли нейтральных стран с воюющими державами, императрица объявила, что «для поддержания их и для охраны чести ее флага, безопасности торговли и мореплавания ее подданных против кого бы то ни было она повелит отрядить значительную часть своих морских сил». Это заявление было уточнено и конкретизировано в рескриптах, отправленных вместе с декларацией в Париж, Лондон и Мадрид, где подчеркивалась решимость петербургского двора принять «все от нас и державы нашей зависящие пособия» для ограждения торговых интересов России. Российские посланники в упомянутых столицах уведомлялись о намерении правительства Екатерины II направить летом в Северное море эскадру «для удаления из тамошних вод всяких арматоров и обеспечения к портам нашим свободного плавания всех вообще дружеских народов», а также держать в Кронштадте наготове флотилию, которая при первой необходимости могла бы без промедления отплыть в предписанном ей направлении. 29 февраля (11 марта) 1780 г. с содержанием декларации были ознакомлены шведский, датский, нидерландский и португальский дипломатические представители в Петербурге 182 [РС. С. 60. Текст оригинала документа на французском языке: МС. 1859. № 10. С. 336-338, 346. О предыстории декларации и роли Н. И. Панина в ее подготовке см.: Гаврюшкин А В. Граф Никита Панин. М., 1989. С. 159-165].
4(15) апреля документ был вручен «первому штатскому секретарю» Флоридабланке, чья реакция оказалась вполне положительной. «Декларация в. и. в-ва, - доносил двумя днями позже С. С. Зиновьев, - принята при здешнем дворе с совершенным и полным уважением». Это объяснялось прежде всего заинтересованностью Испании в расширении торгового обмена с Россией. Докладывая императрице еще в начале марта о беседе с Нормандесом, зачитавшим ему выдержки из только что полученной депеши первого министра от 29 января (н. ст.), Н. И. Панин сообщил: «Прочтенное содержало в себе удовольствие Гишпанского двора и желание его распространить безпосредственную с нами торговлю, и поручение ему доставить полное сведение о продуктах и товарах российских и о купцах, кои намерены посылать свои корабли» 183 [См.: РИ. С. 293; МС. 1859. № 10. С. 360. Текст упомянутой депеши Флоридабланки см.: CDHR. Р. 228-232].
К тому же мадридское правительство возлагало немалые надежды на посредничество российской дипломатии в урегулировании вооруженного конфликта между бурбонскими державами и Англией. Поэтому, как только Зиновьев заявил протест по поводу задержания судов в Гибралтарском проливе, испанские власти выпустили «Св. Николая» из гавани Кадиса, выплатив российскому консулу для передачи владельцу конфискованного груза деньги, вырученные от продажи пшеницы. Новый указ, учитывая интересы нейтральных государств, допускал проход через пролив (в сопровождении испанского судна) их кораблей с товарами, предназначенными для какого-либо из тамошних портов, что означало некоторое смягчение блокады Гибралтара. 10 апреля Флоридабланка писал Нормандесу, что отныне российский флаг будет пользоваться в испанских водах особым покровительством мадридского двора 184 [Schop Soler A M. Op. cit. S. 98, 107-108; АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 610. Л. 24].
Подобная позиция определила отношение монархии Карла III к декларации Екатерины II о вооруженном нейтралитете. 18 апреля первый министр Испании поставил в известность Зиновьева, что король разделяет принципы декларации и готов им следовать. В июле до Мадрида дошла весть о том, что снаряженный: в. Кронштадте флот разделен на три эскадры, отправляемые для защиты нейтрального мореплавания соответственно в Средиземное море, к «высотам лиссабонским» и в Северное море. Мадридское правительство тотчас же распорядилось «о трактовании пристойным образом» российских кораблей в случае захода их в испанские порты 185 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 389. Л. 13, 15-18, 35. (Текст письма Флоридабланки см.: CDHR. Р. 246-247. Рус. пер.: РИ. С. 294-295.) Приказ о допуске в гавань русских военных судов и оказании им содействия был отдан губернатору Кадиса. См.: Там же. Д. 610. Л. 43]. Получив еще в предыдущем месяце текст подписанного Флоридабланкой позитивного ответа на декларацию Екатерины II, Н. И. Панин выразил Нормандесу удовлетворение его содержанием. Поскольку прежние недоразумения между Россией и Испанией теперь устранены и восстановлено взаимопонимание, заявил он, петербургское правительство готово оказать мадридскому двору добрые услуги по ведению переговоров с Англией, уже предложенные ранее французскому и британскому министерствам 186 [Schop Soler A. M. Op. cit. S. 112]. Эта инициатива сыграла определенную роль в развитии европейских событий начала 80-х годов XVIII в. Как справедливо заметил крупный знаток вопроса, «наряду с провозглашением вооруженного нейтралитета важнейшим актом русской дипломатии в 1780-1781 гг. было выдвижение предложений о мирном посредничестве между Англией и ее противниками» 187 [Болховитинов Н. Н. Россия и война США за независимость, 1775-1783. М., 1976. С. 52].
На заинтересованность России в осуществлении «завидной роли медиации» в войне Великобритании против ее восставших колоний указывалось еще в секретном докладе Коллегии иностранных дел 31 июля (11 августа) 1779 г. Как подчеркивали его авторы (Н. И. Панин, И. А. Остерман и братья Бакунины), сохраняя «ко всем равное и всячески беспристрастное поведение», российский двор обеспечит себе возможность «к представлению и употреблению в свое время высочайшего ее и. в-ва посредства для примирения их». В начале марта 1780 г. Н. И. Панин отмечал, что создание Лиги вооруженного нейтралитета будет способствовать стараниям петербургского правительства «восстановить тишину в Европе» 188 [PC. С. 57; МС. 1859. № 10. С. 361]. В конфиденциальной беседе с французским посланником маркизом де Вераком летом того же года он в предварительном порядке сформулировал предложения России. В нашу задачу не входит изложение всех перипетий последующих дипломатических переговоров, к участию в которых по рекомендации Англии была привлечена в качестве второго посредника также Австрия. Этот вопрос достаточно полно освещен в исторической литературе. Напомним лишь, что попытки русско-австрийского посредничества к середине 1781 г. потерпели неудачу, и 12 апреля 1782 г. в Париже начались прямые контакты представителей воюющих сторон, в результате которых английские уполномоченные подписали прелиминарные мирные договоры: 30 ноября - с США, а 20 января 1783 г. - с Францией и Испанией.
Ограничиваясь отдельными аспектами мирного урегулирования, затрагивающими русско-испанские отношения, коснемся вкратце места и значения гибралтарской проблемы в этом процессе. Среди территориальных требований, выдвигавшихся Испанией, при поддержке Франции, в преддверии и ходе переговоров с Англией, главным являлось возвращение Гибралтара 189 [Кроме того, монархия Карла III добивалась также возврата о-ва Менорки, а в Америке претендовала на территорию к востоку и юго-востоку от реки Миссисипи, перешедшую к Англии согласно Парижскому мирному договору 1763 г.]. К началу 1781 г. стало ясно, что для достижения этой цели мадридское правительство стремится использовать готовность России осуществлять посредническую миссию. В инструкции вновь назначенному посланнику в Петербурге маркизу де ла Торре от 23 января 1781 г. Карл III предписывал внушить влиятельным кругам российской столицы, что восстановление господства Испании над Гибралтаром отвечает интересам нейтральных государств. 4 февраля Флоридабланка уведомил Зиновьева о принятии испанским двором предложения Екатерины II о посредничестве при условии согласования вопроса с Францией 190 [CDHR. Р. 261; АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 396. Л. 26, 28-29]. Позиция последней являлась в целом благожелательной. Однако, когда [10 ] 21 мая 1781 г. были представлены совместные русско-австрийские предложения, уполномоченный Континентального конгресса по заключению договора о мире и торговле с Великобританией Джон Адаме отнесся к ним весьма критически, а сент-джеймский кабинет решительно отверг их.
Доложив [8] 19 июня в Петербург о негативном ответе британского правительства, российский посланник в Лондоне И. М. Симолин писал в тот же день поверенному в делах в Париже Н. К. Хотинскому, что выработанный посредниками план англичане сочли «неприемлемым я несовместимым с достоинством короля, жизненными интересами его народа и правами его короны». Несколько месяцев спустя «статс-секретарь его величества по Южному департаменту» лорд Стормонт в беседе с российским посланником категорически исключил возможность признания Англией независимости Соединенных Штатов и передачи Гибралтара испанцам. «Он считает нелепым, - сообщал Симолин 5(16) ноября 1781 г., - требование Испании о том, чтобы ей безоговорочно гарантировали уступку Гибралтара» 191 [См. PC. С. 85, 92].
Но весть о капитуляции корпуса генерала Корнуоллиса при Йорктауне (19 октября 1781 г.) вызвала усиление всеобщего недовольства английского общества продолжением войны. За ее прекращение высказалась в конце февраля 1782 г. палата общин, 10 марта пало министерство Норта и к власти пришел кабинет герцога Рокингэма, члены которого понимали необходимость и неизбежность признания независимости американских колоний.
Стремлению нового британского правительства положить конец боевым действиям в Америке способствовала также опасная для Англии ситуация, сложившаяся на северном побережье Мексиканского залива и в Вест-Индии. Во второй половине 1779 г. испанские войска во главе с губернатором Луизианы Бернардо де Гальвесом, продвинувшись из Нового Орлеана на север вдоль левого берега Миссисипи, захватили в низовьях реки форты Манчак, Батон-Руж, Натчез, а затем предприняли наступление в восточном направлении и в марте следующего года заняли форт Мобил. 9 мая 1781 г. они при содействии прибывшего с Кубы экспедиционного корпуса под командованием маршала Кахигаля овладели Пенсаколой. Вытеснив англичан из Западной Флориды, армия Гальвеса была переброшена на северное побережье Гаити, в Кап-Франсе, где стала готовиться к операции по захвату Ямайки, которую предполагалось осуществить совместно с французской эскадрой адмирала де Грасса, базировавшейся на Мартинике. Правда, эту кампанию пришлось отложить, так как в декабре 1781 г. часть испанских сил была отправлена для подавления восстания комунерос в Новой Гранаде, а эскадру де Грасса разгромил в апреле 1782 г. британский флот. Но потенциальная угроза Ямайке, занимавшей ключевое положение среди владений Англии в Карибском бассейне, продолжала сохраняться и даже усугубилась, когда испанцы, захватив в мае 1782 г. о-в Нью-Провиденс, подчинили себе Багамские о-ва. Кроме того, вследствие установления ими господства над этим архипелагом 192 [Заметим, впрочем, что Багамские острова оставались под властью Испании всего около года, после чего опять перешли к Англии], опасность для Восточной Флориды усилилась, так как грозила теперь не только с запада, но и с востока.
Вступив 12 апреля 1782 г. в переговоры с представителями Соединенных Штатов, британская дипломатия по-прежнему отвергала требование Испании о возвращении Гибралтара, на чем правительство Карла III упорно продолжало настаивать. Несмотря на обострение отношений с Англией, Россия не склонна была поддерживать притязания мадридского двора и рекомендовала ему проявлять большую уступчивость при обсуждении условий мира с англичанами. В середине мая 1782 г. вице-канцлер И. А. Остерман заявил поверенному в делах Нормандесу «о желании Ее Императорского Величества, чтоб в случае Аглинской податливости равномерная умеренность со стороны Его католического величества оказана была». Испанский дипломат, в свою очередь, заверил, что пиренейская монархия примет участие в мирном урегулировании, если британский кабинет «на вышепомянутое Гишпанское условие податливость свою окажет». Через две недели Нормандес напомнил вице-канцлеру, что Англия все еще не дала согласия удовлетворить требование Испании об уступке Гибралтара. На это Остерман заметил, что сомневается, «чтоб какая-либо держава, не будучи еще приведена в крайнее состояние, захотела принять основанием заключаемому с нею миру таковое условие». Подобные претензии, добавил он, могут быть рассмотрены на мирном конгрессе, и призвал к скорейшему созыву его, «следуя дружеским ее и. в-ва внушениям, которые основаны на совершенном беспристрастии и единственном человеколюбии» 193 [КЗ, 18 мая, 1 июня 1782 г. // АВПР. Ф. ВКД. Оп. 2/6. Д. 883. Л. 185, 205-206. л].
Как доложил Флоридабланке 19 июля 1782 г. незадолго до того прибывший в Петербург посланник маркиз де ла Торре, вице-канцлер выразил ему крайнее недовольство тем, что мадридское правительство по-прежнему добивается возврата Гибралтара. Однако сент-джеймский кабинет не уступал. Его позиция стала еще более жесткой, когда британские войска 13 сентября 1782 г. отразили попытку штурма крепости, предпринятую объединенными франко-испанскими силами, и прорвали блокаду. Видя в притязаниях Испании «главное препятствие в мирном деле», И. А. Остерман после сентябрьской неудачной операции флота бурбонских держав пришел к выводу: «...по нынешним же обстоятельствам еще сомнительнее кажется, чтоб Англия на то согласилась» 194 [Schop Soler A. M. Op. cit. S. 116; КЗ, 19 октября 1782 г. // АВПР. Ф. ВКД. Оп. 2/6. Д. 883. Л. 381].
Убедившись, что англичане не отдадут Гибралтар просто так, испанское правительство стало изучать возможность вернуть его путем обмена на какую-либо другую территорию. Но правящие круги Англии такой вариант тоже не устраивал. Укрепив свои военные и дипломатические позиции в результате подписания прелиминарного мирного договора с Соединенными Штатами 30 ноября 1782 г., они стали категорически возражать против идеи подобного обмена. Достижение договоренности между североамериканскими колониями и метрополией привело к некоторому изменению баланса сил воюющих держав. Как докладывал 1(12) декабря 1782 г. из Парижа И. С. Барятинский, тамошние противники министра иностранных дел Франции Верженна, комментируя недавнее англо-американское соглашение, утверждали, будто Англия «употребит все способы к возмущению Гишпанской Америки и равным образом главным возмутителям даст свое покровительство и по учинении замешательств признает независимость оных» 195 [PC. 115].
Такого рода предположения основывались прежде всего на сведениях о народных волнениях в американских владениях Испании. В связи с революционными событиями в Северной Америке и ухудшением экономического положения населения испанских колоний среди различных слоев испаноамериканского общества нарастали недовольство, брожение, протест против гнета метрополии. Непосредственным поводом к массовым волнениям начала 80-х годов послужило усиление налогового бремени и административной централизации, вызванное ростом военных расходов в связи с финансовой поддержкой мятежных английских колоний, подготовкой и развязыванием войны с Англией. Особой остроты антииспанские настроения достигли в Перу, где развернулось самое значительное движение той эпохи, охватившее в 1780-1782 гг. обширное пространство от древней инкской столицы Куско до лаплатской провинции Тукуман. Наиболее крупное выступление в этом регионе, начавшееся 4 ноября 1780 г., возглавил Хосе Габриэль Кондорканки, принявший имя последнего Инки Тупака Амару. В мае 1781 г. повстанческая армия потерпела поражение. Незадолго до того в Новой Гранаде вспыхнуло восстание комунерос, продолжавшееся до конца 1781 г. В Чили подъем революционного движения выразился в «заговоре трех Антонио», раскрытом в начале того же года. В Новой Испании 1781 год тоже ознаменовался решительными акциями антиколониальных сил.
В отличие от более ранних народных восстаний, являвшихся, как правило, стихийными, изолированными и локальными, освободительное движение начала 80-х годов развернулось в масштабе почти всей Испанской Америки и носило более целеустремленный характер. Неудивительно, что противники Испании сочли момент подходящим для подрыва ее колониального могущества.
Шотландский купец и работорговец, публицист и политический деятель Ричард Освальд, назначенный в апреле 1782 г. британским уполномоченным для ведения мирных переговоров с посланником Соединенных Штатов во Франции Бенджамином Франклином, еще за год до того выдвинул идею совместных действий Англии и России с целью овладения испанскими колониями в Америке. Решающая роль предназначалась русским войскам, которые с Камчатки должны были продвинуться к западным берегам Мексики или Калифорнии, при одновременных операциях англичан на побережье Мексиканского залива 196 [Humphreys R. A. Richard Oswald's Plan for an English and Russian Attack on Spanish America, 1781-1782//The Hispanic American Historical Review. 1938. N 1. P. 96-97].
Уже после того, как переговоры начались, Освальд 12 июля 1782 г. направил министру внутренних дел Шелберну переработанный вариант плана, предусматривавший подготовку эскадры для плавания к мысу Доброй Надежды и далее в Китай, с заходом двух фрегатов на Камчатку, где надлежало укомплектовать команды русскими моряками и запастись продовольствием. Рассчитывая на быстрое распространение сведений о готовящейся экспедиции, шотландец предлагал, чтобы тем временем английский посланник в Петербурге повел «психологическое» наступление, стараясь посеять сомнение в способности Испании отстоять свои заморские владения. Он должен был утверждать, что в обстановке широкого недовольства жителей испанских колоний и сложности их обороны метрополией от нападения извне русские, имея в качестве плацдарма Камчатку, смогут без особого труда высадиться и закрепиться на Тихоокеанском побережье Мексики, а в дальнейшем и Перу.
На самом же деле Освальд вовсе не имел в виду практическое осуществление этого проекта. Его замысел заключался в том, чтобы всего лишь имитировать определенные намерения и посредством блефа оказать давление на несговорчивого партнера по переговорам. Слухи о подготовке англичанами военной акции в Америке, предпринимаемой совместно с Россией, должны были, по мнению британского дипломата, встревожить Испанию и побудить ее (а также Францию) проявить большую уступчивость с целью ускорить заключение мира. В таком случае Освальд считал возможным отложить реализацию своего плана на неопределенный срок. Судя по всему, этот документ никогда серьезно не рассматривался сент-джеймским кабинетом, хотя министр Шелберн, видимо, с ним ознакомился 197 [Ibid. P. 99-101].
Итак, план Освальда не оказал влияния на исход переговоров между Англией и Испанией. Они завершились подписанием в Версале 20 января 1783 г. одновременно с англо-французским предварительного англо-испанского договора, согласно которому монархия Карла III сохранила завоеванную ею Западную Флориду, получила от Великобритании Восточную Флориду и вернула себе Менорку. Итоги войны были окончательно закреплены 3 сентября Парижским и Версальским мирными договорами 198 [Тексты Версальских мирных договоров Англии с Испанией и Францией наряду с официальными представителями соответствующих государств скрепили своими подписями также российские уполномоченные - посланник во Франции И. С. Барятинский и посланник с особым поручением в Париже А. И. Морков].
далее |