Глава шестая
НУТКА-ЗУНДСКИЙ КРИЗИС
Действия правительства Екатерины II, связанные с активизацией его политики в северной части Тихого океана, по существу не представляли реальной угрозы для Испании: две из задуманных экспедиций (Муловского и Тревенена) вообще не состоялись, а третья (Биллингса) имела весьма ограниченную задачу. Но все это выяснилось позднее. А до того сведения о русских планах, поступавшие из разных источников, встревожили мадридский двор. Там, несомненно, привлекла внимание информация, пришедшая в начале 1784 г. из Петербурга. К донесению первому министру Флоридабланке от 20 [31] января испанский посланник Асанса приложил перевод опубликованного несколькими днями раньше сообщения о походе сотника Ивана Кобелева к Берингову проливу. Хотя, комментируя этот документ, дипломат высказал предположение, будто проникновение в Америку не сулит России ощутимой выгоды, сам факт появления отряда Кобелева на островах, расположенных поблизости от западной оконечности п-ова Сьюард, внушал серьезные опасения. К тому же, излагая содержание беседы с будущим начальником Северо-Восточной экспедиции (замысел которой тогда еще только вынашивался) Дж. Биллингсом относительно ожидаемых последним предписаний, Асанса уведомил правительство Карла III, что молодому капитану, видимо, предстоит «осуществить плавания и открытия в северной части Тихого океана, как возле Американского побережья, так и у берегов Японии»1 [CDHR. Р. 283].
В том же, 1784 г. из вышедшего в Лондоне описания третьего плавания Дж. Кука стало известно о российском поселении на Уналашке, т. е. на широте 53-54°. 29 октября 1785 г. П. де Нормандес уже куда обстоятельнее доносил из Петербурга о подготовке экспедиции Биллингса, основная часть которой должна была, по его словам, отплыть с Камчатки в Америку, имея запас продовольствия на 5-6 лет. Месяц спустя он сообщил об ее отбытии в Сибирь. В июле 1786 г. вице-король Перу Теодоро де Круа переслал в Мадрид важное донесение, полученное им от интенданта Консепсьона Амбросио О'Хиггинса. Последний докладывал, что, когда в феврале корабли Ж. Ф. Лаперуза, проплывая вдоль побережья Чили, заходили в порты Консепсьон и Талькауано, он имел возможность ознакомиться с картами французского морехода, где якобы были нанесены четыре русских селения в Северо-Западной Америке, включая залив Принс-Уильям и Нутка-зунд2 [Cook W.L. Op. cit. P. 115; Hull A. H. Op. cit. P. 117].
Получив эту информацию, министр по делам Индий Хосе де Гальвес направил 25 января 1787 г., аудиенсии Мехико (управлявшей Новой Испанией в отсутствие вице-короля) распоряжение послать из Сан-Бласа морскую экспедицию на север Калифорнии, чтобы выяснить, есть ли там русские селения 3 [Badura B. Op. cit. S. 812-813].
Между тем в Мадриде нарастала нервозность, усилившаяся вследствие новых тревожных вестей из Петербурга. 16 февраля 1787 г. Нормандес доложил Флоридабланке, что правительство Екатерины II, озабоченное плаванием Лаперуза и действиями англичан на северо-западном побережье Америки, решило отправить в Тихий океан экспедицию Муловского. Как сообщал посланник, императрица намерена по праву первооткрытия провозгласить свой суверенитет над частью Американского континента от побережья, лежащего напротив Камчатки, до Гудзонова залива и горы Св. Ильи (т. е. примерно между 55 и 60° с. ш. - М. А.), а потом объявить европейским державам, что задачей Муловского являются закрепление этих владений за Россией и их защита. 14 апреля испанский дипломат, отвечая на вопрос первого министра, подтвердил, будто российские суда, базирующиеся на Камчатке, якобы проникли на юг до 49°33' с. ш. 4 [Hull A. H. Op. cit. P. 113-115. Это приблизительно широта Нутка-зунда].
Все это, несомненно, учитывало мадридское правительство, о чем свидетельствует «Секретная инструкция» Карла III Государственному совету от 8 июля 1787 г., предписывавшая властям Новой Испании проявлять бдительность в отношении продвижения русских на северном побережье Америки и продолжать исследования в северном направлении. В случае каких-либо жалоб или претензий с российской стороны 373-й параграф инструкции предлагал испанским дипломатическим представителям в Петербурге подчеркнуть недопустимость основания иностранных поселений в американских владениях Испании и выговорить побольше времени для проверки фактов. Двумя неделями позже преемник Гальвеса Антонио де Вальдес напомнил вице-королю Новой Испании Мануэлю Антонио Флоресу об отправке экспедиции на север 5 [Obras originates del Conde de Floridablanca, у ecoritos referentes a su persona. Madrid, 1867. P. 233, 269; Badura B. Op. cit. S. 813].
Позиция мадридского правительства была в определенной мере обусловлена также заинтересованностью в пушном промысле на Северо-Западе Америки. 26 сентября 1784 г. купец из Мехико Висенте Васадре-и-Вега представил вице-королю Матиасу де Гальвесу проект развития добычи калана в северо-западной части Американского континента и установления непосредственной торговли пушниной между Калифорнией и Китаем. По одобрении этой идеи Карлом III новый вице-король Бернардо де Гальвес в начале 1786 г., предоставил Васадре монопольное право приобретения мехов у местного населения, и с августа коммерсант приступил к делу. За 5 лет (1786-1790) через Акапулько в Манилу было вывезено почти 10 тыс. ценных шкурок калана. В августе 1790 г. испанский посланник в Петербурге Мигель де Гальвес рекомендовал Флоридабланке ежегодно отправлять к северо-западному побережью Америки промысловое судно для скупки мехов калана 6 [Ogden A. The California Sea Otter Trade, 1784-1848. Berkeley etc., 1975 (1st ed. - 1941). P. 15-16, 24; Volkl E. Op. cit. S. 62].
Между тем снаряжение экспедиции в целях обследования северной части калифорнийского берега сильно затянулось, и лишь 8 марта 1788 г. фрегат «Принцесса» под командованием Эстевана Хосе Мартинеса и пакетбот «Сан-Карлос или «Филипино» (капитан - молодой Гонсало Лопес де Аро) отплыли из Сан-Бласа и через два с лишним месяца вошли в залив Принс-Уильям, где еще в конце 70-х годов побывали фрегаты Артеаги и Бодеги-и-Куадры. Во второй половине мая из-за споров между капитанами корабли разделились, а в конце июня Лопес де Аро достиг о-ва Кадьяк, где посетил русское селение в гавани Трех Святителей, основанное в свое время Шелиховым7 [Испанцы называли это место мысом Дос-Пунтас]. Там испанского мореплавателя тепло встретил главный правитель шелиховско-голиковской Северо-Восточной компании Е. И. Деларов, рассказавший, что в 1789 г. из России придут два корабля, чтобы занять Нутка-зунд. Он нанес на карту Лопеса де Аро 8 русских селений, расположенных, по его словам, между Уналашкой и заливом Принс-Уильям (т. е. примерно от 54 до 61° с. ш.), в том числе на юго-западной оконечности п-ва Аляска, о-ве Афогнак, побережье залива Кука, у мыса Елизаветы (юго-западная оконечность Кенайского п-ова). На этом пространстве проживали, как утверждал Деларов, 462 русских8 [Vila Vilar E. Op. cit. P. 77; Cook W. L. Op. cit. P. 125].
Покинув 1 июля 1788 г. Кадьяк, «Сан-Карлос» поплыл на юго-запад к островам Тринити, а далее вдоль берегов Аляски и Алеутской гряды.
Между тем «Принцесса» 21 июля бросила якорь в Капитанской гавани, на северо-восточном побережье Уналашки. Находившийся на острове штурман Потап Кузьмич Зайков (в испанских источниках - Кузьмич) гостеприимно принял прибывших моряков. Объяснялись они при помощи второго штурмана, итальянца Эстевана Мондофья - уроженца Рагузы, понимавшего немного по-русски. По свидетельству Мартинеса, ему было оказано необходимое содействие, при входе фрегата в порт и выходе из него в его распоряжение предоставлен лоцман, а запасы продовольствия для экипажа пополнены рыбой. Кроме того, Зайков разместил всех больных испанцев в своем доме9 [Перечисленные факты, характеризующие помощь, оказанную Зайковым, командир «Принцессы» по просьбе русского штурмана изложил 10 августа 1788 г. в оставленной ему записке. См.: Архив ЛОИИ. Ф. 36. Оп. 1. Д. 476. Л. 363]. Кузьмич сообщил Мартинесу, будто в Северо-Западной Америке живут в общей сложности около 500 русских, а также заявил, что в будущем году ожидается прибытие с Камчатки двух судов с целью установить суверенитет России над Нуткой и основать там поселение10 [Вероятно, речь шла об экспедиции Биллингса], так как, по мнению Екатерины II, Российская империя вследствие открытий Беринга и Чирикова имеет большие права на этот участок побережья, нежели какая-либо иная держава11 [Hull A. H. Op. cit. P. 122].
1 августа на Уналашку прибыл Лопес де Аро, к которому Зайков отнесся тоже весьма дружественно. Вспоминая впоследствии пребывание на острове, второй штурман пакетбота «Сан-Карлос» Нарваэс «хвалил обхождение русских в Уналашке и говорил, что комендант Кузьмич был очень ласковый и добрый человек»12 [См.: Русская Америка в неопубликованных записках К. Т. Хлебникова. С. 94]. 18 августа оба капитана отправились в обратный путь, но плыли по отдельности, в результате чего вернулись в Сан-Блас в разное время: Лопес де Аро - 22 октября, а Мартинес - 5 декабря. Каждый из них представил вице-королю Флоресу отчет, содержащий, в частности, информацию, полученную на Кадьяке и Уналашке, причем в докладе Мартинеса речь шла уже о предстоящей отправке в район Нутка-зунда 4 российских судов13 [Об экспедиции Мартинеса - Лопеса де Аро см. также: Wagner H. R. Op. cit. Vol. l. P. 203].
По мнению некоторых исследователей, имевших возможность изучать неопубликованные материалы экспедиции Мартинеса - Лопеса де Аро в Главном национальном архиве Испании Симанкас, Генеральном архиве Индий в Севилье, Национальной библиотеке Мехико, Е. И. Деларов и П. К. Зайков, желая припугнуть испанцев, умышленно преувеличили количество русских селений и численность их обитателей14 [См.: Volkl E. Op. cit. S. 60; Cook W. L. Op. cit. P. 125. Однако С. Г. Федорова полагает, что цифры и факты, приведенные Деларовым и Зайковым, вполне соответствовали действительности. См.: Федорова С. Г. Русское население... С. 111]. Что же касается высказываний упомянутых лиц относительно российских планов захвата Нутки, то нельзя не согласиться с Энтони X. Хэллом, который ставит под сомнение наличие сколько-нибудь конкретных намерений подобного рода. «Россия при Екатерине II воевала с Швецией и Турцией, - отмечает североамериканский историк, - предполагавшаяся экспедиция Муловского к горе Св. Ильи была отменена, а Биллингс не получал приказа занять Нутку»15 [Hull A. H. Op. cit. Р. 127].
Однако колониальной администрации Новой Испании сообщения, поступившие от Мартинеса и Лопеса де Аро, видимо, представлялись достаточно достоверными. 23 декабря вице-король Флорес послал министру по делам Индий Вальдесу донесение, составленное на основе сведений, собранных двумя мореплавателями, присовокупив, что предполагаемые действия русских надо понимать как попытку оспаривать законные притязания мадридского правительства на земли к северу от Нутка-зунда до 61° с. ш. и приблизиться к поселениям, имеющимся в местах, объявленных в 70-е годы владением Испании. Он предлагал снарядить в 1789 г. экспедицию с целью формально провозгласить власть испанской монархии над Нуткой, опередив таким образом русских 16 [Ibid. P. 127-128].
В тот же день вице-король, не дожидаясь указаний из Мадрида, дал Мартинесу инструкцию, предусматривавшую занятие Нутка-зунда и сооружение там форта, а также жилых домов. Лопесу де Аро, который тоже должен был участвовать в проектируемой экспедиции, предписывалось продвинуться до 55° с. ш. и дальше на север. «Каковы бы ни были факты, - указывает Хэлл, - поручение Мартинесу занять Нутку вытекало из непосредственно предшествовавших событий, связанных с отношениями между Испанией и Россией»17 [Ibid. Р. 129-130, 127].
Меры, принятые Флоресом с целью предупредить мнимые намерения России в отношении Нутка-зунда, подтвердил указом от 14 апреля 1789 г. новый король Карл IV. Одновременно посланнику в Петербурге Гальвесу было направлено указание сделать представление относительно планов российского правительства в Северо-Западной Америке. 23 мая (3 июня) 1789 г. Гальвес передал вице-канцлеру И. А. Остерману требование своего двора, чтобы командирам русских кораблей, отправляемых с Камчатки для открытия новых земель, были даны инструкции не посягать на принадлежащие Испании территории, чьи границы простираются «за залив Принс-Уильям»18 [КЗ [23 мая 1789 г.] // АВПР. Ф. ВКД. Д. 896. Л. 281] (т.е. 61° с. ш.).
Однако еще 17 февраля экспедиция Мартинеса на «Принцессе» и «Сан-Карлосе» (которым, как и год назад, командовал Лопес де Аро) отплыла из Сан-Бласа. Опять они двигались порознь и прибыли в Нутку с интервалом в неделю (5-12 мая). Никаких русских кораблей там не оказалось. Зато в бухте находились два североамериканских и одно английское судно под португальским флагом и с судовыми документами, выданными губернатором Макао, а в середине июня в гавань вошел британский шлюп «Принсес Ройял» («Наследная принцесса»), пришедший также из Макао, чтобы установить контроль над Нутка-зундом. Но испанцы опередили англичан, и 24 июня провозгласили этот район владением Испании, в знак чего соорудили на берегу гигантский крест. В начале следующего месяца «Принсес Ройял» покинула Нутку, но вскоре туда подошел английский пакетбот «Аргонавт» под командованием Джеймса Колнетта. Захватив судно, испанцы арестовали капитана и команду, а затем поступили таким же образом и со шлюпом, вернувшимся 12 июля в Нутка-зунд.
Захваченные британские суда, принадлежавшие торговой компании, в которой главную роль играл некий Джон Мирз - бывший лейтенант королевского флота19 [О его деятельности в северной части Тихого океана накануне и в период англо-испанского конфликта см.: Norris J. M. The Policy of the Cabinet in the Nootka Crisis // The English Historical Review. 1955. Oct. Vol. 70, N 277. P. 569-572], были под конвоем отправлены в Сан-Блас. 15 августа туда вошел «Аргонавт», доставивший донесения Мартинеса, датированные 13 июля, а менее чем две недели спустя - «Принсес Ройял»20 [Сами Мартинес и Лопес де Аро вернулись в Сан-Блас лишь в начале декабря 1789 г.]. 26 августа в Мехико были получены первые сведения об инциденте в Нутке. Через день вице-король доложил обо всем мадридским властям и одновременно информировал своего преемника графа де Ревильяхихедо, незадолго до того прибывшего в Веракрус. Как только в столице Новой Испании стало известно о прибытии в Сан-Блас второго трофейного судна, Флорес 26 сентября направил в Мадрид еще одно донесение21 [См.: CDHR. Р. 319-321; Manning W. R. The Nootka Sound Controversy // Annual Report of the Amer. Hist. Ass. for the Year 1904. Wash., 1905. P. 344-347]. А 27 октября о событиях в Нутка-зунде Вальдесу доложил, в свою очередь, и новый вице-король, недавно приступивший к своим обязанностям. В конце декабря - начале января донесения Флореса достигли Мадрида, где вызвали серьезную озабоченность.
К тому времени в испанской столице уже улеглись волнения по поводу намерений России в Америке. Еще в июле 1789 г. стало известно, что в ответ на упомянутый выше демарш мадридского правительства И. А. Остерман 6(17) июня 1789 г. от имени императрицы заверил посланника Гальвеса, что «с здешней стороны таковому желанию соответствовано будет, тем более что оно есть сходственно и с наблюдаемым здесь всегда собственным ее и. в-ва правилом»22 [КЗ [6 июня 1789 г.] // АВПР. Ф. ВКД. Д. 896. Л. 314 об.]. По словам вице-канцлера, экспедициям, отправляемым с Камчатки, уже давно предписано не проникать в места, находящиеся во владении других держав 23 [Э. Фёлькль не без оснований считает существование такой инструкции сомнительным. См.: Volkl E. Op. cit. S. 76]. Если же в нарушение этого запрета где-либо в Испанской Америке все-таки основано русское поселение, то мадридскому правительству следует мирным путем добиться его ликвидации 24 [Politisches Journal, 1790. Bd. 2. S. 955-956; Badura B. Op. cit. S. 813. Э. Фёлькль замечает, что не смог обнаружить в испанских архивах следов дипломатической переписки между Гальвесом и Остерманом по данному вопросу (см.: Volkl E. Op. cit. S. 76). Возможно, ее и не существует, так как позиции обеих сторон были изложены в устной форме во время бесед вице-канцлера с посланником на очередных встречах («конференциях») главы внешнеполитического ведомства России с иностранными дипломатами. Записи их хранятся в АВПР и уже фигурировали выше]. 26 июля Флоридабланка уведомил министра по делам Индий, а тот, в свою очередь, вице-короля Новой Испании об удовлетворительном ответе русской стороны 25 [Badura B. Op. cit. S. 813].
Давая успокоительные заверения, правительство Екатерины II было уже подробно информировано о плавании Мартинеса-Лопеса де Аро и его последствиях. 22 февраля 1789 г. в Кадис прибыл курьер из Мехико, доставивший анонимную «Реляцию о путешествии в Калифорнию одного гишпанского судна» - краткое сообщение о результатах упомянутой экспедиции, составленное на основе данных, содержавшихся в «письмах, полученных из Сан-Бласа» (скорее всего, речь шла об отчетах Лопеса де Аро). Раздобыв этот документ, консул Бранденбург отправил его французский перевод И. А. Остерману, а копию в Мадрид посланнику Зиновьеву. Последний также послал в Петербург указанный текст в качестве приложения к очередному донесению26 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 630. Л. 3; Д. 455. Л. 59-60]. Оба экземпляра были получены в столице Российской империи соответственно 28 марта и 5 апреля 27 [Заметим, что когда через год с лишним Екатерине II был доложен рапорт генерал-губернатора И. А. Пиля от 14 февраля 1790 г., где со ссылкой на донесения Деларова и Зайкова сообщалось о пребывании на Кадьяке и Уналашке в июле-августе 1788 г. испанских судов (см.: РОТОСА. С. 307-309), эти устаревшие сведения отнюдь не явились новостью для петербургского правительства и лишь подтвердили уже известные при российском дворе факты].
«Реляция» в основной части более или менее правильно отражала итоги экспедиции 1788 г. Однако утверждение, будто русские поселения на побережье Америки расположены между 48 и 49° с. ш., никак не соответствовало действительности, ибо в отчетах Мартинеса и Лопеса де Аро фигурировали в этой связи координаты 58-59°. Полагая, что составитель описания столь значительно уклонился от истины «то ли умышленно, то ли по ошибке», Н. Н. Болховитинов резонно добавляет: «Нельзя также полностью исключить возможность, что сами испанцы, стремясь преувеличить русскую угрозу Калифорнии, сместили действительные поселения на 10° к югу»28 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 455. Л. 59 об.; Болховитинов Н. Н. Русско-американские отношения, 1815-1832. М., 1975. С. 151].
Внимательно следя за дальнейшими приготовлениями мадридского правительства к исследованию и освоению северо-западного побережья Америки, Бранденбург в начале июня 1789 г. доложил в Петербург о предстоящем в конце месяца отплытии в Веракрус известного мореплавателя Хуана Франсиско де ла Бодеги-и-Куадры (в сопровождении группы морских офицеров), назначенного начальником порта Сан-Блас. Консул сообщал также, что через два месяца из Кадиса предполагалось отправить в кругосветное путешествие два корвета под командованием Алехандро Маласпины. Они должны были следовать в Буэнос-Айрес, затем обогнув мыс Горн или Магеллановым проливом выйти в Тихий океан, плыть до Лимы и далее к Сан-Бласу, где присоединиться к находящейся там испанской эскадре. После обследования калифорнийского побережья и близлежащих островов Маласпине предлагалось повернуть к Камчатке, а оттуда взять курс к мысу Доброй Надежды и возвратиться домой. Согласно более раннему донесению С. С. Зиновьева наряду с официальными научными целями перед экспедицией ставилась и важная секретная задача - уточнить позиции различных держав на Американском континенте, включая русские поселения в Калифорнии 29 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 630. Л. 5; Д. 455. Л. 113-116. Корабли Маласпины, отплывшие из Кадиса 30 июля 1789 г., достигли Северо-Запада Америки лишь летом 1791 г. См.: Cook W. L. Op. cit. P. 119].
Несмотря на миролюбие российского двора, первый министр Испании поручил М. де Гальвесу предупредить петербургское правительство, что испанским властям в Америке предписано отражать силой оружия любые попытки захвата вверенной им территории какой-нибудь иностранной державой. В ответ вице-канцлер выразил уверенность, что «начальники вышедшей из Камчатки эскадры не подадут повода к каким-либо раздорам, а если бы и случилось, чтоб они по неведению хотели занять некоторое селение, то он надеется, что насилия употреблено не будет» 30 [КЗ [22 августа 1789г.] // АВПР. Ф. ВКД. Д. 896. Л. 386-387].
Столь же позитивно реагировали в Петербурге и на переданную испанским посланником 12 сентября 1789 г. просьбу о «дружественном приеме» в российских портах на Дальнем Востоке кораблей кругосветной экспедиции Маласпины. 24 сентября Совет при высочайшем дворе согласился удовлетворить это представление, полагая необходимым одновременно заявить Гальвесу, что императрица «взаимно ожидает, что и ее подданные или суда» при заходе в принадлежащие Испании тихоокеанские порты «принимаемы будут с равномерным благоприятством». Неделю спустя совет счел уместным, отвечая «гишпанскому министру», уточнить, что указанные им суда «будут дружески приняты во всех наших в том крае портах, как на твердой земле, так и на островах Курильских, Алеутских и прочих, российскими мореплавателями обретенных». Соответствующая нота была вручена Гальвесу 17 октября 1789 г.31 [АТС. Т. 1. С. 765-766; ЦГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 9. Л. 207; Кессельбреннер Г. Л. «Вручена гишпанскому посланнику...» // Кн. обозрение. 1989. 21 июля. № 29].
Правдивость заявлений, сделанных в Петербурге, подтверждалась донесением вице-короля Новой Испании, откуда неопровержимо вытекало, что русских в Нутке не оказалось. Зато там обнаружилось присутствие давних врагов Испании - англичан.
4 января 1790 г. британский поверенный в делах в Мадриде Энтони Мерри доложил о событиях в Нутка-зунде министру иностранных дел герцогу Лидсу, который в ответ уже 2 февраля запросил данные о количестве испанских кораблей у северо-западного побережья Америки, численности их экипажей и вооружении 32 [Cook W. L. Op. cit. P. 205].
10 февраля испанский посол в Лондоне маркиз дель Кампо официально потребовал от Лидса наказания английских подданных, незаконно вторгшихся во владения Испании. Сент-джеймский кабинет, категорически отвергнув эти притязания, настаивал на полном удовлетворении за учиненное насилие и немедленном возврате захваченных судов. В итоге ситуация, сложившаяся в конце 80-х годов вокруг Нутка-зунда, будучи порождена испано-русским соперничеством в этом регионе, неожиданно переросла в крупный конфликт между Испанией и Англией 33 [ЦГАДА. Ф. 1261. On. 1. Д. 729. Л. 3-4, 1; Hull A. H. Op. cit. P. 126, 220. Наиболее обстоятельное и объективное освещение возникновения и развития Нутка-зундского кризиса см.: Manning W. R. Op. cit. P. 279-478. См. также: Cook W. L. Op. cit. P. 146-270].
Как только до Лондона дошла весть о захвате испанцами британских кораблей у северо-западного побережья Америки, Уильям Питт вспомнил о сведениях, незадолго до того полученных от бывшего губернатора Массачусетса Томаса Паунэлла, который посвятил премьер-министра в планы ликвидации испанского владычества в Америке при поддержке Англии, вынашивавшиеся южноамериканским другом экс-губернатора Франсиско де Мирандой. Заявление посла Испании английскому правительству ускорило действия Питта. 14 февраля 1790 г. он принял венесуэльца в своей загородной резиденции Голлвуд (графство Кент). В ходе беседы, продолжавшейся около трех часов, Миранда подробно информировал премьер-министра о положении в Испанской Америке и предложил англичанам снарядить экспедиционный корпус в целях ее освобождения из-под власти метрополии, для чего понадобилось бы, по его словам, от 12 до 15 тыс. войск и полтора десятка кораблей. Питт в принципе положительно отнесся к этому проекту, указав, однако, что он мог бы быть осуществлен только в случае войны с Испанией. Премьер-министр просил собеседника представить в письменном виде резюме их разговора и другие необходимые материалы. К началу марта Миранда завершил эту работу и в конце месяца отправил подготовленные им документы по назначению34 [Robertson W. S. The Life of Miranda. Vol. 1. P. 99; AM. Caracas, 1938. T. 15. P. 111-114, 119].
Но Питт в ожидании реакции Мадрида на требования, предъявленные 26 февраля британским правительством, молчал. В начале мая Миранда обратился к премьер-министру с просьбой об аудиенции, чтобы сообщить нечто весьма важное 35 [AM. P. 120]. Это обращение совпало по времени с поворотным моментом в развитии англо-испанского конфликта.
Не добившись дипломатическими средствами удовлетворения своих требований36 [Объявив об освобождении английского пакетбота и его команды, мадридское правительство предложило считать вопрос исчерпанным, о чем Кампо заявил герцогу Лидсу. См.: ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 1.Д. 729.Л. 2], сент-джеймский кабинет решил продемонстрировать силу. По поручению Питта Джон Мирз, располагавший свидетельствами очевидцев и другой информацией об инциденте в Нутке, составил докладную записку, где подлинные факты были перемешаны с измышлениями и преувеличениями. Она была опубликована в виде небольшого памфлета и получила довольно широкое распространение, способствуя формированию в обществе антииспанских настроений. 30 апреля 1790 г. этот документ был рассмотрен на заседании правительства в Уайтхолле. Члены кабинета признали необходимым потребовать от Испании компенсации нанесенного ущерба. Несколько дней спустя послу Испании была вручена нота, в которой указывалось, что позиция его двора неприемлема, и выражалась твердая решимость отстаивать права англичан на северо-западном побережье Америки. Накануне текст идентичного содержания был отправлен британскому поверенному в делах в Испании с инструкцией предпринять соответствующий демарш перед мадридским правительством 37 [См.: Meares J. Voyages made in the years 1788 and 1789 from China to the North West Coast of America. L., 1790; Norris J. M. Op. cit. P. 576].
5 мая в обеих палатах парламента было зачитано послание короля Георга III, где излагалось развитие событий и испрашивались ассигнования на военные нужды38 [См.:AR. P. 285-286]. 6 мая Питт заявил в палате общин, что Англия не может согласиться с притязаниями Испании на Нутка-зунд. Обе палаты единодушно одобрили действия министерства и вотировали 1 млн. ф. ст. для покрытия издержек. Британский флот готовился к морским операциям против Испании. 9 мая в Мадрид срочно выехал вновь назначенный посол Аллейн Фицхерберт, получивший инструкцию добиваться от Флоридабланки признания, что испанская монархия не обладает суверенитетом над Нутка-зундом.
В этой ситуации Питт очень быстро откликнулся на записку Миранды. Конфиденциальная встреча состоялась вечером 6 мая в Уайтхолле. Продолжительная беседа, в которой участвовал также министр внутренних дел Уильям У. Гренвилл, была посвящена главным образом подготовке к войне с Испанией и возможности поддержки англичан населением Южной Америки. В дальнейшем Миранда и Питт неоднократно встречались в резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, обсуждая способы действий против Испании в различных районах Американского континента.
В связи с этим венесуэлец разработал специальный план боевых операций в Испанской Америке, приложив к нему соответствующие карты. Он предложил привлечь к борьбе с Испанией часть иезуитов, изгнанных некогда из испанских владений в Америке и ныне проживающих в Италии. Миранда представил также проект будущего государственного устройства испаноамериканских стран после завоевания ими независимости. Все документы, касавшиеся обсуждавшихся вопросов, и некоторые другие были переданы премьер-министру.
На протяжении мая-июня 1790 г., когда англо-испанский спор достиг кульминации и перспектива войны между двумя державами казалась вполне реальной, Питт, видимо, проявлял неподдельный интерес к сведениям и соображениям, исходившим от Миранды. Однако предложения последнего явно утратили привлекательность для премьер-министра, как только стали вырисовываться контуры мирного урегулирования Нутка-зундского кризиса, что произошло в конце июня - начале июля 1790 г.
К тому времени в результате переговоров с Флоридабланкой Фицхерберту удалось добиться определенных уступок. 24 июля в Мадриде были подписаны испанская декларация о возмещении ущерба англичанам, и британская контрдекларация, что практически означало достижение соглашения между сторонами и как будто предрешало полное улаживание конфликта39 [См.: Ibid. Р. 300-3]. 5 августа сообщение о подписании указанных документов появилось на страницах лондонской прессы. 8 сентября Флоридабланка представил Государственному совету согласованный с Фицхербертом предварительный проект договора с Англией.
Однако, убедившись в слабости позиции правительства Карла IV и его стремлении избежать вооруженного столкновения, Питт решил усилить давление. 2 октября 1790 г. он отправил своему представителю в Мадриде новый вариант документа, еще более благоприятный для английской стороны, и предложил в ультимативной форме потребовать его принятия в десятидневный срок. 14 октября Фицхерберт вручил этот текст Флоридабланке, который рекомендовал Государственному совету для обсуждения вопроса созвать экстренное совещание высокопоставленных сановников королевства. Хотя участники заседания, происходившего с 21 по 25 октября, сочли требования сент-джеймского кабинета неприемлемыми и настаивали на их отклонении, Флоридабланка добился тем не менее согласия короля принять условия, продиктованные из Лондона. 28 октября в Эскуриале состоялось подписание конвенции «о рыболовстве, мореплавании и торговле», завершившей урегулирование англо-испанского спора из-за Нутка-зунда 40 [Tratados, conveniosy declaraciones... P. 623-625].
Закрепляя победу Англии в этом международном конфликте, конвенция предусматривала возвращение британцам отнятых у них земель и имущества на северо-западном побережье Америки и прилежащих островах, а также «справедливое возмещение» ущерба, понесенного подданными обеих договаривающихся сторон. Ст. 3 предоставляла им полную свободу мореплавания и рыбной ловли в Тихом океане и Южном море (т. е. южной части Тихого океана), с правом основывать поселения и торговать с местными жителями в никем еще не занятых районах материка. Во избежание нелегальной коммерции с испанскими колониями британским судам запрещалось подходить ближе, чем на расстояние в 10 морских лиг к американскому берегу, принадлежащему Испании (ст. 4). Далее устанавливалось, что на территории, возвращаемые англичанам или расположенные севернее границы испанских владений на Северо-Западе Америки, где имеются селения одной из двух держав, получат свободный доступ и право вести торговлю подданные другой державы.
Согласно ст. 6 конвенции как англичане, так и испанцы впредь не могли селиться на восточном и западном побережье Южной Америки и ближних островах к югу от владений Испании, но им разрешалось высаживаться там, чтобы заниматься рыболовством, а также строить хижины и иные временные сооружения, предназначенные исключительно для данной цели. Однако специальная секретная статья содержала оговорку, что запрет, сформулированный в ст. 6, утратит силу в случае, если в указанном регионе возникнет поселение, основанное подданными какой-либо третьей державы. «Кризис из-за Нутки сигнализировал начало конца испанской империи в Америке», - констатирует Уоррен Л. Кук41 [Ibid.: Cook W. L. Op. cit. P. 241].
Естественно, что развитие конфликта между двумя державами, к возникновению которого Россия имела самое непосредственное отношение, весьма интересовало российскую дипломатию, внимательно следившую за всеми перипетиями Нутка-зундского кризиса.
Первые вести о вторичном плавании «кормчего королевского флота в Испании Мартинеса» и событиях июня-июля 1789 г. в «порту Сан-Лоренсо де Нука» дошли до Петербурга в конце февраля следующего года, когда в столице одновременно были получены донесения С. С. Зиновьева и И. Ф. Бранденбурга, содержащие ценную информацию. Консул прислал копии и французские переводы трех важных сообщений, оказавшихся в его распоряжении. Одно из них являлось донесением Мартинеса вице-королю, отправленным в середине июля 1789 г. Из него между прочим следовало, что, не обнаружив в Нутка-зунде присутствия российских кораблей, испанцы тем не менее не теряли надежды на их появление. «Мы ждем русских со дня на день, - докладывал Мартинес, - и надеемся с божьей милостью их одолеть42 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 631. Л. 6].
Второй документ, датированный 18 июля 1789 г., не имел подписи. Можно предполагать, что он также принадлежал перу капитана «Принцессы». В Сан-Бласе была сделана приписка о том, что Мартинес просит направить в Нутку подкрепления и боеприпасы, дабы быть в состоянии оказать сопротивление русским, если те все же появятся. Наиболее обстоятельным было анонимное сообщение, составленное в Мехико на основе донесений Мартинеса 28 августа, т. е. сразу после их доставки в столицу вице-королевства. Перевод этого «достоверного письма из Мексики» направил вице-канцлеру также посланник России в Мадриде, который просил указаний, «изъясняться ли с графом Флоридабланкою по сему делу или предать молчанию» 43 [Там же. Л. 4, 2-3; Д. 463. Л. 8. В свете приведенных выше фактов совершенно очевидна ошибочность утверждения Э. Фёлькля, будто пересылка Зиновьевым в Петербург ранее упомянутой «Реляции о путешествии в Калифорнию...» - «единственный известный случай передачи русским дипломатом информации об испанских экспедициях» (Volkl E. Op. cit. S. 75)].
Нам не удалось установить, какой ответ последовал на этот запрос. Однако российские дипломатические представители в Мадриде и Лондоне внимательнейшим образом наблюдали за изменением ситуации и по мере обострения отношений между Англией и Испанией регулярно информировали свое правительство об усилении конфронтации двух держав. Сообщая в начале мая 1790 г. о королевском послании парламенту (с изложением сути спора) и военных приготовлениях, посланник С. Р. Воронцов доносил, вице-канцлеру, что англичане снаряжают 13 линейных кораблей и 12 фрегатов, «дабы действовать противу Гишпании, когда она откажет дать сатисфакцию» 44 [АВПР. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 411. Л. 65]. Несколько дней спустя он отправил в Петербург реестр судов британского военно-морского флота, насчитывавшего, по его данным, 422 боевые единицы, в том числе 158 линейных кораблей (включая строящиеся), тогда как Испания располагала всего 70. Учитывая очевидное превосходство Англии на море, посланник считал маловероятным, «чтоб война воспоследовала». «Здесь желают сохранить мир, - полагал Воронцов, - лишь бы Гишпания отреклась от мнимого своего права не дозволять другим народам приставать к берегам той части Америки, что не она открыла и где она своих селениев не имеет, также не мешала бы китовой ловле, которая делается не по берегам, а в морях, кои никому изключительно, а всем народам вообще принадлежат... С гишпанской же стороны нельзя думать, чтоб там желали разрыва, ибо тамошние морские силы толь слабы в сравнении здешних, что Гишпания кроме несчастиев ничего другого себе от сей войны ожидать не может» 45 [Там же. Л. 81, 97].
Неделю спустя дипломат отправил в Петербург французский перевод упомянутого выше «мемориала» Джона Мирза, где излагались подробности захвата английских судов в Нутка-зунде. Он обратил особое внимание И. А. Остермана на то обстоятельство, что, судя по этому документу, «гишпанцы приписывают себе все берега, начиная от мыса Горна, даже до 60-го градуса к северу, включая, следовательно, те берега противу Камчатки, кои прежде всех народов в свете русскими были открыты и от времен капитана Беринга до днесь ежегодно нашими промышленниками из Камчатки и из Охотска посещаемы» 46 [Там же. Л. 105-105 об. Текст перевода «мемориала» см.: ЦГАДА. Ф. 1261. Оп. 1. Д. 1665. Л. 1-8].
На протяжении июня-июля 1790 г. Воронцов, анализируя обстановку на основе собственных наблюдений и известий, доходивших из Мадрида, продолжал в целом придерживаться прежней точки зрения, хотя неоднократно отмечавшийся им рост вооружений с обеих сторон, казалось бы, противоречил подобным прогнозам. «И как Гишпания не может бороться с Англиею, а сия без сущей крайности не желает вступить в войну, лишь бы честь ее была не тронута, - говорилось в одном из июньских донесений, - то и можно ожидать, что Гишпанской двор даст ей полное удовольствие и что сия начинающаяся ссора прекратится мирным постановлением». А в следующей депеше со ссылкой на испанский источник сообщалось, будто «изъяснения мадридского двора гораздо уже мягче прежних». Как докладывал российский посланник в начале июля, содержание донесений Фицхерберта из столицы Испании «изъявляет податливость Гишпанского двора дать удовольствие Аглицкому»47 [АВПР. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 411. Л. 132, 139, 172; Д. 412. Л. 2, 7, 11, 27].
Во второй половине июля Воронцов окончательно пришел к выводу, что правительство Питта, «видя, что война с Гишпаниею начинает казаться нации инако, нежели то было в первом жару сей распри, желает избежать оную». В конце июля - начале августа, еще не зная о заключении соглашения в Мадриде, он отметил, что в английском обществе доминирует стремление к скорейшему урегулированию конфликта. Как ожидают, указывал посланник, «через 10 или 12 дней распря с Гишпаниею кончится мирным условием» 48 [Там же. Д. 412. Л. 44, 60. См. также: Л. 71. Заметим, что одновременно с Воронцовым информацию аналогичного характера направил в Коллегию иностранных дел поверенный в делах в Португалии, по чьим словам, испанский посол в Лиссабоне получил из Мадрида «известие, что без сумнения уже между Ишпаниею и Англиею обойдется без разрыва и войны» (Там же. Ф. СРП. Оп. 72/5. Д. 112. Л. 62)].
В отличие от своего лондонского коллеги С. С. Зиновьев проявлял гораздо большую осторожность в оценке сложившейся ситуации и перспектив дальнейшего развития событий. После того как 23 мая 1790 г. Флоридабланка заверил его в желании монархии Карла IV избежать вооруженного столкновения, подчеркнув вместе с тем решимость мадридского правительства в случае нападения англичан дать им отпор, посланник констатировал, что не рискует «высказывать какие-либо основательные суждения об этом неожиданном споре между обоими дворами. Время все покажет» 49 [Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 58. Сходное чувство неуверенности испытывал и российский поверенный в делах в Лиссабоне, доносивший оттуда: «Здесь продолжают еще находиться в неизвестности, какой поворот возьмет имеющееся между Англиею и Испаниею недоразумение» (Там же. Ф. СРП. Оп. 72/5. Д. 112. Л. 53)]. Но только через полтора месяца он смог доложить о появлении некоторых признаков сближения позиций Англии и Испании, а 18 июля британский посол в Мадриде Фицхерберт сообщил Зиновьеву, что Флоридабланка склонен частично удовлетворить претензии кабинета Питта на предоставление права рыболовства, охоты и основания поселений в Калифорнии50 [Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 84-87, 90].
Неделю спустя Зиновьев уведомил вице-канцлера об одновременном подписании испанской декларации и английской контрдекларации и состоявшемся обмене этими документами, копии которых незамедлительно выслал в Петербург. Но еще до того, как они были там получены, в российскую столицу поступил присланный С. Р. Воронцовым экземпляр придворной лондонской газеты, содержавший тексты обоих актов, которыми, по выражению посланника, «пламя угрожаемой войны между сими землями утушается» 51 [Там же. Л. 96, 100-101; Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 412. Л. 76].
На завершающей стадии урегулирования англо-испанского спора Воронцов и Зиновьев, продолжая регулярно информировать правительство Екатерины II о дипломатических усилиях обеих держав, в известном смысле как бы поменялись ролями. Первый из них со временем стал все больше сомневаться в возможности окончательно уладить конфликт мирным путем. Сообщая почти в каждом донесении об интенсивном наращивании морских вооружений и форсировании военных приготовлений в портах Англии, он связывал эти меры с намерением сент-джеймского кабинета прибегнуть к силе. Кроме того, подобными действиями правительство Питта рассчитывало, по мнению Воронцова, заставить Францию вопреки Фамильному пакту воздержаться от поддержки своей союзницы Испании 52 [Там же. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 412. Л. 80, 89, 94, 96-97].
«Все сие, - отмечал дипломат в начале октября - подает публике повод думать, что негоциация с гишпанским двором более наклонна к войне, нежели к миру». Если ожидаемый в Лондоне ответ на ультиматум, предъявленный мадридскому правительству, присовокупил он тремя днями позже, «не будет удовольствительнее прежних, то война начнется неизбежным образом»53 [Там же. Л. 130,132].
В наиболее законченном виде посланник суммировал свои соображения на основе развернутого анализа англо-испанских противоречий. В его пространном донесении (середина октября) утверждалось, будто правительство Питта, внимательно изучив июльскую декларацию Флоридабланки, вскоре пришло к убеждению, «что Гишпания обещает удовольствие токмо в таком случае, естьли доказано будет, что Англия имеет право его требовать», а касаясь возможности будущих уступок, исходит из «исключительного своего права на берега, за кои завелася ссора»54 [Там же. Л. 143-144]. Поскольку подобная постановка вопроса была абсолютно неприемлема для британской стороны, последняя, чтобы сделать противника более сговорчивым, стала наращивать свой военный потенциал.
Превосходство Англии Воронцов считал столь значительным, что был уверен в ее победе, если бы дело дошло до войны. В таком случае Испания, с его точки зрения, неминуемо «потеряет Порто-Рико, Филиппинские острова, может быть остров Кубу, и, конечно, будут возмущения в разных американских ее областях, где народы вообще недовольны правлением и весьма наклонны к независимости, в чем отсель помогать им станут весьма усердным образом и имеют на то сильные способы». Поэтому, как представлялось посланнику, хотя мадридское правительство «ведет себя в сей негоциации с примерною осторожностию», сент-джеймский кабинет склонялся к применению силы. «Все сие должно решиться в незамедлительном времени,- предполагал он,- и, по-видимому, война начнется без объявления, флоты встретятся, подерутся, и каждая сторона на другую бросит причину и начало сражения, дабы сохранить право требовать помощи у своих союзников и то же самое отнять у неприятеля»55 [Там же. Л. 147 об. - 148].
Судя по всему, весть о том, что в испанской столице согласована, а затем и подписана конвенция, «которою возставшие споры между сим двором и Мадритским полюбовно прекращены» 56 [Там же. Л. 167, 171. Донесение Фицхерберта о согласовании документа было доставлено в Лондон 4 ноября 1790 г., а через три дня получен его текст], явилась для Воронцова неожиданной.
Напротив, Зиновьев имел гораздо больше возможностей следить в Мадриде за ходом переговоров, несмотря на их строго секретный характер. После того как в середине октября Флоридабланке был предъявлен английский ультиматум, посланник доложил о передаче этого документа на рассмотрение Государственного совета, а позднее об обсуждении его на чрезвычайном совещании высших сановников королевства57 [Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 127, 129-130, 132-133].
Информируя о том, что мадридское правительство расположено к принятию требований Англии, он делал вывод: «...следует ожидать, что переговоры вскоре завершатся, если только не возникнут какие-нибудь непредвиденные осложнения со стороны Великобритании». Составляя это донесение, Зиновьев не знал, что в тот же день в Эскуриале состоялось подписание англо-испанской конвенции, о чем он поспешил уведомить петербургский двор несколько дней спустя. Но о содержании соглашения дипломат сообщить не мог, поскольку оно сохранялось в тайне до ратификации. Впрочем, посланник полагал, что текст конвенции уже известен в российской столице. И он был близок к истине, ибо 28 ноября в Коллегию иностранных дел действительно поступил печатный экземпляр документа, присланный Воронцовым 58 [Там же. Л. 138-140,146; 150-151; Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 412. Л. 173-176].
Говоря о внимании российской дипломатии к перипетиям Нутка-зундского кризиса, следует иметь в виду, что на исход его среди прочих факторов определенным образом повлияла и позиция правительства Екатерины II.
Как уже указывалось, в Петербурге узнали об инциденте в Нутке в конце февраля 1790 г. из донесений С. С. Зиновьева и И. Ф. Бранденбурга и приложенных к ним материалов. Придерживаясь поначалу выжидательной политики, вице-канцлер не спешил отвечать на вопрос посланника, следует ли обращаться к Флоридабланке за объяснениями по этому поводу. Между тем испанское правительство, столкнувшись с крайне резкой реакцией сент-джеймского кабинета, очень нуждалось в иностранной поддержке. Но в то время трудно было ожидать помощи со стороны традиционной союзницы Испании - Франции, охваченной революционным брожением. Естественно, что в этих условиях приходилось искать альтернативу в лице других европейских держав. Наибольшие надежды испанская монархия возлагала в этом смысле на содействие Российской империи, имевшей давние счеты с Англией, которая втайне поддерживала Турцию и Швецию, воевавшие против России.
В середине марта 1790 г., когда Государственный совет, обсудив только что полученный из Лондона крайне резкий ответ герцога Лидса на испанскую ноту, счел позицию британского кабинета угрожающей, Флоридабланка поспешил сообщить М. де Гальвесу о желательности заключения союза с Россией, направленного против Англии 59 [См.: Hernandez Franco J. Op. cit. P. 259]. Подобная идея вполне соответствовала взглядам самого посланника. 24 марта (4 апреля) - задолго до поступления в Петербург депеши первого министра - он в донесении Флоридабланке отметил, что не усматривает в данный момент непосредственной угрозы испанским интересам на Тихом океане со стороны Российской империи, и высказался в пользу установления союзных отношений с последней в данном регионе. 6 апреля Флоридабланка писал испанскому послу в Париже Фернану-Нуньесу о своем стремлении прийти к согласию с Россией – единственной .державой, способной приостановить натиск англичан60 [CDHR. P. 322-326. См. также: Hernandez Sanchez-Barba M. Op. cit. P. 288; Schop Soler A. M. Op. cit. S. 155].
23 мая в ходе продолжительной беседы с С. С. Зиновьевым первый министр подробно информировал его о причинах и обстоятельствах возникновения конфликта с Англией, заверив, что намерен проявлять величайшую сдержанность с целью сохранения мира. На следующий день Государственный совет одобрил разработанный Флоридабланкой план действий в условиях нарастающей конфронтации, где ставилась, в частности, задача добиваться поддержки со стороны России61 [АВПР. Ф. СРИсп. On. 58. Д. 463. Л. 55-57; Cook W. L. Op. cit. P. 223-224]. Однако весной 1790 г. такого рода соображения и пожелания высказывались лишь в общей форме, не носили конкретного характера и каких-либо шагов по их реализации не предпринималось. Только к началу лета положение изменилось. Эти перемены были вызваны прежде всего дальнейшим обострением англо-испанских противоречий.
Упомянутые выше дипломатические акции британского кабинета, предъявившего в начале мая дополнительные требования, и последовавшие военные приготовления обусловили соответствующую реакцию в Мадриде. Особое раздражение вызвал там британский меморандум, по предписанию Лидса переданный 16 мая поверенным в делах Э. Мерри. Отправленный из Лондона, как указывалось, почти одновременно с вручением документа аналогичного содержания послу дель Кампо, оглашением королевского послания и выступлением Питта в парламенте, начавшимся приведением вооруженных сил в боевую готовность, он к тому же отличался, по мнению Зиновьева, весьма высокомерным тоном 62 [АВПР. Ф. СРИсп. On. 58. Д. 463. Л. 54. См. также: Manning W. Я Op. cit P. 395-397]. Вскоре Флоридабланка получил также донесение Фернана-Нуньеса от 9 мая о беседе с министром иностранных дел Франции А. М. Монмореном. Последний, обещая поставить перед Учредительным собранием вопрос об оказании (в соответствии с Фамильным пактом) помощи Испании, довольно скептически отнесся к возможности добиться согласия собрания, поскольку опасался энергичного противодействия ряда депутатов, якобы подкупленных Англией 63 [Версию о подкупе графа Мирабо и членов возглавлявшегося им Дипломатического комитета эмиссарами Питта Уильямом Огастесом Майлзом и Хью Эллиотом, весьма распространенную среди современников и в исторической литературе, документально опроверг на основе материалов семейных архивов североамериканский исследователь Говард Эванз. См.: Evans И. V. The Nootka Sound Controversy in Anglo-French Diplomacy // Journal of Modern History. 1974. Dec. Vol. 46. N 4. P. 609-640]. После бурных дебатов, в ходе которых многие ораторы требовали лишить короля права объявлять войну и заключать мир (что помешало бы французскому правительству выполнять свои обязательства перед пиренейской монархией), большинство проголосовало за то, чтобы монарх мог только вносить такое предложение, а принятие решения являлось бы исключительной прерогативой самого Учредительного собрания 64 [Parrel Ch. de. Pitt et l'Espagne // Revue d'histoire diplomatique. P., 1950. An. 63. P. 72-73].
Вместе с тем наметились некоторые позитивные, с точки зрения мадридского правительства, сдвиги в политике петербургского двора. После того как на протяжении длительного времени испанская дипломатия, заинтересованная в сближении с Россией, безуспешно предлагала свои услуги в качестве посредника в деле прекращения русско-шведской войны, в середине апреля 1790 г. вице-канцлер И. А. Остерман уведомил посланника Гальвеса о готовности империи Екатерины II к мирным переговорам со Швецией при посредничестве Испании. Беседа между ними на эту тему состоялась 4 мая65 [См.: Schop Soler A. M. Op. cit. S. 158; АГС. T. 1, ч. 1. С. 782-783].
Под влиянием перечисленных факторов испанское правительство в начале июня решило предпринять конкретные шаги к достижению соглашения с Россией. С этой целью 4 июня Флоридабланка направил М. де Гальвесу инструкцию поставить в известность петербургский двор о конфликте между Испанией и Англией и предложить от имени короля Карла IV заключить договор о границе российских и испанских владений на берегах Тихого океана. В тот же день правительствам России и других европейских держав66 [Франции, Португалии, Австрии, Пруссии, Швеции и др.] была разослана циркулярная нота с изложением предыстории и обстоятельств возникновения англо-испанского спора. Аргументируя обоснованность территориальных и иных притязаний Испании на северо-западном побережье Америки, составители документа ссылались между прочим на прошлогодние переговоры с Россией, признавшей тогда, что северные рубежи испанских интересов в данном регионе «простирались еще за так называемый залив Принс-Уильям»67 [См.: РИ. С. 393; Hernandez Sanchez-Barba M. Op. cit. P. 287; Politisches Journal. 1790. Bd. 2. S. 955]. В заключение Флоридабланка подчеркивал, что, отвечая на угрожающий британский меморандум, врученный ему 16 мая, заверил сент-джеймский кабинет в своем миролюбии и готовности дать англичанам требуемое удовлетворение с возмещением понесенного ими ущерба. «Этот ответ, - полагал он, - должен убедить все дворы Европы, что поведение короля и его правительства созвучно неизменным принципам справедливости, правды и мира» 68 [Politisches Journal. 1790. Bd. 2. S. 961-962].
5 июня Флоридабланка, беседуя с С. С. Зиновьевым, предложил заключить с Россией соглашение, регулирующее проблемы мореплавания вдоль берегов Калифорнии 69 [АВПР. Ф. СРИсп. On. 58. Д. 463. Л. 67]. Однако еще до того, как об этом предложении стало известно в Петербурге, Гальвес по прибытии курьера из Мадрида немедленно испросил у вице-канцлера срочной аудиенции. 27 июня (8 июля), официально уведомив собеседника о возникшей конфронтации между Испанией и Англией, он вручил И. А. Остерману упомянутую выше циркулярную ноту, копию адресованной посланнику депеши Флоридабланки, а также копию памятной записки первого министра Испании британскому поверенному в делах в Мадриде.
Последний документ, датированный тоже 4 июня, являлся официальным ответом на демарш, предпринятый Э. Мерри в середине мая. По утверждению Флоридабланки, осложнений в отношениях двух стран удалось бы избежать, если бы правительство Питта не реагировало в столь резкой форме на обоснованный протест испанской стороны по поводу вторжения англичан в ее владения, вместо того чтобы попытаться мирным путем уладить возникшие недоразумения70 [AR. Р. 292]. В качестве примера того, как следует поступать в подобных конфликтных ситуациях, приводился факт благополучного разрешения противоречий между Испанией и Россией на Северо-Западе Америки. «Недавно российскому двору, - отмечал министр, - была представлена жалоба по некоторым сходным предметам, касающимся навигации в Южном море. Поскольку этим двором был дан откровенный ответ, все закончилось без малейших разногласий. Поистине можно полагать, что образ действий в гораздо большей мере, нежели суть дела, вызвал споры с Великобританией по этому поводу». Ибо, решительно отстаивая суверенитет испанской короны над контролируемой ею территорией северо-западного побережья Америки, мадридское правительство подразумевало под ним свои права на часть Американского материка, омывающие его моря и близлежащие острова, которые издавна принадлежали Испании в результате открытий, на основании договоров или по праву владения71 [AR. Р. 293-294. См. также: Norris J. M. Op. cit. Р. 578; Cook W. L. Op. cit. P. 224].
Сообщение Гальвеса не явилось для главы внешнеполитического ведомства России неожиданным. К тому времени в Коллегию иностранных дел уже поступили донесения российских посланников из Лондона и Мадрида об англо-испанском конфликте. Ознакомившись на месте с переданными ему документами, вице-канцлер, естественно, пообещал доложить о них императрице, причем выразил уверенность, что она несомненно пожелает Карлу IV «лучшего успеха в окончании дела сего миролюбивым образом»72 [КЗ [27 июня 1790 г.] // АВПР. Ф. ВКД. Оп. 2/6. Д. 897. Л. 352].
Вместе с тем при чтении ответной памятной записки Флоридабланки, адресованной Мерри, Остерман сразу же обратил внимание на не соответствовавшее действительности утверждение, будто мадридский двор жаловался в свое время правительству Екатерины II «на чинимые в селениях его, в Тихом океане находящихся, насилия от российских туда приезжающих кораблей».
Вице-канцлер «приметил ему кавалеру Гальвесу о несправедливости сего изъяснения, ибо таковых жалоб, продолжал он, от Гишпании никогда здесь приносимо не было, а просил сей двор посредством его же господина министра о упреждении могущих произойти насилий от назначенной отсюда туда эскадры». Признав обоснованность этого замечания, посланник объяснил допущенную ошибку неточным переводом с испанского оригинала73 [Там же. Л. 351].
Через несколько дней протокольную запись беседы между Остерманом и Гальвесом рассмотрел Совет при высочайшем дворе. В центре внимания, естественно, оказалось предложение мадридского правительства об «определении границ российскому и гишпанскому владениям по Тихому морю и о заключении формального о том договора». Члены совета высказались против этой идеи. Они сочли «настоящее военное время к предложенному тут разграничению весьма неудобным, тем более что податливость здешняя на желаемый гишпанским двором договор может еще произвесть и вящую в Англии противу нас остуду, подавая сей державе напрасное подозрение, будто имеем мы с Гишпаниею и другие переговоры и согласия»74 [ЦГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 11. Л. 4. Хотя протокол заседания совета 1 июля 1790 г. опубликован (см.: АТС. Т. 1. С. 767-768), цитирую по архивному подлиннику, так как в тексте публикации имеются ошибки и пропуски].
Опасения испортить отношения с могущественной «владычицей морей» усугублялись, видимо, тем, что, с точки зрения правящих кругов России, исход Нутка-зундского кризиса был по существу уже предрешен: на основании донесений С. Р. Воронцова и С. С. Зиновьева, полученных соответственно 18 мая и 19 июня, в Петербурге сложилось представление об ощутимом военном превосходстве Англии и неизбежности капитуляции Испании.
Кроме того, как можно предположить, правительство Екатерины II, согласившись в определенной ситуации годом раньше признать, что северные границы испанских колоний в Америке «простираются за залив Принс-Вильям»75 [По мнению петербургского экономиста и статистика Генриха Шторха, граница между владениями России и Испании практически проходила по реке (или заливу) Кука. См.: Storch H. Op. сit. Leipzig, 1801. Т. 6. S. 292], вовсе не склонно было облечь эти устные заверения в форму официального договора, основанного на нормах международного права. Ведь заключение формального соглашения на таких условиях фактически означало бы юридически зафиксированный отказ России от всяких притязаний на территорию южнее 61° с. ш. Между тем после плавания А. И. Чирикова петербургский двор неизменно исходил из того, что обладает законными правами на побережье Америки к северу от пункта, достигнутого мореплавателем, - 55°20' с. ш., а во второй половине 80-х годов планировал даже распространить свою юрисдикцию почти до 49-й параллели. Не следует, разумеется, забывать и о русских поселениях на Уналашке, Кадьяке и др.
В этой связи вряд ли существенно меняет дело версия, согласно которой в период Нутка-зундского кризиса испанский король Карл IV, желая заручиться поддержкой России, посулил Екатерине II уступить часть своих американских владений между 48-й и 49-й параллелями, где, по словам автора упомянутой выше «Реляции» о плавании Лопеса де Аро (1788 г.), испанцы обнаружили русские селения. По мнению директоров Российско-Американской компании, их основали на широте Нутка-зунда, севернее устья Колумбии, пропавшие без вести в 1741 г. участники экспедиции А. И. Чирикова во главе со штурманом Дементьевым и боцманом Савеловым76 [См.: National Archives. Washington. Records of the Russian-American Company. M-11, r. 1. P. 87 rev.]. Территориальная уступка, о которой якобы шла тогда речь, явилась бы, с точки зрения Энтони X. Хэлла, «признанием Испанией де-факто русского присутствия на Тихоокеанском побережье, а следовательно, отказом от претензий на монополию в этом районе»77 [Hull A. H. Op. Cit. P. 135]. Однако предполагаемая частная переписка двух монархов по данному поводу (если она действительно имела место), судя по всему, не получила развития, впоследствии была предана забвению и затерялась в архивах российского Министерства иностранных дел. Там ее случайно обнаружили лишь много лет спустя, о чем говорится в письме главного правления Российско-Американской компании командиру корабля «Кутузов» капитан-лейтенанту Л. А. Гагемейстеру от 26 апреля (8 мая) 1817 г.78 [National Archives. Records... M-11, r. 1. P. 87 rev.].
Не располагая полным текстом указанной переписки, на основании краткого пересказа ее содержания в письме правления компании можно составить лишь приблизительное представление о заявлении Карла IV. Поэтому трудно судить, оказало ли оно какое-либо влияние на позицию петербургского правительства в связи с предложением Испании об уточнении границ на Северо-Западе Америки и заключении соответствующего договора, тем более что мы не можем быть до конца уверены в существовании королевского послания, и уж во всяком случае не знаем, когда оно поступило в Петербург: до или после рассмотрения демарша М. де Гальвеса Советом при высочайшем дворе. Но совершенно очевидно, что, даже если обещание короля предшествовало упомянутому выше заседанию совета, оно не могло заметным образом воздействовать на принятие решения.
Помимо указанных обстоятельств, осторожность российского двора в этом вопросе диктовалась, вероятно, и тем, что он имел основания опасаться посягательств на американские владения России со стороны других держав. В доказательство, что подобная тревога была отнюдь не беспочвенной, приведем эпизод, относящийся к рассматриваемому периоду.
В декабре 1789 г. посланник в Лондоне С. Р. Воронцов доложил в Петербург о намерении правительства Швеции подготовить враждебную Российской империи акцию на Дальнем Востоке. С этой целью предполагалось организовать нападение «на Камчатку и разные острова, в том краю России принадлежащие»79 [АВПР. Ф. Лондонская миссия. Оп. 36/1. Д. 439. Л. 94]. Для осуществления задуманного на Темзе был снаряжен 14-пушечный корабль «Меркурий» под командованием английского капитана Д. X. Кокса, зачисленного на шведскую службу. Согласно плану, одобренному в Стокгольме королем Густавом III, судно отплыло 20 марта 1789 г. с о-ва Тенерифе (Канарские о-ва) на юг. Оно должно было, обогнув Африку, выйти в Индийский, а затем в Тихий океан, и в августе достигнуть Гавайского архипелага. Оттуда «Меркурию» предстояло взять курс на север и далее плыть вдоль Алеутских о-ов к берегам Америки. При этом в задачу Кокса входило разграбить и разрушить все встреченные по пути русские селения. В случае задержки на Гавайях предусматривалась зимовка экспедиции в Кантоне, с тем чтобы следующей весной продолжить плавание по указанному маршруту. После выполнения основной задачи планировалось также по возможности направиться к Камчатке и напасть на Петропавловск.
Экспедиция готовилась в строжайшей тайне, и ее подлинная цель тщательно скрывалась. Поэтому в Лондоне, например, большинство тех, кто знал о деятельности Кокса, считали, будто снаряжаемый им корабль предназначен для торговли на северо-западном побережье Америки 80 [Там же. Л. 95-96].
Однако опытный российский посланник, располагавший надежным источником информации, отдавал себе отчет в истинной подоплеке дела, что не мешало ему весьма скептически оценивать перспективы замысла шведского монарха. «Из сего предприятия, - отмечал он, - хотя б и удалось, выгоды ему никакой не будет, но удовлетворит своему честолюбию, увелича сие дело и разглашая потом, что флот его нападал на Россию даже со стороны самой дальней ее границы»81 [Там же. Л. 94].
Получив донесение Воронцова, Екатерина II издала 9 января 1790 г. секретный указ о предотвращении «покушения на наши владения». Согласно повелению императрицы, иркутский и колыванский генерал-губернатор И. А. Пиль распорядился срочно принять необходимые меры, чтобы «удержать наглость капитана Кокса, коль скоро только дотронется он плаванием своим до берегов камчатских». 23 февраля Пиль предписал И. И. Биллингсу, ожидавшему в Петропавловске начала весенней навигации, в случае нападения защищать себя и русские поселения на берегах Тихого океана и Охотского моря, «прогоняя шведский капер ежели не мужественным образом, так по меньшей мере хотя благоразумными, но, однако ж, деятельнейшими способами». Докладывая 25 февраля императрице о предупредительных мерах, генерал-губернатор указывал, что «поиски капитана Кокса о российских заведениях, мне кажется, и сами по себе гораздо есть затруднительны» 82 [См.: Сафронов Ф. Г. Русские на Северо-Востоке Азии в XVII - середине XIX в. М., 1978. С. 195; РЭИТО-2. С. 263-264].
В марте 1790 г. весть об ожидаемом появлении шведского капера, по свидетельству секретаря экспедиции Биллингса Мартина Зауэра, достигла Камчатки, где судно «Слава России» готовилось выйти в море. Однако ни там, ни во время плавания к Американскому континенту Биллингс и его спутники не обнаружили никаких следов «Меркурия», о чем начальник экспедиции 8 ноября, вернувшись в Петропавловск, доложил И. А. Пилю 83 [Sauer M. An Account of a Geographical and Astronomical Expedition to the Northern Paris of Russia. L., 1802. P. 148. Думается, утверждение, будто шведский военный корабль в 1790 г. «достиг Русской Америки» (Volkl E. Op. cit. S. 81), безосновательно, так как М. Зауэр, на чье свидетельство ссылается Фёлькль, упоминает лишь об отправке «Меркурия» в северную часть Тихого океана].
Возвращаясь к обсуждению Советом при высочайшем дворе представления испанского посланника Гальвеса от 27 июня, следует сказать, что члены совета рекомендовали «то предложение пристойным образом отклонить». Столь негативный ответ предлагалось мотивировать тем, что открытия новых земель на Тихом океане осуществляются русскими преимущественно в порядке частной инициативы, а «потому нельзя теперь приступить к трактованию об оном договоре, доколе не будут здесь собраны все нужные о сих открытиях сведения». Вместе с тем совет считал необходимым в ответной ноте заверить мадридское правительство, что Екатерина II, «отдалена будучи от всякого неправедного присвоения, не изволит, конечно, и в оном крае причислять к пределам империи своей ничего, на что не имеет совершенного права». Касаясь же сообщения испанского посланника о конфликте между Англией и Испанией, члены совета, одобрив предварительные соображения вице-канцлера, рекомендовали подтвердить их в письменной форме «в помянутой ответной записке и от высочайшего ее в-ва имени» 84 [ЦГИА. Ф. 1146. Он. 1. Д. 11. Л. 5-6].
До Гальвеса, надо полагать, дошла кое-какая информация о рассмотрении интересовавшего его вопроса Советом при высочайшем дворе. Вероятно, поэтому он воспользовался встречей с вице-канцлером во время очередной «конференции» с иностранными дипломатами 3 (14) июля 1790 г., чтобы по поручению Карла IV возобновить уверения испанского монарха в дружеских чувствах по отношению к императрице и в его стремлении к сближению между Испанией и Россией 85 [КЗ [3 июля 1790 г.] // АВПР. Ф. ВКД. Он. 2/6.Д. 897.Л. 357]. Это была явная попытка завязать разговор с целью узнать, как петербургское правительство реагировало на предыдущее заявление посланника неделю назад. Между прочим, в тот же день в Коллегию иностранных дел поступило упоминавшееся выше донесение С. С. Зиновьева относительно задуманного Флоридабланкой русско-испанского соглашения о мореплавании близ калифорнийского побережья. Однако И. А. Остерман, не будучи еще готов дать официальный ответ, сообщил лишь, что, доложив Екатерине II о демарше Гальвеса, получил от нее указание «подтвердить предварительно ему сказанное о желании ее и. в-ва, чтоб несогласия нынешние между Англиею и Испаниею полюбовною сделкою окончены были» 86 [Там же. Л. 358].
Только через две недели вице-канцлер вручил посланнику «высочайшей апробации удостоенную записку», составленную в соответствии с постановлением совета. Императрица надеется, заметил он при этом, «что король Государь его из содержания той записки удостоверится о невозможности здешней в угодность ему приступить теперь к разграничению владений Российских и Гиспанских по Тихому морю, и к заключению формального о том договора». Вместе с тем коллежская нота от 17(28) июля 1790 г. содержала твердое заверение, что «ее и. в-во никогда не пожелает расширить границы за счет территорий, которые не принадлежат ей по праву или законная принадлежность которых вызывает сомнения». Докладывая 4 августа Флоридабланке о полученном ответе, Гальвес объяснял позицию России боязнью испортить отношения с Англией 87 [КЗ (17 июля 1790 г.] // Там же. Л. 366; РИ. С. 393; Cook W. L. Op. cit. P. 231].
Последующий ход событий укрепил уверенность российского правительства в разумности его позиции. Правда, 18 июля Гальвес уведомил вице-канцлера, что ему прислали из Мадрида копии памятной записки британского посла Фицхерберта от 13 июня и ответной ноты Флоридабланки от 18 июня, а вскоре передал И. А. Остерману эти документы88 [КЗ [18 июля 1790 г.] // АВПР. Ф. ВКД. Оп. 2/6. Д. 897. Л. 369. Впрочем, в Коллегии иностранных дел узнали об этом раньше из донесения российского посланника в Мадриде. См.: Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 72. Текст обоих документов см.: AR. Р. 298-300. Их французский перевод был приложен к донесению из Мадрида: АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 84-87], свидетельствовавшие, казалось бы, о дальнейшем обострении англо-испанского конфликта. Но уже 31 июля было получено успокоительное сообщение из Мадрида, где, как констатировал на следующий день Совет при высочайшем дворе, выражалась надежда, «что настоящие споры между Англиею и Гишпаниею кончатся полюбовно». Заключение 3(14) августа 1790 г. Верельского мирного договора со Швецией способствовало некоторой стабилизации положения России. В середине августа (ст. ст.) в Петербурге стало известно, что Фицхерберт, касаясь проблемы рыболовства, охоты и основания поселений на побережье Калифорнии, заявил 7(18) июля С. С. Зиновьеву о желательности того, «чтобы его и наш дворы объяснились по этому вопросу, который равно важен и для русской торговли» 89 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 80, 91; ЦГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 11. Л. 54].
Почти одновременно до Северной Пальмиры дошла весть о подписании в Мадриде 13(24) июля испанской декларации и английской контрдекларации, о чем 19 августа было доложено Совету при высочайшем дворе. «Здесь думают, - доносил 30 августа (10 сентября) 1790 г. в Дрезден саксонский резидент в Петербурге Гельбиг, - что распри между Англиею и Испаниею пресекутся великими пожертвованиями со стороны короля Испанского» 90 [ABПP. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 412. Л. 76; ЦГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 11 .Л. 67; АВ. Кн. 26. М., 1882. С. 446].
Тем не менее, мадридское правительство, судя по всему, не отказалось от мысли привлечь на свою сторону Россию, особенно после того, как французское Учредительное собрание, рассмотрев официальную просьбу Испании о помощи, переданную 16 июня послом Фернаном-Нуньесом министру иностранных дел Франции Монморену91 [AR. Р. 301-303. В качестве аргумента в пользу прав Испании на северо-западное побережье Америки до 61° с. ш. посол ссылался, в частности, и на признание этого факта Россией], 26 августа постановило устранить из Фамильного пакта все статьи, носившие наступательный характер, ограничив его исключительно оборонительными и торговыми обязательствами. Придавая большое значение регулярным контактам с петербургским двором, испанские власти систематически информировали его о наиболее важных событиях. Так, 18 сентября И. А. Остерману была вручена копия послания Флоридабланки, где освещался ход переговоров между Испанией и Англией о взаимном сокращении морских вооружений. 21 ноября (ст. ст.) посланник Гальвес в предварительном порядке сообщил вице-канцлеру об окончательном урегулировании англо-испанского конфликта, а неделю спустя до Петербурга дошел текст конвенции, подписанной в Эскуриале 28 октября. 19 декабря Совет при высочайшем дворе ознакомился с донесением из Мадрида «о получении уже там ратификации Аглинской на последнюю сделку», а 23 декабря заслушал сообщение С. Р. Воронцова о поступлении в британскую столицу ратификационной грамоты за подписью короля Испании 92 [КЗ [18 сентября, 21 ноября 1790 г.] // АВПР. Ф. ВКД. Оп. 2/6. Д. 897. Л. 435, 510. См.: Там же. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 412. Л. 173-176; Д. 413. Л. 39; Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 146; ЦГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 11. Л. 189-190]. Поскольку Нутка-зундский кризис явно завершился победой Англии, российское правительство сочло необходимым заверить сент-джеймский кабинет в своей лояльности. Следуя инструкции из Петербурга, Воронцов 2 декабря 1790 г. заявил герцогу Лидсу, «что двор наш никогда не имел намерения войтить в какую-либо политическую связь с Гишпаниею в предосуждение Англии и что все разнесшиеся о сем слухи основаны единственно на ухищренных ложностях». По словам посланника, министр остался «весьма доволен сими уверениями»93 [АВПР. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 413. Л. 31].
Подобная позиция правительства Екатерины II, несомненно, вытекала из оценки результатов и последствий англо-испанского конфликта российской дипломатией. Наиболее полное отражение она нашла в анализе конвенции 28 октября двумя хорошо осведомленными и весьма компетентными дипломатами: С. С. Зиновьевым и С. Р. Воронцовым. Оба были единодушны в том, что соглашение чрезвычайно выгодно Англии и достигнуто исключительно за счет существенных уступок со стороны Испании. «Конвенция, заключенная в Эскуриале 17(28) октября между здешним двором и Мадритским, - отмечал Воронцов, - столь выгодна первому, как пагубна второму». Чтобы «сохранить лицо», Флоридабланка постарался замаскировать проявленную уступчивость. С этой целью в ряде статей, коль скоро шла речь о распространении на англичан тех или иных прав, которыми фактически уже давно пользовались испанцы, о подданных обеих держав говорилось так, словно бы они находились в равном положении. Между тем в действительности свобода судоходства, рыбной ловли, торговли в тихоокеанских водах и на «ничейном» побережье Америки, подчеркивал Зиновьев, предназначалась именно англичанам, ибо их испанские соперники и без того занимались этим. Комментируя статьи конвенции относительно навигации и рыболовства. Воронцов констатировал, что - «хотя оные имеют вид взаимности, но как - одни агличане на сии две отрасли устремляются, то и выгода им одним остается»94 [Там же. Л 116-117].
Меры, призванные предотвратить ввоз британских контрабандных товаров в американские владения Испании, представлялись Зиновьеву совершенно бесполезными. Вследствие взаимовыгодного характера этой нелегальной торговли ему казалось практически невозможным пресечь ее. «Она наносит большой ущерб испанским купцам, которые не смогут долго выдерживать эту конкуренцию, несмотря на то, что обладают преимуществом отправлять свои товары в Америку через Веракрус, т. е. кратчайшим путем, - указывал посланник. – Но деятельность англичан и большое число их торговых судов всегда обеспечат им превосходство в этих коммерческих операциях, а Испании придется беспрестанно жаловаться, не надеясь добиться когда-нибудь полного удовлетворения от Великобритании» 95 [Там же. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 156-158].
Особое внимание оба русских дипломата уделили ст. 6, согласно которой английские подданные получили возможность заниматься рыболовством и строить небольшие хижины на восточном и западном побережье Южной Америки к югу от Рио-де-ла-Платы. Фактически имелась в виду Патагония, номинально считавшаяся частью испанской колониальной империи, но реально еще не втянутая в орбиту иберийской колонизации. Появившись в этом регионе, англичане, по мнению Зиновьева, должны быль в перспективе прочно обосноваться там; для нужд рыболовства им понадобятся не временные постройки, а более основательные сооружения, вследствие чего места их высадки постепенно «превратятся в хорошо построенные и укрепленные селения, откуда англичан нельзя будет вытеснить, не объявив им войну» 96 [Там же. Л. 158-159].
Предположение иного характера высказал по данному поводу С. Р. Воронцов. С его точки зрения, скорее следовало ожидать, что британские подданные «будут привозить свои товары для торговли не токмо с независимыми народами, но еще учредя свои магазеины под названием шалашей в полмили разстояния от границ Буен-Айерскаго вицеройства и Шилия, наполнят сии две толь пространные и пребогатые земли контребандою своих манифактурных товаров»97 [Там же. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 413. Л. 118].
Именно контрабандную торговлю с испанскими колониями посланник считал наиболее эффективным орудием проникновения англичан в американские владения Испании. Сопоставляя возможности импорта промышленных изделий различных стран Европы в Испанскую Америку, он пришел к выводу, что Англия имеет в этом смысле бесспорное преимущество и гораздо более благоприятные перспективы по сравнению с другими европейскими государствами. Французские, голландские, итальянские коммерсанты, доставляя товары за океан на испанских судах, вынуждены платить в Кадисе высокие пошлины и терпят большие убытки вследствие продолжительности морских рейсов и расходов по перевозке грузов из одного пункта Америки в другой. В результате в колониях Испании им приходится продавать продукцию своей промышленности на 200% дороже, нежели в Европе. При таких обстоятельствах, отмечал С. Р. Воронцов, «большие капиталы агличан, скорая и економическая их навигация, а особливо предприимчивость их дадут им способ овладеть изключительно сею торговлею, и они одни будут прямо возить в Гишпанскую Америку свои и других народов, товары; в чем будут вспомогаемы самими тамо живущими обывателям, кое чаще, изобильнее и несравненно дешевле будут доставать то, что им надобно»98 [Там же. Л. 119-120].
Говоря о выгодах, извлекаемых Англией из расширения торговли с Испанской Америкой, российский дипломат подчеркивал, что этому способствовала ст. 7 конвенции, обязывавшая должностных лиц каждой из договаривающихся сторон в случае нарушения ее прав не прибегать к насилию, а представить своему правительству подробный отчет о происшедшем на предмет урегулирования спора мирным путем. «Взаимность, которая для удовлетворения Гишпанского честолюбия поставлена, - писал Воронцов, - достойна всякого посмеяния». Ибо позиции обеих держав в данном регионе совершенно различны. В то время как Испания имеет там обширные владения, войска, флот, крепости, колониальную администрацию, у англичан, естественно, ничего этого нет. Тем не менее, если британское судно, нарушив установленное ограничение, подойдет к побережью Новой Испании, Перу или Чили на расстояние в полмили и начнет контрабандную торговлю с местными жителями, то испанские власти не могут, как прежде, захватить корабль, конфисковать груз и подвергнуть наказанию капитана и команду, а должны всего лишь доложить в Мадрид, откуда направят жалобу в Лондон, и только там, возможно, займутся расследованием обстоятельств дела. «Следовательно, сей артикул, коим запрещается начальникам обоих народов наказывать преступников другой стороны, а доносить токмо к их дворам, полезен токмо для одних агличан»99 [См.: Tratados, convenios у declaraciones... P. 624; АВПР. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 413. Л. 118].
Наибольшую угрозу для Испании составляло, по мнению посланника, предоставленное англичанам право торговать с коренными обитателями «никем не занятых мест», еще не покоренными испанцами. Он имел в виду прежде всего населявшие центральную часть Чили воинственные индейские племена мапуче («люди земли»), которых конкистадоры называли арауканами (от области Арауко). Не сумев сломить их сопротивление, колониальные власти вынуждены были в 1641 г. заключить с ними договор о признании р. Био-Био северной границей расселения индейцев, а в 1726 г. подтвердить его. Тем не менее испанские войска продолжали периодически вторгаться на территорию арауканов, а те, в свою очередь, неоднократно поднимали восстания (самые крупные в 1766, 1769-1770 гг.), заставив чилийскую администрацию в 70-е годы XVIII в. вновь номинально признать независимость Араукании.
Исходя из этой ситуации, Воронцов предвидел, что «агличане станут продавать сему народу оружие и порох, в чем у онаго есть недостаток, и при первом разрыве между Англиею и Гишпаниею сия последняя будет угрожаема опасностию потерять Шили, то есть одно из богатых и пространных ее владениев» 100 [АВПР. Ф. СРА. Оп. 35/6. Д. 414. Л. 121].
Подводя итог собственным рассуждениям относительно англоиспанской конвенции, посланник оценивал ее последствия как крайне негативные с точки зрения интересов мадридского правительства: «А кончилась сия распря тем, что Гишпания отреклась от владения берегов, кои всегда изключительно и безспорно своими признавала, и наконец сама себе отняла все способы прекращать контребанду, которую агличане не смели бы начинать в той части света, и сим самим обратила течение драгоценных металлов из своих тамо владениев прямо в Англию, и наконец доставила сей последней способы наипаче ей вредить при первой войне, что между ими будет» 101 [Там же. Л. 122].
Аккредитованный в Мадриде коллега Воронцова, характеризуя значение исхода Нутка-зундского кризиса для дальнейшего развития отношений двух государств, подчеркивал, что серьезные противоречия между ними, по существу, не устранены, вследствие чего «следует ожидать, что эта конвенция, вызванная малодушием испанского двора, отнюдь не укрепляя узы дружбы между обеими державами, будет ежеминутно давать повод к новым спорам и разногласиям, способным разжечь войну» 102 [АВПР. Ф. СРИсп. Оп. 58. Д. 463. Л. 159].
В этом смысле обращает на себя внимание отсутствие в тексте конвенции четкой дефиниции линии границы между владениями Испании и Англии на северо-западном побережье Америки. Вместо того чтобы обозначить ее при помощи конкретных географических признаков (координаты, элементы берегового рельефа, предгорья и т. п.), в документе употреблялось понятие: земли, расположенные к северу от территории, уже занятой испанцами. Подобная неопределенность объяснялась, по мнению компетентного экономиста и статистика академика Генриха Шторха, исключительно тем, что конфликтующие стороны не сумели прийти к соглашению на сей счет. «Испания никогда не могла прямо и открыто признать легковесность своих притязаний на часть северо-западного побережья Америки, лежащую к северу от 40° широты, - отмечал он, - и предоставить британской нации основанное на открытиях Дрейка и Кука право приоритета». Вместе с тем ученый полагал, что и Англия предпочитала не фиксировать точно северную границу своих интересов в данном регионе, чтобы избежать нежелательного для нее выяснения отношений с Россией 103 [Storch И. Op. cit. Т. 6. S. 294-295. Заметим, что выше автор включил в сферу испанских интересов побережье Калифорнии до 44° с. ш. См.: Ibid. S. 277-278].
Итак, крупный международный кризис 1789-1790 гг. завершился ощутимым ослаблением позиций Испании на Американском континенте. Подчеркивая, что «центр тяжести и сфера забот» атлантической политики пиренейской монархии «находились в Новом Свете», исследователь политической деятельности и взглядов Флоридабланки констатировал: «Нутка поколебала основы испанской колониальной империи» 104 [Hernandez Franco J. Op. cit. P. 255]. далее |