ВСТУПЛЕНИЕ
В книге рассказывается о жизни детей русской деревни второй половины XIX – первой четверти XX века и детских играх. В этот период Россия была великим европейским государством с развитой промышленностью, высоким научным и культурным потенциалом. Люди, жившие в городах, были носителями европейской культуры и образованности, вели образ жизни, характерный для индустриального общества, их мировосприятие соответствовало стандартам промышленно развитых стран.
В то же время русские крестьяне, составлявшие большую часть населения страны, продолжали вести полунатуральный образ жизни, более соответствовавший доиндустриальной эпохе. Они, как и их далекие предки, пахали землю сохой, сеяли вручную из севалок, жали серпами, на простых станках изготавливали нужные в собственном хозяйстве предметы, на ярмарках и торж-ках покупали то, что не могли сделать собственными руками. При этом в своих делах они ориентировались на знания и опыт, накопленные в предшествовавшие века многими поколениями. Это передавалось устно из поколения в поколение, от старших к младшим и рассматривалось как нечто незыблемое, вечное и обязательное: «Как жили деды да прадеды, так и нам велели», «Пускай будет по-старому, как мать поставила», «Не нами установлено, не нами и переставится». Новые городские веяния, стиль жизни, типичный для индустриального общества, стал активно проникать в русскую деревню лишь на рубеже XIX – XX веков.
Взгляды крестьянского общества на рождение, воспитание детей, роль детских игр были довольно своеобразными и в какой-то степени отличались от современных представлений. Они возникли на базе практических знаний, православного вероучения и древних, еще языческих представлений об устройстве мира, жизни и смерти. Суждения русских крестьян о детях, детстве были тесно связаны с восприятием ими такого сложного понятия, как возраст человека, его жизненный путь.
Жизненный путь человека русские крестьяне рассматривали как своего рода длинную и трудную дорогу, по которой он идет от момента рождения до момента смерти, причем начало и конец пути смыкаются в одной точке: «Родится человек на смерть, а умрет на живот (жизнь)». Бог, считали русские люди, выпустил человека из своего лона «на белый свет, в божий мир» для того, чтобы он достойно прожил отведенное ему земное время, пахал и засевал землю, любил и защищал свою «отчину» от врага, вырастил сильных, добрых детей, а затем спокойно вернулся в тот мир, из которого вышел, веря, что с его смертью жизнь на земле не кончается: «Жили люди до нас, будут жить и после нас».
Жизненная дорога, обозначавшаяся словом «век», состояла, по мнению русского народа, из трех этапов: детства, взрослости и старости. Взрослость считалась временем расцвета, когда человек ставит перед собой множество трудовых, семейных и родительских задач и решает их, выполняет свое предназначение на земле. Детство – это период движения к вершине жизни, время роста, подготовки к выполнению своих жизненных задач, а старость – спуск с вершины, время передачи социальных ролей более молодым людям и период подготовки к уходу в иной мир.
Переход из одной стадии жизни в другую обычно отмечался специальными ритуальными действиями, получившими у этнографов название «переходных обрядов». Рождение ребенка обставлялось родинными обрядами, переход в биосоциовозрастную группу взрослых людей – инициациями, то есть обрядами, подтверждавшими готовность человека к взрослой жизни, смерть – погребальными обрядами. Следует также отметить, что представители каждой возрастной группы имели свое обозначение. Вступившие в начальную фазу жизни назывались «детьми»; достигшие вершины пути – «девицы», «молодцы», «бабы», «мужики»; заканчивавшие свой жизненный путь – «старики», «старухи».
Переход из одной возрастной группы в другую сопровождался изменением имени. Дети обычно назывались полуименем: Машка, Ванька и пр., взрослые – полным именем: Мария, Иван или именем с отчеством, старики – только по отчеству: Иванович, а женщины даже по имени мужа: Петровна. Вступление в новую фазу жизни влекло за собой изменение одежды, внешнего облика, манеры поведения человека, также менялось к нему отношение со стороны общества.
Детство начиналось с момента рождения человека, или, как говорили крестьяне, с момента «прихода в этот мир». Верхний же его предел был довольно подвижен: от 13 – 14 до 18 – 19 лет – и сильно варьировался в отдельных областях. Критерии перехода из детства в группу взрослых людей были довольно условны: учитывалось физиологическое состояние человека, готовность к выполнению главных жизненных функций – деторождению и труду, принимались во внимание также некоторые субъективные признаки, например такие, как тип поведения. Если замечали, что девочка «заневестилась», а мальчик стал «женихаться», то это считалось признаком их взрослости.
Детство, в свою очередь, делилось на младенчество, продолжавшееся шесть-семь лет, и отрочество. В младенчестве, как правило, выделялся первый год жизни, когда ребенок целиком и полностью зависел от матери, составляя с ней нерасторжимое целое. Старинная русская загадка говорит о новорожденном так: «Живая живуличка сидит на живом стульчике, теребит живое». В отрочестве выделялся период, когда подросток уже готов превратиться в юношу, девушку.
Детство рассматривалось как время роста, чистоты, безмятежности, время подготовки к жизни и время игры. Представления о том, что детям «велено» играть самой природой, нашло свое выражение во множестве русских пословиц и поговорок: «Старый спать, а молодой – играть», «Молод с игрушками, а стар с подушками», «Детям не порча игрушки». При этом русские люди рассматривали «игрушки да смешки, шутки да потешки» не только как важное, но и как главное занятие детей, в отличие от взрослых, для которых «потехе час, а делу – время».
Более того, в русском языке XVIII – XIX веков слово «играть» применительно к ребенку было идентично словам «жить», «дружить». В какой-то степени это сохраняется и в языке современных людей. Дети обычно говорят: «Я хочу с тобой играть» – вместо того, чтобы сказать: «Я хочу с тобой дружить».
Игры русских детей были очень разнообразны, классифицировать их довольно сложно. Ученые, занимавшиеся их изучением, обычно выделяют игры пальчиковые, драматические, состязательные, хороводные и орнаментальные. В пальчиковых играх движения пальцев ребенка соединяются с короткими ритмичными стихами. Обычно в такие игры играли взрослые с маленькими детьми. В основе драматических игр лежало действие, развивающееся в диалоге персонажей. Это маленькие, разыгрываемые детьми пьески, персонажами их могут быть люди, животные, птицы, причем все они сохраняют свои природные качества: силу, храбрость, ум, хитрость, трусливость. Игра сопровождается пением песенок, пантомимой. Отличительной особенностью состязательных игр является установка на победу, утверждение превосходства. Состязание может быть простым, например в беге, прыжках, в ловкости, и усложненным, то есть с применением какого-либо инвентаря: веревок, мячей, шаров, палок, камешков, костей. В состязательных играх распределение ролей происходит с помощью различных жеребьевок, считалок. Во многих из них практикуется наказание побежденного или проигравшего.
Игры орнаментальные и хороводные представляют собой коллективное песенно-хореографическое действо. Игроки двигаются хореографическим шагом по кругу или навстречу друг другу двумя шеренгами под пение песен. В хоровод часто включается пантомима, элементы драматического действия, а также элементы плясок, прыжки, хлопанье в ладоши, притопы, присядки, кручения.
Кроме этих основных типов игр, составленных по определенной схеме, зачастую с определенным текстом, продиктованным многовековой традицией, в быту русских детей были широко распространены игры-импровизации. В них дети подражали жизни взрослых: играли в дочки-матери, в свадьбу, в посиделки, в гулянье.
Игровая деятельность, в которой проходило детство русских крестьян, представляла собой очень интересное явление. Она как бы моделировала жизнь взрослых людей. В играх воспроизводились многие жизненные ситуации, воссоздавались социальные отношения между людьми, характерные для деревенского общества. Дети «занимались» пахотой, севом, жатвой, пастьбой скота, приготовлением обеда, отправлялись на охоту, в лес за дровами, выходили замуж, нянчили детей, присутствовали на мирском сходе, платили налоги и т. п. Игра моделировала ситуации, требовавшие от человека напряжения всех его душевных и физических сил. Дети приучались преодолевать трудности, боль, сохранять выдержку в трудных обстоятельствах, не таить зло на обидевшего их человека. С помощью игры усваивались нормы и правила поведения в обществе, оттачивались представления о добре и зле, мудрости и глупости, трусости и храбрости, честности и справедливости. В играх развивалось чувство товарищества, взаимопомощи, уважение к сопернику. Игра, кроме того, позволяла тренировать свою физическую силу, ловкость, скорость, а также развивать различного рода способности, заложенные в человеке: умение петь, плясать, рассказывать сказки, былички, имитировать поведение животных, птиц.
Можно сказать, что игра была способом подготовки детей к взрослой жизни, в которую им предстояло в скором времени вступить. Она выступала как одно из действенных средств, с помощью которого общество заставляло каждую отдельную личность принять его законы. В то же время игра, проходившая в атмосфере свободы, когда действие можно было повернуть так, как это хочется игрокам, доставляла детям радость, удовольствие.
Осмысление детства как времени игры, а игры как средства подготовки к будущей жизни было одним из главных положений русской народной педагогики. Этот взгляд многим современным педагогам и родителям кажется устаревшим. Они считают, что новое время, с его ускоренным темпом жизни, не позволяет тратить время на игры «в дочки-матери» или «казаки-разбойники». Стремясь сделать своих детей умными, образованными людьми, они зачастую видят в детстве лишь короткую ступень на пути ребенка в общество взрослых людей, где он должен запять достойное место, а в игре – развлечение между делами, которыми занят ребенок.
Заметный отход в современном русском обществе от традиционных установок в воспитании детей объясняется, естественно, не только желанием педагогов и родителей как можно лучше и быстрее подготовить детей к жизни в урбанизированном обществе, но и характерным для последних десятилетий XX века отрывом русских людей, особенно городских, от национальной почвы.
Книга, предложенная вашему вниманию, ставит перед собой задачу рассказать о традиционном для русского народа воспитании детей и о русских детских играх. Однако естественно, что автор не пытается убедить современных людей в необходимости возврата к давно ушедшим временам. Восстановление традиционной системы воспитания, какой бы хорошей она ни казалась, в наши дни вряд ли возможно, да и вряд ли нужно. Новые условия жизни и быта людей, иной взгляд на мир, новые задачи, стоящие перед обществом, не позволяют воспитывать детей так, как их воспитывали наши далекие предки. Русские люди справедливо говорили: «Прожитого не прожить, а прошедшего не воротить» Однако в тех же русских пословицах говорится: «Не будь грамотен, будь памятен, может, что и сгодится», «Будешь во времени и нас вспомяни». Эта книга написана для того, чтобы вы могли «вспомянуть» давно и недавно забытое, посмотреть на него с высоты нового времени, постараться понять жизнь далеких от нас поколений русских людей и взять у них для себя то, что покажется вам интересным и нужным.
РАЗДЕЛ 1
ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ В РУССКОЙ СЕМЬЕ
РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА
У кого детей много, гот не забыт у Бога. В русском обществе с давних времен образцовой семьей была многодетная семья, а образцовой женщиной – мать в окружении многочисленных чад. Симеон Полоцкий, русский просветитель XVII в., так выразил мнение русских людей о потребности иметь большую семью: «Большое счастье иметь небесплодную супругу и видеть от нее плод своего супружества
<...> Это счастье больше, чем владеть золотом мира сего, ибо отец, оставляющий после себя детей, если и расстанется с этим веком, не умирает, потому что живет в своих детях и его слово не погибает с шумом, так как цветет в сыновьях и дочерях. Бездетный же, если будет обладателем и бесчисленных богатств, когда умрет, не останется жить в мире, потому что у него не осталось потомства; богатства же его переходят во владения чужим, а иногда и его врагам; он трудился, а недруги входят в его труды; и слава проходит, как вечер, проходит мимо, как тень» [Антологии педагогической мысли Древней Руси и Русского государства XIV – XVII вв. М» 1985. С. 343.]. Дети воспринимались как основное богатство семьи, а материнство считалось главной ценностью женщины, смыслом и содержанием ее жизни. Самое приятное пожелание деревенским молодоженам звучало так: «Дай Бог вам, Иван Иванович, богатеть, а вам, Марья Ивановна, спереди горбатеть».
Бесплодие рассматривалось как большое несчастье, знак судьбы, Божье наказание («Бог не дал своих родити за мои грехи»), порча, насланная колдуном по навету злых людей. Большим грехом считалась любая попытка предохранения от беременности. Противозачаточные средства, имевшиеся у знахарок и колдунов и описанные в старинных травниках и лечебниках, считались «бесовским зельем», а женщины, их применявшие, нарушали правила благочестивой жизни. Прерывание же беременности, даже на ранних стадиях, было грехом, приравнивавшимся к детоубийству, нарушением нравственных норм.
Образ женщины – многодетной матери формировался в России на протяжении многих веков. Его корни уходят в эпоху древней и средневековой Руси. Тогда многодетность, или, как говорили, многочадие, являлась жизненной необходимостью. Многочисленные болезни, эпидемии, постоянные войны уносили десятки тысяч человеческих жизней, и только многодетность давала возможность сохранить род человеческий от вымирания, гарантировала воспроизводство населения, сохранение семейной собственности. Православная церковь поддерживала стремление общества к самосохранению и саморазвитию. На Руси уже в X – XIII веках, в период распространения христианства, духовные отцы в многочисленных сохранившихся до наших дней поучениях указывали на необходимость «многочадия», «благочестивого родительства», они полагали, что дети являются главным благом для любой семьи и главным оправданием существования женщины на земле. По особым епитимийным сборникам того времени назначалось наказание женщинам, которые «в утробе имеют, а родити не хочут». За это прегрешение полагалось семь лет покаяния и поста, а за применение контрацептивных средств на женщину налагалась епитимья в пять лет поста и покаяния.
В более позднее время, в XVIII – начале XX века, идеал многодетности также поддерживался условиями реальной жизни и православными представлениями о нравственности, глубоко укоренившимися в народной среде.
Бабенка не без ребенка, не по-холостому живем, Бог велел.
Рождение детей, воспринимавшееся как дарованная Богом милость, в то же время осмыслялось и как тяжелая работа, которой Бог наказал женщину за грехи прародителей Адама и Евы. Беременную во все времена называли «непраздной», то есть занятой Делом, «тяжелой», «находящейся в тягости» – в трудном положении: «живот болит, а детей родит».
Беременность считалась естественным состоянием женщины и мало что меняла в ее повседневной жизни. Она выполняла большую часть лежащих на ней обязанностей, а ее жалобы на тяжесть вынашивания ребенка не принимались во внимание: «жену слушать, что больно родить, – так на свете и людям не быть».
В мировоззренческом, философском же смысле беременность женщин представлялась как событие космического порядка. В русских легендах беременная женщина зачастую сравнивалась с Богородицей, вынашивающей младенца Иисуса, а ее чрево отождествлялось с Божьим домом – церковью. В более древних поверьях, восходящих к языческому восприятию мира, беременность связывалась с идеей плодородия и животворящей силы земли. Считалось, что беременная способна передать свою плодоносящую силу женщине, мечтающей о ребенке, а также избавить человека от некоторых болезней. Было широко распространено поверье, что беременная женщина может принести плодородие полям и плодовитость животным. Во многих деревнях существовала примета, что если беременная женщина в первый день сева пройдет по пашне, то урожай будет выше ожидаемого, а если она «введет в дом» купленную семьей корову, то корова будет хорошо доиться. Также она могла прекратить засуху, бросив в колодец горсть мака или позволив облить себя водой. Только женщина, несущая в себе новую жизнь, могла избавить деревню от эпидемий, уносящих сотни людей, или эпизоотии скота. Так, беременные женщины были главными действующими лицами в ритуале защиты домашних животных от мора. В глухую полночь они выходили за околицу села, переодевались в длинные белые рубахи, распускали волосы и, впрягшись в соху, пропахивали вокруг деревни магическую борозду, способную, по поверью, перекрыть дорогу «коровьей смерти».
В то же время беременность считалась состоянием опасным как для самой женщины, так и для окружающих ее людей. Существовало мнение, что «непраздная женщина» больше, чем другие люди, подвержена воздействию злых сил, так как она находится на границе между «нашим миром» и «иным миром», потусторонним, запретным, где царствует нечистая сила. Этими представлениями объяснялась и вера людей в опасность, исходящую якобы от беременной женщины. Для своей защиты от нечистой силы женщина пользовалась различными предметами-оберегами: красными тряпочками, пришивавшимися к одежде; нитками, которые обматывала вокруг пальца, руки, шеи, талии; иголками, втыкавшимися в одежду, и т. д. Сама беременная должна соблюдать ряд запретов: ей нельзя было крестить младенцев, быть свахой или посаженной матерью на свадьбе, участвовать в деревенских праздничных гуляньях.
Вера в то, что женщина в период беременности – существо особое, отмеченное Богом, находящееся на границе между жизнью и смертью, привела к появлению правил, регламентирующих отношения деревенского сообщества с беременной. Народный этикет требовал относиться к ней с особым уважением, защищать от жизненных неурядиц, не обижать понапрасну, выполнять по возможности все ее желания, а также в ее присутствии не ссориться, не драться, не произносить скверных слов. Непочтительное отношение к беременной женщине наказывалось, как считали, самим Богом.
Во время беременности главным для женщины была забота о будущем малыше. Внимательное отношение к своему состоянию, выполнение определенных несложных правил поведения должно было, по поверью, обеспечить легкие роды, рождение красивого, физически и психически здорового малыша с хорошим характером, обладающего многими способностями и талантами. Свод неписаных правил поведения беременной женщины складывался в течение многих веков и представлял собой соединение практических навыков, мифологических представлений древности и христианских традиций. Они были знакомы каждой деревенской женщине и исполнялись как по внутреннему убеждению в их необходимости, так и из-за страха перед Божьим наказанием и людским осуждением.
Основное правило гласило, что во время беременности женщина должна быть спокойной, радостной и счастливой. Если «непраздная женщина» будет «беспрестанно больна душой и телом», то ребенок родится худеньким, слабеньким, нежизнеспособным. Женщина не должна совершать никаких греховных поступков. В противном случае ребенок может умереть во время родов или будет заменен нечистой силой на чертенка. Беременная, желавшая иметь здорового ребенка, не должна выходить на улицу после захода солнца, когда наступает время нечистой силы; провожать покойника до кладбища, целовать его, прощаясь, присутствовать на поминках даже по близкому человеку, а иначе ребенок унаследует долю покойника – умрет или будет болеть; сидеть на пороге, меже, перекрестке дорог, то есть, в народном представлении, в местах, пограничных миру живых и миру мертвых. Ей не разрешалось перелезать через забор, переступать через жердь, палку, коромысло, веревку. Если беременная женщина перешагнула через веревку или взяла ее в руки, ребенок мог умереть, запутавшись в пуповине; если перешагнула через коромысло – новорожденный будет горбатым. Беременной женщине нельзя пинать ногами кошек или собак, в противном случае младенец получит болезнь «собачья старость» или «щетинка». Существовало также поверье, что беременная не должна во время пожара прикасаться к своему телу руками, – у ребенка на этом месте будет красное пятно. Родимые пятна могут появиться на теле ребенка также в том случае, если она в испуге выронит из рук какой-либо предмет.
Женщина в период вынашивания младенца должна была часто молиться Богу и святым угодникам. Христианская молитва, считалось, могла защитить ее будущего ребенка от всех несчастий. С молитвой обращались в первую очередь к Божьей матери – всеобщей заступнице, к св. Варваре и св. Екатерине – покровительницам беременных, которые «сами трудились родами», а также к Анастасии Узорешительнице, способной «разрушать узы», то есть помочь в родах. Просьбу о том, чтобы родилась девочка, адресовали св. Марии Египетской, а св. Иоанн Воин «давал» женщинам сыновей. Беременные кроме обычных канонических молитв читали и особые молитвы, которые произносили на том или ином этапе беременности. Так, например, в Олонецкой губернии женщины с момента первого шевеления ребенка каждый вечер считали необходимым читать молитву: «Рождество Богородицы, жена Мироносица, зародила неведомо и разроди неведомо. Милостивая Пресвятая Богородица, не оставь, не покинь меня грешную, потерпи моим грехам». Кроме того, полагалось ходить на исповедь и к причастию. В последний месяц беременности женщина должна особенно часто молиться, бывать в церкви, испрашивать прощения у своих родных и даже соседей: «за все, чем обидела и в чем нагрубила». На эту просьбу ей обычно отвечали: «Бог простит, и мы туда же».
Деток родить – не веток ломить. Роды в русской деревне обычно происходили вне жилого помещения: в бане или в хлеву, в присутствии бабки-повитухи, свекрови или матери роженицы. Муж, члены семьи, а тем более посторонние люди к роженице не допускались. Это объяснялось распространенным у русских людей представлением о сакральной нечистоте родов, роженицы и новорожденного. Женщина и ребенок считались источником «скверны» и казались опасными для окружающих. Оскверненными были и помогавшие при родах, и помещение, в котором женщина рожала. В основе этих поверий лежало мифологическое понимание акта рождения, который связывался с «иным миром», из него новорожденный приходит в наш мир, неся с собой нечистоту и враждебность «того света». Такая языческая, по своей сути, позиция была поддержана православной религией, утверждавшей греховность человеческой жизни и, следовательно, греховность зачатия и родов.
Роды принимали обычно повитухи – деревенские женщины, неоднократно сами рожавшие, добрые, набожные, ласковые, хорошо знавшие свое дело. Их помощь была необходима, так как роды у крестьянских женщин, с детства много работавших в поле и в доме, протекали в большинстве своем трудно. Болезнь и скоропостижная смерть женщины при родах были распространены довольно широко, не говоря уже о смерти новорожденных. Неустойчивое состояние женщины в этот период вызывало появление у нее и окружающих ощущение близкой смерти. Псковские крестьянки говорили, что «у Господа Бога ее могила пола», а вологодские – «с брюхом ходить – смерть на вороту носить». Повитуха могла не только помочь женщине во время родов, но и по необходимости оказать медицинскую помощь.
Каждая повитуха знала много практических приемов для облегчения родов, использовала лекарственные травы, главным образом усиливавшие схватки и кровоостанавливающие, умела определять состояние здоровья роженицы и новорожденного, выправить ребенку головку, вправить вывихи или грыжу. В ее обязанности входило также выполнение первых послеродовых процедур: обрезание пуповины, убирание последа, мытье новорожденного и матери.
Практическая помощь всегда сопровождалась различного рода магическими действиями. Все они совершались по принципу подражательной магии. Так, при трудных родах развязывали все узелки на одежде роженицы, распускали ей волосы, раскрывали в доме все двери, ворота, поднимали крышки сундуков, ларей, снимали с устья печи заслонку и т. п. Это полагалось делать потому, что «всякая замкнутость мешает быстроте родов». Также роженицу заставляли проползать под дугой, под столом: как она выползет из-под стола, так и младенец «выползет из матери». Для облегчения родов бабка-повитуха использовала различные предметы, имевшие устойчивое сакральное значение: угольки, яйца, соль и др. Роженицу поили водой, настоянной на угольках, выскочивших из печи, водой, слитой с куриного яйца, приговаривая: «Как курица яичко скоро сносит, так бы и ты, раба Божья, скоро распласталась», посыпали четверговой солью порог бани, полок, а затем просили отведать этой соли роженицу и т. п.
Многие повитухи при особенно трудных родах обращались за помощью к Богу и христианским святым: «Распростай, Господи, одну душу грешную, а другую безгрешную. Отпусти, Господи, душу на покаяние, а младенца на крест». Однако главной помощницей повитух во время родов считалась св. Соломония (св. Соломонида), которая, по апокрифическому Евангелию, принимала роды у самой Богородицы. В молитвах, обращенных к св. Соломонии, повитуха говорила: «Бабушка Соломонида, приложи рученьки, приложи рученьки рабе Божьей (далее следовало имя роженицы)». Считали, что эта святая дает роженицам здоровье: «Шла бабушка Соломонида из-за моря, несла два кузова здоровья. Споткнулась, упала, на кости попала, никому ничего, а (имя роженицы) весь кузовок».
Когда ребенок появлялся на свет, бабка-повитуха громко сообщала роженице о том, кто родился: мальчик или девочка, и старалась оповестить об этом отца. Радуясь рождению ребенка, в крестьянской семье все-таки отдавалось предпочтение появлению на свет мальчиков. Это было вызвано в первую очередь хозяйственно-экономическими причинами. Выросший сын, как правило, оставался с родителями и рассматривался как работник, помощник в старости. Дочка же, выходя замуж, покидала родительский дом и была лишним ртом в семье. Русские люди говорили: «Мальчик родится на подмогу, девочка – на потеху», «Ростить дочку – что лить в пустую бочку». Отец оповещал о рождении ребенка остальных родственников. В некоторых деревнях при рождении мальчика стреляли из ружья, а при рождении девочки на угол избы прибивали прялку.
В это время повитуха продолжала магические действия, стараясь защитить новорожденного от нечистой силы, обеспечить ему хорошее будущее и угадать его судьбу. Необходимость защиты младенца объяснялась верой православных крестьян в то, что во время родов ангел-хранитель ребенка борется за его душу с находящимся тут же дьяволом, а по более древним представлениям, младенец приходит из «иного мира», который всегда может забрать его назад.
Повитуха использовала весь имевшийся в ее распоряжении арсенал магических ритуалов, как христианских, так и более древних, сохранявшихся в народной среде еще с языческих времен. Будучи православным набожным человеком, она окуривала помещение ладаном, обрызгивала святой водой все углы, двери, окна, зажигала лампады и венчальные свечи около икон, читала молитвы, обращенные к Господу и святым угодникам. В то же время, как носитель древних традиций, она стремилась оградить новорожденного от враждебного воздействия «иного мира». Так, первым актом, отделявшим младенца от запредельного мира, считалось обрезание пуповины и захоронение плаценты. Повитуха проделывала эти необходимые практические процедуры под чтение специальных заговоров, затем, также под заговор, убирала пуповину в укромное место, часто за божницу, а послед хоронила в берестяной коробочке в месте, считавшемся сакральным: под печью, под порогом или под святым углом избы, где висели иконы. Принято было считать, что эти действия не позволят хозяевам «иного мира» соединить пришедшего в этот мир ребенка с миром запредельным, забрать его назад. Кроме того, ритуальное прятание пуповины и последа было обусловлено представлением о том, что через них можно нанести вред ребенку и роженице. Захоронение плаценты объяснялось также и поверьем о том, что она является принадлежностью «иного мира», в который ее и следует отправить.
Магические действия сопровождались исполнением гигиенических процедур – обтиранием и обмыванием ребенка. С точки зрения мифологии при этом происходило смывание природного, всего, что ребенок принес с собой из потустороннего мира. Повитуха произносила заклинания, перекрещивала ребенка, воду, полотенце и окропляла их святой водой.
В дальнейшем ее действия были направленны на обеспечение благоприятного течения жизни младенца; для этого она заворачивала новорожденного в отцовскую рубаху – «чтобы отец его всегда любил», в полотенце – «чтобы был приятен всем людям», а также отрезала пуповину мальчику на топоре или колуне, чтобы был хорошим мастеровым, девочке – на прялке или веретене, чтобы была домовитой хозяйкой.
Повитуха прилагала усилия также узнать в этот день судьбу ребенка. По поверью, такую возможность ей предоставлял сам Господь, который в момент рождения наделял ребенка судьбой и записывал ее в книгу. Знаком счастливой или несчастливой судьбы ребенка был день и час, в который он родился. На счастливую судьбу указывало рождение в Пасху:
Ты умел хорошо родитися!
И богато снарядитися!
Поносила тебя матушка
Во утробе девять месяцев,
Тяжелым-тяжеленько,
Во десятый-то породила,
Во Христову заутреню
Как во первый большой благовест.
Считали, что «пасхальный» ребенок на всю жизнь получил Божье благословение. Рождение ребенка в пятницу или в понедельник рассматривалось как знак трудной судьбы, а появление на свет в дни памяти святых мучеников означало, что ребенку «на роду написаны» муки. По поверью, Бог подсказывал повитухе судьбу новорожденного с помощью событий, разворачивающихся во время его рождения за окном. Луч солнца, неожиданно осветивший улицу и людей за окном, обещал малышу счастливую жизнь, севшая на забор ворона – тяжелую судьбу, влетевшая в окно ласточка – скорую смерть и т. п. Кроме того, повитуха искала знаки судьбы на теле ребенка, в его позе при рождении. Если младенец появлялся лицом вниз или у него была ямка на голове, считалось, что он недолго проживет на этом свете. Ребенок, родившийся в «рубашке» (в околоплодной оболочке), будет счастливым; с волосами на голове – скромным; девочка, при появлении на свет сразу же открывшая глаза, будет хорошей хозяйкой, а мальчик – плутоватым и т. п.
После родов, как по народным представлениям, так и требованиям православной церкви, необходимо было провести ритуальное очищение от послеродовой скверны. Для этого приглашался священник, который читал специальную молитву «Во внегда родити жене отроча» в том помещении, где проходили роды, и в избе, или заказывалось чтение той же молитвы в церкви семьей роженицы. Одновременно с этим устраивали очистительные обряды языческого происхождения. Так, роженицу в течение трех дней после родов каждый день мыли в бане, печи или просто в избе в шайке. Во многих местностях России на третий день после родов выполняли обряд «размывания рук», во время которого бабка-повитуха и роженица поочередно поливали друг другу на руки воду из чаши, в которую были положены серебряная монета и зерна злаковых культур. Вода для размывания рук должна быть «непочатой», то есть взятой непосредственно из колодца или реки до восхода солнца. В нее полагалось добавить крещенскую воду, освященную в церкви накануне Крещения или на реке в день Крещения. Серебряная монета придавала очистительную силу воде, а зерна должны были обеспечить дальнейшую плодовитость роженице.
Возьмите некрещеное, принесите нам крещеное. Главным событием с появлением новорожденного в семье считалось крещение ребенка в православной церкви или в старообрядческой общине. Выполнение этого обряда было обусловлено законом Российского государства, по которому регистрация рождений, браков и смертей была передана православной церкви. Православные люди верили в то, что обряд крещения снимет с ребенка первородный грех, сделает его невинным перед Богом, поставит его под защиту и покровительство Иисуса Христа. Крещение считалось крестьянами необходимым и для преобразования ребенка – пришельца из «иного мира» – в дитя «нашего», земного мира: «некрещеный ребенок – чертенок». По обряду ребенок получал имя, то есть из безликого существа становился человеком: «с именем Иван – без имени болван». Имя выбиралось священником по святцам – церковному календарю дней памяти православных святых – или давалось родителями. При выборе имени родители отдавали предпочтение именам умерших предков, в надежде на то, что ребенок наследует все их лучшие качества. Часто давались также имена, в которых был заложен кой-то особый смысл. Так, долгожданного мальчика могли назвать Богданом, девочку – Ангелиной.
Новорожденного крестили обычно на восьмой или сороковой день. Выбор для крещения восьмого дня соединялся православной церковью с евангельским рассказом об обрезании Иисуса Христа на восьмой день его жизни, сорокового дня – с евангельским рассказом о внесении младенца Иисуса, как того требовал церковный обычай, в храм.
В случае, если младенец рождался слабым и мог умереть некрещеным, обряд проводился на дому вызванным специально священником или сразу же после родов бабкой-повитухой. Крещение ребенка, находящегося при смерти, в крестьянском быту считалось обязательным. Русские крестьяне считали, что некрещеного младенца ждет печальная загробная участь. Он не сможет попасть в мир предков-«родителей» и будет вечно скитаться около дома, вымаливая у домочадцев крещение. Эти представления расходились с учением православной церкви, которая утверждала, что умершие некрещеными младенцы не будут забыты Богом, так как они родились от православных родителей и приобщились к православию в материнском лоне. Благополучному пребыванию младенцев в загробном мире, по православным представлениям, должна помочь молитва: «Господи, помилуй чад моих, умерших во утробе моей, за веру и слезы мои, ради милосердия Твоего. Господи, не лиши света Твоего Божественного!» Учитывая настроения крестьян, православная церковь давала разрешение повитухам крестить находящихся при смерти младенцев. Повитуха окропляла новорожденного три раза святой водой со словами «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь» и Давала ему имя. Если же ребенок выживал, то в церкви священник совершал положенный по чинопоследованию обряд, но без опускания в купель.
Крещение ребенка проводилось в присутствии восприемников родителей, которые в ходе таинства отрекались за младенца, как положено, от сатаны, вводили его под покровительство Бога, то есть делали все то, что не мог сделать сам новорожденный. Родители при крещении в церкви не присутствовали, так как считались после акта рождения нечистыми, а роженице вообще не полагалось сорок дней после родов посещать храм. Восприемников было обычно два: крестная мать и крестный отец, хотя каноническое православие требовало только одного: для мальчика – мужчину, для девочки – женщину. Однако сила традиции взяла верх, и церковь разрешила присутствовать при обряде и второму восприемнику.
Отношения между крестными и физическими родителями, между крестными и крестником воспринимались как отношения родства. Крестные, считавшиеся духовными родителями ребенка, должны были отвечать за его нравственное развитие, оказывать ему помощь в трудных обстоятельствах. Крестники также были обязаны выражать заботу, уважение и почтение к своим крестным. Деревенская этика требовала от крестных взять на воспитание крестника, если у него умерли родители. В свою очередь, крестник должен был взять на себя попечение о старых и больных крестных родителях.
Большое значение, которое придавалось в русской деревне институту восприемничества, обязывало родителей ребенка очень внимательно относится к выбору крестных. Лучшими для ребенка восприемниками считались молодые, сильные, здоровые, по возможности богатые люди, они были способны вырастить ребенка, а кроме того, по поверью, передать ему свои хорошие качества. В крестные приглашались обычно близкие родственники, так как сочетание кровного и духовного родства представлялось более надежной гарантией. В русских деревнях был распространен также обычай приглашать в крестные первого встречного на улице человека. Это делалось в случае частой смертности новорожденных в семье. Принято было считать такого крестного «божьим кумом», то есть человеком, которого Бог специально посылает, чтобы он помог новорожденному подольше пожить на земле.
После крестин по традиции в тот же день полагалось устраивать крестильный обед, или, как его еще называли в деревнях, «бабины каши». Предполагалось присутствие всех близких родственников семьи, повитухи и крестных родителей. Каждый из приглашенных обязан был привезти с собой какую-либо праздничную еду, повитухе преподносили горшок с пшенной или гречневой кашей, сваренной на меду.
Трапеза начиналась после приезда крестных родителей с ребенком из церкви и выполнения ими вместе с повитухой ряда ритуальных действий. Крестный отец вносил в дом мальчика, а крестная мать – девочку, войдя, они направлялись к печи и слегка прижимали к ней ребенка, затем проходили в передний угол и прикладывали его к божнице. Этот ритуал предполагал приобщение ребенка сначала к домашнему очагу и домашним духам, а затем к домашним христианским святыням.
После выполнения этого обязательного ритуала ребенок передавался отцу. Все присутствовавшие на обеде становились вокруг стола, на котором стоял только горшок с «бабиной кашей». Повитуха поднимала несколько раз вверх горшок с кашей, приговаривая различного рода заклинания: «Пошли, Господь, чтоб наш сынок велик рос и счастлив был. На полке (то есть полатях. – И. Ш.) – ребятки, под полком – телятки, а наверху (в конюшне. – И. Ш.) – жеребятки. Пошли, Господь, в этот дом хлеб да соль, поля – копами, на лугах – стогами, амбар – коробами, на гумне – ворохами, а в печи – пирогами». Затем она с силой бросала горшок на стол, так что он разбивался, а каша рассыпалась по скатерти. Родственники ложками съедали кашу.
В некоторых местностях России вместо каши повитуха приносила пирог, который также несколько раз поднимала вверх с приговорами: «Чтобы новорожденное было во всех частях и по всем шерстям счастливо, чтобы на гумне было пшено, на дворе грязно, на столе честно», а затем, отламывая по куску, наделяла им всех присутствовавших. Исполнявшиеся приговоры имели различные варианты, но всегда сохранялся их смысл. Затем все благодарили повитуху и одаривали ее деньгами. После этого начиналась совместная трапеза всей родни. Родственники пили за здоровье новорожденного, поздравляли родителей с приобщением ребенка к православной церкви, желали им «вспоить, вскормить и на коня посадить» новорожденного сына, «вспоить, вскормить, а нам до свадебки дожить» новорожденную дочку, чествовали крестных родителей, сидевших на почетном месте, под иконами.
Мифологический смысл крестильного обеда объяснялся как ритуал включения новорожденного в человеческое общество и как ритуал перераспределения запасов жизненной силы, обладателем которой по народным представлениям являлся родственный коллектив, а также выделения части ее новорожденному.
Древним обрядом включения ребенка в жизнь общества был обряд первого подпоясывания младенца. Он проводился на сороковой день после рождения, в день «принятия очистительной молитвы» в церкви матерью. Поясок вместе с рубашечкой дарила крестная мать. Она надевала на ребенка подаренную рубашечку с пожеланием расти здоровым, красивым, трудолюбивым и добрым. После этого крестнику преподносились подарки, а затем устраивалось небольшое угощение.
Обряд опоясывания ребенка по своей сути христианский. Он исполнялся в далекие времена священником во время крещения младенца, но к XIX в. этот элемент выпал из чинопоследования таинства крещения и при этом сохранился в народом быту. Его сохранности способствовали, вероятно, древние представления о поясе как обореге от нечистой силы, а также как знаке принадлежности к христианскому миру. Человек без пояса воспринимался как нехристь.
МЛАДЕНЧЕСТВО
Первый период жизни ребенка у русских назывался «младенчество» (младенство) и длился до исполнения ему семи-восьми лет. Малыш в это время считался существом «неразумным», то есть не умеющим осмыслить мир, в котором живет. Целью первого года было выжить, укорениться с помощью матери на земле. Все последующие годы младенчества ребенок должен был, по мнению крестьян, постепенно «оформляться» как человек: набирать силу и крепость, учиться хорошо ходить, бегать, прыгать, говорить, осознавать свой пол.
В русском языке существовало множество слов для обозначения детей этого возраста. Они характеризовали ребенка прежде всего с позиции физического развития и соответствия возраста и поведении. При этом не делалось разделения детей, так как, по древним поверьям, они приобретали пол, только «войдя в разум». По всей России детей первого года жизни, мальчиков и девочек, называли «дитё», «младенец», «младень». Столь же широко их называли «кувяка» (то есть издающий звук, плач), «повитыш» (находящийся в пеленках), «паполза» (ползающий, не умеющий ходить), «слюдяник», «слигоза» – (пускающий слюни), «дыбок» (начинающий вставать на ножки), «жевжик» (юркий подсосок, сосущий грудь) и т. д. А детей постарше – «дитё», «дитятко».
Восприятие ребенка до семи-восьми лет существом несознательным отражалось в отношении к нему взрослых людей, в обязанностях, которые налагало общество на малыша, в его внешнем облике и одежде.
Оленка в пеленках, Никитка у титьки.
Первый год жизни ребенка, требующий постоянного наблюдения и ухода, считался самым главным и самым трудным для матери и новорожденного. От матери требовалось сохранить малыша на земле, ребенку же нужно было укорениться в мире людей. В русской деревне опасность смерти была реальной для каждого новорожденного, так как крестьяне не располагали эффективными средствами борьбы с родовыми травмами, серьезными болезнями младенцев, а также не были знакомы с правилами гигиены, выполнение которых позволяло предотвратить заболевания. Опасность смерти, грозившая младенцу, с мифологической точки зрения воспринималась как опасность, идущая от «иного мира». Считалось, что новорожденный, особенно в первые месяцы жизни, все еще тесно с ним связан и может быть возвращен назад, туда, откуда был взят. Кроме того, незащищенностью младенца могла воспользоваться нечистая сила, подменив его своим чертенком. С таким взглядом в какой-то степени перекликались и христианские представления о том, что в первый год жизни ребенок принадлежит Богу и тот может им распоряжаться по своему усмотрению: «Бог дал, Бог взял».
Задачу сохранения и укоренения ребенка можно было выполнить в том случае, если следовать системе правил, созданной не одним поколением людей. Эти неписаные правила, передававшиеся от одной женщины к другой, включали в себя чисто практические советы по уходу за ребенком на основе народного опыта и рекомендации религиозно-магического характера. Общественное деревенское мнение не прощало матерям пренебрежения традиционными правилами ухода за детьми. Женщин, младенцы которых умерли от «небрежения», принято было считать «негодящимися», то есть ненужными людям и Богу. Правда, следует отметить, что уход за новорожденным в русской деревне не совсем соответствует требованиям медицины и многие из принятых в деревне правил вряд ли стоит брать на вооружение современным матерям.
Новорожденного в русских деревнях заворачивали в три пеленки и свивальник. Одной пеленкой, сложенной треугольником, повязывали голову, называлась она «изголовник», другая, тоже треугольная, – «подгузник», использовалась для пеленания гузна – нижней части тела, третья – простынка, была необходима для окутывания всего тела. Свивальник – длинная широкая лента – служил для закрепления пеленок. Пеленание младенца начиналось с изголовника, который накладывался на голову, а его концы, перекрещиваясь на груди, заводились под мышки и на спину. Затем «навивался» подгузник. Ребенок укладывался попкой на подгузник, боковые концы заводились вокруг бедер и укладывались в паховые складки. Третий конец поднимался и завертывался из-под ягодиц через промежность к пупку. После этого ребенка начинали закутывать в простынку, которая была расстелена под ним. Правая рука малыша вытягивалась вдоль туловища, край простынки заводился под левую руку, а затем под спинку. Положив также вдоль тела левую руку, левый край простынки заводили с правой стороны под спинку. Нижний конец простынки поднимали вверх. После этого младенца перевивали свивальником от лопаток до таза. Если свивальник был широкий и длинный, свыше трех метров, то он накладывался кругами, если короткий, то крест-накрест.
Ребенок в пеленках и свивальнике напоминал собой небольшой плотный кокон, в котором невозможно было пошевелить руками, ногами и головой. Такой способ пеленания был известен в России с древних времен. Крестьянские женщины считали его очень удобным и разумным, так как завязанный таким образом младенец доставлял мало хлопот своей матери или няньке. Его было легко переносить, нянчить и качать, так как, плотно затянутый свивальником, он не мог вертеться на руках, а его головка была прочно закреплена. Малыш не мог случайно выпасть из колыбели на пол, перевернуться вниз лицом, расцарапать себя ручками, вздрогнуть во сне и испугаться.
Необходимость такого пеленания новорожденных объяснялась также и тем, что оно, по мнению крестьянок, давало возможность исправить врожденные физические недостатки ребенка: придать нужную форму головке, спрямить кривые ножки, выправить позвоночник, выровнять ручки, ножки, тельце или, как говорили матери, «сделать ребенка ровненьким».
Считая полезным пеленание, утвержденное многовековой традицией, русские крестьянки в то же время понимали, что неумелое пеленание может принести малышу вред: нарушить пищеварение, затруднить дыхание, привести к искривлению позвоночника. Они старались запеленать младенца, аккуратно укладывая пеленки и свивальники, старались возможно чаще развязывать детишек, заниматься с ними «потягушками», различными упражнениями, чтобы привести в движение занемевшие мышцы. «Потягушки» сопровождались пением «потешек» – специальных песенок, которые превращали физические упражнения в развлечение для матери и ребенка.
Так, распеленав ребенка, мать укладывала его на подушку, поглаживала его, потягивала ножки, ручки и говорила: «На кисеньку потягушеньки, на Петеньку порастушеньки» – или приговаривала:
Потягунушки,
Потягунушки,
Поперек толстунушки,
А в ножки – ходунушки,
А в ручки – фатунушки,
А в роток – говорок,
А в головку – разумок.
Катая ребенка по подушке, чтобы он мог размяться, пела:
Тушки!
Тутушки!
Сели
На подушки.
Пришли
Подружки,
Столкнули
С подушки.
Ребенок пеленался до тех пор, пока не начиналось окостенение позвоночника, то есть приблизительно до пяти месяцев. Потом ему полагалась длинная рубашка с пояском, одинаковая как для мальчиков, так и для девочек, и стеганый ватный чепчик, колпачок. В обеспеченных семьях, особенно где было мало детей, младенцам надевались поверх рубашечки нагруднички, напоминавшие жилетки, а на ножки – вязаные чулочки и котики (сапожки, сшитые из мягкого подбрюшного меха овцы).
Молодые матери старались, чтобы их малыш выглядел красиво, чтобы соседи, зайдя в избу или увидев младенца на жатве, покосе, могли про него сказать: «Убран как куколка». Свивальник украшали вышивкой, обшивали лоскутками ткани, на чепчик нашивались пуговки, бусинки, ленточки, бахрома, рубашечка подвязывалась красивым пояском.
В русской деревне новорожденных редко заворачивали в одеяло, выходя на улицу. Оно имелось не у всех, только в богатых крестьянских семьях, живших в больших торговых или ремесленных селах, куда скорее достигали городские веяния. Одеяла фактически не были нужны, так как крестьяне считали вредным выносить новорожденных на улицу в осенне-зимний период, разве только в баню. Если же нужда заставляла выйти, то матери заворачивали детей в большое количество тряпок, шубу или кафтан взрослых обитателей дома.
Пеленки и одежда младенцев всегда шились из старой материнской или отцовской одежды. Это объяснялось не только естественной заботой родителей о детях – выношенная мягкая ткань не оцарапает нежную кожу малыша; хозяйственностью крестьян – никакая тряпочка не должна выбрасываться, но и древними поверьями, связанными со старыми вещами. Одежда, ношенная матерью и отцом или кем-нибудь в доме, рассматривалась как вещь, освоенная людьми, она должна была передать новорожденному необходимые ему человеческие качества, родительскую любовь и нежность.
Русские крестьяне считали необходимым довольно часто купать своих младенцев. В первый месяц их купали три – пять раз в неделю, а затем до года – два-три раза в неделю. Принято было считать, что купание придает ребенку бодрость и здоровье, а также смывает с него враждебную человеку силу и нечистоту «иного мира», с которым он, по поверью, пока еще тесно связан. Мыли ребенка в хорошо натопленной бане, а в деревнях, где бань не было, – в печи или около печи.
Первое купание младенца проводилось сразу после родов, как только мать уложена в постель. Младенца купала бабка-повитуха в теплой воде, настоянной на травах: васильке, череде, мяте, руте, душице, любистоке, сенной трухе. В воду бросали также серебряные монеты, соль, добавляли освященную в церкви воду. Ароматические травы должны были сделать кожу ребенка чистой, а лицо красивым; соль, по поверью, помогала «отвердению косточек» и защищала от «дурного глаза»; серебро обеспечивало жизнь в богатстве. Святая же вода, считалось, должна была помочь от всяких бед и защитить ребенка от болезней. Подготовка к купанию малыша сопровождалась молитвой, словами: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, аминь!» Ребенка мыли мягкой тряпочкой и овечьей шерстью, а затем парили небольшим березовым веничком, опуская его в теплую воду и приговаривая: «Не я тебя правлю, не я тебя парю, а бабушка Соломонида шелковым веничком по бумажному телу». Существовало убеждение, что теплая вода делает ребенка добрым, а веником парили. Для того, чтобы укрепить мышцы, сделать новорожденного сильным, крепким, наделить его спокойным и хорошим сном. Такое ритуальное купание проводилось в течение трех дней после рождения ребенка. Затем малыша купали в воде с добавлением череды и с обязательным парением.
Купание новорожденного сопровождалось краткой молитвой и различными песенками заговорного характера:
Вода текучая,
Дитя растучее,
С гуся вода,
С тебя худоба,
Вода книзу,
А дитя кверху.
Вымытого ребенка обычно смазывали от опрелостей лампадным маслом, посыпали картофельной мукой или мелкими опилками.
Русские крестьянки старались, по возможности, кормить новорожденных материнским молоком. Если у матери его не хватало, прикармливали коровьим, разведенным водой. Брать в кормилицы к новорожденному постороннюю женщину не полагалось. По поверью, выкормленный ею ребенок не будет любить свою мать, будет для нее чужим, а также чужое молоко может принести новорожденному вред. Ребенка могли сразу же после рождения прикладывать к груди матери, считая, что молозиво будет для него полезным, но чаще дожидались, когда у матери будет молоко.
Первое кормление ребенка грудью обставлялось довольно торжественно. Грудь омывали святой водой, осеняли крестом мать и новорожденного, благословляли их. По обычаю, мать давала первый раз ребенку правую грудь, чтобы он не был левшой. Ребенок вскармливался материнским молоком в течение года – полутора лет, или, как принято было говорить в деревнях, три – шесть постов. В счет шли только Великий пост (пост перед Пасхой) и Успенский пост (перед днем Успенья Божьей Матери, 14/28 августа).
Отлучение от груди, с точки зрения русских крестьян, означало окончание определенного этапа в жизни ребенка, переход его на новую ступень освоения мира, прекращение его тесной, органической связи с матерью. В некоторых деревнях это даже осмыслялось как «прощание» с малышом. Оно проводилось, по возможности, в дни, считавшиеся сакральными (в чистый четверг на страстной неделе, в воскресенье перед масленицей), или в дни, «когда нет святого мученика» (в дни православного календаря, на которые приходится память святых, не погибших мученической смертью), и сопровождалось некоторыми ритуальными действиями. Мать должна была в этот день вместе с ребенком отстоять обедню в церкви и подойти к причастию. После обедни она сажала ребенка на стол, что в обычное время делать не полагалось, так как по народному представлению стол – это ладонь, которую Бог протянул людям. Мать давала ребенку кусок хлеба, посыпанный солью, и говорила: «Дай Бог от груди отстать, а к хлебушку пристать», «Возьми, Господи, младенца Петра на свои хлеба!» Затем читала заговор от тоски и сухоты: «На море на океане, на острове на Буяне, на полой поляне, под дубом мокрецким сидит раб Божий (имярек) тоскуя, кручинится в тоске неведомой и в грусти недознаемой, в кручине недосказанной. Идут восемь старцев со старцем незваных, непрошеных. Гой ты еси раб Божий, со утра до вечера кручинный! Ты что, почто сидишь на полой поляне, на острове на Буяне, на море на океане! И рече раб Божий (имярек) восьми старцам со старцем: нашла беда среди околицы, залегла во ретиво сердце, щемит, болит головушка, не мил свет ясный, постыла вся родушка. Возопиша восемь старцев со старцем грозным – грозно начали ломать тоску, бросать тоску за околицу, кидма кидалась тоска, от востока до запада, от реки до моря, от дороги до перепутья, от села до погоста нигде тоску не приняли, нигде тоску не укрыли; кинулась на остров на Буян, на море на океан, под дуб мокрецкий. Заговариваю я раба от наносной тоски по сей день, по сей час, по сию минуту. Слово мое никто не превозможет не аером (воздухом), ни духом». Заговор должен был сгладить тоску матери по младенцу и младенца по матери.
В день отлучения от груди принято было гадать о будущем ребенка. На пол, на расстеленную скатерть клали различные предметы: деньги, хлеб, книгу, нож (веретено). Ребенка спускали на пол и смотрели, к какому предмету он потянется ручками. Если возьмет деньги – будет торговым человеком, нож (веретено) – хорошим ремесленником (хорошей хозяйкой), книгу – умным и знающим, хлеб – хорошим землепашцем.
Наряду с материнским молоком младенцу давали и другую еду. Прикармливание начиналось с первого дня его рождения. Повитуха, приняв ребенка от матери, через несколько часов давала ему в тряпочке разжеванный хлебный мякиш, иногда с солью. Сок хлеба с солью считался хорошим средством от колик – «грызи в кишках», с которыми, считалось, каждый младенец рождался. Такую соску ему давали в течение всех первых месяцев жизни. С пяти-шести месяцев детям начинали давать толокно, разведенное в коровьем молоке, а затем жидкие кашки. Кормили детей из рожка, который делался из рога коровы, на срезанный острый конец которого натягивался вымоченный в соленой воде и промытый сосок коровы. Пользоваться ложкой и чашкой ребенок начинал по прошествии года жизни. При этом вручение ложки малышу свидетельствовало, что он уже подрос и встает на новую ступеньку жизни: «кашка на ложки, а молодец на ножки». Во время кормления кашкой, толокном, киселем мать или нянька ласково уговаривали малыша хорошо поесть:
Пришел кисель,
На залавочке присел,
На залавочке присел,
Поесть Оленьке велел.
Большую часть своего времени новорожденный проводил в подвешенной к потолку колыбели, называвшейся также «люлькой», «зыбкой», «колышкой». До года он находился в ней почти постоянно, а затем вплоть до двух, а иногда и трех лет в ней только спал. В русской деревне колыбель воспринималась как первый дом младенца на его пути из «иного мира» в мир людей.
Колыбели делались в виде длинного деревянного ящика, суживающегося книзу, в виде лубяного овального короба, в виде корзины, плетенной из щепы, а их дно выкладывалось из поперечных перекладин или состояло из крепко натянутой сетки, сплетенной из веревок, пеньки, лозы. Колыбели имели две дужки из лозы, за которые привешивались веревками к очепу – деревянному шесту, врубавшемуся одним концом в стену и проходившему сквозь металлическое кольцо, закрепленное в матице – потолочной балке. С очепа спускалась длинная веревка с петлей на конце, предназначенная для раскачивания колыбели ногой. Постелью младенцу служил соломенный матрасик или просто настеленная толстым слоем солома, сено, старая одежда, тряпки.
Над колыбелью всегда делали полог из темного ситца или холста в виде занавеса, края которого плотно стягивались, или в виде треугольного чехла с отверстием вверху. Он надевался для затемнения колыбели (считалось, что ребенок в темноте лучше спит), для защиты от насекомых и для предохранения от дурного глаза входивших в избу посторонних людей.
Наряду с такими стационарными люльками в русской деревне были также легкие переносные колыбели, в которые матери укладывали грудных детей во время работы в поле. Они представляли собой деревянную раму с натянутым на нее в виде мешка холстом. Люлька подвешивалась на прочный сук дерева с помощью веревки, продетой в металлические кольца по углам рамы. В некоторых деревнях эти люльки употреблялись и в домашних условиях, но для постоянного использования они были неудобны, так как при раскачивании могли перевернуться.
Младенца укладывали в колыбель обычно через два-три дня после рождения, а в некоторых семьях лишь после крещения. До этого времени он спал в лукошке на печи или в постели матери. Первое укладывание младенца в колыбель сопровождалось различными магическими действиями, которые, по распространенному среди крестьян убеждению, должны были способствовать здоровью и спокойствию младенца, защищать его от бед и нечистой силы.
К приему «нового жильца» колыбель тщательно готовили: с молитвой окропляли святой водой, привешивали иконку или крестик, окуривали ладаном, читали заговор, например такой: «Тихон утиши, смирниха усмири, щекотун не щекоти», для защиты от нечистой силы под матрас или солому клали нож или ножницы, для крепкого сна – свиной хрящик, сон-траву. Иногда перед тем, как уложить младенца в колыбель, в нее клали кота, чтобы он принял на себя все несчастья, которые могли обрушиться на ребенка. При первом укладывании ребенка произносили: «Господи, благослови! Дай, Бог, святой час. Пошли, Господи, Ангела своего хранителя сохранить (Николая) от злого духа и усыплять его спокойным сном».
Колыбель, закрытая пологом и подвешенная к потолку, была удобным приспособлением как для ребенка, так и для взрослых членов семьи. Она не занимала много места, в ней легко было укачать младенца, и в какой-то степени колыбель позволяла изолировать его от других членов семьи в избе. Обычай подвешивать колыбель, столь широко распространенный у русских, объяснялся, как считают ученые, не только стремлением к рациональному размещению большого количества людей на довольно маленьком пространстве избы, но и мифологическими представлениями. Русские люди считали, что младенец, уложенный в люльку, подвешенную над полом, как бы отрезан от «иного мира», из которого он прибыл в «наш мир». Если новорожденного положить в кроватку, стоящую на полу или на земле, то нечистая сила может забрать его. В колыбельке же, своем временном доме, он должен чувствовать себя в полной безопасности.
В русской деревне полагалось укачивать ребенка и петь ему колыбельные песни. Это делалось для того, чтобы ребенок мог уснуть хорошим, здоровым сном и чтобы, засыпая, он чувствовал себя в безопасности, под защитой сидящей рядом матери или бабушки. Русские женщины считали, что во сне ребенок набирается силы и здоровья.
Колыбель мерно качалась движением стопы вверх – вниз, вверх – вниз, шуршали нитки на веретене, раздавалась монотонная, бесконечная песня с мерным тактом, определенной мелодикой и ритмом, со множеством шипящих звуков: «шиш вы, куры, не шумите», «шла наша Дрема, ш-шш-шш» – или с мягким «бай-бай-бай», «люли-люли-люли». Новорожденный в первые месяцы жизни не понимал содержания песен, но он слышал голоса матери, бабушки, няньки, узнавал их, успокаивался под пение и мерное движение колыбели.
В годовалом возрасте ребенок уже понимал простенький сюжет песни. Мать, зная это, выбирала колыбельную в зависимости от настроения малыша. Если он был слишком весел, шумлив, она пела ему об Угомоне, Буке или сером волчке, которые придут и заберут его, но мама защитит своего дитя, если он постарается заснуть. Если ребенок был спокоен, тих, мать пела ему песенку, какой он хороший, любимый и каким он скоро станет большим, красивым, добрым. Колыбельные песни создавали ребенку хороший душевный настрой, ощущение защищенности, счастья и покоя. Мать, особенно молодая, очень заботливо относилась к уснувшему малышу. Она старалась посмотреть, улыбается ли ее дитятко во сне, или плачет. Если улыбается, то значит, это «андельская душенька с ним беседует, на все доброе его наставляет». Если всхлипывает, то его «нечистая сила стращает». В первом случае надо было смотреть на ребенка и улыбаться вместе с ним, а во втором – несколько раз благословить спящего, прочитать молитву, чтобы отогнать нечистого. В случае, если ребенок плохо спал, беспокоился во сне, плакал, полагалось отогнать от него криксу или зыбочника – виновника плохого настроения малыша. Криксу – страшное злое существо – можно было изгнать с помощью приговора: «Криксы-вараксы! Идите вы за крутые горы, за темные лесы от младенца!» С зыбочником бороться было легче: надо было тщательно прикрывать пустую колыбель и не качать ее без младенца.
Уход за ребенком в первый год его жизни заключался также и в том, чтобы научить его сидеть и ходить. По мнению русских женщин, ребенок, рано начавший сидеть и ходить, более жизнестоек, чем малыш, поздно ставший на ножки.
Ребенка приучали к сидению довольно рано, месяцев в пять. Его сажали в корзинку или коробку, обкладывая со всех сторон подушками, давали игрушки, чтобы он занимался ими и не отвлекал мать от домашних дел. Наряду с этим были специальные приспособления, чтобы приучить ребенка к сидению. Они назывались «сидухи», «сиделки», «сидулки» и представляли собой креслице высотой около 40 см, выдолбленное из ствола дерева, с высокой спинкой и чуть более низкими стенками – подлокотниками. Ребенок сидел в нем таким образом, что его спинка прижималась к задней стенке креслица, ручки удобно лежали на подлокотниках, ножки стояли на лавке. За спинку подкладывалась мягкая подушечка, чтобы младенец не ударился затылком, а впереди прикреплялась деревянная планка, предохранявшая ребенка от падения. Малыш не мог перевернуть сидуху, так как она специально делалась довольно тяжелой.
Первые шаги, сделанные малышом, доставляли большую радость всем нянчившим его домочадцам. Увидев идущего ребенка, все кричали: «Дыбок, дыбок, который Мишке годок?» Малыша, делавшего первые шаги, любили водить по лавке, приговаривая, чтобы ему было приятно и весело: «Ходит котик по лавочке, водит кошку за лапочки!»
Если малыш долго не начинал ходить, то его пытались обучить этому искусству: ставили около лавки, укладывали его ручки на край и ласково манили к себе. Упавшего во время такой учебы ребенка утешали: «Плюнь тут, батюшка, плюнь, родной». Ребенок, совсем было готовый расплакаться, топал ножкой, плевал, забывая о своей неприятности. Если же малыш продолжал горько плакать, мать утешала:
У лисы боли,
У медведя боли,
У нашего Петеньки
Ничего не боли.
Для обучения ребенка ходьбе в некоторых деревнях использовались также ходульки, представлявшие собой доску с круглым отверстием или деревянное кольцо на четырех ножках с колесиками. Младенец, поставленный в отверстие, упирался ручками в край доски, делал шажок, отчего колесики начинали двигаться, заставляя ребенка перебирать ножками.
Если ребенок в год еще не мог ходить, родители считали необходимым «разрезать путы», которые, по поверью, в этом случае сковывали младенца. Ребенка ставили на лавку или на пол, и кто-нибудь из взрослых, чаще отец, ножом, ножницами или лучинкой делал между ножками ребенка движение, имитировавшее разрезание. Затем ему говорили: «Ну, теперь ходи: путо разрезано».
Молодые матери старались посвящать новорожденному младенцу много времени, лаская его, поглаживая, качая на руках или в люльке, тормоша, «тетешкая», балуя, радуя его и себя песенками – «пестушками», играя с ним. Все это рассматривалось как важный элемент ухода за ребенком, без которого он «никогда не войдет в разум», то есть не станет достойным человеком. Телесный же контакт с матерью нужен был для того, чтобы ребенок уверенно чувствовал себя в новом для него мире и не хотел вернуть в «иной мир», из которого пришел. Естественно, что в условиях крестьянского хозяйства выделить время для «тетешканья» малыша было довольно сложно. Это зачастую становилось возможным в первую очередь в семьях с большим количеством взрослых людей, где мать могла освободиться на длительное время от части хозяйственных забот. Однако и в семьях, где необходимость заставляла мать надолго передать ребенка на попечение бабушки или старшей дочери, «няньканье» ею малыша считалось желательным. Возвратясь с поля, с огорода, мать всегда старалась найти время «потешить свою дитю». Игры с младенцами до годовалого возраста, называвшиеся «пестушками», «потешками», были просты, но в то же время учитывали физические и психологические особенности развития ребенка. Они проводились под пение коротеньких песенок и включали в себя подбрасывание, качание ребенка на руке, приплясывание, притопывание и т. п. Так, например, ребенка сажали на колени, слегка подбрасывали вверх, подражая качке при езде на лошади, и пели: