ОТ АВТОРА
МНЕ БЫЛО лет шесть, когда дед мой, пребывая в благодушном настроении, спросил однажды: «Хочешь узнать, как твоя рубашка в поле выросла?»
Я даже подпрыгнул на скамейке от удивления. Как это — выросла?! Рубашка — и выросла?! Нет, мое потрясенное сознание отказывалось верить словам деда, его хитроватой усмешке. «Ты меня обманываешь,— обиделся я.— Так не бывает. Рубашка не может расти».
И тогда дед достал из плетеной корзинки, с которой всегда ходил на базар, небольшую, ярко раскрашенную книжку: «Не может, а вот выросла. На-ка, полистай...»
Как сейчас помню, книжка была тонюсенькой — в несколько страничек — и пахла красками и еще чем-то непонятным. «Наверное, базаром»,— подумал я. Буквы к тому времени я уже знал все. И вот медленно, по слогам прочитал на обложке: «Как рубашка в поле выросла». И посмотрел на деда. Действительно, так и написано — выросла... Как же так?! А дед сидел напротив, смотрел на мое растерянное и удивленное лицо, и глаза его смеялись...
Раз пять прочитал я это интригующее, какое-то завораживающее название книжки: «Как рубашка в поле выросла». Не раз и не два перелистал картинки сельской жизни. Весенний сев — из лукошка. Цветущее поле льна. А вот — оранжевая спелость этого поля. А вот — снопы... Потом — чередой: лавки, лучины, прялки, ткацкие станки, серые холсты на белом снегу и белые полотна на зеленой траве... Многое было непонятно и от этого еще более удивительно. Это была первая книжка, которую я прочитал самостоятельно, по слогам, всю — от начала и до конца.
Вспоминая сейчас свое первое узнавание чудес, которые таит в себе льняное поле, я думаю вот о чем. У каждого из нас есть неизменные спутники детства — отчий дом, улица, роща, лес, луг, речка в камышовых берегах, полевые дороги... Да разве перечислить все, из чего соткано незабываемое и неповторимое полотно нашего вхождения в этот солнечный мир?!
Окружающая нас природа, суть ее вещей — проста, естественна и неотделима от нашего взросления. Но бывает в детстве особое знакомство — знакомство с книгой, первый миг общения с ней. Мы как бы садимся в особый корабль, на парусах которого ясно обозначено: интерес и любопытство! С первой книжки начинается наше утоление жажды узнавания — и от берегов детства мы отплываем в свое пожизненное плавание по безбрежному морю книг.
Первая книжка — как первая любовь. И мне сейчас трудно удержаться от соблазна: вернуться в тот короткий и счастливый миг детства, наполненный удивительными открытиями: как, каким образом лен — рубашкой становится. Мне хочется, хотя бы коротко, процитировать этот небольшой рассказ, известный сегодня не только взрослым, а и всем дошкольникам и младшим школьникам, для которых он, собственно, и был написан. Давайте вспомним, как удивлялась маленькая девочка Таня чудесным превращениям льна долгунца.
«Видела Таня, как отец ее горстями разбрасывал по полю маленькие блестящие зерна, и спрашивает: «Что ты, тятя, делаешь?» — «А вот сею ленок, дочка. Вырастет рубашка тебе и Васютке». Задумалась Таня: никогда она не видала, чтобы рубашки в поле росли.
Недели через две покрылась полоска зеленою шелковистою травкой, и подумала Таня: «Хорошо, если бы у меня была такая рубашечка!» Раза два мать и сестры Тани приходили полоску полоть и всякий раз говорили девочке: «Славная у тебя рубашечка будет!»
Прошло еще несколько недель: травка на полоске поднялась, и на ней показались голубые цветочки... Когда цветочки опали, то на месте их показались зеленые головки. Когда головки забурели и подсохли, мать и сестры Тани повыдергали весь лен с корнем, навязали снопиков и поставили их на поле просохнуть.
Когда лен просох, у него обмолотили головки, а потом обмолоченный лен потопили в речке и наложили сверху камней, чтобы он не всплыл. Недели через две вынули лен из речки, просушили и стали мять доской на гумне. Потом колотили трепалом (зубчатая дощечка, которой выколачивают, треплют лен.— В. С.) на дворе, так что от бедного льна летела кострика (отбросы льна после выколачивания) во все стороны.
Вытрепавши лен, стали чесать железным гребнем, пока он не сделался мягким и шелковистым. «Славная у тебя рубашечка будет!» — опять сказали Тане сестры. Но Таня подумала: «Где же тут рубашка? Лен стал похож на волосики Васи, а не на рубашку».
Настали длинные зимние вечера. Сестры Тани надели лен на гребни и стали из него нитки прясть... Прошли зима, весна и лето — настала осень. Мать установила в избе кросна (старинный ткацкий станок), натянула на них основу и начала ткать. Забегал проворно челнок между нитками, и тут уж Таня сама увидела, что из ниток выходит холст.
Когда холст был готов, стали его на морозе морозить, по снегу расстилать. А весной расстилали его по траве, на солнышке, и сбрызгивали водою.
Сделался холст из серого белым.
Настала опять зима. Накроила мать из холста рубашек. Принялись сестры рубашки шить и к декабрю надели на Таню и Васю новые, белые как снег, рубашечки».
Не знаю, надо ли уточнять, что автор этого образного рассказа для детей — великий русский педагог-демократ Константин Дмитриевич Ушинский. Рассказ прост и бесхитростен. Он потому и запоминается, что натурален, как бы выхвачен — взглядом ребенка! — из крестьянской жизни.
Я буду еще не раз цитировать рассказы, сказки и удивительные истории о льне. Но это педагогическое откровение К. Д. Ушинского я привел исключительно для настроя души, ибо все, что связано с детством, всегда волнует, всегда имеет чистую тональность, словно камертон высокого звучания. Потому, я думаю, читатели простят мне этот личный творческий настрой — маленькую экскурсию в собственное детство.
Вот, пожалуй, и все, что хотелось мне сказать на первых страницах этой книги.
А теперь — приступим к ее запеву...
ЗАПЕВ
...Первую песенку зардевшись спеть.
Поговорка
Уж мы сядем, ребятушки, на зеленый луг,
На зеленый луг, во единый круг.
Запоем-кося, ребятушки, песню новую...
Народная песня
Что устоит перед дыханьем
И первой встречею весны!
Ф. Тютчев
«ПО ВЕСНЕ-ТО было да по красной, по лугам-то было да зеленым, по травам-то, травам шелковым, по цветам-то, цветам, цветикам лазоревым...
Ой, дидо, ой, ладо!
Ой жги, говори, договаривай!»
Петь на Руси умели всегда. Самозабвенно, распахнуто, голосисто — с припевами, приговорками да прибаутками, с приплясом да посвистом! Пели в одиночку и хором, в будни и праздники, в радости и в горе. А не было голоса — сердцем пели-припевали, выговаривали слова-образы, слова-символы.
Что же было «по весне-то да по красной», на восходе солнышка да на закате месяца, «ой, да ранней утренней зарею»?
А было вот что:
«...Во далече-далече, да во чистом поле, ой, да еще того подале — во раздольице... красна девица гуляла. Она шила-вышивала тонко бело полотно, тонко бело — белобархатно».
Вышивала так, чтобы «у светла месяца золотая была луна, а у ясна солнышка — теплы облака». Вышивала — «на каждой травинке по цветочку, а на каждом на цветочке по жемчужинке». Вышивала, над узорами своими приговаривала: «Ты пади, пади, моя роса, моя росынька, на зеленые на луга».
Кто же эта девица-рукодельница?
Да это же сама Весна-красна, которая, как известно, по лугам идет — траву не рвет, по озерам плывет — воды не пьет! Гуляет Весна «во раздольице» — только «бель белеется, синь синеется, да крась краснеется»!
— Ой, Весна-красна, что же ты нам принесла?
— Принесла я вам, детушки, зелена зельюшка, ясного солнышка да к лету доброму дождика теплого!
* * *
Нет, это еще не запев. Это только проба голоса. Трудный, а может, и безуспешный, поиск той, единственной и неповторимой песни — прародительницы всех песен, которая, по преданию, всегда рождается в поле, среди березовой белизны и впитывает в себя синеву росного утра, плеск дождя, звуки зари и зарниц. Она вспыхивает в одночасье от весеннего половодья чувств. И вспыхнув однажды, уже не угасает.
«...Разожгло-то сердце без ветру, буйного ветерка,
С думой мысли разнесло.
Разнесло-то мысли вдоль по чистым по широким полям,
По широким полям да по российским местам...»
Мне бы хотелось таким вот запевом и начать свою песню-книжку о Весне и Солнце, о Земле и Воде, о Льне и Льноводах, об истории Льноводства и Льноткачества, и о Тканях льняных узорчатых, вобравших в себя все краски Земли.
И пусть бы разнесло этот запев «по чистым по широким полям» и родилась бы у меня, как когда-то и у моих далеких предков, песня-думка, песня-настроение, песня-собеседник. Ведь в стародавние времена, ставшие для нас былинными, народные песни не просто пели — их выпевали-выговаривали, слово к слову, слово к ритму, слово в рифму, будто узор кружевной вязали из разноцветья образов. «...Я не мог надивиться охоте русского народа к пению,— читаю в «Путевых записках от Москвы до С. Петербурга одного англичанина в царствование императрицы Екатерины II».— Как скоро ямщик сядет на козлы, тотчас начинает запевать какую-нибудь песню и продолжает оную непрерывно по нескольку часов... Ямщик поет с начала до конца станции, земледелец не перестает петь при самых трудных работах, во всяком доме раздаются громкие песни, и в тихий вечер нередко доходят до слуха нашего отголоски из соседственных деревень».
Песню — величальную, трудовую, аграрную, свадебную, семейную, солдатскую, плясовую, игровую, заклинательную или ритуальную — я бы сравнил с волшебным зеркалом, в котором сполна можно увидеть и оценить художественную одаренность народа.
«Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи!» — И видится 1619 год: царь Алексей Михайлович, по просьбе «заморского гостя» Ричарда Джемса, повелевает — видимо, впервые в истории! — «записать тщательно и со старанием все, что люд чесной распевает». Это было, так сказать, документальное признание устного народного творчества, начало его летописной биографии! И с тех самых пор, по мнению известного фольклориста П. В. Киреевского «вся сфера русской жизни, особенно семейной и бытовой, оглашалась народной пес ней и переполнена была живейшими к ней интересами».
Мы не поем сейчас, в нашей повседневной жизни, тех старых, исконно народных песен — трудно вписываются они в беспокойные ритмы XX века. Но мы по-прежнему питаем к ним «живейшие интересы», мы всегда любуемся ими. И при этом невольно испытываем какое-то радостное удивление: умели же на Руси и Весну звать, и Урожай славить, и просто-напросто попеть в свое удовольствие!
Материнской почвообразующей породой пролегли сегодня народные песни в многовековом срезе национальной русской культуры. И уже не так-то просто рассмотреть их под исторической толщей «пахотного слоя», который обрабатывает и стремится улучшить каждое новое поколение Человека разумного. Но как бы ни расцветали на нашей добротной почве все новые и новые поэтические образы и мелодии, надо помнить: расцветают они — и будут расцветать! — благодаря все той же «материнской породе», питательным сокам на родного слова. И от такой преемственности, от «неубывающего плодородия» устного народного творчества, мне кажется, и светла душа у России!
«ОЙ, ВЕСНА-КРАСНА, что же ты нам принесла?» — И будоражится воображение. И ощущение такое, будто я уже давно, с самой метельной поры «кривых дорог» февраля, сторожу народные приме ты: а вдруг исполнятся?! Вдруг и в самом деле — чибис «на хвосте воду принесет», или кулик прилетит из-за моря и выведет Весну из затворья!
Настраиваюсь на весенний лад. И думаю: а может, и правда мой запев — это всего лишь вот это нетерпеливое ожидание «утра го да», и доверенное песне желание, чтобы поскорее пришли чередой — «отомкнуть землицу, выпустить травицу» — март с капелью, апрель с водою да соловьиный май... Может быть, так и надо — дождаться у порога этой книжки, когда откроет сезон цветения мать-и-мачеха; когда «запылят» сережки орешника и ольхи; и когда в ночном небе, в зените, в россыпях звезд зависнет над парующей пашней Большая Медведица.
Звезды, звезды... Мозаикой из легенд высвечены они на небосводе. Оказывается, «союзник Сеятеля» Большая Медведица — это красавица Каллисто, в которую влюбился когда-то сам Зевс. А Гера, его ревнивая супруга, превратила Каллисто в медведицу, которую потом затравил собаками ее собственный сын Аркад, более известный под именем Арктур. Зевс же только и смог сделать для своей возлюбленной, что обессмертил ее, поместив на небо в виде созвездия. И здесь же зажглись звездами ее преследователи: мы видим созвездия Гончих Псов и Волопаса, в котором ярко блистает синеватым светом Арктур...
Красивая легенда. Подстать красоте певчего, звонкого и цветастого мира весны.
Впрочем, ну какое, казалось бы, мне дело до сказочной любви Зевса и Каллисто, до всех остальных преданий и примет, народных обрядов и ритуальных песен, если я просто жду весну, чтобы вместе с льноводами выйти в поле — и повести рассказ о «голубом цветке», что каждый год расцветает в свои сроки на 650 тысячах гектаров Российского Нечерноземья, а потом, под умелыми руками потомственных Мастеров превращается в «северный шелк» — славу и гордость земли русской?!
А дело-то ведь вот какое. Лен на песню настраивает. А в песне — и звездный блеск не лишний. Недаром же говорится, что в любой области человеческого знания заключается бездна поэзии. «Послушайте! — воскликнул поэт.— Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!»
Звезды светили не только влюбленным. Они всегда — во всяком случае, в течение многих тысячелетий! — имели завидное влияние и на труд земледельцев. Ссылка на богов, обильно украсивших Млечный Путь, определение сроков полевых работ по звездному букварю — весьма характерно для всех народов Древнего мира. Пахари читали звездное небо, словно открытую книгу, выискивая там и высчитывая для себя и своих детей наиболее благоприятное рас положение ночных светил. Гесиод, написавший свою поэму «Труды и дни» еще в VIII веке до нашей эры, советовал начинать полевую страду — «лишь на востоке начнут восходить Атлантиды Плеяды», то есть звезды, в которых греческие боги превратили дочерей Атланта Плеяд. А древнеримский поэт Вергилий, подробно расписав в своих «Буколиках» и «Георгиках» уроки земледелия под звездами, итожил одну из агропоэм: «Так нам возможность дана предсказать по неверному небу смены погоды, и дни для жнитва, и время для сева».
Звезды — старые, новейшие и сверхновые! — вспыхивают и горят сами по себе, по каким-то своим законам. Но нам хочется, чтобы все они блистали для нас... И под этим полуночным искристым небом, таким знакомым с детства и таким легендарным, я невольно чувствую себя этаким древним пахарем, который, заселив небосвод богами- звездами для собственного вдохновения и ориентира, сам приступил, теперь уже под «небесную диктовку», к исполнению своих насущных и земных обязанностей жнеца и сеятеля.
Однако звезды — звездами, но пора уже и Весну повстречать. Без нее ведь и земля не парует, и льноводы в поле не выйдут. Без нее и книжка никак не начинается! А что поделаешь? Весна всегда была утром сельскохозяйственного года. Его запевом! Его звездой путеводной! Не потому ли пахари всех времен так нетерпеливы в ожидании весны?!
* * *
...А Земля-планета медленно вращается, отмеряя для нас и для всего живущего, растущего, цветущего на ней — утро и вечер, полдень и полночь, зарю и закат, «светел месяц» и «красно солнце»... Земля-планета стремительно летит по солнечной кольцевой дороге мироздания, виток за витком наматывая на свою орбиту уроки жизни взрослеющего Человечества.
И под двенадцатью знаками зодиака — «звериного круга», небесного «зверинца» — являются нам в снегопадах и дождях, морозах и ростепелях, в цветах и зеленях, в лучистом сиянии солнцеворота — все «двенадцать братьев», что «друг за другом бродят, друг друга не обходят».
И ВОТ ОНО, чудо из чудес: зеленое обновление природы! И наступает праздник души земледельца, праздник весеннего выхода в поле. «Весна, весна красная! Приди, весна, с радостью, радостью, с великою милостью: со льном высоким, с корнем глубоким, с хлебом обильным!»
Сколько же лет этому песенному призыву Весны?! И когда, на каком обороте Земли вокруг Солнца, в какую из тех, незнаемых, не пережитых нами весен распахал поле и впервые бросил в пашню семена льна-долгунца пахарь из рода полян, древлян, северян, радимичей, вятичей или еще какого славянского племени? И кто научил тех безымянных мужиков-смердов — суеверных предков наших — самозабвенно творить на земле и молитву, и песню, и урожай?
Как узнать об этом? Ведь былое, говорят, быльем порастает. И какой-то вещий смысл видится мне в незатейливой загадке про дорогу: «Кабы встала — небо достала, кабы руки — ворога связала, кабы ноги — коня догнала, кабы глаза — увидала, кабы язык — рассказала».
Млечным Путем вытянулась на Земле дорога Жизни и Памяти человеческой. Подумать только, каких-то тысяча с лишним оборотов вокруг Солнца, а какая бездна Времени отделяет нас от истоков зарождения Руси!
Мы знаем родословную русских князей, с которой познакомила нас «Повесть временных лет». Летописец назвал нам год, в который «стала прозываться Русская земля». Каждому школьнику известен «путь из варяг в греки». Есть точные даты боевых походов русских дружин. Можно даже прочитать, что хазары «брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма». Нам многое известно из жизни наших предков. Но мы так никогда и не узнаем, как начиналось на Руси хлебопашество и льноводство. Земледелие в то время мало интересовало летописцев.
Не разглядеть уже с высоты нашего XX века истоки народных обычаев и традиций, прославляющих хлебопашество, скотоводство и льноткачество — основу основ крестьянского хозяйствования на земле. Разве только в песнях да в старых песенных обрядах еще можно почувствовать и понять душу пахаря.
«Ой вы, жаворонки, жавороночки, летите в поле! несите здоровье: первое — ржаное да коровье, второе — льняное да овечье, третье — человечье».
* * *
А стоит ли тужить о седой старине? Ведь она никуда не делась! Она просто растворена обилием лет, словно густой сироп водою. Напиток светлеет, а вкус остается. Вот и в нашем новом времени чувствуется неповторимый вкус старины. Может быть, этого и достаточно? Ведь преемственность — это, прежде всего, строгий отбор лучших человеческих творений и качеств характера.
Оставляю у порога книжки свои раздумья и сомненья... Весна, весна красная, пришла весна с радостью! Значит, есть запев. А там, глядишь, родится и песня. Как услышится, так и напишется, что не вспомнится — то домыслится.
...Распашу ль я, распашу ль я,
Распашу ль я, распашу ль я
Пашенку, пашенку.
Я посею, я посею,
Я посею, я посею
Ленконопель, ленконопель.
Уродися, уродися,
Уродися, уродися,
Мой конопель, мой зеленый.
Тонок, долог, тонок, долог,
Тонок, долог, тонок, долог,
Бел-волокнист, бел-волокнист...
Голосисто, наверное, звучала когда-то «во поле» эта песня-речитатив, песня-ритуал, песня-заклинание! Ну что ж, самое время выйти и нам в поле. Чтобы, как советовал земледельцам Гесиод, «... вовремя крик журавлиный услышать, из облаков с поднебесных высот ежегодно звучащий».
Пора, пора... Земля начинает отогреваться под весенним солнцем. И на зорях, на тихих лесных полянах уже трубят журавли... Однажды греческого философа Мисона, который причислялся к се ми мудрецам, застали в его родной лаконской деревушке прилаживающим рукоять к плугу. «А ведь время нынче не пахотное, Мисон!» — сказали ему. «Тем более надобно готовиться к пахоте!» — ответил он. И добавил при этом, что надо исследовать не дела по словам, а слова по делам, ибо не дела совершаются ради слов, а слова — ради дел!
«Распашу ль я, распашу ль я пашенку, пашенку»... Весна в современной агротехнике — время, конечно, не пахотное. Осенняя пахота уже давно признана лучшей. Но к весеннему рыхлению почвы быть готовым просто необходимо! Лен-долгунец, как истинный баловень судьбы, склонен к тому, чтобы сначала полюбоваться пашней, а потом уже и самому покрасоваться на ней. Льноводы еще говорят, что семена льна всегда должны иметь твердое ложе и мягкое покрывало (1,5 — 2 сантиметра). Одним словом, обработка почвы — специалисты любят подчеркнуть: высококачественная и своевременная! — создает льну прямо-таки райскую жизнь. В хорошей почве лен чувствует себя, как в «зеленом» санатории — с оптимальными водным, пищевым и воздушным режимами...
«АХ ТЫ, ПОЛЕ мое, поле чистое, ты, раздолье мое широкое! Ах ты всем, поле, изукрашено, и ты травушкой и муравушкой, ты цветочками-василечками...»
Прекрасна спелая, зеленая, сочная разудалость лета; трогательно нежен золотистый ритуал осеннего увядания; неповторима и удивительна зима наша русская — белоснежная и морозная! Но ничто так не трогает мое сердце, как первое весеннее пробуждение пашни! И в эту пору мне как-то невмоготу становится на асфальте столичных улиц. И в глазах жены — ученого агронома — я тоже вижу ностальгию по тихому российскому хуторку с названием Малая Комаровка.
«Поле мое, поле чистое»!.. И гудят, гудят тракторы. И дымком тянет, и перепревшей листвой, и какой-то еще тепловатой сыростью... А красок-то в природе всего раз-два и обчелся: голубая, да коричневая, да сероватая с робкой зеленью. Глазом не за что зацепиться. Но вот греет эта картина душу почище летнего дня.
...А теперь спросим механизаторов, что они делают в поле. Вер нее, что надо здесь сделать для того, чтобы быстро и хорошо посеять лен? Спросим — и услышим в ответ: предпосевную обработку почвы!
Из песни, как говорится, слово не выкинешь. Обработку так обработку. И не будем бояться специальной терминологии. Займет она у нас не много времени. К тому же эта деловая суховатость агротехники вполне компенсируется — и свежим воздухом, и солнечной теплотой, и неповторимостью момента: пашня парует только раз в году. Эта влажная, черная, комковатая почва, вспаханная осенью, «на зябь» — к весне сильно уплотняется, заплывает грязно серой стяжкой. Ее надо пробудить от снежной меланхолии, растормошить ее чувственность к семенам льна. Это в принципе и называется обработкой почвы: сначала ранневесенней, а потом, через неделю, и предпосевной.
Цель обработки: помочь весеннему солнцу окончательно покончить с наследием зимы — разрушить корку, разрыхлить верхний слой почвы, сохранить в ней влагу, уничтожить сорняки-скороспелки и еще — что весьма важно! — выровнять поверхность пашни.
Ее конечный результат: почва под лен-долгунец должна стать в меру уплотненной, находиться в рыхлом состоянии на глубину заделки семян. Одним словом, она должна полностью «созреть» для льна. Казалось бы, работа на весеннем поле чисто механическая: цепляй к трактору бороны или культиваторы — и — если подсохло, если уже невозможно залезть «по уши» в грязь, если почва не распыляется, не образует глыб, а хорошо распадается на «мелкие структурные комочки»,— рули трактором на здоровье!
Но не тут-то было.
Побить семерых одним махом — это можно только в сказке. А на льняном поле надо весной семь раз отмерить, чтобы осенью урожай «срезать», а точнее — выдернуть.
В качестве иллюстрации давайте с вами попробуем решить одну задачку. Дано: провести предпосевную обработку почвы. Варианты - на выбор: боронование в два следа плюс культивация дисковым лущильником через несколько дней во столько же следов, на глубину пять-шесть сантиметров; или — сначала культивация, а по том боронование; или — культивация и еще раз культивация...
И это еще не все. Надо продумать, какой бороной лучше обрабатывать: сетчатой прицепной или навесной? И чем прикатывать: борончатым катком, кольчато-шпоровым или гладким водоналивным? И когда надо применить шлейф-планировщик?
Думаю, что и этих вариантов вполне достаточно, чтобы понять: простую задачку мы можем решить правильно только с помощью ученого агронома и при условии, что будем знать — какая культура на данном конкретном поле предшествовала льну, механический состав и влажность почвы, а также степень ее засоренности...
* * *
Когда вы увидите на весенних полях тракторы и вас заинтригует и захватит этот солнечный ритм полевых работ, эта кажущаяся легкость, с какой продирают землю зубовые бороны, — знайте: мастерство истинных механизаторов-льноводов подчинено строгим и не таким уж простым правилам агротехники.
Когда пахнет вам в лицо свежим ветром, и небо обрушится на вас потоками синевы, и звонкими каплями прямо в душу упадут из этой синевы песни жаворонков; когда захлестнет вас какая-то песенная волна радости, с притопом и прихлопом самому себе: «И он куд(ы)ряш, и лен куд(ы)ряш, да и она-то кудревата, и деревня Кудряши!» — это значит, и у вас наступил праздник души, который всегда испытывают селяне в своем тесном общении с весенней землей.
И тогда все покажется к месту — и песни, и приметы, и загады народные, и красивости весны, и звездное небо, из «ковшей» которого — Большого и Малого! — мы еще долго будем черпать свою притягательную силу к природе, свой эмоциональный заряд...
Земелюшка-чернозем, земелюшка-чернозем,
Чернозем, чернозем, земелюшка-чернозем...
Пахал парень огород, пахал парень огород,
Огород, огород, пахал парень огород.
Оставил он уголок, оставил он уголок,
Уголок, уголок, оставил он уголок.
Красным девкам на ленок,
Красным девкам на ленок,
На ленок, на ленок,
Красным девкам на ленок!..
Гудят, стрекочут своими моторами большие кузнечики-тракторы. Дискуют, боронуют, расчесывают, разглаживают, распушивают землю! И в этом наборе самых что ни на есть земных работ, осмысленных с высот XX века современными льноводами, всегда будет видеться мне добрый запев Урожаю. Запев — со всеми небесными и земными силами, которые желали бы видеть своими подручными все поколения Пахарей.
Нет, видимо, недаром знакомый председатель колхоза — крестьянский сын, потомственный льновод! — напутствуя механизаторов в канун их первого мартовского или апрельского выезда в поле, всегда подчеркивает: «Вы должны исполнить рабочую песню весны не только мастерски, но еще и вдохновенно!»
* * *
На этом я, пожалуй, и закончу свой запев. Свой первый весенний выход в поле. Свое первое приобщение к «азам» льняной агротехники... И пока механизаторы еще только готовятся к севу льна-долгунца, давайте познакомимся поближе с героем нашего «Сказа». Познакомимся, так сказать, в мировом масштабе.
А для начала — представим себе голубой цветок на цветущем голубом поле...
ГОЛУБОЙ ЦВЕТОК
Свет-цветочек в сыру землю зашел, синю шапку нашел.
Сам жиляный, ножки глиняны, головка масляна.
Загадки
...Я должен предупредить вас, что наука — ботаника — в состоянии снабдить... лишь очень скудными данными, в особенности в том, что касается жизни занимающего нас растения.
К. А. Тимирязев
«НУ, НАЧНЕМ! — написал великий сказочник Ханс Кристиан Андерсен.— Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем теперь».
Ну, начнем! — повторяю я и раскрываю томик его сказок и удивительных историй:
«Лен цвел чудесными голубенькими цветочками, мягкими и нежными, как крылья мотыльков, даже еще нежнее! Солнце ласкало его, дождь поливал, и льну это было так же полезно и приятно, как маленьким детям, когда мать сначала умоет их, а потом поцелует, дети от этого хорошеют, хорошел и лен.
— Все говорят, что я уродился на славу! — сказал лен.— Говорят, что я еще вытянусь, и потом из меня выйдет отличный кусок холста! Ах, какой я счастливый! Право, я счастливее всех! Это так приятно, что и я пригожусь на что-нибудь! Солнышко меня веселит и оживляет, дождичек питает и освежает! Ах, я так счастлив, так счастлив! Я счастливее всех...»
Не правда ли, прекрасное знакомство со льном! Будто пришли мы с вами к полю и за руку зеленую поздоровались с каждым из этих тонких и стройных стебельков, поднявшихся над пашней. И они, как и положено культурным растениям, одушевленным сказкой, улыбнулись нам в ответ своими цветками — голубыми и чистыми, как глаза ребенка: «Мы растем и цветем! Мы счастливее всех на свете!»
И становится как-то светло и тепло на душе. Картины родной природы обвораживают. И это — как утоление жажды. А «льняная» сказка продолжается:
Пришли люди, «схватили лен за макушку и вырвали с корнем. Больно было! Потом его положили в воду, словно собирались утопить, а после того держали над огнем, будто хотели изжарить. Ужас что такое!.. Чего-чего только с ним не делали: и мяли, и тискали, и трепали, и чесали — да просто всего и не упомнишь!..»
Наконец, он очутился на прялке... Потом попал на ткацкий станок. И вышел из него большой кусок великолепного холста. Весь лен до последнего стебелька пошел на этот кусок и весьма гордился тем, что так случилось:
«...Ведь это же бесподобно! Вот уж не думал, не гадал-то! Как мне, однако, везет!.. Какой я теперь крепкий, мягкий, белый и длинный! Это небось получше, чем просто расти или даже цвести в поле!»
Холст раскроили и сшили из него «целых двенадцать пар» от личного белья. И опять Лен-оптимист воскликнул в полнейшем удовлетворении:
«Так вот когда только из меня вышло кое-что! Вот каково было мое назначение! Да ведь это же просто благодать! Теперь и я приношу пользу миру, а в этом ведь вся и суть, в этом-то вся и радость жизни!»
* * *
И откуда только взялся такой благословенный дар у этого «долговязого сына башмачника из Оденсе», как называли молодого Андерсена односельчане. Откуда такая детская жизнерадостность у человека, который сам признавался, что «выпил не одну чашу горечи»?!
Сколько раз проходил и проезжал я мимо льняного поля, сколько раз любовался его солнечной голубизной, но никогда не приходило мне в голову наклониться и прислушаться, о чем шепчутся и что хотят сказать людям зеленые стебельки. А этот добрый волшебник умел слушать их голоса — и потом удивлять мир «пестрым роем своих фантазий»!
Оказывается, надо одушевить лен, чтобы он со всей естественностью человеческого характера начал бы переживать все стадии своих чудесных превращений, которые являются не чем иным, как типичным технологическим процессом его обработки. И этот процесс запоминается, потому что он как бы высвечен изнутри живительным светом поэзии.
* * *
«...Белье разорвали на тряпки. Они было уже думали, что им совсем пришел конец, так их принялись рубить, мять, варить, тискать... Ан, глядь — они превратились в тонкую белую бумагу!
— Нет, вот сюрприз так сюрприз! — сказала бумага.— Теперь я тоньше прежнего, и на мне можно писать. Чего только на мне не напишут! Какое счастье!
И на ней написали чудеснейшие рассказы. Слушая их, люди становились добрее и умнее, — так хорошо и умно они были на! саны. Какое счастье, что люди смогли их прочитать!
— Ну, этого мне и во сне не снилось, когда я цвела в поле голубенькими цветочками! — говорила бумага.— И могла ли я в то время думать, что мне выпадет на долю счастье нести людям радость знания!.. Теперь я думаю отправиться в путь-дорогу, обойти в свет, чтобы все люди могли прочесть написанное на мне! Так и должно быть! Прежде у меня были голубенькие цветочки, теперь каждый цветочек расцвел прекраснейшей мыслью!»
* * *
На этом я и закончу пока рассказывать о чудесных превращениях льна-растения, льна-пряжи, льна-полотна и льна-бумаги. Согласитесь, что нам с вами уже стал симпатичен этот неунываха Лен. И хочется верить в сказку. В такую вот сказку-правду! Не даром же говорят, что разум и фантазия одинаково необходимы для наших знаний, что с каждым шагом в познании окружающего нас мира увеличивается и сила нашего воображения. В этом — зерно истины. Той истины, которая, по мнению Дени Дидро, есть не что иное, как «соответствие наших суждений созданиям природы» и которая служит нам своеобразным ключом к узнаванию растительного мира, к большим и малым его открытиям, причем не столько научным, сколько бытовым — для себя! Я до сих пор помню восторженный крик дочери-первоклассницы:
— Папа, папа, смотри! Голубое поле!.. Ой, смотри, какие красивые у него глазки!
Дочка тогда впервые увидела, как растет и цветет лен. Она спутала его с «большими незабудками». Но именно это ee эмоциональное, сказочное восприятие живого растения, детская непосредственность и умение радоваться всему интересному и хорошему, что попадается на каждой тропинке и на каждом шагу,— помогают ей осваивать хрестоматию Природы.
Первое впечатление, как правило, самое сильное. И если уж голубое льняное поле глянуло на ребенка (и на меня тоже!) своими «красивыми глазками», значит, сказка про лен — это не просто «произведение о вымышленных событиях», как трактуют ее толковые словари, а поэзия жизни, чудесное пророчество действительных событий, происходящих на поле! Вот уж, поистине, и сказка может быть душой сущего, а воображение — глазами души!
* * *
Да, лен, растущий в поле, под неярким северным небом — в зеленых, голубых, а потом и в золотистых цветовых тонах — впечатляет, конечно же, больше, чем его «автопортрет» в гербарии или ботаническая и биологическая характеристики и рисунки в учебнике «Льноводство». И сказка о льне — существе одушевленном! — читается с большим интересом, чем техническое руководство по его возделыванию и обработке.
И все-таки увидеть — еще не значит узнать.
И все-таки неизменные спутники нашего детства и взросления — эмоции, фантазии, мечты и сказки — развивая любознательность и раздвигая перед нами горизонты мироздания, подводят нас только-только к границам знаний.
Говорю это к тому, что без научного описания льна — не обойтись. Академичность авторитетных высказываний и неизбежная при этом латынь — дисциплинируют сознание. Разум — просвещает чувства. А посему, как советовал Пифагор, дадим разуму первое место.
ЛЕН-ДОЛГУНЕЦ... Но, прежде всего, нам следует условиться, что мы разумеем под словом «лен», какое растение, или, вернее, какую группу растений.
Трудно, конечно, удержаться от соблазна и не процитировать весьма популярное объяснение великого русского ученого физиолога Климента Аркадьевича Тимирязева — что же разуметь под словом «лен»? Одна из глав-лекций его известной книги «Земледелие и физиология растений» так и называется — Лен. По своей форме эта лекция «представляет опыт ботанической монографии возделываемого растения» и как нельзя лучше удовлетворяет тем требованиям, которые сам автор предъявлял к «широкому распространению серьезного знания».
Впрочем, судите сами, по первоисточнику.
«...При самом поверхностном взгляде на живую природу,— продолжает К. А. Тимирязев,— мы замечаем, что в ней встречаются существа, животные и растения, сходство между которыми так велико, различия так малы, что мы называем их одним общим, собирательным именем. Эти группы естественных тел до того очевидны, что почти на всех языках для них существуют народные названия. Эти группы, следовательно, самые естественные, почти целиком перешли из жизни в науку и получили название родов. Таковы, например, дуб, роза, лен и пр. Относительно пределов этих групп почти все согласны, как ученые, так и неученые. Но известно, что навыком изощряются чувства: опытный глаз, привычное ухо схватывают сходства, подмечают различия, проходящие для других незамеченными; то же справедливо относительно анализирующей способности ума
Изучая ближе растение, ученые с одной стороны, практики с другой — подмечали в пределах одного рода различия, на основании которых подразделяли его далее: ученые — на виды и разновидности, практики — на породы, сорта и пр.
Но этим дело не ограничивается; подмечая различия в пределах одного рода, ботаники подмечают и сходства между отдельными родами и на основании этих сходств соединяют их в семейства, семейства в отряды и т. д.
Понятно, что в установлении этих групп не существует такого единогласия, как в установке родов. Например, для видов не существует обыкновенно народных названий: их составляют искусственно из имени рода, прибавляя к нему различные прилагательные.
Занимающее нас растение относится к роду Linum и виду его L. usitatissimum (самый обыкновенный). А весь род Linum вместе с несколькими другими родами образует семейство Lineae — льновые ».
По-моему, сказано весьма и весьма доходчиво. И это, как мне кажется, тот самый случай, когда дар слова, которым обладает ученый, органично сочетается с силой его научного мышления.
А теперь попробуем полистать и другие «умные книги». Будем, как говорится, исходить из данных нам фактов, чтобы попробовать извлечь из них смысл:
«Лен [Linum (Tourn.)L.] —род однолетних и многолетних травянистых растений и кустарников семейства льновых, — читаю в третьем томе сельскохозяйственной энциклопедии. — Насчитывает свыше 200 видов (в СССР более 40), произрастающих преимущественно в диком состоянии в субтропических и умеренных широтах. Возделывают для получения волокна и семян в основном I вид — Л. культурный (L. usitatissimum L.), Л.— слепец... В его посевах как засоритель встречается Л.— прыгунец (L. crepitans Dum). Некоторые виды (L. grandiflorum, L. flavum, L. austriacum и др.) выращивают в качестве декоративных растений. Л. культурный подразделяется на 5 групп разновидностей: долгунец, или прядильный (elongata); межеумок, или промежуточный (intermedia); кудряш (brevimulticaulia); крупносемянный (macrospermum); стелющийся полуозимый (prostrata). В СССР широко культивируют: на волокно — Л.— долгунец, для получения масла из семян — кудряш и межеумок — общее название Л. масличный».
Суховато, конечно. Но будем считать, что нам еще и повезло. Ведь в энциклопедии описан всего один род из 22-х, принадлежащих к семейству льновых — Linaceae (D. С.) Dumort. Вернее, этот род только обозначен. Из него взят лишь один вид. А их, как мы помним, более 200! Я уже не говорю о том, что этот вид имеет еще пять подвидов: индо-абиссинский, индостанский, средиземноморский, промежуточный и евразийский. Так вот, последний подвид, состоящий, в свою очередь, из пяти групп, только и удостоен внимания сельскохозяйственной энциклопедии.
Представляете, какова семейка! Попробуй тут займись выяснением родства между культурным льном и его дикорастущими сородичами. Голова кругом пойдет. Всех и не пересчитаешь... И это отнюдь не испуг дилетанта. Ученые утверждают, что культурные растения, такие, как лен, при широком географическом изучении их, разбиваются на великое множество наследственных форм, под счет которых становится просто непосильным. И вот вам иллюстрация к сказанному: в коллекции Всесоюзного научно-исследовательского института растениеводства (ВИР) только льна обыкновенного культурного собрано свыше четырех тысяч образцов, сортов и форм! Просто поразительно, какая могучая фантазия у Природы. Но, с другой стороны, и пытливость человеческая — поистине безгранична...
* * *
Продолжим, однако, знакомство со льном. Я подчеркиваю: всего лишь знакомство! Большего — не гарантирую. Каждый из нас — будучи дилетантом во многих отраслях знаний — в конце концов должен смириться с мыслью о том, что об окружающем мире нам суждено знать очень немногое. Ну а коль так, то лучше из этого «немногого» — узнавать лучшее.
Культурный лен изучали и детально описывали многие видные ученые — и в нашей стране, и за рубежом. Одно только перечисление их имен заняло бы несколько страниц. К. А. Тимирязев, научной специальностью которого принято считать физиологию растений, проблемы фотосинтеза, откликнулся на просьбу Общества распространения технических знаний и прочел прекрасную, по отзывам современников, лекцию о льне. Всесторонне исследовал это «травянистое растение» и ученик К. А. Тимирязева, один из основоположников отечественной агрохимической науки, академик Дмитрий Николаевич Прянишников. «Географические центры формообразования возделываемого льна» очень интересовали выдающегося советского ученого, первого президента Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина (ВАСХНИЛ) академика Николая Ивановича Вавилова. Кстати, никто из ботаников-систематиков и ботаников-географов, изучавших распространение видов и происхождение растений, не сделал так много в этой области и никто не обладал таким огромным (порядка 250 тысяч образцов!) материалом, как он. Исследования Н. И. Вавилова продолжила его ближайший соратник доктор биологических и сельскохозяйственных наук, профессор Евгения Николаевна Синская. Свой вклад в теорию о происхождении льна внес и известный наш ботаник и географ, президент Академии наук СССР с 1936 по 1945 год Владимир Леонтьевич Комаров.
Льну, можно сказать, крупно повезло. Далеко не каждое растение имеет в своем активе таких именитых исследователей и популяризаторов.
Д. Н. Прянишников: «...в пределах обыкновенного льна (L. usit. vulgare) мы имеем различные формы: именно, с одной стороны, мало ветвящиеся, длинностебельные, с меньшим числом коробочек, это лен псковский, лен-растун, долгунец; с другой же стороны, имеются формы коротко и толстостебельные, ветвящиеся и дающие больше коробочек, это лен-кудряш (или рогач, степной лен); долгунцы культивируются на волокно (или волокно и семена), кудряши же сеют на зерно; это масличные льны по преимуществу. Кроме наших кудряшей, есть и западные, напр., к ним приближается лен сицилийский, или неаполитанский, крупносемянный».
Н. И. Вавилов: «...все возделываемые льны относятся к двум видам — Linum dehiscens и L. indehiscens. Первый характеризуется растрескивающейся при созревании коробочкой и высыпающимися семенами, второй — не растрескивающейся... К первому виду относятся типичные дикие формы с мелкими семенами и коробочками, а также и редко возделываемые в настоящее время формы льнов-прыгунцов. Ко второму виду... все культурные формы. Оба вида, так же как и все формы в пределах вида, скрещиваются один с другим и по существу составляют единый вид в широком смысле — L. usitatissimum».
В. Л. Комаров: «...лен происходит не от группы дикорастущих видов, но, как будто, от одного только узколистного льна Linum angustifolium Huds., что возможно только благодаря способности последнего к самоопылению, а, следовательно, и к выделению чистых линий. Обычно мы выделяем чистые линии у сельскохозяйственных растений на почве гибридизации, здесь же этого не видно».
Это — краткие и самые общие сведения. Так сказать, официальная родословная нашего льна-долгунца — культурного растения, которое тем и отличается от своих диких собратьев, что любит длинный световой день, приспособлено к самоопылению и не торопится разбрасывать свои семена. Может быть, благодаря этим биологическим особенностям «обыкновенный культурный лен» и су мел еще на заре человечества «выбиться в люди».
КАКИМ ОБРАЗОМ это произошло, можно только догадываться. Ведь история человеческой культуры и земледелия, говоря словами Н. И. Вавилова, «очевидно, более стара, чем... дошедшие до нас документы в виде пирамид, надписей, барельефов, могил». Ученый был склонен — и не без основания! — отнести «самое происхождение культурных растений к отдаленнейшим эпохам, для которых обычные периоды археолога в 5 —10 тысяч лет представляются коротким сроком».
Что же это за «отдаленнейшие эпохи»?
Если бы можно было полистать семейный альбом человечества, насчитывающий, ни много ни мало, двадцать тысяч поколений, то на первых фотографиях мы бы увидели Homo erectus — чело века прямоходящего.
И подумать только! За какой-нибудь миллион с третью лет (срок астрономический, не поддающийся осмыслению по сравнению с одной человеческой жизнью и в то же время совсем ничтожный в масштабах эволюции) первое существо, «с почти голой потеющей кожей», которое хотя и с натяжкой, но уже можно было присоединить к семейству «Homo», из бродячего охотника и без думного нахлебника дикой природы — превратилось в признанного хозяина своей Планеты! Вот уж, действительно: «Человек словно в зеркале мир — многолик. Он ничтожен — и он же безмерно велик!» — как писал Омар Хайям.
* * *
Конечно, археологи и антропологи сумели уже многое рассказать о мире раннего человека. А нам хочется знать еще больше. Ведь тс немногие остатки предметов из органического материала, которые дошли до нас,— скорее, дразнят любопытство, чем удовлетворяют его. Может, и прав Альберт Эйнштейн, парадоксально утверждая, что фантазия важнее знания?! Как тут не сфантазировать, если история земледелия, а тем более льноводства, не укладывается ни в какие четкие рамки исследований.
Начало земледелия некоторые ученые относят к неолиту. Но это ведь могло быть и раньше, скажем, в переходный период от палеолита к неолиту... Не исключено и такое начало: суеверные кроманьонцы (или наиболее «просвещенные» из неандертальцев?) начали сажать растения около своих пещер-жилищ исключительно в ритуальных целях... Одним словом, эмоций и домыслов — хоть отбавляй. А что делать? Где найти такую археологическую раскопку, которая бы расставила все точки над «i»? Да и возможно ли это? Земледелие никогда не будет иметь абсолютно точного «дня рождения». На счетах Истории плюс-минус 10 — 20 тысяч лет — ничто. Тонкий слой археологической пыли, кости и окаменелости — вот и все. А остальное?.. Нет, скажем так: очень многое из того не многого, что играло важнейшую роль в жизни ранних людей, исчезало быстро и бесследно. Все, что имели наши предки,— пищевые запасы, шкуры, сухожилия, дерево, растительные волокна, цветы и даже кости, кроме каменных орудий труда и охоты,— рассыпалось в прах очень скоро, если только этому не мешало какое-нибудь редчайшее стечение обстоятельств... Вот и поди разберись! Вот и думай после этого — когда, где, как? Впрочем, об этом пусть «болит голова» у специалистов, исследователей древнего мира. Ученым, как говорится, виднее, что делалось там, где раскинулось сегодня льняное поле...
В. Л. Комаров, например, считал, что начало первобытного земледелия соответствует началу послеледникового времени. «Воз можно, однако, что оно еще много древнее, и я бы не удивился,— писал он,— если бы оказалось, что следы земледелия найдены в отложениях, соответствующих третьему межледниковому периоду, именно его лесной стадии, обозначаемой как теплая мустьерская эпоха».
«В мустьерскую эпоху,— предполагала и Е. Н. Синская,— человек от стадного образа жизни переходит к первобытнообщинному. Начинается разделение труда между полами. Мужчины занимаются охотой, женщины — домашними работами, собирательством и, возможно, земледелием — около жилищ».
А изыскания академика Н. Я. Марра по эволюции примитивных языков привели его к мысли, что земледелие появилось ранее, чем сложилась членораздельная слоговая речь. Это значит, что неолит тут ни при чем, зачатки земледелия надо искать не иначе, как в палеолите...
Ученые делают раскопы, тщательно просеивают пыль веков. Ученые строят гипотезы, сопоставляют эпохи, учитывая при этом и изменение материков, и горообразование, и наступление ледников. Ведь первичная эволюция многих видов культурных растений, как выяснилось, непосредственно связана с геологическими событиями в истории Земли. Вот почему «изучая вид, нельзя забывать его историчности» (Н. И. Вавилов). Кроме того, приходится еще принимать во внимание те многочисленные переселения народов, которые, по предположению ученых, «имели место уже в доисторический период». Племена, уставшие от нападений своих воинствующих соседей, напуганные эпидемиями или стихийными бедствиями — нередко уходили в дальние страны и, как считал выдающийся английский ботаник Д. Прэн, «переносили с собой свои культурные растения» на многие тысячи километров.
Надо сказать, что родословная культурных растений интересовала многих исследователей. Но в обширной литературе, посвященной этому вопросу, особое место занимает сводный классический труд великого швейцарца, иностранного члена-корреспондента Петербургской академии наук (1858 г.) Альфонса Декандоля. «Моя цель,— писал он в предисловии к своей книге «Происхождение культурных растений»,— заключалась главным образом в отыскании того первоначального состояния и местообитания каждого вида, которое его характеризует до введения в культуру». Декандоль спорил со шведским естествоиспытателем Карлом Линнеем, автором «Системы природы» (1735 г.) и «Философии ботаники» (1751 г.). Три четверти указаний Линнея относительно родины культурных растений были неточны или неполны, утверждал Декандоль. Что же касается происхождения льна, то и сам он не смог прийти на этот счет к какому-то конкретному и определенному мнению.
И по сей день продолжаются творческие диспуты и споры ученых. Но, вопреки известной поговорке, далеко не всегда рождается в этих спорах истина. И нам остается только посочувствовать ученым: как все-таки трудно, а порой и невозможно точно определить, когда, где и от каких дикорастущих родичей было впервые введено в культуру то или другое растение.
Нам сегодня вместе с учеными можно только развести руками в ответ на конкретные вопросы. «Был ли лен Гималаев выработан на месте или занесен из Абиссинии; может быть, наоборот, лен Абиссинии занесен с Гималаев; или оба они потомки западноевропейского льна? А может быть, западноевропейский лен занесен из Азии? На все эти вопросы нет прямого ответа» (В. Л. Комаров). Приходится только пытаться решать их косвенными наведениями, что, по признанию ученых, всегда ненадежно. Потому что глубокие корни естественных наук, равно как и многих других проявлений духовной деятельности человека, окончательно затерялись в сумраке доисторических эпох.
ИСТОРИЮ ЛЬНОВОДСТВА можно сравнить с плывущим айсбергом: над водой видна всего одна десятая часть того, что существует. Но будем довольствоваться и этой «надводной» частью в истории льноводства. Она тоже весьма любопытна.
Обратимся к фактам.
...Льняное полотно (пока самое старое!) было найдено в захоронении первой или второй (?!) династии египетских фараонов. А конкретнее — в могиле Менеса. Зато в саркофаге фараона Менкара (3600 лет до нашей эры) — льна не оказалось, сохранились только шерстяные ткани. А в пирамиде Дахшур снова были найдены семена и луб льна. Видимо, в те времена у египтян еще только «прорезался вкус» к льноводству. И прорезался-таки! В египетских погребениях, в гробницах фараонов XII династии (это 2400 — 2200 лет до нашей эры) — изобилуют льняные изделия от личной выделки. Был найден и каменный барельеф, изображающий примитивный горизонтальный ткацкий станок без челнока. В гробнице Сциумнеса вырисована уборка льна. В погребении Бени-Хассан показаны (схематично) процессы обработки льна и изготовления полотна... Значит, в древнем Египте лен и льноводство получили массовое распространение примерно за три тысячи лет до начала нашего летосчисления! Но это вовсе не значит, что египтяне были первыми. «Египет нельзя назвать родиной льна, но можно назвать его колыбелью» (профессор W. F. Legget. НьюЙорк).
Уже известный нам Альфонс Декандоль в своей «Рациональной ботанической географии» определенно высказывал сомнение в том, чтобы, к примеру, вид льна, возделывавшийся египтянами, был тем же, что русский и сибирский льны. Его соотечественник Освальд Геер родину культурного льна видел в Средиземноморской зоне. А на Черноморском побережье культура льна возникла, несомненно, еще с неолита. И в древней Колхиде это могло произойти, по мнению Е. Н. Синской, не позднее того же периода нового каменного века. Таким образом, ни Египет, ни Месопотамия не являются самостоятельными очагами происхождения древней культурной флоры. Лен был найден в одной из гробниц древней Халдеи, предшествовавшей Вавилону... Свайные постройки Швейцарии неолитического периода (4000 — 3000 лет до нашей эры) сохранили в шести пунктах в обугленном состоянии остатки кушаний из льняного семени, а также обрывки ниток, веревочек, сетей и тканей из льна... Изучая бурые угли Германии, ученые (профессор G. Wisbar) нашли в них «несомненные льняные волокна» глубокой древности... А раскопки археологов в северных широтах показывают, что в прошлом, в доледниковый период, близ Северного полюса была растительность, «морфологически сходная с современной растительностью южных широт» (И. А. Сизов), и не исключено, что Полярная область — запомним это высказывание! — «являлась первичным центром происхождения льна» (Е. В. Вульф).
Так на чем же остановиться? Проникла ли культура льна к нам, на север Европы, с Востока, из Египта, Месопотамии, Индии, Колхиды или возникла самостоятельно?
«В пользу последнего предположения,— прислушаемся к доводам К. А. Тимирязева,— говорит, очевидно, различное происхождение названий этого растения у различных народов... Греческое Linon, перешедшее позднее в Linon, и латинское Linum не имеют ничего общего с санскритским Ouma или Atasi, Utusi или Mutusi, не похожи ни на халдейское Chizma, ни на еврейское Pisehta, ни на арабское Kattani, Kettane, Kittano. Между тем на древнем кельтском наречии Lein значит нитка, откуда могли произойти все германские и южноевропейские названия льна... Все сказанное делает вероятным, что культура льна в Европе возникла независимо от культуры в Индии и Египте и, может быть даже, что здесь и там возделывались различные виды».
«Может быть, когда-либо две существующие в настоящее время географические группы льна (крупносемянная крупноцветная, связанная генетически со Средиземноморским побережьем, и мелкосемянная мелкоцветная, приуроченная к Юго-Западной Азии.— В. С.) были связаны и имели общий центр происхождения,— предполагал Н. И. Вавилов,— что весьма вероятно, так как физиологически эти группы льна не резко отграничены, но очевидно, что уже в очень отдаленное время эти группы обособились, о чем свидетельствует нахождение в раскопках Египта только крупносемянных форм. Древнейшие земледельцы Месопотамии, Индии и примыкающих к ним стран создали льняную культуру на особых сортах, отличных от египетских льнов, на которых в свою очередь возникла своя самостоятельная культура».
«...Можно заключить,— итожил В. Л. Комаров свой исторический очерк о голубом цветке,— что лен был введен в культуру в се верных частях Средиземноморья, может быть, одновременно с введением пшеницы, что это случилось задолго до начала письменности, что позднее культура льна проникла в Египет, где обработка волокна достигала высокого совершенства. В Абиссинии и в горных культурах Азии лен, наоборот, остановился на примитивных формах использования, соответствующих доисторическим формам его использования в Европе».
* * *
Все-таки гипотезы остаются гипотезами, а происхождение льна культурного — когда и как это случилось? — по-прежнему можно считать вопросом неразъясненным. Но какое обилие информации мы с вами «переварили»! Оглянулись назад, обнажили слой земли давностью в сто и более тысяч лет... Можно еще заглянуть и в Шанидарскую пещеру (Ирак), которая по меньшей мере 60 тысяч лет подряд давала приют древним людям. И что же? В почве, взятой здесь из раскопа, была обнаружена (под микроскопом) пыльца примерно восьми растений — полевых цветов, типа василька, алтея розового... А цветов льна — они ведь привлекательные! — на стоянках и в захоронениях неандертальцев и кроманьонцев пока не обнаружено. Но я думаю, что археологи просто не нашли еще «льняных» стоянок такой давности. Пока еще науке не повезло... А ведь где-то же засыпана та полевая дорога, по которой вышел с восходом солнца Homo sapiens к посевам льна.
И будоражится воображение! Хочется увидеть этот путь. Но... чувствую себя, словно в самолете: есть высота, есть скорость, а земли не разглядеть за многослойной невесомостью облаков. Где уж там искать, да и как увидеть, заметить с высоты лет всего лишь историческую тропку?!
Любопытно, что один швейцарский инженер взял однажды 600-тысячелетний отрезок истории человечества и сравнил его с марафонским бегом: 1 километр — 10 тысяч лет. Трудно ему пришлось — дорог-то не было, одни звериные тропы. И только после 58-го километра стало веселее: он увидел первобытное оружие и пещерные рисунки, а за 400 и 300 метров до финиша появились и признаки земледелия... Но это опять-таки по известным и уже апробированным наукой подсчетам «тысячелетий до новой эры». А «побеги» этот инженер по другой дороге — если б только знать, по какой?! — глядишь, и пораньше бы встретил человека, царапающего землю сухой суковатой веткой дерева.
Все это, конечно, из области голубых мечтаний. Достоверно же — или почти достоверно! — нам сегодня известно лишь то, что где-то на двух последних километрах финишной прямой человечества возникли, по расчетам ученых, три «мировых первичных очага зарождения культурного льна». Первый — в Индии, второй — в Юго-Западной Азии, Афганистане и третий — в Передней Азии и, может быть, Колхиде... Нам известно также, что древние персы, индусы и египтяне — еще одна правдоподобная версия! — независимо друг от друга начали возделывать лен: одни — ради семян, другие — для волокна. Однако не исключено, что в Египет и прочие страны Средиземноморья льны были занесены из Индии. А дальше, спустя энное количество веков, дело, видимо, развивалось так: в Индии лен продолжал возделываться исключительно на масло, а льняные ткани (причем непревзойденного качества!) поставлялись в эту страну, а заодно и в Китай в основном из Египта...
И за каждой такой вот версией — кропотливые научные исследования. Н. И. Вавилову и его товарищам, например, потребовалось собрать в экспедициях свыше 1400 образцов льна, чтобы попытаться выяснить, в какую же страну, какую историческую глубь уходят изначальные следы его культурного возделывания и какие у нашего льна предки.
Этот пример — убеждает: все предположения и выводы ученых имеют под собою вполне надежную почву-основу. И все возможно в научном предвидении.
И даже невозможное — возможно!
Все может быть...
А КАКОЕ теплое солнце приподнялось над землей на розовых цыпочках утренней зари! Приподнялось — и подпрыгнуло! — над пашней, над зеленым пухом молодой березовой листвы, над всем неоглядным простором Русского поля. И, оглядевшись, начало спокойно подниматься по голубой лестнице неба — все выше и выше: красное... оранжевое... сияющее желтизной... и наконец — ослепляющее солнце! Лучи его — золотыми скакунами разлетелись по сочным майским травам, оставляя всюду алмазные следы-капли от своих подков...
И я жадно пью синюю свежесть сельского утра. Можно ли насытиться этим простором?! Мне нравится здесь, у парующей пашни, в которую мои современники готовятся посеять семена льна! А волны солнечного моря уже затопили все окрест, и плывет по ним лодка жизни. Точно так же я мог стоять и сто, и тысячу, и тридцать тысяч лет назад. И так же начиналось бы утро. И земля ждала бы своих сеятелей... А может, тысячелетия — это всего лишь «вчера»? И наш земной год — это чья-то секунда?! Может быть, я стою сейчас у поля — точной копией своего предка, повторением облика и характера пахаря-полянина или древлянина?! И от этих мыслей мое потрясенное сознание молчаливо взрывается эмоциями. Горячит кровь предков. И кричит моя душа:
— Здравствуй, Солнце! Ты видишь: фейерверком росы вспыхивает от твоих лучей новый день. Ты слышишь: стоголосо приветствуют твой восход птицы. И я рад видеть тебя, Солнце! Ты чувствуешь: просыпается во мне язычник! И дальний предок, живущий в моем подсознании, зовет восславить солнечный свет — свет, возбуждающий растительную силу в травах и деревьях!
Я не знаю, Солнце, каким божеством тебя назвать — Ярилой, Сварогом или Дажбогом, но я кланяюсь и благословляю твой восход, неугасимая Звезда Жизни! Ты все такое же, Солнце — со своими «родимыми пятнами», протуберанцами и горячим характером. И все с такой же постоянной и бескорыстной щедростью продолжаешь ты свое самосожжение во имя наших земных радостей. С тех самых пор, как под твоими животворящими лучами появился Человек, способный мыслить, ты навсегда породнило всех нас — и живущих, и когда-либо живших. На всех у тебя — в избытке тепла и света!
Будь всегда с нами, Солнце! Согревай нашу пашню, свети нам в добрых земных делах!
Нет, я не протягивал к солнцу руки, чтобы поймать теплоту его лучей. Не надевал ритуальную маску жреца, не курил фимиам, не разжигал жертвенный костер и не падал на колени, доведенный до исступления религиозным обрядом. Я был современным «язычником»: славил солнце, а не божество в нем.
Впрочем, это все — под влиянием момента. Не больше... Эмоции — эмоциями, а жизнь есть жизнь. И воспитаны мы уже в других измерениях «сути вещей». Машина в поле так выхолостила романтику земледелия, что и солнце кажется нам всего лишь удобной электрической лампочкой, подвешенной в темной комнате Галактики. С одной стороны — это вполне естественно. Ведь мы не можем удивляться каждый день одному и тому же, даже самому удивительному.
Вот здесь, рядом со мной, на теплой пашне, под светлой светлостью солнечного дня — люди сеют лен!
И что им солнце?!
Оно для них — и всех нас! — привычно и естественно. Наше по вседневное восприятие солнца можно сравнить с собственным сердцем — его чувствуешь, когда оно болит; или с воздухом, который мы начинаем ценить, если его не хватает... В своих земных трудах и заботах мы зачастую бываем слепы к солнцу, земле, воде, временам года и вообще ко всему тому, что кажется нам в избытке, что есть и будет всегда и в чем мы как бы растворены всем существом своим.
* * *
А с другой стороны — душу и одухотворенность нашу никогда не втиснуть в рамки таких понятий, как анатомия и физиология человека. Каждый из нас чуточку поэт, каждый — неравнодушен к природе. И в нашей сегодняшней, казалось бы, до предела рациональной жизни выпадают как подарок эмоциональные минуты. И тогда мы готовы стать «язычниками», и славить повивальную бабку нашей жизни Солнце; и в его лице благословлять светлые и вечные минуты сотворения на земле нового дня.
А рядом, на теплой пашне гудят моторами тракторы. Люди сеют лен! Красиво вписываются они в яркий и красочный мир природы. Хотя сам процесс этой обыкновенной земной работы сегодня уже не столько эмоционален, сколько технологичен.
Что надо было иметь крестьянину, чтобы посеять лен, скажем, сто, тысячу или десять тысяч лет назад? Семена, лукошко, крепкие руки и ноги да верный глаз. Вот и все. Шагами мерил льновод свою пашню — знал на ней каждый камешек. Был внимателен к солнцу — какое оно сегодня, как небо красит да какие ветры собирает? Он все примечал: солнце при восходе кажется чуточку больше обычного или сразу зайдет за тучу — ожидай дождя. Утренняя заря сияет тихо, сиреневым светом — день обещает быть погожим... Он знал десятки таких вот примет. Жизненный опыт, интуиция, чувство земли — это и была его агротехника. И полевые работы строились по нехитрой формуле: «Лен две недели цветет, четыре спеет, на седьмую семя летит».
Ну а что необходимо иметь для посева льна сегодня? Очень многое! Вот, к примеру, как выглядит посевной комплекс колхоза «Новый мир» Лихославльского района Калининской области.
В комплексе три основных звена по подготовке почвы и севу льна. В каждом — по восемь механизаторов. Каждое имеет — два трактора МТ-З50, два ДТ-75, два Т-25 и один МТ-380. Добавим к этому по две сцепки борон и катков, две сеялки СЗЛ-3,6 да плюс культиватор. Вот как теперь вооружены льноводы! Но это еще не все. За каждым основным звеном закреплено звено технического обслуживания. В нем — опытные мастера-наладчики, газоэлектросварщик, слесарь. А в их распоряжении — автомобиль, сварочный агрегат, бензозаправщик, а также резервный трактор и сеялка. Производительность такого комплекса весьма показательна: 500 гектаров льна засевается за 55 рабочих часов!