Стократ усилены руки современного земледельца. Но техника — это только средство достижения конкретных результатов. Иметь хорошую пашню, трактор, сеялку и семена — маловато для урожая.
Надо еще вычислить сам процесс сева, его технологию. А это — целая наука!
Сроки сева определяются теперь не на глазок и не по приметам, а с термометром в руках. Температура почвы в момент сева 12—13 градусов — значит, семена прорастут на четвертый или пятый день. В почве 7—8 градусов — жди всходы на одиннадцатый день. А посеешь семена при 5 градусах — дней двадцать и не заглядывай на поле... Опытные льноводы выбирают «золотую сере дину». Конечно, чем раньше, тем лучше, но... почва должна прогреться как минимум на семь градусов, иметь нормальную влажность (не более 60 процентов) и не налипать на сошники сеялки. Все это входит в такое понятие, как «спелость» почвы. Понятие, конечно, не новое. Народные приметы — «кукушка закуковала, пора сеять лен», «лучшее время для посева льна, когда гниют грибы подъельнички» и многие другие — прежде всего учитывали поспевание почвы. Весна ранняя — и сев ранний. Поздняя — и сев та кой же. Так было, так будет...
Норма высева измеряется, конечно же, не крестьянской пригоршней. Для получения высокого урожая волокна и хорошего его качества мало одной приметы: «сильно рябина цветет — к урожаю льна». Необходимо еще, чтобы на квадратном метре вы росло не менее 1600 стеблей льна-долгунца, склонных к полеганию, 1900 среднеустойчивых и 2200 неполегающих. В этой зависимости соответственно и высевают от 23 до 34 миллионов всхожих семян на гектар пашни. А конкретная норма высева зависит от массы тысячи семян, которая может колебаться от трех до пяти граммов. Здесь-то и начинается «высшая математика» урожая. И крестьянин самоучка ее уже не осилит. Не помогла бы ему и церковноприходская школа... Прежде всего, определяют посевную годность семян: процент их чистоты умножают на процент лабораторной всхожести и полученное произведение делят на 100. Затем установленное (или рекомендуемое к севу) количество семян на один гектар умножают на 100 и еще на массу тысячи семян — и все это делят на процент посевной годности. Полученное так называемое частное (энное количество килограммов семян на гектар) — и будет нормой высева, на которую можно смело настраивать сеялки...
Способы посева также были предметом многолетних исследований ученых и специалистов. Долгое время считалось, что посев льняными сеялками с шириной междурядий 7,5 сантиметра обеспечивал наиболее высокий урожай волокна и семян. Но, как говорится, все течет, все изменяется. Теперь, как высчитали ученые, сеять лен с междурядьями 4— 6 сантиметров более эффективно: на одно растение приходится в среднем около четырех квадратных сантиметров площади питания. Говорят, такая площадь — оптимальная...
Глубина заделки семян требует к себе особого внимания. Глубоко посеешь — не досчитаешься всходов: они будут изреженные. Мелко — опять же в итоге низкая всхожесть. В зависимости от почвы глубина высева регулируется от 1,5 до 3 сантиметров.
Каждый уважающий себя и свою профессию льновод, конечно же, знает всю эту научно выверенную хрестоматию весеннего сева. Он знает и нечто большее: ни одно хозяйственное растение не требует столько осмотрительности в выборе семян, как лен, ни у одного растения семя не имеет такого громадного влияния на количество урожая, как у льна! Знает он и то, что истинный кормилец земледельца — не земля, а растение. И потому все его искусство, как земледельца, состоит в «удовлетворении требований растения»... А жизненный опыт, как известно, одушевляет любую теорию. Вспоминаю беседы с механизаторами на весенних полях Калининской, Новгородской, Псковской, Смоленской областей. Да, они знают, как обрабатывать почву, как настроить сеялку, как хранить семена и готовить их к севу. Они в совершенстве владеют техникой и могут вести сев с «ювелирной» точностью...
Но вот вопрос: обязательно ли надо им знать историю льноводства, представлять себе биографию растения, которому отдается столько сил?
Задавая такой вопрос льноводам, часто слышал в ответ: «Об этом мы как-то и не думали... Знаем, что лен давно на земле растет... В книжках по льноводству об истории его говорится мало...
А самим узнать подробнее? Отчего же, можно. Только в какой книжке?»
И подумалось вот о чем. У каждой профессии есть своя история. Свои первые крылья, свой паровой котел или вольтова дуга. А земледелие — оно вроде бы всегда было и будет. Как солнце, как звезды, как весна. Оно привычно. Оно есть, потому что должно быть!
Мы примечаем: ясная круторогая луна летом или переполненный звездами Млечный Путь — к хорошей погоде; багровые зори — к ветрам; лучи от солнца пучками вниз — к дождю... Но при этом мы удивляемся не свету солнца, луны или мерцанию звезд, а тому, что потом происходит с погодой. Для нас важно совпадение примет. Мы видим солнце или ночное небо — этакими барометрами, приземляем их до уровня своих забот. Нас не волнует, взойдет ли завтра солнце. Знаем: взойдет! Нас волнует, какая будет погода...
Мы — в плену своих повседневных земных дел. Мы торопимся жить. Нам некогда остановиться, и просто посмотреть на восходящее солнце, и задуматься над тем, что кто-то же под его лучами начал первым ковырять землю, чтобы бросить в нее семена. Спросить бы себя: откуда же взялись эти семена? Но... «все как-то недосуг».
А ведь уже две с половиной тысячи лет прошло с тех пор, как на архитраве храма Аполлона в Дельфах появилась надпись «Познай себя». Мудрецы знают, что путь человека к совершенству, путь к истине лежит через самопознание. Продолжим же и мы этот древнейший ритуал. Давайте еще немножко помечтаем. Конкретизируем — в качестве вывода — все то, что нам уже стало известно из богатейшей истории льна и льноводства. Пока только всемирной истории!
Итак, чуть-чуть воображения — и светом далекой звезды высветятся в нашем сознании картины все того же каменного века, когда, по образному определению основоположников марксизма, люди только начали производить необходимые им средства к жизни и этим самым «выделились» из мира неосознающей себя природы.
...СНАЧАЛА волокна узколистного льна были просто-напросто найдены людьми на земле, как остаток его разложившегося стебля. Затем, когда находка понравилась и ее «по своему разумению» применили в быту, все племя стало уже сознательно искать эти волокна. Сменялись поколения людей, годы складывались в века... И в один прекрасный момент «первобытный вундеркинд» средней дикости вдруг замыслил самостоятельно добыть волокно из пожелтевшего, вызревшего стебля какого-нибудь родоначальника льна культурного...
Жизнь в то время была полна всяческих приключений, разнообразий и неожиданностей. Можно было бы составить целый перечень волокнистых веществ из растительного мира, которые употреблял человек. Но этот первобытный способ пользования волокном без предварительной его подготовки или выработки для нас не представляет интереса. Ведь нам важен исторически реальный момент, когда человек перестал довольствоваться тем, что давала ему природа в своем первозданном виде, а приложил интеллектуальные силы для производства (хотя и примитивнейшего!) льнопродукции. Нам важно представить себе тот счастливый момент, когда кто-то из наших предков додумался собрать семена льна и под лучами теплого солнца разбросать их по пашне так же, как и зерна пшеницы...
Все эти предположения — по Дарвину. Ведь именно он считал, что «дикие обитатели каждой страны, найдя после многих горьких опытов, какие растения полезны или могут стать полезными при различных способах приготовления, спустя некоторое время должны были сделать первый шаг к возделыванию их, сажая эти растения вблизи своего обычного жилища». Дальше — больше: «...а так как почва вблизи лачуг бывает до некоторой степени удобрена, то рано или поздно должны были появиться улучшенные разновидности». И пришло время, когда козьи шкуры (или шкуры других животных) уступили место более легкой и практичной в быту льняной мешковине. Охота и рыболовство получали все большее развитие. Человек обрастал одомашненными животными. И без льна ему уже было просто не обойтись. Вначале твердый луб, волокно, потом веревка, канат, шпагат, а затем и пряжа, сети, паруса, полотно для одежды — все это становилось предметами первой необходимости. И началась эра примитивного ткачества...
Так это было или иначе — суть дела не меняется. Главное то, что человеческая любознательность и предприимчивость получили наконец реальную отдачу: наряду с хлебопашеством, родилась еще одна отрасль земледелия — льноводство! Ну а история древнего мира — устами своих поэтов и мыслителей, роскошью одежд и загадками саркофагов, окаменелостями очагов и жилищ, засыпанных пылью веков,— донесла до нас, как мы уже убедились, только сам процесс совершенствования этой отрасли.
* * *
Чтобы по достоинству оценить тысячелетние плоды содружества голубого Цветка и Человека разумного, позволю себе небольшой экскурс в «страну дремучих трав» — зеленую Мастерскую Природы, где под влиянием света, тепла и воды создаются органические вещества из ее неорганизованных элементов.
Известно, что на нашей великовозрастной старушке планете есть превеликое множество растений, которые цветут и плодоносят исключительно на пользу человеку. Как считают специалисты, только одних овощей люди употребляют в пищу почти 550 видов! Многоцветное творение природы — из полутора тысяч видов пищевых, технических и лекарственных культурных растений! — украшает наш быт, радует глаз, питает и обогащает вкус. «Растение,— как понял его академик Василий Робертович Вильяме, — является той лабораторией, где природа изготовляет целый ряд веществ, без которых человек и животный мир не могли бы просуществовать и одного дня. Белки, крахмал, клетчатка, сахар, жиры, огромное количество органических кислот, алкалоиды, воск, эфирные масла, целый ряд красящих веществ — все это является результатом жизнедеятельности растительного организма. Из небольшого числа простых тел: углерода, азота, кислорода и водорода, калия, из вести, фосфора, серы и некоторых других, поглощаемых растительным организмом в виде очень простых соединений, образуется в нем бесконечный ряд самых разнообразных веществ, составляющих сложнейшие комбинации тех же простых тел».
Свежую, прохладную воду и напитки, хлеб и молоко, жар кое и салаты, консервы и сладости, самые различные приправы и пряности — все эти «прелести жизни» дает нам творческая деятельность самых обыкновенных растений, растений-великанов и растений-карликов. Они, оказывается, могут, если не все, то очень многое. Как и люди, они имеют свои достоинства и недостатки, привычки и характеры. Они неповторимы по красоте, цвету, вкусу, запаху. Одни растения могут исцелить человека, другие — убить. Одни вспыхивают, как порох, другие — не горят. Одни любят болото, другие — пустыню. Они приспособлены ко всему: расцветают и днем, и ночью, на солнце и в тени, на черноземе и на камнях; кто-то из них любит весну, а кто-то осень, кому-то нравится дождь, а кому-то нужен ветер...
Несть числа удивительным свойствам, которыми обладает зеленый, цветущий наряд нашей планеты. Об этом, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. И все-таки я осмелюсь утверждать, что ни одно из диких или окультуренных человеком растений, за исключением разве что пшеницы, никогда не имело на Земле такой давней, повсеместной и устойчивой популярности, какую имеет — Linum usitatissimum L.! С легкой руки древнеримского писателя Апулея он так и остался в мировой истории «чистейшим из растений», одним из «самых лучших плодов земли»!
* * *
Весьма примечательно, что это «травянистое растение с волокнистым стеблем и богатыми маслом семенами» выросло в глазах людей — в буквальном и переносном смысле! — только тогда, когда сами люди смогли увидеть и распознать таланты зеленого самородка и воспользоваться ими, развить их. Лен стал своего рода мерилом человеческой культуры. Он вызвал у народа ответные таланты!
По мнению Чарлза Дарвина, есть у культурных пород замечательная особенность: приспосабливаться не к пользе самого растения или животного, а к потребностям или прихоти человека. Так вот, за пять тысячелетий известного нам содружества Льна и Земле дельца, Льна и Ткача накоплен весьма солидный рекламный проспект прекрасных свойств и великолепных достоинств этого волокнистого феномена.
В мифологии многих народов льняная ткань, легкая, как дыхание, была первой тканью-одеждой, которую сотворили для себя боги перед появлением на земле. И родился — культ. Белые льняные одежды стали обязательными для «полномочных представителей» богов — верховных жрецов и первосвященников всех восточных религий. А вот своего рода сюрприз Истории льноткачества: оказывается, ленты египетских мумий сделаны из такого тонкого полотна, что в некоторых из них, как считают специалисты, «на один квадратный дюйм (примерно 6,25 квадратного миллиметра.— В. С.) приходится 150 ниток основы и 71 утка». Ничего не скажешь, мастерская, талантливая работа! Потребление египтянами льняных тканей было для того времени поразительно велико. Приведу одну цифру. Хотите верьте, хотите — проверьте: на все известные нам мумии пошло около 420 миллионов (!) килограммов льняного полотна.
Чтобы продолжить этот необычный послужной список, надо обязательно вспомнить и о том, что в родосском городе Линдосе, в храме Минервы показывали, по свидетельству Плиния, льняной нагрудник египетского царя Амазиса, в котором каждая тонкая нить была скручена из 360 тончайших волокон. Об этом же даре Амазиса Афине Родосской упоминает и Геродот.
Испокон веков известно еще одно удивительное свойство льна. В Риме, в гробнице, сохранившейся от древнего храма Венеры, находится несгораемый саван. Вплоть до нынешнего столетия церковники выдавали его за «величайшее чудо». Саван не горел в огне и не боялся влаги. А секрет «священного савана» вполне объясним. Оказывается, древние римляне изготовляли его из асбестовых волокон, смешанных с волокнами льна. Полученную ткань бросали в огонь. Лен, сгорая, как бы отдавал все свои силы асбестовой ткани, закалял ее в своем огне...
Ни Египет, ни Рим — не исключение. «Белые, отделанные пурпуром» одежды из льняных волокон очень ценились у греков. Прялка и веретено, «божественные, тонковоздушные ткани», «покрывало и цвет нежнейший из лена» — знакомы каждому, кто читал Гомера... Вся древняя Галлия занималась тканьем полотна, и даже «самые крайние обитатели земли» — кельты вывозили в Италию свое «голландское» полотно. А рионский (колхидский) лен — к радости рыбаков! — считался лучшим материалом для изготовления сетей. Можно еще вспомнить и «Льняную книгу» этрусков, написанную в VII веке до нашей эры... Под льняными парусами открывали Землю Колумб и Магеллан... Одним словом, во все времена льноткачество занимало умы людей. И даже Наполеон Бонапарт в перерывах между войнами и государственными интригами предложил в одном из своих декретов миллион франков тому, кто сконструирует простую и удобную машину для прядения льна...
* * *
Таковы дошедшие до нас рукописные свидетельства необычайной популярности нашего героя растительного мира — волокнистого долгунца-молодца с голубыми глазами.
Я еще ничего не говорю о льноводстве в России. О непревзойденных русских долгунцах, которые во всех странах послужили основой для выведения сортов прядильного льна. И не говорю об этом вполне сознательно. Как сказал поэт, у советских — собственная гордость!
Развитию льноводства и льноткачества на Руси (с незапамятных времен и до наших дней) будет посвящена вторая глава. А сейчас у нас с вами, как и было оговорено, этакое обзорно-всеохватное знакомство со льном.
«ОЙ, ЛЕН МОЙ ЛЕН, весь народ в тебя влюблен. Голубой, как небо, чистый, золотистый, шелковистый, будь и крепок и силен!» — слова этой песни вполне могут быть интернациональными.
«В самом деле, кому незнакома яркая, сочная зелень, по которой еще издали можно узнать полосу, засеянную льном? — восклицал К. А. Тимирязев.— Кто не видал вблизи его тонких, стройных былинок с голубыми, слегка поникшими цветками? Кто не имел в руках его гладких, блестящих, как бы отполированных семян? Словом, кто не видел, как он растет, цветет, приносит плод?»
Да, лен можно признать нашим общим знакомым. Точнее даже добрым знакомым. Для всех!
Но вот что любопытно.
О том, что есть такое растение и что из него делают красивые ткани и еще весьма многое и многое — знают, конечно, все, от мала до велика. Кстати, специалисты подсчитали, что можно получить с гектара льняного поля, если уродится на нем 8 центнеров ров семян и 37 центнеров тресты. Вот своего рода формула льнопроизводства: урожай тресты, собранный с одного гектара льняного поля, равен 1220 метрам ткани плюс 120 мешков, столько же килограммов веревки да еще более 10 килограммов бумаги. А из восьми центнеров семян получается 160 килограммов масла, 200 килограммов жмыха и еще столько же различной продукции для химической, парфюмерной, медицинской, пищевой промышленности. К тому же примерно полтора центнера семян еще останется для посева...
О такой вот конкретной полезности льна, я повторяю, знают очень многие. Тех же, кому знакома «яркая, сочная зелень», воочию видел «полосу, засеянную льном»,— смею утверждать, уже значительно меньше. И совсем мало найдется ботаников-любителей, которые, распознав «душу» льна, отчетливо представляй себе, как он растет, как «цветет, приносит плод».
Ну что ж, пора, я думаю, восполнить этот пробел в нашем бытовом естествознании. Право же, не стоит ограничивать себя чисто потребительским отношением ко льну. «Смотри в корень!» любил говаривать известный нам «доброжелатель», «поэт даровитый» Козьма Прутков. Памятуя об этом призыве, давайте и мы с вами посмотрим в самый что ни на есть настоящий льняной корень.
* * *
Итак, будем любознательны!
Будем помнить, что природа оделила нас замечательным даром: радостью видеть и понимать ее. И есть особый смысл в образной формуле бытия, осмысленной философами, — мы живем не тем, что съедаем, а тем, что перевариваем. А чтобы переварить знания, надо поглощать их с аппетитом. Так что давайте пожелаем друг другу приятного «аппетита». Ведь в данном случае нам предстоит «переварить» научную информацию не только о внешности нашего растения, но и о его внутреннем строении, а также о тех жизненных явлениях, которые способствуют вызреванию в его стебле добротного лубяного волокна.
АНАТОМИРОВАТЬ лен — дело, конечно, не простое, требующее специальных знаний или хотя бы практических навыков. Имею на этот счет свой горький опыт: изучая в университете «Основы сельскохозяйственных знаний», я даже с третьей попытки не смог распознать лен в гербарии сухих растений. Самокритично признаюсь, что в те годы я был несколько самонадеян, хотя и у молодого преподавателя, видимо, наблюдалась та же «болезнь роста». Нам обоим, как я сейчас понимаю, не хватило элементарной воспитанности. Его ученость стала педантизмом, а моя смелость приняла вид грубости. Мы крупно поспорили...
И вот — ирония судьбы: я пишу книжку о льне! О том самом льне-долгунце, пересохшим и пыльным снопиком которого размахивал передо мной преподаватель университета, потешаясь над моей агрономической бездарностью...
Да, ботаническое описание льна, его анатомия требуют, конечно, особой подготовки. Но я и не берусь самостоятельно за это дело. Я опять-таки надеюсь на авторитетную помощь Климента Аркадьевича Тимирязева. Его ботаническое описание льна не превышает, говоря словами автора — талантливого популяризатора научных знаний,— «известного объема, свыше которого простое чтение превращается в непосильный для каждого читателя труд изучения». К. А. Тимирязев берет цельный, живой, обыкновенный лен — «растение травянистое и в естественном состоянии однолетнее» — и описывает его просто, образно, общедоступно.
Корень у льна — «так называемый главный, то есть такой, который при прорастании семени составляет непосредственное продолжение стебля, — прямой, стержневой, с мочковатыми или нитевидными ветвями, несколько волнистыми, или спирально закрученный. Консистенция его мясисто-деревянистая, длина 3—4 и более вершков (русская мера длины: один вершок около 4,4 сантиметра. — В. С). По уверениям практиков, он бывает и значительно длиннее...»
Сегодня и ученые, и практики уже могут уточнить: корень льна способен проникать в почву на глубину до полутора метров. Но это, скорее всего, исключение из правил. А за правило принято считать тот факт, что корневая система льна-долгунца располагается в основном в верхнем слое почвы и по отношению к надземной массе растения развита слабо (8—10 процентов). Так и хочется скаламбурить по этому поводу: лен имеет устойчивый авторитет (в мире) — и неустойчивое положение (в почве).
Впрочем, о «неустойчивости» льна на поле сказано не столько ради истины, сколько для красного словца. Хотя по глубине проникновения своих корней в почву лен-долгунец действительно уступает целому ряду сельскохозяйственных культур, и даже у льна-кудряша более мощная корневая система; но, опять же, это все относительно: попробуйте теребить (выдергивать с корнем) лен вручную — занятие, надо прямо сказать, далеко не из легких!
Разыскивая в различных книгах весьма скудные данные о корневой системе льна, я неожиданно подумал: а ведь мы почти ни чего не знаем о том, как попытались закрепиться на земле первые растения. И нет никаких свидетельств того, в каком виде они существовали.
Можно только догадываться, домысливать, строить предположения, что возникновение корней связано с выходом (или выбросом?) водяных растений на сушу и последующей долгой эволюцией их. Происходило это примерно 400 миллионов лет назад, во время девонского периода, сменившего силурийский. А в конце каменноугольного периода, когда возникли леса, каких с тех пор мир больше не знал, Природа добилась-таки своего: растения прочно вросли в землю корнями. Природа знала, что творила. Она как бы укрепляла свое зеленое буйство перед тем, как поселить в нем гигантских динозавров...
С тех самых пор у корня — масса обязанностей: поглощать из почвы и передавать в стебель и листья воду и питательные вещества, копить запасную пищу, осуществлять связь растений с организмами, синтезировать органические вещества, вегетативно размножаться и т. д. Для этого корень имеет корневой чехлик, благодаря которому он остается цел и невредим и растет не куда-нибудь, а вниз. И еще имеет корень три основных зоны — непосредственно зону роста и растяжения, зону всасывания, или корневых волосков (длина каждого от 0,05 до 10 миллиметров), и зону боковых корней... Предоставим, однако, слово Клименту Аркадьевичу Тимирязеву:
«Корень нас интересует главным образом как орган поглощения и с этой точки зрения крайне любопытно составить себе понятие, какое протяжение и какую поглощающую поверхность представляет этот орган. Одного взгляда на тщательно обмытый и освобожденный от частичек почвы корень любого растения достаточно, чтобы убедиться, как значительна должна быть общая длина его, если бы мы приставили конец к концу все его бесчисленные веточки и мочки. Но самое смелое воображение оказывается позади действительности. Один немецкий ученый предпринял подобный, чисто египетский труд: вооружившись щипчиками, масштабом, циркулем и почти неистощимым запасом терпения, он непосредственно измерил до малейших разветвлений длину одного корня пшеницы. Результат получился поразительный: оказалось, что общая длина такого корня равняется 510 метрам... Как ни велика эта цифра, она все еще не представляет нам всей длины поглощающей поверхности корня. Ведь настоящую поглощающую поверхность представляют волоски. Посмотрим, сколько же у нашей пшеницы волосков. Узнать это нетрудно,— разумеется, в приблизительных цифрах. Определим под микроскопом, сколько их приходится на квадратный миллиметр, и затем помножим на общую поверхность корня,— получим примерно 10 000 000. Помножим это число на среднюю длину волосков и получим действительно колоссальную цифру — 20 километров... Таков путь, который пробегает в объеме почвы величиною с обыкновенный цветочный Горшок корень пшеницы со всеми его волосками».
Если с такой же, тимирязевской скрупулезностью исследовать корневую систему льна, то цифры будут хоть и по-меньше, но столь же внушительны. Корень — в постоянном движении. Кстати, он и растет, раздается вширь — от своего неутомимого поиска пищи. И можно подсчитать, какую же общую поверхность составят все волоски (а они отмирают и обновляются через 10 — 20 дней), которые образует корень льна в течение трех четырех месяцев жизни. Подсчитать — и удивиться. Оказывается, эта величина примерно в сто раз превысит площадь земли, что приходится в поле на долю каждого стебля. А сами волоски корня, при всей своей многокилометровой совокупности, вполне уместятся... в наперстке.
Таким образом, корень льна, впрочем, как и корень любого другого растения, является, по мнению К. А. Тимирязева, одним из главнейших органов, который «при ничтожном объеме представляет значительную поверхность». За миллионы лет эволюции природа, в данном случае с корнем, «прибегла к уловке, подобной той, которую поэтическое сказание приписывает Дидоне, основательнице Карфагена. Дидона выпросила себе клочок земли, который охватит одна воловья шкура, и оказалось, что эта шкура охватила всю местность будущего Карфагена. Для этого она разрезала шкуру на тончайшие ремешки. Но ремешки Дидоны, очевидно, ничто в сравнении с волосками корня, которые значительно тоньше человеческого волоса».
Проходя в относительно небольшом замкнутом пространстве (до четырех квадратных метров) свой многокилометровый путь, корень сосет, и точит, и гложет почву миллионами своих волос ков. Из разнородных веществ, встречаемых в пахотном слое, он тщательно отбирает и притягивает только тс, которые необходимы растению. И в этом избирательном «инстинкте», объясняемом, кстати, элементарными законами физики,— высшая мудрость Природы, подарившей растениям такой крепкий и надежный якорь жизни!
Листья на стебле льна — «расположены поочередно по винтовой линии, не оттопырены, но образуют острый угол со стеблем, узкие, ланцетной формы, трехнервные, гладкие». А современная наука располагает еще и такой характеристикой-уточнением: листья — «линейно-ланцетные, сидячие (без черешка), цельнокрайние, зеленые или сизые» — растут на стебле густо.
Этим можно было бы и ограничиться, предварительно узнав еще, что длина листьев 36—40, а ширина от 2 до 5 миллиметров.
Но вот что поразительно. «Ни один растительный орган не испытывал на себе человеческой несправедливости в такой степени, как лист. В течение веков, до конца прошлого столетия, человек упорно отказывался видеть в нем прямую пользу. Тогда как польза корня, как органа питания, цветка и семени, как органов размножения, была неоспоримо признана за ними с незапамятных времен, лист продолжал пользоваться легкомысленной славой пышного, но бесполезного наряда...»
И действительно, вспомним хотя бы басню И. А. Крылова «Листы и корни». Не лишены этакой скрытой насмешки слова корней, обращенные из-под земли к листьям: «Красуйтесь в добрый час! Да только помните ту разницу меж нас: что с новою весной лист новый народится; а если корень иссушится,— не станет де рева, ни вас».
Изучая в школе эту басню, мы, помню, усматривали в ней прежде всего обличение социального неравенства. Листья — это богатеи, аристократы, живущие за счет труда рабочих и крестьян — корней. С позиции непримиримой классовой борьбы мораль басни сомнений у нас не вызывала. Но Климент Аркадьевич прочитал басню как ботаник и уличил дедушку Крылова в «совершенно ошибочном понимании естественного значения листа». Потому что «лист, так же, как и корень, необходим для питания растения; мало того, он-то именно и доставляет главную, в количественном и качественном отношении, пищу растения; можно сказать, что в жизни листа выражается самая сущность растительной жизни, что растение это — лист».
От первых наземных растений девонского леса, круглогодично сохраняющих однотонный и ничем невозмутимый зеленый цвет, листья служат своего рода посредниками между всей жизнью на земле и солнцем. Может быть, вы, уважаемые читатели, подмечали — и неоднократно,— что листья размещаются на стебле растения таким образом, чтобы не заслонять от солнца, не затенять друг друга. Присмотритесь ко льну: у него листья расположены действительно густо и винтообразно. И в этом — глубокий смысл. Ведь каждый листок должен увидеть, поймать и переварить энергию солнечного луча.
Это ли не чудо природы?! Состоящий всего лишь из пластинки и черешка (или даже без него, как у льна), лист представляет собой сложнейшую и единственную в своем роде естественную лабораторию. И в главном цехе ее — зеленом хлорофилловом зерне! — происходит процесс образования углеродистого органического вещества, необходимого не только самому растению, но и всему животному миру.
И вот он, апофеоз этой зеленой жизни: отдав все свои соки, весь запас солнечной силы растущему и вызревающему льну, его семенам — листья отмирают...
«Итак,— резюмирует К. А. Тимирязев,— листья Крылова совсем не похожи на настоящие листья: если сравнение с его бесполезными листьями может быть только позорно и оскорбительно, то сравнение с настоящими листьями — вполне лестно... Как листья, мы должны служить для наших корней источниками силы — силы знания, той силы, без которой порою беспомощно опускаются самые могучие руки. Как листья, мы должны служить для наших корней проводниками света — света науки, того света, без которого нередко погибают во мраке самые честные усилия... Такова мораль, которую мы можем извлечь из знакомства с листьями, не теми, которых создало воображение поэта, а настоящими, живыми листьями...»
Цветы — в основном голубые, но не исключены и фиолетовые, розовые, белые,— придают растущему в поле льну особенно нарядный вид. «Будто сияние от земли исходит, так красиво цветет... Прямо-таки святая земля!» — запомнились мне слова одного из смоленских льноводов. Но не просто для красоты цветет лен. «К ряду разочарований, — пишет К. А. Тимирязев, — которые естество знание принесло самолюбию человека с той минуты, когда оно доказало, что не солнце вращается вокруг него, а он — вокруг солнца, присоединяется еще новый удар: этот пестрый ковер цветов, блещущих всеми красками радуги, разливающих тончайшие ароматы, существует не для него, царя природы, а для каких-то мошек и букашек и прежде всего — для самого растения».
Цветы для нас — это своего рода барометр жизни растения, один из первых признаков его здоровья, способности плодоносить. В жизни растений, как и в жизни человека или животных, существует такое понятие, как возраст. Растение стареет. Но закон природы таков, что, умирая, оно, как и все живое, должно оставить после себя потомство. Растению необходимы органы размножения — яркие, броские цветы, мимо которых невозможно пролететь насекомым-опылителям.
Кстати, первые цветы, вероятно, не пахли и, скорей всего, были желтого, белого или такого же зеленого цвета, что и папоротники. Соперничать друг с другом яркостью красок или силой аромата они начали только тогда, когда Природа, бросив фантазировать с динозаврами, переключилась на размножение многочисленных насекомых, способных опылять цветы. А опыление — это не что иное, как брак растений. Тот брак, который на всех ступенях органической лестницы, от водоросли до человека, представляет в конечном итоге одно и то же явление: «слияние двух существований, двух жизней, в ближайшем смысле — двух клеточек в одну». Надо еще уточнить: «женские цветки» имеют плодник, который со временем, после цветения, становится плодом с семенами; а у «мужских цветков» есть только тычинки, содержащие плодотворную пыль, пыльцу. После цветения они увядают...
Лен, как известно, растение однолетнее. Родившись весной, он умирает осенью. Значит, для поддержания вида он должен иметь орган размножения, чтобы оставлять после себя потомство. И он имеет для этого голубой цветок, в котором и происходит таинство жизни — рождаются семена. Климент Аркадьевич долгим пристальным взглядом заставляет нас рассматривать цветок льна, а в нем — чашечку, венчик, тычинки и плодник.
«Чашечка, венчик и тычинки (если посмотреть сверху, в разрезе.— В. С.) образуют три чередующихся кружка, посредине которых помещается плодник. Каждый кружок состоит из 5 членов, то есть чашелистиков, лепестков, тычинок. Плодник также... состоит из 5 сросшихся между собою частей... Чашелистики зеленые, с перепончатым мелко-реснитчатым краем, но без железок, величиной почти с будущий плод. Лепестки — сердцевидной формы, суженные при основании в маленький так называемый коготок, падучие, сохраняющиеся весьма недолго... За лепестками следует ряд тычинок, сросшихся расширенными кожистыми основаниями своих нитей в одну трубку. На вершинах нитей сидят пыльники, растрескивающиеся снаружи несколько косвенно. Ко времени цветения пыльники насажены на нити почти горизонтально, чем отличаются от пыльников других видов. Они содержат цветневую пыль, или цветень».
Говорят, что непосредственно к самому факту мы приобретаем доверие только тогда, когда понимаем его смысл. В поле, конечно, все гораздо проще, наглядней и понятней. Надо только присмотреться... Выйдешь в поле ранним утром, на восходе солнца на лен поглядеть — и увидишь незабываемую картину: один за одним распускаются голубые цветы и в небо на теплое солнце любуются. А над ними жаворонки поют и словно раскачиваются на солнечных лучах... Правда, недолговечна такая красота: к 9—11 часам лепестки уже опадают. Но и за эти недолгие часы цветущие растения льна-долгунца успевают самоопылиться...
А вот как это происходит — без объяснений специалистов нам не понять. Впрочем, стоит ли заходить так далеко в дебри науки? Ясно лишь то, что крупинка пыльцы должна обязательно попасть на поверхность рыльца, которым оканчивается «макушка» плодника. У льна эта задача несколько облегчается тем, что и тычинки, и плодники, как мы уже знаем, соединены в одном цветке.
...Одним словом, опадают одни лепестки, а с новым восходом солнца, точнее, в 5—6 часов утра начинают распускаться другие. У льна, можно сказать, порядок четкий. Каждый цветок цветет одно утро. Первым, словно по графику, распускается цветок, расположенный на самой верхушке растения, а потом уже наступает очередь и остальных цветков, тех, что на боковых веточках. И голубое сияние над полем продолжается в общей сложности дней десять. А в конце цветения прекращается и рост льна в высоту. Начинают созревать семена — и растение тратит много сил-соков, чтобы вырастить здоровым свое потомство. Пройдет еще месяц-другой, и в пору желтой, или полной, спелости льна можно уже взять в руки маленькую шаровидную коробочку — его плод, то есть разросшуюся завязь,— серовато-светло-коричневого цвета. Я как-то попробовал измерить линейкой несколько таких коробочек — и все они были у меня одного размера, что в длину, что в ширину, примерно семь миллиметров. Ученые-льноводы, видимо, измеряли коробочку с большей старательностью. Во всяком случае, хрестоматийные размеры ее — длина 6,1—8,3, а ширина 5,7—6,8 миллиметра — вошли во все справочники и учебники по растениеводству.
...Взяв коробочку в руки и слегка придавив ее, мы легко убедимся в том, что она пятигнездная, и в каждом гнезде по два семени лежат в полугнездах, разделенные неполной перегородкой. А всего в коробочке — 10 семян. Как они выглядят? Маленькие — в длину не более 4,8, а в ширину 2,8 миллиметра. Тысяча семян весит всего-навсего четыре — шесть граммов. Цветом они коричневые, причем самых различных оттенков. А на ощупь — какие-то глянцевитые, оттого, наверное, и весьма сыпучие. Помню, зачерпнул их щепотку — так они ручейками промеж пальцев протекли... Есть у семян и производственная характеристика: «в них содержится жира 35—40 процентов, белка — 23, безазотистых экстрактивных веществ — 22, клетчатки — 9, золы — 3 и воды — 8 процентов». Недаром же семя льна необходимо не только для жизнедеятельности этого растения, но и — помните? — с незапамятных времен оно вызывает насущный интерес у человека. Что можно получить из семян — мы узнаем в дальнейшем.
А теперь нам пора познакомиться с четвертым органом высших растений, который определяет их высоту, несет на себе листья и служит посредником в деятельном обмене между ними и корнем...
Стебель у льна считается прямо восходящим, одиноким. Это значит, ветвится он не сразу от земли, точнее, от корневой шейки, а поближе к верхушке. Ветвится, как утверждают ботаники, в зависимости от спирального расположения листьев, из углов которых и выходят, как правило, три ветви. А по форме стебель у льна — самый что ни на есть типичный! — цилиндрический, гладкий, на ощупь даже кажется, что он натерт воском.
Если измерить стебель от места прикрепления семядольных листочков до самой верхней коробочки соцветия — то это будет его общая длина. Но есть еще и так называемая техническая длина (расстояние от тех же семядольных листочков до разветвления) — именно этой длины стебель нас и интересует больше всего.
Но прежде чем сесть за микроскоп, позволю себе заметить, что сегодня уже каждый старшеклассник знает, из чего состоят все организмы — животные и растительные, одним словом, из чего состоит все живое. Конечно, из клеток! Знаем мы и о том, что если клетки очень удлинены, то их называют волокна. А дальше я боюсь ошибиться и потому снова раскрываю книгу К. А. Тимирязева: «Кроме клеточек и волокон, в растении встречаются еще третьего рода органы — сосуды. Сосуды — не что иное, как вертикальные ряды клеточек, у которых уничтожились поперечные, горизонтальные стенки, вследствие чего они образуют длинные сплошные трубки. Волокна и сосуды обыкновенно встречаются вместе, образуя то, что называют сосудисто-волокнистыми пучками, или просто пучками, в отличие от остальной ткани, называемой основною и состоящей из клеточек».
Это — для общего развития. Это те необходимые познания, без которых невозможно себе представить стебель в разрезе.
Цитирую дальше: «На поперечном разрезе льняного стебля сосудистые пучки располагаются очень правильно — кольцом. Часть стебля, лежащая в середине этого кольца, называется сердцевиной, часть же, лежащая снаружи,— корой... В каждом пучке, идя от сердцевины к коре, следует различать три части, или слоя: внутренний, или древесинный, средний слой, так называемый образовательный, или камбий, и наружный лубяной, или луб.
Образовательный слой получил это название потому, что, пока стебель растет, в нем образуются новые клеточки, и поэтому он всегда состоит из молодых, очень тонкостенных, сочных клеточек. Этот слой, следовательно, делит кольцеобразно весь стебель на две части. Внутри его лежат сердцевина и древесина, а снаружи — луб и кора. Так как образовательный слой состоит из очень нежной ткани, то древесина и луб при обработке льна легко отделяются друг от друга...
Луб и есть та часть льняного стебля, ради которой мы его возделываем. Луб состоит из очень длинных толстостенных (имеющих незначительную полость.— В. С.) волокон... Форма льняного волокна очень удлиненно веретенообразная, то есть наибольший поперечник лежит посредине длины, оба же конца вытянуты в тончайшие волоски. Толщина в поперечнике — от 1/125 до 1/233 линии (можно еще сказать: от 4 до 30 микрометров. — В. С), следовательно, длина превосходит ширину в 1000—2000 раз... Главные достоинства льняного волокна: его длина делает его годным для пряжи, утолщение стенок определяет его прочность, наконец, отсутствие древесинного вещества обусловливает его гибкость...»
Вот, оказывается, какое богатство таит в себе стебель льна-долгунца! Оказывается, он мировой рекордсмен — у него самое длинное лубяное растительное волокно! Сколько его в стебле? Хотя и очень трудно выделить одно волоконце — расположены они плотно, как бы склеены между собой пектиновым веществом, все-таки подсчитано: в волокнистом пучке может быть до 50 лубяных волокон. А в стебле 20—40 пучков. В довершение этих подсчетов надо сказать, что при высоких урожаях лен-долгунец дает до 80 процентов стеблей, а остальные проценты падают на семена (10 - 15) и мякину... О стебле специалисты судят так: если его диаметр от 0,8 до 1,1 миллиметра, то лен тонкостебельный, из него получится волокно лучшего качества; от 1,2 до 1,5 миллиметра - средний, а более полутора — толстостебельный...
Что ни говорите, а хороший лен должен иметь не только приятный вид, но и изящную осанку. И теперь мы знаем, для чего она ему.
* * *
Ну, как, уважаемые читатели, довольны ли вы своей любознательностью? Теперь, я думаю, и мы с вами относимся к числу тех людей, которые знают — хотя бы теоретически! — как выглядит лен, как он растет и цветет.
Побывали мы и на реальном, и на сказочном поле — за руку зеленую поздоровались со стройными голубоглазыми красавцами стеблями. Познакомились с родословной льна, подивились его возрасту и мировому авторитету. И даже заглянули ему, что называется, в нутро... Не все, конечно, сумели мы там разглядеть как следует, но это ведь был у нас и не урок ботаники.
Еще раз уточним: наш интерес ко льну не столько деловой, сколько эмоциональный. И в ботаническом его описании нам важна не просто пунктуальность научного изучения, а и занимательность. Чтобы и после того, как лен предстал перед нами типичным растением под микроскопом, в разрезе, после такой натурализации мы смогли бы по-прежнему воспринимать его как поэтичный и сказочный «голубой цветок».
К тому же, если верить Гельвецию, то знание некоторых принципов легко возмещает незнание некоторых фактов. На том и согласимся...
А НА ДВОРЕ между тем сочная, цветастая теплота по лугам разливается. И желто-зеленые коромысла радуг над полями то к дождю, то к хорошей погоде склоняются. И в веселом буйстве цветов полевых да в сильных росах Весна уже к ясным дням перволетья румянится.
Весна, говорят, повзрослеет — Летом станет. А земледельцы взрослеют в своих извечных заботах об урожае. Заглянем на поле. Что там делается?
О-о, уже появились всходы льна! Но растут они в высоту очень медленно: за сутки — менее чем на сантиметр. В этом возрасте лен неказист с виду: одни семядольные листочки да небольшая почечка, из которой потом стебель начнет расти...
Поскорее бы всходам дотянуться до так называемой фазы «елочки». Тогда дело пойдет! Тогда лен уже будет выглядеть этаким вихрастым мальчишкой: пять-шесть пар настоящих листьев на 10-сантиметровом стебле — и начнется зеленый взрыв роста: до пяти сантиметров за сутки!
А вообще, если разобраться детальней, то лен-долгунец имеет пять фаз роста. По порядку: первая — всходов (или семядолей), вторая — «елочки», третья — бутонизации, четвертая — цветения и, наконец, пятая — фаза созревания. Соответственно меняется и окраска стеблей: от зеленой до желтой и даже золотистой.
Сколько же лен растет в поле? Справка Центрального института прогнозов: «от посева до всходов—11, от всходов до цветения — 44 и от цветения до созревания — 30 дней». Это — в среднем. Итого: почти три месяца! Но опять-таки все зависит от погоды. Если жар ко и сухо, льну хватает и 65 дней, а при дождливом лете он может еще недели две созревать сверх всяких нормативов...
Об отношении льна-долгунца к почве, влаге, свету, удобрениям нам еще расскажут мастера урожаев. Будет для этого и время, и место. А сейчас возвратимся в теплые дни перволетья. Присмотримся повнимательней к всходам: оказывается, воюют не только люди, но и растения.
Не могу не вспомнить в связи с этим забавную сказочную историю Д. Н. Мамина-Сибиряка под названием «Зеленая война»:
«...На лучшее место под солнцем на огороде претендовали — хвастливый Репей, жгучая дама-ворчунья Крапива и Чертополох-молчун. Эти сорные травы росли у забора и с необыкновенной быстротой, как будто старались перегнать друг друга... «Остались незаросшими только гряды, где взрытая земля так неприятно чернела. А какая там была отличная почва!.. Сорные травы всегда смотрели на нее с завистью. Вот бы где отлично было устроиться.
— Я не понимаю, почему мы должны жаться у заборов,— ворчал Репей.— На грядах земля такая мягкая, как пух, и потом так много солнца...
— А ты попробуй устроиться на гряде,— ехидно советовала Крапива...
Крапива и Репей частенько ссорились между собой, ссорились просто так, от нечего делать. Чертополох обыкновенно молчал...»
Страсти разгорелись, когда начали расти посаженные на грядках овощи. Сорняки обзывали их — дармоедами, белоручками, неженками... И овощи в долгу не оставались. «Споры заходили так далеко, чуть не до настоящей ссоры. Главными зачинщиками являлись Горох и Репей.
— Эй, ты!.. — кричал обыкновенно Горох.— Никому-то тебя не нужно. Тебя даже и скотина не ест... Для чего ты растешь?
— Для себя расту,— отвечал Репей с гордостью.— А что касается того, что я никому не нужен, так это ты весьма ошибаешься... Куда человек — туда и я... Для меня все равно — холод и жар: я не прихотлив... Вот осень настанет, вот она и примется выбирать вас всех из гряды; а я-то останусь на том же месте. Вот тебе и не нужен... Тебя каждый козел съест; а я так вцеплюсь в него, что не обрадуется... И Крапива тоже постоит за себя, и Чертополох... Мы уже все заодно живем. Без нас-то какой огород может быть?.. Ежели разобрать, так я гораздо поважнее тебя буду и постарше. Конечно, меня мало ценят, ну, да это все равно. Я мало обращаю внимания, что про меня люди говорят. Они свое говорят, а я свое делаю...»
Забавно, правда?
Нечто подобное происходит и на льняном поле. Правда «зеленая война» здесь не так уж и безобидна.
Редька дикая, пикульники (зябра, жабрей обыкновенный), плевел льняной, горец вьюнковый, льняной и развесистый, марь белая (лебеда), торица льняная и полевая, василек синий, ромашка непахучая, ярутка полевая, пырей ползучий, хвощ полевой, бодяк, осот желтый — вон сколько их, малолетних и многолетних, яровых и озимых, корневищных и корнеотпрысковых сорняков, а также сорняков-паразитов, вроде повилики, оккупируют и пашню, и посевы льна.
Тянутся эти цветы и травы к солнцу, расталкивают друг друга, спорят — кто сильней, кто выше, кто крепче за землю зацепится? Хвастают, как и тот Репей, своей жизнестойкостью: «Для себя живем!» Корни у них, словно шланги от насоса. Пока всходы льна приподнимутся над землей — сорняки им и солнце закроют, и воду «из-под носа» выкачают. И не только воду... Дай только волю этому «зеленому пожару» — и пятой части урожая волокна и семян льна недосчитаешься. Вот вам и цветастое перволетье!
Крепко приходится бороться земледельцам за жизненное благополучие льна-долгунца. Ведь есть напасти и пострашнее «зеленой войны». Ежегодно посевы — в большей или меньшей степени — болеют фузариозным увяданием, ржавчиной, полиспорозом, антракнозом, бактериозом, аскохитозом... Натощак и не выговоришь. У каждой болезни свой признак, свой вредный почерк — а цель одна: если не половину, то третью часть урожая отобрать у льноводов.
Но и это еще не все. Наступление на лен ведет целая армия прожорливых насекомых, в которой выделяются своим особым вредительством льняные блошки, плодожорки-листовертки, трипсы, долгоножки вредные, совки-гаммы, люцерновые совки и т. д. и т. п.
И все эти гусеницы-жучки-бабочки стремятся урвать свою «львиную долю» то семян, то листьев, то стеблей льна...
«И вот ведь напасть какая! — слышал не раз сетования мастеров-льноводов.— Истребляешь, истребляешь всех этих блошек-мошек-таракашек, траву сорную пропалываешь,— семь потов с тебя сойдет, тонны гербицидов да препаратов разных химических изведешь! — а они... Ох, и живучи же, паразиты!»
Полистал различные справочники: действительно, сорняки, вредители льна-долгунца, обладают удивительной жизнестойкостью и колоссальной способностью к размножению!
И вот вам факты.
Как ни руби под корень пырей ползучий, а у него, словно у сказочного Змея Горыныча, новые головы отрастают. Сказка — ложь. А «чудесное оживление» пырея — вполне объяснимо. Секрет прост: даже сантиметровый отрезок его корневища, имея одну почку, может дать жизнь новому растению. Обратите внимание: сантиметровый! А на одном гектаре сильно засоренной почвы — двухтонный запас корневищ у пырея можно вытянуть на 1300 километров и насчитать на этой длине десятки миллионов почек!
Или взять ромашку непахучую. Ботаники утверждают, что она может зимовать в любой фазе — даже в цветущем состоянии! — а весной, как ни в чем не бывало, продолжает развиваться дальше. И при такой закалке она к тому же еще дает более полутора миллионов семян!
А бодяк! Он, как истый рекордсмен, «ныряет» корнем в глубину почвы на шесть-семь метров! Да и размах у него завидный. Прямо-таки «ромашечный» размах: его заросли в 4,5 квадратного метра могут обсеменить 50 гектаров!
Такую бы вот неприхотливость, умение приспосабливаться и некоторую долю нахальства — да нашему бы льну, а?! Кстати, выше перечисленные «достоинства» сорняков — далеко не полно отображают необузданные способности этих диких представителей зеленого царства Природы. Что еще примечательно? Оказывается, семена их способны сохранять в почве свой жизненный тонус от 3 (василек синий) до 14 (пикульник) лет. Более того, семена ромашки, торицы, лебеды и некоторых других растений могут прорастать даже после того, как побывают в желудке у коровы...
Знаете, я часто задумываюсь над этой иронией зеленой судьбы. Ну, росли бы все травы там, где они и должны расти — на лугах да на лесных полянах,— и никаких тебе проблем! Полевые цветы только украшали бы жизнь земледельцев, а не усложняли ее грузом забот. Ведь в каждом цветке — будь то одуванчик, василек или ромашка — есть своя прелесть и своя глубокая поэзия. Но когда их видишь на пашне — тут уж не до поэзии. На пашне они просто-напросто — сорняки, с элементарной «репейной психологией», мол, «без нас-то какой огород может быть?».
Сколько рассказов, сколько песен посвящено этому маленькому чуду природы — цветущим травам! «Как не пойти туда на золотую полянку,— восклицал М. М. Пришвин,— а на полянке этой чего только нет!.. Так все роскошно вокруг, и так много всего, что душа моя — глиняный кувшин, не вмещает, и все льется через край из моего кувшина...» Мы бродим по российским лугам, воспетым С. Т. Аксаковым, Н. В. Гоголем, А. С. Пушкиным, Н. А. Некрасовым, Л. Н. Толстым, И. С. Тургеневым, Г. И. Успенским, К. Г. Паустовским и многими другими классиками русской и советской литературы. Луга одаривают нас здоровьем и долголетием, и сладко кружится голова в звонкоголосые дни сенокоса от медвяного, до истомы душистого сена...
Травы — это благо. Но едва только они посягают на пашню — идиллия прекращается. И мы сразу же предъявляем им обвинение в том, что они — «увеличивают полегание посевов льна, являются местом размножения многих вредителей и распространителями грибных заболеваний, затрудняют, а иногда делают и невозможной механизированную уборку».
Впрочем, как говорится, на каждую загадку природы есть своя отгадка. «На поле титенском стоит дуб веретенский; кто к нему подойдет, тот добром не отойдет». Что это? — Да это же наш старый знакомый Репей! Он на поле «дубом» стоит, а его уже коса сторожит — «ходит щучка по заводи, ищет щучка тепла гнезда, где бы щучке трава густа». Вот так и проходит для крестьянина-земледельца перволетье — в борьбе с сорняками: не столько роса с неба, сколько пот с лица. Спасибо хоть ученые выручили — изобрели химическую прополку!
А лен растет, сил набирается... Сильнее стал земледелец — и у льна запас прочности больше. Чего только не увидишь на поле: и опрыскиватели самых различных марок, и набор гербицидов, и специально оборудованные тракторы... И все это для того, чтобы выстоял лен все невзгоды и напасти и покрылся к осени желтой позолотой здоровья.
* * *
Растет лен, набирает сумму необходимых ему температур, тянется к свету, впитывает теплоту — под усиленным покровительством человека. Хочется ему так расти, чтобы было — ни холодно, ни жарко. Хочется в горячие полдни укрываться от солнца облаком — зонтиком пушистым, легким, не дождливым. Но это уж не от человека зависит...
Зацветает лен — в пору белых ночей. Это самая счастливая его пора. Он как-то по-детски радостно улыбается, рассматривает мир голубыми глазами, в которых отражается и светлая светлость неба, и тихая гладь озер. Он словно удивляется своей необычной судьбе — и, наверное, от этого мы тоже удивляемся ему. И кажется нам, что над всем простором теплых летних дней плывет-переливается плещется эта безмятежная синева цветения. «Свет-цветочек в сыру землю зашел, синю шапку нашел».
И снова видится мне: идет по полю Сказочник. Идет, прислушивается, присматривается, нежно трогает голубенькие цветочки, мягкие и хрупкие, как крылья мотыльков. Он всегда умел слушать цветы и травы, этот Великий Сказочник.
«Все говорят, что я уродился на славу! — сказал ему лен.— Говорят, что я еще вытянусь, и потом из меня выйдет отличный кусок холста! Ах, какой я счастливый! Право, я счастливее всех! Это так приятно, что и я пригожусь на что-нибудь...»
ТАК ЧЕМ же все-таки закончилась сказка Андерсена про чудесные превращения льна?
...Бумага, оказывается, не отправилась в путешествие, а попала в типографию — и все, что на ней было написано, перепечатали, сделали из рукописи книгу, причем не одну, а сотни, тысячи!
«Да, конечно, так дело-то будет вернее! — подумала исписанная бумага.— Этого мне и в голову не приходило! Я останусь дома отдыхать, и меня будут почитать, как старую бабушку! На мне ведь все написано, слова стекали с пера прямо на меня! Я останусь, а книги будут бегать по белу свету! Вот это дело! Нет, как я счастлива, как я счастлива!»
Отдельные листы бумаги собрали, связали пачкой и положили на полку.
«Ну, можно теперь и опочить на лаврах! — сказала бумага. — Не мешает тоже собраться с мыслями и сосредоточиться! Теперь только я поняла, как следует, что во мне есть! А познать себя самое — большой шаг вперед. Но что же будет со мной потом? Одно я знаю — что непременно двинусь вперед! Все на свете постоянно идет вперед, к совершенству...»
Совершенно правильно. Не вечно же лежать и желтеть от времени исписанным листам бумаги. Что с ней сделали? Сожгли! Тогда в чем же смысл сказки? А вот послушайте:
«...Огонь охватил бумагу. Как она вспыхнула!
— Уф! — сказала она и в ту же минуту превратилась в столб пламени, которое взвилось в воздух высоко-высоко, лен никогда не мог поднять так высоко своих голубеньких цветочных головок, и пламя сияло таким ослепительным блеском, каким никогда не сиял белый холст. Написанные на бумаге буквы в одно мгновение зарделись, и все слова и мысли обратились в пламя!
— Теперь я взовьюсь прямо к солнцу! — сказало пламя, словно тысячами голосов зараз, и взвилось в трубу. А в воздухе запорхали крошечные незримые существа, легче, воздушнее пламени, из которого родились. Их было столько же, сколько когда-то было цветочков на льне. Когда пламя погасло, они еще раз проплясали по черной золе, оставляя на ней блестящие следы в виде золотых искорок... И дети запели над мертвою золой:
Оглянуться не успеешь,
Как уж песенке конец!
Но незримые крошечные существа говорили:
— Песенка никогда не кончается — вот что самое чудесно Мы знаем это, и потому мы счастливее всех!..»
* * *
Вам понравился лен-долгунец? Вы разве не удивлены его все мирной славой? Мне кажется, он не может вам не понравиться, этот баловень своей зеленой судьбы! И вам, конечно же, хочется знать — как его убирают (треплют), где и как волокно из стеблей получают.
Ну что ж, начнем тогда вторую главу. Начнем — с родословной российского льна, которая неотделима от истории российского земледелия. И эта история, поверьте, весьма увлекательна и романтична...
ГОЛУБАЯ ИСТОРИЯ
Лен — главнейшее из так называемых «промышленных растений». Уже этот термин указывает на то, что мы имеем здесь дело именно с торговым земледелием.
В. И. Ленин
...Когда положено начало льняной культуре в нашей нечерноземной полосе, установить невозможно.
Д. Н. Прянишников
Что взаправду было и что миром сложено —
не распознаешь...
В. И. Даль
«О, РУСЬ МОЯ!..» Вы, конечно, помните этот поэтически-патетический монолог Александра Блока — «На поле Куликовом»? Стихи начинаются неторопливым созерцанием природы:
«Река раскинулась. Течет, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва в степи грустят стога».
И сразу же, лебединым вскриком:
«О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь!» И словно вызов судьбе: «Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами степную даль. В степном дыму блеснет святое знамя...»
И будоражит душу этот яркий и яростный взрыв эмоций. Верю: широк, словно степь, и тягуч, полноводен, как река, наш исторический путь. Конскими гривами вытянулся он в неостановимой скачке веков — «летит, летит степная кобылица и мнет ковыль»! — и будничная романтика скифско-славянского бытия растворяется в беспокойном счастье вечного боя.
Красиво, сильно, неожиданно: «И вечный бой! Покой нам только снится...» Чистыми родниками памяти плещется в каждом из нас бескорыстное чувство родины, родной земли, идеализируя добрые дела пращуров, уводя нас в невообразимо далекие годы — в зеленую лесную и лесостепную, ковыльную юность нашего Отечества.
Помните, у И. С. Тургенева? «Туда, туда, в раздольные поля, где бархатом чернеется земля, где рожь, куда ни киньте вы глазами, струится тихо мягкими волнами... Там хорошо; там только — русский дома; и степь ему, как родина знакома...»
Вот так... «И куда ни посмотришь — все цветы полевые, все березы да зори, все Россия! Россия!» — так нежно грустил поэт уже совершенно другого поколения — А. И. Фатьянов. Впрочем, это все очень личное, сокровенное. В каждом из нас. Во все времена.
Помолчим немного. Прислушаемся к себе...
...И тогда память наша, обогащенная памятью предков, глубоко и кровно, тысячелетно-тысячелистно проросшая травой-муравой в родной почве в вековых бороздах пашни, — сумеет уловить неизбывную поэзию чувств.
...И тогда из славянской колыбели «Даждь божьих внуков», из сказочной страны берендеев — эхом веков отзовется, ветром времени прошелестит по травам, неугасимой зарей жизни затеплится и вспыхнет в нашем потрясенном сознании:
«О, светло светлая и красно украшенная земля Русская! И многими красотами удивлена, еси: озерами многими удивлена, еси, реками и кладезьми (источниками) местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными, садами... Всего, еси, исполнена земля Русская!..»
Сколько же вещих слов сказано о России с тех самых пор, как появились на нашей земле монахи-книжники, летописцы, Бояны — юные и седобородые «соловьи стараго времени». И слова заветные — славянской вязью книжной, народным говором из уст в уста! — разлетелись по неоглядным просторам и не смогли сдержать их тягучие версты пути, казавшиеся вечностью. Наоборот! «Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? — восхищался Россией Н. В. Гоголь.— Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?»
И в самом деле, какая самобытная, неиссякаемая повторимость, какая удивительная закономерность обратной связи: испокон веков творила Русь из своей светлой светлости поэтов, писателей, художников, философов — и они, самородками высвечиваясь в золотоносных жилах народного творчества, преданно и вдохновенно славили Русь!
* * *
А началось все — от сохи, от умения наших далеких предков возделывать землю. Вот и Лаврентьевская летопись сохранила для нас слова древнерусского книжника-мыслителя: «...Якоже бо се некто землю разореть, другый же насесть, ини же пожинають и ядять пищу бескудну, тако и сь: отец бо его Володимер (князь Владимир Святославич.— В. С.) землю взора и умягчи, рекше крещеньем просветив; сь же насея книжными словесы сердца верных людии, а мы пожинаем ученье приемлюще книжное». В такой вот исторической хронике и завязал неразъединимо монах-летописец — земледелие и просвещение.
Образованность, а вместе с нею и красивые опоэтизированные слова пришли к людям только после того, как они разобрались в диких формах пшеницы; научились отличать лен-долгунец от весьма похожих на него рыжика ярового, торицы, плевела или льняной смолевки; когда сумели отстроить посреди лесов деревянные дома-срубы и амбары...
Огневая подсечная система земледелия как бы высветила особенности родового строя славян, и даже ученые, как мне кажется, ищут изначальные следы славянской культуры — в первых бороздах пашни, осмысленно процарапанных русоголовым язычником на лесной поляне мотыгой из лосиного или оленьего рога.
Утверждение, конечно, не научное. И я далек от каких-либо дискуссий по этому поводу. Как говорится, «живо в песне все рисовано, живо — важно и чувствительно». Конечно же, я лично убежден: все началось от пашни, от первых трудовых высот, взятых славянами в практическом земледелии. А все остальное было уже потом — и образование древнерусского государства, и письменность... И поэтические слова нашлись на Руси в тот исторический — я бы даже сказал: эмоциональный! — момент, когда появилась настоятельная необходимость оценить и воспеть вдохновенные дела целого народа; когда этот народ — русы, росы, русские, россияне! — стал красиво строить, ткать красивые ткани и шить из них красивую одежду, творить красоту кистью и резцом. Одним словом, украшать свой быт, свою землю.
Таково мое личное понятие тех далеких времен — понятие в большей части интуитивное. Ведь сегодня можно только предполагать, что все началось от сохи. А одно предположение влечет за собой другое. Есть предположение — значит, есть и вопросы. Любознательность всегда нетерпелива:
Когда это все началось?
Откуда есть-пошла земля русская?
Как возникло на Руси земледелие?
Что известно о льноводстве?..
Я все-таки задаю эти вопросы, хотя заведомо знаю, что точных ответов получить на них нельзя. Начало биографии наших предков уходит в такую даль веков, которая начисто исключает категоричность в суждениях. Далекое прошлое Отечества, отчего края, его, так сказать, изначальные следы, по авторитетному мнению одного из крупнейших знатоков славянских археологических древностей Петра Николаевича Третьякова, не выходит за рамки гипотез, причем гипотез «недолговечных, постоянно вызывающих многочисленные сомнения».
Самые ранние летописи и другие письменные источники, в которых упоминаются русские (русы, росы), появились в начале IX века, а достоверно принадлежавшие славянам памятники древнее VI века археологами пока не найдены.
Ну что ж, на нет, как говорится, и суда нет. Беру читателей в сообщники: давайте дадим простор воображению и фантазии! Давайте попытаемся — конечно, в рамках исторической и научной достоверности! — представить себе те периоды, в которые на севере Восточной Европы (нашем нынешнем Нечерноземье) могли появиться сначала первые ростки льна, а потом и первые льноводы.
* * *
Здесь, я думаю, надо сделать небольшое отступление, потому как предугадываю вопросы-возражения наиболее рациональных читателей: а так ли важны для нас изначальные следы льноводства в Восточной Европе, если мы уже знаем (правда, тоже приблизительно) его историю в мировом масштабе? Зачем искать ненайденное и домысливать — недоказуемое?
Действительно, отсчет времени в данном случае вполне условен. Можно начать с древнерусских летописей, в которых упоминается о льне; можно с «льняной» реформы Петра I. А можно забраться в такие глубины Времени, что даже дух захватит. Мне лично по душе последнее. Объясню почему.
В первой главе, пытаясь как-то систематизировать высказывания ученых об истоках происхождения льна культурного, я привел, в частности, предположение К. А. Тимирязева о том, что «культура льна в Европе возникла независимо от культуры в Индии и Египте». Цитировал я — и просил запомнить! — небезынтересные мнения по этому поводу И. А. Сизова и Е. В. Вульфа. Повторю, в чем суть: раскопки археологов в северных широтах свидетельствуют, что миллионы лет назад здесь была растительность, «морфологи чески сходная» с современной растительностью южных широт. На этой основе и высказывалось предположение, что Полярная область в доледниковый период могла быть «первичным центром происхождения льна».
Разве эти домыслы, сторонниками которых были в свое время и такие знатоки исторической географии растений, как Геер, Дарвин, Вавилов, не будоражат воображение?! Разве не интересно охватить мысленным взором то, что могло быть? «Возьми то, что видишь, но не забывай и того, что слышишь: когда взойдет Солнце, разве усомнишься ты в свете Сатурна?» — глубокий смысл в этом философском принципе, сформулированном мудрецами. В свете сегодняшних солнечных дней нашей жизни — светом Сатурна видится далекое-далекое прошлое Земли и земледелец на ней. Но разве не волнуют нас такие вот «звездочки» на небосклоне Истории? Это мой первый довод. Эмоциональный.
А в качестве второго — менее оспоримого! — я заручился поддержкой русского писателя, историка Николая Михайловича Карамзина, автора не только известной всем «Бедной Лизы», но и восьми томов «Истории Государства Российского». Вот его слова:
«...Мало, что умный человек, окинув глазами памятники веков, скажет нам свои примечания: мы должны сами видеть действия и действующих (подчеркнуто мною. — В. С), тогда знаем Историю... Иноземцы могут пропустить скучное для них в нашей древней истории, но добрые россияне не обязаны ли иметь более терпения, следуя правилу государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному?» А Николай Константинович Рерих, чья подвижническая жизнь овеяна дымкой легенд, в данном вопросе вообще категоричен — «Только немногие невежды скажут: «Что нам до наших истлевших праотцев!» Наоборот, культурный человек знает, что, погружаясь в исследования выражения чувств, он научается той убедительности, которая близка всем векам и народам. Человек, изучающий водохранилища, прежде всего, заботится узнать об истоках. Так же точно желающий прикоснуться к душе народа должен искать истоки. Должен искать их не надменно и предубежденно, но со всею открытостью и радостью сердца».