Положи твое сердце у чтения! — советовали древние и добавляли при этом, что редко можно найти человека с проницательным взором, с открытыми очами, который не нуждался бы в раз мышлении.
Итак, поразмышляем.
Дадим простор воображению...
...ЭТО БЫЛО ВРЕМЯ геологического и биологического «средневековья» в жизни Земли — время позднего мезозоя. Уже появились первые птицы. Еще продолжалось 135-миллионнолетнее царствование динозавров... Но что-то случилось с темно-зеленым и, казалось бы, незыблемым миром нашей планеты. Вспышка ли «сверх новой» звезды, изменение ли активности Солнца, или мощь космического излучения тому причиной — трудно сказать... Только вот что поразительно: мрачный, однотонно-зеленый мир хвощей и папоротников внезапно — по геологическим меркам, конечно! — уступил место цветам и травам.
Мир стал многоцветен! И это «неожиданно быстрое, неудержимое распространение покрытосеменных (или цветковых.— В. С.) растений, совершенно беспримерное в истории растительности земли» — пожалуй, одна из самых удивительных загадок природы, которая не может не вызвать нашего обостренного интереса: как и почему это произошло?
Выше я закавычил слова профессора Михаила Ильича Голенкина, который в течение четверти века — с 1905 по 1930 год — возглавлял кафедру морфологии и систематики растений в Московском университете. В 1924 году он написал, а в марте 1927-го — доложил на заседании московского Общества испытателей природы свое «Исследование причин и условий завоевания земли покрытосеменными растениями в середине мелового периода». Свой интерес к цветастому обновлению планеты Михаил Ильич объяснил особым значением для всех нас этих ярко-зеленых «детей Солнца», настоящих «победителей в жизненной борьбе» с темно-зелеными «детьми туманов» — нецветковыми растениями.
Цитирую: «...вряд ли кто станет отрицать, что питание, хотя бы частичное, растительной пищей является врожденной потребностью человека и что удовлетворить эту потребность в полной мере могут только покрытосеменные, но не голосеменные и тем более папоротникообразные. Мы знаем теперь, что человек появился на земле после того, как она была завоевана покрытосеменными, и мы можем поэтому сказать, что он есть, так сказать, их порождение».
Вот так — порождение! — и не больше, и не меньше. Ну что ж, все логично: сначала должен был появиться источник питания, потом уже и потребитель. «Источник» появился с изумительной быстротой. И даже Чарлз Дарвин, как об этом свидетельствует его письмо к ботанику Д. Гукеру, весьма интересуясь покрытосеменными, болезненно переживал и никак не мог успокоиться, что ему не удалось разрешить «ужасную тайну» происхождения цветковых растений.
А кому удалось? М. И. Голенкин, в отличие от предшествующих исследователей выдвинув на первый план изучение вегетативных органов покрытосеменных, их способности благоденствовать в ярких, неослабленных лучах солнца, чего лишены тенелюбивые папоротники, в конце концов склонился «к признанию главной роли в деле расцвета и победоносного наступления покрытосеменных за какой-то внеземной, следовательно, космогонической причиной».
Что это за причина, Михаил Ильич, при своем широком образовании и эрудиции во всех областях естествознания, сказать не мог. Но давайте проследим за его предположительными размышлениями:
«...Возможно, что до среднего мела была гораздо более сильная облачность, как это представляют себе некоторые палеонтологи; тогда наступило такое изменение в атмосфере, что облака исчезли.
Но возможно, что сама атмосфера, например в верхних слоях, была менее тепло- и светопрозрачна, а потом по каким-то причинам очистилась. И то, и другое способствовало увеличению яркости солнечного света, а затем и последовавшим дополнительным явлениям. За изменение климата в указанном направлении, то есть от меньшей светлости и, вероятно, большей влажности — к большей светлости и меньшей влажности, говорит нам совершенно определенно сравнение строения вегетативных органов и экологических особенностей двух господствовавших на земле до и после катастрофы типов растительности».
Переварив изрядную порцию научной информации, мы пришли к тому, с чего начали, но утверждаем теперь уже с большим основанием: что-то случилось из ряда вон выходящее с нашей старушкой планетой...
Солнце было неторопливым художником. Зато — со вкусом. Миллионы лет «выписывало» оно натюрморт: земля в цвету. А на земле возникали большие горные цепи, образовывались глубокие провалы на дне океанов и «салютовали» вулканы высокими пылевыми облаками...
Но не будем касаться увлекательных научных теорий об изменениях поверхности Земли и климата на ней, о возникновении знаменитого кладбища мезозойских ящеров, о колоссальной эволюции животного мира в период между двумя геологическими эрами — мезозоем и кайнозоем, хотя все эти теории прямо или косвенно, а касаются и массового распространения — на всех материках! — цветковых растений.
Скажем коротко: мир, подсвеченный солнечными лучами, в конце концов вспыхнул, засветился удивительными соцветиями. Цветущие деревья и кустарники, цветущие растения, родившись «детьми Солнца», стали «глазами Земли».
Их отличительная особенность: наличие плода, развивающегося в основном из завязи цветка. Процессы цветения, оплодотворения, образования плодов и семян — сложные и многообразные явления. С одной стороны, они связаны с генетическими закономерностями, с другой — с ветром, насекомыми, птицами и даже не которыми млекопитающими, которых становилось все больше и больше. Самоопыление не могло, конечно, идти ни в какое сравнение с перекрестным опылением — этим широким обменом генетическим материалом. Произошла, по словам ученых, «величайшая смена флор из числа бывших в истории земли: в конце нижнего мела мезозойская флора голосеменных большею частью вымирает и начинается новое время для растительного мира...».
И НА КАКОМ-ТО очередном витке Земли вокруг Солнца, в районе нынешнего Пскова или Калинина, Вологды, Ярославля, а может быть, и много севернее (вспомним одну из сенсаций прошлого века: в стылой Гренландии нашли остатки древнейших цветковых растений!) появилось травянистое растение или кустарник из будущего семейства льновых. Миллионы лет «колдовала» Природа над семенами, образовав свыше двухсот (!) видов-этюдов этого семейства. И, наконец, голубизна северного неба, в самый его теплый, доледниковый период, отразилась в тонких, нежных лепестках ресницах цветка.
Есть этому и научное подтверждение. Ученые (в частности, Н. И. Вавилов) подметили вот какую закономерность. Оказывается, «сосредоточие на севере культуры льна-долгунца, возделываемого на волокно, а к югу льна-кудряша и льна промежуточного, возделываемого на семена, просто объясняется действием естественного отбора, отобравшего к северу с его коротким вегетационным периодом скороспелые льны, а следовательно, и длинностебельные, специально пригодные для получения из них большого количества ровного, длинного волокна. На юге, естественно, сосредоточились расы, могущие использовать более продолжительный вегетационный период, а следовательно, более многостебельные, низкорослые, с большим числом коробочек, более продуктивные по выходу семян».
У Полярного круга, в северном разливе дремучих трав семейство льновых выделяло из своей среды растения с «сильными характерами», которые становились во главе видов. Естественный отбор шел под влиянием неподвластных нашему пониманию законов шести эпох кайнозоя (новой жизни), вплоть до позднего этапа четвертичного периода, когда первый настоящий человек — Homo erectus! — начал массовую охоту на слонов в Северной Европе. А потом...
* * *
Потом — примерно 200 тысяч лет назад — началось похолодание. Что это было? Еще одно недоразумение в жизни Земли с первопричиной космического характера? Возможно.
Что может вызвать внезапное наступление холода? — задумался канадский ученый Дейл Расселл. И родилась гипотеза — о «сверх новой» звезде, которая взорвалась в относительной близости от Солнечной системы — на расстоянии менее 100 световых лет.
Если бы такое произошло, то, как предполагает Д. Расселл, свойство земной атмосферы удерживать тепло было бы нарушено и всесокрушающие ураганы выбросили бы нижние слои воздуха — теплые и влажные — высоко над планетой. Там вода замерзла бы, ледяной облачностью загородив землю от солнечных лучей... А может, так все и было? Может, вспыхнула «сверхновая» — и скрылось за облаками
Солнце?
И в один прекрасный день племя охотников — первое подобие неандертальцев,— повинуясь инстинкту, вслед за стадами травоядных животных, начало свое долгое бегство от наступающих холодов. И старейшины племени — а может, просто сильнейшие? — не знали, куда вести своих соплеменников, одержимых животным страхом; не умели объяснить, почему ветер морозит тело, а с неба холодным птичьим пухом падает снег.
...Снег все падал и падал. Снег год за годом уплотнялся в лед — километровой... двухкилометровой толщины! — скрывая под собой целые горные хребты. И тяжесть этого ледяного снега была так велика, что прогибалась земная кора.
...Шел снег. И под давлением все нарастающих снежных пластов, их жуткого веса прессованные льды густой белой замазкой начали ползти с горных хребтов и просто с возвышенных мест, и медленно растекаться по лику Земли, сдирая, словно наждачной бумагой, почву вместе с росшими на ней цветами, деревьями, травами, обнажая ее до коренных пород.
...Шел снег. Двигались льды. Воцарялось белое безмолвие... И воцарилось — на 75 тысяч лет! — покрыв ледниками более 30 процентов всей земной суши. Это великое оледенение, известное под названием рисского, оказалось одной из самых тяжелых климатических травм, какие только довелось перенести Земле за пять миллиардов лет ее истории.
Все смешалось, перепуталось в природе нашей планеты. И даже у самого Средиземного моря первобытные люди, выходя из пещер на охоту, испытывали удары ледяных ветров, несущих с собой песок и колючую пыль.
А теперь представьте, что могли испытать люди, животные, растения на территории, к примеру, нынешнего Подмосковья?!
На протяжении 75 тысяч лет рисского оледенения, а потом и в периоды других похолоданий, обитателям северных широт приходилось преодолевать трудности, неведомые раннему человеку разум ному, который был избалован субтропиками Севера. Если бы дикий охотник, живший, скажем, на теплом Кольском полуострове 250 тысяч лет назад, вдруг очутился (спустя 200 тысяч лет) на неандертальской стоянке в скованной льдом Европе времен нового — вюрмского! — оледенения, он увидел бы людей, отлично живущих в условиях, в которых он не продержался бы и нескольких дней. Ученые предполагают, что именно трудности «ледового бытия» в конце концов «оказали стимулирующее воздействие на развитие человеческого интеллекта».
Рисское оледенение из «человека прямоходящего» воспитало неандертальца, а вюрмское — усовершенствовало его до «кроманьонского человека». Такова, видимо, была логика жизни.
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло...
Вспоминая об этом «мерзлом» периоде в истории Земли, хочу заострить внимание вот на каких вопросах.
Если бы не было великих оледенений, могло ли земледелие возникнуть на севере Европы на 50 — 70 тысяч лет раньше того срока, в какой оно возникло на оскальпированной ледниками земле Нечерноземья? Если бы не льды, то возможно ли было по явление града Китежа раньше египетских пирамид?
...23 тысячи лет пролежал скелет кроманьонца в одном из захоронений, найденных на Сунгире, в 200 километрах к востоку от Москвы. Ученые определили, что «покойника похоронили торжественно, в одежде, расшитой бусами, с браслетами и головным обручем из резного бивня мамонта и зубов песца». Похоронили — «в месте, по-видимому, специально отведенном для погребений, из чего следует, что сунгирские охотники-собиратели хотя бы часть года жили оседло и у них поэтому выработались сложные обрядовые церемонии».
Спрашивается: если бы снега и льды не стерли — на десятки тысяч лет! — с лица земли зеленое буйство цветов и трав, может быть, и применили бы подмосковные кроманьонцы волокна льна в своих ритуальных обрядах?!
Как вы уже догадались, и на эти вопросы невозможно ответить с точной определенностью.
И все же...
Растение — мы знаем его под названием лен — росло и цвело на территории Нечерноземья задолго до великих оледенений! Этот вывод, конечно же, тешит наше самолюбие, дорогие читатели. И опровергнуть его, по-моему, ничем нельзя. Значит, быть по сему!
И еще.
Нет у нас оснований сомневаться и в том, что неизвестные нам племена — сначала неандертальцев, потом кроманьонцев,— некогда населявшие север Восточной Европы, генетически связаны с Русью! Меня лично убедил в этом академик Б. Д. Греков, автор двухтомного исследования «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVIII века».
* * *
Таковы предполагаемые мной итоги древнейшего периода в исторической биографии нашего нечерноземного льна-долгунца.
Запомним: десятки миллионов витков вокруг Солнца надо было сделать Земле, чтобы Природа — в образе ее феноменов Света, Воздуха, Воды и Почвы — завершила один из самых удачных своих «цветковых этюдов»: расписала сочными красками, сформировала ботанически этот зеленый, стройный молодец-долгунец с голубыми глазами, названный потом праотцами-земледельцами: лен.
И вот вам еще одна загадка: откуда взялось это название? Почему — лен?
Может быть, название родилось от ощущения? После грубых шкур, надетых на голое тело, даже мешковина из растительных волокон показалась древним охотникам и пахарям — обволакивающей фигуру, льнущей к телу.
А как можно еще назвать длинное и тонкостебельное растение, из которого получается столько нитей, пряжи, тканей?
Льнянка...
Льнун...
А потом уже совсем коротко:
Лен!
Я не знаю, как впервые назвали лен древние индусы, египтяне или китайцы. Да это и неважно. Ведь я пытаюсь осмыслить его название только по-русски, с точки зрения словообразования и сочетаемости слов русского языка. И хочется верить, что в древнейшем обиходе славян были — и «льнянка», и «льнун»... Ведь сочетаемость слов в нашем языке — богатейшая.
Возьмем хотя бы такой пример. Говорят, что древнегреческое женское имя, которое произносилось с придыхательным «X» вначале — Хэленэ («солнечная», «светлая»), стало древнерусским Елена, а в народном варианте — Олёна или Алёна. И вот эти народные имена, мне кажется, словно сотканы из льна. Они и в приметах взаимозависимы: «Семь дев сеют лен... Сеян лен у семи Олен... Льны Олене, огурцы Константину... Олены длинные льны... Олены — ранние льны и поздние овсы...»
Ну и какой же здесь следует вывод? А никакого! Наверное, все это нелогично и ненаучно, но мне бы хотелось таким вот образом замкнуть (может быть, случайно, а может, и не случайно образовавшийся) словесный четырехугольник: льнянка — льнун — лен — олена!
И еще хотелось бы вспомнить известное выражение Н. В. Гоголя, которое, как мне кажется, будет здесь кстати: «Произнесенное метко, все равно что писанное, не вырубливается топором. А уж куды бывает метко все то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а все сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку...»
Русские пословицы: Лен — доходная культура, это деньги и натура... Сколько в поле ни родится, все в доме пригодится... У льна долгунца два лица: семя на племя, а нить на ткань... Кто посеет лен — пожнет золото... Чем ленок дольше, тем доход больше... Мни лен доле, волокна буде боле... Если лен хорош, хвалить надо руки... Не земля родит лен, а мочило (яма, где мочат лен)... Будет лен, так будешь и силен... Лен вымотает — лен и озолотит... Не от росы урожай, а от поту... Лен не косят, не жнут, а рвут... Лен не родится — и мочало пригодится... Лежи, моя куделя, хоть целую неделю... Не учи безделью, учи рукоделью... Колхозный лен трудом силен...
Поговорки: Пашем да сеем, хвастать не умеем, а урожай соберем... Удастся лен — так шелк, а не удастся — зубами щелк... Пиво пить да плясать — не лен чесать... Гребень — не отец, не мать, а рубаху даст... Лен для льноводов — золото: с ним и старые дышат молодо... Не домнешь мялкой, так вспомянешь за прялкой... Всяк Еремей про себя разумей: когда сеять, когда жать, когда в скирды метать... Что нам в пряже? Пойдем да ляжем; придет весна, поставит кросна (холсты), а прилетят кукушки, принесут мотушки... Наши пряли, а ваши спали... Про нашу пряжу плохо не скажут, а у ленивой пряхи и про себя нет рубахи... Не хвастай, Настя: немного напряла, да и то потеряла...
Загадки: Маленький, сухонький, весь мир одевает... Сам наг, а рубашка в пазушке... Топили, колотили, мяли, трепали, рвали, крутили, ткали — и на стол постлали... Били меня, колотили, во все чины производили... Голову едят, тело бросают, а кожу носят... Шел я в осень, нашел я восемь, мясо бросил, шкурку износил, а голову съел... Верчусь, верчусь — не потею, только более толстею... Пять пятеренек зарод подъедали, да пять пятеренек труху подбирали...
Народные приметы: Светлый и ясный февраль предвещает хороший урожай льна... Длинные капельники (ледяные сосульки) — долгий лен... Если во время сева льна по небу тянутся длинные полосы дождевых туч, то лен уродится чистый, с красивым волокном и будет тяжел... Лен надо сеять, когда на кустах цветут последние цветы... Лен хорошо сеять в теплую погоду после полудня и заборонить до вечера — тогда не будет сорных трав... Когда лен посеян, в поле надо воткнуть зеленую ивовую ветку с ободранной корой — тогда лен уродится длинный и будет хорошо распадаться... Если во время теребления льна запищат полевые мыши, то лен будет дорог... При мочке льна первый воз надо положить в воду в полдень, тогда лен будет хорошо мокнуть... Овсы и льны в августе смотри...
* * *
Смею вас заверить, дорогие читатели, что подобных пословиц, по говорок, загадок о льне и народных примет по его возделыванию накопилось в общей сложности столько на Руси, что и не пересказать.
Не одну и не две тысячи раз должен был зацвести на российских полях лен-долгунец, чтобы случайности в земледелии обернулись закономерностями. Пахари не одного десятка поколений должны были возделывать лен, чтобы все погоды и непогоды, все обычные и необычные явления в растительном и животном мире — запомнились, совпали, подтвердились урожаем или неурожаем и стали бы приметами, на которые неизменно ориентировались земледельцы, начиная или заканчивая полевые работы.
«О СВЕТЛО СВЕТЛАЯ и красно украшенная земля Русская! И многими красотами удивлена, еси...» Удивлена — удивляя! И во всем этом неоглядном и неохватном многообразии чудес земной жизни — удивительно мне: как же много на твоей льняной нити, Россия, исторических узелков!
Но прежде чем «развязать» эти узелки — хочу еще раз сказать о своем отношении к историческим фактам.
Выйдем для этого снова в поле, в июньскую теплынь... Мы покинули посевы льна-долгунца — помните? — в ту ответственную для него пору, когда он, благополучно миновав три фазы роста — всходов, «елочки» и бутонизации,— заголубел в четвертой фазе цветения.
Выйдя в поле, мы увидим цветущий лен. Кое-где он уже начал желтеть, вступая в фазу созревания... Перед нами — лен! Что же мы испытываем, глядя на него?
Мы можем сказать: красота-то какая! Мы можем оценить — хорошо или плохо он растет. Можем прикинуть — каков будет урожай и по-деловому подсчитать примерный доход. Вот и все! И это сиюминутное восприятие льняного поля — деловое или эмоциональное — отложится в нашей памяти всего лишь плоскопечатной фотографией. Не больше.
Почему так? Да потому, что без исторической основы, исторической памяти мы с вами будем походить на младенцев, которые, взяв в руки красивую фотографию цветущего льняного поля, начинают старательно вертеть ее в руках, переворачивать и удивляться: почему на оборотной стороне ничего нет?
А на оборотной стороне, если продолжить этот образ, и должна быть та историческая основа, на которой, как на многослойном земном постаменте, льноводство предстает перед нами в полном объеме, а не в одной только технологической плоскости. Каждое дело на земле имеет свою историческую оправданность и значимость. Благодаря историческим фактам, нашей памяти о них становится возможным накопление опыта, его сохранение и использование.
Лен цвел и продолжает цвести в одной и той же фазе, одним и тем же цветом. И во все времена видели люди на поле — зеленую, раннюю желтую, желтую и полную его спелость. Во все времена лен теребили и теребят, очесывают семенные коробочки, расстилают льносолому и вылеживают ее до тресты, собирают тресту в снопики и т. д. Виды работ — все те же, что и сто, и тысячу лет назад. А менялись вокруг льняного поля только люди, их жизнь и быт, их орудия труда и средства производства.
Сегодня наши лучшие хозяйства уже возделывают лен-долгунец по промышленной технологии. Суть ее, как подчеркивается в рекомендациях сотрудников Всесоюзного научно-исследовательского института льна, «состоит в укрупнении севооборотов и концентрации посевов льна по структурным подразделениям хозяйства; размещении льна по хорошо удобренным, в основном зерновым предшественникам; качественной обработке почвы и выращивании чистого от сорняков, выровненного неполегающего стеблестоя; организации уборочных работ механизированным способом уборочно- транспортными комплексами при рациональной структуре реализации льносырья». В арсенале у льноводов — тракторы и автомашины различных марок, сеялки, льнокомбайны, оборачиватели, подборщики, сушильные пункты, минеральные удобрения, гербициды, опрыскиватели и еще великое множество наименований различной сельскохозяйственной техники и инвентаря.
Сколько лет этой прогрессивной технологии, применяемой уже в 160 льноводческих хозяйствах Калининской, Костромской, Смоленской, Кировской областей и Марийской автономной республики?
5... 50... 500... 5000 лет?..
Соседство этих цифр — вполне правомочно. Ведь история льноводства — это не что иное, как постоянное совершенствование технологии возделывания льна-долгунца: от примитивной до промышленной.
Верно подмечено: в душе каждого из нас живет История. И дела наши - одушевлены исторически! «В Советской стране, строящей социализм, социалистическое земледелие, - писал Н. И. Вавилов, - проблемы происхождения… культурных растений и домашних животных нас интересуют главный образом с динамической стороны. Зная прошлое, владея элементами, из которых развивалась земледельческая культура… мы хотим в кратчайшее время научиться управлять историческим процессом, хотим научиться изменять культурное растение и животное в соответствии с запросами сегодняшнего дня... В конструкции первобытных сельскохозяйственных орудий мы ищем полезных указаний для выработки современного типа орудий».
Если вы, уважаемые читатели согласно с такой трактовкой вопроса, то, думаю, не будет возражений, если я предложу вам сейчас «развязать» хотя бы несколько исторических узелков на льняной нити России.
* * *
Есть большой соблазн обозначить еще одну точку отсчета изначальных следов льноводства на Руси, в нашем нынешнем Нечерноземье. Эта «точка» будет для нас диаметром в два-три тысячелетия. Не меньше. Потому что сроки, о которых пойдет речь, связаны с возникновением реки Волги – одной из самых молодых рек Восточной Европы, современное русло которой окончательно сформировалось лишь в конце вюрмскаго времени.
Научная гипотеза:
«Верхняя Волга возникла при отступлении ледника, в результате стока вод, скопившихся в обширных западинах, окруженных моренными образованиями. Пробив себе путь в моренных грядах, Волга увлекла воды на юго-восток к бассейну реки Камы и этим самым положила начало созданию современного ландшафта, совершенно непохожего на доледниковый…»
Вывод:
«В области Верхнего Поволжья люди смогли поселиться несомненно лишь в эпоху, следующую за формированием современного ландшафта».
Тем, кто более подробно захочет узнать об этих истоках новой жизни, рекомендую обширный труд П. Н. Третьякова — «К истории племен Верхнего Поволжья в первом тысячелетии н. э.», изданный Академией наук СССР. Меня же в данном случае интересует сам факт рождения Волги и ее притоков. Ведь по мере отступления ледника и формирования «современного ландшафта» начиналось возвращение льна: обратное продвижение его из южных широт все дальше и дальше на север. И племена — праславяне! — расселяясь по берегам великой реки, уже не растили дикий лен и не занимались его окультуриванием. Лен — и это очень важно нам понять! — вернулся на север, на так называемые темноцветные подзолистые супеси, подстилаемые карбонатным суглинком, уже в ином качестве: окультуренным!
Особо надо сказать о людях, представлявших собой, по утверждению древних историков, «совокупность бесчисленных племен», о наших праславянах, начавших эру скотоводства и земледелия, а затем — льноводства и льноткачества на севере Восточной Европы.
Если верить византийскому писателю-историку Прокопию Кесарийскому, историку древних готов Иордану, «отцу истории» Геродоту или вестнику древней истории «стратегикону», то впечатление о первых земледельцах и льноводах остается вполне благоприятное.
Какими они были? «Очень высокого роста и огромной силы, цвет кожи и волос имели белый или золотистый...» Назывались — «чудью белоглазой». Отличались выносливостью: «легко переносили жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище»... Считались весьма опытными в переправе через реки, «превосходя в этом отношении всех людей».
Где и как жили? Они селились «в лесах, у неудобопроходимых рек, болот и озер»... Строили «жалкие хижины». Образ жизни «вели грубый, без всяких удобств». Еще одно интересное наблюдение очевидца: «эти племена... не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье и не счастье в жизни считается делом общим», а скромность их женщин «превышает всякую человеческую природу».
Итак, на рубеже второго и первого тысячелетия до н. э. племена, населявшие болотистые низменности Верхнего Поволжья, анализирует П. Н. Третьяков, покинули свои насиженные места и в поисках областей, отвечающих запросам их новой экономики, заняли обширные пространства по берегам Волги и ее притоков. Если обратиться к изучению ландшафта, окружавшего новые поселки, то станет ясным, что они располагались на местах сухих, высоких и пригодных для земледелия, но одновременно с этим имеющих в ближайшем соседстве участки пойменных лугов, которые были необходимы для скотоводства. «Совершенно ясно, что выбор для поселения глухих пространств водораздела, часто лишенных рек, пригодных для передвижения, был продиктован теми же обстоятельствами, которые вызывали необходимость укреплять поселения; другими словами, население старалось спрятать свои поселки, сделать доступ к ним более затруднительным».
Но именно эти люди, несмотря на свой примитивный и не прихотливый быт, уже хорошо знали, как обрабатывать землю, что сеять и примерно в какие сроки. Надо было только расчистить в лесу поляну — подрубить, подсечь деревья и кустарники, чтобы потом, когда они засохнут, спалить их. И вот уже родилось название первого месяца древнейшего языческого земледельческого календаря — сечень! — сечь, подсекать деревья... В следующем месяце эти деревья начинали сохнуть на корню. И он стал — сухой! Третий месяц — березозол! — получил свое название после того, как спалили сухие деревья и березы превратились в золу... Дальше было время зеленых всходов, травы — и четвертый месяц назвали травень!
Вот так в подсечно-огневом земледелии утверждался один из первых календарей времен неолита. Любопытен земледельческий календарь еще одного «волжского племени» — чувашей. Названия месяцев в переводе на русский язык означают: месяц пара, месяц унавоживания, месяц сенокоса, месяц серпа, месяц сбора льна и т. д.
А как возделывался в то время лен? Оказывается, посевы на паловых участках («гарях») производились ранней весной, едва только сходил снег и подсека была выжжена. Семена льна бросали в еще не остывший зольный слой, не взрыхляя почву. И это были, если можно так сказать, «оптимальные сроки», сеять позже никто не хотел: ведь, остывая со временем, пепельный покров «гари» как бы лишался сил — он выщелачивался под дождями или разносился ветром на все четыре стороны. Так что сеяли лен — в теплую золу. А после сева проводили «боронование»: молодую елку или сосну, не обрубая ветви и хвойные лапы, таскали по полю, как большую метлу, для «заволачивания» семян. Таскали всей семьей — от мала до велика, с особой надеждой на скорый урожай.
То, что лен был желанным растением в жилищах древних земледельцев, почти достоверно подтверждено археологами:
«В шести жилищах поселка на реке Сонохте (Ярославская область. — В. С.) обитало не более 40—50 человек обоего пола, взрослых и детей. Это была относительно небольшая община родственников, коллективно ведшая свое несложное, но многостороннее хозяйство...» Здесь и было обнаружено прямоугольное (длина 5,8 и ширина 6 метров) прядильно-ткацкое помещение. Крыша — на вкопанных в землю столбах, стенки — из плетня, осыпанного снаружи землей. «В середине помещения в землю было вкопано несколько столбов, служивших, вероятно, подставками прясел или станов. В пределах этого помещения и прилегающей к ним части поселения была найдена половина всех обнаруженных при раскопках прясел от веретен».
При археологических раскопках древнерусских курганов и селищ — на значительной территории, ныне относящейся к льноводным Ярославской, Калининской, Вологодской, Псковской, Смоленской и Новгородской областям — обнаружены следы возделывания льна: кожура его семян, остатки льняных нитей, тканей, пряжи, квадратные (2x2 сантиметра) пластинки с четырьмя отверстиями по углам, костяные крючки, глиняные и шиферные напрясла... Специальные орудия для земледелия и ткацкого дела найдены в большом количестве практически во всех доисторических жилищах...
Именно с этих лесных городищ — единственных свидетелей жизни и быта праславян — и потянулась льняная нить через годы, века, эпохи. Смотать ее — ого-го, какой клубок получится! Собственно, нить-то уже смотана. Временем. И узелками связана-скреплена, от одного события к другому. Для памяти.
СВЕДЕНИЯ О ЛЬНЕ как о предмете полеводства в Древней Руси, конечно же, очень скудны. Хотя распространен он был практически повсеместно. Во всяком случае, в X—XIII веках граница возделывания его уже дошла примерно до 60-го градуса северной широты. Это значительно севернее Пскова, Новгорода и даже Вологды.
Известно доподлинно: с поля лен тянули, таскали, теребили, а, выбрав, складывали его в копны, свозили на гумна и перед выколачиванием просушивали в овинах. Лен обрабатывали — получали пряжу и ткали полотна. И когда домашнее ткачество приняло массовый размах, когда в каждом селе, каждом доме «пряли волокно льна, ткали кросна, а холсты белили»,— именно тогда Русь надела на себя белую льняную рубаху.
Это был уже серьезный шаг к общенациональной культуре. Посветлела Русь. Лен получил всеобщее признание, стал необходимостью. И вот уже изделиям из него потребовалась, так сказать, «охранная грамота». В Уставе великого князя Ярослава, сына Владимирова, о церковных судах — этом своеобразном кодексе семейного и брачного права Древнерусского государства — так и записано: «Аще моужь иметь красти конопле или ленъ и всякое жито, или жена, митрополитоу г (три.— В. С.) гривне». Такой же штраф предписывался, «аще моужь крадеть белый порты, и полотна, и портища...»
Строго взыскивалось в те давние годы за воровство льна. И это еще раз подчеркивает его всевозрастающую популярность. Три гривны — это примерно килограмм золота. А если учесть, что при Ярославе бельи, куньи, собольи меха все еще нередко заменяли деньги, то вместо трех гривен надо было отдать митрополиту не менее 70 кун — куниц!
* * *
Удивительное чувство испытываешь, листая страницы Истории льноводства и льноткачества на Руси, перелистывая Время, спрессованное в пожелтевших листах сто- и двухсотлетней давности книжек, названия которых говорят сами за себя:
«История Российская с самых древнейших времен, Татищева» (издания 1768, 1773, 1774, 1784 гг.); «Известия Византийских Историков, объясняющих российскую историю древних времен и переселения народов, Штриттера» (1774 г.); «Российская летопись по Никоновскому списку, изданная под смотрением Императорской Академии наук» (1789 г.); «История Государства Российского, Карамзина» (1819 г.); «Полное собрание русских летописей, из данное Археографическою комиссией)» (1841 — 1863 гг.); «Исследование о состоянии льняной промышленности в России» (1847 г.); «Промышленность Древней Руси» (1866 г.); «Льноводство в Древней Руси» (1874 г.) и т. д.
Листаю эти старые и ветхие от времени книги... И сквозь пыль веков — сквозь войны и междоусобицы, пожары и разорения, голод и болезни лапотной Руси, задавленной феодально-крепостническим гнетом, — отчетливо видится мне неистребимая жизнерадостность народа, его самобытное мастерство. И становится как-то очень не обыкновенно и волнующе на душе, и хочется сказать словами Ярослава Смелякова, почувствовать себя, «как словно я мальчонка в шубке и за тебя, родная Русь, как бы за бабушкину юбку, спеша и падая держусь»... Да, я кажусь себе мальчонкой рядом с тысячелетней взрослостью России. Но чем больше я узнаю прошлое своего народа, а значит, и свое прошлое, тем сильнее и крепче, увереннее чувствую себя на земле.
Листаю страницы Истории...
* * *
...В одну из наших древнейших летописей занесено интересное предание о том, как князь Олег возвращался из похода на Царьград и как льняные паруса славян оказались прочнее греческих шелковых (пре паволочиты). И сказали тогда славяне: «Руси не даны пре паволочиты, имемся своим тълстинам (холстинам)».
...Записали летописцы и военную хитрость Ярослава, его обращение к новгородцам: «Знаменайтеся, повивайте собе убрусы голову, что можно было во время ночи различать своих от врагов». Этот случай интересен не столько заказом Ярослава, сколько тем, что в Новгороде нашлось так много белого льняного полотна для «убрусов» — платков.
...Рассказ о монахах, которые изготавливали из семян льна церковное масло для лампад, а также пряли и ткали лен, «платна делая», можно прочитать в «Житии Феодосия Печерского». А в другом «житии» — о Февронии Муромской — повествуется, как жила она в селе Ласкове под Рязанью и занималась приготовлением холстины: «юноша вниде в храмину и узре видение чудно,— се дяше бо едина девица и ткаше кросна, пред нею же заец скача».
...В грамоте (1150 г.), данной смоленским князем Ростиславом Мстиславичем епископу Мануилу, означено брать подать в Торопце — рыболовными снастями. И между прочим, в числе урока (подати) упоминается «полавочникъ (половик или полотнище, холст, ковер, для покрытия лавок. — В. И. Даль), две скатерти, три убрусы». Конечно же, и полавочники, и убрусы не были простыми кусками льняного полотна, а, видимо, обшивались кружевом. Слово кружево — «кружава» — встречается в летописях.
...А нераспаханной земли было — хоть отбавляй! Подсечное земледелие — переросло в пашенное. Мотыгу заменило рало, рало — плуг. Основой хозяйствования на земле становилась крепкая семья — крестьянский двор. Обрастали полями монастыри. А землю мерили «на глазок» — мол, все то нашим считать, «куда серп, топор и коса ходили». Рязанский великий князь Иван Федорович, жалуя Солодчинскому монастырю под Рязанью землю Федоровского села, давал подробное описание межей вокруг пожалованной земли: граница тянется от «Микулинской дороги» к соседним деревням «по великий дуб», и от великого дуба по конец дубняка, «до дубравы», дальше к «Овечьей поляне», к верховьям «Гаянова колодца» (родника) и т. д. Грамоты «великих князей» на землю, с указанием межей сохранились до нашего времени в большом количестве. Они показательны в одном: приметы «на виду» были авторитетнее «официальных» мер длины.
* * *
Подобные истории — светские, военные, монастырские, в которых упоминаются или сам лен, или изделия из него, можно встретить в самых различных рукописях, грамотах, церковных книгах и других документах, датированных вплоть до XVII века. Чем они интересны? А вот послушайте слова летописца о том, что монах Исакий, презрев суету мирскую, «надевал на власяницу свиту вотоляну». Нас ведь волнует здесь не монах и не его отношение к миру. Мы вслушиваемся в древнюю мелодию слов и образов, стоящих за ними. Власяница — грубая одежда из волос какого-нибудь животного, которую нередко носили монахи и юродивые в качестве вериг на голом теле... Вотоляна, вотола — это тоже грубая толстая ткань, но уже из льна. Ею покрывали возы, из нее шили мешки. Вотолитъ — значит, плохо, толсто прясть. Вотола — плохая пряха... Вы посмотрите, сколько образов той, давней жизни сразу же встает перед глазами после этих, уже давно забытых на Руси слов! А вот вам и добавление к ним. Митрополит Киприан, оказывается, писал в те годы псковичам: «А мужи бы к святому причастию в вотолах не приходили, но снимая вотолы». Значит, в грубой льняной вотоле ходили не только фанатичные «служители церкви» — добро вольно. Но и простые мужики-смерды — вынужденно! Таким вот бытовым, социальным срезом и интересны «льняные» летописи. И еще уточню: огромные пространства, занятые восточными славянами и выросшим, как подчеркивают ученые, на их этнической базе народом русским, заставляют непременно вслушиваться, всматриваться в особенности исторического развития Руси, которые сказываются и в языке, и в обычаях, и в экономике, и в самых раз личных оттенках-символах общественных отношений.
Народная символика. Она родилась на заре, ранним и древним-древним для нас утром, когда наши предки жили той простой и непосредственной — до примитивности — жизнью, какая была определена матерью-природой. Они любили природу и боялись ее с детским простодушием. С напряженным вниманием следили они за ее «знамениями», от которых всецело зависели морально и которыми определялись все их житейские нужды. Именно в Природе — в ее образе! — находили они живое существо, всегда готовое отозваться и на скорбь, и на молитву, и на веселье. Сами не сознавая того, они были поэтами Земли: жадно вглядывались в картины обновляющегося весною мира, с душевным трепетом ожидали восхода солнца и долго засматривались на высветленные краски утренней и вечерней зари... на небо, покрытое грозовыми тучами... на девственные леса... на поля, красующиеся цветами и зеленью...
На древнем поэтическом языке травы, цветы, кустарники и деревья назывались волосами земли. Признавая землю за существо живое, самодействующее (она родит из своей материнской утробы, пьет дождевую воду, судорожно дрожит при землетрясениях, засыпает зимою и пробуждается с возвратом весны), первые язычники России сравнивали широкие пространства суши с исполинским телом, в твердых скалах и камнях видели ее кости, в водах — кровь, в древесных корнях — жилы и, наконец, в травах и растениях — волоса!.. И родилась символика: тело человеческое взято от земли и в нее же обращается по смерти, кости — от камня, кровь — от морской воды, пот — от росы, жилы — от корней, волоса — от травы...
Солнце — «око дня». Поэты земледельческого труда солнце, луну и звезды называют «глазами неба». В наших старинных рукописях: «...яко на небеси светила солнце и луна, гром, ветр, сице и в человеке во главе очи, и глас, и дыхание, и мгновение ока, яко молния». Восход солнца— «прозор божий». А в росе древний человек видел «слезы благодати», роняемые богиней Зарею. Когда орел состарится и потеряет зрение, он «возлетает превыше облаков — к самому солнцу и тем самым исцеляет слепоту». «Господи Боже, благослови (принять) от синя моря — силу, от сырой земли — резвоты, от частых звезд — зрения, от буйна ветра — храбрости»...
Лучи солнечные, в которых фантазия «Даждьбожьих внуков» видела роскошные волоса, уподоблялись ими же и золотым нитям. Оба эти понятия — и волоса, и нити — язык древних славян обозначал тождественными названиями. Сравните: кудель (кужель, куделя) — моток льна, приготовленный для пряжи, и кудеря — кудря, кудло — длинная шерсть, кудлатый — человек с всклокоченными волосами, кужлявый — курчавый... Они были удивительными фантазерами, наши далекие пращуры! Солнце, восходящее поутру из волн воздушного океана и погружающееся туда вечером, представлялось им рассыпающим свои светлые кудри и как бы прядущим из себя золотые нити. И вот уже вертящееся колесо — Солнце — стало вертящимся колесом прялки, а лучи его увиделись нитями, наматываемыми на веретено... В славянских сказках сохранились воспоминания о чудесной самопрялке, прядущей чистое золото, о золотых и серебряных нитях, спускающихся с неба. Из этих солнечных лучей и приготовлялась та чудная розовая ткань, засти лающая небо, которую называем мы зарею...
Народные поверья. Религиозное чувство древнего человека по преимуществу обращалось к весеннему небу, которое являлось его воображению во всем «божественном» могуществе: то одетым грозовыми тучами, в ослепительном блеске молний и грохоте грома; то изливало семена плодородия в тихом и теплом дожде и, взирая с высоты ясным солнцем, пробуждало природу к новой жизни... При накрапывании первого весеннего дождя к нему обращались с заклинанием: «Поливай, дождь! На бабину рожь, на дедову пшеницу, на девкин лен — поливай ведром!» А когда прогремит первый гром, — все спешили умыться водою, которая в это время «молодит и красит лицо, дает здоровье и счастье». Царская грамота 1648 года: «...и в громное громление на реках и в озерах купаются, чают себе от того здравия, и с серебра умываются».
Во время неурожаев, засухи и сильных дождей, вредных для посевов, а также по случаю падежа скота были почитаемы в народе «обетные пятницы». В XVI веке писались в таких случаях всем селом, всей деревней — «целым миром»! — заповедные записи — на один, два или три года,— чтоб «в пятницу ни толчи, ни молоти, ни камения не жечи»... По пятницам не пряли и не пахали, чтобы «не запылить матушку Пятницу» и не засорить ей «кострикою и пылью глаз». А если бабы все-таки решались прясть и шить в этот день, то «святая Пятница наказует их ногтоедою, заусеницею». Говорили и так: «черти будут драть с пальцев лыки!» Есть народная легенда о том, как одна баба стала в этот день чесать кудель — и вот «обуял ее сон: явилась святая Пятница в белой одежде, набрала в горсть кострики и запорошила ей очи». Равным образом запрещалось прясть и в дни праздничные — это был «грех неотмолимый». Однако сматывать и сучить нитки не считалось за грех. На воскресенье и другие праздники женщины не оставляли «прядева на веретенах», чтобы не рвались нитки; а на масленой неделе не пряли, чтобы «мыши не грызли ниток» и чтобы «холсты не вышли гнилыми».
Особое поверье связано и со средой. А было так: молодая женщина пряла поздно вечером. Уже было за полночь, когда вздумала она оставить работу, положила гребень и молвила: «Матушка Середа! Помоги мне завтра пораньше встать и допрясть мои початки». И вот раным-рано, еще до свету, слышит она: кто-то в избе возится. Открыла глаза — в светце лучина горит, печка затоплена, а по избе ходит и прибирает немолодая женщина, покрытая сверх кички (праздничного головного убора) белым полотенцем. Подошла к хозяйке: «Вставай! Я — Середа, пришла помогать тебе. Нитки я отпряла, холсты выткала, теперь давай золить. Пока печка топится, сходи-ка на реку да принеси воды!» Взяла хозяйка ведра, но отправилась посоветоваться со старухой соседкой. «Нехорошо! — сказала старуха, — на том холсте она тебя удавит».— «Что же мне делать?» — «А ты постучись в избу и закричи: «На море Серединские дети погорели!» Она выскочит посмотреть, а ты тем временем запрись и закрести дверь». Послушалась женщина совета — и достались ей холсты даром... Запрещение прясть, ткать и золить холсты по пятницам распространялось нередко и на среду. А выражение «На море Серединские дети погорели!» — образная метафора утреннего рассвета, прогоняющего ночную гостью.
Чтобы нечистая сила не поселилась в посевах льна, хозяева выходили раннею зарею на поля с конопляным или льняным «лампадным» маслом и, обращаясь на восток, говорили: «Мать-Прасковья льняница! Уйми ты всяку гадину нечистую от приворота и лихого дела»; затем выливали на землю часть принесенного масла. Обращаясь на запад, продолжали: «Мать-Прасковья льняница! Прогони ты нечистую силу в бездны кипучия, в смолу горючую»; на юг произносили: «Прасковья льняница! Утоли ты все ветры полуденные со ненастью, уйми пески сыпучие!» И, наконец, на север: «Мать-Прасковья! Уйми ты ветры полуночные со тучами, сдержи морозы со мятелями!» За каждым таким обращением лили на поле масло из посудины, а в заключение — выбрасывали и саму посудину... По народному убеждению, от Прасковьи льняницы зависели обильные урожаи льна. Ее молили об от вращении засухи, проливных дождей, неурожаев. В дар ей приносили земные плоды. В самом начале теребления льна — одна из старух, известная «легкостью своей руки», выходила ночью в поле, надергивала снопик льна, связывала его — и до трех раз то клала, то ставила его на землю, причитывая: «Параскева-матушка! Помоги рабам божиим (таким-то) без скорби и болезни взять урожай; будь им заступница от колдуна и колдуницы, еретика и еретицы». Затем, взявши снопик, она старалась пройти с поля до двора никем незамеченною...
Народные обычаи. Самые древние из них — неизменно связаны с землей, пашней. В каждом селе находились старые ведуны — мудрейшие в своей святости к Природе. Нашептывая какие-то «вещие слова», раскапывали они пальцами землю и по встречающимся предметам гадали о будущем. Старинный обычай: произнося клятву, есть землю. Клятва, которая скреплялась целованием земли, считалась священной клятвой.
В старину на Руси вместо обыкновенной присяги в спорных делах о земле и межах долгое время бытовал юридически признанный обряд: хождения по меже с глыбою земли. Происходило это так. Один из спорщиков клал себе на голову кусок земли, вырезанный вместе с растущей на ней травою (причем вырезанный на самом спорном поле), и шел с ним по тому направлению, где должна была проходить законная граница. Показание это — «именем земли»! — принималось за полное доказательство. А. Афанасьев в своем обширном труде «Поэтические воззрения славян на природу», изданном в Москве в 1866 году, приводил, в частности, случай, происшедший на одном из сельскохозяйственных угодий в Рязанской губернии: «Один простолюдин, оспаривая принадлежность луга, вырезал дернину, положил ее на голову, и оградясь крестом, клялся перед свидетелями, что если право свое на покос он утверждает ложно, то пусть сама мать — родная земля прикроет его на веки». В XIV столетии новгородские стригольники учили каяться в грехах не священнику, а земле. Старообрядцы перед обедом и ужином, за неимением воды, умывали себе руки землею... Многие столетия сохранялся обычай — связывать во время жатвы хлебов, а также теребления льна сноп и оставлять его на поле. Это называлось — «завивать волосубороду»... На так называемой «святой неделе» в русских селах стелили на лавку полотенце, на которое ставились принесенные из церкви образа; по окончании обычного молитвословия хозяйка просила священника вскинуть это полотенце на крышу избы, «чтобы лен родился долгой-высокой». Если полотенце не скатится с крыши, то лен уродится хороший... Бытовал и такой народный обычай: на празднике урожая, после уборки хлеба, самая рослая девушка становилась на скамью на одной ноге, и поднявши левую руку вверх, призывала бога: «Возрасти нам такой же длинный лен, как высока я теперь, чтоб мы не ходили голые!» За недобрую примету считалось, если бы она пошатнулась при этом обряде...
Парадоксально, но факт. А. Ермолов, собирая в прошлом веке «народную сельскохозяйственную мудрость — в пословицах, поговорках и приметах», записал такой обычай, связанный со льном: «...русские бабы считали, что посконь (мужская особь конопли; в ней волокно покрепче и почаще, чем в конопле семенной.— В. И. Даль) для них важнее льна и конопли, она идет на домашнюю выделку холстов, тогда как лен да конопля поступают в продажу, поэтому они готовы ими пожертвовать, лишь бы посконь уцелела. «Господи, Господи, не бей нашей поскони, а льны да конопли хоть все примни!» — приговаривают бабы при виде градовой тучи, очень опасной для этих растений, которые град легко может перебить и в лоск уложить»...
Обычай, ставший приметою: при стареющем месяце — не начинают посевов. «Добро сеять в полном месяце». Чтобы лен уродился полный в зерне, надо сеять его в полнолуние; а чтобы уродился «долгой и волокнистый» — надо было сеять на молодой месяц...
* * *
И лен рос под неяркой голубизной северного неба России, набирал сил, тянулся — вытягивался! — к теплому солнцу, становился «долгой и волокнистый». Льноводство и льноткачество постепенно — год за годом, век за веком — достигло таких высот, что, начиная с XVI — XVII веков, его уже можно было считать национальной гордостью российских крестьян и ткачей.
Если собрать воедино некоторые характерные «льняные» документы — приметы того времени, то получится краткий исторический очерк льноводства и льняной торговли в России.
САМЫЙ ПРОСТОЙ способ представить себе границу России XIV—XV веков — посмотреть на карту, где заканчивается лесная и лесостепная зона нашей страны. Но это — не государственная граница, а граница людских поселений. Постоянные набеги татар в конце концов вынудили малочисленное население Придонья и бассейна Красивой Мечи (где находилось Елецкое княжество) покинуть плодородные земли «дикого поля» и перебраться за Оку, под защиту лесов. Наверное, поэтому и назвал один из летописцев реку Оку — «поясом Пресвятой Богородицы, защищающим русскую землю от врагов».
Вот почему в древний период своей истории российское льноводство достигло наибольшего развития на новгородско-псковских землях. Именно здесь эта отрасль, как отмечают историки, приняла «промышленный характер». Лен стал возделываться на волокно, «не только для собственного пользования, но и для вывоза волокна за границу».
Надо сказать, что Новгород, расположенный на «великом водном пути» из Балтийского моря к Черному, долгое время был одним из крупнейших торговых центров северо-восточной Руси, а с падением Киева в XIV веке — превратился в «самый важный пункт для торговли всей русской земли с западноевропейскими и восточными странами». В Новгороде, как и в Пскове, «продавали лен главным образом местные крестьяне, а также стрельцы и посадские люди, которые покупали у крестьян сырец и обрабатывали его для продажи». Нередко лен, закупавшийся преимущественно «фламандскими купцами», подвозился в Новгород и Псков из Рязани и Вологды. «Каждая продажа и покупка льна регистрировалась в специальных государственных таможенных книгах и взималась пошлина».
В дальнейшем, распространяясь из новгородско-псковских земель на восток и юго-восток России, «промышленное льноводство» к XVII веку прочно утвердилось «в Суздальской и Московской землях» и на территории, занимаемой сегодня Калининской, Вологодской, Ярославской, Владимирской, Костромской областями. Надо упомянуть и о том, что в районе нынешних города Иваново и станции Тейково также «организовалось значительное полотняное производство».
В «писцовых книгах», датируемых 1617 годом, можно прочитать о том, что в Суздале имеется «острог, в остроге — торг, в торгу — лавки и скамьи суздальских посадских людей... Всего лавок 120, торгуют льном — пять, крашениной — одиннадцать, сукном — четыре...». В «Дозорной книге» Костромы перечисляются мастеровые люди и промышленники — «холщевники», «прядильщики», «колотилыцики»... Лен становился «выгодным товаром» — и на крестьян возлагались все новые и новые подати — холстами! — в государственную казну, а также помещикам, князьям, монастырям. Такие «холсты», как говорится в одном из документов XVII века, были «царю зело нужны надобны».
Сохранилась одна любопытная запись псковских летописцев того времени. В 1636 году в Псков из Москвы был прислан купец, который «взял весь лен на государя по установленной цене». Таким образом, «льняная» торговля стала «казенной монополией», которую летописцы охарактеризовали так: «...и цена невольная, и купля нелюбовная, и во всем скорбь великая...»
Примерно в те же годы крестьянам нескольких слобод под Москвою, Ярославлем и Костромой специальным указом царя было предписано сеять лен, ткать из него полотна и отправлять в царскую «белую казну», находившуюся исключительно под началом царицы. Описана и агротехника тех лет. «Посевы льна рекомендовалось производить «в яровом поле», и выбирать землю «поснабдее» (хорошо удобренную). Почву надо было вспахивать и бороновать «несколько раз, пока не станет мягкой». После всхода льна — «сорную растительность выпалывать». Обработку льна «производить росением, после чего волокно мять на мялицах и трепать чепелом (трепалом)»...
А на царском хуторе в Измайловском, читаю в одной из старых книг, «был устроен особый льняной двор с амбарами для мятья, трепанья и сбережения льна. Работы там велись более усовершенствованными приемами: вместо росения применялась мочка, вместо мялиц — псковские мялки; была даже произведена попытка ввести машинную обработку льна, для чего из Англии был выписан инженер Густав Декенти, устроивший на льняном дворе «колесную механику». Продукты льноводства этого хутора, как и хамовных слобод (хамовник — ткач, полотнянщик, скатертник.— В. И. Даль), служили не только для потребностей царского двора, но доставляли крупный доход при обмене на дорогия иностранные сукна и материи». В обиходе царской семьи употреблялись и такие сорта русского полотна, как «тверское», «кадашевское». Кстати, кадашевские ткачи широко славились на Руси. Об их слободе, находившейся в Замоскворечье, до сих пор напоминают Кадашевские переулки и тупик, Кадашевская набережная...
XVIII век был ознаменован указом Петра I «О размножении во всех губерниях льняного и пенькового промысла». В нем, в частности, повелевалось: «...кто сеял четверть льна, тот бы прибавил четверик, ежели возможно и больше, а где тому необыкновены, как лен и пеньку учреждать, дабы обучили крестьян, и о том объявить в народе, что оной прибавок к севу поведено иметь для всенародной пользы и им поживления». Еще предписывалось, чтобы «семени льняного и коноплянаго к морским пристаням для продажи отнють никогда не возили, а если у кого с излишеством, чтобы избивали и к морским пристаням привозили и продавали маслом, а не семенем». А для улучшения качества тканей, изготовляемых кустарным способом, вменялось в обязанность «делать полотна в 11/2 и 11/4 аршин, потому что в Российском государстве от негодных узких полотен не только прибытков, но и своих издержанных вещей не получают, и от того в излишния скудости приходят».
Реформы Петра I активно способствовали тому, что «отдельные элементы зарождавшейся промышленной мануфактуры приобрели законченную форму». К царствованию Екатерины II можно отнести окончательную отмену всяких ограничений в льноторговле. После чего, как свидетельствуют «деловые записи» того времени, «отпуск из России продуктов льноводства стал заметно развиваться и занял в нашем экспорте одно из самых видных мест, увеличившись с 547 830 пудов в 1758 — 1760 годах — до 1 115 686 пудов в 1790—1792 годах». В XVIII веке Россия, по мнению специалистов-льноводов, «не только не была отсталой в отношении промышленности, и особенно полотняной мануфактуры, но стояла впереди Франции, Германии и других государств, в том числе и Англии, охотно завозившей русское полотно».
Побывавшие в России иностранцы описывали успехи промышленности и крупное значение русской торговли того времени на международных рынках. Герман (его книга вышла в Лейпциге в 1790 году) отмечал, что «самые огромные мануфактуры попадаются среди выделывающих холст и полотно: они очень многочисленны, и частью значительны и велики». Бюшинг («Всеобщая география», 1775 года) писал, что «лучшие мануфактуры в России — полотняные» и что они «доставляют массу полотна для внутреннего потребления и для вывоза». Шторх в своем многотомном статистическом описании России подчеркивал, что в конце XVIII века в России «возникло множество новых фабрик и мануфактур, из которых многие превосходно процветают, дух индустрии распространился повсеместно в самых отдаленных частях огромного государства. Россия, конечно, фабрикует теперь несравненно деятельнее, чем 40 лет тому назад». Автор особо отмечал «промышленный дух нации», склонность русских «ко всякому мастерству». Левек в «Истории России», вышедшей в 1792 году в Париже, писал о высоких способностях русских мастеровых людей: «...русским удаются фабрики и ремесла. Они делают тонкие полотна в Архангельске. Ярославское столовое белье может сравниться с самым лучшим в Европе. Русские более чем многие другие нации приближаются к совершенству формы. Заставьте русского состязаться с иностранцем, и можно биться об заклад, что русский будет работать с меньшим числом инструментов так же хорошо и выработает те же предметы менее сложными машинами. Русские настолько даровиты, что они сравняются, или превзойдут в смысле индустрии другие народы, если они когда-либо получат свободу». (Автор, по-видимому, имел в виду отмену крепостного права. Что ж, поистине, пророческие слова!)
Читать такие вот восторженные отзывы иностранцев о русских мастеровых людях — весьма приятно, даже спустя два столетия. Приятно узнать, что русский лен — наш «северный шелк» — был своего рода проводником, полпредом нашей национальной культуры, навыков и традиций, национального мастерства в самых различных странах Европы. Прочность и качество льняного полотна, изготовленного в хамовных селах нашего Нечерноземья, стали на международных рынках «потрясающим открытием мастеровой России». Лен — бел-волокнист! — стал в глазах иностранцев и гордостью страны «великороссов», и ее загадкой.
Что знали иностранцы о жизни и быте наших предков, скажем, до XVII века? Академик М. Н. Тихомиров считает, что для иностранных путешественников Россия казалась крайне суровой страной. И в подтверждение приводит рассказ фламандского рыцаря Жильбера де Ланнуа о его путешествии по нашей стране.
«Фламандец был поражен суровостью климата и рассказывал об ужасах русской зимы, казалось бы, невероятные факты. Он видел, например, как вода в горшке, поставленном на огонь, «кипит на одной стороне и мерзнет с другой», как деревья трескаются от мороза, как смерзлись две серебряные чашки и т. д. А между тем Жильбер де Ланнуа путешествовал по Новгородской и Псковской землям, климат которых для нас совсем не представляется чрезвычайно суровым, скорее, даже может считаться мягким и мокроватым. Ведь морозы здесь редко превышают 10 градусов, а оттепели — явление довольно частое. Тем не менее, Ланнуа имел право рассказывать страшные вещи о русских морозах. Ведь в пределах тогдашней России не было места, которое по своей широте на земном шаре равнялось бы Фландрии... И даже север Франции, Нормандия, соответствует примерно нашей Киевской области, которая для москвичей является югом...»
И вот русские фирмы, торгующие льном и расположенные в самой что ни на есть «северной глуши», начали приобретать весомый авторитет и безукоризненную репутацию за границей. Никому не известные ранее «Костромские мануфактуристы» стали самыми желанными гостями у льноторговцев Англии. Более того, их клеймо нередко подделывалось английскими фабрикантами, поскольку наши льняные ткани высоко ценились, как «превосходные по прочности».
Академик Е. В. Тарле в своей известной работе «Запад и Россия» приводит такой факт: в 1774 году на заседании английской палаты общин было засвидетельствовано, что без русского полотна ввозимого в Англию, английский народ обойтись не может и что сырые материалы, получаемые из России, «существенно необходимы для английского флота и английской торговли».
* * *
В XIX веке льноводство по-прежнему развивалось в двух направлениях: увеличивалось производство льна как для вывоза за границу, так и для внутреннего потребления.
Выписка из «Земледельческой газеты»:
«В первой половине XIX века уже вполне выяснились льноводные районы и определился самый характер возникшего в них промышленного льноводства: в Вологодской, Олонецкой, Ярославской, Костромской, Владимирской и Вятской губ. лен сеялся на волокно; лучшие сорта его перерабатывались на месте в ткани, а остальное волокно сбывалось за границу, преимущественно через беломорские порты. В Псковской, Новгородской, Виленской и Ковенской губ., а также в Прибалтийском крае, лен сеялся и на волокно, и на семя; первое поступало почти исключительно за границу через Балтийские порты, второе вывозилось частью тоже за границу, частью во внутренние губернии. В остальных губ. Нечерноземной полосы промышленного значения льноводство не имело. Что же касается Черноземной полосы, то до 30х г.г. лен возделывался здесь только для удовлетворения домашних потребностей, но вскоре затем стала развиваться преимущественно культура масличного льна: семя поступало для вывоза за границу через Одесский порт...»
О значении льноводства для российского крестьянина «Земледельческая газета» (№ 87 за 1852 год) высказывалась вполне определенно: «Лен доставляет им (государственным крестьянам.— В. С.) важнейший источник денежного дохода, из которого они удовлетворяют свои потребности и уплачивают государственные повинности; разведение колосовых хлебов служит только как средство продовольствия».
Хочу привести еще некоторые свидетельства очевидцев тех давних лет. Документы — в основном письма — как нельзя лучше характеризуют «льняной» характер земледельческого Нечерноземья России. Их можно объединить одним смысловым подзаголовком: «Крестьянин и лен».
Вологодская губерния. Северные льноводные районы — Сухонский (по реке Сухоне), Верхолальский (по реке Лале) и Вилегодский (по реке Виляди, впадающей в Вычегду) — отличались особым характером льноводства: на лесных подсеках. Производимое здесь волокно славилось «особо высоким» качеством. И спрос на это волокно был огромен. «Население занимается льном,— читаю пожелтевшие страницы писем и отчетов,— так как без него жить не возможно». «Льном только и живем: льном подати платим, праздники справляем». «В нашей местности (Сухонский район.— В. С.) льноводство является основным местным промыслом; деньгами от сбыта льна оплачиваются все расходы по хозяйству, как напр., окладные поземельные и земские сборы и другие расходы, частью прикупается хлеб, сено и прочие продукты, а также с.х. орудия... льноводством занимаются поголовно все селения, расположенные при лесах». «Льноводство в крестьянском хозяйстве занимает главную роль и считается единственным промыслом...» Думаю, вы, уважаемые читатели, уже догадались, что «местные промыслы» — это не что иное, как знаменитые вологодские кружева!
Псковская губерния. В некоторых хозяйствах здесь под посевы льна отводилось до 70 процентов ярового клина. «Лен — главный источник мужицкого капитала». «Кроме льноводства, иных промыслов в уезде (Псковском) нет, чтобы деньги достать». «Если бы не сеять лен, то при отсутствии других заработков и невысокой урожайности хлебов крестьянину было бы нечем прожить». «Если лен хорошо уродился — крестьянин чувствует силу, плохо — упал духом». «Сеют льна каждый понемногу и почти все на продажу волокном: лен продадут, да ситцу купят на платье, а на сорочки — бумажного полотна: и скоро и хорошо...»
Смоленская губерния. «Льном занимаются все 812 селений Сычевского уезда». «У нас фабрик и заводов нет, поэтому сеем лен для хозяйственного оборота». «Лен — единственный денежный источник: всякая нужда откладывается «до льну» и недороды хлебов восполняются льноводством». «Как помещики, так и крестьяне видят во льне одну из серьезнейших отраслей хозяйства, а потому одинаково охотно производят нелегкую и хлопотливую обработку льна-волокна. Но преимущественно льноводством занимаются крестьяне...»
Ярославская губерния. «В крестьянстве — главное подспорье хороший урожай льна; мужик только на это и надеется, а при плохих урожаях надежда сельского обывателя прожить год без горя и нужды разбивается, как говорит пословица, в пух и прах». «Каждая крестьянка считает прямой своей обязанностью хоть немного, да высеять семена; сеют, глядя по достаткам, от 10 фунтов и до 2-х пудов. Большего производства в нашей местности (Рыбинский уезд) нет. Волокно идет исключительно в продажу».
...Агроном А. Зубрилин, написавший в конце прошлого века «Способы улучшения крестьянского хозяйства в нечерноземной по лосе», так оценивал значение льна в жизни крестьянина:
«...В хозяйствах уезда (Волоколамского), где лен занимал господствующее положение, центром всех денежных операций являются именно волокно и семя; на вырученные от продажи их деньги заводились новые постройки, справляли свадьбы, покупали щегольскую одежду и пр. Все это можно до некоторой степени уяснить хотя бы из того, что в селениях главного льноводного района большинство крестьянских построек, несмотря на дороговизну здесь леса, выглядывает куда обширнее, солиднее и изящнее, чем в остальных волостях уезда с дешевым лесом; кроме того, и по одежде и по другим условиям жизни население льноводной полосы далеко оставляет за собой другую часть уезда. Во время своих поездок мне неоднократно приходилось беседовать с крестьянами о льне и часто слышал от них, что «лен многих поставил на ноги, а других прямо обогатил; только работы да время не жалей на него, а уж он тебе за все заплатит, в убытки не введет, не заставит проломать задаром».
* * *
Итак, в конце XIX века лен, по словам Владимира Ильича Ленина, стал главнейшим из так называемых «промышленных растений».
«Уже этот термин,— пишет далее Владимир Ильич в своей книге «Развитие капитализма в России»,— указывает на то, что мы имеем здесь дело именно с торговым земледелием. Например, в «льняной» Псковской губернии лен издавна уже представляет для крестьянина «первые деньги», по местному выражению («Военностат. сборник», 260). Производство льна является просто одним из средств добывать деньги. Пореформенная эпоха характеризуется, в общем и целом, несомненным ростом торгового льноводства. Так, в конце 60-х годов размеры производства льна в России определялись приблизительно в 12 миллионов пудов волокна (ibid., 260); в начале 80-х годов — в 20 млн. пудов волокна («Ист. стат. обзор промышленности России», т. I, СПБ. 1883, стр. 74), в настоящее время в 50-ти губерниях Евр. России собирается свыше 26 млн. пуд. льняного волокна. В собственно льноводном районе (19 губерний не черноземной полосы) площадь посевов льна изменялась в последнее время так: 1893 — 756,6 тыс. дес.; 1894 — 816,5 тыс. дес; 1895 — 901,8 тыс. дес.; 1896 — 952,1 тыс. дес. и 1897 — 967,5 тыс. дес».