Сравнительно недавно мне удалось побывать в трех концертах русской народной музыки. Один из них состоялся в Вологде, два других — в Ленинграде. Исполнителями во всех трех случаях были крестьяне из разных районов Вологодской области.
Концерты вологжан были безусловно хороши. Вид пожилых женщин и молоденьких юношей, увлеченных пением, необычная красота самой музыки, еще и усиленная натуральностью звучания, сознание родства с теми, чьими голосами, как через передатчик, говорили теперь прошлые времена и люди прошлых времен, и почти физическое ощущение близости и живости людей, которые давно уже умерли, — все производило впечатление, забыть которое невозможно...
В двух ленинградских концертах залы были переполнены.
Большинство слушателей составляла молодежь. Во время исполнения было шумно — разговаривали, громко комментировали услышанное, делились впечатлениями и смеялись в тех местах, где было вовсе не смешно. Шуметь и смеяться в то время, когда кто-то говорит, поет, вообще занят делом, — просто невежливо; делать то же самое по отношению к гостям, да еще попавшим в непривычную, несвойственную обстановку, — в достаточной степени низко2[2 По воспоминаниям К. И. Рожкова, учившегося в Ленинградской консерватории в одно время с Гаврилиным и присутствовавшего на этнографическом концерте в зале ленинградского Дома композиторов, возмущенный поведением слушателей Гаврилин не выдержал и обратился к ним. «За давностью лет, — написал Рожков, — я не воспроизведу его точно, но близко по смыслу. По-моему, он не назвал их коллегами. Он сказал: "Товарищи! Мне кажется, вы не понимаете, на каком событии мы с вами присутствуем. Здесь сейчас рождается истинное искусство, настоящая музыка". Ну и еще он посоветовал учиться у этих простых людей подлинной интеллигентности и культуре. И, по-моему, попросил прощения у исполнителей за недостойное поведение публики. После этого в зале воцарились тишина и порядок, концерт продолжился и завершился успешно» (из письма составителю от 30 декабря 2003 г.)].
Каждый класс общества имеет свои культурные традиции. Не только поэтические, языковые, музыкальные, но и традиции гостеприимства. Во время своих поездок по деревням я всякий раз поражался обходительности, тактичности, умению принять, занять или не мешать гостю — чертам, которые свойственны русским крестьянам. А сколько оттенков в обращении с разными людьми! Это не тот пресловутый «менталитет», который до сих пор живет у нас во всем своем унизительном и грязноватом обличье, а чуткость души, позволяющая избрать нужный тон и настроиться на него с удивительной естественностью, простотой доверия и свободы. Если вы поймете и отзоветесь — вам обеспечено узнать еще одно прекрасное человеческое сердце и оттого сделаться богаче, опытней и чище...
В одной из деревень Калининской области, в нескольких верстах от станции Мартисово, куда мы ездили с известным ленинградским фольклористом И. Земцовским, петь для нас отказались наотрез. Говорили: «Деньги на нас (то есть на наших песнях) зарабатывать будете». В других деревнях отказывались петь, говоря: «Смеяться будете» или «Не место и не время — люди засмеют». И это говорили те, на которых указывали как на лучших песенниц, то есть как на особенно любящих пение. А любовь эта такова, что, когда начнут петь, — остановить либо невозможно, либо очень трудно, так же трудно, как остановить убегающее молоко или сорвавшееся слово — нужно либо гасить огонь, либо извиняться.
В ленинградских этнографических концертах звучал бодрый, здоровый смех. И по поводу невозможности остановить пение, и по поводу причитаний невесты, вызывающих у исполнительницы и ее подруг истинные слезы. А они, разволнованные, еще и кланялись, и извинительно, застенчиво улыбались.
Конечно, многие слушатели были по-настоящему глубоко задеты увиденным и услышанным с эстрады. А остальные? Откуда такое неуважение к тому, что, казалось бы, должно быть составной частью их крови?
Причин много, и первая из них та, что народную песню знают плохо и не понимают так же точно, как и самые новые сложные композиции современной музыки. Представления о старинной народной музыке ограничиваются в основном впечатлениями от сочинений «кучкистов» и от собранных и обработанных ими подлинных напевов. Но ведь это лишь очень малая (капля в море) часть того, что создано музыкальным гением народа.
За годы советской власти, и в особенности в последние годы, советскими фольклористами-собирателями найдены такие сокровища, каждое из которых является буквально откровением в музыке, способным обновить профессиональное сочинительство и привести его к открытиям новых, но невыдуманных эмоций, форм, гармонических структур, интонационно-драматургических комбинаций, ассоциативных рядов и т. д.
С подобными открытиями уже сейчас можно встретиться в сочинениях русских советских композиторов, но, увлекаясь ими, нельзя забывать о самой широкой пропаганде народной музыки, которая явилась предпосылкой для этих открытий. Иначе образуется брешь, в которую будут бесполезно проваливаться самые лучшие композиторские устремления, не нашедшие понимания и сочувствия у слушателей. Тем более что опыт неудобства и вредности бреши у нас уже есть — это (теперь только латаемая) дыра между Чайковским, Вагнером и Рахманиновым — с одной стороны, и Шостаковичем, Хиндемитом и, скажем, Волконским — с другой. Но дело двигается медленно.
Певцы, едва завоевав первую известность, принимаются стряпать программы, излюбленные публикой, думая этим расположить публику к себе, подобно тому как старая нянька разжеванным мякишем думает расположить к себе капризное дитя. В концерты инструментальной музыки можно ходить спокойно, как в диетическую столовую, — ничего нового, ничего тревожащего, все известно заранее, без лишней соли, не музыкально-просветительские организации, а какие-то кунсткамеры. В результате — пустые залы: старое надоело, новое — непонятно. По радио и телевидению без конца звучит эстрадная музыка, но музыка более сложных жанров берет реванш тем, что частенько звучит не только без конца, но и без начала и, так сказать, «инкогнито» (ни автора, ни исполнителей). Как же после этого не смеяться снисходительно (процент дружественного смеха не исключается) над крестьянами, с их извинениями, поклонами и неумением оборвать музыку на середине, когда имеется такой могучий пример неуважения и неэтичности по отношению к музыкальному искусству?
Конечно, бывают очень хорошие музыкальные передачи, исполненные благородной премудрости и любви к предмету, но это специальные мероприятия, а повседневный радиотелебыт достаточно убедительно свидетельствует о противоположном. Говорят, что радио и телевидению ежегодно требуется астрономическое количество легкой музыки. Для какой цели требуется? Чтобы слушатели, не дай бог, духовно не заросли? Но очистительное действие под силу только хорошей музыке, создавать которую в требуемых количествах просто невозможно. Значит, идет халтура, поделки, штампы, униформа, жвачка. И кто сказал, что не нужно пауз, тишины? Они нужны. Все мы ежедневно совершаем маленькое преступление — выключаем радио. То, что не посмеешь сделать с живым человеком, то есть зажать ему рот, даже если он говорит или поет плохо и без надобности, можно сделать под прикрытием техники, оставаясь неузнанным и безнаказанным.
Великая вещь техника!
Около года тому назад Ленинградское телевидение показывало концерт учащихся детских музыкальных школ. Когда со своим номером выступали маленькие баянисты, подошло время показывать кинохронику, и баянистов «выключили». Трудно представить что-либо более обидное для артиста, да еще совсем начинающего. А все потому, что боялись пауз: если снять баянистов — будет пауза до хроники, если убрать хронику — будет пауза перед следующим номером. А это — страшно. Порезать по живому музыку, обидеть ребят — не страшно, а вот пауза — страшно. И не смущает работников телевидения то, что в своих слушателях они мало-помалу воспитывают отношение к музыке как к обязательно необходимому шуму, с которым вольно поступать как случится... Опять вспомнились так часто слышанные в деревнях слова: «Не время, не место».
Существует такая форма музыкальной пропаганды — в обеденный перерыв. В заводской цех приезжает симфонический оркестр с дирижером, туда привозят рояль, солиста-пианиста и солистов-вокалистов, и начинается так называемый творческий отчет деятелей искусства перед трудящимися. Многим такие отчеты нравятся, я же считаю их более чем странными. Во-первых, отчитаться за время обеденного перерыва очень трудно. Даже такое простое дело, как отчет о двухмесячной командировке, отнимает больше времени, а творчество, как известно, процесс далеко не такой простой. Чтобы мало-мальски отчитаться, пришлось бы в несколько раз увеличить обеденный перерыв, что нанесло бы значительный ущерб производству. Если же отчет сводится, положим, к проигрыванию 1-го концерта для фортепиано П.Чайковского с приличными пояснениями (в 3-х частях, посвящается Г. Бюлову), то трудящиеся вынуждены либо в ударном порядке съедать свои обеды, что очень вредно для здоровья, либо осторожно, стараясь не шуметь, уминать его в течение всего отчетного периода, и отчет при этом условии уже решительно не будет иметь никакого смысла. Можно, конечно, оставлять рабочих без обеда, но на это они вряд ли согласятся.
И хоть очень эффектно выглядит рояль среди портальных кранов и доменных печей, но портной, шьющий костюм для шахтера, не опускается для примерки в шахту, загсы не выезжают на дом, не водят хороводы посреди жатвы, троицких песен не поют в Рождество — всему свое время и место. Пропаганда должна вестись не в форме отчетов (слушали — постановили), не массированными ударами всяких недель, декад, фестивалей — а постоянно, вдумчиво, ровно, без штурмовщины, без заделывания брешей, без скучных и утомительных разговоров о любви к народу, о преданности идее музыкального воспитания широких масс.
Сильная действенность музыки как воспитательного средства известна давно. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы музыка, звучащая вокруг нас, обладала достаточно высокими морально-этическими и эстетическими достоинствами. Такими достоинствами всегда обладала и обладает прежде всего классическая народная музыка, и русская в особенности. Немец Рудольф Вестфаль, пораженный величественностью и несравненной красотой простонародных русских песен, предполагал, что они пришли в Россию из античной Греции. Итальянцы Перголези и Паизиелло восторгались своеобычностью форм и смелой мастерской полифонией российских песен.
На русские темы написаны известные квартеты Бетховена. Под сильнейшим влиянием «кучкистов», опиравшихся на крестьянскую песенность, сложилось творчество француза Дебюсси.
Как же мы, обладатели такого богатства, каким очевидно является наша народная музыка, распоряжаемся им? Пока плохо. Мы с ним мало знакомы, мы с ним на «вы». В самом деле, где и как можно по-настоящему узнать народную музыку? В школе? Нет.
В музучилище, в консерватории — тоже нет, так как курс народного творчества мал, скоропалителен и читается впопыхах, что называется, галопом по Европам.
Из консерваторских программ, кстати, вывалился целый раздел истории русской музыки — классическая русская церковная музыка, без знания которой невозможно правильно проследить и объективно оценить все развитие русской музыкальной культуры. Западноевропейская церковная музыка изучается. Там были и труверы с менестрелями, и Дамаскин, и Сирин, и Палестрина, и Гендель. У нас же прежде было первобытнообщинное общество, потом скоморохи, а вслед за ними как-то само собой являлся Хандошкин, а за ним уже Верстовский с Глинкою. Только совсем недавно вернули Ленинградской консерватории Бражникова — выдающегося знатока церковной музыки. За пределами консерватории, к невыразимому сожалению, находится другой старейший знаток — профессор Успенский.
Инициатива исполнителей в деле возрождения памятников старинной музыки — народной и профессиональной — также невелика. Пожалуй, один только А. А. Юрлов со своим хором постоянно ведет эту труднейшую и благородную работу.
Многочисленные областные народные хоры, казалось бы, в первую очередь призванные пропагандировать местный фольклор, либо совсем этого не делают, либо делают явно недостаточно. Вместо классических местных напевов вниманию слушателей предлагаются поделки в ёрническом вкусе, в сопровождении баянов и балалаек, да еще с танцами (очень хорошо написана по этому поводу статья Ю. Красовской во 2-м номере «Советской музыки»[1][ 1 Красовская Ю. Высокая общественная миссия // Советская музыка. 1969. № 2. С. 56-61]).
Столь типичное для русской классической песенности многоголосие без сопровождения вывелось совершенно. Не может быть никакого сомнения в том, что каждый народный областной хор, равно как и хор государственного значения (например, хор им. Пятницкого), должен иметь в своем репертуаре свою классическую часть, как имеют ее все актеры, певцы, пианисты, балерины и многие науки...
Надо как можно больше записывать на пластинки наиболее выдающихся исполнителей из народа. Надо снимать на кинопленку и их, чтобы они навсегда остались с нами и с нашими потомками, надо восстанавливать церкви и устраивать в них концертные залы, причем польза двойная — сохраняется памятник старого зодчества и создается храм музыки (с античной акустикой!).
Нынче очень популярен Бах. Популярности этой много помогла джазовая ударная установка. Под бой том-томов и посудохозяйственный звон тарелок Бах вошел в сердца широкой слушательской массы. Наши отечественные клевреты станочного метода популяризации думают таким же образом поступить с народной музыкой, действуя по принципу «пускай худое, но зато чужое». Как они обедняют музыку, одевая ее в стандартную униформу, как обедняют представление людей о ней, о себе, о мире человеческих чувств, который бесконечно разнообразен и многокрасочен!
Другие умные головы отыскивают в народной музыке истоки пуантилизма и других новейших стандартных «измов». И действительно находим сходство, которого на самом деле не больше, чем у грабителя с гардеробщиком, хотя и тот и другой раздевают людей, но с той только разницей, что второй дает номерок, а первый номерка не дает. В общем, разница — как между Дантесом и Алигьери.
Не надо в народной музыке отыскивать пуантилизм и другие «измы». Народная музыка свободна от следования любой моде и догме, ей свойственны жизненность и чистота идей, простое и искреннее общение, насущная или наболевшая необходимость высказывания. Этому можно у нее учиться, в этом ее поныне живой смысл, выраженный неповторимо своеобразно.
И нужно очень беречь ее, потому что она одна из самых ярких наших примет: она поможет нам не потеряться, быть интересными и узнаваемыми среди многочисленных народов, населяющих землю, поможет нам внести свою немалую и ценную лепту в сокровищницу мирового искусства.