Валерий Александрович, как рано почувствовали вы жажду к музыке?
Жажду к музыке ощутил еще в раннем детстве. По матери я — волжанин, по отцу — вологжанин. Отец погиб <...> и похоронен под Ленинградом. Жили с мамой в деревне, и тогда, после войны, заниматься там музыкой возможностей, естественно, не было. <...> А оказавшись в детском доме, впервые увидел рояль, ноты, услыхал необыкновенные фамилии: Шопен, Моцарт, Бетховен — все это меня как-то заворожило... Даже стал сочинять музыку, хотя нот не знал, а просто рисовал их: нравился сам процесс рисования нот. Но однажды учитель пения[2][2 Неточность записи журналиста. Гаврилин говорил не об учителе пения, а о Т. Д. Томашевской — пианистке, сопровождавшей занятия хорового и балетного кружков в детском доме] объяснил азы нотной грамоты, и я сочинил и записал первую свою песню — на стихи Генриха Гейне «Красавица-рыбачка». С той поры Гейне стал одним из самых любимых моих поэтов...
Можно ли высказать предположение, что именно тогда вы родились как композитор?
Ну что вы... Осознанно к своему сочинительству стал относиться довольно поздно. Музыки было написано уже много, но считать себя композитором еще не мог. Это произошло только когда пришло какое-то первое понимание жизни и того, как человек в этой жизни высказывается — то есть как проявляется в поступках, чувствах, размышлениях... И в музыке — тоже. Потому что музыка — это необходимый дар, без которого нормальный человек жить не может. Он дан так же, как умение мыслить, как потребность работать... Когда понял, как человеческая жизнь проявляется в музыке и чем музыка является в жизни, открыл для себя очень важную истину: музыка — это не только то, что звучит, но и то, ради чего звучит, что стоит за этим звучанием... Поясню это лишь одним примером.
Как уже упоминал, детство провел в послевоенной деревне. Мужчин там почти не было. И вот обездоленные войной женщины по вечерам собирались и пели: «Хасбулат удалой...», «Имел бы я златые горы...» — в общем, все то, что музыковеды дружно называют пошлятиной, мещанством... А я с годами понял: мне важно, что эти женщины пели, важно, что они хотели спеть. Женское сиротство, женская обездоленность — это большое национальное несчастье, и в этих песнях они выражали свою мечту... Так вот, когда осознал для себя это, сам, как композитор, стал искать такую музыку, стал искать жизненно правдивую ситуацию и сопрягать ее с тем, что слышал...
Вспоминая вокально-симфоническую поэму «Военные письма» и некоторые другие ваши произведения, хочу высказать предположение, что тема женской судьбы, искореженной войной, стала главным переживанием вашей жизни... Если такое ощущение справедливо, то тогда: как композитор Гаврилин определяет главную для себя тему?
Да, плач вдов, их горькие, безутешные песни, которые слышал в вологодской деревне, — это всегда во мне. И позже, в детском доме, меня окружали тоже только женщины, причем чаще всего такие, по которым война прошлась жестко.
А тема моя традиционна для всего русского искусства. Полтораста лет назад ее блистательно выразил Пушкин: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал...» Хотя строки и хрестоматийны, но убежден, что каждый творческий человек должен до этой мысли, до этой великой истины дойти самостоятельно.
Потому что с открытия этой истины начинается художник вообще...
Безусловно. Но тут хочу добавить: художник начинается с ощущения личной обязанности по отношению к своему народу. Эта мысль может показаться банальной, но, когда ее выстрадал, справедливость такого утверждения ощущаешь остро... Да, добро начинается лишь тогда, когда ты начинаешь ощущать себя частицей своего народа. Возникает каждодневное, постоянное чувство обязанности работать честно, ощущать человеческую боль... Когда-то Александр Трифонович Твардовский резко отозвался по поводу поэтов, которые, выходя в жизнь, сразу начинают писать для своих коллег... Так вот, в музыке это, по-моему, — наше главное несчастье. Некоторые композиторы сумели убедить слушателей, да и друг друга тоже, что музыка — искусство сложное, непонятное, что для его постижения непременно требуется специальное образование. И спрятались за сей эстетический бастион. Пишут друг для друга, для «специалистов»... Порой их не только народ, но даже коллеги не понимают. А некоторые искусствоведы стараются найти этому и объяснение и оправдание...
Однажды от одного искусствоведа я услышал, что в вашей музыке соединено несоединимое: авангардизм и русский фольклор. Разделяете такое мнение?
Не признаю никаких «измов», кроме одного — реализма, в котором, по-моему, есть все: от простенькой бытовой детали до самой настоящей фантасмагории — вспомните хотя бы «Сон Татьяны» из «Евгения Онегина» или «Мертвые души». Ведь вместе с тем и Пушкин, и Гоголь, и Достоевский удивительно тонко передавали духовную жизнь человека... Конечно, для работы мне необходимо знать все, что делается в музыке, — хотя бы для того, чтобы понимать, как делать не надо. К сожалению, сам я работаю медленно, мучительно. А вот если сочинил удачно один, другой, то и тебе уже легче: можешь лишний раз скорректировать правильность своего пути...
Что же, вам необходимо знать сочинения даже самодеятельных композиторов, в частности — тех, которыми услаждают наш слух многочисленные ВИА[1][1 ВИА — вокально-инструментальный ансамбль — аббревиатура, возникшая в конце 1960-х годов]?
Ко всякой самодеятельности отношусь горячо. Вся наша музыка началась с любительства, так что самодеятельный композитор — это залог урожая. Но вот вопрос — какого? У нас ведь сейчас кризис мелодии, музыканты работают зачастую на материале XVIII-XIX веков: под Баха пишут, под Вивальди... Создается впечатление, словно из кофе вытягивают кофеин... А иногда эксплуатируется товарная продукция сравнительно недавних времен: например, репертуар Аллы Пугачевой, на мой взгляд, нередко представляет собой откровенные перепевы нэпманских мелодий. Но вот порой вдруг появляются самодеятельные композиторы, которые создают прекрасную музыку.
Что же касается ВИА, то, получившие суперзеленую улицу, пущенные на самотек, оказавшиеся в распоряжении коммерческих предпринимателей, зачастую не имеющих никакого отношения не только к искусству, но и к культуре вообще, эти ансамбли, по моему глубокому убеждению, принесли нам очень много беды. С немыслимой громкостью эти, с позволения сказать, музыкальные коллективы вбивают в сознание молодых людей чувства, весьма далекие от здоровых...
Судя по некоторым предыдущим вашим высказываниям, литература в вашем творчестве играет значительную роль.
Ни одного дня не мыслю без книги. Запоминаю из прочитанного многие драматургические детали и беру их себе на вооружение. Кроме того, часто в литературе нахожу темы для своих сочинений. Например, опера «Повесть о скрипаче Ванюше» создана по мотивам двух очерков Глеба Успенского (вместе с Лесковым он из русских дореволюционных писателей для меня — любимейший). Или — балет «Анюта», поставленный на телевидении по рассказу Чехова «Анна на шее»... Действо «Перезвоны», если вы помните, имеет в афише пояснение: «По прочтении Шукшина». В основу другого действа — «Скоморохи» — легла пьеса Коростылева «Через сто лет в березовой роще». Недавно закончил действо «Пастух и пастушка», которому в афише, естественно, будет дан подзаголовок: «По прочтении Астафьева»...
Замечено, что для театра вы пишете гораздо больше, чем для кино...
Потому что театр может многому научить композитора. Вот создал я жанр «действо» — это ведь и не опера, и не оратория: тут многое почерпнуто именно из театра, из театральной драматургии.
Театр помогает отточить музыкальный язык, причем — язык демократичный.
<...>
Давайте заглянем в вашу творческую лабораторию; ну например, когда лучше пишется?
Не знаю. Работаю каждый день и очень много: все материал, материал, материал... Часто — ни для какого-то конкретного сочинения, просто стараюсь наработать свой язык, свой стиль; создать новую образную сферу. И иногда вдруг — счастливый момент, когда оказывается, что создан какой-то круг музыки — замкнулось! И получаются сочинения...
Какие же новые сочинения Валерия Гаврилина услышим в скором времени?
Только что закончил балет по поэмам Твардовского «Дом у дороги»
<...> который в постановке Владимира Васильева начинают снимать на Ленинградском телевидении. Готовлю к исполнению «Пастуха и пастушку» и другое действо, которое назвал «Свадьба». Это крупное вокально-симфоническое сочинение с балетом. Впервые использую здесь прямые цитаты из фольклора, причем самого расхожего: хочется показать, какие царственные идеи там заложены... Есть несколько новых песен — на стихи Татьяны Калининой, Виктора Максимова и замечательного драматурга Александра Володина... А пока что снова уезжаю в деревню — там пишется лучше...