Беседа на Ленинградском радио 2 февраля 1986 года[1]

[1 Вела беседу А. Деревенская. Печатается по тексту расшифровки фонограммы, сделанной на Ленинградском радио]

      Сегодня в музыкальной программе «Ваш собеседник» состоится вторая встреча с ленинградским композитором <...> Валерием Александровичем Гаврилиным.

      Я хотел бы поблагодарить всех радиослушателей, которые прислали почту, тех многочисленных добрых людей, которым мои мысли показались близкими, такими желанными, — очень я им благодарен, потому что эта поддержка, доброжелательная, совершенно неоценима, потому что, конечно, каждый человек сомневается: тысячу раз обдумываешь одну и ту же идею, одну и ту же мысль, проверяешь, перепроверяешь свои взгляды.
      Мне очень хочется поблагодарить моих адресатов — Элеонору Максимовну Астафьеву за ее чудесное письмо, очень хочется поблагодарить за прекрасное письмо товарища Игнатьеву (она, к сожалению, не написала свое имя и отчество), она очень просит «Невскую волну»: «Не найдет ли "Невская волна" возможности дать живой голос писателя Пришвина, одного из самых волшебных наших русских писателей?» Я разделяю эту любовь и тоже обращаюсь к «Невской волне» с такой же просьбой. Очень благодарю товарищей Острогорскую и Леонова и многих-многих других, которые прислали свои замечательные, горячие, теплые, сердечные письма. Некоторым я не могу сказать спасибо, потому что они не очень отчетливо подписали свои фамилии, — я приношу свои извинения за это, но тем не менее моя благодарность от этого к ним не меньше...
      Я должен поблагодарить и тех радиослушателей, почта которых вызвала во мне болезненную и тяжелую реакцию. Для меня, как человека, желающего работать для людей, это очень полезно, потому что мне некоторые характеры людей стали более понятны, стало ясно, отчего появляется чувство озлобленности, чувство неприятия красивого, прекрасного, чувство неприятия старшего поколения. Я хорошо понимаю этих людей и, как представитель старшего поколения, снять с себя вину не могу. Много теневого произошло в нашей жизни, или при нашем активном участии, или при нашем попустительстве и равнодушии. Мы жили и работали как раз тогда, когда наша природа понесла большой ущерб; мы лгали и обманывали и государство, и себя, и своих близких; мы пьянствовали, приучали молодое поколение ко многим порокам — и <...> все это шло в окружении светлых и ярких лозунгов, наших замечательных лозунгов, которые приобрели совсем другое звучание — ханжеское.
      Молодые люди прекрасно видели, что слова многих из нас далеко расходятся с делами. И поэтому они стали критически относиться ко всему чисто автоматически, даже к тому хорошему, что любило, чему поклонялось старшее поколение. К сожалению, значительная часть молодежи увидела только теневое в жизни, потому что оно сильнее ранит, оно больше бросается в глаза, тем более что о настоящих тружениках, о людях, которые, буквально рискуя своей жизнью, положением своей семьи, отстаивали правое дело, всегда рассказывается и пишется меньше, чем о плохом.
      Многие «оскорбленные» мною пишут: «Вы зря затеваете эти беседы-передачи — все равно у вас ничего не выйдет: как молодежь живет, так и будет жить, как жизнь пойдет, так все и будет идти». Это не так! Даже полуграмотное письмо Вити Федосова не могло бы быть написано, если бы он жил сто пятьдесят лет тому назад. Да, даже такое хамское и безграмотное письмо, потому что он не смог бы выучиться грамоте в то время. И за такой короткий срок наша страна из безграмотной превратилась в страну со стопроцентной грамотностью, хорошо бы, чтобы еще и культура была стопроцентная.

      Что-то было для меня новым — это особенно важно, — я думаю, это мне очень поможет в работе, а в чем-то я действительно убедился, что я был прав. Потому что некоторые письма, как мы и говорили, конечно, пишутся людьми фанатичными и не слишком культурными.
      Вот письмо одной девочки: «Вы все врете, что ходят в театры, что ходят в филармонии, что ходят на какие-то концерты, — это все обман!» Пусть эта девочка приедет в Ленинград — она где-то живет в Ленинградской области, — можно иногда приехать молодому человеку из области не только в магазин, но попробовать попасть в театры и музей. Вчера мои родственники попытались попасть в Русский музей на выставку Левицкого — не попали! — огромная очередь. Невозможно без очереди попасть в Эрмитаж. Сейчас две недели подряд совершенно невозможно попасть в Большой зал Филармонии, я сам уже три года не могу попасть в Кировский театр. Как мне ни стыдно, я признаюсь слушателям, что ни разу не был в Большом театре. Я приезжаю в Москву обыкновенно ненадолго и по делам, и билетов не достать. Я уже не говорю о нашем знаменитом БДТ, куда попасть — это проблема из проблем.
      Нападок на меня за то, что я отвергаю эстраду вообще, во всей почте несправедливо много. У меня даже сложилось впечатление, что люди слушали какую-то другую передачу. О так называемой легкой музыке (мы условно разделили музыку на серьезную и легкую, на самом деле это части всеобщей материи музыки) не может быть двух мнений — она нужна, необходима человеку. Легкое, бодрое, беззаботное состояние необходимо для здорового самочувствия организма. Речь шла о том, что только одной эстраде отдать всю жизнь, всю свою душу и все свое нутро — это чрезвычайно мало, потому что во всем океане человеческой культуры место развлекательной музыки очень скромное. Я вспомнил в связи с этим разговор, который приводит Антон Семенович Макаренко в «Педагогической поэме», — с шестнадцатилетней воспитанницей с очень тяжелой, изломанной судьбой. Она спрашивает Антона Семеновича: «Так жизнь — это, по-вашему, работа, работа и работа? И все? Так это мне не нравится, это мне скушно». На что он ей ответил: «Нет. Жизнь — это значит очень много работы и иногда — праздники».
      Некоторые люди в письмах очень высоко оценивают уровень своей культуры. Хорошо бы, конечно, познакомиться с такими людьми, увидеть их воочию. Я еще не видел ни одного культурного человека, который бы сказал, что он достаточно культурен, что ему уже всего хватает, что он разбирается в литературе, искусстве, науке не хуже специалистов. Наоборот, чем человек культурнее, тем он больше тревожится от того, как еще бесконечно многого он не знает. И крупнейшие специалисты, нисколько не стесняясь, всегда идут за советом к своим коллегам, консультируются со специалистами в других областях знаний, чтобы не попасть впросак.
      Человек в общем-то не знает и не понимает гораздо больше того, чем он знает и понимает. И в этом смысле для меня самым идеальным отношением к состоянию своей культуры, к своему знанию является высказывание одного из мудрейших детей человечества — Сократа: «Я знаю, что я ничего не знаю!» Думаю, что «всё знающим» людям эта известная фраза должна быть хорошо известна.
      Я могу привести и свой собственный пример. Иногда я был просто в панике и в полном отчаянии от скудости своего образования, как я не успеваю, как много мне неизвестно в этом мире...

      Небольшое отступление. Зиновий Гердт, известнейший артист театра и кино, совсем недавно писал в «Литературной газете» о повсеместном распространении, как он выразился, «эпидемии комплекса полноценности» <...>. Именно с непогрешимостью собственного «я» мы и столкнулись, когда просматривали очередную почту радиослушателей. В некоторых письмах написано: «У меня высшее образование, и я себя считаю культурным и образованным человеком — прочитал всего Пушкина и всего Томаса Манна. И это не мешает мне любить артистов Пугачеву и Леонтьева! Как может композитор Гаврилин так говорить?»
      Видимо, в самом деле, у нас кризис интеллигенции, о чем совсем недавно написал Каверин в своей изумительной статье[1][1 См.: Каверин В. А. Естественное продолжение нашей жизни // Литературная газета. 1985. 6 ноября]. Я к нему полностью присоединяюсь. Видимо, света в душе этих людей как-то не зажглось, только профессионально-технические знания — это мало для того, чтобы быть человеком. Я вовсе не призываю к тому, чтобы люди во что бы то ни стало слушали симфоническую старинную музыку, даже не призываю к тому, чтобы они в нее влюблялись. Мы, музыканты, любя свое дело и зная его хорошо, возможно, преувеличиваем достоинство многих произведений старых мастеров, конечно, там есть сочинения разного достоинства даже у гениальных композиторов, но есть такие вещи, которые обязательно нужно знать, потому что без них просто не существует культуры. Вот, скажем, «Лунная» соната Бетховена...
      Я как раз вчера играл первую часть для себя, и мне вдруг пришло в голову, что нет после Бетховена ни одного человека, который не использовал бы эту великую находку композитора в своем творчестве — ну все после Бетховена, — и Шуберт, и Шуман, и Вагнер, и Чайковский, и Прокофьев, и Шостакович, и все композиторы эстрадной музыки — этот покойный аккомпанемент, — все, вплоть до «Пинк Флойд»[1][1 Пинк Флойд (англ. Pink Floyd) — английская рок-группа, сформировавшаяся в 1965 году], все эту находку использовали! Это находка гениальная, она великая! И таких находок в музыке очень много! Нужно бы это знать... Хорошо, если, читая Томаса Манна, человек проникается идеями именно этого писателя, а не пропускает их просто, так сказать, в один глаз вошло, а из другого вышло, — есть и такие адресаты. Они читают Томаса Манна и никак не видят, что у нас есть плохого в искусстве. У них получается, что все хорошо. Странные читатели!
      Но есть люди, не любящие музыку, даже не признающие ее, и тем не менее это удивительные люди, душевно щедрые и изумительно высокой культуры. Я знал многих таких людей из крестьян. Такой была моя дачная хозяйка в городке Опочка, на Псковщине — не могу не назвать ее имени из почтения к ней, — Евдокия Васильевна Крылова. Эта восьмидесятилетняя женщина перевернула мне всю душу, мне, человеку с высшим образованием, эта женщина без всякого образования. Она была настолько культурна, настолько интеллигентна, что мне оставалось только у нее учиться. И, побыв несколько летних месяцев несколько лет подряд рядом с этим человеком, слушая ее, я заметил, что у меня как-то появилось то, чего раньше не было, — я начал сам думать! Мне всегда казалось, что я сам думаю, а оказалось, что это мысли не мои: или из книг, или услышанные от кого-то, либо кто-то мне их внушил. Она дала мне понять, что я не думаю. Она дала мне это понять, не говоря этого! Вот как она умела поговорить, как все сказать и притом не обидеть — это поразительно!
      Корней Иванович Чуковский — нежнее и добрее человека трудно найти, — а вот музыку не любил. Приехал к нему как-то в гости Шаляпин, ну, конечно, в таких случаях все хозяева хотят, чтобы он что-нибудь спел. Корней Иванович — на этот раз хозяин — встретил Шаляпина словами: «Ну, я надеюсь, вы не будете у меня петь?» Но тут есть другое...
      Одна замечательная корреспондентка, умная женщина, написала очень хорошо о Пришвине в связи с нашей беседой. Действительно, эти люди были связаны всю жизнь с природой. Они так любили природу, что им не нужна была музыка как организованная материя, потому что в конце концов все многочисленные элементы, из которых складывается живая ткань музыки, рукотворная, они все существуют в природе, в диффузном виде.
      Сколько раз в день мы меняем темп — то быстро, то медленно, то еще как угодно, — тысячи вариантов, он существует сам по себе. Это явление — одно из свойств музыки.
      Ритм! Мы работаем, живем, отдыхаем тоже в определенных ритмах. Их сотни, мы переживаем и эти ощущения. Это тоже элемент музыки.
      Высота звука: кричим мы или шепчем, это и в разговоре, и в шуме ветра, и в реве машин, и в тиканье часов, — это все разная сила звука, разные тембры звука. Мы никогда не ошибемся, от чего человек смеется: от радости или это смех истеричный; как он кричит — от горя или от торжества какого-то. Опять тысячи разнообразных оттенков! Это все — частицы музыки, слагаемые музыки, они живут в природе сами по себе. Не говоря уже о том, что музыка силой, громкостью, тембром звука обязательно связана со светом, с интенсивностью света, связана с цветом. Ведь немало не только музыкантов, но и не музыкантов, которые слышат каждый звук в цвете. Я знаю одного физика, учителя физики, который совершенно безошибочно определит, какой звук я взял, только потому, что он слышит его цвет. Все-все, что есть в природе, — все есть в музыке. Когда человек стал отделяться от природы, и чем дальше он отделялся от нее, ему понадобились отдельно выделенные эти природные элементы, соединенные вместе под таким волшебным названием — музыка. А музыка отражает те переживания человека, которые он осознает, сталкиваясь с реальной действительностью.
      Но наша профессия такая, что мы специально часами сидим и специально чувствуем, а есть люди, которые часами занимаются тяжелейшей работой и эти ощущения испытывают не в кабинете, не за роялем, не за скрипкой, а, грубо говоря, на своей шкуре, все это ощущают своими руками, своими ногами, своей усталой спиной. Возможно, у них эти ощущения от неприятностей, от тягот жизни даже сильнее, чем у художников. Только самым великим, самым гениальным художникам дано ощутить в реальности то, что чувствует рабочий человек на самом деле от живого столкновения с живой, тяжелой жизнью, радостной или безрадостной, тягостной или веселой.

      Но у этих людей, которые так тесно связаны с природой и не нуждаются в музыке, как правило, есть внутренняя культура, внутренний такт. <...> Когда воспитанный человек сталкивается с иной, чем у него, точкой зрения на любой вопрос, он постарается прислушаться и сделать какие-то выводы для себя. Азбучная истина — скажете вы. Но всегда ли наши радиослушатели следуют этим истинам?

      В связи с этим я вспомнил, как много в почте обвинений в том, что я выступаю против популярности и пытаюсь уничтожить самых популярных и любимых людей. В данном случае двух артистов — Пугачеву и Леонтьева. У нас ведь речь в передаче шла, кажется, вообще не о них, а о том, как необходимо заботиться о развитии своего нравственного, культурного облика для того, чтобы всем нам жилось лучше, чтобы отношения между нами были лучше, потому что настоящая литература, настоящая музыка именно тем и ценна, что она для каждого поколения является напоминанием о том, что такое хорошо и что такое плохо.
      Вот Алла Борисовна Пугачева свою последнюю программу назвала «Пришла и говорю» — несколько изменив слова Иисуса Христа, это, так сказать, мессианское выражение, знакомое нам по Евангелиям. Она ее так по-христиански назвала, переведя все это в женский род, стало быть, можно к ней обращаться как к мессии. Но если уж речь зашла о Евангелии, то хорошо бы использовать и другие поучения, какие там есть. В частности, не забывать, что ты на свете не один, быть сдержанным в выражении чувств и оставаться самим собой — это дело тоже обоюдоострое. Все зависит от того, как кто понимает это «самим собой».
      Совсем недавно я был свидетелем, как две большие группы людей пожелали остаться «самими собой». Дело было у гастронома — толпа народа входила и толпа народа выходила. Но, как у нас в большинстве магазинов водится (об этом еще пятьдесят лет тому назад писали Ильф и Петров), — все двери закрыты и оставлен один только узкий лаз. Поэтому человек тридцать хочет войти и столько же хочет выйти. Те, кто выходят, хотят сохранить свое достоинство, остаться «самими собой» и не расплескать ничего из того, что им, так сказать, даровала жизнь. И по праву они хотят выйти первыми. И те, кто входят, тоже хотят остаться «самими собой» во что бы то ни стало... Каждая группа считала, что они вправе быть первыми. В результате все кончилось просто дракой и скандалом. Смотреть на это было омерзительно. Надо, реагируя на что-то, никогда не забывать, что ты не один живешь на свете.
      В ряде писем меня называют «наглым консерватором». Мне кажется, что жить по принципу «как моя душа пожелает» — это старая замоскворецкая купеческая мораль: «моему ндраву не препятствуй». Не препятствуй его самовыражению, раскрепощению: вот хочу — разнесу свой дом, вот хочу — запру свою жену на пять суток голодом сидеть, хочу — сейчас выгоню всех детей нагишом на мороз, и пусть себе идут. Вот мне весело, буду кричать, хотя рядом могут быть люди, которым тяжело, неприятно слышать крик.
      Мне кажется, что любые реакции надо проявлять, не забывая о ближнем своем. Если честно приходишь в жизнь, чтобы сказать что-то людям, то должен сказать: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». И подумай о нем.
      Многие радиослушатели на меня напали как на врага эстрады, хотя я как раз и говорил, что так называемую условно легкую музыку не отделяю нисколько от музыки серьезной, как одну часть целого организма, которая совершенно необходима этому организму, необходима каждому любому психически и умственно здоровому человеку. Нельзя только забывать о том, что это действительно какая-то скромная, малая часть общечеловеческой культуры и даже весьма малая часть музыкальной культуры, отдельно взятой. И речь шла о том, что нельзя свой досуг, свою душу, весь свой ум отдавать только эстраде и развлекательному искусству. Это чрезвычайно мало для того, чтобы развить душу, которая дана нам от рождения во всем богатстве, во всем объеме.
      Я заговорил о двух артистах. Мне кажется, что я их не оскорблял, не унижал, просто охарактеризовал так, как я понимаю, их творчество. Потому что мне есть с чем сравнивать. Я считаю великим творчество Эдит Пиаф — она великая эстрадная певица. Если бы мне предложили сравнить Мирей Матье и Эдит Пиаф, то я сказал бы, что творчество Матье стоит на гораздо более низком уровне и более бедно по содержанию, по своим формам, по краскам выразительности, чем творчество Эдит Пиаф. Я могу сравнивать творчество наших эстрадных певцов последнего поколения с такой певицей, как Элла Фицджералд. Это великая эстрадная (мне даже не хочется применять к ней это слово) негритянская певица. Ее значение в музыке настолько велико, что его просто нужно изучать, изучать и изучать!
      У меня специально есть книжечка, в которой я, как поклонник певческой музыки всех времен и всех народов, записываю то, что на меня произвело сильное впечатление. И это не случайно, потому что в музыке до сих пор все-таки царственным остается искусство пения: искусство пения дало миру и симфонию, и сонату, и полифонию, то есть многоголосье, — и это все произошло от голоса, от сольного пения, от многоголосного хорового пения. Поэтому я изучаю это искусство. А на Эллу Фицджералд у меня специальный «кондуит» — я записываю все те приемы пения, которые она употребляет и которые могут неслыханно обогатить вокальное искусство. Я даже пытаюсь разгадать, как она это делает, как это объяснить вокалистам нашим, чтобы научить их то же делать. Для меня это по сути целая энциклопедия загадок, и загадок прекрасных. Элла Фицджералд — она просто великий музыкант, хотя именуется эстрадной певицей. Повторяю — это великий художник.
      Кстати, в почте много говорится о замечательной пластике артистов — Валерия Леонтьева и Аллы Пугачевой. Их пластические достоинства мне кажутся весьма сомнительными — и мне опять же есть с чем сравнивать: я видел поющую и танцующую Любовь Орлову, я видел поющего и танцующего Николая Черкасова. И круг их образов, круг их тем, к которым они обращались, и их пластика, конечно, для наших певцов остаются еще недосягаемым идеалом. Хочу вспомнить также Андрея Миронова, который в чудесной песне Крылатова «Кто на новенького?» вызывает во мне просто восторг. Вот это пластика! А когда есть набор нескольких штампованных движений, которые повторяются из песни в песню, набор штампованных звукоизвлечений, я не считаю, что это уж такое большое достижение, хотя эти артисты, видимо, трудолюбивы, активно функционируют. И если они серьезно думают о своей дальнейшей работе, то, вероятно, обратят внимание на эти свои недостатки. Тем более что в ряде писем совершенно правильно указывается на то, что у Аллы Пугачевой в последнее время очень не в порядке голосовой аппарат. Я с этим тоже согласен. Конечно, певица должна обратить на это серьезное внимание.

      Ну, а теперь о популярности.

      Кто-то меня сравнил даже с убийцей такого рода, каким был Николай I по отношению к Пушкину и Лермонтову. Мне очень неприятно оказаться в положении Николая I, но, честное слово, мне незачем убивать Валерия Леонтьева из зависти к нему, из зависти к его популярности. Тем более что есть популярность и «популярность», есть слава и «слава».
      Есть чудесная книга Солсбери — это американский автор — о маршале Жукове. Он пишет о Жукове как о полководце полководцев. Есть много прославленных имен полководцев, но пройдет время, и останется, пожалуй, имя Жукова, как полководца полководцев. «Потому что время имеет то необычайное качество, — говорит Солсбери, — что отсеивает истинное величие от плевел известности. Известность может быть и шелухой — это довольно распространенное в жизни явление».
      Поэтому к каждому популярному явлению нужно относиться с большой долей здравого смысла: не бросаться, как мотылек или бабочка на огонь, так как есть популярность, вызванная действительно просветлением, провидением, которое вдруг охватывает народные массы, а есть популярность, которая основана на темноте и известной косности тех же самых представителей народа.
      И то, что многотысячные залы заполняются любителями концертов эстрады, никак еще не свидетельствует о том, что то, что они слушают, — это хорошо. Мы знаем необыкновенные случаи из истории, когда самые черные дела вызывали величайший энтузиазм масс — к величайшему несчастью! Чтобы слушатели на меня не обиделись, поясню — это произошло не потому, что там все были мерзавцами, негодяями и подонками, а потому, что люди в силу тех или иных причин, исторических или социальных, или опять же в силу недостаточной культурности или грамотности, что называется, не ведали, что творили. Вспомните костры инквизиции, какие они десятки тысяч зрителей собирали, а ведь сжигали цвет человечества! А что произошло с самим Сократом! Ведь состоялся один из самых печальных в истории судебных процессов над этим великим мыслителем, отцом мировой мудрости. Судили его по поручению властей несколько сот полупьяных портовых матросов и портовых девиц сомнительной репутации. И этот, с позволения сказать, «народный трибунал» при многотысячном стечении народа, под бурное одобрение этого же народа, вынес приговор, по которому учение Сократа объявлялось антинародным и вредным для народа. Массу случаев вот такой печальной популярности можно привести. Можно вспомнить, как по праздничным дням миллионы людей по всей России во главе с церковным клиром предавали анафеме одного из величайших писателей и философов мира Льва Николаевича Толстого.
      А вместе с тем была и есть другая популярность. Как встречали жители Петрограда вернувшегося в город Владимира Ильича Ленина на площади у Финляндского вокзала, как встречали Максима Горького в Италии, в Америке, как встречали каждое посещение Льва Толстого во время его приездов в Москву из Ясной Поляны. И ведь таких примеров можно привести огромное количество...

      В Прибалтике ежегодно устраивают такие грандиозные праздники песен. В Латвии...

      Это вот по поводу популярности, кстати. Собираются десятки тысяч людей...

      Я хочу только добавить, что прочно утвердившееся в нашем обиходе слово «популярный» в действительности — английского происхождения и означает в первую очередь «народный», «массовый». В теме нашего разговора происходит небольшая модуляция. <...> И мы задаем композитору вопрос о народной музыке, о фольклоре, о том, как сохраняем мы сегодня наше национальное богатство...

      Что касается проблем сохранения фольклора, то сохранить обязательно нужно. За последние годы записывается много, но по сравнению с тем, что нужно, — очень мало, потому что, как это ни стыдно, но русский народ, кажется, единственный из народов мира, который не имеет свода своего фольклора до сих пор. Это явление трагическое. Сохранить мы должны каждую травку, каждую ягодку — клюкву, морошку, всех животных, каждое насекомое. А тем более все, что является отражением и порождением нашей духовной внутренней жизни.
      Даже если предположить, что все нации, все народы сольются в одну, что не будет разграничений национальных (я в это, признаться, верю плохо, но допустим — есть такая теория, и много у нее сторонников), то даже в этом случае мы должны в этот общий котел принести все свое богатство, все сохранить (как раньше вступали в монастырь и вносили все свое имущество в эту братскую семью), а не прийти с пустыми руками, не Иванами, не помнящими родства, все потерявшими по дороге, позабывшими, откуда мы идем, а прийти людьми со своим достоинством, со своей историей и со всем наработанным нашими предками, со всем этим богатством. Сохранить каждую нотку, а и каждая нотка, каждая попевочка ой-ой-ой как пригодится!
      Сейчас есть много стран, где каждая капля чистой воды — это святыня! У нас еще такого отношения нет. Так нужно относиться и к каждому звуку, к каждому свежему обороту нашей музыки, чтобы они обогатили общую мировую музыку. Иначе если мы будем сейчас это все щедро разбрасывать, затаптывать и забывать, то чем мы будем интересны другим народам? Что мы внесем в общую человеческую культуру? Будем повторять то, что делают английские, или американские, или французские музыканты? Зачем? Они это сделают лучше нас!
      Но дело в том, что ни один народ не может развиваться без связи с другими народами — мы все-таки одна семья и все друг у друга учимся и друг друга обогащаем. Сколько русский народ дал западноевропейской культуре — не перечесть! В области музыки: новейшая французская музыка, ее зарождение, существование — было бы просто невозможно себе представить, каким оно было бы, какой бы имело облик, если бы не влияние композиторов «Могучей кучки», в особенности влияние Николая Андреевича Римского-Корсакова и Модеста Петровича Мусоргского, перед которым французские композиторы просто снимали шляпу и низко кланялись, и даже в ущерб другим музыкантам. Я читал недавно одну статью Клода Дебюсси, который ругает Грига из-за слабости его музыки и советует, что было бы неплохо ему, Григу, поучиться у своего северного соседа Мусоргского. Дебюсси, конечно, не прав в отношении Грига, но я хочу подчеркнуть то огромное уважение, которое испытывали иностранные деятели культуры и науки к нашей российской культуре. Я уже не говорю о том, какой новый толчок, новый стимул всей мировой литературе дала наша литература, какой толчок дала новейшей философии наша русская философия, которую мы пока еще плохо знаем. На Западе ее знают лучше, поэтому нам, кстати, с ними труднее бороться.
      Много танцев иностранных занесено в Россию, например, псковское «ляное» — это «лансье», завезенное после войны 1812 года, все эти «кадрили» — тоже завезенные танцы.
      Проблема фольклора очень сложная. Я только сразу хочу сказать, что если композитор использует фольклорный материал, то это не значит, что ему гарантирован успех и что сочинение будет хорошее. Совсем не значит. Хотя критики сейчас часто почитают за достоинство, что использованы какие-то материалы, интонации, обороты народной музыки. Все зависит от того, как человек думает и о чем он говорит. Любой музыкальный материал привлекается в зависимости от того, что хочет сказать композитор. Не надо нарочно быть фольклорным, это должен быть свой родной язык. И если человек говорит о своей родине, о своем народе, если он по душе обладает национальным темпераментом и этот язык его родины в самом деле родной, то он проявится как угодно — с цитатами или без них, более заметно или менее заметно...
      У Петра Ильича Чайковского много такой удивительной музыки, про которую никак не скажешь, что она произошла из русской народной песни, но вместе с тем по другим признакам: по своей распевности, по своей необычайной протяженности, по широте дыхания, по тем кульминациям (ведь это первый в мире композитор, у которого кульминация не точка, а целое развернутое плато), — тут сразу становится ясно, что писал русский композитор. А материал сам по себе не производит впечатления родившегося в России, хотя именно здесь он и мог только вырасти.

      Итак, два слова — два смысла: «популярный» и «народный» в их единстве и противоположности! А можно ли сегодня представить синтез популярного и народного? Можно. И это с успехом демонстрирует современный вид самодеятельного творчества — авторская песня. Скажите, пожалуйста, а как вы относитесь к самодеятельному творчеству молодежи, к так называемым бардам — авторам-исполнителям?

      В высшей степени одобрительно! Это творчество народа! Я давнишний сторонник самодеятельной песни, очень давнишний, еще с конца 50-х годов, тогда появилась мощная волна талантливейших людей. Я никогда не забуду своей первой встречи с творчеством Евгения Клячкина, а потом — и с самим Клячкиным. Сейчас он уже далеко не юноша, это моего возраста человек, но равного ему по песенному таланту до сих пор нет даже среди профессиональных композиторов! Как жалко, что тогда не нашлось сил, умения, такта поддержать этого одаренного композитора! Я очень рассчитываю на это самодеятельное творчество — это одна из надежд, даже опора в моем творчестве.
      Как бы ни были сильны даровитые композиторы профессиональные, все равно они вместе не сделают того, что придумает весь народ, а то, что придумано самим народом, это им же самим и отбирается, им же самим и отсеивается — это самый строгий судья. А значит, то, что выбрано, отобрано, отсеяно, придумано из своего сердца самим народом, — это и обречено жить навеки.
      И сейчас в музыке старинных композиторов самые живучие страницы те, которые производят на нас какое-то впечатление и не производят впечатления устарелого, это та музыка, где композитор обращается к музыке народной. Музыка народная обладает изумительным свойством: в отличие от музыки профессиональной — она всегда понятна всем. Музыку любого народа — эскимосов, испанцев, грузин — мы всегда понимаем, мы понимаем, о чем она говорит, для этого не нужно никакого специального обучения — всегда понятно, что нам хочет сказать человек той или иной национальности. Мы должны учиться этому свойству.
      Жаль, что многие ребята со своими гитарами поют и играют в подворотнях, в подъездах, жалко, что они мерзнут...

      Сейчас в Ленинграде таких клубов самодеятельной песни всего три или четыре...

      Пускай их будет четыреста, пускай будут встречаться на дому, где угодно, но они должны творить и создавать... Народ тянется к мелодии, к сердечной музыке. Мы, профессионалы-композиторы, работающие в академическом жанре, мы даем крайне мало или почти ничего не даем.
      Песенники тоже проявляют себя не лучшим образом, потому что «три беса»: слава, власть и деньги, — многих сбивают с толку, и они начинают работать на потребу очень невысокого вкуса. А молодежь хочет остроты, хочет мысли и не находит и потому сама этим занимается — и очень хорошо!
      Всегда все общие, народные музыкальные движения приносили только добро профессиональной музыке. Например, в опере. Беллини, Доницетти, Россини, Верди — это то, что составляет сейчас славу наших антикварных оперных театров, академических. А ведь мы не имели бы этих имен, этих опер, которые сейчас кажутся, может быть, кое-кому устарелыми, если бы не существовал народный французский и балаганный итальянский театры, благодаря которым они и появились. Они были гонимы и находились под запретом, были осуждены Академией искусств, осуждены и королевским судом. Но французские балаганы с их песенками, прибаутками, с их музыкой погибли бы, но, как ни странно, они нашли поддержку у самой маркизы Помпадур и архиепископа Парижского!
      Когда мы ругаем молодежь за самодеятельность, нам не нужно быть глупее парижского архиепископа и мадам Помпадур! Иногда нужно быть хотя бы на уровне их дальновидности, потому что они знали, что можно потерять очень много людей, приверженцев, сторонников, если не дать какую-нибудь свободу сердечного духовного высказывания. Пусть будет! С плохим надо бороться открыто, смело, что называется «чихвостить», а все талантливое обязательно надо поддерживать! Надо, чтобы такое творчество шире поддерживалось радио и телевидением. Не надо бояться показывать и плохое — и так будет ясно, что талантливо, а что — нет. А талантов среди нашей молодежи очень много, и пусть высказываются.

      Сейчас на радио в одной из «Невских волн» проходит конкурс авторов-исполнителей.

      Это прекрасно! Единственное пожелание — пусть поют и сочиняют только о том, что их волнует, пускай ищут свое, свои темы — тогда и придет свое выражение.
      И у меня такое пожелание старомодного человека, но сторонника сохранения природы: хорошо бы, чтобы было поменьше музыки электрической, утопающей в прожекторах, во всяких хлопушках, в дыму. Попробуйте петь, как пели народные певцы, они для меня всегда были эталоном, например Марья Дмитриевна Кривополенова, о которой я сейчас много читаю, изучаю ее творчество. Выходить просто одетым, без дыма, без пламени, без всего этого «мефистофельского», чертовского окружения, а просто попробовать от своей души послать ток в душу другого — вот мне кажется единственно вечное, а стало быть, всегда современная энергия!
      Вся другая энергия, может быть, современная, но очень на короткое время, от лукавого, и жить долго не будет. Всегда современно только то, что будет жить вечно. И пускай они лучше подумают не о сугубой современности, а о том, что постоянно. А постоянна — человеческая душа, ее тоска по прекрасному, ее доброта и ее желание сделать что-то хорошее.
      Понимаете, я убежден, что многие бессознательно себе портят жизнь, не делая доброго. Им кажется, что, не делая доброго, что-то сэкономишь для себя. А на самом деле человек обедняет себя, он становится от этого еще злее и сердитее, и не потому, что ему мало того, что он сэкономил для себя, а оттого, что не отдал. Обратите внимание, вот к вам на улице подходит человек и спрашивает, как пройти к тому или иному автобусу или на такую-то улицу. Вы объяснили. Проанализируйте свое чувство в следующий момент. Вам стало хорошо! Даже от такого маленького доброго дела вы себя чувствуете возвышеннее. Вы помогли! Так пусть будет так во всем.

      Ну что ж, давайте вот этим прекрасным, добрым и мудрым напутствием композитора молодежи и закончим сегодняшнюю передачу о музыке и жизни! Но мы надеемся продолжить ее <...> с помощью ваших новых писем. <...> С авторами наиболее интересных писем, и может быть, спорных, Валерий Александрович предложил встретиться в одной из студий Дома Радио. <...>
     

К титульной странице
Вперед
Назад