Московский камерный хор называют еще и «мининским». Минин — удивительный музыкант. Он не только блистательный хормейстер, владеющий тайной человеческого голоса, виртуозный дирижер, умеющий добиваться совершенного ансамбля, но, и это главное, — подлинный художник, мыслящий проблемно, крупно и в то же время основательно, ощущающий соразмерность пропорций злободневного и непреходящего в самых сложных хоровых партитурах как классической, так и современной музыки. Есть исполнители — и у нас, и за рубежом, — чья работа отличается большой тонкостью, сложностью, ясностью решений. Но она не благоухает, в ней нет аромата, как будто выполнена она из листового стекла. Это следствие художественной безродности, беспородистости. В Минине все наоборот. Чувство Родины развито в нем необычайно сильно. Это настоящий русский человек с самыми лучшими свойствами, присущими национальной художественной интеллигенции, в числе которых на одном из важных мест стоит чувство уважения ко всей мировой культуре во всех ее проявлениях.
Минин никогда не вступает в конфликт с природой музыкального произведения, где бы оно ни было создано. Подобно тому как растение, чтобы оно не погибло, берут с кусочком материнской земли, так и Минин берет произведение, не стряхивая с него почву напитавшей его культуры и традиций, и «пересаживает» его на русскую почву, под благодатные дожди хоровой традиции, русской хоровой школы. И тогда музыка Вивальди, Моцарта, Россини становится не только явлением нашей жизни, но и само это явление в силу своей неповторимости становится движущей силой в мировом искусстве.
В. Минин болезненно ощущает всякую фальшь в деле. Во время долгих мучительных репетиций, когда с трудом найденное отбрасывается как неверное, когда отыскивается наконец верное, и оно опять оказывается неправильным, и все начинается сначала; когда из внимания ни на секунду не уходит ни один звук, ни слог, ни слово, ни фраза целиком, ни выражение лица, глаз, ни поза; когда месяцами нащупывается темп каждой вещи и вновь меняется в связи с темпом других вещей, — тогда Минин добивается, чтобы исполняемая музыка вошла в плоть и кровь артистов, по-настоящему стала их верой, надеждой, любовью, а не была бы концертной маской, изображающей эти святые чувства.
Сущность искусства — в правдивости. Если публика почувствует лицемерие артиста — артист погиб. За пятнадцать лет жизни хор с Мининым во главе ни разу не сбился с пути и, преодолевая скалы трудностей, отмели соблазнов, строго шел и идет по фарватеру, делом отстаивая разумное, доброе, вечное и в самом трудном, и в самом легком не обманывая и не отталкивая слушателей, а, напротив, заражая их высокими, благородными чувствами, выстраданными и вживленными в свой организм через упорную художественную, нравственную и техническую работу. Наработанное таким образом, искусство неотразимо действует равно и на высокообразованного слушателя, и на случайного невежду, потому что обращено оно к человеческому сердцу — прежде всего и вопреки всему.
Культуре во все времена было от чего обороняться и что защищать. Нынешнее время в этом смысле не оригинально. Псевдокультура с высокой степенью логичности объясняет свое право на существование; сознательно, умело, ловко, как за боевой щит, прячется за бескультурье, за не ведающее сомнений полузнание, свято верящее, что света только и есть, что у него в окошке. Музыка оказалась на острие схватки. Это неудивительно. С древнейших времен музыка считалась делом государственным. Конфуций писал: «Покажите мне, какую музыку поет народ, и я скажу, как народ управляется и какова его нравственность». Платон: «Нельзя изменить форму музыки, не внося расстройства в нравственность». С развитием техники дело осложнилось, техника проникла в музыку, техника еще более изощренная, чем та, о которой Лев Толстой писал Третьякову: «С развитием техники (доступной многим) людей с содержанием становится все меньше. Техникой довольствуются малоразвитые люди»[1][1 Приведено по памяти; см.: Толстой Л. Н. Письмо П. М. Третьякову от 14 июня 1894 г. // Полн. собр. соч. Т. 19. М., 1984. С. 293].
Наиболее тревожно сегодня с так называемой массовой музыкой, развлекательной. Очень немного в ней талантливого — это закономерно и нормально, талантливого всегда мало. Зато право на жизнь сверх всякой меры неожиданно получили сочинения и соответственно исполнители, насквозь пропитанные эклектическим духом, задействованные на уровне инстинктов. Все это объясняется необходимостью «расслабиться» и «побалдеть». И это тогда, когда во имя сохранения жизни на Земле человечеству больше всего необходимо ясное сознание при условии глобальной нравственности и интеллекта! Какой же бойцовской силой должно обладать искусство чистых чувств и добрых мыслей, чтобы не только выстоять, но и перекрестить в свою веру тех, кто ищет спасения в трясине дурмана, пусть даже и звукового.
У мининцев эта сила есть. За ними — все богатство мировой музыки, которое известно им не понаслышке, а стало частью их собственного мастерства. Многое опробовано ими на вкус, на вес, на живучесть. Музыка проходила испытание, и они проходили труднейшее испытание музыкой. Мир, прошитый лучами человеческих голосов, обретал ощущаемую цельность. Человеческий голос — основа хорового искусства, самый трепетный и нежный, самый властный и всесильный инструмент. Когда сливаются вместе много голосов, — сливаются не только звуковые волны — сливаются души, помыслы.
Будучи искусством по природе своей братским, хоровое пение пробуждает в людях чувство братства и не дает ему увянуть. Московский камерный хор в исключительной степени обладает этим умением. Искусство его так заразительно, что каждому слушателю думается — поет его собственная душа. Так рождается еще одна гармония — гармония артистов и слушателей. В этом смысле сила воздействия камерного хора совершенно уникальна, а сам Минин может быть сопоставлен лишь с Е. А. Мравинским — и по возвышающей слушателя властности, и по способности ответить на больную, жгучую потребность дня, не отрываясь от постоянного и вечного. Как и Мравинский, Минин именно не реставрирует, не омолаживает, не осовременивает произведение, как это нередко бывает в исполнительской среде, а словно помогает ему врасти в наше время, закрепиться в нем, зацвесть и заблагоухать.
Нравственная сила против нравственной неполноценности, сдержанность против распущенности, целомудрие против похабщины, ясность чувства и мысли против звукового «балдения», братство против эгоистического самоутверждения, собранность и стройность против расслабленности, опора на сильнейшие стороны человеческой натуры вопреки всем, кто идет к славе, опираясь на стороны слабейшие, — такова суть деятельности Московского камерного хора и его руководителя, таково их кредо, таков смысл их творчества. Значение этого коллектива давно вышло за рамки чисто музыкальной жизни и стало крупным явлением нравственной, духовной жизни нашего общества.