Сергей Михайлович Соловьев
   "История России с древнейших времен" Том 2
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   СОБЫТИЯ ПРИ ВНУКАХ ЯРОСЛАВА I (1093 - 1125)

   Прежние причины усобиц.  - Характер Владимира Мономаха. - Он уступает
старшинство  Святополку Изяславичу.  - Характер последнего.  - Нашествие
половцев.  - Олег Святославич в Чернигове.  - Борьба с ним Святополка  и
Владимира.  -  Неудача Олега на севере.  - Послание Мономаха к Олегу.  -
Съезд князей в Любече и прекращение борьбы на востоке.  - Новая  усобица
на западе вследствие ослепления Василька Ростиславича.  - Прекращение ее
на Витичевском съезде.  -  Распоряжение  насчет  Новгорода  Великого.  -
Судьба  Ярослава  Ярополковича,  племянника великого князя.  - События в
Полоцком княжестве.  - Войны с половцами.  - Борьба с другими  соседними
варварами.  -  Связь с Венгриею.  - Смерть великого князя Святополка.  -
Киевляне избирают Мономаха в князья  себе.  -  Война  с  минским  князем
Глебом  и  с  волынским  Ярославом.  - Отношение к грекам и половцам.  -
Смерть Мономаха. - Дружина при внуках Ярослава I.

   Не прошло   полвека  по  смерти  Ярослава  Старого,  как  уже  первое
поколение в потомстве его сменилось вторым, сыновья - внуками. Мы видели
начало  усобиц  при  первом  поколении,  видели  их причины в стремлении
осиротелых князей добыть себе часть в Русской земле,  которой не  давали
им дядья;  усобицы усилились,  когда Изяслав был изгнан братьями, когда,
возвратившись по смерти Святослава,  он отнял прежние волости у  сыновей
последнего,  которые должны были искать убежища в отдаленной Тмутаракани
и,  если верить некоторым известиям, в Муроме. С выступлением на поприще
внуков  Ярославовых  причины усобиц оставались прежние,  и потому должно
было ожидать тех же  самых  явлений,  какими  ознаменовано  и  правление
сыновей Ярославовых.
   Владимир Мономах  с братом Ростиславом были в Киеве во время смерти и
погребения отца своего; летописец говорит, что Мономах начал размышлять:
"Если  сяду  на столе отца своего,  то будет у меня война с Святополком,
потому что этот стол был прежде  отца  его",  и,  размыслив,  послал  за
Святополком  в  Туров,  сам  пошел в Чернигов,  а брат его Ростислав - в
Переяславль.  Если Мономах единственным препятствием к занятию киевского
стола считал старшинство,  права Святополка Изяславича,  то ясно, что он
не видал никаких других препятствий,  именно не предполагал  препятствия
со  стороны  граждан  киевских,  был уверен в их желании иметь его своим
князем.  Нет сомнения, что уже и тогда Мономах успел приобресть народную
любовь,  которою он так славен в нашей древней истории. Мономах вовсе не
принадлежит  к  тем  историческим  деятелям,  которые  смотрят   вперед,
разрушают  старое,  удовлетворяют новым потребностям общества:  это было
лицо  с  характером  чисто  охранительным.  Мономах  не  возвышался  над
понятиями   своего   века,  не  шел  наперекор  им,  не  хотел  изменить
существующий порядок вещей,  но личными доблестями,  строгим исполнением
обязанностей  прикрывал  недостатки существующего порядка,  делал его не
только  сносным  для  народа,  но  даже  способным   удовлетворять   его
общественным потребностям. Общество, взволнованное княжескими усобицами,
столько потерпевшее от них,  требовало прежде всего от князя,  чтобы  он
свято исполнял свои родственные обязанности,  не которовался (не спорил)
с братьею,  мирил враждебных родичей,  вносил умными  советами  наряд  в
семью;  и вот Мономах во время злой вражды между братьями умел заслужить
название  братолюбца.  Для  людей  благочестивых  Мономах  был  образцом
благочестия:  по  свидетельству  современников,  все  дивились,  как  он
исполнял обязанности,  требуемые церковью.  Для сдержания главного зла -
усобиц  нужно  было,  чтобы князья соблюдали клятву,  данную друг другу:
Мономах ни под  каким  предлогом  не  соглашался  переступать  крестного
целования.  Народ  испытал уже при других князьях бедствие от того,  что
людям не доходила княжая правда,  тиуны  и  отроки  грабили  без  ведома
князя:  Мономах  не  давал  сильным обижать ни худого смерда,  ни убогой
вдовицы,  сам  оправливал  (давал  правду,  суд)  людей.  При   грубости
тогдашних нравов люди сильные не любили сдерживать своего гнева,  причем
подвергнувшийся ему платил жизнью;  Мономах наказывал детям своим, чтобы
они  не убивали ни правого,  ни виноватого,  не губили душ христианских.
Другие  князья   позволяли   себе   невоздержание:   Мономах   отличался
целомудрием.  Обществу  сильно  не  нравилось  в  князе корыстолюбие;  с
неудовольствием видели,  что внуки и правнуки св. Владимира отступают от
правил этого князя,  копят богатство,  сбирая его с тягостию для народа;
Мономах и  в  этом  отношении  был  образцом  добрых  князей:  с  ранней
молодости рука его простиралась ко всем, по свидетельству современников;
никогда не прятал он сокровищ,  никогда не считал он денег,  но раздавал
их  обеими руками;  а между тем казна его была всегда полна,  потому что
при щедрости он был образцом доброго хозяина,  не смотрел на служителей,
сам  держал  весь  наряд в доме.  Больше всех современных князей Мономах
напоминал прадеда своего,  ласкового князя Владимира: "Если поедете куда
по  своим землям (наказывает Мономах детям),  не давайте отрокам обижать
народ ни в селах, ни на поле, чтоб вас потом не кляли. Куда пойдете, где
станете, напойте, накормите бедняка; больше всего чтите гостя, откуда бы
к вам ни пришел, добрый или простой человек или посол; не можете одарить
его,  угостите  хорошенько,  напойте,  накормите:  гость  по всем землям
прославляет человека либо добрым,  либо злым". Что детям наказывал, то и
сам  делал:  позвавши  гостей,  сам  служил  им,  и когда они ели и пили
досыта,  он только смотрел на них. Кроме усобиц княжеских, земля терпела
от беспрестанных нападений половцев; Мономах с ранней молодости стоял на
стороже Русской земли,  бился за нее с погаными,  приобрел  имя  доброго
страдальца  (труженика)  за  Русскую  землю  по преимуществу.  В тот век
народной  юности  богатырские   подвиги   Мономаха,   его   изумительная
деятельность  не могли не возбудить сильного сочувствия,  особенно когда
эти подвиги совершались на пользу земле.  Большую часть жизни провел  он
вне  дома,  большую  часть  ночей проспал на сырой земле;  одних дальних
путешествий совершил он 83;  дома и в дороге,  на войне и на охоте делал
все сам, не давал себе покою ни ночью, ни днем, ни в холод, ни в жар; до
света поднимался он с постели,  ходил к обедне,  потом думал с дружиною,
оправливал (судил) людей, ездил на охоту, или так куда-нибудь, в полдень
ложился спать и потом снова начинал  ту  же  деятельность.  Дитя  своего
века,   Мономах,  сколько  любил  пробовать  свою  богатырскую  силу  на
половцах, столько же любил пробовать ее и на диких зверях, был страстный
охотник: диких коней в пущах вязал живых своими руками; тур не раз метал
его на рога,  олень бодал,  лось  топтала  ногами,  вепрь  на  боку  меч
оторвал,  медведь кусал, волк сваливал вместе с лошадью. "Не бегал я для
сохранения живота своего,  не щадил головы своей,  - говорит он  сам.  -
Дети!  не  бойтесь ни рати,  ни зверя,  делайте мужеское дело;  ничто не
может вам вредить,  если бог не повелит;  а от бога будет смерть, так ни
отец,   ни   мать,   ни   братья   не   отнимут;  божье  блюдение  лучше
человеческого!"  Но  с   этою   отвагою,   удалью,   ненасытною   жаждою
деятельности  в Мономахе соединялся здравый смысл,  сметливость,  уменье
смотреть на следствие дела,  извлекать пользу;  из всего можно заметить,
что  он  был  сын  доброго Всеволода и вместе сын царевны греческой.  Из
родичей Мономаха были  и  другие  не  менее  храбрые  князья,  не  менее
деятельные,  как,  например,  чародей  Всеслав  полоцкий.  Роман  и Олег
Святославичи;  но храбрость,  деятельность Мономаха всегда  совпадала  с
пользою для Русской земли; народ привык к этому явлению, привык верить в
доблести,  благоразумие, благонамеренность Мономаха, привык считать себя
спокойным  за  его  щитом  и  потому питал к нему сильную привязанность,
которую перенес и на все его потомство.  Наконец, после личных доблестей
не  без  влияния на уважение к Мономаху было и то,  что он происходил по
матери от царской  крови;  особенно,  как  видно,  это  было  важно  для
митрополитов-греков и вообще для духовенства.
   Киевляне должны были желать,  чтоб Мономах занял отцовское место; они
могли желать этого тем более,  что Мономах  был  им  хорошо  известен  и
известен  с  самой  лучшей  стороны,  тогда  как Святополк Изяславич жил
постоянно на отдаленном севере и только недавно,  по смерти брата своего
Ярополка,  перешел из Новгорода в Туров,  без сомнения,  для того, чтобы
быть поближе к Киеву на случай скорой смерти  Всеволода.  Но  мы  видели
причины,  которые  заставляли Мономаха отказаться от старшего стола:  он
опасался,  что Святополк не откажется от своих прав и будет доискиваться
их  оружием;  Мономах  должен  был  хорошо знать,  к чему ведут подобные
нарушения прав;  должен был также опасаться,  что если  Святополк  будет
грозить  ему с запада,  то с востока Святославичи также не оставят его в
покое.  Киевляне не могли не  уважать  основание,  на  котором  Владимир
отрекся от их стола,  не могли не сочувствовать уважению к старшинству и
притом не имели права отвергать Святополка,  потому что еще не знали его
характера;  и  когда он явился из Турова в Киев по приглашению Мономаха,
то граждане вышли к нему с поклоном и приняли его с радостию. Но радость
их  не  могла быть продолжительна:  характер сына Изяславова представлял
разительную противоположность с характером сына  Всеволодова:  Святополк
был жесток,  корыстолюбив и властолюбив без ума и твердости; Сыновья его
были похожи на отца.  Киевляне немедленно испытали неспособность  своего
нового князя. В это время пошли половцы на Русскую землю; услыхавши, что
Всеволод умер, они отправили послов к Святополку с предложением мира, т.
е. с предложением купить у них мир: Мономах говорит детям, что он в свою
жизнь заключил с половцами девятнадцать миров, причем передавал им много
своего скота и платья. Святополк, по словам летописца, посоветовался при
этом случае не с большою дружиною отца и дяди своего, т. е. не с боярами
киевскими, но с теми, которые пришли с ним, т. е. с дружиною, которую он
привел  из  Турова  или,  вероятнее,  из  Новгорода;  мы  видим   здесь,
следовательно,  опять ясную жалобу на заезд старых бояр пришлою дружиною
нового   князя,   явление   необходимое   при   отсутствии   отчинности,
наследственности  волостей;  по  совету  своей  дружины  Святополк велел
посадить половецких послов в  тюрьму:  или  жалели  скота  и  платья  на
покупку  мира,  или  стыдились  начать  новое  княжение  этою  покупкою.
Половцы,  услыхавши о заключении послов своих,  стали воевать, пришло их
много,  и обступили торческий город,  т.  е.  город, заселенный торками.
Святополк испугался,  захотел мира,  отпустил половецких послов;  но уже
теперь сами половцы не хотели мира и продолжали воевать. Тогда Святополк
начал собирать войско; умные люди говорили ему: "Не выходи к ним, мало у
тебя  войска";  он  отвечал:  "У меня 800 своих отроков могут против них
стать";  несмысленные подстрекали его:  "Ступай  князь!",  а  смышленные
говорили:  "Хотя бы ты пристроил и восемь тысяч, так и то было бы только
впору;  наша земля оскудела от рати и от продаж:  пошли-ка лучше к брату
своему  Владимиру,  чтоб  помог  тебе".  Святополк послушался и послал к
Владимиру;  тот собрал войско  свое,  послал  и  к  брату  Ростиславу  в
Переяславль,  веля ему помогать Святополку, а сам пошел в Киев. Здесь, в
Михайловском монастыре,  свиделся он с Святополком и начались у них друг
с  другом  распри  да которы;  смышленные мужи говорили им:  "Что вы тут
спорите,  а поганые губят  Русскую  землю;  после  уладитесь,  а  теперь
ступайте  против  поганых либо с миром,  либо с войною".  Владимир хотел
мира,  а Святополк хотел рати;  наконец,  уладились,  поцеловали крест и
пошли  втроем - Святополк,  Владимир и Ростислав - к Треполю.  Когда они
пришли к реке Стугне,  то,  прежде чем переходить ее, созвали дружину на
совет и начали думать. Владимир говорил: "Враг грозен; остановимся здесь
и будем с ним мириться".  К совету этому пристали смышленные мужи - Ян и
другие; но киевляне говорили: "Хотим биться, пойдем на ту сторону реки".
Они осилили и рать  перешла  реку,  которая  тогда  сильно  наводнилась.
Святополк,  Владимир и Ростислав,  исполчивши дружину,  пошли: на правой
стороне шел Святополк,  на левой - Владимир,  по середине  -  Ростислав;
минули  Треполь,  прошли  и  вал,  и вот показались половцы с стрельцами
впереди.  Наши стали между двумя валами,  поставили  стяги  (знамена)  и
пустили  стрельцов  своих  вперед  из  валов;  а половцы подошли к валу,
поставили также стяги свои, налегли прежде всего на Святополка и сломили
отряд его.  Святополк стоял крепко; но когда побежали люди, то побежал и
он.  Потом половцы наступили на  Владимира;  была  у  них  брань  лютая;
наконец, побежал и Владимир с Ростиславом; прибежав к реке Стугне, стали
переправляться вброд,  и  при  этой  переправе  Ростислав  утонул  перед
глазами брата, который хотел было подхватить его, но едва сам не утонул;
потерявши брата  и  почти  всю  дружину,  печальный  Владимир  пришел  в
Чернигов, а Святополк сперва вбежал в Треполь, затворился, пробыл тут до
вечера и ночью пришел в Киев.  Половцы,  видя,  что  одолели,  пустились
воевать по всей земле,  а другие возвратились к торческому городу. Торки
противились,  боролись крепко из города,  убили много половцев; но те не
переставали налегать,  отнимали воду,  и начали изнемогать люди в городе
от голода и жажды;  тогда торки послали  сказать  Святополку:  "Если  не
пришлешь  хлеба,  то сдадимся";  Святополк послал;  но обозу нельзя было
прокрасться в город от половцев. Девять недель стояли они под Торческом,
наконец,  разделились:  одни остались продолжать осаду, а другие пошли к
Киеву; Святополк вышел против них на реку Желань; полки сошлись, и опять
русские побежали;  здесь погибло их еще больше, чем у Треполя; Святополк
пришел в Киев сам-третей только,  а  половцы  возвратились  к  Торческу.
Лукавые  сыны  Измайловы,  говорит летописец,  жгли села и гумна и много
церквей запалили огнем; жителей били, оставшихся в живых мучили, уводили
в  плен;  города  и  села опустели;  на полях,  где прежде паслись стада
коней,  овец и волов, теперь все стало пусто, нивы поросли: на них живут
звери.  Когда  половцы  с  победою  возвратились к Торческу,  то жители,
изнемогши от голода,  сдались им. Половцы, взявши город, запалили его, а
жителей,  разделивши,  повели в вежи к сердоболям и сродникам своим,  по
выражению  летописца.  Печальные,  изнуренные  голодом   и   жаждою,   с
осунувшимися   лицами,   почерневшим   телом,  нагие,  босые,  исколотые
терновником,  шли русские пленники в степи,  со слезами рассказывая друг
другу, откуда кто родом - из какого города или из какой веси.
   Святополк, видя,   что   нельзя   ничего  взять  силою,  помирился  с
половцами, разумеется, заплативши им сколько хотели, и женился на дочери
хана  их  Тугоркана.  Но в том же 1094 году половцы явились опять,  и на
этот раз ими  предводительствовал  Олег  Святославович  из  Тмутаракани:
жестокое  поражение,  потерпенное двоюродными братьями в прошлом году от
половцев,  дало Олегу надежду получить не только часть в Русской  земле,
но и все отцовские волости,  на которые он с братьями имел полное право:
внуки Ярослава находились теперь друг к другу по роду и,  следовательно,
по  волостям  точно  в  таком  же  отношении,  в каком находились прежде
сыновья, а считать себя изгоем Олег не хотел. Он пришел к Чернигову, где
осадил Мономаха в остроге;  окрестности города,  монастыри были выжжены;
восемь дней билась с половцами дружина Мономахова  и  не  пустила  их  в
острог;  наконец,  Мономах  пожалел  христианской  крови,  горящих  сел,
монастырей, сказал: "Не хвалиться поганым", и отдал Олегу Чернигов, стол
отца его,  а сам пошел на стол своего отца, в Переяславль. Так описывает
сам Мономах свои побуждения; нам трудно решить, на сколько присоединялся
к  ним  еще  расчет  на  невозможность долгого сопротивления с маленькою
дружиною,  в которой по выезде его из Чернигова не было и  ста  человек,
считая  вместе с женами и детьми;  мы видели,  что большую часть дружины
потерял он в битве при Стугне, где пали все его бояре; попавшихся в плен
он после выкупил, но их было, как видно, очень мало. С этою-то небольшою
дружиною ехал Мономах из Чернигова в Переяславль через полки половецкие;
варвары облизывались на них,  как волки, говорит сам Мономах, но напасть
не смели.  Олег сел в Чернигове,  а половцы пустошили окрестную  страну:
князь не противился,  он сам велел им воевать, ибо другим нечем ему было
заплатить союзникам,  доставившим ему  отцовскую  волость.  "Это  уже  в
третий  раз,  говорит  летописец,  навел  он  поганых  на Русскую землю;
прости,  господи,  ему  этот  грех,  потому  что  много  христиан   было
погублено,  а другие взяты в плен и расточены по разным землям". На Руси
Олегу  этого  не  простили,  и  сколько  любили  Мономаха  как   доброго
страдальца  за Русскую землю,  защищавшего ее от поганых,  столько же не
любили Олега,  опустошавшего ее с половцами;  видели гибельные следствия
войн Олеговых, забыли обиду ему нанесенную, забыли, что он принужден был
сам добывать себе отцовское место,  на которое не пускали его двоюродные
братья.
   Незавидно было  житье  Мономаха в Переяславле:  "Три лета и три зимы,
говорит он,  прожил я в Переяславле с дружиною,  и много бед натерпелись
мы   от   рати   и  от  голода".  Половцы  не  переставали  нападать  на
Переяславскую волость,  и без того уже разоренную;  Мономаху удалось раз
побить  их  и взять пленников.  В 1095 году пришли к нему два половецких
хана,  Итларь и Китан, на мир, т. е. торговаться, много ли переяславский
князь даст за этот мир?  Итларь с лучшими людьми вошел в город,  а Китан
стал с войском между валами, и Владимир отдал ему сына своего Святослава
в  заложники  за  безопасность  Итларя,  который  стоял  в  доме боярина
Ратибора.  В это время пришел к Владимиру из Киева or Святополка  боярин
Славата за каким-то делом;  Славата подучил Ратибора и его родню пойти к
Мономаху и убедить его согласиться на убийство Итларя.  Владимир отвечал
им:  "Как  могу я это сделать,  давши им клятву?" Те сказали ему на это:
"Князь не будет на тебе греха:  половцы всегда дают тебе клятву,  и  все
губят  Русскую  землю,  льют кровь христианскую".  Владимир послушался и
ночью послал  отряд  дружины  и  торков  к  валам:  они  выкрали  сперва
Святослава,  а  потом  перебили  Китана  и  всю дружину его.  Это было в
субботу вечером;  Итларь ночевал на дворе Ратиборовом  и  не  знал,  что
сделалось с Китаном.  На другой день,  в воскресенье, рано утром Ратибор
приготовил вооруженных отроков и велел  им  вытопить  избу,  а  Владимир
прислал  отрока  своего  сказать  Итларю  и  дружине  его:  "Обувшись  и
позавтракавши в теплой избе  у  Ратибора,  приезжайте  ко  мне".  Итларь
отвечал:  "Хорошо!" Половцы вошли в избу и были там заперты; а между тем
ратиборовцы влезли  на  крышку,  проломали  ее,  и  Ольбег  Ратиборович,
натянув  лук,  ударил Итларя стрелою прямо в сердце;  перестреляли и всю
дружину его. Тогда Святополк и Владимир послали в Чернигов к Олегу звать
его с собою вместе на половцев; Олег обещался идти с ними и пошел, но не
вместе:  ясно было, что он не доверял им; быть может, поступок с Итларем
был  одною  из  причин  этого  недоверия.  Святополк  и Владимир пошли к
половцам на вежи,  взяли их, попленили скот, лошадей, верблюдов, рабов и
привели  их  в свою землю.  Недоверие Олега сильно рассердило двоюродных
братьев;  после похода они послали сказать ему:  "ты не шел  с  нами  на
поганых, которые сгубили Русскую землю, а вот теперь у тебя сын Итларев;
убей его,  либо отдай нам: он враг Русской земле". Олег не послушался, и
встала  между ними ненависть.  Вероятно,  в связи с этими событиями было
движение на севере брата Олегова,  Давыда, о котором до сих пор дошедшие
до  нас  списки  летописи  ничего не говорили;  только в своде летописей
Татищева читаем,  что остальные Святославичи при Всеволоде имели волость
в Муроме - известие очень вероятное;  по смерти же Всеволода, как видно,
Мономах принужден был отречься не от одного Чернигова в пользу Олега, но
должен  был уступить также и Смоленск Давыду.  В конце 1095 года,  когда
загорелась снова вражда между  Олегом  и  братьями  его,  Святополком  и
Владимиром,  последние  отправились к Смоленску,  вывели оттуда Давыда и
дали ему Новгород,  откуда  сын  Мономаха,  Мстислав,  посаженный  дедом
Всеволодом еще по удалении Святополка, был переведен в Ростов: вероятно,
они не хотели,  чтобы волости Святославичей соприкасались друг с другом,
причем братья могли легко действовать соединенными силами;  в Смоленской
волости,  которая должна была разделять волости Святославичей, Святополк
и  Владимир  должны  были  посадить  кого-нибудь  из  своих,  и вот есть
известие,  что Владимир посадил здесь сына своего  Изяслава.  Но  Давыд,
может быть, по соглашению с братом, недолго жил в Новгороде и отправился
опять в Смоленск,  впрочем,  как видно, с тем, чтобы оставить и Новгород
за  собою  же,  потому  что  когда новгородцы в его отсутствие послали в
Ростов за Мстиславом Владимировичем и посадили  его  у  себя,  то  Давыд
немедленно  выступил  опять  из  Смоленска  к Новгороду;  но на этот раз
новгородцы послали сказать ему:  "Не ходи к нам",  и  он  принужден  был
возвратиться  с  дороги  опять  в Смоленск.  Изгнанный им отсюда Изяслав
бросился на волости Святославичей,  сперва на Курск,  а потом на  Муром,
где  схватил  посадника  Олегова  и  утвердился  с  согласия граждан.  В
следующем,  1096,  году Святополк  и  Владимир  послали  сказать  Олегу:
"Приезжай в Киев,  урядимся о Русской земле пред епископами,  игуменами,
мужами отцов наших и людьми  городскими,  чтобы  после  нам  можно  было
сообща  оборонять  Русскую землю от поганых".  Олег велел отвечать:  "Не
пойду на суд к епископам,  игуменам да смердам".  Если прежде он  боялся
идти в поход вместе с братьями,  то могли он решиться ехать в Киев,  где
знал,  что духовенство, дружина и граждане дурно расположены к нему? Мог
ли  он  отдать  свое  дело на их решение?  Притом князь,  который привык
полагаться во всем на один свой меч,  им доставать себе  управу,  считал
унизительным идти на суд пред духовенство и простых людей.  Как бы то ни
было, гордый ответ Олега возбудил к нему еще сильнейшее нерасположение в
Киеве:  летописец сильно укоряет черниговского князя за смысл буйный. за
слова величавые,  укоряет и злых советников Олега.  Святополк и Владимир
послали  после этого объявить ему войну.  "Ты нейдешь с нами на поганых,
велели они сказать ему,  нейдешь к нам на совет - значит, мыслишь на нас
недоброе  и поганым помогать хочешь;  пусть же бог рассудит нас!" Князья
выступили против Олега к Чернигову;  Святославич  выбежал  пред  ними  и
заперся  в  Стародубе,  вероятно,  для того,  чтобы быть ближе к братним
волостями получить оттуда скорее помощь.  Святополк и  Владимир  осадили
Стародуб  и стояли под ним 33 дня;  приступы были сильные,  но из города
крепко отбивались;  наконец, осажденные изнемогли: Олег вышел из города,
запросил мира и получил его от братьев,  которые сказали ему:  "Ступай к
брату своему Давыду,  и приезжайте оба вместе в Киев,  к столу  отцов  и
дедов  наших:  то старший город во всей земле,  в нем следует собираться
нам и улаживаться".  Олег обещался приехать,  целовал крест и отправился
из  Стародуба  в  Смоленск;  но смольняне не захотели принять его,  и он
принужден был ехать в Рязань.