Когда все  опять  успокоились,  хотя  на  время,  неутомимый  Альберт
поспешил  в  Германию,  чтоб  набрать  новых крестоносцев:  он предвидел
новую, продолжительную борьбу. Его отсутствием воспользовались туземцы и
отправили  опять  послов  к  полоцкому князю с просьбою освободить их от
притеснителей.  Князь приплыл с войском по Двине и осадил Гольм;  по его
призыву встало окружное народонаселение, но мало принесло ему пользы при
осаде: гарнизон гольмский при всей своей малочисленности наносил сильный
вред  русскому войску камнестрельными машинами,  употребление которых не
знали полочане;  они сделали было себе также маленькую машину по образцу
немецких,  но  первый  опыт  не  удался  - машина била своих.  Несмотря,
однако,  на это,  жители Гольма и Риги недолго  могли  держаться  против
русских,   потому   что   должны  были  бороться  также  против  врагов,
находившихся внутри стен,  - туземцев,  которые беспрестанно сносились с
русскими;   как  вдруг  на  море  показались  немецкие  корабли;  князь,
потерявши много народу от камнестрельных  машин  при  осаде  Гольма,  не
решился  вступить  в борьбу с свежими силами неприятеля и отплыл назад в
Полоцк.  Эта неудача нанесла страшный удар делу туземцев:  самые упорные
из  них отправили послов в Ригу требовать крещения и священников;  немцы
исполнили их просьбу,  взявши наперед от старшин их сыновей в заложники.
Торжество   пришельцев  было  понятно:  в  челе  их  находился  человек,
одаренный необыкновенным смыслом и деятельностью, располагавший сильными
средствами   -  рыцарским  орденом  и  толпами  временных  крестоносцев,
приходивших на помощь Рижской церкви;  против него были толпы безоружных
туземцев;  что  же касается до русских,  то епископ и орден имели дело с
одним  полоцким  княжеством,  которое  вследствие  известного  отделения
Рогволодовых внуков от Ярославичей предоставлено было собственным силам,
а силы эти были очень незначительны;  князья  разных  полоцких  волостей
вели усобицы друг с другом, боролись с собственными гражданами, наконец,
имели опасных врагов  в  литовцах;  могли  ли  они  после  того  успешно
действовать  против  немцев?  Доказательством  разъединения между ними и
происходившей от  того  слабости  служит  поступок  князя  кукейносского
Вячеслава:  не  будучи  в состоянии собственными средствами и средствами
родичей бороться с Литвою,  он в 1207 году явился  в  Ригу  и  предложил
епископу половину своей земли и города,  если тот возьмется защищать его
от  варваров.  Епископ  с  радостию  согласился  на  такое  предложение;
несмотря на то, однако, из дальнейшего рассказа летописца не видно, чтоб
он немедленно воспользовался им,  вероятно,  Вячеслав обещался принять к
себе  немецкий гарнизон только в случае литовского нападения.  Как бы то
ни было,  русский князь скоро увидал на опыте,  что вместо защитников он
нашел  в рыцарях врагов,  которые были для него опаснее литовцев.  Между
ним и рыцарем Даниилом фон Леневарден произошла частная ссора; последний
напал   нечаянно  ночью  на  Кукейнос,  овладел  им  без  сопротивления,
перевязал жителей,  забрал их имение,  самого князя  заключил  в  оковы.
Епископ,  узнав  об  этом,  послал  приказ Даниилу немедленно освободить
князя, возвратить ему город и все имение; потом позвал Вячеслава к себе,
принял с честию,  богато одарил лошадьми и платьем,  помирил с Даниилом,
но при  этом  припомнил  прежнее  обещание  его  сдать  немцам  половину
крепости  и  отправил  в  Кукейнос отряд войска для занятия и укрепления
города на случай литовского нападения.  Князь выехал из Риги  с  веселым
лицом,  но в душе затаил месть:  он видел,  что в Риге все готово было к
отъезду  епископа  и  многих  крестоносцев   в   Германию,   и   решился
воспользоваться  этим  удобным случаем для освобождения своего города от
неприятных гостей.  Думая,  что епископ с крестоносцами уже в  море,  он
посоветовался  с  дружиною,  и  вот  в один день,  когда почти все немцы
спустились в ямы,  где добывали камень для городских  построек,  а  мечи
свои и прочее оружие оставили наверху, отроки княжеские и мужи прибегают
к ямам,  овладевают оружием и  умерщвляют  беззащитных  его  владельцев.
Троим из последних, однако, удалось спастись бегством и достигнуть Риги:
они рассказали,  что случилось с  ними  и  их  товарищами  в  Кукейносе,
Вячеслав,  думая,  что  положено доброе начало делу,  послал к полоцкому
князю коней и оружие неприятельское с приглашением идти как можно скорее
на  Ригу,  которую  легко  взять,  лучшие  люди перебиты им в Кукейносе,
другие отъехали с епископом в Германию.  Полоцкий князь поверил и  начал
уже  собирать  войска.  Но  Вячеслав  жестоко ошибался в своих надеждах;
противные ветры задержали Альберта в двинском устье,  и когда  пришла  в
Ригу  весть  о происшествиях в Кукейносе,  то он немедленно возвратился,
убедил и спутников своих опять послужить святому делу; немцы, рассеянные
по всем концам Ливонии,  собрались в Ригу. Тогда русские, видя, что не в
состоянии бороться против соединенных сил ордена,  собрали свои пожитки,
зажгли  Кукейнос  и  ушли далее на восток,  а окружные туземцы в глубине
дремучих лесов своих искали спасения от мстительности пришельцев,  но не
всем удалось найти его:  немцы преследовали их по лесам и болотам и если
кого отыскивали, то умерщвляли жестокою смертию.
   Падение Кукейноса  скоро  повлекло  за  собою  покорение  и   другого
княжества  русского  в Ливонии - Герсика.  В 1209 году епископ,  говорит
летописец,  постоянно заботясь о защите лифляндской церкви, держал совет
с разумнейшими людьми,  как бы освободить юную церковь от вреда, который
наносит ей Литва и Русь.  Решено было выступить в  поход  против  врагов
христианского   имени;   летописец,   впрочем,   спешит  оговориться,  и
прибавляет,  что  князь   Герсика,   Всеволод,   был   страшным   врагом
христианского  имени,  преимущественно  латынян;  он женат был на дочери
литовского князя,  был с литовцами в постоянном союзе  и  часто  являлся
предводителем их войска, доставлял им безопасную переправу через Двину и
съестные припасы.  Литовцы тогда, продолжает летописец, были ужасом всех
соседних народов: редкие из леттов отваживались жить в деревнях; большая
часть их искали безопасности от Литвы в дремучих  лесах,  но  и  там  не
всегда  находили  ее;  литовцы  преследовали  их и в лесах,  били одних,
уводили в плен других, отнимали у них все имение. И русские бегали также
пред литовцами, многие пред немногими, как зайцы пред охотниками; ливы и
летты были пищею литовцев, как овцы без пастыря бывают добычею волков. И
вот  бог послал им доброго и верного пастыря,  именно епископа Альберта.
Добрый и верный пастырь нечаянно напал с большим  войском  на  Герсик  и
овладел им; князь Всеволод успел спастись на лодках через Двину, но жена
его со всею своею прислугою попалась в  плен.  Немецкое  войско  пробыло
целый  день  в  городе,  собрало  большую добычу,  снесло изо всех углов
города платье,  серебро,  из церквей колокола, иконы и всякие украшения.
На  следующий день,  приведши все в порядок,  немцы собрались в обратный
путь и зажгли город.  Когда князь Всеволод увидал с другого берега Двины
пожар,  то  стал жалостно вопить:  "Герсик!  Любимый город,  дорогая моя
отчина!  Пришлось мне увидать,  бедному,  сожжение моего города и гибель
моих  людей!"  Епископ  и  все войско,  поделивши между собою добычу,  с
княгинею и со всеми пленниками возвратились в Ригу, куда послали звать и
князя  Всеволода,  если  хочет получить мир и освобождение своих.  Князь
приехал в Ригу,  называл епископа отцом,  всех латынцев братьями, просил
только,  чтоб  выпустили из плена жену и других русских.  Ему предложили
условие:  "Хочет он отдать свое княжество  на  веки  в  дар  церкви  св.
богородицы,  и  потом  взять его назад из рук епископа,  так отдадут ему
княгиню и других пленников".  Всеволод согласился и  поклялся  открывать
епископу  и ордену все замыслы русских и литовцев,  но когда возвратился
домой с женою и дружиною,  то забыл обещание,  начал опять  сноситься  с
литовцами и подводить язычников против немцев кукейносских.
   В то  время,  когда  немцы  утверждались  в Ливонии,  отнимая низовые
двинские страны у Полоцка,  новгородцы и псковичи продолжали бороться  с
чудью,  жившею  на  юге и на севере от Финского залива;  в 1176 году вся
Чудская земля,  по выражению летописца,  приходила под  Псков,  но  была
отбита  с  большим уроном;  но мы видели,  как Мстислав Храбрый отомстил
чуди за эти обиды;  обыкновенно наступательные движения  новгородцев  на
чудь  происходили  в минуты ладов их с своими князьями,  но такие минуты
были очень редки,  и потому движения  новгородцев  не  могли  отличаться
постоянством - вот причина,  почему они не могли утвердиться в Эстонии и
успешно спорить с немцами о господстве над нею.  В 1190 году чудь  снова
пришла  ко  Пскову  на  судах  по  озеру,  но  и на этот раз псковичи не
упустили из нее ни одного живого. Юрьев был снова захвачен чудью и снова
взят  новгородцами  и  псковичами  в  1191 году,  причем по обычаю земля
Чудская была пожжена,  полону  приведено  бесчисленное  множество,  а  в
следующем   году   псковичи   снова   ходили  на  чудь  и  взяли  у  нее
Медвежью-Голову (Оденпе).  Потом не слышно о походах на Эстонию до  1212
года - в этом году,  по счету нашего летописца, и двумя годами ранее, по
счету немецкого,  Мстислав Удалой  с  братом  Владимиром  вторгнулись  в
страну  Чуди-Тормы,  обитавшей  в нынешнем Дерптском уезде,  и по обычаю
много людей попленили, скота бесчисленное множество домой привели. Потом
на  зиму пошел Мстислав с новгородцами на чудской город Медвежью-Голову,
истребивши села вокруг, пришли под город: чудь поклонилась, дала дань, и
новгородцы по здорову возвратились домой.  Но летописец немецкий гораздо
подробнее описывает этот поход:  князь новгородский с князем псковским и
со  всеми  своими русскими пришли с большим войском в Унганнию и осадили
крепость  Оденпе;  восемь  дней  отбивалась  от   них   чудь;   наконец,
почувствовавши недостаток в съестных припасах,  запросила мира.  Русские
дали ей мир,  окрестили некоторых своим крещением, взяли 400 марок ногат
и  отступили  в свою землю,  обещавшись,  что пришлют своих священников,
чего,  однако,  потом не сделали  из  страха  пред  немцами,  прибавляет
летописец; должно думать, что не столько из страха пред немцами, сколько
по недостатку надлежащего внимания к делам  эстонским.  Так  новгородцы,
пока жил у них Мстислав, ходили сквозь Чудскую землю к самому морю, села
жгли,  укрепления брали и заставляли чудь кланяться и  давать  дань,  но
Мстислав  скоро  ушел  на юг,  новгородцы по-прежнему начали ссориться с
северными суздальскими князьями,  чудь была опять забыта,  а немцы между
тем  соединенными  силами  действовали постоянно в одном направлении,  с
одною целию.  Чтоб удобнее заняться покорением эстов,  леттов  и  других
туземцев  и  чтоб  обогатить  Ригу  торговлею  с странами,  лежащими при
верхних частях Двины и Днепра,  они решились заключить мирный договор  с
полоцким  князем,  причем  епископ обязался вносить последнему ежегодную
дань за ливов, порабощенных рижской церкви и ордену.
   В то время,  когда полоцкий князь,  довольный данью,  заключил мир  с
опасными  пришельцами,  Псков  впервые  обнаруживает  к  ним  ту сильную
неприязнь,  какою будет отличаться во всей последующей истории своей:  в
1213  году  псковичи выгнали князя своего Владимира за то,  что он выдал
дочь свою за брата епископа Альберта;  изгнанник пошел  было  сначала  в
Полоцк,  но  найдя  там не очень приветливый прием,  отправился к зятю в
Ригу,  где принят был с честию,  по свидетельству  немецкого  летописца.
Владимир скоро имел случай отблагодарить епископа за это гостеприимство.
Полоцкий князь,  видя, что орден воспользовался временем мира с русскими
для  того  только,  чтобы тем удобнее покорить туземцев и принудить их к
принятию  христианства,  назначил  в  Герсике  съехаться  Альберту   для
переговоров.  Епископ  явился  на  съезд с князем Владимиром,  рыцарями,
старшинами ливов и леттов и с толпою купцов,  которые  были  все  хорошо
вооружены.  Князь  сперва  говорил  с  Альбертом  ласково,  потом  хотел
угрозами принудить его  к  тому,  чтоб  он  перестал  насильно  крестить
туземцев,  его  подданных.  Епископ  отвечал,  что не отстанет от своего
дела,  не  пренебрежет  обязанностью,  возложенною   на   него   великим
первосвященником  Рима.  Но,  кроме  насильственного  крещения,  из слов
летописца можно заметить,  что  епископ  не  соблюдал  главного  условия
договора,  не платил дани князю под тем предлогом, что туземцы, не желая
работать двум господам, и немцам и русским, умоляли его освободить их от
ига   последних.   Князь,   продолжает  летописец,  не  хотел  принимать
справедливых причин,  грозился,  что сожжет Ригу и все немецкие замки, и
велел  войскам  своим  выйти  из  стана и выстроиться к бою,  провожатые
епископа сделали  то  же  самое;  в  это  время  Иоанн,  пробст  рижской
Богородичной  церкви  и  псковский  изгнанник,  князь Владимир подошли к
полоцкому князю и начали уговаривать его,  чтоб он не  начинал  войны  с
христианами,  представили,  как  опасно  сражаться  с  немцами  - людьми
храбрыми,  искусными в бою и жаждущими померить силы  свои  с  русскими.
Князь  будто  бы удивился их отваге,  велел войску своему возвратиться в
стан, а сам подошел к епископу, называя его духовным отцом; тот, с своей
стороны,  принял его как сына;  начались мирные переговоры, и князь, как
будто под внушением свыше,  уступил епископу  всю  Ливонию  безо  всякой
обязанности  платить  дань,  с  условием союза против Литвы и свободного
плавания по Двине.
   Как ни  мало  удовлетворителен  является   этот   рассказ   немецкого
летописца,  историк  должен  принять  одно  за достоверное,  что епископ
перестал платить дань  полоцкому  князю,  и  что  тот  не  имел  средств
принудить  его  к тому.  Владимир псковский был награжден за свои услуги
местом фохта в одной из провинций ливонских,  но,  творя суд и  расправу
над  туземцами,  он  много  пожинал  такого,  чего  никогда не сеял,  по
выражению летописца;  не понравился его суд  ратцебургскому  епископу  и
всем  другим,  так  что  он  увидел  себя  в необходимости отправиться в
Россию, исполняя желание многих, прибавляет летописец; скоро, однако, он
опять возвратился с женою, сыновьями и всем семейством и вступил снова в
исправление своей должности,  не к удовольствию подчиненных,  прибавляет
тот  же летописец,  потому что скоро опять поднялись против него жалобы,
опять он должен  был  выслушивать  упреки  немецких  духовных:  это  ему
наскучило,  наконец,  и он в другой раз выехал в Россию,  где был принят
снова псковичами.
   Избавившись от Владимира,  немцы захотели  избавиться  и  от  другого
русского  князя,  остававшегося  в  Ливонии,  хотя в качестве подручника
епископского   -   князя    Всеволода    герсикского.    Кокенгаузенские
(кукейносские)  рыцари  начали обвинять его в том,  что он не является к
епископу,  своему отцу и господину,  держит совет с  литвою,  подает  ей
помощь  во  всякое  время.  Несколько  раз  требовали  они его к ответу,
Всеволод не являлся;  тогда рыцари,  по согласию с епископом, подступили
нечаянно к городу,  взяли его хитростью,  ограбили жителей и ушли назад;
это было в 1214 году;  в следующем. 1215, немцы опять собрали войско и в
другой раз овладели Герсиком,  в другой раз опустошили его,  но Всеволод
уже успел послать к литовцам за помощию:  те явились,  принудили  немцев
оставить   город  и  нанесли  им  сильное  поражение.  Так  рассказывает
древнейший летописец ливонский,  но в позднейших хрониках читаем иное, а
именно, что князь Всеволод был убит во время второго нападения немцев на
его город и последний  окончательно  разрушен;  о  литовской  помощи  не
говорится  ни  слова,  тогда  как  в  древнейшей летописи под 1225 годом
упоминается опять о герсикском князе Всеволоде,  который приезжал в Ригу
видеться с папским легатом.  Как бы то ни было,  верно одно,  что Герсик
раньше или позднее подпал власти немцев.  Между тем Владимиру псковскому
удалось   отомстить   за  свои  обиды:  в  1217  году  он  отправился  с
новгородцами и псковичами к постоянной цели русских походов - к Оденпе и
стал под городом. Чудь по обычаю начала слать с поклоном, но на этот раз
обманывала,  потому что  послала  звать  немцев  на  помощь;  новгородцы
собрали  вече  поодаль  от  стану  и  начали  толковать  с  псковичами о
предложениях чуди;  ночные сторожа сошли с своих мест,  а дневные еще не
пришли  к  ним на смену,  как вдруг нечаянно явились немцы и ворвались в
покинутые палатки;  новгородцы побежали с веча в стан, схватили оружие и
выбили  немцев,  которые  побежали  к  городу,  потерявши  трех  воевод,
новгородцы взяли также 700 лошадей  и  возвратились  по  здорову  домой,
немецкий летописец прибавляет,  что русские заключили договор с немцами,
чтоб последние оставили Оденпе,  причем Владимир  захватил  зятя  своего
Феодориха, епископского брата, и отвел во Псков. Вероятно, удачный поход
Владимира ободрил эстов, и они решились свергнуть иго пришельцев. С этою
целью они отправили послов в Новгород просить помощи; новгородцы обещали
прийти к ним с большим войском и не исполнили обещания, потому что у них
с  1218  по  1224 год пять раз сменялись князья,  происходили постоянные
смуты,  ссоры  князей  с  знаменитым  посадником   Твердиславом.   Эсты,
понадеявшись   на  новгородские  обещания,  встали,  но  не  могли  одни
противиться немцам и принуждены были опять покориться.
   Новгородцы явились уже поздно в Ливонию с князем своим Всеволодом,  в
1219  году,  имели успех в битве с немцами,  но понапрасну простояли две
недели под  Венденом  и  возвратились  домой  по  здорову.  Так  же  без
следствий  остались  два  других  похода новгородцев в 1222 под Венден и
1223 году под Ревель;  в обычных выражениях рассказывает летописец,  что
они повоевали всю Чудскую землю,  полона привели без числа, золота много
взяли,  но городов не взяли и возвратились все  по  здорову.  Тут  же  в
летописи  видим  и  причины,  почему  все эти походы,  кроме опустошения
страны,  не имели других следствий:  после первого похода  в  1223  году
князь  Всеволод  тайком ушел из Новгорода со всем двором своим и оставил
граждан в печали,  после второго -  князь  Ярослав  также  ушел  в  свою
постоянную  волость  -  Переяславль  Залесский,  сколько  новгородцы  ни
упрашивали его остаться.  А между тем немцы действовали:  в роковой 1224
год,  когда Южная Русь впервые узнала татар, на западе пало пред немцами
первое и самое крепкое поселение русское в Чудской земле  -  Юрьев,  или
Дерпт.  Здесь  начальствовал  в это время тот самый князь Вячеслав,  или
Вячко,  который принужден был немцами  покинуть  свою  отчину  Кукейнос.
Вячко  хорошо  помнил  обиду  и был непримиримым врагом своих гонителей:
брал он дань со всех  окружных  стран,  говорит  немецкий  летописец,  а
которые  не  давали  дани,  на  те посылал войско и опустошал,  причиняя
немцам всякое зло,  какое только было в его власти,  в нем находили себе
защиту   все  туземцы,  восстававшие  против  пришельцев.  Это  особенно
возбуждало злобу последних к Вячку;  наконец решились  они  собрать  все
свои  силы,  чтоб  овладеть  ненавистным  притоном,  где,  по  словам их
летописца, собраны были все злодеи, изменники и убийцы, все враги церкви
ливонской,  под начальством того князя,  который исстари был корнем всех
зол для Ливонии.  Отправились под Юрьев все рыцари ордена, слуги римской
церкви,  пришлые крестоносцы,  купцы,  граждане рижские, крещеные ливы и
летты, и 15 августа, в день Успения богородицы. Юрьев был осажден. Немцы
приготовили  множество  осадных  машин,  из  огромных деревьев выстроили
башню в уровень с городскими стенами,  и под  ее  защитою  начали  вести
подкоп;  ночь  и  день трудилась над этим половина войска,  одни копали,
другие относили землю.  На следующее  утро  большая  часть  подкопанного
рухнула  и  машина  была  придвинута  ближе к крепости.  Несмотря на то,
осаждающие попытались еще завести переговоры с Вячко: они послали к нему
несколько духовных особ и рыцарей предложить свободный выход из крепости
со  всею  дружиною,  лошадьми,   имением,   если   согласится   покинуть
отступников-туземцев;  Вячко,  ожидая  прихода  новгородцев,  не  принял
никаких предложений.  Тогда осада началась с новою силою и  продолжалась
уже  много дней без всякого успеха:  искусство и мужество с обеих сторон
было равное,  осаждающие и осажденные равно не знали покоя ни  днем,  ни
ночью:  днем  сражались,  ночью  играли и пели.  Наконец,  немцы собрали
совет:  двое вождей пришлых крестоносцев,  Фридрих и Фредегельм,  подали
мнение:  "Необходимо,  - сказали они, - сделать приступ и, взявши город,
жестоко наказать  жителей  в  пример  другим.  До  сих  пор  при  взятии
крепостей  оставляли  гражданам  жизнь  и  свободу и оттого остальным не
задано никакого страха.  Так теперь положим: кто из наших первый взойдет
на  стену,  того  превознесем  почестями,  дадим  ему  лучших  лошадей и
знатнейшего пленника,  исключая этого  вероломного  князя,  которого  мы
вознесем  выше  всех,  повесивши  на самом высоком дереве".  Мнение было
принято.  На следующее утро осаждающие устремились  на  приступ  и  были
отбиты.  Осажденные  сделали в стене большое отверстие и выкатили оттуда
раскаленные колеса,  чтоб зажечь башню,  которая наносила столько  вреда
крепости;  осаждающие  должны  были  сосредоточить  все свои силы,  чтоб
затушить пожар и спасти свою башню.  Между тем брат епископа Иоганн  фон
Аппельдерн, неся огонь в руке, первый начинает взбираться на вал, за ним
следует слуга его Петр Ore,  и  оба  беспрепятственно  достигают  стены;
увидав  это,  остальные ратники бросаются за ними,  каждый спешит,  чтоб
взойти первому в крепость,  но кто взошел первый - осталось неизвестным;
одни  поднимали друг друга на стены,  другие ворвались сквозь отверстие,
сделанное недавно самими осажденными для пропуска раскаленных колес;  за
немцами ворвались летты и ливы и началась резня:  никому не было пощады,
русские долго еще бились внутри стен,  наконец  были  истреблены;  немцы
окружили  отовсюду крепость и не позволили никому спастись бегством.  Из
всех мужчин,  находившихся в городе,  оставили в  живых  только  одного,
слугу князя суздальского: ему дали лошадь и отправили в Новгород донести
своим о судьбе Юрьева,  и новгородский летописец записал:  "Того же лета
убиша князя Вячка немцы в Гюргеве, а город взяша".