Мы видели  второго  сына Юриева,  Андрея,  во время борьбы отца его с
племянником своим Изяславом Мстиславичем за  старшинство,  за  Киев:  он
выдавался  здесь  своею необыкновенною храбростию,  любил начинать битву
впереди полков,  заноситься на ретивом коне в середину вражьего  войска,
пренебрегать  опасностями;  но  в  то же время видно было в нем какое-то
нерасположение к югу,  к собственной Руси,  влечение к северу, что резко
отличало  его от отца и других братьев,  разделявших со всеми остальными
Ярославичами любовь к Киеву;  когда Юрий,  проигравши свое дело на  юге,
все  еще не хотел расстаться с ним,  медлил исполнить требования брата и
племянника,  объявивших,  что не могут жить с ним вместе,  Андрей спешил
впереди отца на север,  утверждая,  что на юге уже больше делать нечего.
Потом,  когда Юрий по смерти старшего брата  и  племянника  окончательно
утвердился  в  Киеве  и посадил Андрея подле себя в Вышгороде,  то он не
просидел и году в своей южной волости, без отцовского позволения ушел на
север,  который  после  никогда  уже  не оставлял.  Для объяснения этого
явления заметим,  что Андрей,  бесспорно и родившийся на севере,  провел
там  большую  половину  жизни и ту именно половину,  впечатления которой
ложатся крепко на душу человека и никогда его не покидают;  Юрий жил уже
не  в  Ростове,  а  в Суздале,  городе относительно новом,  подчиненном;
Андрей,  как видно,  получил  от  отца  в  волость  Владимир-на-Клязьме;
следовательно,   он   воспитывался  и  окреп  в  новой  среде,  при  тех
отношениях,  которые  господствовали  в  новых  городах  или  пригородах
ростовских.  Уже только в 1149 году, лет 30 с лишком от рождения, пришел
Андрей на юг,  в Русь, с полками отца своего; он привык к северу, к тому
порядку вещей,  который там господствовал: не мудрено, что не понравился
ему юг,  что чужд,  непонятен и враждебен показался ему  порядок  вещей,
здесь существовавший. На юге все князья с ранней молодости привыкли жить
в общем родовом кругу,  видеться друг с другом в челе полков и во  время
мирных  совещаний;  живя  вблизи друг от друга,  находясь в беспрерывных
сношениях,  с ранней молодости привыкали деятельно участвовать  во  всех
родовых  столкновениях  и принимать к сердцу все родовые счеты и распри,
находя в этом самый главный,  самый живой интерес. Но Андрей 30 с лишком
лет  прожил  на  севере,  в  одной своей семье,  в удалении от остальных
племен (линий) княжеских,  редко видясь,  мало  зная  в  лице  остальных
князей родственников своих,  близких и дальних; издали только доносились
до него слухи о событиях из этого чуждого для него мира;  таким образом,
вследствие  долговременного  удаления  для Андрея необходимо должна была
ослабеть  связь,  соединявшая  его   с   остальными   родичами,   почему
приготовлялась  для  него возможность явиться впоследствии таким старшим
князем,  который станет поступать с младшими не по-родственному; но мало
одного  удаления:  Андрея отделяла от южных родичей и самых близких,  от
двоюродных братьев Мстиславичей вражда; он привык смотреть на них как на
заклятых врагов, которые старались отнять у отца его и у всей семьи Юрия
должное  ей  значение.  Это  отчуждение,  холодность  относительно  всех
родичей,  вражда  к  Мстиславичам  и  отчуждение  от юга вообще не могли
измениться,  когда Андрей явился на Руси, где, как мы видели, отец и вся
семья  его не могли приобрести народного расположения,  когда вследствие
этого было так мало надежды скоро или даже когда-нибудь  занять  старший
стол  и  удержать  его.  После  всего  этого неудивительно покажется нам
удаление Андрея из Вышгорода на  север:  здесь  он  утвердился  в  своей
прежней  волости,  Владимире  Клязменском,  и  во  все  остальное  время
отцовской жизни не был князем главных северных волостей,  ни Ростова, ни
Суздаля,  потому  что  все  северные  волости вообще Юрий хотел оставить
младшим сыновьям своим,  а старших испоместить  на  юге,  в  собственной
Руси,  и,  как  видно,  города  при  жизни Юрия не хотели прямо восстать
против  его  распоряжения.  Но  как  скоро  Юрий  умер,  то  ростовцы  и
суздальцы,  посоветовавшись  вместе,  взяли  к  себе  в  князья Андрея и
посадили его в Ростове на отцовском столе и в Суздале. Из этого известия
летописца  мы видим ясно,  что жители Ростова,  как жители других старых
городов,  не считали своею обязанностию исполнить волю покойного  князя,
отдавшего  их  волость младшим сыновьям своим;  думали,  что имеют право
выбирать  кого  хотят  в  князья.  Андрей  принял  стол   ростовский   и
суздальский,  но утвердил свое пребывание в прежней волости - Владимире,
его украшал по преимуществу, в нем хотел даже учредить особую митрополию
для  Северной  Руси,  чтоб  дать ей независимость от Южной и в церковном
отношении,  зная,  какое преимущество будет сохранять Киев,  если в  нем
будет по-прежнему жить верховный пастырь русской церкви. Такое поведение
Андрея не могло нравиться ростовцам,  его поведение  не  нравилось,  как
видно,  почему-то и старым боярам отцовским;  как видно, Андрей не жил с
ними потоварищески, не объявлял им всех своих дум, к чему привыкли бояре
в  старой  Руси;  предлог к смуте недовольные могли найти легко:  Андрей
овладел волостью  вопреки  отцовскому  распоряжению;  младшие  Юрьевичи,
которым отец завещал Суздальскую землю,  жили там, их именем недовольные
могли действовать,  и вот Андрей гонит с севера своих  младших  братьев,
этих  опасных  соперников  -  Мстислава,  Василька и Всеволода,  которые
отправились в Грецию; мы видели, что двое других Юрьевичей имели волости
на  юге:  Глеб княжил в Переяславле,  Михаил,  как видно,  - в Торческе;
скоро Всеволод Юрьевич с племянниками Ростиславичами  возвратился  также
из Греции и,  по некоторым известиям, княжил в Городце Остерском. Вместе
с братьями Андрей выгнал племянников своих от старшего брата Ростислава;
наконец,  выгнал старых отцовских бояр,  мужей отца своего, передних, по
выражению летописца;  он это сделал,  продолжает летописец,  желая  быть
самовластием во всей Суздальской земле. Но при этом необходимо рождается
вопрос:  если ростовцы и суздальцы были недовольны,  если передние  мужи
были недовольны, если братья княжеские были недовольны, то какая же сила
поддерживала Андрея,  дала ему возможность,  несмотря на  неудовольствие
ростовцев  и  суздальцев,  выгнать  братьев,  выгнать  бояр  и сделаться
самовластием?  Необходимо должно предположить, что сила его утверждалась
на повиновении младших, новых городов или пригородов. Андрей, как видно,
хорошо понимал,  на чем основывается его сила,  и не оставил этих  новых
городов, когда войска его взяли самый старший и самый богатый из городов
русских - Киев.
   Глеб Юрьевич,  посаженный племянником в Киеве,  не мог княжить  здесь
спокойно,  пока жив был изгнанный Мстислав Изяславич.  Последний начал с
ближайшего соседа своего,  Владимира Андреевича дорогобужского, который,
как  мы  видели,  был  союзником  Юрьевичей  при его изгнании;  с братом
Ярославом и с галичанами приступил Мстислав к  Дорогобужу,  стал  биться
около города,  но,  несмотря на болезнь Владимира Андреевича, который не
мог лично распоряжаться своим войском, несмотря на то, что Глеб киевский
вопреки своему обещанию не дал ему никакой помощи, Мсти славу не удалось
взять Дорогобуж:  он должен был удовольствоваться  опустошением  других,
менее  крепких  городов  Владимировых и возвратился к себе домой.  Скоро
Владимир Андреевич умер, как видно, не оставив детей, но волости его уже
дожидался   безземельный   князь   Владимир   Мстиславич,  приехавший  с
северо-востока и живший теперь  в  волынском  городе  Полонном,  который
принадлежал  киевской Десятинной церкви.  Узнав о смерти Андреевича,  он
явился перед Дорогобужем,  но дружина покойного князя не пустила  его  в
город, тогда он послал сказать ей: "Целую крест вам и княгине вашей, что
ни вам,  ни ей не сделаю ничего дурного"; поцеловал крест, вошел в город
и тотчас же позабыл свою клятву,  потому что,  говорит летописец, был он
вертляв между всею братьею;  он накинулся на имение,  на стада и на села
покойного  Андреевича  и погнал княгиню его из города.  Взявши тело мужа
своего, она отправилась в Вышгород, откуда хотела ехать в Киев, но князь
Давыд  Ростиславич не пустил ее:  "Как я могу отпустить тебя,  - говорил
он,  - ночью пришла мне весть, что Мстислав в Василеве; пусть кто-нибудь
пойдет с телом из дружины". Но дружина дорогобужкая отвечала ему на это:
"Князь! Сам ты знаешь, что мы наделали киевлянам, нельзя нам идти, убьют
нас". Тогда игумен Поликарп сказал Давыду: "Князь! Дружина его не едет с
ним,  так отпусти кого-нибудь из своей,  чтоб было кому коня  повести  и
стяг  (знамя) понести".  Но Давыду не хотелось отпускать своей дружины в
такое опасное время,  он отвечал Поликарпу:  "Его стяг и почесть  отошли
вместе с душою,  возьми попов борисоглебских, и ступайте одни". Поликарп
отправился и вместе  с  киевлянами  похоронил  Владимира  в  Андреевском
монастыре.
   Между тем   Мстислав  с  большою  силою,  братом  Ярославом,  полками
галицкими,  туровскими  и  городенскими,  пошел   к   черным   клобукам,
соединившись   с   ними,   отправился   к  Триполю,  оттуда  к  Киеву  и
беспрепятственно вошел в него,  потому  что  Глеб  был  в  это  время  в
Переяславле по делам половецким. Первым делом Мстислава по занятии Киева
был ряд с союзниками своими,  которые помогли ему овладеть опять старшим
столом;  тут же договорился он и с Владимиром Мстиславичем: как видно из
последующих известий,  Владимир отказался искать  Киева  не  только  под
Мстиславом,  но  и  под  братом  его  Ярославом и под сыновьями,  за что
племянники позволили ему остаться в Дорогобуже; о содержании договоров с
другими  союзниками  ничего  неизвестно;  заключен был ряд с киевлянами,
также и с черными клобуками,  но последние по обычаю  только  обманывали
князей.  Урядившись  со всеми,  Мстислав пошел к Вышгороду и стал крепко
биться с осажденными;  те не уступали,  потому что у князя  их,  Давыда,
было  много  своей  дружины,  да братья прислали ему помощь,  князь Глеб
прислал также тысяцкого своего  с  отрядом;  кроме  того,  были  у  него
половцы  дикие  и  свои  берендеи,  тогда  как союзники Мстислава начали
расходиться;  первый ушел галицкий воевода Константин с своими  полками,
он  послал сказать Мстиславу:  "Князь Ярослав велел мне только пять дней
стоять под Вышгородом,  а потом идти домой". Мстислав велел отвечать ему
на это:  "Брат Ярослав мне так говорил:  пока не уладишься с братьею, до
тех пор не отпускай полков  моих  от  себя".  Тогда  Константин  написал
ложную  грамоту,  в  которой  будто  бы  князь  Ярослав  приказывал  ему
возвратиться,  и  ушел  с  галичанами;  по  некоторым  очень   вероятным
известиям  Константин был подкуплен Давыдом вышегородским;  иначе трудно
объяснить причину его поступка.  По удалению галичан Мстислав отступил к
Киеву  и  стал  перед  Золотыми  воротами,  в  огородах,  а из Вышгорода
выезжали половцы с берендеями и наносили большой вред его полкам.  Видя,
что союзники его все расходятся,  изнемогли от упорного боя,  и слыша, с
другой стороны,  что Глеб с половцами переправляется через  Днепр,  а  к
Давыду  пришли  еще  вспомогательные  отряды,  Мстислав  созвал на совет
братью;  те сказали: "от нас войско расходится, а к тем приходит свежее,
черные клобуки нас обманывают:  нельзя нам дольше стоять, поедем лучше в
свои волости и,  отдохнувши немного, возвратимся назад". Мстислав видел,
что  князья  говорят  правду,  и  пошел на Волынь,  выдержавши на дороге
перестрелку с половцами,  которых Давыд послал за ним в погоню.  Половцы
не  могли  нанести  большого вреда Мстиславу,  но зато сильно опустошили
страну,  чрез   которую   проходили;   племянник   Мстислава,   Василько
Ярополкович,  сидевший  в Михайлове,  одном из городов поросских,  хотел
было ударить на него нечаянно,  но потерял только  дружину  и  едва  сам
успел  убежать  в  свой  город,  где  скоро  был  осажден Глебом с тремя
Ростиславичами: Рюриком, Давыдом и Мстиславом; союзники сожгли Михайлов,
раскопали  ров,  а  Василька  отпустили  в  Чернигов.  Мстислав  обещал,
отдохнувши немного,  возвратиться опять к Киеву,  но  не  мог  исполнить
своего  обещания:  в  августе 1170 года он сильно разболелся и послал за
братом Ярославом,  чтоб урядиться с  ним  насчет  детей  своих;  Ярослав
поклялся  ему,  что не отнимет у них волости,  после чего Мстислав скоро
умер,  не успевши,  подобно  отцу,  удержать  старшинства  пред  дядьми.
Неизвестно,  что  заставило  Ярослава  отказаться  от Владимира в пользу
племянников и остаться в прежней волости своей Луцке, хотя старшинство в
племени осталось за ним:  мы увидим после, что он располагал силами всей
Волынской земли и явился представителем племени, удерживая свое право на
Киев;  мы  видели  примеры,  как волости переменяли иногда свое значение
смотря по обстоятельствам,  как, например, киевский князь сажал старшего
сына  в  Вышгороде  или  Белгороде,  а младшего в Переяславле;  с другой
стороны,  Мстислав добыл силою себе Владимир и отстоял его от Юрия и его
союзников,  следовательно, имел полное право требовать от брата, чтоб он
уже не отнимал у племянников волости,  которую отец  их  добыл  головою.
Глеб  Юрьевич  киевский  не  долго  пережил своего соперника:  он умер в
следующем 1171 году,  оставив по себе добрую  память  братолюбца,  свято
сохранявшего  клятвы.  Преемником  его  в Киеве был князь,  отличавшийся
противоположным  свойством,   -   именно   Владимир   Мстиславич.   Трое
Ростиславичей,  сидевших  около  Киева,  послали  звать  его как дядю на
старший стол;  все  Ростиславичи,  следуя  отцовскому  примеру,  уважали
старшинство,  притом  не имели пред Владимиром того преимущества,  какое
имел Мстислав,  т. е. старшинства физического, наконец, им выгоднее было
видеть в Киеве Владимира, чем Изяславича, с которым были в явной вражде.
Таким образом,  Владимир,  так долго безземельный,  изгнанный  отовсюду,
вдруг  благодаря  обстоятельствам  получил  возможность  сесть  в Киеве;
тайком от остальных волынских князей - Ярослава с племянниками,  которым
прежде  поклялся не искать старшинства,  Владимир уехал в Киев,  оставив
Дорогобуж сыну Мстиславу,  но счастие его и тут  было  непродолжительно:
Киев   был   уже   теперь   в  зависимости  от  северного  князя  Андрея
Боголюбского, которому, говорит летописец, было нелюбо, что Владимир сел
в  Киеве;  он  послал  сказать  ему,  чтоб  шел  оттуда,  а на его место
приказывал идти Роману Ростиславичу смоленскому;  он  мог  сердиться  на
Владимира и за то,  что тот вступил в союз с Изяславичами волынскими,  и
за то,  что сел без его позволения в Киеве; родных младших братьев своих
он   не   любил   по   известным  причинам  и  был  расположен  к  одним
Ростиславичам,  которые признали его старшинство и  крепко  до  сих  пор
держались его:  "Вы назвали меня отцом,  - велел он сказать им,  - так я
хочу вам добра и даю брату вашему Роману Киев".  Так скоро  обнаружились
уже те следствия, какие должны были произойти для Южной Руси от усиления
Северной,  которой самовластец вместо всех родовых прав  поставлял  свой
произвол  и  таким  образом  перепутывал  все прежние родовые счеты:  по
родовым правам Киев  прежде  всего  принадлежал  Владимиру  Мстиславичу,
потом младшим братьям Андрея, если он сам не хотел сидеть в нем, наконец
Ярославу Изяславичу луцкому,  но Андрей мимо всех этих князей отдает его
Ростиславичу.  Смерть  избавила Владимира от изгнания:  он умер в Киеве,
побывши только четыре месяца старшим князем:  "Много перенес он  бед,  -
говорит летописец,  - бегая от Мстислава то в Галич,  то в Венгрию, то в
Рязань, то к половцам, но все по своей вине, потому что неустойчив был в
крестном целовании".
   Роман по  приказу  Андрея  приехал в Киев и был принят всеми людьми с
радостию,  но радость эта не могла быть продолжительна:  мы видели,  как
самовластно начал обходиться Андрей с младшими, южными князьями, изгоняя
одного из Киева,  посылая другого на его место,  не  разбирая  прав  их.
Ростиславичи молчали, когда это самовластие было в их пользу, но скоро и
они должны были увидать необходимость или беспрекословно  исполнять  все
приказания Андрея, или вступить с ним в отчаянную борьбу за старые права
родичей.  В  этой  борьбе   Ростиславичей   с   Юрьевичами   высказалась
противоположность характеров северных и южных князей,  противоположность
их стремлений.  До сих пор мы были  свидетелями  борьбы  или  вследствие
изгойства,   когда   князья-сироты  по  отсутствию  отчинности  лишались
волостей и принуждены бывали  добывать  их  силою,  или  борьба  шла  за
старшинство  между  различными племенами (линиями),  или в одном племени
между  дядьми  и  племенниками.  Борьба   за   старшинство   в   племени
Мономаховом,  во  время  которой  нельзя  не заметить также борьбы между
Северною и Южною Русью, оканчивается, собственно, взятием Киева войсками
Боголюбского,  торжеством Северной Руси над Южною;  с этих пор потомство
старшего сына Мстислава Великого,  Изяслава, сходит со сцены в борьбе за
старшинство в которой до этого времени играло главную роль,  и удаляется
на запад,  где начинает играть другую роль,  не менее блестящую.  Ему на
смену в борьбе с князьями северными. или Юрьевичами, выступает потомство
второго сына Мстислава Великого,  Ростислава, но эта третья борьба наших
князей носит опять новый характер: здесь борются не безземельные князья,
изгои,  для того чтоб получить волости, борьба идет и не за старшинство,
но князья южные,  или Ростиславичи,  борются за старый порядок вещей, за
старую Русь,  за родовые отношения, которые хотят упразднить Юрьевичи. В
этой многозначительной борьбе оба враждебные племени или, лучше сказать,
обе Руси,  выставляют каждая по двое князей  для  борьбы:  Русь  старая,
Ростиславичи, выставляют двоих Мстиславов - отца и сына; новая. Северная
Русь имеет представителями двоих братьев Юрьевичей - Андрея Боголюбского
и Всеволода III.
   Андрею дали  знать,  что  брат  его  Глеб умер в Киеве насильственною
смертию и указали убийц:  Григория Хотовича,  бывшего,  как  мы  видели,
тысяцким у Глеба, потом какого-то Степанца и Олексу Святославича; Андрей
мог легко поверить извету,  зная,  как не терпели Юрьевичей  на  юге,  и
потому  прислал  сказать Ростиславичам:  "Выдайте мне Григория Хотовича,
Степанца и Олексу Святославича - это враги всем нам,  они уморили  брата
моего   Глеба".   Ростиславичи,   считая,   как  видно,  донос  на  бояр
неосновательным,  не послушались Андрея,  но только  отпустили  от  себя
Григория Хотовича. Тогда Андрей послал сказать Роману: "Не ходишь в моей
воле с братьями своими,  так ступай вон из Киева,  Давыд - из Вышгорода,
Мстислав  -  из Белгорода;  ступайте все в Смоленск и делитесь там,  как
хотите".  Сильно обиделись Ростиславичи,  что Андрей гонит их из русской
земли и отдает Киев брату своему,  Михаилу;  старший из них,  Роман,  не
хотел противиться и выехал в Смоленск,  но остальные братья не  выезжали
из своих волостей;  боясь, как видно, их, и Михаил не ехал из Торческа в
Киев,  а послал туда младшего брата Всеволода  с  племянником  Ярополком
Ростиславичем.   Уже   пять   недель   сидел  Всеволод  в  Киеве,  когда
Ростиславичи - Рюрик,  Давыд и Мстислав - послали сказать Андрею: "Брат!
Мы  назвали  тебя  отцом  себе,  крест  тебе целовали и стоим в крестном
целовании,  хотим тебе добра,  но вот теперь брата  нашего,  Романа,  ты
вывел  из  Киева и нам путь кажешь из Русской земли без нашей вины:  так
пусть рассудит нас бог и сила крестная".  Не получивши на  это  никакого
ответа, Ростиславичи, сговорившись, въехали тайно ночью в Киев, схватили
Всеволода Юрьевича,  племянника его Ярополка,  всех бояр их и посадили в
Киеве брата своего Рюрика.  Потом отправились они к Торческу на Михаила:
тот держался шесть дней, а на седьмой помирился с Ростиславичами, обещал
быть  с  ними  заодно  против Андрея и Святослава черниговского,  за что
Ростиславичи обещали  добыть  ему  к  Торческу  Переяславль,  где  сидел
молодой  племянник его,  Владимир,  сын покойного Глеба;  брат Михаилов,
Всеволод, был выпущен из плена, но племянник Ярополк удержан и брат его,
Мстислав, выгнан из своей волости Треполя.