Услышав об этих происшествиях на юге, Андрей сильно рассердился, чему
очень обрадовались Ольговичи черниговские: они послали к Андрею подущать
его на Ростиславичей,  велели сказать ему: "Кто тебе враг, тот и нам; мы
готовы идти с  тобою".  Андрей,  говорит  летописец,  принял  совет  их,
исполнился  высокоумия,  сильно  рассердился,  надеясь на плотскую силу,
огородившись множеством войска,  разжегся гневом, призвал мечника своего
Михна  и наказал ему:  "Поезжай к Ростиславичам и скажи им:  не ходите в
моей воле,  так ступай же ты,  Рюрик, в Смоленск к брату, в свою отчину;
Давыду скажи:  ты ступай в Берлад,  в Русской земле не велю тебе быть; а
Мстиславу молви:  ты всему зачинщик, не велю тебе быть в Русской земле".
Мстислав,  по словам летописца,  смолоду привык не бояться никого, кроме
одного бога: он велел Андрееву послу остричь перед собою голову и бороду
и отослал его назад к Андрею с такими словами:  "Ступай к своему князю и
скажи от нас ему:  мы до сих пор почитали тебя,  как отца,  по любви, но
если  ты  прислал  к  нам  с  такими  речами  не  как к князю,  но как к
подручнику и простому человеку,  то  делай,  что  замыслил,  а  бог  нас
рассудит".  Роковое  слово  подручник,  в противоположность князю,  было
произнесено,  южные князья поняли перемену в обхождении с ними северного
самовластца, поняли, что он хочет прежние родственные отношения старшего
к   младшим   заменить   новыми,   подручническими,   не   хочет   более
довольствоваться только тем, чтоб младшие имели его, как отца, по любви,
но хочет,  чтоб они безусловно исполняли его приказания,  как подданные.
Андрей  опал  в лице,  когда услышал от Михна ответ Мстиславов,  и велел
тотчас же собирать войско:  собрались ростовцы,  суздальцы,  владимирцы,
переяславцы,  белозерцы, муромцы, новгородцы и рязанцы; Андрей счел их и
нашел 50000,  он послал с ними сына  своего,  Юрия,  да  воеводу  Бориса
Жидиславича с таким наказом: "Рюрика и Давыда выгоните из моей отчины, а
Мстислава схватите и,  не делая ему ничего,  приведите ко мне". Умен был
князь Андрей,  говорит летописец,  во всех делах и доблестен, но погубил
смысл свой невоздержанием и,  распалившись гневом,  сказал такие дерзкие
слова. Когда рать Андреева шла мимо Смоленска, то князь тамошний, Роман,
принужден был отпустить с нею свои  полки  и  сына  на  родных  братьев,
потому что был в руках Андреевых; князьям полоцким, туровским, пинским и
городенским  так  же  велено  было  идти  всем;  в  земле   Черниговской
присоединились  к  Андреевой  рати  Ольговичи,  потом  подошли Юрьевичи,
Михаил и  Всеволод,  племянники  их  Мстислав  и  Ярополк  Ростиславичи,
Владимир Глебович из Переяславля,  берендеи,  Поросье;  всех князей было
больше двадцати.  Они перешли Днепр и въехали в  Киев  беспрепятственно,
потому  что  Ростиславичи  не затворились в этом городе,  но разъехались
каждый в свои прежние волости: Рюрик затворился в Белгороде, Мстислава с
Давыдовым  полком  затворили  в  Вышгороде,  а  сам Давыд поехал в Галич
просить помощи у князя Ярослава.  Старшим летами и племенем между  всеми
союзными  князьями  был  Святослав  Всеволодович черниговский,  почему и
получил главное начальство над всею ратью; он отрядил сперва к Вышгороду
Всеволода  Юрьевича  с Игорем Святославичем северским и другими младшими
князьями.  Когда они подошли к городу,  то Мстислав Ростиславич выстроил
свои полки и выехал против неприятеля; с обеих сторон сильно желали боя,
и стрельцы уже начали свое дело;  Андреева рать была  расположена  тремя
отделами:  с одной стороны,  стояли новгородцы, с другой - ростовцы, а в
середине их - Всеволод Юрьевич с своим полком;  Мстислав,  видя, что его
стрельцы  смешались  уже  с  неприятельскими ратниками,  погнал вслед за
ними,  закричал дружине:  "Братья!  Ударим с  божиею  помощию  и  святых
мучеников Бориса и Глеба". Они смяли средний полк Всеволодов и смешались
с неприятелем,  который обхватывал со всех сторон малочисленную дружину;
встало  страшное смятение,  говорит летописец,  слышались стоны,  крики,
какие-то странные голоса,  раздавался треск копий,  звук мечей, в густой
пыли нельзя было различить ни конного,  ни пешего; наконец после сильной
схватки войска разошлись,  много было раненых, но мертвых немного. После
этой  битвы  младших князей подступили к Вышгороду все остальные старшие
со своими полками;  каждый день делались приступы;  Мстислав много терял
своих  добрых  воинов  убитыми  и ранеными,  но не думал о сдаче.  Таким
образом,  девять недель стояли уже князья под Вышгородом,  когда  явился
Ярослав  Изяславич  луцкий  со всею Волынского землею;  он пришел искать
себе старшинства,  но Ольговичи не хотели уступить ему Киева.  Тогда  он
завел переговоры с Ростиславичами: те уступили ему Киев, и он отправился
к Рюрику в Белгород.  Страх напал на Андреевых союзников,  они говорили,
что  Ростиславичи непременно соединятся с галичанами и черными клобуками
и нападут на них; в войске наступило страшное смятение, и, не дождавшись
света,  все  бросилось  переправляться  через Днепр,  причем много людей
перетонуло.  Мстислав,  увидевши всеобщее бегство,  выехал с дружиною из
Вышгорода и ударил на неприятельский стан, где взял много пленников. Так
возвратилась вся сила Андрея,  князя  суздальского,  говорит  летописец;
собрал  он  все  земли  и  войску  его  не  было  числа;  пришли  они  с
высокомыслием  и  со  смирением  отошли  в  домы  свои.  Причина  такого
неожиданного  успеха Ростиславичей ясна из рассказа летописца.  Огромная
рать пришла в надежде на верный успех и с первого же раза  увидала,  что
успех   этот   должен   быть  куплен  большим  трудом  -  это  уже  одно
обстоятельство должно было произвести упадок духа в  войске  осаждающих;
известно  из последующих событий,  что северное народонаселение вовсе не
отличалось воинским духом;  смоленские  полки  бились  поневоле;  нельзя
думать, чтоб и новгородцы сражались с большою охотою, равно как и князья
полоцкие,  туровские,  пинские, городенские, которым решительно было все
равно,  кто победит - Андрей или Ростиславичи; Юрьевичи не могли усердно
сражаться в угоду брату, с которым вовсе не были в дружеских отношениях,
особенно  когда  видели,  что  двое  князей - черниговский и волынский -
спорят, кому должен достаться Киев; можно думать, что Андрей обещал Киев
Святославу черниговскому,  а если не обещал никому, то ни один из князей
не   знал,   кто   воспользуется   победою   суздальского   князя    над
Ростиславичами, на кого из них северный самовластец бросит благосклонный
взгляд,  то ясно, как это незнание должно было ослаблять усердие князей;
и   вот   когда   увидали,   что  волынский  князь  перешел  на  сторону
Ростиславичей,  когда,  следовательно,  он  с  Рюриком  мог  ударить  на
осаждающих,  с  одной  стороны,  от Белгорода,  Мстислав - из Вышгорода,
Давыд мог явиться с галицкою помощью и черные клобуки перейти на сторону
Ростиславичей,  то  неудивительно,  что  ужас  напал на сборную Андрееву
рать,  и  она  бросилась  бежать  за  Днепр  Ростиславичи  после  победы
исполнили  свое  обещание,  положили  старшинство на Ярослава и дали ему
Киев,  но  он  недолго  сидел  здесь  спокойно:  Святослав  Всеволодович
черниговский прислал сказать ему: "Вспомни прежний наш уговор, на чем ты
мне целовал крест;  ты мне говорил:  если я сяду  в  Киеве,  то  я  тебя
наделю,  если же ты сядешь в Киеве,  то ты меня надели;  теперь ты сел -
право ли, криво ли - надели же меня". Ярослав велел отвечать ему: "Зачем
тебе наша отчина?  Тебе эта сторона не надобна". Святослав прислал опять
сказать ему на это: "Я не венгерец и не лях, мы все одного деда внуки, и
сколько тебе до него,  столько же и мне (т. е. я имею одинаковую с тобой
степень старшинства на  родовой  лествице);  если  не  хочешь  исполнять
старого договора,  то твоя воля". В то время, когда Мстиславичи боролись
с  новыми  стремлениями,  явившимися  на  севере,   отстаивали   родовые
отношения  между старшим князем и младшими,  в то самое время,  с другой
стороны,  они должны были вести борьбу с князем,  для которого они  сами
являлись нововводителями,  нарушителями старого порядка вещей, с князем,
который стоит не только за родовые отношения между  старшим  и  младшими
князьями,  но напоминает об единстве всего потомства Ярославова, борется
за общность владения всею Русскою землею,  тогда как  Мстиславичи  хотят
удержать Киев навсегда за собою.  Черниговский князь.  видя, что Ярослав
не хочет вспоминать старинных уговоров,  решился по примеру отца и  дяди
попытаться  силою  овладеть  Киевом;  время  было благоприятное:  Андрей
утратил  свое  влияние  на   юг;   Ростиславичи,   силою   обстоятельств
вынужденные признать старшинство Ярослава,  равнодушны к нему,  Юрьевичи
также; и вот Святослав, соединясь с братьею, явился нечаянно под Киевом;
Ярослав, боясь затвориться в городе один, побежал в Луцк, а черниговский
князь въехал в Киев, захватил все имение Ярославово, жену его, сына, всю
дружину и отослал в Чернигов. Но он сам не мог долго оставаться в Киеве,
потому что двоюродный брат его,  Олег Святославич, напал на Черниговскую
волость,   желая,  как  видно,  быть  здесь  преемником  Святослава.  Но
последний,  занявши Киев нечаянно (изъездом),  не надеялся  окончательно
утвердиться  здесь,  боялся судьбы Изяслава Давыдовича и потому не хотел
уступить прежней волости двоюродному брату: он пошел на Олега, пожег его
волость,  наделал по обычаю много зла,  а между тем Ярослав,  узнав. что
Киев стоит без князя,  приехал  опять  и  в  сердцах  задумал  взять  на
киевлянах  то,  что отнято было у него Святославом:  "Вы подвели на меня
Святослава,  - сказал он им,  - так промышляйте,  чем выкупить княгиню и
сына".  Когда  киевляне не знали,  что ему на это отвечать,  то он велел
грабить весь Киев,  игуменов,  попов,  монахов,  монахинь,  иностранцев,
гостей,  даже  кельи  затворников.  Святослава было ему не чего бояться:
тот,  сбираясь идти на Олега,  помирился  с  Ярославом,  чтоб  свободнее
защищать  свою  верную  волость  В  это время Ростиславичи вошли опять в
сношения с Андреем: они, вероятно, знали или по крайней мере должны были
догадываться,  как  неприятно смотрел он на то,  что Киев достался опять
враждебному  племени  Изяславичей,  которое  не  думало  признавать  его
старшинства,  и  потому решились послать к нему с просьбою,  чтобы помог
овладеть Киевом опять брату их Роману,  против которого он не мог питать
вражды:  "Подождите  немного,  - велел отвечать им Андрей,  - послал я к
братье своей в Русь;  как придет мне от них весть, тогда дам вам ответ".
Из этих слов видно,  что Андрей не хотел оставлять в покое юга, сносился
с братьями.  вероятно,  замышляя  там  новые  перемены,  и  Ростиславичи
спешили хлопотать о том,  чтоб эти перемены были к их выгоде.  Но Андрей
не дождался вестей от братьев.
   Мы видели, что Андрей выгнал из своей волости старых бояр отцовских и
окружил  себя  новыми,  видели также,  каким повелительным тоном говорил
Андрей даже и с князьями:  можем заключить,  что он  был  повелителен  и
строг  с  окружавшими  его;  так,  он казнил смертью одного из ближайших
родственников своих по жене,  Кучковича;  тогда брат  казненного,  Яким,
вместе  с  зятем  своим  Петром  и некоторыми другими слугами княжескими
решился злодейством освободиться от строгого господина.  Мы знаем также,
что  русские князья принимали к себе в службу пришельцев из разных стран
и народов;  Андрей  подражал  в  этом  отношении  всем  князьям,  охотно
принимал  пришельцев из земель христианских и нехристианских,  латинов и
православных,  любил показывать им свою великолепную церковь  Богоматери
во Владимире, чтоб иноверцы видели истинное христианство и крестились, и
многие из них  крестились  действительно.  В  числе  этих  новокрещенных
иноземцев  находился один яс,  именем Анбал:  он пришел к Андрею в самом
жалком виде,  был принят в княжескую службу,  получил место  ключника  и
большую силу во всем доме; в числе приближенных к Андрею находился также
какой-то Ефрем  Моизич,  которого  отчество  -  Моизич,  или  Моисеевич,
указывает  на  жидовское  происхождение.  Двое  этих-то  восточных рабов
выставлены летописцем вместе с Кучковичем и  зятем  его,  как  зачинщики
дела,  всех же заговорщиков было двадцать человек;  они говорили: "Нынче
казнил он Кучковича,  а завтра казнит  и  нас,  так  промыслим  об  этом
князе!"  Кроме  злобы  и  опасения  за  свою участь,  заговорщиков могла
побуждать и зависть к любимцу Андрееву, какому-то Прокопию. 28 июня 1174
года,  в пятницу, в обеднюю пору, в селе Боголюбове, где обыкновенно жил
Андрей, собрались они в доме Кучкова зятя, Петра, и порешили убить князя
на   другой  день,  29  числа,  ночью.  В  условленный  час  заговорщики
вооружились и пошли к Андреевой спальне,  но  ужас  напал  на  них,  они
бросились бежать из сеней,  зашли в погреб, напились вина и, ободрившись
им,  пошли опять на сени.  Подошедши к дверям спальни, один из них начал
звать князя:  "Господин!  Господин!",  чтоб узнать,  тут ли Андрей. Тот,
услышавши  голос,  закричал:  "Кто  там?"  Ему   отвечали:   "Прокопий".
"Мальчик! - сказал тогда Андрей спавшему в его комнате слуге, - ведь это
не Прокопий?" Между тем убийцы,  услыхавши Андреев голос, начали стучать
в двери и выломили их.  Андрей вскочил,  хотел схватить меч, который был
всегда при нем (он принадлежал св.  Борису),  но меча не  было.  Ключник
Анбал украл его днем из спальни.  В это время,  когда Андрей искал меча,
двое убийц вскочили в спальню и бросились на него, по Андрей был силен и
уже успел одного повалить,  как вбежали остальные и,  не различив сперва
впотьмах,  ранили своего,  который лежал на земле,  потом  бросились  на
Андрея; тот долго отбивался, несмотря на то что со всех сторон секли его
мечами,  саблями,  кололи копьями:  "Нечестивцы! - кричал он им, - зачем
хотите сделать то же,  что Горясер (убийца св.  Глеба)?  Какое я вам зло
сделал?  Если прольете кровь мою на земле,  то бог отомстит вам  за  мой
хлеб".  Наконец,  Андрей  упал  под  ударами;  убийцы,  думая,  что дело
кончено, взяли своего раненого и пошли вон из спальни, дрожа всем телом,
но,  как  скоро  они  вышли,  Андрей  поднялся на ноги и пошел под сени,
громко стоная;  убийцы услыхали стоны и возвратились назад,  один из них
говорил: "Я сам видел, как князь сошел с сеней". "Ну так пойдемте искать
его", - отвечали другие; войдя в спальню и видя, что его тут нет, начали
говорить:  "Погибли мы теперь!  Станем искать поскорее".  Зажгли свечи и
нашли князя по кровавому следу:  Андрей сидел за лестничным столпом;  на
этот раз борьба не могла быть продолжительна с ослабевшим от ран князем:
Петр отсек ему руку, другие прикончали его.
   Порешивши с князем,  заговорщики пошли - убили любимца его, Прокопия;
потом  пошли  на сени,  вынули золото,  дорогие камни,  жемчуг,  ткани и
всякое имение, навьючили на лошадей и до света отослали к себе по домам,
а  сами  разобрали княжое оружие и стали набирать дружину,  боясь,  чтоб
владимирцы не ударили на них;  для отнятия  у  последних  возможности  к
этому  они  придумали  также  завести смуту в городе,  произвести рознь,
вражду между гражданами,  для чего послали сказать им: "Не сбираетесь ли
вы на нас?  Так мы готовы принять вас и покончить с вами;  ведь не одною
нашею думою убит князь,  есть и между вами наши  сообщники".  Владимирцы
отвечали:  "Кто с вами в думе,  тот пусть при вас и останется,  а нам не
надобен".  Убийцы, впрочем, боялись напрасно. Владимирцы не двинулись на
них: без князя в неизвестности о будущей судьбе, не привыкши действовать
самостоятельно,  они   не   могли   ничего   предпринять   решительного,
дожидались,  что  начнут  старшие  города,  а между тем безначалие везде
произвело волнения,  грабежи;  мы видели,  что убийцы начали  расхищение
казны княжеской;  вслед за ними явились на княжий двор жители Боголюбова
и остальные дворяне,  пограбили,  что осталось  от  заговорщиков,  потом
бросились  на  церковных  и  палатных  строителей,  призванных Андреем в
Боголюбов, пограбили их; грабежи и убийства происходили по всей волости;
пограбили  и  побили посадников княжеских,  тиунов,  детских,  мечников;
надежда добычи подняла и сельских жителей:  они  приходили  в  города  и
помогали  грабить.  Грабежи  начались  и во Владимире,  но прекратились,
когда священники с образом богородицы стали ходить по городу.  По словам
летописца,  народ грабил и бил посадников и тиунов,  не зная,  что,  где
закон,  там и обид много;  эти слова показывают,  что  при  Боголюбском,
точно, было много обид на севере.
   Во время  этих  смут  тело убитого князя оставалось непогребенным;  в
первый же день после убийства преданный покойному слуга Кузьма Киевлянин
пошел на княжий двор и,  видя,  что тела нет на том месте,  где был убит
Андрей,  стал спрашивать:  "где же господин?" Ему отвечали:  "Вон  лежит
выволочен  в  огород,  да ты не смей брать его:  все хотят выбросить его
собакам, а если кто за него примется, тот нам враг, убьем и его". Кузьма
пошел к телу и начал плакать над ним:  "Господин мой,  господин мой! Как
это ты не почуял скверных и нечестивых врагов,  когда они шли  на  тебя?
Как  это  ты  не сумел победить их:  ведь ты прежде умел побеждать полки
поганых болгар?" Когда Кузьма плакался над телом, подошел к нему ключник
Анбал.  Кузьма, взглянувши на него, сказал: "Анбал, вражий сын! Дай хоть
ковер или что-нибудь подослать и  прикрыть  господина  нашего".  "Ступай
прочь,  -  отвечал  Анбал,  -  мы хотим бросить его собакам".  "Ах,  ты,
еретик,  - сказал ему на это Кузьма,  - собакам выбросить? Да помнишь ли
ты,  жид,  в каком платье пришел ты сюда?  Теперь ты стоишь в бархате, а
князь нагой лежит,  "о прошу тебя честью,  сбрось мне что-нибудь". Анбал
усовестился и сбросил ковер и корзно; Кузьма обвертел тело и понес его в
церковь.  Но когда стал просить,  чтоб отворили ему ее, то ему отвечали:
"Брось  тут  в  притворе,  вот носится,  нечего делать",  - уже все были
пьяны.  Кузьма стал опять плакаться:  "Уже тебя, господин, и холопы твои
знать  не хотят;  бывало,  придет гость из Царя-города или из иной какой
страны, из Руси ли, латынец, христианин или поганый, прикажешь: поведите
его  в  церковь,  в ризницу,  пусть посмотрит на истинное христианство и
крестится,  что и бывало,  крестилось много;  болгары и  жиды  и  всякая
погань,  видевши  славу  божию  и украшение церковное,  сильно плачут по
тебе,  а эти не пускают тебя и в церковь положить".  Поплакавши,  Кузьма
положил  тело  в  притворе,  покрыв корзном,  и здесь оно пролежало двое
суток.  На третий день пришел козмодемьянский игумен Арсений  и  сказал:
"Долго  ли  нам  смотреть  на  старших игуменов,  и долго ли этому князю
лежать?  Отоприте церковь,  отпою над ним и положим его  в  гроб;  когда
злоба  эта перестанет,  придут из Владимира и понесут его туда".  Пришли
клирошане боголюбские, внесли тело в церковь, положили в каменный гроб и
отпели  с  Арсением.  На  шестой  уже  день,  когда  волнение  утихло во
Владимире,  граждане  сказали  игумену  Феодулу  и  Луке,  демественнику
Богородичной  церкви:  "Нарядите  носильщиков,  поедем,  возьмем князя и
господина нашего Андрея",  а протопопу Микулице  сказали:  "Собери  всех
попов,  облачитесь  в  ризы  и выходите перед Серебряные ворота с святою
богородицею,  тут и дожидайтесь  князя".  Феодул  исполнил  их  волю:  с
клирошанами  Богородичной  церкви  и  с некоторыми владимирцами поехал в
Боголюбов и,  взявши тело,  привез во  Владимир  с  честию  и  с  плачем
великим.  Увидавши  издали  княжеский стяг,  который несли перед гробом,
владимирцы,  оставшиеся ждать у Серебряных ворот, не могли удержаться от
рыданий  и начали приговаривать:  "Уже не в Киев ли поехал ты,  господин
наш,  в ту церковь у Золотых ворот, которую послал ты строить на великом
дворе Ярославовом;  говорил ты:  хочу построить церковь такую же,  как и
ворота эти Золотые,  да  будет  память  всему  отчеству  моему".  Андрея
похоронили в построенной им церкви Богородичной (1174 г.).