И в описываемое время войска переправлялись иногда по рекам; так, под
1185 годом встречаем известие,  что Святослав Всеволодович плыл в лодках
Десною из Новгорода Северского в Чернигов;  встречаем  даже  известие  о
речной  битве  на  Днепре между войсками Изяслава Мстиславича и дяди его
Юрия,  когда Изяслав дивно исхитрил лодки, по выражению летописца: видны
были одни только весла,  а гребцов было не видать, потому что лодки были
покрыты,  ратники стояли на этих крышках в бронях  и  стреляли,  кормчих
было два,  один на носу,  другой на корме, и куда хотели, туда и шли, не
оборачивая лодок.  Походы преимущественно совершались зимою:  это  будет
понятно,  если  вспомним  состояние  страны,  покрытой  множеством рек и
болот,  через которые зима прокладывала ледяные мосты  и  таким  образом
облегчала  путь;  князья  обыкновенно  спешили  окончить  поход  до того
времени,  как   начнут   таять   снега   и   разливаться   реки.   Кроме
затруднительности  дорог  против  незимних  походов могли говорить также
причины,  приводимые  дружиною  Мономаху  против  весеннего  похода   на
половцев: нужно было отрывать земледельцев от работ в поле. Пространство
пути считали днями,  например,  под 1187 годом Рюрик Ростиславич говорит
Ярославу черниговскому:  "Весть ны правая есть,  аж вежи половецкия восе
за полъдне,  ты мене деля пойди до полуднья,  а аз тебе деля еду  десять
днев".  Или  под 1159 годом:  "Бродишася по нем (Изяславе Давыдовиче) за
Десну,  Святослава оба и Рюрик,  и отшедше за днище и не  обретше  его".
Новгородцы  в  1147 г.  выходили навстречу к Изяславу Мстиславичу,  одни
"три днищь,  другие днище  от  Новгорода".  Упоминаются  взятия  городов
копьем  (приступом)  и  взятия  на  щит (сожжение,  разграбление,  плен,
истребление жителей):  нет права  думать,  чтобы  там,  где  упоминается
взятие  на  щит,  непременно  прежде  было взятие приступом.  При осадах
городов почти никогда не упоминается  о  машинах,  стенобитных  орудиях,
подкопах;   обыкновенно  говорится,  что  город  обступали  и  бились  с
осажденными у ворот.  Раз говорится в Псковской летописи под 1065 годом,
что  Всеслав полоцкий приходил под Псков,  и много трудился,  и пороками
шибав;  но  Псковская  летопись  позднейшего   составления,   и   притом
означенное   выражение   у   псковского   летописца   форменное.   Осады
продолжались от двух дней до десяти недель,  более продолжительных  осад
не  видим.  Изо ста с чем-нибудь случаев,  где говорится о нападениях на
города, один только раз упоминается о взятии копьем, раз двадцать девять
о  взятии  на  щит,  опустошении  городов,  раз сорок о сдаче и просто о
занятии городов,  причем раза три употребляется  выражение,  что  города
были   заняты  внезапно,  изъездом;  раз  семь  осажденные  должны  были
принимать  условия  осаждающих,  раз  пять  говорится  просто  о   мире,
последовавшем  за  осадою,  наконец  раз двадцать пять упоминаются осады
неудачные.  Здесь, разумеется, нам было бы очень важно знать число войск
во  время  походов  и осад;  к сожалению,  мы встречаем об этом предмете
очень скудные известия в летописях;  под 1172 годом встречаем известие о
битве русских с половцами:  у поганых, сказано, было 900 копий, а у Руси
90;  но число копий не означает числа всего войска,  ибо после  сказано,
что  победивши  половцев  (900  копий),  русские взяли у них в плен 1500
человек,  других перебили, а некоторые убежали. Из связи целого рассказа
можно   сделать  некоторые  соображения:  прежде  говорится,  что  когда
русские,  перехвативши половецких сторожей,  спросили у них:  "Много  ли
ваших  назади",  то  те отвечали,  что 7000;  русские пошли против этого
семитысячного отряда,  разбили его, и когда спросили у пленных: много ли
еще  ваших  назади,  то те отвечали:  "Теперь большой полк идет";  - и в
этом-то большом  полку  насчитывалось  900  копий,  следовательно  полк,
насчитывавший в себе 900 копий,  имел всех ратников в себе гораздо более
7000,  ибо относился к семитысячному отряду,  как большой полк.  Русский
полк,  состоявший  из  90  копий,  считали  маленьким  отрядом,  так что
старшему князю неприлично было им  предводительствовать.  Когда  великий
князь  Святополк  Изяславич  в 1093 году объявил киевским боярам,  что у
него 800 своих отроков,  которые могут стать против половцев,  то  бояре
отвечали: "Если бы ты набрал и 8000, то недурно было бы, потому что наша
земля оскудела".  Это известие о 800 (по некоторым спискам 500)  отроков
может  указывать  нам  на  число  собственной служни княжеской,  которую
должно отделять от других составных частей  дружины  -  бояр  и  гридей.
Когда Мономах выехал из Чернигова в Переяславль перед Олегом,  то у него
не было и ста человек дружины, но это было после бедственного сражения с
половцами,  где  Мономах  так  много  потерял  своего войска;  Игоревичи
перебили в Галиче 500 бояр. Великий Новгород во второй половине XII века
мог  выставлягь  20000  войска;  Северная Русь - области:  Новгородская,
Ростовская с Белоозером, Муромская и Рязанская могли выставить 50000; на
Липецкой  битве  из войска младших Всеволодовичей погибло 9233 человека,
взято в плен только  60  человек,  но  были,  кроме  того,  и  спасшиеся
бегством,  некоторые  потонули  в реках.  Здесь,  разумеется,  не должно
упускать из внимания того,  происходили ли войны  соединенными  усилиями
нескольких княжеств или два князя боролись с одними собственными силами:
если мы предположим,  что Южная Русь могла выставить около 50000 войска,
то  мы  должны  разделить  это  количество  на  шесть частей по областям
(Черниговская,   Переяславская,   Смоленская,   Туровская,    Волынская,
Киевская),  а  если  борьба  шла  между князьями одной из этих областей,
например между черниговским и северским,  то мы не  можем  предположить,
чтобы каждый из них мог вывести в поле больше 5000 войска.  Но, с другой
стороны,  должно заметить также,  что во  всех  почти  войнах  принимали
участие толпы диких половцев и своих черных клобуков,  так, например, на
помощь Всеволоду Ольговичу в 1127 году пришло 7000 половцев;  на  помощь
Изяславу Давыдовичу пришло 20000 половцев. Наконец, в Никоновском списке
встречаем известие,  что в 1135 году  Всеволод  Мстиславич  новгородский
имел  в  своем  войске  немцев;  на юге под 1149 годом упоминаются также
немцы в русском войске.
   И в описываемое время встречаем известие о богатырях; и в этот период
человек  благодаря физической силе мог выделиться,  приобресть особенное
значение и давать победу тому или другому князю; к богатырям, как видно,
питали  особенное  уважение,  называли  их  людьми божиими.  Замечателен
рассказ летописи под 1148 годом  о  богатыре  Демьяне  Куденевиче.  Этот
богатырь  жил  в  Переяславле  Южном  у  князя Мстислава Изяславича в то
время,  когда сын Юрия Долгорукого,  Глеб,  хотел  врасплох  напасть  на
Переяславль.  Узнавши  о  приближении  Глеба,  князь Мстислав отправился
немедленно к Демьяну и сказал ему:  "Человек божий!  теперь время божией
помощи  и  пречистой  богородицы  и твоего мужества и крепости".  Демьян
тотчас же сел на коня со слугою своим Тарасом и пятью молодыми отроками,
потому  что  остальные  разошлись  неизвестно  куда.  Богатырь выехал из
города,  встретил князя Глеба Юрьевича на поле у посада, с яростию напал
на  его  войско  и  многих убил нещадно.  Князь Глеб испугался,  побежал
назад,  а Демьяну Куденевичу послал сказать:  "Я приходил на любовь и на
мир,  а  не  на  рать".  Но  скоро  Глеб  с  половцами  пришел  опять  к
Переяславлю,  Демьян один выехал из города без доспехов,  перебил  много
неприятелей,  но  сам  был  пострелен  во  многих местах от половцев и в
изнеможении возвратился в город.  Князь Мстислав пришел к  нему,  принес
много  даров,  обещал  дать  волости;  богатырь  отвечал  ему:  "О суета
человеческая!  кто,  будучи  мертв,  желает  даров  тленных   и   власти
погибающей!" С этими словами Демьян уснул вечным сном, и был по нем плач
великий во всем городе.  В рассказе о Липецкой битве  упоминаются  также
богатыри,  бывшие  на  стороне  Мстислава  торопецкого.  В  рассказах  о
Калкской битве говорится, что тут пало 80 храбрецов, или богатырей.
   Обратимся теперь к народонаселению городскому  и  сельскому.  Русская
земля  в  самом  обширном  смысле  слова,  т.  е.  все русские владения,
разделялась на несколько отдельных земель,  или волостей:  Русская земля
(в тесном смысле,  т, е. Киевская), Волынская, Смоленская, Суздальская и
т.  д.;  слово волость, власть означало и княжение (власть), и княжество
(владение,  область).  Между  словами:  волость и земля можно,  впрочем,
заметить различие:  земля имела чисто географическое значение, тогда как
волость  содержит  в себе всегда значение зависимости известного участка
земли от князя или главного города; в этом смысле название волости носит
окружная   земля   в   противоположность   городу,   и   жители   ее   в
противоположность горожанам;  Новгородская земля есть Новгородия, земля,
обитаемая новгородцами,  как Польская земля есть Польша, Чешская земля -
Богемия;  Новгородская  же  волость  означает  земли,  подведомственные,
подчиненные  Новгороду  Великому.  Переход  слова  "власть" (волость) от
означения владеющего к означению  владеемого  был  очень  легок:  князь,
старший  город  были  власти,  владели  окружающими населенными местами,
здесь была их власть,  эти места были в их власти,  они были их  власть.
Первоначально,  до  призвания  Рюрика,  летописец указывает нам племена,
независимые друг от друга: это видно из его слов, что каждое племя имело
свое  княженье;  встречаем  сначала  и  названия земель от имени племен,
например Деревская земля;  следовательно можно думать, что первоначально
границы  земель  соответствовали  границам  племен.  Но,  с  тех пор как
началась деятельность князей Рюриковичей,  это  совпадение  границ  было
нарушено,  и в последующем делении земель или волостей между князьями мы
не можем отыскать прежнего основания:  так, земля Новгородская заключает
в  себе  землю  и  славян и кривичей,  земля Полоцкая - землю кривичей и
дреговичей, Смоленская - кривичей и радимичей, Киевская - полян, древлян
и  дреговичей.  Черниговская  -  северян  и вятичей.  Уже самая перемена
названий,   исчезновение   имен   племенных,   заменение   их   именами,
заимствованными  от  главных  городов,  показывает  нам,  что  основание
деления здесь другое,  а не прежнее племенное. Несмотря, впрочем, на то,
что явилось новое могущественное начало,  власть княжеская, под влиянием
которой,  несомненно,  совершился переход народонаселения из  племенного
быта в областной, прежнее значение древних главных городов не утратилось
для  окружного   народонаселения,   чему,   разумеется,   прежде   всего
способствовала   первоначальная  неопределенность  отношений  городового
народонаселения к князьям,  неопределенность, преимущественно зависевшая
от  родовых  княжеских  отношений,  от  частого перехода князей из одной
волости в другую:  при спорности прав княжеских относительно наследства,
при усобицах,  отсутствия князей волости необходимо должны были смотреть
на  главные,  старшие  города,  сообразоваться  с  их  решением.  Отсюда
главные,  древние,  старшие  города  в  волости  удерживают относительно
последней, относительно младших городов или пригородов значение властей,
называются властями:  "Новгородцы изначала,  и смолняне,  и киевляне,  и
полочане,  и все власти, как на думу, на веча сходятся, и на чем старшие
положат,  на  том  пригороды  станут",  - говорит летописец.  Таких мест
летописи,  из которых можно было бы узнать об отношениях младших городов
в волости к старшим, очень мало; тут же в рассказе летописца под 1175 г.
видим,  что ростовцы считают себя в праве посадить посадника в пригороде
своем   Владимире,   и   владимирцы  потом,  утесненные  Ростиславичами,
обращаются с жалобою к жителям старших городов - ростовцам и суздальцам.
Летописец  Новгородский сообщает нам также несколько скудных известий об
отношениях  Новгорода  к  своим  пригородам,  преимущественно  Пскову  и
Ладоге. Мы не можем искать первоначальных пригородных отношений Пскова к
Новгороду в  дорюриковское  время:  Псков  был  городом  совсем  другого
племени,  племени  кривичей;  мы  не знаем,  каким образом Псков получил
значение главного места в окружной стране вместо Изборска или  Словенска
(как он называется в Псковской летописи), стольного города Труворова; но
как бы то ни было,  мы не имеем права предполагать зависимости изборских
кривичей от славян новгородских во время призвания князей и думать,  что
позднейшая зависимость Пскова от Новгорода была следствием  этой  давней
зависимости. Весь белозерская, подобно кривичам изборским, участвовала в
призвании князей,  среди нее утвердил свой  стол  второй  брат  Рюриков,
Синеус, и, однако, потом Белозерск отошел от Новгорода к области другого
княжества.  Поэтому с достоверностию  можно  положить,  что  зависимость
Пскова  от  Новгорода  началась  во  время князей и вследствие княжеских
отношений.  Братья Рюрика,  по свидетельству летописца,  скоро умерли, и
Рюрик  принял  один  всю  их  волость;  следовательно,  страна изборских
кривичей вместе со  Псковом  подчинилась,  по  смерти  Трувора,  Рюрику,
утвердившему  стол  свой  в  Новгороде,  который  поэтому  стал  главным
городом,  правительственным средоточием  во  всей  стране,  признававшей
своим князем Рюрика.  Вот где должно искать начала зависимости Пскова от
Новгорода, или, лучше сказать, от власти, пребывающей в Новгороде: князь
новгородский  был  вместе  и князем псковским и назначал во Псков своего
посадника:  отсюда обычай брать Пскову всегда посадника из Новгорода.  В
1132  году  по  случаю  сильной смуты вследствие отъезда князя Всеволода
Мстиславича в южный Переяславль псковичи и ладожане пришли в Новгород  и
здесь  получили для себя посадников.  В 1136 году новгородцы,  вздумавши
передаться  Ольговичам,  призвали  псковичей  и  ладожан.  Это  известие
показывает,  что  старшие  города не решали иногда важных дел без ведома
пригородов;  говорим иногда,  потому что при неопределенности  тогдашних
отношений не имеем права из одного или двух известий заключать,  что так
необходимо всегда было.  Под 1148 годом встречаем известие,  что великий
князь Изяслав Мстиславич,  приехавши в Новгород, созвал вече, на которое
сошлись новгородцы и псковичи: пришли ли псковичи и на этот раз нарочно,
по случаю приезда великого князя,  или сошлись на вече псковичи,  бывшие
тогда по своим делам в Новгороде, - решить нельзя. Неопределенность этих
отношений  видна  уже из того,  что иногда являются псковичи и ладожане,
иногда одни псковичи,  о  жителях  других  пригородов  не  встречаем  ни
малейшего  упоминовения.  Та  же  неопределенность  в отношениях старших
городов к младшим и в земле Ростовской: по смерти Боголюбского ростовцы,
суздальцы  переяславцы  и  вся  дружина  от мала до велика съезжаются на
совещание к Владимиру и решают призвать князей;  дружина владимирская по
приказанию  ростовцев присоединяется также к дружине означенных городов,
но  остальное  народонаселение   владимирское   противится,   не   желая
покориться ростовцам, которые грозят распорядиться Владимиром, как своим
пригородом;  потом владимирцы, притесненные Ростиславичами, обращаются с
жалобою к ростовцам и суздальцам вместе,  а не к одним ростовцам,  точно
так,  как на  совещание  собираются  ростовцы,  суздальцы,  переяславцы,
владимирцы, а о других городах не упоминается.
   Мы видели,  что  летописец  жителей старых городов называет властями,
которые,  как и на думу, на вече сходятся, и решение их принимают жители
младших  городов  или пригородов;  летописец говорит здесь о новгородцах
наравне с киевлянами,  смольнянами,  полочанами,  следовательно,  мы  не
имеем  права в описываемое время резко выделять новгородский быт из быта
других значительнейших русских городов.  Как в других городах,  так и  в
Новгороде  вече  является  с неопределенным характером,  неопределенными
формами.
   Слово вече означало неопределенно всякое совещание,  всякий разговор,
всякие  переговоры,  а  не  означало именно народное собрание,  народную
думу.  Мы видим, что князья сами созывают вече, имея что-нибудь объявить
гражданам,  обыкновенно  веча  созываются князьями для объявления войны,
похода гражданам.  Созывалось вече обыкновенно по звону колокола, откуда
и выражение сзвонить вече;  собиралось оно на известных местах,  удобных
для многочисленного стечения  народа,  например  в  Новгороде  на  дворе
Ярославовом,  в Киеве на площади у св.  Софии. В начальном периоде нашей
истории мы видим,  что князь собирает на совет бояр и городских старцев,
представителей    городского    народонаселения;    но   теперь,   когда
народонаселение в  городах  увеличилось,  роды  раздробились,  то  место
собрания  старцев,  естественно,  заступило  общенародное собрание,  или
вече; мы видим иногда в летописи даже составные части веча, указывающие,
что  оно именно заменило прежний совет дружины и старцев:  так,  великий
князь Изяслав созвал на вече бояр, всю дружину и киевлян; в одном списке
летописи читаем, что народ стал на вече, а в другом, что киевляне сели у
св.  Софии;  в обоих говорится,  что сошлось  многое  множество  народа,
сошлись  все  киевляне от мала до велика.  Видим,  что вече собирается в
важных случаях для города,  например, после потери князя, когда граждане
оставлены  самим себе,  как то случилось с владимирцами на Волыни в 1097
г.; в крайней опасности, как, например, когда в том же году Ростиславичи
послали  сказать  тем  же  владимирцам,  что  они должны выдать злодеев,
наустивших князя Давыда ослепить  Василька.  Наконец,  вечем  называется
всякое   собрание   недовольных   граждан   против   князя  или  другого
какого-нибудь лица. На такие веча начали смотреть после, как на заговоры
и   восстания,   когда   в  Северо-Восточной  Руси  точнее  определились
отношения;  новгородцы  в   глазах   северо-восточного   народонаселения
являются  вечниками  -  крамольниками,  вече принимает значение крамолы,
волнения народного. Но иначе смотрели на это в описываемое время; в 1209
году  сам  Всеволод  III дал новгородцам позволение управиться с людьми,
заслужившими их негодование,  и летописец говорит при. этом, что великий
князь отдал новгородцам их прежнюю волю любить добрых и казнить злых. Но
если,  с одной стороны,  нельзя резко выделять новгородский быт из  быта
других старших городов,  то, с другой стороны, нельзя также не заметить,
что в Новгороде было более благоприятных условий для  развития  вечевого
быта,  чем где-либо: князья сменялись чаще по своим родовым отношениям и
тем чаще вызывали народ  к  принятию  участия  в  решении  самых  важных
вопросов;   народ   этот   был  развитее  вследствие  обширной  торговой
деятельности,  богатство  способствовало  образованию  сильных  фамилий,
которые  стремились к более самостоятельному участию в правительственных
делах,  а между тем главная сцена княжеской деятельности была далеко  на
юге,  сильнейшие  князья  не  имели  ни  охоты,  ни времени,  ни средств
заниматься новгородскими делами.  Когда  сильнейшие  князья  явились  на
севере,  то сейчас же начали стеснять Новгород;  но сначала южные князья
были еще сильны, и Новгород мог найти у них защиту от северных. Новгород
имеет дело с младшими князьями,  другие города со старшими, сильнейшими;
из этого уже прямой вывод,  что вечевому быту было легче  развиваться  в
Новгороде, чем в других городах.
   Мы объяснили явление веча и усиление его значения в некоторых городах
исторически из известных условий времени.  Но  есть  свидетельство,  что
Новгород  пользовался  какими-то  особенными правами,  утвержденными для
него грамотою Ярослава I; какого же рода была эта грамота? Из условий, в
соблюдении  которых  последующие великие князья клялись новгородцам,  мы
можем иметь полное понятие о правах последних: главное, основное из этих
прав  есть  право сопоставлять с князем посадника;  посмотрим,  можно ли
уступку этого права отнести ко временам Ярослава I.