В 1377 году в Москву пришла весть,  что в  странах  посурских  явился
новый царевич татарский,  Арапша, перебежавший за Волгу с берегов Яика и
Аральского моря.  Димитрий московский тотчас  собрал  большое  войско  и
пошел  на помощь к тестю своему,  Димитрию нижегородскому;  но об Арапше
долго не было вести,  и великий князь возвратился  в  Москву,  оставивши
воевод   своих  с  полками  владимирскими,  переяславскими,  юрьевскими,
муромскими и ярославскими, с которыми соединилось и нижегородское войско
под  начальством  своего молодого князя Ивана.  Собралась большая рать и
двинулась за реку Пьяну,  где воеводы получили весть, что Арапша далеко,
на   реке   Волчьи  Воды,  притоке  Донца..  Князья  и  воеводы  русские
обрадовались и не обращали уже более внимания на  другие  приходившие  к
ним вести;  кто может стать против нас? - говорили они, и стали ездить в
простом платье (охабнях и сарафанах), а доспехи свои поклали на телеги и
в сумы,  рогатины, сулицы и копья не были приготовлены, иные не были еще
насажены,  также не были приготовлены щиты и шлемы.  Было время в  конце
июля,  стояли  сильные  жары,  и ратники разъезжали,  спустивши платье с
плеч,  расстегнувши петли,  растрепавшись,  точно в бане; если случалось
где найти пиво и мед,  напивались допьяна и хвастались,  что один из них
выедет на сто  татар.  Князья,  бояре  и  воеводы  также  забыли  всякую
осторожность,  ездили на охоту, пировали, величались да ковы друг против
друга строили.  В это время  мордовские  князья  подвели  тайно  Арапшу,
который,  разделив  свою  рать на пять полков,  второго августа нечаянно
ударил со всех сторон на русское войско;  последнее не имело возможности
сопротивляться  и побежало в ужасе к реке Пьяне;  князь Иван Димитриевич
нижегородский утонул при переправе вместе со  множеством  бояр,  слуг  и
простых  ратников,  другие  были перебиты татарами.  Арапша явился перед
Нижним, откуда князь Димитрий Константинович выбежал в Суздаль, а жители
разбежались на судах по Волге к Городцу. Татары перехватили тех, которые
не успели спастись, сожгли город, опустошили окрестности и ушли назад; в
том  же  году Арапша пограбил и места за Сурою (Засурье),  потом перебил
русских гостей;  пришел нечаянно на Рязань,  взял ее,  причем сам  князь
Олег,  исстрелянный,  едва вырвался из рук татарских. Надеясь, что после
пьянского поражения Нижегородское княжество осталось без защиты и мордва
захотела  попытать счастья против русских:  приплыла нечаянно по Волге в
Нижегородский уезд и пограбила то, что осталось от татар; но князь Борис
Константинович настиг ее у реки Пьяны и поразил:  одни потонули,  другие
были побиты.  Но оба князя, и московский и нижегородский, не хотели этим
ограничиться, и зимою, несмотря на страшные морозы, нижегородское войско
под начальством князей Бориса Константиновича и  Семена  Димитриевича  и
московское  под  начальством  воеводы  Свибла вошло в Мордовскую землю и
"сотворило ее пусту",  по выражению летописца;  пленников, приведенных в
Нижний,  казнили  смертию,  травили псами на льду на Волге.  В следующем
1378 году татары явились опять нечаянно  перед  Нижним;  князя  не  было
тогда  в городе,  а жители разбежались за Волгу.  Приехавши к Нижнему из
Городца,  князь Димитрий  Константинович  увидал,  что  нельзя  отстоять
города от татар,  и потому послал к ним окуп; но татары не взяли окупа и
сожгли Нижний, потом повоевали весь уезд и Березовое поле. Управившись с
Димитрием  нижегородским,  Мамай отправил князя Бегича с большим войском
на Димитрия московского.  Но тот узнал о приближении неприятеля,  собрал
силу  и  выступил за Оку в землю Рязанскую,  где встретился с Бегичем на
берегах реки Вожи.  11 августа к вечеру татары переправились  через  эту
реку и с криком помчались на русские полки, которые храбро их встретили:
с одной стороны  ударил  на  них  князь  пронский  Даниил,  с  другой  -
московский  окольничий  Тимофей,  а сам великий князь Димитрий ударил на
них в лице.  Татары не выдержали,  побросали копья и бросились бежать за
реку,  причем  множество  их  перетонуло и было перебито.  Ночь помешала
преследовать татар, а на другое утро был сильный туман, так что только к
обеду  русские  могли  двинуться  вперед  и  нашли  в  степи  весь  обоз
неприятельский.  Мамай собрал остаток своей рати и в сентябре ударил  на
Рязанскую  землю;  князь  Олег,  никак не ожидая нападения после Вожской
битвы,  бросил города и перебежал на левую сторону Оки,  а татары  взяли
города Дубок и Переяславль Рязанский,  сожгли их и опустошили всю землю,
но дальше, за Оку, не пошли.
   Борьба была открытая,  после Вожской битвы московский  князь  не  мог
надеяться, что Мамай ограничится местию на Рязанской области. До сих пор
смуты и разделение в Орде внушали смелость московскому князю не обращать
большого внимания на ярлыки ханские;  Димитрий был свидетелем ослабления
Орды в самой Орде;  лучшим доказательством этого ослабления было то, что
Мамай  должен  был  отказаться  от прежней дани,  какую получали ханы из
России во время Чанибека, и удовольствоваться меньшим ее количеством; мы
видели,  до  какой самонадеянности дошли русские воеводы и ратники перед
пьянским поражением:  эта самонадеянность была  наказана,  однако  битва
Вожская   снова  убедила  русских  в  возможности  побеждать  татар.  Но
отношения должны были измениться,  когда Мамай,  правивший  до  сих  пор
именем ханов Абдула и потом Магомеда,  избавился наконец от последнего и
провозгласил себя ханом; теперь он имел возможность двинуть всю Орду для
наказания московского князя, которого нельзя было смирить одним отрядом:
времена Андрея Ярославича прошли;  чтоб снова поработить  Россию,  нужно
было повторить Батыево нашествие. Говорят, что Вожское поражение привело
в ярость Мамая,  и он не хотел успокоиться до тех пор,  пока не отомстит
Димитрию.  Есть любопытное известие, будто советники Мамая говорили ему:
"Орда твоя оскудела,  сила твоя изнемогла;  но у тебя  много  богатства,
пошли нанять генуэзцев,  черкес, ясов и другие народы". Мамай послушался
этого совета,  и когда собралось к нему множество войска со всех сторон,
то  летом 1380 года он перевезся за Волгу и стал кочевать при устье реки
Воронежа.   Ягайло   литовский,   который   имел   много    причин    не
доброжелательствовать  московскому  князю,  вступил  в  союз  с Мамаем и
обещал  соединиться  с  ним  1  сентября.  Узнавши  об  этом,   Димитрий
московский  стал  немедленно  собирать  войска;  послал  за  полками и к
князьям подручным - ростовским, ярославским, белозерским; есть известие,
что   князь   тверской   прислал   войско  с  племянником  своим  Иваном
Всеволодовичем холмским. Не соединился с Москвою один потомок Святослава
черниговского,  Олег  рязанский:  более  других  князей  русских  он был
настращен татарами;  еще недавно  княжество  его  подверглось  страшному
опустошению от не очень значительного отряда татар, а теперь Мамай стоит
на границах с  громадным  войском,  которого  пограничная  Рязань  будет
первою  добычею  в  случае  сопротивления.  Не надеясь,  чтоб и Димитрий
московский дерзнул  выйти  против  татар,  Олег  послал  сказать  ему  о
движениях Мамая, а сам спешил войти в переговоры с последним и с Ягайлом
литовским. Говорят, будто Олег и Ягайло рассуждали так: "Как скоро князь
Димитрий  услышит о нашествии Мамая и о нашем союзе с ним,  то убежит из
Москвы в дальние места, или в Великий Новгород, или на Двину, а мы сядем
в  Москве  и  во  Владимире;  и  когда хан придет,  то мы его встретим с
большими дарами и упросим, чтоб возвратился домой, а сами с его согласия
разделим  Московское княжество на две части - одну к Вильне,  а другую к
Рязани и возьмем на них ярлыки и для потомства нашего".
   Но Димитрий не думал бежать ни в Новгород Великий,  ни  на  Двину,  а
назначил  всем  полкам  собираться  в  Коломну к 15 августа,  отправивши
наперед сторожей в степь,  которые должны были извещать его о  движениях
Мамая.  Перед выступлением из Москвы великий князь отправился в Троицкий
монастырь,  недавно основанный св.  пустынником Сергием,  о котором было
уже   раз   упомянуто   в  рассказе  о  нижегородских  событиях;  Сергий
благословил Димитрия на войну, обещая победу, хотя соединенную с сильным
кровопролитием,  и  отпустил  с  ним  в поход двух монахов - Пересвета и
Ослябя,  из  которых  первый  был  прежде  боярином  в  Брянске,  и  оба
отличались  в  миру  своим  мужеством.  Оставя в Москве при жене и детях
воеводу Федора Андреевича,  Димитрий выехал в  Коломну,  куда  собралась
огромная  рать,  какой  прежде  никогда  не  видывали на Руси,  - 150000
человек!  Кроме князей воеводами были:  у коломенского полка  -  Николай
Васильевич  Вельяминов,  сын  последнего  тысяцкого,  у  владимирского -
Тимофей Валуевич,  у костромского - Иван Родионович,  у переяславского -
Андрей  Серкизович;  пришли  и два князя иноплеменных,  два Олгердовича:
Андрей и Димитрий.  Весть о сильном вооружении московского князя, должно
быть,  достигла  Мамая,  и он попытался было сначала кончить дело миром;
послы его явились в Коломну с требованием  дани,  какую  великие  князья
платили  при  Узбеке  и Чанибеке;  но Димитрий отвергнул это требование,
соглашаясь платить только такую дань,  какая была определена между ним и
Мамаем в последнее свидание их в Орде.

   20 августа великий князь выступил из Коломны и, пройдя границы своего
княжества,  стал  на Оке,  при устье Лопастны,  осведомляясь о движениях
неприятельских;  здесь соединился с ним  двоюродный  брат  его  Владимир
Андреевич  серпуховской,  приехал  и  большой воевода московский Тимофей
Васильевич Вельяминов с остальными полками. Тогда, видя все полки свои в
сборе, Димитрий велел переправляться через Оку; в воскресенье, за неделю
до Семенова  дня  (1  сентября),  переправилось  войско,  в  понедельник
переехал  сам великий князь с двором своим,  и шестого сентября достигли
Дона. Тут приспела грамота от преподобного игумена Сергия, благословение
от святого старца идти на татар;  "чтоб еси,  господине,  таки пошел,  а
поможет ти бог и святая богородица",  - писал  Сергий.  Устроили  полки,
начали думать;  одни говорили:  "Ступай,  князь,  за Дон", а другие: "Не
ходи,  потому что врагов много,  не одни татары,  но и литва и рязанцы".
Дмитрий  принял  первое  мнение и велел мостить мосты и искать броду;  в
ночь 7-го сентября начало переправляться войско за Дон;  утром на другой
день,  8  сентября,  на  солнечном  восходе был густой туман,  и когда в
третьем часу просветлело,  то русские полки строились уже за Доном,  при
устье  Непрядвы.  Часу  в  двенадцатом  начали показываться татары:  они
спускались с холма на широкое  поле  Куликово;  русские  также  сошли  с
холма,  и  сторожевые  полки  начали битву,  какой еще никогда не бывало
прежде на Руси:  говорят,  что кровь лилась,  как вода,  на пространстве
десяти  верст,  лошади  не  могли  ступать по трупам,  ратники гибли под
конскими копытами,  задыхались от тесноты. Пешая русская рать уже лежала
как скошенное сено, и татары начали одолевать. Но в засаде в лесу стояли
еще свежие русские полки под начальством князя  Владимира  Андреевича  и
известного   уже   нам   воеводы   московского,   Димитрия   Михайловича
Волынского-Боброка.  Владимир,  видя поражение русских,  начал  говорить
Волынскому: "Долго ль нам здесь стоять, какая от нас польза? Смотри, уже
все христианские полки лежат мертвы".  Но  Волынский  отвечал,  что  еще
нельзя  выходить из засады,  потому что ветер дует прямо в лицо русским.
Но чрез несколько времени ветер переменился.  "Теперь  пора!"  -  сказал
Волынский, и засадное ополчение бросилось на татар. Это появление свежих
сил на стороне русских решило участь битвы:  Мамай,  стоявший на холме с
пятью знатнейшими князьями и смотревший оттуда на сражение,  увидал, что
победа склонилась на сторону русских,  и обратился  в  бегство;  русские
гнали татар до реки Мечи и овладели всем их станом.
   Возвратившись с  погони,  князь  Владимир  Андреевич стал на костях и
велел трубить в трубы;  все оставшиеся в живых ратники собрались на  эти
звуки,  но не было великого князя Димитрия; Владимир стал расспрашивать:
не видал ли кто его?  Одни говорили, что видели его жестоко раненного, и
потому  должно  искать  его между трупами;  другие,  что видели,  как он
отбивался от четырех татар и  бежал,  но  не  знают,  что  после  с  ним
случилось;  один объявил, что видел, как великий князь, раненный, пешком
возвращался с боя.  Владимир Андреевич стал со слезами упрашивать,  чтоб
все  искали  великого  князя,  обещал богатые награды тому,  кто найдет.
Войско  рассеялось  по  полю;  нашли  труп  любимца  Димитриева  Михаила
Андреевича  Бренка,  которого перед началом битвы великий князь поставил
под свое черное знамя,  велев надеть свои латы и шлем;  остановились над
трупом одного из князей белозерских,  похожего на Димитрия, наконец двое
ратников,  уклонившись в сторону,  нашли великого князя,  едва дышащего,
под  ветвями недавно срубленного дерева.  Получивши весть,  что Димитрий
найден,  Владимир Андреевич поскакал к нему и объявил о победе; Димитрий
с трудом пришел в себя,  с трудом распознал,  кто с ним говорит и о чем;
панцирь его был весь избит,  но на теле не  было  ни  одной  смертельной
раны.
   Летописцы говорят,  что такой битвы,  как Куликовская,  еще не бывало
прежде на Руси;  от подобных битв  давно  уже  отвыкла  Европа.  Побоища
подобного  рода  происходили  и  в  западной  ее  половине  в начале так
называемых средних веков,  во время  великого  переселения  народов,  во
время страшных столкновений между европейскими и азиатскими ополчениями:
таково было побоище Каталонское,  где полководец римский  спас  Западную
Европу от гуннов;  таково было побоище Турское, где вождь франкский спас
Западную Европу от аравитян.  Западная Европа была спасена от  азиятцев,
но восточная ее половина надолго еще осталась открытою для их нашествий;
здесь в половине IX века образовалось государство,  которое должно  было
служить  оплотом  для  Европы  против Азии;  в XIII веке этот оплот был,
по-видимому,  разрушен;  но основы европейского государства спаслись  на
отдаленном северо-востоке; благодаря сохранению этих основ государство в
полтораста лет успело объединиться,  окрепнуть -  и  Куликовская  победа
послужила  доказательством  этой  крепости;  она  была  знаком торжества
Европы над Азиею;  она имеет в истории Восточной Европы точно  такое  же
значение,  какое  победы  Каталонская  и  Турская имеют в истории Европы
Западной,  и  носит  одинакий  с  ними  характер,  характер   страшного,
кровавого    побоища,    отчаянного   столкновения   Европы   с   Азиею,
долженствовавшего решить великий в истории человечества вопрос - которой
из этих частей света восторжествовать над другою?
   Таково всемирно-историческое значение Куликовской битвы;  собственно,
в  русской  истории  она  служила  освящением  новому   порядку   вещей,
начавшемуся  и  утвердившемуся  на северо-востоке.  Полтораста лет назад
татарские полчища встретились впервые с русскими князьями  в  степи,  на
берегах   Калки:   здесь   была  в  сборе  Южная  Русь,  которая  носила
преимущественно  название  Руси,  здесь  было  много  храбрых  князей  и
богатырей,  здесь  был  самый  храбрый  из  князей - Мстислав Мстиславич
торопецкий;  но этот самый Мстислав завел распрю (котору)  с  братьею  и
погубил   войска.  На  севере  исполнилось  то,  чего  так  боялся  отец
Мстиславов:  младшие братья-князья стали подручниками старшего, великого
князя,  и  когда этот князь вывел их против татар на берега Дона,  то не
было между ними никаких котор и победа осталась за Русью. Но Куликовская
победа  была  из  числа  тех  побед,  которые  близко  граничат с тяжким
поражением. Когда, говорит предание, великий князь велел счесть, сколько
осталось в живых после битвы, то боярин Михайла Александрович донес ему,
что осталось всего сорок тысяч  человек,  тогда  как  в  битву  вступило
больше  четырехсот тысяч.  Если историк и не имеет обязанности принимать
буквально последнего показания,  то для него  важно  выставленное  здесь
отношение  живых  к  убитым.  Четверо  князей  (двое  белозерских и двое
тарусских),  тринадцать бояр и троицкий  монах  Пересвет  были  в  числе
убитых.  Вот  почему в украшенных сказаниях о Мамаевом побоище мы видим,
что событие это,  представляясь, с одной стороны, как великое торжество,
с другой - представляется как событие плачевное,  жалость.  Была на Руси
радость великая,  говорит летописец;  но была и печаль большая по убитым
от  Мамая  на Дону;  оскудела совершенно вся земля Русская воеводами,  и
слугами,  и всяким воинством, и от этого был страх большой по всей земле
Русской.  Это  оскудение  дало татарам еще кратковременное торжество над
куликовскими победителями.
   Мамай, возвратившись в Орду,  собрал опять большое войско с тем, чтоб
идти  на  московского  князя,  но был остановлен другим врагом:  на него
напал хан заяицкий Тохтамыш,  потомок Орды,  старшего сына Джучиева.  На
берегах Калки встретился Мамай с Тохтамышем, был разбит и бежал в Кафу к
генуэзцам,  которые  убили  его.  Тохтамыш,  овладевши  Золотою   Ордою,
отправил  к  московскому  и другим князьям русским послов известить их о
своем воцарении. Князья приняли послов с честию и отправили своих послов
в  Орду  с  дарами  для  нового  хана.  В  1381 году Тохтамыш отправил к
великому князю посла Ахкозю,  который называется в летописи царевичем, с
семьюстами татар;  но Ахкозя, доехавши до Нижнего Новгорода, возвратился
назад,  не смел ехать в Москву; он послал было туда несколько человек из
своих  татар,  но и те не осмелились въехать в Москву.  Тохтамыш решился
разогнать этот страх,  который напал на татар после Куликовской битвы; в
1382  году он велел пограбить русских гостей в Болгарии,  перехватить их
суда,  а сам внезапно с большим войском перевезся через Волгу и пошел  к
Москве,  наблюдая большую осторожность, чтоб в Русской земле не узнали о
его походе.  Эта скрытность и  поспешность  Тохтамыша  показывают  всего
лучше перемену в татарских отношениях вследствие Куликовской битвы:  хан
надеется иметь успех,  только напавши  врасплох  на  московского  князя,
боится  встретить  его  войско в чистом поле,  употребляет осторожность,
хитрость - орудие слабого - и тем самым обнаруживает слабость Орды перед
новым могуществом Руси.
   Нижегородский князь,  узнавши о походе Тохтамыша, послал к нему двоих
сыновей своих,  Василия и Семена,  которые едва могли  нагнать  хана  на
границах рязанских.  Здесь же встретил Тохтамыша и князь Олег рязанский,
упросил его не воевать Рязанской области,  обвел его около нее и  указал
броды на Оке.  Димитрий московский,  узнавши о приближении татар,  хотел
было выйти к ним навстречу;  но область его,  страшно оскудевшая народом
после Куликовского побоища,  не могла выставить вдруг достаточного числа
войска,  и великий князь уехал сперва в Переяславль,  а потом в Кострому
собирать полки.  Тохтамыш взял Серпухов и приближался к Москве,  где без
князя встало сильное волнение:  одни  жители  хотели  бежать,  а  другие
хотели запереться в кремле.  Начались распри, от распрей дошло до разбоя
и грабежа:  кто хотел бежать вон из  города,  тех  не  пускали,  били  и
грабили; не пустили ни митрополита Киприана, ни великую княгиню Евдокию,
ни больших  бояр:  во  всех  воротах  кремлевских  стояли  с  обнаженным
оружием,  а  со  стен  метали камнями в тех,  кто хотел выйти из города,
насилу наконец согласились выпустить митрополита и великую княгиню.
   Мятеж утих,  когда явился в Москве литовский  князь  Остей,  которого
летописец называет внуком Олгердовым.  Остей принял начальство,  укрепил
кремль и затворился в нем с москвичами.  23 августа показались передовые
татарские  отряды;  они  подъехали  к  кремлю  и спросили:  "В городе ли
великий князь Димитрий?" Им отвечали, что нет. Тогда они объехали вокруг
всего  кремля,  осмотрели  его  со  всех сторон:  все вокруг было чисто,
потому что сами граждане пожгли посады и не оставили ни одного тына  или
дерева,  боясь  примета  к  городу.  Между тем внутри кремля добрые люди
молились день и ночь,  а другие вытащили из  погребов  боярских  меды  и
начали  пить;  хмель  ободрил  их,  и они стали хвастаться:  "Нечего нам
бояться татар,  город у нас каменный,  крепкий,  ворота железные; татары
долго  не  простоят под городом,  потому что им будет двойной страх:  из
города будут нас бояться,  а с другой стороны - княжеского войска, скоро
побегут  в  степь".  Некоторые вошли на стены и начали всячески ругаться
над татарами; те грозили им издали саблями...