Кирилл не  дожил  до  важного  для  Северной  Руси события - открытия
борьбы между сыновьями Невского: старшим Димитрием и младшим Андреем; но
он оказал участие в одном также значительном событии,  именно - в борьбе
великого  князя  Ярослава  Ярославича  с  Новгородом:   вследствие   его
посредничества  новгородцы  помирились с князем.  С другой стороны,  при
Кирилле определились отношения  ордынские;  все  русские  были  обложены
данью, исключая духовенство; другим следствием терпимости татар было то,
что в самом Сарае,  столице ханов,  учреждается православная епископская
кафедра  в  зависимости  от  русского  митрополита;  в  1261 году Кирилл
поставил в Сарай епископом Митрофана; под 1279 годом встречаем известие,
что  сарайский  епископ Феогност в третий раз возвратился из Царя-града,
куда посылали его митрополит Кирилл и хан  Менгу-Тимур,  к  патриарху  и
императору  с  письмами  и  дарами,  известие  любопытное,  показывающее
значение русского сарайского епископа для христианского востока.
   Преемником Кирилла был Максим,  родом грек; нет известий, чтоб Кирилл
ездил в Орду,  но Максим отправился туда немедленно по приезде в Киев из
Константинополя. Сначала Максим показал, что столицею митрополии русской
должен  остаться  Киев;  сюда в 1284 году должны были явиться к нему все
епископы русские. В следующем году видим его на севере, даже в Новгороде
и   Пскове;   но   во   время   знаменитой   усобицы   на  севере  между
Александровичами мы не слышим о митрополите:  он остается в Киеве;  быть
может,  эта усобица и удерживала его на юге,  потому что,  как скоро она
приутихла,  Максим переселился совершенно из Киева во Владимир, пришел с
клиросом  и  совсем  житьем  своим,  по  выражению летописца;  последний
приводит и причину переселения:  митрополит не хотел терпеть насилия  от
татар  в  Киеве;  но трудно предположить,  чтобы насилия татарские в это
время именно усилились против прежнего.  Таким  образом,  Максим  сделал
решительный,  окончательный  шаг,  которым ясно засвидетельствовал,  что
жизненные силы совершенно отлили с юга на север, и действительно, до сих
пор,  если Киев потерял прежнее значение и благосостояние, то значение и
благосостояние поддерживалось еще на юго-западе,  в Галиции,  на Волыни;
но   по  смерти  Даниила,  Василька  и  Владимира  Васильевича  и  здесь
оставалось мало надежды на что-нибудь сильное и прочное.
   Максим не долго прожил на севере:  не оказавши нравственного влияния,
посредничества   в   усобице   между   сыновьями   Невского,   он  хотел
воспрепятствовать усобице  между  князьями  московским  и  тверским,  но
старания  его  остались  тщетны;  он умер в 1305 году,  и преемником ему
поставлен был Петр,  родом русский,  из Волыни. После поставления своего
Петр  только проездом остановился в Киеве и спешил на север:  но и здесь
пробыл недолго,  отправился опять на юг.  В Брянске он уговаривал  князя
Святослава,  чтоб тот поделился волостями с племянником или даже оставил
бы ему все,  бежал бы из города,  а не бился.  Неизвестно,  шел ли  Петр
далее Брянска на юг и было ли прекращение брянской усобицы главною целию
его поездки туда;  всего вероятнее, что святитель возвратился из Брянска
на  север,  во  Владимир,  ибо  под следующим годом встречаем в летописи
известие,  что он не пустил тверского княжича Димитрия Михайловича  идти
войною  на  Новгород  Нижний;  впрочем,  за правильность порядка годов в
летописных сборниках ручаться нельзя;  очень может быть,  что митрополит
был  в Брянске и уговаривал тамошнего князя,  когда ехал в первый раз из
Киева во Владимир;  после мы не встречаем известий о поездках св.  Петра
на юг. Митрополит Кирилл колебался между севером и югом; Максим переехал
с клиросом и со всем житьем своим  на  север;  Петр  сделал  новый  шаг:
Владимир,  где  поселился Максим,  был столицею старшего князя только по
имени;  каждый  князь,  получавший  старшинство   и   великое   княжение
Владимирское,  оставался  жить в своем прежнем наследственном городе,  и
шла борьба за то,  которому  из  этих  городов  усилиться  окончательно,
собрать   Русскую  землю,  и  вот  Петр  назнаменует  это  окончательное
торжество Москвы,  оставаясь  здесь  долее,  чем  в  других  городах,  и
выбравши Москву местом успокоения своего на старости и местом погребения
своего.  Любопытно видеть,  как во все это время митрополиты,  тогдашние
представители духовного единства Руси,  не имеют постоянного пребывания,
странствуют то с юга на север,  то  с  севера  на  юг  и  на  севере  не
пребывают постоянно во Владимире:  св. Петр, по словам автора жития его,
проходил  места  и  города  и,  полюбивши   московского   князя   Иоанна
Даниловича,  стал жить в Москве долее, чем в других местах. Это движение
митрополитов всего лучше выражает то брожение,  то переходное состояние,
в  котором находилась тогда Русь,  состояние,  прекратившееся с тех пор,
как средоточие государственной жизни утвердилось в Москве,  чему, как мы
видели,  много  содействовало расположение св.  Петра к этому городу или
его  князю.  Во  сколько  этому  расположению  к  Москве  способствовали
неприязненные  отношения  Твери  и  ее епископа Андрея к св.  Петру,  мы
определить не можем;  но мы не должны упускать этого  обстоятельства  из
внимания.  Подобно  Максиму,  и Петр должен был отправиться в Орду:  это
случилось по смерти хана Тохты,  когда со вступлением на престол  Узбека
все  обновилось,  по  выражению летописца,  когда все приходили в Орду и
брали новые ярлыки,  и князья и епископы.  Петр  был  принят  в  Орде  с
большою  честию  и  скоро  отпущен  на Русь.  Еще в самом начале,  когда
определились  татарские  отношения,  наложена  была  дань  на  всех,  за
исключением духовенства:  последнему дан был ярлык, свидетельствующий об
этом  освобождении.  В  дошедшем  до  нас  ярлыке  Менгу-Тимура   именно
говорится о жалованных грамотах духовенству первых ханов, которых грамот
Менгу-Тимур не хочет изменять;  следовательно,  ярлык  Менгу-Тимуров  мы
имеем полное право считать одинаковым со всеми прежними ярлыками;  в нем
хан обращается к баскакам,  князьям,  данщикам и всякого рода чиновникам
татарским   с   объявлением,  что  он  дал  жалованные  грамоты  русским
митрополитам и всему духовенству,  белому и  черному,  чтоб  они  правым
сердцем,  без  печали,  молили  бога  за  него  и  за  все  его  племя и
благословляли их:  не надобна с них ни дань,  ни тамга, ни поплужное, ни
ям,  ни подводы, ни война, ни корм; не надобна с них никакая пошлина, ни
ханская, ни ханшина, ни князей, ни рядцев, ни дороги (сборщика податей),
ни посла,  никоторых пошлинников никакие доходы; никто не смеет занимать
церковных земель,  вод,  огородов,  виноградников,  мельниц,  зимовищ  и
летовищ;  никто не смеет брать на работу или на сторожу церковных людей:
мастеров,  сокольников,  пардусников;  никто не смеет  взять,  изодрать,
испортить  икон,  книг  и  никаких  других  богослужебных  вещей,  чтобы
духовные не проклинали хана,  но в покое за него молились;  кто веру  их
похулит,  наругается  над  нею,  тот  без  всякого  извинения умрет злою
смертию.  Братья и сыновья священников,  живущие с ними вместе, на одном
хлебе,  освобождаются также от всяких даней и пошлин; но если отделятся,
из дому выйдут,  то дают пошлины и дани.  А кто из баскаков  или  других
чиновников  возьмет  какую-либо дань или пошлину с духовенства,  тот без
всякого извинения будет казнен смертию. Но с воцарением Узбека, как было
упомянуто,  надобно было брать новые ярлыки, т. е. снова платить за них,
и митрополиту Петру дан был новый ярлык на его имя.  Этот ярлык одинаков
с Менгу-Тимуровым,  только многословнее;  прибавлено то,  что митрополит
Петр управляет своими людьми и судит их во всяких делах,  не исключая  и
уголовных, что все церковные люди должны повиноваться ему.
   Преемник Петра,  грек  Феогност,  приехал на север,  когда уже борьба
между Москвою и Тверью кончилась,  когда Тверская область  была  страшно
опустошена,  князь  ее  в  изгнании и московский князь первенствовал без
соперника.  Новому  митрополиту  не   оставалось   ничего   более,   как
последовать  примеру  своего  святого  предшественника,  и Феогност,  по
словам летописца,  сел на месте св.  Петра,  стал жить на  его  дворе  в
Москве,  что другим князьям было не очень сладостно.  Мы видели,  какого
важного союзника имел Калита  в  Феогносте,  который  страхом  отлучения
заставил  псковичей  отказаться от покровительства Александру тверскому.
Но,  покончивши дела на севере, Феогност должен был спешить на юг, где в
последнее  время  произошла  важная  перемена;  вместо многих отдельных,
мелких,  слабых князей,  потомков  Рюрика,  здесь  господствовал  теперь
сильный князь литовский Гедимин,  язычник,  но не гонитель христианства.
Вследствие  этого  события  отношения   всероссийского   митрополита   к
Юго-Западной Руси должны были принять новый характер:  прежде можно было
оставить юг для  севера,  пренебрегая  неудовольствием  многих,  слабых,
разделенных  князей,  если  бы  они  решились выразить неудовольствие на
отсутствие митрополита;  но теперь могущественными  князьями  литовскими
пренебрегать  было  нельзя,  и  Феогност  долго  живет на Волыни,  потом
встречаем известие о поездке его туда же в другой раз,  и  это  известие
нельзя  не  привести в связь с другим одновременным известием о насилиях
поляков на Волыни,  о гонениях на православие; притом удаление киевского
митрополита  на  север  уже заставляло думать на юге об избрании особого
митрополита, который, по известным нам обстоятельствам, должен был иметь
пребывание  в  Галицкой  Руси,  а не в Днепровской.  До нас дошли письма
константинопольского императора  к  митрополиту  Феогносту,  к  великому
князю  Симеону  московскому,  к  волынскому князю Любарту об уничтожении
Галицкой митрополии,  установленной прежним патриархом.  В Орду Феогност
должен  был  ездить  два  раза;  во  второй  раз  его  ждали там большие
неприятности:  какие-то  русские  люди  насказали  хану  Чанибеку,   что
митрополит русский получает огромный доход, что у него множество золота,
серебра и всякого богатства и что ему ничего не стоит платить  ежегодную
дань  в  Орду.  Хан  потребовал этой дани от Феогноста,  но тот вытерпел
тесное заключение,  раздарил хану, ханше и князьям много денег и остался
при прежних льготах.
   Мы видели,  что,  начиная  с  Кирилла  II,  до сих пор митрополиты из
русских и из греков,  так сказать,  чередуются:  после русского  Кирилла
видим  грека  Максима,  потом  опять  русского Петра и потом опять грека
Феогноста.  Как избирались все эти  митрополиты,  русские  и  греки,  по
предложению  или  по  согласию  каких  русских князей ставились они - мы
знаем мало.  Но мы знаем подробности о выборе преемника Феогностова. При
князе Юрии Даниловиче выехал из Чернигова в Москву боярин Федор Плещеев;
сын его,  Елевферий-Симеон,  крестник Иоанна Калиты, с двенадцатилетнего
возраста  начал  вести  себя  монахом  и  на  двадцатом году постригся в
московском Богоявленском монастыре  под  именем  Алексия.  Прославившись
духовною жизнию,  Алексий был взят митрополитом Феогностом в наместники,
должность  которого  состояла  в  суде  над  церковными  людьми;   после
двенадцатилетнего  исправления  этой должности Феогност поставил Алексия
епископом во Владимир и еще при  жизни  своей  благословил  его  себе  в
преемники  на  столе  митрополичьем,  и  отправлены уже были от великого
князя и митрополита послы в Царьград к патриарху,  чтоб тот имел в  виду
Алексия и не ставил никого другого в митрополиты русские. Когда Феогност
умер, Алексий отправился в Царьград на поставление; но там, не дожидаясь
известия  из  Москвы,  уже поставили в митрополиты Романа и,  не решаясь
отказать московскому князю,  поставили потом и Алексия и обоих отпустили
в Русь: сотворился мятеж во святительстве, чего прежде никогда не бывало
на Руси,  говорит летописец; от обоих митрополитов начали являться послы
к областным владыкам, и была везде тяжесть большая священническому чину.
Таким образом,  теперь в самом Константинополе указано было на  то,  что
прежде  здесь же было отвергнуто,  именно разделение русской митрополии;
надобно было испоместить двух митрополитов,  и,  когда Алексий пришел  в
Москву,  Роман  отправился  на Литовскую и Волынскую землю.  Но Алексий,
посвященный в митрополиты киевские и всея Руси,  не  мог  отказаться  от
Киева;  он  поехал туда в 1358 году;  но,  когда через год возвратился в
Москву,  Роман явился в Твери;  здешний владыка Феодор не захотел с  ним
видеться и не оказал ему никакого почета;  но князья,  бояре и некоторые
другие,  по словам летописца,  давали ему  потребное;  особенно  большую
честь  оказал  и  богатые  дары  дал  ему  князь  Всеволод Александрович
холмский.  Такое  поведение  Всеволода   объясняется   легко:   Всеволод
враждовал  с  дядею  Васильем  Михайловичем,  на  стороне  которого  был
московский князь и митрополит Алексий;  Всеволод же нашел помощь в Литве
у зятя своего Олгерда,  посредничеству которого,  без сомнения, Всеволод
был обязан тем,  что дядя уступил ему треть отчины; Всеволод возвратился
из  Литвы  и  Тверь  в то самое время,  когда приезжал туда и митрополит
Роман;  очень  вероятно,  следовательно,  что   последний   приезжал   с
Олгердовым  поручением  примирить князей и добыть Всеволоду волость;  но
если бы и не так было,  то понятно,  что Всеволод, родственник и союзник
Олгерда,   должен   был   оказывать   всякое  расположение  митрополиту,
признаваемому в земле Литовской.
   Нам не  нужно  повторять  здесь  сказанного  выше  о   могущественном
содействии  св.  Алексия  московским князьям в утверждении их власти над
другими князьями.  Недаром великий князь Симеон завещал своим братьям не
слушаться  лихих  людей,  но  слушаться  владыки Алексея да старых бояр,
которые отцу их и им добра хотели:  и Тверь и Нижний испытали,  как  св.
Алексий  хотел  добра  сыновьям  и  внукам  своего крестного отца Иоанна
Калиты.  Не  будучи   греком,   Алексий   умел   поддержать   постоянное
расположение  к  себе и к Москве двора и патриарха константинопольского.
Патриарх писал к Донскому об особенном расположении своем к ному и брату
его Владимиру, о гневе своем на других князей русских, им неприязненных.
В другой грамоте патриарх писал, что он не снимет проклятия, наложенного
митрополитом Алексием на некоторых князей русских,  до тех нор, пока они
не  исполнят  всех  условий  и  пока  митрополит  не  напишет,  что  они
раскаялись, ибо эти князья дали великому князю страшную клятву выступить
вместе против врагов веры.  Смоленский князь  Святослав  жаловался,  что
митрополит   предал   его  проклятию;  патриарх  отвечал,  что  поступок
митрополита справедлив,  ибо Святослав помогал  Олгерду  против  Москвы.
Князь  тверской  жаловался  также  на митрополита и требовал суда с ним;
патриарх отвечал,  что считает неприличным князю судиться с митрополитом
пред  послом патриаршим.  Слава благочестивой жизни русского митрополита
достигла  и  Орды:  жена  хана  Чанибека,  Тайдула,  заболевши  глазами,
прислала в Москву просить Алексия, чтоб посетил ее; св. Алексий поехал в
Орду, и ханша получила исцеление.
   Алексий хотел  видеть  и  преемником  своим  мужа,   славного   своею
святостию,Сергия,  игумена, основателя Троицкого монастыря, но смиренный
инок отказался от власти;  а  между  тем  в  Константинополе  не  хотели
дожидаться московского избранника: туда с разных сторон приходили жалобы
на то,  что митрополит покинул юг для севера;  польский король  Казимир,
владея  Галицкою  Русью,  требовал  для  нее особого митрополита грозя в
противном   случае   обращать   русских   в   латинскую   веру.   Угроза
подействовала,  и  в  Константинополе  поставили особого митрополита для
Галича,  подчинив ему епархии -  Холмскую,  Туровскую,  Перемышльскую  и
Владимирскую на Волыни.  С другой стороны, Олгерд литовский писал жалобы
к патриарху,  что Москва обидела шурина его,  Михаила  тверского,  зятя,
Бориса нижегородского,  другого зятя, Ивана новосильского, побрала много
городов;  жаловался,  что митрополит благословляет московского князя  на
такие поступки по благословению патриаршему,  не приезжал ни в Литву, ни
в Киев,  снимает крестное целование с перебежчиков из  Литвы  в  Москву;
Олгерд требовал другого митрополита киевского на Смоленск,  на Тверь, на
Малую Россию,  на Новосиль,  на  Нижний  Новгород.  И  вот  по  просьбам
юго-западных  русских  князей в Константинополе поставили им митрополита
Киприана, родом серба, с условием, чтоб по смерти митрополита Алексия он
был митрополитом всея России. Но понятно, что если в Литве хотели своего
митрополита,  то в Москве  хотели  также  своего.  Ни  в  Москве,  ни  в
Новгороде,  ни  во  Пскове  не  признали  Киприана,  и  он принужден был
отправиться на житье в Киев:  опять повторилось,  следовательно, прежнее
явление,  опять  указывалась  возможность разделения русской митрополии,
ибо в Москве не хотели принимать Киприана и по смерти Алексия; здесь был
свой  избранник.  Был  в городе Коломне священник Михаил-Митяй,  человек
необыкновенно видный,  красивой наружности,  грамотный, с речью легкою и
чистою,  голосом громким и приятным,  превосходил всех уменьем толковать
силу книжную;  память имел необыкновенную,  знал все старинные  повести,
книги  и притчи:  во всяких делах и судах рассуждал красноречиво и умно.
Такие достоинства обратили на него  внимание  великого  князя  Димитрия,
который  и взял Митяя к себе в духовники и печатники.  Митяй год от году
приобретал все более славы и значения:  никто,  по словам летописца,  не
был в такой чести и славе, как Митяй; от великого князя не было ему ни в
чем отказу, все почитали его, как царя какого, и, что еще важнее, любили
его все.
   В Спасском  монастыре (внутри Кремля) очистилось архимандричье место;
великому князю и боярам непременно хотелось,  чтоб  на  этом  месте  был
Митяй;  по  сам  Митяй  не  хотел;  великий  князь стал его уговаривать:
"Видишь:  Алексий  митрополит  уже  стар,  и  ты   будешь   после   него
митрополитом  всея  Руси;  постригись  только  теперь  в монахи и будешь
архимандритом в Спасском монастыре и моим отцем  духовным  по-прежнему".
Митяй  согласился;  до  обеда  постригли  его  в  монахи,  а после обеда
назначили архимандритом. Теперь надобно было уговорить митрополита, чтоб
благословил Митяя себе в преемники; но св. Алексий не соглашался на это.
"Митяй  еще  недавно  в  монахах,  -  говорил  он,  -  надобно  ему  еще
поискуситься,  облечься  благими делами и нравами".  Великий князь долго
его упрашивал,  то сам приходил к нему,  то посылал  брата  двоюродного,
Владимира  Андреевича,  то бояр - все напрасно.  "Кому даст господь бог,
пречистая  богородица,  патриарх  и   вселенский   собор,   того   и   я
благословлю",-  был  от него ответ.  Несмотря на то,  когда св.  Алексий
преставился в 1377 г.,  Митяй вошел на митрополичий двор,  стал ходить в
митрополичьем  одеянии  и  начал обращаться с духовенством и властвовать
как  митрополит.  Сперва  он  сбирался  ехать   в   Константинополь   на
поставление  к  патриарху,  но  потом раздумал и начал говорить великому
князю: "В правилах писано, что два или три епископа поставляют епископа;
так пусть и теперь сойдутся епископы русские, пять или шесть, и посвятят
меня в митрополиты".  Великий князь и бояре согласились,  и епископы уже
собрались. Но что случилось в XII веке при поставлении митрополита Клима
одним собором русских епископов,  то же самое случилось  и  теперь:  как
тогда  Нифонт новгородский восстал против неправильного,  по его мнению,
поставления Климова,  так теперь против поставления  Митяева  вооружился
Дионисий,  епископ  суздальский.  Сопротивление Дионисия заставило Митяя
опять думать о  путешествии  в  Царьград;  туда  же  начал  сбираться  и
Дионисий,  желая  сам получить митрополию.  Узнавши об этом,  Митяй стал
советовать великому князю удержать Дионисия,  который может помешать ему
в  Константинополе,  и великий князь велел держать суздальского епископа
под крепкою  стражею.  Дионисий,  чтоб  избавиться  из  заключения,  дал
великому  князю  обещание  не  ездить  в  Царьград  без его позволения и
поставил поручителем преподобного Сергия  Радонежского,  но  не  сдержал
слова: из Суздаля поехал в Нижний, отсюда Волгою - в Сарай, а из Сарая -
в  Константинополь.  Митяй  и  прежде  не  соглашался  на   освобождение
Дионисия;  ему  казалось,  что  св.  Алексий  не хотел благословить его,
Митяя,  по совету преподобного Сергия, который и теперь действует против
него  заодно  с  Дионисием;  когда  же  он  узнал  о  бегстве Дионисия в
Константинополь,  то негодование его  достигло  высшей  степени,  и  св.
Сергий говорил:  "Молю господа бога сокрушенным сердцем,  да не попустит
Митяю исполнить свою угрозу - разорить место это святое  и  изгнать  нас
без  вины".  С другой стороны,  явился новый соперник Митяю:  Киприан из
Киева ехал в Москву и был уже в Любутске,  откуда дал знать св.  Сергию,
что  идет к сыну своему,  великому князю,  с миром и благословением.  Но
великий князь, узнав о прибытии незваного гостя, разослал всюду заставы,
чтоб  не  пропустить  его  в  Москву;  Киприана  схватили и с бесчестием
отправили назад.