ГЛАВА LXXXIII
4 июня члены старого парламента собрались у г-на Лепелетье де
Морфонтена[1] и составили формальный протест против Хартии. И они под-
верглись справедливому уделу всякого меньшинства: "Либо подчиняйтесь
законам, либо убирайтесь вон"[2]. Правительство сделало вид, будто да-
же не заметило этого смехотворного протеста; и тотчас же дворянство
вознамерилось подобным же образом выразить свое недовольство. Во Фран-
ции, где каждый стремится создать полк, чтобы самому стать командиром,
такие действия имеют известное значение. Это захолустные заговоры. Мо-
нарх, одаренный политической прозорливостью, строго бы карал их. 5
марта в Савнэ (департамент Нижней Луары) была произнесена знаменатель-
ная проповедь; в ней говорилось верующим, что тех, кто не вернет дво-
рянам и священникам, являющимся представителями монашества, их земель,
постигнет участь Иезавели: их растерзают псы.
В числе петиций, которые Палата не пожелала рассматривать, была
одна, снабженная чуть ли не тремястами подписей; те, кто ее подал, жа-
ловались на священников, отказывавших им в причастии по той причине,
что они являются собственниками национальных имуществ. А ведь восемь
миллионов французов владеют таким имуществом, и эти восемь миллионов
представляют собою наиболее энергичную часть народа. В октябре месяце
некоторые газеты, раболепствующие перед двором, сообщили будто князь
Невшательский во время празднества, которое он устроил в Гробуа в
честь короля и королевской семьи, поднес его величеству написанный на
пергаменте акт на владение этим некогда входившим в состав националь-
ных имуществ поместьем. Король якобы продержал акт у себя около часа,
а затем вернул его маршалу с милостивыми словами: "Это имущество не
могло бы найти лучшего владельца". Бертье выразил самому королю свое
недовольство этими нелепыми россказнями, но говорят (хотя плохо этому
верится), что он не мог добиться разрешения опровергнуть их в печати.
Г-н Ферран предложил издать весьма справедливый закон о возврате
эмигрантам земель, оставшихся непроданными[3]. Он дерзнул заявить с
трибуны, что "лица, не нарушившие своего долга, сохранили свои священ-
ные и неотъемлемые права на земли, которые были у них отняты революци-
онными потрясениями", - и получил орден св. Духа. Эти слова заставили
вспыхнуть всю Францию. Люди, которые жили бы спокойно и являли бы по-
корность под властью алжирского дея, приходят в исступление при первом
слове, содержащем хотя бы косвенную угрозу их собственности.
[1] Дословно переведено из Гобгауза, 2-е изд., т. 1, стр. 96. [2]
Палей. [3] Более того: проектом закона предусматривалась выплата
государством ежегодно ренты эмигрантам до шести тысяч ливров на чело-
века, в возмещение всего, что у них вполне справедливо было отобрано,
когда они покинули Францию с целью натравить на свое отечество инозем-
цев.
ГЛАВА LXXXIV
Пора вернуться на остров Эльбу. Прочтя в газете, в то время как
его брили, речь, произнесенную министром Ферраном, Наполеон вызвал ге-
нерала Бертрана и сказал ему:
........................................................
ГЛАВА LXXXV
Барон Жермановский, полковник лейб-улан, следующим образом изло-
жил события своему почтенному другу, генералу Костюшко[1]. Это рассказ
храбреца, которого слушал герой.
В начале своего рассказа полковник сообщил, что его уланы стояли
в Порто-Лонгоне, где, кроме того, был расположен гарнизон из трехсот
пехотинцев. За шесть дней до отъезда император вызвал его, чтобы уз-
нать, сколько судов находится у него в порту. Полковнику был дан при-
каз зафрахтовать их, запасти для них продовольствие и строго следить
за тем, чтобы даже самая захудалая лодка не выходила в море. За день
до отплытия ему было велено уплатить три тысячи франков за сооружение
дороги, которую Наполеон велел проложить. Он почти забыл о приказе не
выпускать суда из порта, как вдруг 26 февраля, в то время как он рабо-
тал в своем садике, один из адъютантов императора доставил ему приказ:
к шести часам вечера посадить всех своих солдат на суда и в ту же
ночь, в указанный час, присоединиться к флотилии, которая будет стоять
у Порто-Феррайо. Было уже так поздно, что полковник не смог закончить
посадку солдат раньше половины восьмого. Суда немедленно отплыли. Он
подошел со своей маленькой флотилией к императорскому бригу "Incons-
tant", готовому к отплытию. Поднявшись на палубу, он увидел там импе-
ратора, который встретил его словами: "Как дела? Где ваши люди?"
Полковник Жермановский узнал от своих товарищей, что приказ поса-
дить солдат на суда был отдан гарнизону Порто-Феррайо только в час
дня, что посадка закончилась только к четырем часам, что император с
генералами Бертраном, Друо и своим штабом прибыл в восемь часов, что
вслед за тем один-единственный пушечный выстрел возвестил отплытие, и
суда вышли в море. Флотилия состояла из "Inconstant", вооруженного
двадцатью шестью пушками, из двух бомбард - "Etoile" и "Caroline" - и
четырех фелюг. На "Inconstant" находилось четыреста солдат старой
гвардии. Никто из них не знал, куда их везут. Переходя с берега на ко-
рабли, старые гренадеры кричали: "Париж или смерть!"
Южный ветер, вначале довольно сильный, вскоре сменился штилем.
Когда рассвело, оказалось, что прошли всего шесть миль, и что флотилия
находится между Эльбой и Капрайей, на виду у английских и французских
фрегатов. Все же ночь не пропала даром: солдаты и экипаж успели перек-
расить обшивку брига. Он был желтый с серым; цвета эти заменили черным
и белым. Это было довольно ненадежное средство, чтобы ускользнуть от
бдительности людей, заинтересованных в наблюдении за островом Эльбой.
Стали поговаривать о том, не вернуться ли в Порто-Феррайо; однако
Наполеон приказал продолжать путь, решив в крайнем случае атаковать
французские суда. Вокруг острова Эльбы постоянно крейсировали два фре-
гата и один бриг; по правде сказать, полагали, что они охотнее присое-
динятся к флоту императора, чем станут сражаться против него; но ка-
кой-нибудь офицер-роялист, мало-мальски решительный, мог велеть дать
залп из орудий и увлечь за собой экипаж. Около полудня поднялся ветер;
в четыре часа флотилия уже была в виду Ливорно. Показались три военных
корабля, одни из которых, бриг, направился прямо к "Inconstant". Тот-
час было ведено закрыть люки. Солдаты гвардии сняли свои высокие шапки
и легли плашмя на палубу. Император намеревался взять бриг на абордаж.
Но это было крайним средством, к которому он решил прибегнуть только в
том случае, если королевское судно не согласится пропустить "Incons-
tant", не подвергая его осмотру. "Zephir" (так назывался бриг под бе-
лым флагом) на всех парусах несся к "Inconstant"; корабли прошли один
мимо другого, едва не соприкоснувшись бортами. Когда лейтенант Тальяд
с "Inconstant" окликнул капитана Андрие[2], с которым был в приятель-
ских отношениях, тот ограничился тем, что спросил, куда направляется
"Inconstant". "В Геную", - ответил Тальяд и прибавил, что с удовольст-
вием исполнит поручения Андрие, если таковые у него имеются. Андрие
ответил, что ему ничего не нужно, и в заключение прокричал в рупор:
"Как себя чувствует император?" Наполеон сам ответил: "Превосходно!" -
и корабли разошлись.
В ночь с 27-го на 28-е ветер стал крепчать, и 28 февраля на расс-
вете вдали обрисовалось побережье Прованса. Показался корабль, по-ви-
димому, направлявшийся к берегам Сардинии. Полковник Жермановский го-
ворит, что до этой минуты почти все, кто находился на судах флотилии,
думали, что она держит курс на Неаполь. Солдаты много раз спрашивали
об этом офицеров, а те сами задавали вопросы императору, который упор-
но молчал в ответ. Наконец он сказал с улыбкой: "Мы держим курс на
Францию!" При этих словах все столпились вокруг него, чтобы узнать его
распоряжения. Первым делом он приказал двум-трем комиссарам своего ма-
ленького войска приготовить бумагу и перья. Под его диктовку они напи-
сали воззвания к армии и к французам. Когда они кончили писать, возз-
вания были прочитаны во всеуслышание. Наполеон внес несколько попра-
вок, затем еще раз велел прочесть вслух и снова исправил; наконец,
проверив текст по меньшей мере раз десять, он сказал: "Хорошо, теперь
надо изготовить побольше копий". После этого все солдаты и матросы,
умевшие писать, разлеглись на палубе. Им роздали бумагу, и они вскоре
представили копии воззваний в количестве, достаточном для того, чтобы
распространить их в момент высадки. Затем принялись изготовлять трехц-
ветные кокарды. Для этого было достаточно срезать наружный край кокар-
ды, которую они носили на острове Эльбе. В первое время после прибытия
на остров кокарда императора еще более напоминала французскую. Впос-
ледствии он несколько изменил ее, чтобы не возбуждать подозрений. За-
нимаясь всем этим, да и вообще под конец плавания офицеры, солдаты и
матросы непрерывно толпились вокруг Наполеона, который мало спал и
почти безотлучно находился на палубе. Они лежали, сидели, стояли, неп-
ринужденно расхаживали вокруг него, стремясь поговорить с ним; они
забрасывали его вопросами, на которые он отвечал, не выказывая ни ма-
лейшего раздражения, хотя некоторые из этих вопросов были в достаточ-
ной мере нескромными. Они хотели знать его мнение о многих значитель-
ных лицах, еще находившихся в живых, о королях, маршалах, министрах
прежних лет. Они отваживались обсуждать с ним некоторые наиболее из-
вестные эпизоды его походов и даже внутреннюю его политику. Он умел
удовлетворять их любопытство и объяснить непонятные для них вещи; мно-
го раз он подробнейшим образом излагал им причины своих собственных
действий и действий своих противников. О чем бы ни заходила речь - о
подлинных или мнимых заслугах современников, о походах древних и новых
времен, - все его ответы были исполнены непринужденности, искренности
и благородной простоты, возбуждавших восторг солдат. "Каждое его сло-
во, - говорил полковник Жермановский, - казалось нам заслуживающим
быть сохраненным для будущих поколений. Император откровенно говорил о
задуманном им предприятии, о связанных с ним трудностях, о своих на-
деждах. "В случаях, подобных этому, следует долго обдумывать, но дейс-
твовать быстро. Я тщательно взвешивал этот план, я обсуждал его со
всем тем вниманием, на какое способен. Излишне говорить вам о бесс-
мертной славе и о награде, которая нас ждет, если наше предприятие
увенчается успехом. Если же нас постигнет неудача, то от вас, воинов,
с юных лет проявлявших равнодушие к смерти во всех ее вилах и во всех
странах, я не стану скрывать, какая нас ждет участь. Она нам известна,
и мы ее презираем".
Таковы приблизительно были последние слова, которые он произнес
перед тем, как его флотилия бросила якорь в бухте Жуан. Они производи-
ли впечатление некоторой надуманности. То было своего рода обращение к
спутникам, с которыми ему, быть может, уже некогда будет разговаривать
в предстоящие трудные дни. 28 февраля в полдень показался Антиб, а 1
марта в три часа дня флотилия бросила якорь в бухте. Один из капитанов
и двадцать пять человек солдат были посланы захватить батареи, кото-
рые, возможно, господствовали над местом предстоящей высадки. Убедив-
шись, что никаких батарей нет, капитан на свой страх и риск отправился
в Антиб. Отряд вошел в город и был взят в плен. В пять часов вечера
войска высадились на побережье, неподалеку от Канна. Император сошел с
брига последним. Он отдохнул немного на биваке посреди луга, окружен-
ного оливковыми деревьями, поблизости от моря. Теперь крестьяне пока-
зывают приезжим столик, на котором ему был подан обед[4].
Император позвал к себе Жермановского и спросил его, известно ли
ему, сколько лошадей было взято с собой при отплытии. Полковник отве-
тил, что ничего об этом не знает и что сам он не взял ни одной. "Ну
что ж, - ответил Наполеон, - я захватил с собой четырех лошадей; расп-
ределим их. Я думаю, что мне необходимо иметь лошадь. Раз вы командуе-
те моей кавалерией, вторая лошадь будет для вас, а две оставшиеся по-
лучат Бертран, Друо и Камбронн".
Лошадей спустили на берег, немного пониже. Наполеон покинул бивак
и в сопровождении своего штаба пешком направился к месту, где находи-
лись лошади. Он шел один, расспрашивая крестьян, встречавшихся по пу-
ти. За ним следовали Жермановский и другие генералы с седлами в руках.
Когда они дошли до цели, фельдмаршал Бертран отказался взять себе ло-
шадь, заявив, что пойдет пешком; так же поступил и Друо[5]. Камбронн и
Мола сели на коней. Император дал полковнику Жермановскому пригоршню
червонцев и велел ему раздобыть хоть несколько крестьянских лошадей.
Полковник купил пятнадцать лошадей, за которых с него взяли втридоро-
га. Их впрягли в лафеты трех пушек, привезенных с острова Эльбы, и
четвертой, подаренной Наполеону принцессой Полиной. Императору сообщи-
ли о неудаче в Антибе. "Мы плохо начали, - сказал он, - самое разум-
ное, что мы можем сейчас сделать, это идти вперед как можно быстрое,
чтобы добраться до горных проходов прежде, чем весть о нашей высадке
успеет распространиться". Взошла луна, и Наполеон со своим маленьким
войском двинулся в путь. Шли всю ночь напролет. Крестьяне селений, че-
рез которые они проходили, не задавали им никаких вопросов; когда им
говорили, что император вернулся, они пожимали плечами и покачивали
головой. В насчитывавшем шесть тысяч жителей городке Грасс, через ко-
торый они прошли, население вообразило, что это набег пиратов, и силь-
но встревожилось. Лавки и окна закрыли наглухо, и, несмотря на трехц-
ветные кокарды солдат, на их возгласы "Да здравствует император!",
собравшаяся толпа держалась безучастно, не выражая ни одобрения, ни
порицания. Покинув город, войско Наполеона сделало привал на холме.
Солдаты начали переглядываться, лица их выражали недоумение и грусть.
Вдруг появилась кучка горожан; они несли съестные припасы и кричали:
"Да здравствует император!" С этого момента[6] крестьяне начали прояв-
лять радость по поводу возвращения Наполеона, и дальнейший его путь
напоминал скорее триумфальное шествие, чем вторжение. Коляска и пушки
были оставлены в Грассе, а так как дороги на протяжении первых двадца-
ти пяти миль после этого города были в весьма дурном состоянии, то На-
полеон зачастую шел пешком посреди своих гренадеров. Когда они жалова-
лись на усталость, он называл их "старыми ворчунами", а они, в свою
очередь, когда ему случалось оступиться, громко смеялись над его не-
ловкостью. 2 марта под вечер они пришли в деревню Серанон, в двадцати
лье от Грасса. Во время этого перехода солдаты, переговариваясь между
собой, называли Наполеона не иначе, как "наш маленький капрал" или
"Жан с саблей". Эти произносимые вполголоса слова много раз долетали
до его ушей, когда он, окруженный своими ветеранами, взбирался на воз-
вышенности. 3 марта он ночевал в Бареме, а 4-го обедал в Дине. По сло-
вам Жермановского, не то в Дине, не то в Кастеллане Наполеон стал уго-
варивать хозяина постоялого двора, где он остановился, крикнуть: "Да
здравствует император!" Тот самым решительным образом отказался и
крикнул: "Да здравствует король!" Наполеон нимало не рассердился, но
похвалил его за верность и только попросил хозяина выпить за его здо-
ровье, на что тот охотно согласился.
В Дине воззвания[7] к армии, к французскому народу были отпечата-
ны и распространились по Дофине с такой быстротой, что на дальнейшем
пути Наполеона города и села уже проявляли готовность принять его. До
той поры, однако, к нему присоединился лишь один-единственный солдат.
Этого солдата полковник Жермаиовский, встретивший его дорогой, захотел
привлечь на сторону Наполеона. Когда полковник стал ему говорить, что
император скоро прибудет, солдат расхохотался и сказал: "Ладно, у меня
будет что рассказать дома нынче вечером!" Полковнику стоило большого
труда убедить собеседника в том, что он и не думает шутить; тогда сол-
дат спросил: "Где вы будете ночевать сегодня?", - и когда Жермановский
назвал ему селение, солдат заявил ему: "Моя мать живет в трех милях
отсюда; я схожу, попрощаюсь с ней и сегодня вечером приду к вам". И
действительно, вечером гренадер хлопнул полковника по плечу и не успо-
коился, пока тот не обещал ему передать императору, что гренадер Мелон
решил разделить судьбу своего бывшего повелителя.
5 марта Наполеон провел ночь в Гане под охраной нескольких кава-
леристов и сорока гренадеров. Того же числа генерал Камбронн с сорока
гренадерами занял мост и бывшую крепость Систерон[8]. Но, кроме Мело-
на, никто еще не примкнул к ним. Жители Сон-Бонне и других деревень
хотели ударить в набат и скопом сопровождать небольшое войско Наполео-
на. Крестьяне толпились на дорогах и нередко мешали продвижению войск,
преграждая им путь в своем стремлении увидеть императора, иной раз
шедшего пешком, или прикоснуться к нему.
Дороги были в отвратительном состоянии из-за талого снега. Мул,
который был навьючен золотом, поскользнулся и упал в пропасть. Это
происшествие, по-видимому, сильно расстроило императора. В продолжение
двух часов пытались вытащить мула. Наконец императору пришлось бросить
его на произвол судьбы, чтобы не терять времени понапрасну; весной
этими деньгами воспользовались крестьяне. 6 марта император ночевал в
Гане, а генерал Камбронн со своим авангардом из сорока человек - в Ла-
мюре. Там состоявший из шестисот человек авангард гренобльского гарни-
зона отказался войти в переговоры с генералом Камбронном. Дойдя до
ущелья, находящегося неподалеку от Визиля, полковник Жермановский, ко-
мандовавший головным отрядом авангарда, нашел ущелье занятым отрядом
солдат под белым знаменем. Он хотел было обратиться к ним с речью, но
их командир выступил вперед и крикнул: "Отойдите! Я не имею права
вступать с вами в какие-либо сношения. Соблюдайте положенную дистан-
цию, иначе мои люди будут стрелять". Полковник пробовал подействовать
на него сообщением, что ему придется говорить не с ним, а с самим им-
ператором Наполеоном. Но командир продолжал неистовствовать, и Жерма-
новский пошел доложить императору о своей неудаче. Наполеон с улыбкой
сказал ему; "Раз так, придется мне самому попробовать чего-нибудь до-
биться". Он спешился и приказал полсотне своих гренадеров следовать за
ним, повернув ружья дулом в землю; сохраняя полное спокойствие, он до-
шел до ущелья, где застал батальон 5-го линейного полка, роту саперов
и роту минеров, в общей сложности человек семьсот - восемьсот. Офицер,
командовавший ими, продолжал выкрикивать ругательства, нередко направ-
ленные против самого императора. Он кричал: "Это не Наполеон, а ка-
кой-нибудь самозванец!" Время от времени он накидывался на своих под-
чиненных, приказывая им открыть огонь. Солдаты стояли неподвижно и
молчали. Когда они увидели отряд под предводительством Наполеона, ми-
нуту-другую казалось, что они сейчас возьмут на прицел. Наполеон велел
своим гренадерам остановиться, а сам с невозмутимым спокойствием отде-
лился от них и направился к передовому батальону королевских войск.
Подойдя к ним почти вплотную, он круто остановился, устремил на них
спокойный взор и, распахнув сюртук, воскликнул: "Это я. Вы меня узнае-
те? Если кто-нибудь из вас намерен посягнуть на своего императора -
пусть стреляет, самое время!" Они мгновенно перешли на его сторону и с
возгласами "Да здравствует император!" начали обниматься с солдатами
его гвардии[9]. Незадолго до того, как солдаты 5-го полка присоедини-
лись к нему, Наполеон подошел к гренадеру, стоявшему на часах, взял
его за ус и спросил: "А ты, старый усач, разве не побывал со мной под
Маренго?"
Таков бесхитростный рассказ об одном из тех поступков, которые во
все времена и во всех странах указывают народу, за кем надо следовать
и за кого надо сражаться. Соратники Наполеона сочли порыв, увлекший
отряд в семьсот человек, решающим для всего дальнейшего. В этом эпизо-
де они увидели доказательство того, что император не ошибся и что ар-
мия по-прежнему верна ему[10]; солдаты вновь присоединившихся полков
надели трехцветные кокарды, выстроились под орлами войск, прибывших с
острова Эльбы, и вместе с ними, при восторженных кликах населения,
вступили в Визиль. Этот городок всегда отличался патриотизмом. Там,
можно сказать, началась французская революция, там родилась свобода
всего мира. Первое собрание штатов провинции Дофине состоялось в Ви-
зильской крепости. Когда войска шли в Гренобль, к полковнику Жерма-
новскому подъехал военный, примчавшийся во весь опор, и сказал ему:
"Приветствую вас от имени полковника Шарля Лабедуайера".
Вскоре явился и сам молодой полковник во главе большей части сво-
его полка - 7-го пехотного, сформированного из остатков 112-го полка и
некоторых других частей. Полковник тайно вышел со своими частями из
Гренобля в четыре часа пополудни; отъехав на некоторое расстояние от
города, он вынул из кармана орла, прикрепил его к длинному шесту и по-
целовал его на глазах своего полка, который тотчас же дружно закричал:
"Да здравствует император!" Затем он ударом ножа вспорол барабан, на-
полненный трехцветными кокардами и тут же роздал их своим солдатам. Но
генерал Маршан, оставшийся верным королю, сумел уговорить часть полка
вернуться в Гренобль. Гарнизон города был усилен 11-м линейным полком
и частями присланного из Шамбери 7-го полка. Сверх того, в гарнизон
входило две тысячи человек 3-го пионерского полка и два батальона 5-го
пехотного и 4-го артиллерийского - того самого полка, в котором Напо-
леон двадцать пять лет назад получил первую свою роту. Гренобль - пло-
хонькая крепость, сохраняемая только в целях обеспечения артиллерией
Альпийского горного хребта, посреди которого она расположена. Она име-
ет всего один вал со стороны равнины, вышиной около двадцати футов,
перед которым протекает ручей. И под защитой этих жалких укреплений
несколько месяцев спустя оставленные на произвол судьбы жители вывели
из строя тысячу двести человек пьемонтской армии, целиком состоявшей
из наполеоновских солдат!
Когда 7 марта этот великий человек подошел к городу, весь гарни-
зон стоял в боевой готовности на крепостном валу, посредине которого
находятся выходящие на Визильскую дорогу Бонские ворота[11]. Пушки бы-
ли заряжены, фитили дымились; национальная гвардия разместилась позади
гарнизона в качестве резерва. Вечером, в половине девятого, Бонские
ворота были заперты. Наполеон вступил в предместье Сен-Жозеф, а тем
временем Жермановский в сопровождении восьми польских улан подъехал к
Венским воротам. Он потребовал ключи; ему сказали, что они у генерала
Маршана. Полковник обратился к солдатам, по они хранили молчание.
Вскоре на мостике перед воротами появился Наполеон. Он едва ли не час
просидел там на тумбе.
Генералу Маршалу следовало перейти на ту часть вала, которая была
не более чем в пятидесяти футах от императора, и самолично выстрелить
в него. Два десятка дворян могли бы для верности сделать то же самое.
Промахнуться было невозможно. Если бы императора не было, его затея
рухнула бы. Если приверженцы короля по малодушию опасались, что, как
только они выстрелят, их разорвут на части, они могли расположиться в
доме некоего Эймара, окна которого выходят на вал, или на той части
вала, которая входит в территорию казармы. Совершенно бесспорно, что в
этот момент всеобщего смятения любой дерзкий замысел увенчался бы ус-
пехом. Можно было с такой же легкостью разместить два десятка дворян в
домах предместья Сен-Жозеф, мимо которых на расстоянии каких-нибудь
пятнадцати футов проезжал Наполеон. После длившихся три четверти часа
переговоров и неопределенности гарнизон, вместо того чтобы открыть
огонь, дружно закричал: "Да здравствует император!" Так как ворота бы-
ли все еще на запоре, жители предместья притащили бревна и с помощью
горожан высадили их, хотя ворота были очень массивны, ибо за год до
того Гренобль находился под угрозой осады. Ключи были принесены в тот
момент, когда ворота рухнули. Войдя в город, восемь улан увидели перед
собой толпу людей с зажженными факелами в руках, спешивших приветство-
вать Наполеона, который мгновение спустя вступил туда пешком, идя на
двадцать шагов впереди своего войска.
Несколько офицеров, людей рассудительных, заранее отправились из
Гренобля навстречу Наполеону. Они приняли все меры к тому, чтобы обес-
печить императору, на случай, если бы у Бонских ворот его постигла не-
удача, возможность перейти Изеру близ Сен-Лоранских ворот, расположен-
ных у подножия так называемой Бастильской горы, где вал не более как
садовая ограда, местами разрушенная. Эти офицеры посоветовали Наполео-
ну не допускать ни единого выстрела со стороны своих войск, ибо
стрельба могла вызвать у людей, склонных к нему примкнуть, опасение
прослыть побежденными. Могло случиться, что половина армии из-за этого
соображения, затрагивавшего ее честь, отказалась бы перейти на его
сторону. Толпа хлынула к нему. Люди вглядывались в него, хватали его
за руки, обнимали колени, целовали его одежду, старались хотя бы при-
коснуться к ней; ничто не могло утолить их восторг. Для них Наполеон
воплощал не свое собственное правление, а правление, противоположное
тому, которое установили Бурбоны. Ему хотели отвести помещение в рату-
ше, но он пожелал переночевать на постоялом дворе, принадлежавшем сол-
дату по имени Лабар, участнику похода в Египет. Там его штаб совершен-
но потерял его из виду; наконец через полчаса Жермановскому и Бертрану
ценой величайших усилий удалось проникнуть в комнату, где они застали
его окруженными людьми, похожими на помешанных, - до такой степени
восторг и любовь заставляли их пренебрегать простейшей вежливостью,
соблюдение которой обычно предохраняет тех, вокруг кого теснятся, от
опасности быть задушенными. Приближенным Наполеона удалось на короткое
время очистить комнату; чтобы помешать вторичному нашествию, они зас-
тавили дверь столами и стульями. Но тщетно! Толпа снова хлынула в ком-
нату, и в продолжение двух часов император оставался среди посторонних
без всякой охраны. Его тысячу раз могли убить, если бы среди роялистов
и священников нашелся хотя бы один смелый человек. Вскоре под окнами
постоялого двора появилась толпа людей, несших обломки Бонских ворот.
Они кричали: "Наполеон, мы не могли вручить вам ключи вашего верного
Гренобля, но вот вам городские ворота!"
На другой день Наполеон произвел на учебном плацу смотр войскам.
Его снова окружила несметная толпа; восторг народа достиг апогея, но
не вызвал ни одного из тех раболепных поступков, которые люди обычно
совершают в присутствии государей. Под окнами Наполеона и вокруг него
непрестанно кричали: "Не надо рекрутского набора, этого мы не хотим
больше, нам нужна конституция!" Некий молодой греноблец, г-н Жозеф
Рей, выразил чувства народа в адресе, который он представил Наполеону.
Г-н Дюмулен, молодой человек, фабрикант перчаток, у которого за
два дня до этого нашел приют уроженец Гренобля, врач императора, при-
бывший с острова Эльбы, предложил Наполеону в полное его распоряжение
свою жизнь и сто тысяч франков. Император сказал ему: "В настоящий мо-
мент я не нуждаюсь в деньгах; благодарю вас; мне нужны решительные лю-
ди". Он назначил фабриканта перчаток своим ординарцем и тут же дал ему
поручение, которое тот отлично выполнил. Молодой человек немедленно
бросил на произвол судьбы свое предприятие, весьма значительное.
Городские власти представились Наполеону; он долго беседовал с
ними, но его рассуждения были слишком возвышенного свойства, чтобы их
могли понять люди, которых четырнадцать лет подряд приучали беспрекос-
ловно повиноваться и не питать никаких других чувств, кроме боязни ли-
шиться должности. Они слушали его с тупым видом, и он не мог добиться
от них ни одного слова, которое выражало бы искреннее чувство. Истин-
ными его друзьями оказались крестьяне и мелкая буржуазия, Все, что они
говорили, было исполнено героического патриотизма. Наполеон выразил
жителям Дофине свою благодарность в обращении, которое было напечатано
в Гренобле. У всех почти солдат в шапках оказались зaпpятaны трехцвет-
ные кокарды. Они с невыразимой радостью снова надели их. Генерал
Берт-ран, исполнявший обязанности начальника главного штаба, приказал
гарнизону Гренобля двинуться на Лион. Значительную часть пути от Гре-
нобля до Лиона император проехал без всякой охраны; лошадям его кареты
зачастую приходилось идти шагом; крестьяне наводнили дорогу; все жаж-
дали поговорить с ним, прикоснуться к нему или хотя бы на него взгля-
нуть. Они карабкались на его карету, влезали на запряженных в нее ло-
шадей, со всех сторон кидали ему букеты фиалок и примул. Короче гово-
ря, Наполеон все время находился в объятиях своего народа. Вечером в
окрестностях Рив крестьяне провожали его на протяжении свыше лье, ос-
вещая путь наспех изготовленными факелами и распевая ставшую необычай-
но популярной за последние два месяца песню, содержание которой было
таково, что священники, прежде чем отпустить грехи, спрашивали испове-
довавшегося, пел ли он ее, и в случае утвердительного ответа отказыва-
лись примирить его с богом[12].
В деревне Рив его сначала не узнали. Когда затем поняли, кто он
такой, крестьяне наводнили постоялый двор и, видя, что ему подали
скудный ужин, наперебой стали его угощать кто чем мог. 9 марта импера-
тор ночевал в Бургуане. Иногда впереди его кареты скакало человек
шесть гусар, но обычно охряна отсутствовала, и он почти всегда ехал на
расстоянии трех-четырех лье от своего войска. Прибывшие вместе с ним с
острова Эльбы гренадеры, сломленные усталостью, задержались в Греноб-
ле; они вскоре двинулись дальше, но даже самые выносливые из них дос-
тигли Бургуана лишь через час после того, как Наполеон выехал оттуда,
что дало им повод крепко ругаться. Они рассказывали крестьянам мель-
чайшие подробности его жизни на острове Эльба.
Вот самая характерная подробность отношений между крестьянами и
солдатами, кроме общего для тех и других энтузиазма: видя, что синие
мундиры и высокие шапки солдат изорваны и кое-как починены белыми нит-
ками, крестьяне спрашивали их: "Что ж, разве у императора на острове
Эльба не было денег, что вы так плохо одеты?" "Как бы не так! Денег у
него было вдоволь, он ведь там строил дома, прокладывал дороги; остров
стал неузнаваем. Когда он видел нас грустными, он говорил: "Что, вор-
чун, ты, видно, все Францию вспоминаешь"? "Да ведь скучно здесь, ваше
величество". "Чини пока свой мундир; там у нас их достаточно лежит на
складах; тебе не вечно придется скучать". "Он сам, - прибавляли грена-
деры, - подавал нам пример: его шляпа была вся в заплатах. Мы все до-
гадывались, что он задумал куда-то нас повести, но он остерегался го-
ворить нам что-либо определенное. Нас то и дело сажали на корабли и
снова высаживали, чтобы сбить жителей с толку". В Гренобле император
не купил себе новой шляпы, а велел починить старую; на нем был изно-
шенный серый сюртук, наглухо застегнутый. Он был до того тучен и утом-
лен, что, когда надо было садиться в карету, его нередко подсаживали.
Деревенские мудрены из этого заключили, что он носил панцирь.
Миновав Лаверпильер, карета остановилась, хотя вокруг не было ни
охраны, ни скопления крестьян; Наполеон подошел к карете богатого куп-
ца, также остановившейся...
[1] Гобгауз, стр. 115; см. весьма точные отчеты в "Moniteur".
[2] См. "Биографии".
[3] Проверить по Гобгаузу. Когда? 28 февраля или 1 марта?
[4] Гобгауз, стр. 121.
[5] Гобгауз, стр. 122, 123, 130.
[6] Гобгауз, стр. 124.
[7] Гобгауз, стр. 125.
[8] Гобгауз, стр. 126.
[9] Гобгауз, стр. 126 - 127.
[10] Гобгауз, стр. 128.
[11] Гобгауз, стр. 129.
[12] Привести здесь эту песню, сочиненную на дурном французском
языке, по-видимому для крестьян, и выражавшую главным образом нена-
висть и глубокое презрение к тем, кто предал Наполеона. В ней упомина-
ются Ожеро, Мармон, Маршан.
ГЛАВА LXXXVI
Демократия или деспотизм - первые формы правления, которые предс-
тавляются людям по выходе их из первобытного состояния; они знаменуют
собою первую ступень цивилизации. Повсюду на смену этим рудиментарным
правительствам пришла аристократия, как бы она ни именовалась, возг-
лавлена ли она одним лицом или несколькими. Так, французское королевс-
тво до 1789 года представляло собою не что иное, как клерикальную и
военную аристократию, состоявшую из людей в судейских мантиях и воен-
ных мундирах. Это вторая ступень цивилизации. Представительное правле-
ние, возглавляемое одним или несколькими лицами, есть новое, даже но-
вейшее установление, знаменующее собою и утверждающее третью ступень
цивилизации. Это возвышенное установление - позднее, но неизбежное
следствие изобретения книгопечатания - относится к последующей за Мон-
тескье эпохе.
Наполеон - лучшее, что было создано на второй ступени цивилиза-
ции. Поэтому до крайности смешно, когда короли, желающие остановиться
на этой второй ступени, приказывают своим мерзким писакам поносить
этого великого человека. Он обнаружил полную неспособность понять
третью ступень цивилизации. Где бы он мог изучить ее? Конечно, не в
Бриенне; книги философского содержания, равно как и переводы английс-
ких авторов, не допускались в королевские коллежи; а после окончания
коллежа ему уже некогда было читать; с той поры у него хватало времени
только на то, чтобы изучать людей.
Итак, Наполеон - это тиран XIX века; назвать человека тираном -
значит признать его высокоодаренным, а не может быть, чтобы человек,
наделенный выдающимися способностями, не проникся, быть может сам того
не сознавая, здравым смыслом, разлитым в воздухе. Чтобы убедиться в
справедливости этого утверждения, надо прочесть жизнеописание Каструч-
чо Кастракани, бывшего в XIV веке тираном Лукки[1]. Сходство этих двух
людей поразительно. Любопытно проследить в душе Наполеона борьбу духа
тирании против глубокого ума, создавшего его величие, проследить, как
его природное тяготение к дворянам сменялось приступами презрения,
вскипавшего в нем, как только он присматривался к ним поближе. Все.
что он предпринимал против них, ясно показывало, что его негодование
было отеческого свойства. Простодушным людям, которые в этом усомни-
лись бы, напомним его ненависть ко всему, что было поистине либераль-
ным. Ненависть эта дошла бы до неистовства, нс сознавай он своей силы.
Надо было видеть, как хитрые придворные лисы уловили в характере пове-
лителя эту черту. Весьма любопытны в этом отношении доклады его ми-
нистров. В вводных предложениях, вернее сказать, в прилагательных и
наречиях, выражается приятие и проведение самой мелочной, самой подлой
тирании. Они еще не дерзали делать это прямо, раболепствовать без оби-
няков. Смелый эпитет иной раз указывал властелину подлинную мысль его
министра. Еще несколько лет - и милые его сердцу аудиторы дали бы ему
поколение министров, которые, не приобретя во времена республики опыта
в государственных делах, стыдились бы только одного - не выказать себя
в достаточной мере придворными людьми. Когда видишь последствия всего
этого, почти радуешься падению Наполеона. Еще яснее борьба между гени-
ем великого человека и душою тирана проявляется во время Ста дней. Он
призывает Бенжамена Констана и Сисмонди. Он выслушивает их с притвор-
ным удовольствием, но вскоре снова всецело подпадает влиянию низких
советов Реньо де Сен-Жан-д'Анжели и герцога Бассанского. Эти люди яв-
ляются доказательством того, насколько тирания уже успела его развра-
тить. Во времена Маренго он оттолкнул бы их с презрением. Эти два че-
ловека больше способствовали его гибели, нежели Ватерлоо. Пусть не го-
ворят, что ему не от кого было ждать разумных советов. Я видел в Лионе
письменное обращение к нему одного офицера, советовавшего ему разом
уничтожить как старое, так и новое дворянство. Если не ошибаюсь, имен-
но Реньо посоветовал ему назвать новую данную им конституцию "Дополни-
тельным актом". В то утро он отдалил от себя сердца десяти миллионов
французов - тех десяти миллионов, которые во Франции сражаются и мыс-
лят. С этого момента его приближенные увидели, что гибель его неотвра-
тима. Как победить миллион сто тысяч солдат, двинутых на Францию? На-
полеону нужна была негласная политическая сделка с австрийским домом,
и по мере того, как он удалял от себя талантливых людей, союзники де-
лали их своими советниками.
На острове св. Елены он в свое оправдание ссылается на чрезвычай-
ную бездарность членов своей семьи. В дарованиях никогда не бывает не-
достатка; они возникают в изобилии, как только на них появляется
спрос. Прежде всего он удалил Люсьена; он в недостаточной мере исполь-
зовал Сульта, Лезе-Марнезиа, Левуайе-д'Аржансона, Тибодо, графа Лапа-
рана, Жана де Бри и тысячу других, готовых ему служить. Кто во времена
Империи подозревал о талантах графа Деказа? Следовательно, ничтожество
семьи Наполеона - жалкая отговорка; талантливых людей у него не оказа-
лось потому, что он не захотел их иметь. Одного присутствия Реньо было
достаточно, чтобы все, кто чего-нибудь стоил, впали в уныние. Счастье
для всех этих людей, что у них оказались такие преемники[2].
[1] У Макиавелли, а еще лучше - у авторов той эпохи, см. сокра-
щенное изложение у Пиньотти.
[2] Разумно, но стиль холоден и сух.
ГЛАВА LXXXVII
Мы воспроизвели здесь те черты Наполеона, которые кажутся нам досто-
верными, на основании самых правдивых свидетельств; нам лично пришлось
провести несколько лет при его дворе. Это человек, наделенный необы-
чайными способностями и опаснейшим честолюбием, самый изумительный по
своей даровитости человек, живший со времен Юлия Цезаря, которого он,
думается нам, превзошел. Он был скорее создан для того, чтобы стойко и
величаво переносить несчастье, нежели для того, чтобы пребывать в бла-
годенствии, не поддаваясь опьянению. Доходя в своем гневе до бешенс-
тва, когда противились его страстям, он, однако, был более способен к
дружбе, нежели к длительной ненависти; обладая некоторыми из тех поро-
ков, которые необходимы завоевателю, он, однако, был не более склонен
проливать кровь и быть безучастным к человечеству, нежели Цезари,
Александры, Фридрихи, - все те, с кем его поставят рядом и чья слава
будет меркнуть с каждым днем. Наполеон вел множество войн, в которых
были пролиты потоки крови, но за исключением испанской войны он не был
зачинщиком ни одной из них. Ему почти удалось превратить европейский
континент в одну огромную монархию. Этот замысел, если он действитель-
но существовал, является единственным оправданием тому, что Наполеон
не произвел революции в завоеванных им государствах и не создал из
них, путем приобщении их к началам, воодушевлявшим Францию, опоры для
нее. Будущие поколения скажут, что расширение им своей империи явилось
следствием необходимости отражать нападения соседей. "Обстоятельства,
вынуждавшие меня воевать, - говорит он, - доставили мне ряд возможнос-
тей расширить мою империю, и я ими воспользовался". По величию души и
покорности судьбе, которые он проявил в несчастье, лишь немногие равны
ему, и никто его в этом не превзошел. Г-н Уорден нередко отдает долж-
ное этим добродетелям, и мы можем добавить, что в них не было ничего
показательного. Его поведение на острове св. Елены исполнено естест-
венности. Быть может, оно является тем, что в наши дни более всего на-
поминает героев Плутарха. Когда одно из лиц, посетивших его на острове
св. Елены, выразило ему свое удивление по поводу величавого спокойс-
твия, с которым он перенес перемену в своей судьбе, он ответил: "Дело
в том, что - так мне думается - все были этим более удивлены, чем я. Я
не слишком хорошего мнения о людях и никогда не доверял удаче; впро-
чем, я мало ею воспользовался. Мои братья имели гораздо больше выгод
от своего королевского сана, чем я. Им достались наслаждения, с ним
связанные, а мне - почти одни только тяготы".