Конечно, Сухаревская не стоит на месте. Не известно, какие идеи она выдвинет своим исполнением завтра («Я меняюсь!» – порой с удивлением замечает она, ощущая, должно быть, то внутреннее брожение, которое всегда предшествует творческому выплеску, извержению таланта). Но даже если она сможет в своих новых работах сказать больше, сыграть лучше, вряд ли ей удастся выразить себя в такой степени, как удалось это сделать в спектакле «На балу удачи».
А то, что Сухаревская не стоит на месте, доказывает новая ее работа, ни с чем предшествующим нерасторжимо не связанная, хотя нити тянутся – к тете Норе, к Мальцевой, к озорным и веселым, но в чем-то и горестным героиням юных лет актрисы. Словно одна из ее «строгих девушек» затаилась где-то на все эти годы и теперь вновь предстала перед нами в облике Лидии Васильевны Жербер («Старомодная комедия», Театр имени Маяковского, 1976).
Некоторая литературность пьесы Арбузова, нарочитость ее языка, и похожего и не похожего на тот, каким пользуются современные люди, преодолеваются сильными актерскими индивидуальностями, содержательностью самих исполнителей, которых только двое на сцене: Б. Тенин (Он) и Л. Сухаревская (Она). Все внутренние мотивы пьесы реализованы ими сполна, но и добавлено туда многое, что создает изобилие жизненно реальных, психологических и философских обоснований.
Изобилие, но не перегруженность, однако: комедия так и остается комедией, и актеры с радостью отдаются ее стихии, словно сброшены с плеч тридцать лет и вернулись времена «Дороги в Нью-Йорк», с которой тоже есть перекличка в этом спектакле.
Итак, встретились двое на перекрестке дорог, когда жизнь их уже шла под уклон и в ней никаких перемен не предвиделось. Встретились – и ощутили резкий прилив сил душевных, и потянулись друг к другу как существа во всем родственные, и вступили в яростную борьбу с собой и с тем, что на них нахлынуло (потому что поздно, неуместно в их возрасте и не отвечает их нравственным правилам), а потом сдались, и возникла перспектива их более тесного сближения. Ибо расстаться им, двум заброшенным, одиноким мечтателям, было бы, пожалуй, еще большим нарушением нравственной нормы.
Это – канва, по которой Сухаревская (Тенин тоже, но речь не о нем) вышивает так искусно, берет происходящее с таких разных точек (если взглянуть на деле с этой стороны, и с той, и еще вон с той), что все это не вдруг охватишь. Сложный мир, он же – мир чрезвычайно подвижный. И в других ролях ее вторые планы емки, но, кажется, никогда прежде не были они так быстротечны, летучи, контрастны и неожиданны. В душу ее Лидии Васильевны, как в реку, нельзя вступить дважды: зрительские реакции не поспевают за сменой внутренних состояний, накладываются на иную сущность, ибо мелькнувшее уже ушло; только вы собрались озаботиться печалью героини, как озорные чертики в ее глазах останавливают ваш порыв.
Этот характер выявляет себя в крайностях, которые почему-то не спорят друг с другом. Эксцентричная особа, невозмутимо несущая свою странность как вариант нормы (такая уж она, тут ничего не попишешь), – и трезвый, не знающий «завихрений» ум, непрестанно эту странность контролирующий. Вранье – находчивое, изобретательное, самозабвенное (половину того, что мы о ней узнаём, Лидия Васильевна явно придумала), – и чувство стыда за эту ложь, за попытки украсить себя, побуждающее ее вдруг открываться перед малознакомым человеком. Через край плещущее жизнелюбие, энергия, достаточная, чтобы сдвинуть горы, – и лямка, которую она терпеливо тянет, монотонный труд без особых «творческих радостей» (всего лишь кассирша в цирке). Отдаленность от переднего края жизни – и гражданственность самосознания, ей присущая (не потому, что автор дал такой текст, а горизонты такие у этой женщины). Облик «распустехи», равнодушие к внешности, к внешнему (не случайны эти платья «рубашкой», которые носит Лидия Васильевна) – и постоянная подтянутость внутренняя. Яростный бунт против неотвратимого времени, которое на нее наступает, – и сознание того, что «ты проходишь» и свой шанс упустила, стало быть, и бунтовать нечего (что-то тут от Хизионы – еще одна ниточка). Полная искренность в утверждении, что «одиночество... вот уж не страшит!» – и такая бесприютность человеческая, что дальше ехать некуда. Словом, очень-очень весело; «только вот иногда придешь вдруг домой, и как-то никого нет... как-то пусто... Ну невесело как-то». Между этими двумя исключениями и располагается образ.
Нет, это не тот распространенный в практике Сухаревской случай, когда видимость у ее героини не совпадает с душой. Душа есть во всем, что делает, как проявляет себя эта женщина: и та она и другая. Если уж говорить о преобладании чего-то, то ярче всего в ней выражена воля к преодолению неблагоприятных обстоятельств, которые скопом на нее наваливаются. Она не только не может допустить, чтобы ее считали несчастной, она у Сухаревской еще не умеет несчастной быть. Да, многое у Лидии Васильевны не задалось, не сложилось, но это как раз случайность, а жизнь все равно прекрасна и удивительна. И она наслаждается этой жизнью, игнорируя, отодвигая от себя все, что составляет теневую сторону ее бытия.
Возникает разрыв между «дано» и «реализовано» – дано больше, в этом нет сомнения. Героиня Сухаревской заметно богаче своей невеселой судьбы. Она не стала актрисой, а могла бы, наверное, вдохновенно играть на сцене – ее талант ощутим. Не прижилась на арене, а в ее клоунаде, нам в наброске показанной, присутствует то самое «брио», без которого цирка нет. Не обрела семьи, а была бы, наверное, превосходной женой и хозяйкой дома; по всему, с этим связанному, тоскуют ее руки, и рвется наружу запас теплоты и нежности, которые не на кого излить. Неординарность натуры героини заявляет о себе на каждом шагу, и это высветляет ткань спектакля сильнее, чем его непосредственно комедийные краски. Хотя иногда (не часто) точно молнии прорезают комедийную ткань: боль выходит наружу, и тем она рельефнее, чем сдержаннее Лидия Васильевна говорит о наболевшем, например о гибели в последний день войны своего единственного сына.)
В «Старомодной комедии» вновь сказалось присущее Сухаревской отвержение жанра как языка художника, чего-то, что утверждается на сцене с заранее обдуманным намерением. Она «не умеет играть смешно», она и драму специально играть не умеет, но проживает жизнь героини так, как ее понимает, и это рождает в зрительном зале все подходящие случаю эмоции. А уж комедия ли, трагедия ли получилась – вопрос второй.
Словом, Лидия Васильевна вобрала в себя многие «сухаревские» черты: то тут встречаешься со знакомым, то там. И все же, прекрасно играя роль и без ханжества наслаждаясь успехом, она ей душевно не отдалась, как бывало с другими ролями, которыми она «заболевала» в разные времена. Наверное, из-за этой типично арбузовской непрямоты самовыражения, сквозящей в каждом шаге героини. Из-за ее самолюбивого желания казаться не тем, что она есть, чтобы, не дай бог, не подумали, будто Лидии Васильевне не слишком хорошо живется. Героини Сухаревской прямодушнее и естественнее; кружево отделки, орнаментика чужды им, как и их создательнице. Главное же, ей не кажется серьезным тот нравственный урок, который можно извлечь из роли, хотя она и раскрыла мужество этой женщины, не склонной сетовать на «изменяющую жизнь» (тютчевские слова, использованные в другой, сходной по проблематике пьесе Арбузова). «Ради чего» не было ярко выражено, а без этого искусство кажется ей укороченным, изменяющим своему назначению на земле.
Так что все же пока Эдит Пиаф остается мерилом возможностей Сухаревской-актрисы и нравственным критерием ее творчества. Эдит Пиаф, сыгранная в скромном спектакле режиссера А. Дунаева и недооцененная театральным общественным мнением. Больше похожая на нее, Сухаревскую, чем на историческую Эдит Пиаф. И вместившая в себя с небывалой ранее полнотой взгляд художника на мир, на человека и на искусство.
Заключение
«Если вы хорошо знаете актрису Сухаревскую, то и человек Сухаревская не покажется вам незнакомым» 1[Смирнова Л. В гостях у актрисы.].
Факт из числа труднообъяснимых, но верный тем не менее: так это и обстоит. Характерная актриса с завидным диапазоном, умеющая найти себя в ролях полярных, почти исключающих друг друга, с перевоплощением самым полным, обеспечивающим ее героиням высокую объективность существования, она, однако, от себя никуда не уходит и не стесняется быть на сцене собой. Разные женщины с несхожими характерами, и темперамент у каждой свой, собственный, и склад ума те таков, как у той, что рядом, но Сухаревская при сем присутствует, ее «много», она негодует и восхищается, спорит и соглашается, преклоняется и отвергает.
Даже в самых автобиографических образах, как мы это видели на примере Эдит Пиаф, куда столько вложено сокровенно личного, дистанция между ней и ее героиней сознательно не маскируется Сухаревской: все равно не скрыть, что это именно она «из себя делает другую», перевоплощение – не превращение, диалектика «я» и «не я», заявляемая теоретически, последовательно претворяется в практике актрисы.
Это не просвечивающее сквозь образ обаяние личности художника и не актерская сущность, интересная нам как бы прежде, больше происходящего на сцене. Захватывает мысль, которую она вложила в роль, нравственное чувство, которым она руководствовалась. Позиция актрисы всякий раз поражает своей осязаемостью: вот она, мы ее видим, знаем. Ничего об этом не сказано – и, однако, сказано все, что нужно.
Каждой сыгранной ролью Сухаревская, насколько это в ее силах, утверждает веру в будущее «планеты людей». Сражается с некоммуникабельностью, столь характерной для сегодняшнего западного мира. Стремится внести свой вклад в дело воспитания чувств, с чем не все еще благополучно у нас, ратует за такую простую и вместе с тем труднодостижимую вещь, как чистая совесть у каждого. Она бывает резкой, упрямой, непрощающей, злой, потому что в душе у нее живет активно доброе отношение к жизни.
Пусть какой-нибудь пессимист скажет ей, что это сизифов труд, что искусство веками стремилось изменить положение, улучшить саму природу человека, а результатов что-то не видно, и она тут же яростно разнесет такого, или обдаст презрением, или посмотрит на него с жалостью. Если бы она утратила веру в преобразующую силу искусства, ей, наверное, расхотелось бы жить. Это ее «способ работы» на пользу общества, способ, который исчерпать невозможно, даже если ей, Сухаревской, останется лишь час какой-нибудь, «чтобы сыграть... чтобы сыграть... чтобы сыграть...».
Однажды Сухаревская задала себе вопрос: кто были К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко? И ответила: «высокоразвитые творческие индивидуальности» 1[Сухаревская Л. Начало всех начал, с. 8.]. Сравнение опять-таки не по масштабу, а по подобию, но то же определение можно было бы отнести и к ней. Она потому и не вмещается полностью ни в одну из своих ролей, что в ней самой по каждому пункту содержится больше, чем сказано. Так, вероятно, и быть должно, чтобы творец был крупнее творения; в противном случае драматург рискует оказаться автором одной пьесы, художник – одной картины, актер – одной роли, одного образа, который войдет в историю в большей степени, чем его создатель. Это тоже благо, но к Сухаревской не относится. Сколько бы она ни сыграла ролей, ни привлекла с помощью своих образов внимания к вопросам общественно важным, опрометчиво было бы утверждать, что она как художник себя в основном исчерпала и теперь ей остается появляться на сцене от случая к случаю, что-то договаривая из того, о чем было говорено ранее. Вот почему, перебирая в памяти тех актеров старшего поколения, на которых мы по-прежнему надеемся, мы, наверное, ее не обойдем. Есть официальные знаки признания, и они даны ей по праву. Лидия Павловна Сухаревская – народная артистка РСФСР, лауреат Государственной премии, награждена орденами и медалями, и в их числе – медалью за оборону Ленинграда, чем она особенно гордится. Не менее дорого – признание зрительское. Сухаревскую знают, «на Сухаревскую» ходят, фильмы с ее участием смотрят.
Она жила и живет беспокойно: подъемы сменяются спадами, творческая интенсивность – вынужденным молчанием, стабильность существования – острой потребностью перемен. Прихоти ее актерской судьбы бросали ее из театра в театр, и многое из того, что страстно хотелось сыграть, так и не было сыграно, и многие замыслы остались неосуществленными. И бездомность имела место. И режиссера-единомышленника с нею рядом не было, хотя с хорошими режиссерами она встречалась не раз. И все-таки перед нами пример жизни удавшейся – это можно с твердостью сказать уже сегодня, когда черта еще далеко не подведена. Сухаревская весьма и весьма состоялась – как актриса и как человек. Притом одно с другим «вяжется» и пребывает в добром согласии. Чего-чего, а внутренних противоречий не было. Знала, что делала, и делала то, что знала, что предусматривалось ее планом жизни, от которого она старалась не отступать, и заметно в том преуспела. Это дало ей – при неудачах, разочарованиях, срывах (кто проживет без них?) – особую упорядоченность мироощущения: человек, находящийся в ладу с собой. Очень светлая это личность и внушающая уважение, даром что Сухаревская обладает веселым нравом, и с головой бросается в любую, самую рискованную затею, и важности в ней нет ни на грош, нет того, часто экзальтированного, сознания высоты своей миссии, которое делает недоступным художника.
Мы все ищем примеры нравственного служения в прошлом театра, в его истории, и там, естественно, сразу наталкиваемся на любимые имена. А бывает так, что рядом с нами живет и работает некто, одержимый той же благородной целью, только скромно, не демонстративно ее осуществляющий. По отношению к Сухаревской было бы несправедливо этого не заметить.
Роли Л. П. Сухаревской
Ленинградский передвижной колхозно-совхозный театр
(Театр пропаганды).
1931
Лариса. «Утопия» Я. Горева, А. Тура и А. Штейна.
Старая дева. «Похождения бравого солдата Швейка» по Я. Гашеку.
Елена. «Переплав» Д. Щеглова.
1932
Марья. «Своим путем» А. Глебова.
Анфиса. «Полным ходом» Е. Тарвид и Н. Серебрякова.
Ленинградский театр комедии
1934
Таня. «Дорога цветов» В. Катаева.
Продавщица из ювелирного магазина. «Стакан воды» Э. Скриба.
1935
Лена. «Шестеро любимых» А. Арбузова.
Тоня. «Чудесный сплав» В. Киршона.
Шура. «Свидание» К. Финна.
1936
Зоэ. «Лестница славы» Э. Скриба.
1937
Женя. «Большая семья» К. Финна.
Миссис Кэндэр. «Школа злословия» Р. Шеридана.
Нюшка. «Терентий Иванович» Ю. Свирина.
1938
Наташа. «Своя семья, или Замужняя невеста» A. Грибоедова, Н. Хмельницкого и А. Шаховского.
Эллен. «В понедельник, в 8» Э. Фарбер и Дж. Кауфмана (обработка Ж. Деваля).
1939
Бетти Уайтхауз. «Опасный поворот» Дж.-Б.Пристли.
Урбан. «Валенсианская вдова» Лопе де Вега.
1940
Эдит. «Скончался господин Пик» П. Шапюи.
Юлия Джули. «Тень» Е. Шварца.
1941
Лена. «Тот, кого искали» А. Раскина и М. Слободского.
Шура. «Питомцы славы» А. Гладкова.
1942
Елена. «Похищение Елены» Л. Вернейля.
1944
Элиза. «Пигмалион» В. Шоу.
Элли Эндрюс. «Дорога в Нью-Йорк» Л. Малюгина по сценарию Д. Рискина.
Московский театр драмы
(впоследствии Московский театр имени Маяковского)
1946
Женя. «Капитан Костров» А. Файко.
1947
Эдит Дэвис. «Судьба Реджинальда Дэвиса» B. Кожевникова и И. Прута.
1950
Надя. «Весна в Москве» В. Гусева.
Мальцева. «Директор» С. Алешина.
Ляля. «Не от мира сего» К. Финна.
1951
Тамара Таганская. «Яблоневая ветка» В. Добровольского и Я. Смоляка.
1976
Она. «Старомодная комедия» А. Арбузова.
Театр-студия киноактера
1947
Шабунина. «За тех, кто в море!» Б. Лавренева. Памела. «Остров мира» Е. Петрова.
1949
Софья. «Софья Ковалевская» бр. Тур.
1954
Ольга Ивановна. «Попрыгунья» по А. Чехову.
1957
Гедда. «Гедда Габлер» Г. Ибсена.
1961
Антонина. «Несущий в себе» Л. Сухаревской при участии Н. Коварского.
Московский театр сатиры
1962
Хизиона. «Дом, где разбиваются сердца» Б. Шоу.
Московский драматический театр на Малой Бронной
1963
Мать. «Мать» К. Чапека.
1965
Клер Цеханассьян. «Визит дамы» Ф. Дюрренматта.
1966
Конягина. «Беспокойный юбиляр» В. Раздольского.
1967
Египетская Пирамида. «Братская ГЭС» по поэме Е. Евтушенко.
1969
Щелканова. «Золотая карета» Л, Леонова.
1971
Эдит Пиаф. «На балу удачи» Л. Сухаревской и Е. Якушкиной.
Роли в кинофильмах и телефильмах
1940
Беляндряса. «Василиса Прекрасная».
1941
Вера. «Танкер «Дербент».
1944
Лотта Краусс. «Человек № 217».
1946
Кристина. «Сыновья».
1948
Лосева. «Суд чести».
1949
Эльза Шметтау. «Встреча на Эльбе».
1950
Великая княгиня Елена Павловна. «Мусоргский».
1952
Римская-Корсакова. «Римский-Корсаков».
1953
Улыбышева. «Звезда».
1956
Анна Филипповна. «Беззаконие».
Раиса. «За власть Советов».
Александра Петровна. «Бессмертный гарнизон».
1957
Раиса. «Поединок».
Спекулянтка. «Шторм».
Анна Ивановна. «Она вас любит».
1958
Валентина Георгиевна. «Дожди».
1959
Лилия Ивановна. «Мальчики».
1960
Линда. «Мост перейти нельзя».
1963
Антонина Тимофеева. «Жизнь сначала».
Власта. «Каин XVIII».
1966
Берта Кузьминична. «Двадцать лет спустя».
1967
Лидия Ивановна. «Анна Каренина».
Роли в телевизионных спектаклях
1968
Огнева. «Актриса» по А. Н. Толстому.
1971
Тетя Нора. «Клоун» по В. Драгунскому.
1973
Анисья. «Пятый день осенней выставки» по Е. Носову.
Мадемуазель Леони. «Мегрэ и человек на скамейке» по Ж. Сименону.
1975
Тереза. «Преступление Сильвестра Боннара» по А. Франсу.
1976
Леди Брэкнелл. «Как важно быть серьезным» О. Уайльда.
Эстрада
1933
«Вещи» В. Катаева.
1937
«Лиза» В. Полякова.
1939
Жена. «Покинутая» М. Моррея.
1945
Липочка. «Свои люди – сочтемся» А. Н. Островского.
Франсуаза. «В порту» по Ги де Мопассану.
1950
Регистраторша. «Укушенный» В. Ардова.
1952
Жена. «Хористка» по А.Чехову.
1955
Мурашкина. «Драма» по А. Чехову.
1974
Пелагея. «Пелагея и Алька» по Ф. Абрамову.