Сказка Ганса Христиана Андерсена «Соловей» гениальна по глубине содержания и простоте формы.
В Китае по приказу императора сделали искусственного соловья. Он поет и развлекает придворных. Но только пение настоящего живого соловья спасает императора от пришедшей за ним смерти.
Рев транзисторов, громыханье рока, музыка, сочиняемая на компьютерах и записываемая на синтезаторах, никогда, никогда не заменит задушевной песенной мелодии, звука скрипки, давшей тон оркестру, шелеста нотных страниц, переворачиваемых музыкантами.
Возвращаясь к великой сказке Андерсена, я всегда думаю о том, что в Петербурге (бывшем Ленинграде) на улице Пестеля (бывшей Пантелеймоновской) жил и работал композитор Валерий Гаврилин.
Мне повезло. Я присутствовал в буквальном смысле слова при сочинении им музыки к художественному фильму «Театральные истории», большому кинофильму - «Провинциальный бенефис», телефильмам-балетам «Дом у дороги» и «Женитьба Бальзаминовая. Наконец, на музыку его фортепианных произведений был придуман балет «Анюта» по рассказу А. П. Чехова «Анна на шее». Он не мог не быть придуман. Музыка Гаврилина, как никакая другая, утверждаю это, соответствует акварельному письму Антона Павловича, его пронзительному лиризму, его тонкому, неуловимому подтексту.
Музыка Гаврилина, интуитивно конечно, соответствует, по моему мнению, всей литературной классике начала века: Чехову, Куприну, Бунину. Недаром Борис Эйфман поставил балет «Поединок» Куприна на гаврилинскую музыку, а второй «Вечерок» — я слышал его фрагменты на рояле в исполнении автора — все время заставляет думать о рассказах Ивана Алексеевича Бунина.
В музыке Валерия Гаврилина к балету по поэме Твардовского «Дом у дороги» есть вальс. Звучание вальса — девять минут. Четыре музыкальные темы имеет вальс, посвященный войне. Есть несколько музыкальных произведений, отразивших тему второй Отечественной войны: конечно же, Седьмая симфония Шостаковича, конечно же, песни Соловьева-Седого. «Военный вальс» Гаврилина стоит в этом ряду.
Я помню свое первое ощущение от исполнения его автором на фортепиано. Я помню лица музыкантов оркестра, впервые сыгравших вальс с листа и устроивших композитору овацию. Я помню потрясение Владимира Васильева, приехавшего в Ленинград отказываться от постановки балета «Дом у дороги» и тут же переменившего решение, после того как услышал исполнение вальса оркестром ленинградского радио. Я помню, наконец, как на записи композитор тут же вписал партию гуслей и как ожил один и без того превосходный фрагмент.
А как же прост этот вальс и как сложен для исполнения! Да и вся музыка этого удивительного композитора кажется простой и ясной, а перед исполнителями ставит порой непреодолимые сложности.
«Эта музыка останется!» - категорически заявил Георгий Свиридов, а это высший комплимент требовательнейшего музыканта.
Музыка Валерия Гаврилина всегда искренняя, прозрачная и чистая, как родная природа, которую он так знал и любил, Гаврилин бесконечно верил в возможности музыкального инструмента, именуемого человеческим голосом. Отсюда его «Русская» и «Немецкие тетради», его романсы и песни, его два «Вечерка», наконец, его «Перезвоны» — одно из хоровых сочинений русской музыки, поставившее Гаврилина в этом жанре в один ряд с Глинкой и Рахманиновым. А «Военные письма»? А песни без сопровождения «Черемуха» и «Сшей мне белое платье, мама»? А музыка балета «Женитьба Бальзаминова», так и не поставленного до сих пор балетными театрами Москвы и Петербурга? А сколько еще у одного из лучших композиторов России не исполненных сочинений!...
Георгий Александрович Товстоногов всегда восхищался высокой образованностью Гаврилина. Я тоже не знаю после режиссера Козинцева и композитора Свиридова равного Гаврилину по эрудированности человека. Мне кажется, что в области музыки и литературы он знал все. Могу сказать — почему. Впрочем за меня уже ответил Пушкин:
Служенье муз не терпит суеты! Прекрасное должно быть величаво!..
Это про Гаврилина. Про композитора Свиридова. Про писателя Виктора Астафьева. Про покойного режиссера Анатолия Эфроса. Про тех художников, которые не растрачивают свое время на заседания и тусовки, на совещания и банкеты, на презентации и обсуждения. Мудрые строки Пушкина! Они про тех, кто сидит за письменным столом в тиши своего рабочего кабинета. Впрочем, тишины кабинета Валерий Гаврилин тоже был лишен. Диву даешься, как он мог сочинять свою нежную музыку под грохот грузовиков, проезжающих у него под окнами, а окон, выходящих во двор, у него не было.
Но пора вернуться к «Соловью». Действие сказки Андерсена происходит в Китае, но мы не вправе забывать, что соловей — исконно русская птица. Впрочем, в наших лесах соловьев все меньше и меньше. Меньше и меньше становится песен. Разве можно назвать песнями то, что кричат по радио и на телеэкране, повторяя десятки раз одну и ту же плохо зарифмованную строфу, попугаи с грязными длинными перьями вместо волос, пестрые попугаи главным образом голубого оттенка? Разве можно назвать музыкой то, что они исполняют? Разве могут они спеть Валерия Гаврилина или Георгия Свиридова?
Любой подлинный национальный талант глубоко интернационален. Тот же Свиридов написал блистательную испанскую музыку к «Дон Сезару де Базану» И французскую — к обозрению Евгения Шварца «Под крышами Парижа».
Как знал и любил Валерий Гаврилин поэзию Генриха Гейне, музыку Шуберта и Шумана! Как прекрасны его «Немецкие тетради»! Он никогда не подражал западным шлягерам, у него был безукоризненный вкус, он всегда и в литературе и в музыке знал, что хорошо и что плохо.
Еще раз о бессмертной сказке Андерсена. Соловей, прилетевший из леса, спас от смерти императора. Только подлинные соловьи (ах, как их мало!) могут спасти умирающую музыкальную культуру великой песенной страны. Среди лучших из лучших соловьев был композитор Валерий Гаврилин.
Все наши, всегда рабочие, встречи начинались ровно в одиннадцать часов утра. Он сразу садился за рояль и играл, но как!... Лучшего пианиста я не знаю. И только однажды он играл мне вечером. Я позвонил ему и спросил, кого из западных композиторов он посоветует мне для постановки «Веера леди Виндермир» Оскара Уайльда в Александрийском театре. Он ответил: «Шумана», потом добавил: «Приходите, я вам поиграю». Вечером он мне «поиграл». Господи Боже! Разве только на концертах Софроницкого я испытывал такое наслаждение от звуков фортепиано. И еще он сыграл новый «Рубцовский вальс». Ни я, ни Наталия Евгеньевна не записали его на магнитофон. Он унес и этот волшебный вальс и много другой чудесной музыки туда в духовное бессмертие. Он ничего не записывал на ноты, пока сочинение не было готово полностью. Он все держал в своей, поистине, гениальной головушке.
Я не встречал художника такой высокой нравственности. Я не встречал художника такой абсолютной искренности. Я не встречал художника такой высокой образованности.
Июнь 2000 г., Санкт-Петербург