С Валерием Гаврилиным я познакомился, когда он поступил в 7-й класс специальной музыкальной школы-десятилетки при Ленинградской консерватории им. Римского-Корсакова. Тогда же завязалась дружба с ним и с Вадимом Гореликом (Войлером) — скрипачом. Нас так и называли — «три В»: Валерий, Вадим, Виктор. Школьное товарищество мы пронесли через всю нашу жизнь, что бывает крайне редко.
Валерия, так как он не владел никаким инструментом в объеме седьмого класса, приняли в класс кларнета. Но результаты были минимальными. И все могло кончиться печально, если бы в школе не открыли класс композиции. Вел его Сергей Яковлевич Вольфензон. Это был скромный, знающий свое дело музыкант, выучивший многих ленинградских композиторов. Директор школы Владимир Германович Шипулин сказал Валерию: «Мы тебя принимали как композитора — вот и учись!»
Жили мы в интернате при школе, здесь была хорошая среда, интересный круг общения — в эти годы вместе с нами учились Юрий Темирканов, Юрий Симонов, Геннадий Банщиков, Сергей Сигитов (в разных классах, но в интернате не было различий по классам). Мы вместе слушали оперную и симфоническую музыку. К нам приходили и Михаил Вайман, и Борис Гутников, рассказывали о международных конкурсах, играли нам. Марк Тайманов с женой играли в 4 руки и, конечно, было много интересных рассказов о шахматах.
В школе у нас были замечательные учителя: по литературе Неля Наумовна Наумова и по математике И. Стадницкий. Он удивлял нас тем, что никогда ничего не носил в руках, примеры все диктовал наизусть, а учеников узнавал по почерку. Валерий прилежно занимался по математике, физике, но больше всего любил литературу, очень много читал. А с педагогом по фортепиано Валерию очень повезло. Елена Са-мойловна Гугель привила ему любовь к инструменту. Он играл хорошо, темпераментно. Первые его сочинения слушали мы — его друзья, уходили в самые дальние классы, и там начинался «концерт».
Помню, концерт для виолончели и рояля. Играл Лерик Холостяков. Жаль, что эта музыка не издана, вероятно, забыта.
Я всегда говорил Валерию: «Пиши лирическую музыку». «Хорошо, хорошо», — отвечал Валерий, и тут же раздавались энергичные звуки в разных регистрах. Это он сочинял уже что-то новое.
Иногда Валерий «уходил в себя», душа его как будто рыдала, а иногда прыгал «козликом», смешно передвигая в воздухе ногами. А то вдруг ночью вскочит с постели и побежит в общую комнату, к инструменту. «Звуки одолели», — как потом объяснял он. Мы называли Валерия «профессором гармонии» — это так и было. Если многим школьникам трудно было гармонизировать простую мелодию, то Валерий Гаврилин справлялся быстро с самыми сложными гармоническими задачами. И мы чаще обращались к Валерию, чем к строгим и педантичным педагогам.
Интересно, что Валерий писал двух-трехголосные диктанты легко и быстро, а вот по нотам пел иногда фальшиво, певческие связки не слушались. У него был прекрасный внутренний слух. Только после его женитьбы и рождения сына я услышал чистое пение колыбельных, которыми он успокаивал заболевшего Андрюшу.
Летом обычно интернатские, кому некуда было ехать, уезжали в Комарово, на дачу, а у Валерия мама жила в деревне в Вологодской области, в 40 километрах от станции Суда. Я был в гостях у Гаврилиных в деревне дважды: зимой на каникулах и летом. Это необыкновенной красоты край. Валерий увлекался тогда фотографией, делал много снимков — только на фоне природы меня почему-то не оказалось. Потом мы долго над этим смеялись. Мама у Валерия была доброй, заботливой. Все переживала, что сын так далеко от нее.
Первый приезд запомнился гостеприимством, праздничным столом, за которым сидели мы с Валерием, его мама, сестра Галя с подругами. У Валерия было счастливое лицо, звонкий смех заполнял весь дом.
Мне запомнилось, как Валерий, его жена Наталия Евгеньевна, я и моя жена Марина в доме Гаврилиных на Фонтанке, 26 наряжали новогоднюю елку. Андрюша только начинал ходить. Шлепался на пол, пищал тоненьким голоском и с восторгом тянулся к сверкающей елке. Мое имя ему было не выговорить, и он вместо «дядя Витя» говорил «дядя Утя». Так я получил прозвище.
Было время, когда наши семьи собирались то у нас на улице Бабушкина, то в доме Гаврилиных. Иногда мы с Мариной приезжали отдохнуть в Дом композиторов в Репино к Гаврилиным. Валерий играл новые сочинения, как правило, после прогулки по заливу. В компании больше всех смеялись, шутили Валерий и моя жена. Иногда мы встречали Валерия и Наталию Евгеньевну в электричке на пути к их даче в Строганово. Валерий переживал, что струны у пианино заржавели от сырости. Виделись мы и на спектаклях, музыку к которым писал Валерий. Слушая его музыку, начинаешь глубже чувствовать жизнь. Хотелось бы, чтобы вся его музыка, которая была записана и экранизирована — фильмы, балеты, телепередачи, — чтобы все это было превращено в многосерийный фильм. Потому что все должно оставаться людям.
Петербуржцы могут с гордостью говорить: «Это наш Гаврилин».
Последний раз я разговаривал по душам и шутил с Валерием за неделю до его кончины. Не верится и сейчас. Он шутя говорил: «Надо встретиться, а то вдруг помрем».
Когда идешь по городу — по Фонтанке, Невскому, мимо Филармонии, по переулку Матвеева, площади Труда, по улице Декабристов, по Театральной площади, Литейному проспекту, улице Пестеля, Марсову полю, по набережной Невы - везде как будто слышишь поступь и говор невидимого и близкого нам всем Валерия Гаврилина, истинного друга.
Есть изречение: «Деревья умирают стоя». Так и Валерий. Стало плохо с сердцем. Оделся, встал и рухнул в вечность. А нам кажется — просто вышел в город и вот-вот вернется.
Июнь 1999 г., Санкт -Петербург