Ну, конечно, недельку погостили и пошли домой. Идём мы с женой, она и спрашивает:
-Где, — гвет, — мой дорогой, твой дом будет?
А я отвечаю:
-Моя дорогая супруга! Вот в этой березовой роще будет моя усадьба. У жениха дом на спорье, ворота на сколье, вбиты четыре кола да покрыта сверху борона.
Она (жена) хвост поджала да домой и убежала. А я говорю:
-Есть у меня денег 10 копеек. Пойду завтра в Кириллов, куплю плеть, буду ее плетью сечь, подаст она мне ласковую речь. Неправда! Я ее вышколю!
Купил я за 10 копеек плеть, иду по москам, похлестываю,
-Охо-хо, теща да тесть! Куды свою дочь девали? Вроде бы вовсе за меня отдавали?
А тесть выходит из магазина и говорит:
-Куда тебя?! Такого тряпка мы и в глаза не видели!
А я в парадное крыльцо, захожу в дом, открываю двери и вхожу вверх.
Сидит она в диване, другой против ее стоит. На нем сукно свельмя светится, а пуговицы, как жар-птица, горят. Ну я стою у дверей, повернулся, а он (новый жених) спрашивает:
157
-Не этот ли твой пришел дерзкой?!
-Он, сукин сын, не стоит он шпаги кавалерской! Чем о него шпагу ломать, лучше его каблуками стоптать.
Ну за мною трое и побежали! Меня и схватили на белом дворе. Ну уж меня тут и били, били, колотили, на другой бок поворотили. Ну спасибо, нахлебался у тещи жареных грибов, не осталось в роте и зубов.
Ну я встал да и пошёл. Ну, думаю, не пойду больше к купцу, а лучше к деревенскому кузнецу. &;lt;...&;gt;
(Записано Д. П. Матросовой и М. А. Сергеевой 7 июля 1962 г. от Иллариона Акимовича Гагарина, 70 лет, в д. Белоусово Кирилловского района. Печатается по рукописи: Фольклорный архив Вологодского государственного педагогического университета.)
ОХОТНИК И РАЗБОЙНИКИ
В одной деревне жив охотник, лета ево были не вовсе старыё, запросивсё он выехать на остров.
-Выпустите меня, суседи, на остров на евтот! Я уеду туды, оставлю вам пашню и сенокос, такмо и постройку всю.
Суседи согласились ево выпустить на евтот остров, дали ему приговор.
Уехав он на остров, построив там флигелек сибе, и жив он в тихом мисте один сибе, занимавсё охотою, бив разново зверья, птиць - тольки тем и питавсё.
Когда он несколько времени прожив на острову, приезжает к нему шайка разбойников. Дома ево в то время не было, была одна ево жонка с малыми ребятами. Жонка приняла разбойников, угостила их как следует, а с атаманом позанялась разговорами, и евти разговоры склонили её к любви с атаманом.
Вот просятсё оне у неё ноцевать. Она им говорит:
-Нет, нельзя мне вас пустить ноцевать. Муж мой придёт с охоты, убьет вас и меня.
Атаман ей сказав:
-Неужели он нас убьет, 12-ти разбойников, 13-го атамана?
Жона охотникова сказала:
158
-Убьет, как мух, нас всех.
-Поцему он убьет?
А потому он убьет нас, што он нанадавает на себя заколдованные слова. Ево не берет не пуля, не сабля, такжо не кинжал, некакой ево не может съисть звирь, победить, не то што ли вы! А идите сицяс в поле и там помедлите времё. Ковды он придёт с охоты, оцеревить звирья и седёт пить цяю, снимет [с] себя заколдованные слова, а я вам приготовлю веревку, и вы на ево сделайте петлю. Вот ковды вы разсердите ево, станете проситьсё ноцевать и он высунетсё в окно, схватитсё с вами ругатьсё, и в то время вы [не] зевайте, накиньте на него петлю и вы дерните в окошко. Он есть сильной богатырь, и ево инаце некак вам не убить.
Вот разбойники отъехали в кусты и отпустили своих лошадей, а сами легли отдыхать. Смотрит атаман и видит: охотник идёт с охоты и волокёт в одной руке тигра, а в другой руке льва. Атаман и говорит сам сибе: «Наверно, он дюжой, как сказывала жонка, таких двух звирей волокёт в руках...».
Вот приволок он звирей, оцеревив их, вымыв ножик, пришов в избу, положив их на полавочник, сняв с сибя заколдованные слова, сев пить цяю. В евто время подъезжает шайка разбойников, проеитсё ноцевать у охотника. Охотник сказав:
-Куды вас тут, экая артиль! Не войдете ко мне и в избу-то, ноцюйте там, как знаете!
Разбойники нацяли у ево проситьсё сильнее. Охотник не вытерпев ихной шум, высунувсё в окно и нацяв с ними ругатьсё. Разбойники в то времё и цокнули ему на шею петлю и потянули в окно. Охотник ухвативсё за лавку и за окошко, и он сильно державсё, но жона ево переломила луцину и зажгла её, сама как бы ругаетсё с разбойниками, а на самом диле поджигает своему мужу руки, штобы он скориё опрокинувсё от лавки и от окна.
Вот вытащили ево разбойники за окошко и хотили изрубить ево в куски, а он законавсё атаману:
-Оставте меня на одну ноць ноцевать с детьми вмисте и проститьсё с ними, а заутра што хотите, то и делайте со мной!
Атаман приказав разбойникам остановитьсё, связать у охотника руки и ноги. Связали оне руки и ноги у нево и захватили ево на кол и на коле принесли в избу, положили середь полу и закинули ево рогозой. А жона охотникова встрицяет гостей,
159
так и ходит с ними, приготовляет им самовар, питьё и кушанье и говорит своему мужу:
-Не завидно ли тибе, ведь я севодни буду спать-то с атаманом?
-Да ведь уж што, - говорит муж, - больно охота, так спи. А повалите со мной рядом деток моих, я прощусё с ними.
Жонка ево отвицяет:
—Ищо нам лутше будет, не будут мешать...
Повалили по сторону девоцьку, по другую мальцика. Вот
ковды жона угостила гостей, уложила их спать и сама улеглась с атаманом на постелю. Довго не спали атаман и жонка охотникова, но в концы концов уснули, шумарканьё ихнеё концилось, ницево не слышно стало. В евто времё охотник став будить девоцьку:
—Маня, встань-ко! Пробудисё и подай мне ножик с полавошника!
Доцька ему сказала:
-Ужо я схожу, спрошусё у мамы!
Он ей на евто сказав:
-Маня, спи, ведь я евто со сна говорив.
Девоцька улегласё и снова уснула. Он подумав: «Вор по вору &;lt;...&;gt; и кровлю кроют». Потом нацяв он будить мальцика:
-Ванецька, встань-ко! Подай мне ножик с полавошника.
Тот говорит:
-Мне, тятенька, не достать!
Встань на стол, не можешь ли со стола достать?
И со стола не достать, тятенька!
—Так возьми накидай одежи и возьми луцину, спехни ножик луциной.
Мальцик скоро наклав одежи, спехнув ножик луциной, нож упав и не брекнув. (Мальцик быв расторопной у нево.) Вот отець говорит:
—Режь, Ванецька, веревку у меня на руках ножиком-то!
Мальцик став резать веревку, порезав у отця руку и заплакав, ковды пощла кровь из руки.
—Даром, даром, Ваня, не плаць, режь, не порато!
Вот перерезав мальцик веревку у отця на руках, товды охотник взяв у нево ножик из рук и пересек с одново маху веревку на ногах и наложив на себя заколдованные слова. Вздул он
160
огня, сходив на сарай, взяв топор и всем двенадцати разбойникам изосекав головы и выкидав их за окошко. А сам улехся спать на пол под рогозу как ни в цем не бывало.
Жона охотникова встала, наливает самовар про атамана и говорит своему мужу:
-Не завидно ли тибе? Я севодни с атаманом спала, - а сама подносит атаману умытьсё воды и в то жо время пнула ему (мужу) в голову, сказав:
— Тибе скоро смерть будет!
-Ну, а будет, так и пожив! - ответив муж.
Атаман сев на лавку и нацяв говорить с охотником:
-Каково ты спав?
-Какое уж мое спаньё!
-А я, - говорит, — так хорошо спав и видев сон, што как будто бы ты спишь на полу под рогозкой, а я с твоей жоной обнимаюсь.
Охотник соскоцив с полу и сказав атаману:
-Я видев лутше твоево сон - как бы 12-ти гусям изотсекав головы, а 13-й гусь в руках у меня!
Атаман не мох усидеть на лавке, упав с лавки на пол и запросив у охотника пощады:
-Слушай, товарищ! Ведь как бы не я, так тебя вецёр ищо
изрубили в куски. Оставь и ты с меня живово!
Охотник проводив нежданново гостя и больше не велев ему никовда не приезждать сюды. Потом захватив свою жону за клочьё и отсек ей голову. Захватив свою доцьку и выкинув в окошко, убив и её. Став будить своево мальцика:
-Ванецька, вставай-ко, не исзтужайсё, разбойники у нас были, убили матку, убили и Маньку!
Мальцик встав, умывсё, напились оне и цяю, закусили. После тово охотник отправивсё на охоту, велев мальцику заперетьсё.
Вот после евтово охотник довго жив в тишине и в спокойствии. Пожонив своево сына Ивана.
Несколько времени спустя атаман поскопив своей силы и набрав сибе шайку разбойников вновь, поехав проведывать охотника. Но охотника дома не было, такжо и сына ево. Занимались оне охотою, были на то вримё в лисе. Ковды атаман зашов в дом и нацяв прибивать к сибе к любови молодово охотника жонку, но она на то не под каким судьбам не соглашаетсё с
161
ним. В то вримё являетсё сам охотник из лесу. Улез он на пець и притаивсё и слушает: щто такое атаман шумит в доме ево? Атаман молодую жонку берет страстями:
—Я тебя изрублю или истрилею всю в дырки, ежели ты не согласишьсё меня полюбить!
Молодая жонка стоит на коленях и упрашивает, штобы ради дитей оставить живую ее. Не вытерпев охотник шуму, прибежав в другую комнату и нацяв бить разбойников. В то времё появивсё сын в избе и хотев он помоци отцю своему, Отець сказав:
-Я поправлюсь один.
Вот принявсё он за атамана и нацяв ево ругать:
—Ведь евто не такая &;lt;...&;gt; как моя жона была, не согласилась она за согласье, так нацяв насильно брать!
За евто за самоё отсек он у атамана правую руку и левую ногу и привязав ево к седлу и отправив ево обратно, а вслед ему наказывав:
-Ежели ищо ты приедешь сюды - отсеку я тибе последнюю руку и последнюю ногу и оставлю тибя чюркой.
После тех пор нежданной гость больше никовды не появлявсё. Охотники жили с евтово времени в тишине и спокойствии.
Сказка на том и кончилась.
(Записано А. А. Шустиковым в конце Х1Х-начале XX в. от Нила Черепанова, 50 лет, в д.Гришинской Кадниковского уезда. Печатается по рукописи: Государственный архив Вологодской области. Вологодское общество по изучению Северного края. Фонд 4389. Оп. 1. Д. 383.)
162
ПРИЛОЖЕНИЯ
Анатолий Брянчанинов
МУЖИЦКАЯ СМЕТКА
Живал мужичок несчастливый да бедный,
Детей полон дом, а именья всего-то
Один старый гусь; он берег его долго,
Да голод не тетка: случилось однажды,
Что нечего есть — хоть бы крошка съестного!
Мужик с сокрушением гуся зарезал,
Зажарил и подал семейству к обеду.
Уселись, а нету ни хлеба, ни соли!
Жене говорит мужичок недовольный:
«Какая еда уж без хлеба, без соли?!
Снесу-ка я барину гуся в подарок
Да хлеба займу у него хоть с осьмину». —
«Ну, что же и с Богом!» Приходит в усадьбу
И барину гуся подносит с поклоном.
«Спасибо, мужик», - благодарствует барин. —
Дели же ты гуся меж нас без обиды!»
А было у барина, кроме супруги,
Два сына, две дочки. Вот ножик приносят:
Мужик стал разрезывать; голову птицы
Барину подал: «Глава ты в семействе -
Тебе, стало быть, голова подобает».
А барыне спинку: «Сидеть тебе дома,
За домом смотреть, за детьми, за хозяйством!»
Сынкам ноги подал: «А вам вот по ножке —
Идти, барчуки, по отцовской дорожке!»
Девицам дал крылья: «Вам жить ведь недолго
Под крышей родною: как раз улетите!
А мне, — говорит, — мужику без рассудку,
Достаточно будет глодать эту грудку!»
Так целого гуся себе и оставил.
Понравилась барину бойкая смётка,
Велел мужика угостить он на славу,
Дать хлеба и денег и к дому отправить.
165
Услышал про это крестьянин богатый,
Гусей самых жирных пяток приготовил
И барину их в уваженье подносит.
«Спасибо, мужик! - благодарствует барин,
-А ну раздели их меж нас без обиды!»
Мужик так и эдак - никак не выходит!
Стоит да в затылке усиленно чешет.
Послали за бедным, делить приказали.
Тот барину с барыней гуся подносит
И молвит: «Теперь,господа,сам-третей вы!»
Другого — двум мальчикам,третьего-дочкам:
«И вы сам-третей!» Остальную же пару
За пазуху сунул: «И я вот сам-третий!»
«Ну, ловок! — тут барин сказал,рассмеявшись,-
И нас разделил, и себя не обидел!»
Взыскал его щедро казною и хлебом,
Богатого ж выгнал со срамом из дома.
ЗНАХАРЬ
Жил да был на селе мужичок
Продувной, по прозванью Жучок.
Утащил он у бабы холстину,
Схоронил за деревней в трясину
И давай всюду хвастать и лгать,
Что он знахарь и мастер гадать.
Вот к Жучку та бабенка приходит,
Разговор о пропаже заводит.
«А что дашь?» - говорит ей мужик.
«Масла фунт да крупы четверик».
Взял у бабы еще он полтину
И сказал, где искать ей холстину.
Через день увели у купца,
Дорогого ценой жеребца.
Тот же плут и украл, да в лесочек
Уведя, привязал за дубочек.
Посылает купец за Жучком.
166
Погадал мужичок и потом
Говорит: «Поскорее идите
В ближний лес и у дуба ищите».
В лес пошли и нашли жеребца.
Получил сто рублей Жук с купца —
И пошла о нем слава по царству,
По всему по тому государству.
Вот пропал у царя перстенек.
Долго шарили, сбилися с ног,
Но нигде перстенька не сыскали
И за знахарем тотчас послали.
Привезли, царь ему говорит:
«Ну, коль скажешь, где перстень лежит,
Я взыщу тебя, знахарь, казною;
А не скажешь — платись головою!»
И до утра в отдельный покой
Был посажен мужик продувной.
Вот сидит он и тяжко вздыхает:
Что он завтра царю наболтает?
Царь не станет ведь с плутом шутить:
В ту ж минуту прикажет казнить!
Забралась у Жучка душа в пятки,
И решил он бежать без оглядки,
Как петух в третий раз пропоет.
Между тем страх ужасный берет
Трех дворовых, что перстень стащили.
И с испугу они порешили,
Чередуясь, сидеть у дверей,
Ждать от знахаря страшных вестей.
Коль молчок - в воровстве запираться,
А узнает — донельзя стараться,
Чтоб царю не сказал молодец,
Так как иначе - всем им конец!
Первым кучера слушать послали. Вдруг в полночь петухи закричали.
«Слава Богу, один уж и есть!
167
Двух других поскорее бы счесть!» -
Про себя бедный знахарь вздыхает.
А досмотрщик, дрожа, убегает
И товарищам так говорит:
«Только сел я — как он закричит:
Есть один, а других я поддену!» -
«Ладно!» - повар сказал и на смену
К двери знахаря слушать подсел.
Вот петух во второй раз запел.
«Слава Богу, другого дождался! –
Бедный знахарь меж тем утешался.-
Одного лишь осталося ждать».
Повар тотчас пустился бежать.
«Братцы, плохо: и я не укрылся!»
Тут лакей в ту ж минуту решился,
Коль его угадает, - просить
Пред царем преступленье их скрыть,
И пошел, подле двери уселся.
Вот и третий петух вдруг распелся.
«Ну теперь больше нечего ждать!» -
Крикнул знахарь, сбираясь бежать.
Тотчас воры Жучка переняли,
Царский перстень ему передали,
Пали в ноги и стали просить
Их, семейных людей, не губить.
Плут мужик мигом силы набрался,
Взял кольцо и простить обещался.
После, пол оглядев, меж досок
Спрятал данный ему перстенек.
Утром царь мужика призывает:
«Ну что выгадал?» Тот отвечает,
Что кольцо схоронилось в щели.
Стали шарить — и перстень нашли.
Царь пожаловал плута казною,
С царской кухни питьем и едою
И гулять в сад зеленый пошел.
На дорожке жучка он нашел,
Взял и к знахарю вдруг воротился:
«Ну, коль знахарем ты уродился,
168
Угадай, что держу я в руке?»
Испугался мужик и себе
Говорит, полный страха и муки:
«Ну попался Жучок царю в руки!» -
«Молодец!» - царь его похвалил,
Денег дал и домой отпустил.
1880-е гг.
К. Т. Алешина-Матюшина
ИЗ «СКАЗОК ОЛОНЕЦКОЙ ВЕРТОСЕЛЬГИ»
ДЕДОВА ЗАГАДКА
А но-ко, отгадай дедову загадку: «Батюшко — тухтырь, матушка — олань, сынки — хватунки, доченьки — полизоньки». Ну ладно, где уж те розгадать! Топере и слов-от таких не говорят. Уж так и быть, я подскажу: это гумно, овин, приузья да метёлки. Ыш, кака стара сказка!
А вот уж это, ак на моей памяте было, вот те крест не вру! Тоды староверы ище были... Ак матеря-то всё и боялисе, кабы оне робёнка не увели к сибе в скиты. В скитах оне жили-то. Да в пустынках, да. И, понимаш ли, всё больше на Лембужи-реки?!... Цё так?! Ой, ак тамошни-ти христолюбцы, особо с Кувырковых Сенов... да деревнёшка така бывала на Лембужки, но. Ак оне тайно таскали боголюбцям-от и муцьку, и маселко, рыбку. Да... И прятали дажо их в прирубах затворных! Боялисе-то цево? Ак ить тоды приказано было... Ой давно, ище до Петра, царя-батюшки! Но... Вот и велено было има всем в православну веру перейтить! А хто не хотел, ак тех высылали, да... Ой, любушка, други были таки упёрты: непоцём не хотели покинути веру свою старопрежную, вот любушка!.. Матеря-то цё боялисе? А как жо, любушка, ить оне ся нарошно голодом морили да сами ся жгли, да... Шцё, неправда!? Говорят, ак зря не скажут! Воно в Андоморецьких-от жилишшах было: роскольник один держал у ся в дому тайно людишок неведомых. А староста возьми да и докажи! Ак ить оне ся в прирубу прямо зажгли! Ак вот, любуш-
169
ка моя, а ты говоришь!... Неправда... Вот те и неправда! Люди-то и боялисе ихнои веры! Да. Ак оне што удумали-то ище! Клюквы скицкой дадут - и не хош
да пойдёш! А настоят ягоду-то в мухомори ли в дурман-травы. Как съел тыей клюковки - так с ума и засходил: не жить, не быть в скиты к има бежи, да и
всё тут! И не приведи Хосподь о тыю пору огонь увидать! — Казит, бутто рай это! Ну и бросалисе люди в огонь прямо! Ак, а по[д]и слыхивал, говорят «скитской клюквы объелсе» - спятил, знацит. Ак вот, любушка, как бывало-то!
Ить говорят, ак зря не скажут. Не связывайсе - греха не оберессе!
НЕ БОЙСЯ НАЧАЛА, ЖДИ КОНЦА
А вот это-то ак ышо мой дедко Мина загадывал, а топере я те загану:
Жил когда-то у нас в деревне... А вот кто, как ты думаш, кто жыл? Не знаш! Ну да я те подскажу маненько: туды скажош-так и (а и всёво-то три буквицы), ну и оттуть — тожо так. Дед!... Ну, конечно, дед! А кому ышо быть? Ыш: туды — «дед», а и оттуть — «дед». А звали тово деда тоже на три буквы, и тожо, как туды, так жо само и взять. Как! А ты сам как - не догадай-се! И посадил этот дед на три буквы... Вот што посадил на три буквы, я думаю ты тожо знаш! Праэльно - боб! Ну а пето у ёо, выросло? А выросло-то у ёо, така вот незадаця, тоже на три буквы, выросло-то! Шиш и вырос у Титка у деда! Шиш! Догадлив ты!
А вот ышо у нас было: завёлсе в кои-то веки у нас в деревне купець. Сам-от он не с нашой деревни, а девку было взято из наших. Сроду у нас их не водилосе, купцёв-от. Да и он-от тожо, какой купець! Лавошник - не велик и купцишко, не больнё и богат, но домы имел, лавки держал в Тяпугах, на Девятинах! А кицьливой был! Это... И водился за им грешок! Ну да с кем цё не быват! А народ-от у нас занозистой, сам знаш, до спору азартной! Ну, не теэ россказывать! При те Ванька-та Михалков короу в карты продул? Но! А говаривали, што один и жонку проиграл, не слыхал? Ну, ак
170
уж это ище до нас с тобой! Старики уж это издивлялисе! Аха... Об цём это я? А... Да, купець. Вот и купець всё это тожо: «Я» да «Я!..» Однова Лёха Куран и скажи ему (Ыш тожо... долгоязыкой! Не выдержал ли што тожо?): «Щцё-грит — ты всё якаш-то?«Я, я!..» Тьху-у! &;lt;...&;gt; Вот те и «Я!». Ну тот: «А — А...». А и слова потерял! Но не зря ить в купцях ходил! Хитрюш-шой был! Вот он и думат сибе: «Я тя, погоди-ко, проуцю!» Не ругнулсе, нецёо — бутто и без обиды. Все в шутоцьку обратил. «А хош, — грит, — я у тя на спор короу заберу!» Короу он заберет, аха! Хто ышо оддас! Пришшурилсе Лёха: «Как это?». - «А так, давай я твоих робят на спор накормлю! &;lt;...&;gt; Больше ись не захотят!» — « Н-у-у», — цёшот затылок Лёха, а сам думат: «Робята сыты - хорошо бы!» И говорит:«Не-э, не стану спорить, моих робят сроду не накормить. Скоко не корми - всё голодны! Да я, - грит, -скоряе собак твоих накормлю, цем ты моих робят!» Ну слово за слово, рука об руку, шапка о зень!.. «Но токо, уж коли я выиграю — упреждает Куран купця, — твоя корова — в моём двори!» На другой дён Лёха с утра в лес. Бариниха — купцёва жонка то ись — из сибя выходит: жарит, шпарит — робят Лёхиных кормит. Робята з застолу выходить не успевают, пуза на сторону, отрыжки квасом запивают. Лёха с лесу тушу кабанью приволок: требуху, голоу - собакам купцёвым, остатнё на вешала в запас. Деревня на ушах! Любят у нас всяко тако! Скопилисе, у двору, гледят, ждут. Вот робята уж з застолу полезли: «Нецё боле не хоцём!». Собаки тожо вроде сыты, в тенёк уползли, не доели, што дадено было. Вот вышол купець, собак свиснул, те ухом не ведут. « Вы шцё обожрамшись?» - мясо им в рожу суёт, а те - морду воротят. Тут Лёха достает горсь гороху: «Нате, робяты!». Робяты мигом весь горох ошшипали! Ну-к шцё: вывел купцина бурёнушку, с рук на руки передал Курану: «Твоя взяла!».
Это те сказка, а вот те присказка: Не бойсе нацяла, жди конця!
171
ЕХАЛ ГРЕКА
Уй, бывало!... Всёво, бывало! Вот сказывают: поехал как-то Грека церез реку, ну бывал тут у нас такой — Грекой ево прозвали... Надэ было и поехал!
А церез реку нать. А в реки-та - рак. Ну што-што! Сидит сибе, глаза пуцит. Но. А тот дурак-от — Грека-та, возьми и сунь руку-то в реку. Ну, ак сказано — не умной, а то цё бы туды пехацце! Но, тот ёво, рак-от за руку-ту — цяп!.. Уй, всяково бывало!
А было, поехал один молодець жоницце в Ёжозеро. Ак наши-то и всё с Ёжозера девок берут, с Ундозерья, да... Ну поехал. Поехать-то поехал, да не доехал. А токо за деревню, да уж к старому могильнику подкатил... И тут снег стеной повалил... Слышь, снег в Радуницу! Нецё не видать! Сиверко свишшот, ровно шайка цертей, а-а! Вожжи с рук рвет, шапку с головы срыват! Лошадки стали. Нукал, нукал — стоят, хоть зацьмокайсе! Ить занесет — така пурга! С саней вылез, шангул шаг, другой, завяз по само некуды! Туды-сюды... Куу-ды! «И шцё скоилосе? С утра сонцё...» — это молодец-от розмышлят, да ноги-то с сумёту вытаскивает. Вдруг (уй, ажио мороз по спине!) — голос: «Ну, здоров!» — «Уй!» А это дружок евонной, год как схороненной... Да, концяна в драке зашибли. «Уй!» Стоит это, лошадушок за узду здерживат... Открестицце бы, отаминить!... А у нашово молоцця и язык отсох, и руки не здеть! А тот-от смиецце, руку тянет: «Давай выташшу! Давай, — гыт — за стрецю!» И стакан подает. А ну как не выпить -така стрецця! Выпили: «За нас!» За соловья, што душу веселит, шарнули. Ну и за луну, што в небе светит, опрокинули — всё цесь цесью! А туто уж и петухи поспели! Петухи! Понял, нет? Петухи зимой в метелю!... Но. Петух-от токо «кик-кири-кики!» - Тот и пропади! «А пои, в кусты побрёл», - думат молодець, да и сам тут жо пал, где стоял. Ну проспалсе, глазом кинул — вот те, нате, Матерь Божа! - круг ёо кресты! Спомнил: заехал вецёр на могильник. Ак, а кресты каки-то не таки! Вцерась-от с домовинам... А эти нет! Вона! А и сам-от на комню, как на лошаде, кнут в руки, вожжа на кокору брошона. «Свят, свят!» Он в деревню! А и деревня... та — не та?.. Друга деревня-та! Туто-вото где озерко стояло, тепере корба, по краю ызбы... Ну идёт в свою ызбу. Ноги омёл. Дверь тыр-
172
нул. Стал у порога... Пусто — некому кланяцце, только штейной двух ноздрю пошшекотал, да лампадка под образам мигнула, да Одигидрия на ёво с угла строго так зорит, зорит. Склонилсе, перекрестилсе. Повёл глазом по углам - цюжоё всё!.. Ан не-эт! Сундук воно! Мамынькин сундуцёк-то! Заметоцька-та вот она!.. Подошёл, пошшупал. Сам росписывал!.. Ох и всыпал тятинька несмышлёнышу!... Дёхтём о святках намазал. Думал девкам-от вороты мажут, ак на щасьё! Но. Ыш щасья мамыньки хотел!.. Ну стоит это, озирацце, а туто баба з заборки ухнула: «Ой-ой, Колькя, Гришкя, оой!» - мужиков это зовет. А тут ы мужик с вилами в ызбу — скок: «Хто таков?». — «Так и так... тот-то и тот-то». Про метель, кресты, про свадьбу, про сундук про мамынькин». - «Садисе, — говорит хозяин, - отобедай!». Народ-от у нас хлебосол - сам знаш!» Хозяин гостю цярку, робятёшкам моргнул, те - прыг с полатей, да к старосты. А той — гонця в Ёжины. Пока то-сё, пято-десято, с Ежовы дед прибыл (и всевед, в обед 100 лет). «А шцё,- грит, - как звать-велицеть было деда твово? «А Мартюша -сын Елизаров, дед мой», - отвецят молодець. Всевед усы пожевал, поморгал, пошшитал: «Да-а, - молвит, - было тако делона этому мисте... Было, погнал один в Ёжозеро жоницце, да и
сам с концям! Пропал жоних! Тольке возок и осталсе: не ево,не лошадушок! Ак ить, давненько уж было-то, лет 100 пои, как не боле!.. Ак он ыть покатил-от на Красну Горку, сказывали, свесны! А саноцьки-ти о Святках нашлисе! И вот диво-то: круг — сумёты, а оне в травы заросли! Поговаривали, будто дед твой
заговорно словцё, обереги в запяток-от сунул! Ак, токо бы тому-то не выходить с саней-от!.. Пронесла бы нециста! Ак, нет! Хитёр враг - метель наладил!
Да-а... Было, было... Ак, а ты-то хто, сам-от?» Ведун в глаза-та глянул гостю — и отшатило ёо,
знаш-ли, как от огню! «Свят! Свят!» - и взатпятки, ровно от привиденья: «Святые угодники!.. Хош на тя, а хош на Ваньку, было, гледи...» — «Как? - закудахтала баба-та, хозяйка-та дому. - Как ето? Ить 100 лет!» - «А как хош, а тольке ён это!Вот те крест!» — божицце старик. «А ну цитай «Отце наш» — хозяин гостю крест в зубы тыцёт. Думат: «Но-ко! Тако дело —100 лет! А парню дваццеть с хвостиком, не боле!» Ну отцитали молитовку, отаминили. Обошлосе. «А ну!» — это опять хозяин к ему приступат. (А надэ сказать, што сам-от принёмыш,
173
с лесов бывал. Дом-от не ёвонной, жонин. А и жонка ышо пришлово хозяина доцька. Старожильцёв-от туто давно не стало, ак. «А ну, - это хозяин-от - коли ты и впрямь с этыёво дому, скажош ли нет: што в клете обряжоно и где? В коём углу?» Помолцял молодець, подумал, перекрестилсе, иконы поклонилсе: «А тамо, где завсё боцька-та стоит с кислой капустой, на камени под первым венцем ножицёк охотницей. А в большом-от углу — деньги медные в мошне и записоцька: «Богородицын сон». Ахнул хозяин, язык проглотил, губу отвесил... Дале-то? А ушёл, бают, молодець тот Ёжины, тамо жонилсе. Долгонько жил - лет 100, как не боле. Трёх баб пережил, да в 90 лет на молодой жонилсе, да тройню родил. А топере - хто знат...
То-то, любушка: на Бога надейсе, да сам не сплошай.
Бох-от он Бох, а и сам не будь плох!
Эх,токо бы помолодеть, ак уж знал бы, как состарицце!
УПАСИ, ГОСПОДИ
Оой ты, любушка ты моя, а ить со мной-то што сталосе! Оборони Хосподи ище кому! Пошла я лонесь за ягодам, а побежала-та в тую сторону, к зольнику. Вот уж не зря бают — клята земелюшка! То и не ростет-то на ей нецё! Вот уж натерпеласе страху-ту, о-ой! Век боле одна в лис не побегу! И внукам-правнукам закажу!.. Вот уж и правда: год тих, да цяс лих! Ить пошла — думаю сбегану, пока Талька спит, церницы назбираю на киселёк. Цё-то животом маецце девцёшко, но. Пошла. Да недалёко и ходила — о край ельницька, и деревня на глазах, вото - рукой подать! Пошла. Иду... Иду уж взад. Не поспешаю. Ягодки с кустиков пошшипываю - да в рот, а зобенька-та уж полнёхонька, ак... Иду... Шипица! Откуле шипица? Туды шла не примитила ие, ли што? Помяла лепесток, понюхала - ну, шипица и шипица... Глаза-та подняла, аи мешталасе — небо церным-церно, а ить не до ноци, ить жо я!... Вытарашшиласё, нецёо поняти не могу - где-ка я? И лесу-то такова круг деревни не бывало! Не тропинки! Не следа некакова! Буреломы страшенны! Куцы? В каку сторону? Туды сунуласе, туды... Всюды
174
крапива да валежина! Вдруг это, веришь аи нет, елья на зень
опрокинулисе, и стоит... Любушки мое!.. Зобенька с рук выпала... Хосподи-Хосподи, Исусе Христе!
О-ой-и-ёханьки-то, о-ой! Лохматой, седатой!.. Стоит! Глаза — што плошки!.. Ой, любушка, серцё стало, дых сперло!.. Слышу: «Пошли со мной, Матрона!». Да хвать миня! И на загорбок сибе —хлоп! Да и по-нё-ос! Ыых!.. Любушка! Как, носило миня, да носило!.. Оцютиласе, не знаю и как, в нашой корбы уж, под цесовенькой. Ыш, куды загнало! Вот, любушка, стою, зобенька с ягодам в руках, и одолени белой, знаш ли, полно беремё! Откуль?!.Ну, вот это, ланно. Перекрестиласе на цесовенку, да давай Бох ноги, в гору к дому! А и времё ышо, мужики с поля не вернулисе!.. И Наталька спит-посапыват! Ак вот, любушка моя! Видно,Лешой миня носил! Мот, зашла не куды надэ?.. И где токо не носил!.. А у цесовенки, видать, спотыкнулсе!.. Нет, ак занесло бы миня, хто знат куды! Упаси Хосподи!
Ну... дак ыть у страха глаза велики.
Пугана ворона куста боицце.
КАЖНОЙ КУЛИК СВОЁ БОЛОТО ХВАЛИТ
А но-ко угадай, про ково это сказано? Цётыре цётырки да две ростопырки, семой вертун? Молоццём! Скоро розгадал! Корова и есь — цётыре копыта, да рога в ростопырку, да хвое — ровно веревоцька мотаицце. А вото к слову сказать ышо: не варила, не солила, промеж ног нацедила? Кумекай давай! Ыш, оне-то воно сразу смекнули про молоко — догадливы! Ак, а я знаю, што не глупой, и розговору нет! У нас в роду дураков не водицце, не то, што в других волостях. Ой, у других-от послушаш, дак... А вот у нас тожо было. Молодцёвали мы тоды ышо. Аха... Молоды были, бравы! Да. Вот, пошли одинова с робятам в другу деревню на вецёрины. В Ершовы!.. А туто рядом: версты эдак за две — это если как по дороге, ну а как ежели спрямил по болоту — ак и совсем близко. Цё попели-то? А девок гледеть. Но. На цюжой-от стороны — одне нахвлёнки, сам знаш! Вот пришли, сели. У ершат тожо уйдёно — побегли ажио в Тагажму. Девки одне сидят, писни поют, кужель тянут, ждут. А
175
тут — мы! Сели. Сидим, глядим. Да девки каки-то, знаш-ли? А ей-Богу смех да и тольке! Одна сидит — носом швыркат, друга цё-то всё ёжицце, ёжицце, навроде хто ие кусат. Ну ладно, это сидим, розглядывам молцьки, и девки: котора - нецё, а котора зырк-зырк в наш угол, и поют. Ну мы слухам да гледим, гледим да слухам. Тут одна, котора всё носом швыркала, глянула в окошко: «А ровно наши идут!» А сама эдак ладошкой под носом и «швырк» - утёрласе, а делат вид, што показыват пальциком (мол, «воно наши идут!»), да опять «швыр-швырк», а друга скоцила — тожно обрадела: «Уй! Наши идут! Наши идут!» А сама вот бока сибе поцёсыват, вот скоблицце локтям по бокам — ровно нетерпёжка у ей. Ну, мы с робятам переморгнули-се, да: «Прощевайте, деушки, хорошие!». Шапка в охапку и дралки! Наши-ти девки цистюли, некотора не соплива, нецё! Вот, любушка, и за морем телушка — полушка!
Кажной кулик своё болото хвалит.
Ака не хвались, идуци на рать, хвались, идуци с рати.
ШИЛА В МЕШКЕ НЕ УТАИШЬ
А вот што тако: бедной на зень кидат, богатой с собой забират? Но, ак што не знаш-то? Ты нос-от давай процисти, ак и узнаш! Ыш, как фырснул! А други в платоцёк, в тряпоцькю их, да в карман... Ну молоццём - догадалсе! Да конешно - сопли, што жо ышо, бедной на зень кидат! Не к цему оне в кормане-то ему. Профырскалсе? Ну, топере слухай дале.
А было тут у однех три девки. И вроде как нецё сибе, а токо жонихи их обегали, аха! Но оне плохо говорили! Нецё было не поймешь, аха! И все три таки! Как всё одно немтыри каки. Што уж такое - не знаю! А девки-ти на выданье уж были. Вот это, одинова и заехал к им один! Мот, не знал, али так уж хто — насмех, но заехал. В доме, как положоно, суматоха: «Жоних! Жоних!» Девкам велено сидити не цициркать. Вот, сидят! В рядок расселисе. Напаранданось — всё цесь цесью! Вот идет жоних: «Здоровы будите, красны деушки!» Молцят. «Хорошо ли спали-ноцёвали?» — это он опеть им. Девки не гу-гу, тольке глазам пилькают, как совы. Тот
176
видит тако дело — сел. Закурил. Пепел стряхнул, а половик-от и зашаял. Тут котора-то не стерпела: «Уй, каравер, каравер, поровик-от жагорев!» А друга дёрг ие за подол: «Ты щидера бы морцяла, кори деро не твоё!». А третья сидит радуицце: «Срава Богу, проморцала, не шкажара нецёво!» Ну цёво жо - жоних ноги в руки и дралки! А девки-ти и топере вековухи.
Ак ыть сказано: Шила в мешку не утаишь.
А и то верно, што с лиця воду не пить.
ЛЯГАЙСЯ, ДА НЕ СДАВАЙСЯ
А но-ко, што ты скажош на это: росло-повыросло, с портов повылезло... Но и што тут смешнова ты нашол? Перышки луковые это, вот што! Ну ладно, давай ышо тя опытам: кругла да не репка, с хвостом, да не мыш! Но, конешно жо, девка! Девка это с косой — девицей красой. Воно каки у нас девки на деревне - любо-
дорого гледеть! Красивы, роботяшши! А тожо как-то
боронила девка. Ну и позвали ие обедать. Она лошадь-то не выпрягла, думала: «Поем на скору руку, да и за роботу!» А тут сосед - парень. Роспряг эту лошадёшку, завёл ие в загороду, да снову и запряг, токо церез прясло. Девка поела. Вышла: «Уй!» Лошадь-то с эту сторону загорожи, а борона-та - с ту. «Ахти! Охти!». А парень (ышь, змей мутной воды, подловил девку!): «А хош, - грит, — выпрягу, да и зделаю, как нать?».
Ну, дык ить как не хотеть! «Хоцю! - девка-та спросту, - хоцю!» - грит. «А поцелуй! А нет, ак и бегай круг да около!» Ыш как: поцелуй ёво! Ну, токо-ли не змей! Ак, а шцё девке оставалосе?!
А штот-ты! - Дай волю, возьмут две!
А ты лягайсе, да не сдавайсе!
БЫВАЕТ, И МЕДВЕДЬ ЛЕТАЕТ
А но-ко скажи, от цево утка плават? Да цё туто думать? Он думат! &;lt;...&;gt; А вот слыхивал я ... Уй давно, бают, было! А и
177
было-то недалёко — за Гадовым болотом, вото где... Но близ Лемы, о реку два бугра-та... Да пои видывал? Ну да как жо нет-то! Ить не одинова по тыёй дорожки-то пеша хожоно! Но! То и есь! Дак тамока пахал один. Ну сохой-от и зацепи котёл с деньгам! Розбогател! В купцях топере ходит! А кто ё знат - ить я фамилью не спрашивал! Нашто? Не в долг просить!
А при Кудамы-то... Знаш роща-та близ цясовни? Ак в тыей рощи две ямы полнёхоньки золота! А нехто и не зарицце! Ак бояцце люди-ти, бояцце! Ить за кажной клад непременно голова целовека положи! Ак, а кому охота?! Но один, слышно, обхитрил, да!.. Скольке-то возов добра вывёз-таки, а с последним работника послал. Сам-от и уцелел! А тово-то в ямы привалило. Ыш как! Но-о!.. Знаюшши-те люди поговаривают: мол, запреги в соху петуха семилетнёво, токо которой ышо яйця не снёс, да и паши до свету. А как где звякнет - там и рой! Спробуй, спытай шшасья! Хто знат, мот, глядиш, и зацепишь!
Да... Быват и медвидь летат!
Быват! Быват порой и река текет горой.
БЫЛО ТАКОЕ ДЕЛО - КОЗА ВОЛКА СЪЕЛА
А угадаш-ли нет: три ноги, два уха, да одно брюхо? Ну, я те подскажу маленё: кажно утро к тому брюху бежиш да полощесе в ём, как утя в озере. Ну да, лоханка, лохань! Воно стоит на трёх ногах. Коли воды полна - пусти бумажной кораблик, подуй — и поплывет он, и волны пойдут, как на взаправдашном озери. Ой, есь таки больши озёра-та, дак берега не видать! И волны выше неба... И тамо всяко-тако быват!.. Да вот, любушка, не скажу где — на каком озери, врать не стану: мот, на Айтозере, мот, на Шумозере... не знаю, но токо старики говорят: «Было! Было, - говорят, - видели не одинова: вдруг это волны розбегуцце! Вода на берег плеснет! И вынырят... рыба — не рыба, птиця - не птиця... Пловет и крыльё рошшеперено — навроде, литит над озером! Вот, любушка! Ак это жуть брала! На-ко ты: само в воды — не видать, а крыльё роспахнуто! Потом опеть — в воду, и как не бывало! А што т-ты, любушка моя, экой жах!.. Но сымали! Нашлисе храбрецы! А мот, слуцей вы-
178
пал... Сымали! И што ты думаш? А шшука! Метров пять, как не боле! Вот те крест, не вру! Стара, аж мохом обросла, а сверь-хю-ту... любушка, веришь ли нет, коршун ли, хто ли? Выглядел, видно добыцю, пал на ие, а поднять — куды! Пудова рыбина! Ён крыльям-от мах-мах, а тая наутёк! А он когтям завяз — вытащить не успел. Она ёво в глыбь ташшит! Так с простёртым крылам и заколодел! Уташшила она ёво на дно.
Сказывают, долго народ пугало. Но сымали, да! А ты сходи к Лёхе Курану! У ёо на притолоке голова тыей рыбины - пась розела — дом от зглазу охранят. Дед ли, хто ли сымал ие. Ишь, как Курану подвезло! Сходи, любушка, сходи. Погледи — полюбуйсе!
Так и всегда - хто смог, тот и с ног!
А нековда на цюжой каравай рот не розевай!
Мот, и было. Было тако дело - коза волка съела.
1990-е гг.
В. Я. Пропп
КОМПОЗИЦИЯ СКАЗОК О ЖИВОТНЫХ
Сказки о животных строятся на элементарных действиях, лежащих в основе повествования, представляющих собой более или менее ожидаемый или неожидаемый конец, известным образом подготовленный. Эти простейшие действия представляют собой явление психологического порядка, чем вызван их реализм и близость к человеческой жизни, несмотря на полную фантастичность разработки. Так, например, многие сказки построены на коварном совете и неожиданном для партнера, но ожидаемом слушателями конце. Отсюда шуточный характер сказок о животных и необходимость в хитром и коварном персонаже, каким является лиса, и глупом и одураченном, каким у нас обычно является волк. Так, лиса советует волку ловить рыбу, опуская хвост в прорубь. Свинье она советует съесть свои собственные внутренности или разбить себе голову и съесть свой мозг. Цепь таких коварных советов может соединиться в одну сказку с вариантами по отдельным
179
звеньям («Волк — дурень»). Козел предлагает волку разинуть пасть и стать под гору, чтобы он мог впрыгнуть в пасть. Козел опрокидывает волка и убегает. Лиса заставляет волка целовать приманку, засунув голову в капкан. В западноевропейских сказках широко распространен сюжет или эпизод о лисе, советующей медведю засунуть лапу в расщепленное бревно, из которого она затем выдергивает клин.
Другой такой же повествовательной единицей является мотив неожиданного испуга. На нем построена сказка «Лубяная и ледяная хаты». Лиса занимает хату зайца. Собака, медведь, бык не могут ее выгнать, выгоняет петух, распевая угрожающую песнь, наводящую страх, или слепень, неожиданно жалящий лису в чувствительное место. То же в сказке «Зимовье зверей». В некоторых случаях путем испуга выгоняют хозяина («Бременские музыканты»: звери становятся друг на друга и начинают концерт, отчего разбойники в испуге разбегаются), в других путем испуга отгоняют врага, желающего занять избушку (ср. также «Верлиока»). Формы напугивания весьма разнообразны. В сказке «Напуганные медведь и волки» звери, уже предупрежденные лисой, так пугаются повадок
невиданного ими кота, что медведь валится с дерева, а волк выбегает из-за кустов. В сходной сказке кот и баран показывают волкам отрубленную волчью голову, которую они нашли на дороге. Волки в страхе разбегаются.
Напугивание представляет собой частный случай обмана. На разных видах обмана основывается целый ряд других сюжетов, как-то: «Лиса - повитуха», «Бег вперегонки», «Лиса и дрозд», «Лиса — исповедница», «Собака и волк» и др. В некоторых случаях пренебрегают добрым советом, и дело кончается гибелью. Волк приходит в гости к собаке. Собака его предупреждает, чтобы он не подавал голоса. Но глупый волк, наевшись и напившись, начинает завывать, его обнаруживают и убивают.
Таким образом, разные сюжетные ситуации сводятся к одной психологической предпосылке или основе, но встречается и нечто обратное: одинаковые сюжетные ситуации или мотивы основаны на различных психологических предпосылках. Так, могут быть сближаемы сказки, в которых животное по разным причинам что-либо роняет. Журавль учит лису ле-
180
тать, но роняет ее, и она разбивается. Ворона нашла рака и улетает с ним. Рак льстит вороне, она каркает и роняет его в море. Здесь, конечно, вспоминается и лисица, выманивающая у вороны путем лести сыр, у Крылова.
Изучение композиции обнаруживает, что в числе сказок о животных есть как бы два вида их. Одни сказки представляют собой нечто законченное, цельное, имеют определенную завязку, развитие и развязку и, как правило, не вступают в соединение с другими сюжетами, представляют собой законченные
произведения, т. е. сказочные типы в общепринятом смысле этого слова. Таковы, например, «Старая хлеб-соль забывается», «Лиса и журавль», «Журавль и цапля» и многие другие. Легко, однако, заметить, что таких явное меньшинство. Большинство же сказок не обладает сюжетной самостоятельностью, а только некоторой особой соединяемостью, тяготением друг к другу и, хотя иногда могли бы рассказываться самостоятельно, фактически почти никогда не рассказываются отдельно. Может быть поставлен вопрос о том, что некоторая часть «животного эпоса» представляет собой одно целое, которое в народе никогда не сводится к полному объединению, но объединяется частично. Термин «животный эпос» поэтому вполне возможен и правилен. Есть сюжеты, которые никогда не рассказываются отдельно. Так, сказка о лисе, ворующей рыбу,
соединяется со сказкой о волке, ловящем рыбу хвостом, хотя они внешне независимы друг от друга. Эта соединяемость - внутренний признак «животного эпоса», не присущий другим жанрам. Отсюда возможность романов или эпопей, которые, как мы видели, так широко создавались в западноевропейском Средневековье. От искусства составителя будет зависеть убедительность и художественность использования заложенных в самих сказках возможностей. Волшебные сказки вообще не допускают такого объединения. Имеющиеся объединения волшебных сказок идут по линии внешней контаминации различных сюжетов, либо объединение совершается по принципу обрамления, как в «Тысяче и одной ночи» или «Волшебном мертвеце». Наоборот, сказки о животных обладают внутренней соединяемостью в одно целое. Это видно еще и потому, что некоторые из типов &;lt;...&;gt; не только эмпирически никогда не встречаются отдельно, но и по существу не могут существо-
181
вать как самостоятельные сказки. Так, типы «Битый небитого везет», «Лиса замазывает голову сметаной», «Звери (в яме) пожирают друг друга», «Пожирание собственных внутренностей», «Собака подражает медведю», «Волки лезут на дерево», «Лиса и хвост» и некоторые другие не представляют собой сказок или типов, или сюжетов. Это только обрывки, части мотивы, которые становятся понятными или возможными только в системе какого-то целого.
Но мы можем наблюдать и другое явление: сюжеты или мотивы не имеют точных границ, не обладают четкой и ясной отделяемостью друг от друга, они, наоборот, переходят один в другой, так что, сличая две сказки, иногда трудно, а иногда и невозможно сказать, имеем ли мы два разных сюжета или два варианта одного сюжета.
В. П. Аникин
ВОЗНИКНОВЕНИЕ БЫТОВОГО ВЫМЫСЛА И ЕГО СВОЙСТВА
Пути формирования новеллистических сказок можно проследить, разобрав одну из ранних сказок - сказку о дураке-удачнике.
Дурак в бытовой сказке, как и герой в волшебных сказках, - это третий младший брат, обманутый старшими братьями в дележе отцовского наследства. Дураку, как и герою волшебной сказки, помогают чудесные животные. «Слушай, дурак, - говорит щука Емеле, - пусти ж ты меня в воду... чего ты ни пожелаешь, то все по твоему желанию исполнится».
Близость сказок о дураке-удачнике к волшебным сказкам позволила некоторым исследователям считать и его героем волшебных сказок. Черты героя объясняются демократизмом и социальной направленностью, свойственными и волшебному повествованию. Это мнение вряд ли правильно.
Появление дурака в сказках, которые еще были связаны с традиционными формами волшебного вымысла, ознаменовало рождение нового художественного качества в сказочном повествовании. Появление нового персонажа в сказках обусловле-
182
но самыми существенными изменениями во взглядах народа. В реальных отношениях людей черты нового мировоззрения выразились в едких насмешках над идущими из древности суевериями и обычаями. Еще во времена «Русской Правды» (XI в.) законодательство серьезно подтверждало древнее право младшего сына в патриархальной семье на наследование дома с семейным очагом. И в волшебной сказке младший сын -хранитель очага - представал как защитник старинного
равноправия и этических норм первобытнообщинной старины. Иным он выглядит в новеллистической сказке.
В бытовых сказках передано устойчивое представление о младшем сыне-дураке, который вечно лежит на печи. Иван так привержен к печи, что в некоторых сказках печка даже возит на себе дурака по всему русскому государству. Он почти никогда не слезает с печи. Перед нами ироническая разработка мотива связи человека с тем предметом, который составлял объект поклонения и почитания в роду. Печь, приносящая счастье, удачу, предстала на этот раз не в ореоле языческой святости, а как реальная, обыденная вещь с чудаковатым последним защитником древнего обычая. Сказки на все лады обыгрывают привязанность Ивана к печи. «Все на печке сидел да мух ловил», «сопли в кулак мотал», - говорится обычно об Иване. Другие варианты поправляют: «Сидит на печи, в трубе сажу перегребает». Дурак - поклонник печи, но не по каким-нибудь высшим соображениям религии, а просто как человек, которому удобно лежать на печи и быть в стороне от суетных дел старших братьев, вечно занятых и вечно помышляющих о корысти, приобретениях и богатстве.
Ироническое переосмысление древнего сказочного мотива связи с мифическими силами, некогда оказывавшими герою самую решительную поддержку и помощь в борьбе с силами зла, явилось источником нескольких типичных сказочных историй о дураке, В одной из них говорится о том, как после смерти отца братья, унаследовавшие семейное богатство, решили жить торговлей и выгодно торговать по ярмаркам. Собрался на ярмарку и дурак - надумал продать доставшегося ему худого быка. Зацепил быка веревкой за рога и повел в город. Случилось ему идти лесом, а в лесу стояла старая сухая береза: ветер подует - заскрипит береза. «Почто береза скрипит? - ду-
183
мает дурак. - Уж не торгует ли моего быка?» - «Ну, - говорит, — коли хочешь покупать - так покупай; я не прочь продать! Бык двадцать рублей стоит, меньше взять нельзя... Вынимай-ка деньги!» Береза ничего ему не ответила, только скрипит, а дураку чудится, что она быка в долг просит... «Изволь, я подожду до завтра!» Привязал быка к березе и распрощался с ней («Дурак и береза»). Интересно, что береза отблагодарила дурака: под нею он нашел клад с золотыми деньгами.
Сохраняя некоторые сюжетные положения, общие с волшебной сказкой, повествование придало им вид, совершенно непохожий на тот, который они имели прежде. Оказался забытым прежний мотив связи человека с мифическими силами (все равно, будет ли это бык, который приносит счастье дураку, или дерево, «почтение» к которому обернулось удачной находкой). Удача героя в бытовой сказке мотивируется иначе: Иван делается богачом по иронии судьбы.
По-иному в бытовой сказке характеризуются и такие черты героя, как личное благородство, бескорыстие, уважение к другим людям, радушие и постоянное желание прийти на помощь человеку, всякому живому существу, попавшему в беду. Сторонник прежних порядков, обычаев, носитель старой этики, Иван ставит себя в смешное положение всякий раз, когда пытается подойти к оценке жизненных явлений с привычными для него нравственными нормами бескорыстия, благородства и уважения. Мир изменился, а герой остался прежним. Верность Ивана традициям старины стала смешной для окружающих и передана в сказке в нарочито глупых сценах. В одном случае он, возвращаясь с ярмарки и глядя на верстовые столбы, решил: «Эх, мои братья без шапок стоят». Взял и понадевал на них купленные по наказу братьев горшки. В другом случае он выставил с телеги на дорогу стол: пожалел лошаденку - такая неудалая, везет -не везет. «Ведь у лошади четыре ноги и у стола тоже четыре: так стол-то и сам добежит». В третьем случае, заметя, что над ним вьются вороны, и по-своему поняв их крики, дурак подумал: «Знать, сестрицам поесть - покушать охота, что так раскричались!» Бросил он на дорогу всю говядину, что вез, и начал ворон потчевать: «Сестрицы - голубушки, кушайте на здоровье!» Доехал Иван до реки, стал лошадь
184
поить — она не пьет. «Без соли не хочет!» — смекнул дурак и высыпал целый мешок соли в реку.
Неумение героя приспособиться к современным условиям сделало его дураком в глазах окружающих. Он явный дурак, когда завещанные ему отцом сто рублей отдает за собаку, спасая ее от побоев жестоких мясников. Он дурак, когда спасает кота, которого несли в мешке, чтобы утопить. С точки зрения трезвых людей, погрязших в корыстных расчетах, Иван,
действительно, дурак: он не похож на окружающих.
Иван-дурак — своеобразный выразитель донкихотства в специфических условиях городского и крестьянского быта на Руси. И точно так же, как в истории о славном рыцаре из Ламанчи, в сказках об Иване-дураке выразилось то же противоречивое отношение народа к герою. Иван смешон, когда, встретив похоронную процессию, кричит: «Носить вам — не переносить, возить вам — не перевозить», а повстречав свадебный поезд, выкрикивает: «Канун да ладан!» Иван смешон, когда пляшет перед горящим овином и заливает водой огонь у мужика, который палит свинью. Во всех случаях он расплачивается за свои ошибки боками. В то же время Иван чужд корысти, праведен и чист душой, никого не обидит, не побьет, ни у кого не украдет, не совершит насилия. Эти черты внутреннего душевного благородства героя возвышают Ивана над другими персонажами сказки. Народ одаривает его счастьем, делает удачливым. Герой - носитель тех социальных качеств, которые высоко ценятся народом: его незлобивость, душевная доброта и сердечность становятся мерилом социальных качеств остальных людей. Не превращая Ивана-дурака в идеального героя, сказочники излагали свои идеалы добра и
справедливости. Иван, по меткому определению А. М. Горького, оказывается «ироническим удачником»: народ желал воздать благо за благо и зло за зло. Известно, как жестоко поплатились за свои недобрые поступки братья Ивана. Оба просят дурака, чтобы зашил их в куль и спустил в прорубь за чудесными лошадями, которых там будто бы добыл дурак. «Зашивай скорее нас в куль. Не уйдет от нас сивка», - говорят они ему. Сказка не жалеет о гибели старших братьев: «Опустил их Иванушка-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать».
185
В повествовании о дураках проявилось самое характерное свойство бытового вымысла, который стал важнейшей приметой всякой новеллистической сказки. В народной сказке в первичной элементарной форме выразилось то, что позднее было названо эксцентричностью. Эксцентричность равнозначна
понятиям «чудаковатость», «странность». Эксцентриками называют актеров, работа которых строится на контрастах и внешнем эффекте.
Новеллистическая сказка характеризуется тем, что показывает «алогизм обычного», вскрывает внутреннюю ложь, социальную неправду, указывает на несоответствие действительности нормам здравого смысла. Алогизм, неразумность обыденного, привычного вскрывается в сказках-новеллах с помощью приемов условного изображения жизни.
Сказке-новелле свойственны черты художественного прозаизма. Термин «прозаизм» точнее, чем понятие «реалистичность», передает своеобразие новеллистического повествования. Прозаическое начало выразилось в победе здравого смысла над фантастическим вымыслом. Прозаизм освободил сказку от каких бы то ни было признаков мировоззренческой фантастики: суеверий, остаточных форм мифологических понятий и представлений.
Эта черта свидетельствует о том, в какое время сложились новеллистические сказки. Они появились в то время, когда формы прежней сатиры перестали удовлетворять народные массы. Как ни прекрасна была народная сказка о животных, ее поэтическая условность ограничивала возможность сатирического изображения действительности. В жизни появилось множество новых тем и характеров, которые требовали сатирического освещения. Купцы, духовенство, боярин, барин-помещик, солдаты, вор, пройдоха-хитрец, обманщица жена, супружеская неверность, христианские святые, черти, ведьмы - все это стало предметом сказочного повествования. Стиль сказок приведен в соответствие с новыми жизненными темами и новым мироощущением народа. Новеллистическая сказка - творчество людей с жизнерадостным и независимым характером, с критическим складом ума.
186
Н. М. Ведерникова
ПОЭТИКА БЫТОВОЙ СКАЗКИ
Традиционность поэтики бытовой сказки определяется единством художественных приемов, которые заключены в устойчивых характеристиках персонажей, средствах создания образов, композиционных схемах и пр.
Имея в запасе довольно ограниченное количество тем, сказка без конца их варьирует. Так появляются многочисленные сюжеты о службе батрака у попа, об умных ответах, о проделках вора или хитреца, о неверных женах. При этом сказка опирается на традиционные художественные приемы, что ограничивает личное творчество исполнителя, не позволяет вывести сказку за пределы фольклорного жанра.
Основными средствами раскрытия образов становятся гипербола и антитеза. Противопоставление, заключенное в начальных характеристиках (указание социального или имущественного положения), усиливается чисто художественным изображением — намеренным выделением в персонажах какой-то одной определенной черты. На этом основано создание сатирических образов попа, барина, неверной жены и др. Комическое осмеяние противников усиливает контрастность персонажей.
Антитеза может быть прямо и не выражена, как, например, в сказке о том, как барин, позавидовав кузнецу, решает заняться кузнечным делом, но только портит большой кусок железа. Герой здесь как бы отодвинут на второй план, он сливается с рассказчиком. И все же антагонизм барина и мужика ощущается в продолжение всей сказки, ибо при отрицании тех или иных явлений сказка опирается на твердые социальные и нравственные убеждения народа, которые определяют его взгляды и оценки.
Если в волшебной сказке все сюжетное действие связано с положительным героем, то в бытовой активное начало часто отдается отрицательным персонажам. Поп, барин, упрямая и ленивая жена своими поступками себя разоблачают. Таким образом, усиливается объективность оценки.
В построении сюжетного действия выявляются определенные традиционные приемы. Наиболее типичный из них — под-
187
страивание героем ситуации, которая помогает разоблачить противника. Это сказки о хитрецах, умном батраке или крестьянине, который решает проучить жестокого барина, жадного попа, ленивую или неверную жену. В качестве примера сошлемся на сказку «Жена-доказчица». Нашел старик в лесу клад. Только как скрыть это от болтливой жены?! И придумал: в горох посадил щуку, в мережку - зайца. Вот и пошел со старухой клад вырывать, по дороге старик уверяет старуху, «что нынче рыба в полях живет, а в водах зверь поселился». О найденном кладе старуха тотчас же разбалтывает соседям, весть доходит до барина. Просит барин старуху рассказать, как было дело, где клад нашли. «Как где? — отвечает старуха. - В поле, еще в то время щука в горохе плавала, а заяц в морду попал».
Не менее типично построение действия в форме эпического повествования. В таких сказках изображаемые лица описываются в их повседневных занятиях: поп служит в церкви, но вместо молитвы поет плясовую песню; жители глупой деревни пасут корову на крыше; запрягая лошадь, пытаются ее загнать в хомут; решетом носят свет в избу и т. д. Средством оценки становятся сами действия персонажей, которые и разоблачают их как представителей светской или духовной власти или как «умных» людей. Типичность ситуации подчеркивает типичность их свойств. Часто в этих сказках герой либо совсем отсутствует, либо его место в сказке ограничивается ролью наблюдателя или резонера, тем самым усиливается объективность оценки.
Другая характерная форма построения сюжета — мена
положением: сердитую барыню сонную переносят в дом швеца, жену швеца — в дом барина. Жена швеца живет в усадьбе «месяц и другой, и так ее расхвалили крестьяне, что честь отдать». Барыня, которая теперь должна и печь топить, и готовить, и за дровами сходить, с трудом выдерживает новое положение. Когда же вновь произошла мена положением, «барыня мягкая-размягкая сделалась, а швецова жена стала жить
по-старому». По тому же принципу строится сказка о солдате и... барине. Солдат у скупого барина за год службы заработал сто рублей, а приходилось ему «и лошадей чистить, и навоз возить, и воду таскать, и дрова рубить, и сад мести, словом, не дает ему [помещик] отдыху ни на минуту, совсем измучил работой».
188
Солдат обещает барину за трехдневную службу у него вернуть сто рублей, но барин не выдерживает и дня. Такое построение придает особую убедительность рассказу, помогает создать яркие характеристики.
Художественная образность бытовой сказки создается совершенно иными поэтическими средствами, нежели в волшебной сказке. Здесь нет ни традиционных формул, ни красочных эпитетов, ни многообразия повторов. При изображении будничной обстановки, событий, участниками которых являются солдат, крестьянин, его жена, поп, дьячок и другие, естествен отказ от приподнятости стиля волшебной сказки.
Бытовая сказка скупо пользуется эпитетами, ограничиваясь лишь общими оценочными характеристиками в виде определений - богатый, бедный, скупой, злая, ленивая и т. п., часто придавая им выразительность за счет суффиксов и приставок - глупешенек, распрезлющая, размягкая и др. Более типично использование образных речевых оборотов, пословиц и поговорок, дающих точную и вместе с тем эмоциональную характеристику персонажам и их поступкам: «Женился — навек заложился»; «Живет с нею и кулаком слезы вытирает»; «А Фомка себе на уме, поехал в город протирать глаза чужим денежкам: у попа-де в сундуке они заржавели!»; «Антип был мужик из десятка непростого, навострился людей надувать»; «"Богач и быка женит", - говорят наши старики, и верно так»; «Не умела старуха языка держать на привязи».