Городничего давно уже не было в живых, когда в литературе появились сведения о том, что в основу "Ревизора" Гоголем положен факт, имевший место в городе Устюжне. Реагировать на это пришлось уже не городничему, а его семье.
Сын городничего Алексей Иванович Макшеев (1822-1892) был профессором Николаевской военной академии генерального штаба. В юные годы это был прогрессивно настроенный офицер, имевший связи с кружком петрашевца Н. А. Момбелли. Не удивительно, что он постарался променять обстановку николаевских казарм на работу научного исследователя в области топографии и статистики.
В бумагах профессора Макшеева оказался черновик заметки, которая была написана им за год до его смерти. Заметка осталась неопубликованной, но, очевидно, предназначалась к напечатанию. Приводим ее полностью.
Заметка, касающаяся "Ревизора" Гоголя
В печати не раз повторялось известие, что происшествие, послужившее сюжетом для комедии Гоголя "Ревизор", случилось в городе Устюжне Новгородской губернии. Перед появлением Ревизора, то есть в конце двадцатых и начале тридцатых годов нынешнего столетия, городничим в Устюжне был мой отец, человек в высокой степени добрый, мягкий и честный, не имевший ничего общего с Сквозник-Дмухановским. Гоголь не мог, конечно, писать портреты лиц, совершенно ему незнакомых. Он рисовал образы, создаваемые ему фантазией, при помощи скопленного им запаса личных наблюдений. Относительно великорусской уездной жизни, запас этот был, однако, далеко не так богат, как у Салтыкова, но все происшедшие отсюда ошибки в комедии остались незаметными, благодаря громадному комическому таланту Гоголя. Позволю себе указать на некоторые из этих ошибок:
Уездный Судья, избираемый в дореформенное время из наиболее уважаемых дворян, большею частью не знал законов и ограничивал свою деятельность подписыванием бумаг, заготовленных Секретарем, но не был Ляпкин-Тяпкиным. Ляпкины-Тяпкины были Исправник, хотя тоже выборный, но из дворян другого склада, чем судьи, секретари судов и многочисленное сословие приказных, о которых комедия умалчивает.
Никакого попечителя богоугодных заведений не было, по крайней мере в таких городах, как Устюжна, потому что не было самих богоугодных заведений.
Учитель истории, не только не воодушевлялся в своих рассказах до ломания стульев, но и ничего не рассказывал, и ограничивал свою деятельность спрашиванием заданного места в книге и поркою тут же среди класса не выучившего урока.
Добчинский и Бобчинский - лица, выдуманные ради комизма. С другой стороны, в комедии нет крупных деятелей в дореформенном уезде, как исправник, секретари, предводитель дворянства, стряпчий, откупщик и проч.
Гоголь не имел, конечно, в виду изобразить точной и полной картины строя уездной жизни и ограничивал свою задачу облечением в комическую форму анекдота о ревизоре, рассказанного ему Пушкиным.
Анекдот этот мог быть связан с городом Устюжною, но я не слыхал о нем ни от отца и ни от кого из старожилов города. Нынешним летом, разбирая фамильные бумаги, я нашел подлинное официальное письмо Новгородского губернатора Денфера к моему отцу от 20 мая 1829 года за № 5829, с отметкою рукою последнего о получении его 27 мая того же года. Письмо это, писанное малограмотным писарем без всяких знаков препинания, касается проезда какого-то неизвестного в партикулярном платье и с мальтийским знаком, из Вологды в Устюжну на собственных лошадях и в карете. Обстоятельство это, вероятно, и послужило основой легенды о ревизоре.
Вот это письмо: (см. выше). А. М.
25 сентября 1891 г."
По-видимому, приведенным выше письмом губернатора заметку предполагалось закончить, так как в конце стоят уже инициалы автора и дата.
Аргументы А. И. Макшеева не убедительны. Непонятно, каким образом "легенда о ревизоре" могла быть порождена секретным письмом, о существовании которого никто до настоящего времени и не знал. Гораздо правдоподобнее предположение, что и прежнее молчание, и намечавшееся выступление в печати имели одну и ту же цель: во что бы то ни стало реабилитировать отца. Так же действовали и другие члены семьи. Двадцать лет тому назад две родственницы профессора Макшеева передали мне портрет городничего Макшеева, заявив при этом: "Это тот, о котором Гоголь писал... Смотрите, не вздумайте в музей отдавать, лучше в печке сожгите". Это странное требование, разумеется, не было выполнено. Затем одна из дочерей профессора Макшеева подарила мне публикуемые здесь документы, а другая в своем письме написала мне: "Я боялась бы лишь одного,- чтобы честное имя дедушки не подверглось нареканию". В настоящее время никого из них уже нет в живых.
Все названные выше документы переданы мною в Рукописный отдел ИРАН (Ф. 652. Оп. 2. № 88, 89; см.: Малова М. И. Обзор новых материалов, поступивших в Рукописный отдел Института русской литературы // Бюллетени Рукописного отдела Пушкинского дома. Вып. III. М.; Л., 1952. С. 86-87). Здесь же находится упомянутый акварельный портрет городничего города Устюжны (неизвестного художника 1830-х годов) (см.: Н. В. Гоголь // Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома. Т. I. АН СССР. М.; Л., 1951. С. 78).
Итак, на первый вопрос, был ли в Устюжне такой случай, о котором рассказывает В. А. Соллогуб, можно ответить утвердительно.
Труднее ответить на другой поставленный выше вопрос: дошли ли рассказы о происшествиях в городе Устюжне до Гоголя в передаче Пушкина?
В области географической номенклатуры у Гоголя есть один факт, который позволяет нам утверждать, что Гоголь слышал об устюжнской истории. Если мы учтем различные географические пункты (не принимая в расчет столицы и губернские города), которые названы в художественных произведениях Гоголя, то окажется, что мы найдем здесь около пятидесяти украинских названий, упоминаемых до двухсот раз. Мы встретим здесь и города, и местечки (Миргород, Диканька, Запорожье, Гадяч, Сорочинцы, Канев, Галич, Батурин, Глухов, Дубно, Лохвица, Конотоп, Умань, Буджаки, Кременчуг, Нежин, Немиров, Переяслав, Ромны, Черкассы, Чигирин, Шклов, Шумск, Перекоп и др.), и реки (Днестр, Голтва, Псел, Сула, Остер, Сейм, Хорол), и монастыри (Братский, Межигорский, Киевский), и дороги (Переяславская, Опошнянская, Чухрайловская) и т. д. Названия же русских мелких географических пунктов встречаются у Гоголя так редко, что их можно пересчитать по пальцам. Торговцы мясом названы холмогорскими купцами; какие-то подравшиеся купцы названы устьсысольскими и сольвычегодскими. Упоминаются Тетюши и Царевококшайск, запомнившийся, очевидно, благодаря своему необычному звучанию. Торжок упомянут в связи с тем, что именно в нем шились описываемые автором туфли. Зато у Гоголя встречаются никогда не существовавшие местности: город Тьфуславль, Тремалаханский уезд, деревни Гурмайловка и Трухмачевка или же просто "город Б". Поэтому нельзя не обратить внимания на то, что в тех двух случаях (в "Мертвых душах" и в "Тяжбе"), когда Гоголю нужно было намекнуть на провинциальное захолустье, от которого "хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь", он употребил название Весьегонска (ближайший от Устюжны город) и название Устюжского уезда.
В комедийных фрагментах "Тяжба" (напечатано в 1840 году) "Устюжский уезд" упоминается даже дважды ("Знавали ли в Устюжском уезде помещицу Евдокию Малафеевну Жеребцову?"; "...оставляю во владение родовое и благоприобретенное имение мое в Устюжском уезде" - Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. Т. 5. АН СССР, 1949. С. 112, 113). Не случайно Гоголь назвал уезд Устюжским, а не Устюжнским. В его время именно так и говорили. Только в последнее время, уже на нашей памяти, по мере распространения всеобщей грамотности, произношение "Устюжнский" вытеснило старую форму "Устюжский". В свое время она даже доставила много неприятностей почтовым чиновникам, которым по этому поводу приходилось часто сноситься и переписываться с Великим Устюгом, уезд которого официально назывался "Устюгским". Форма "Устюжский" употреблялась очень часто и в официальных документах. Поэтому мы можем утверждать, что Гоголь про Устюжну и её уезд когда-то слышал. Из мемуаров Соллогуба ясно, что и когда именно он слышал.
Таким образом, и на второй вопрос: слышал ли Гоголь о подозрительном устюжнском путешественнике, можно, по-видимому, ответить утвердительно. Неясным остаётся лишь то, от Пушкина ли дошел до Гоголя этот рассказ: помимо свидетельства Соллогуба, мы не имеем других данных о знакомстве с устюжнскими событиями Пушкина. Гоголь мог услышать об этом и от кого-либо другого из числа своих петербургских знакомых. С другой стороны, нельзя утверждать, что история об устюжнском авантюристе легла в основу создания "Ревизора", даже приняв высказанную выше догадку о знакомстве с ней Гоголя.
Гоголевские герои, при всем своем широком типизме, сплошь и рядом так тонко отшлифованы, так ярки и жизненны, что могут показаться чьим-нибудь портретом, а между тем именно у Гоголя портретов-то и нет. И сам Гоголь протестовал против такого, слишком узкого понимания своих героев. В "Театральном разъезде" он говорит устами второго зрителя, что нельзя принимать "за личность то, в чем нет и тени личности... Это сборное место" (Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. Т. 5. АН СССР, 1949. С. 160). "Поясняя свой метод создания характеров,- писал В. В. Гиппиус,- Гоголь не раз отмечал независимость своих образов от непосредственных реальных прототипов. Он называл свой метод методом "соображения", подчеркивая, что в типах его объединяется многое, "разбросанное в разных русских характерах", настаивал, например, на том, что хлестаковские черты могут встречаться у людей, не лишенных достоинств - и даже у каждого человека..." (Гиппиус В. В. Заметки о Гоголе. III. Вариант Хлестакова // Ученые записки Ленинградского государственного университета. Серия филологических наук. Вып. II. Л., 1941. С. 9). Многочисленность вариантов рассказов о "мнимых ревизорах", якобы переданных Гоголю Пушкиным, также подтверждает обобщающую типичность не только отдельных образов комедии Гоголя, но и всего ее сюжета. Ближайшие современники Гоголя неоднократно возвращались к обсуждению этого вопроса и решали его утвердительно. Напомним в связи с этим забытое свидетельство в очерке А. П. Милюкова "Современные самозванцы", относящееся к 60-м годам.
"В одном полузнакомом доме,- рассказывает А. П. Милюков,- случилось мне попасть на давно уже опошленные споры о том, возможен ли в действительности случай, на котором Гоголь основал своего Ревизора. Ну, зачем бы, кажется, толковать в наше время о таком старом вопросе, который десятки лет обсуживался и критикой, и самой публикой? Между тем спор тянулся почти целый вечер. И кружок, в котором об этом толковали, состоял не из темных, отсталых стариков: тут были люди, знакомые и с литературой, и с русской жизнью: студенты, офицеры, доктор, учитель из какого-то казенного заведения и три или четыре дамы, читающие постоянно журналы. Правда, сомнение в том, чтобы фат Хлестаков в состоянии был напустить туман на целый город и разыграть в нем роль влиятельного человека, поддерживалось в отрицательном смысле не больше как двумя или тремя лицами; все же остальное общество заявило, что подобный случай представляет у нас явление, не только возможное, но нисколько не исключительное, даже обыденное, естественно вытекающее из строя нашей жизни.
Тут поставлены были на вид давно известные аргументы о том, что действие комедии происходит в городишке, от которого, по словам одного из действующих лиц, хоть скачи три года, ни до какого государства не доедешь, что чиновники с грязной совестью, застигнутые врасплох вестью о приезде официального инкогнито, ошеломлены этим неожиданным ударом, и, наконец, все действие пьесы длится несколько часов, с утреннего сборища в доме городничего до отъезда мнимого ревизора в тот же вечер".
Приведя ряд рассказов о "подвигах этих Хлестаковых" недавнего времени, А. П. Милюков заключал свой очерк следующими словами: "Рассказы эти, сколько я заметил, поколебали скептиков, не веровавших в возможность завязки и развязки "Ревизора". Они, кажется, перестали сомневаться в том, что подобные мистификации случаются у нас сплошь и рядом, не только в провинциальных захолустьях, но близь центра и даже в самом центре нашей отечественной цивилизации" (Милюков А. П. Рассказы и путевые воспоминания. СПб, 1873. С. 319-320, 343-344).
А. В. Бобров,
заслуженный работник культуры
Российской Федерации
А. И. КУПРИН В ДАНИЛОВСКОМ.
Хроника
Пребывание А. И. Куприна в Даниловском в 1906-1911 годах имело важное значение в его жизни и творчестве. Этот период слабо освещен в литературе о писателе. В предлагаемой публикации использован материал, собранный сотрудниками Даниловского музея Батюшковых - А. И. Куприна, который, надеемся, заинтересует вологжан и почитателей таланта великого писателя.
Впервые А. И. Куприн приехал в Даниловское в начале мая 1906 г. Каким образом он очутился здесь, в тогда еще глухом уголке Новгородской губернии? Владелец маленькой усадьбы, профессор, историк литературы и критик Федор Дмитриевич Батюшков познакомился с А. И. Куприным в 1902 г. в редакции известного тогда журнала "Мир Божий", где Ф. Д. Батюшков был главным редактором, Мария Карловна - жена Куприна - издательницей журнала, а А. И. Куприн ведал отделом беллетристики. Знакомство перешло постепенно в прочную дружбу. Уже через четыре года Александр Иванович признавался:
"Запомни мои слова: первый раз в жизни я так интимно и так решительно отдал свою дружбу человеку, и она не изменится: ни от сплетни, ни от вражды, ни от ненависти и ни от твоих или моих ошибок... Я не только люблю тебя несравненно, но и горжусь твоей дружбой..."
Мария Карловна до Рыбинска ехала по железной дороге, а до Весьегонска и Устюжны пароходом. С ней были трехлетняя дочь Лидия и гувернантка Елизавета Морицевна Гейнрих. Александр Иванович привез из Москвы свою мать Любовь Алексеевну, проживавшую там во Вдовьем доме. Приехал и брат Марии Карловны - Николай Карлович Давыдов со слугой. Собралось солидное общество, и надо было всех как-то разместить. Старинный барский дом выглядел мрачным и необитаемым. Батюшковы жили в нем редко. Комнат много, но почти все проходные. Марии Карловне и дом, и старинный затененный парк не понравились. Но Александру Ивановичу, не столь взыскательному к житейским удобствам, пришлось по душе решительно все. Уже 12 мая он писал:
"Дорогой Федор Дмитриевич! У Вас здесь великолепно. Низко Вам кланяемся и благодарим. Реку ищу второй день, но не могу найти. Впрочем не отчаиваюсь. ... Внизу цветет сирень, в саду кричат птицы - чудесно...".
Более подробно он пишет 11 мая Марии Павловне Чеховой в Ялту:
"Я теперь живу: Новгородская губерния, Устюженского уезда, почтовая станция Круглицы, имение Даниловское. Старая усадьба, дом с колоннами и сторожевой узорчатой башней; сад такой густой, что в нем в полдень темно, и этого благополучия на три десятины, три аллеи - берёзовая, липовая и кедровая, пруд с карасями.., рядом роща 300 десятин, за обедом брага-пиво, холодная и хмельная, под окном все бело и лилово от сирени, мычат коровы, скрипят ворота, кусают комары, мошкара лезет в уши, в глаза и в нос. На 50 верст вокруг нет аптеки, мужики стоимость продуктов определяют не копейками, а водкой: "да што, дайте на бутылочку или на полбутылочки", у девок одежды наполовину белые, наполовину красные с чудесными узорами, названия рек и сел живописные: Звана, Ижина, Портково.
Сейчас в саду чокают дрозды и поют малиновки, пахнет сиренью. Вот бы сюда милого Ивана Бунина".
Александр Иванович и Мария Карловна побывали в окрестных деревнях, забрались даже в бурелом Высокого леса. Об этом он сообщает Федору Дмитриевичу 18 мая:
"Там чудесно. Миллиарды ландышей. Огромные кулики, каких я никогда не видел. Они даже парят в воздухе, держа крылья неподвижно несколько секунд. Говорят, есть там также рябчики, тетерева, бекасы и утки".
После несчастного случая со слугой Н. К. Давыдова Яковом началось знакомство с земским врачом из Устюжны А. А. Рябковым. Из писем писателя тех дней мы узнаем о пожарах в Устюжне, об урагане над Даниловским парком, о крестьянских волнениях в уезде. Летом он сообщает:
"Дорогой Федор Дмитриевич! Исполнились мои пророчества. Добрый, верный, патриархальный, простодушный, доверчивый, кроткий, терпеливый, глубоко христианский народ начал говорить свое слово в истории без разрешения Родичева".
Важное значение для А. И. Куприна имело знакомство с В. У. Сипя-гиной-Лилиенфельд, талантливой пианисткой, профессором С.-Петербургской консерватории. Недалеко от Даниловского у нее была небольшая усадебка Свистуны. Мария Карловна знала раньше Веру Уаровну по С.-Петербургу, когда пианистка общалась с семьей директора консерватории К. Ю. Давыдова. И вот теперь Куприны и Федор Дмитриевич стали часто навещать Свистуны. Устраиваются пикники, пианистка много играет на рояле, репертуар ее огромен. Федор Дмитриевич 9 августа написал большое стихотворение, посвященное, Вере Уаровне.
За лесочком, на горушке
в мирно-сонных Свистунах
собрались мы на опушке
печь картофель на кострах...
О божественные звуки!
Вас пером не описать,-
в них и радость, в них и мука,
рай и ад, и благодать.
Струны пели и рыдали;
вдохновенною игрой
в нас будили Вы печали
и вставал видений рой.
Гений с неба к нам спустился,
пробудились Свистуны.
Перед нами рай открылся,
нас обвили в вихре сны.
В нежно мучащей истоме
Шуман песню пел без слов,
Лист гремел в укромном доме,
Вагнер собрал всех богов.
Рубинштейн восточной
сказкой увлекал куда-то вдаль,
Шуберт искренною лаской
Убаюкивал печаль.
И над всеми мощно строгий,
страстный, сильный и простой,
встал Бетховен - бог стоокий
над ничтожною толпой.
Время мчалось незаметно,
покорил нас всех старик,
И сам Куприн искрометный
призадумался - поник.
Не забыть нам той сонаты
в мирно-сонных Свистунах,
как пришли к Вам в час заката
с пикника мы на лужках.
Как-то в другой раз, не застав хозяйку дома, в ожидании её Куприн сочиняет большое стихотворение:
... Приехав в Свистуны,
вдвоем слагаем оду.
(Наливки нам даны,
мы пьем вино, не воду!)
Но скучно нам без Вас,
божественная Вера,
и киснут, точно квас,
два бравых кавалера...
Один из таких концертов, на котором исполнялась "Аппассионата" Бетховена, описан М. К. Куприной-Иорданской в "Годах молодости":
"Ей было далеко за сорок лет, а личная жизнь её сложилась неудачно. Брак с морским офицером бароном Лилиенфельдом окончился трагически. ... Вторично она замуж не вышла. И вот теперь, когда она была некрасивой пожилой женщиной, она снова полюбила... Он был молод, красив, статен. С ее стороны это была любовь без настоящего и будущего. ... В этот вечер она вложила в свою игру то трагическое чувство, каким была ее последняя безнадежная любовь, страдание, которое она должна была глубоко от всех таить. Так, как в этот вечер, никогда раньше она не играла... Ее лицо, освещенное свечами, стоявшими на рояле, было бледно, по щекам катились слезы. Ее игра потрясла всех..."
Александр Иванович и Федор Дмитриевич под впечатлением "Аппассионаты" в исполнении Веры Уаровны не могли уснуть до утра, размышляя о великой силе музыки. Пройдет немного лет, и эта драматическая история о безответной любви и волшебная сила музыки выльются на страницах чудесного "Гранатового браслета".
Ф. Д. Батюшков прислал в Даниловское ружье, и А. И. Куприн увлекся охотой в окрестных лесах. Вскоре к нему присоединился новый управляющий усадьбой Иван Александрович Арапов, только что вернувшийся из японского плена. Федор Дмитриевич принял его по рекомендации своего брата, Николая Дмитриевича, у которого до военной службы работал Арапов в волжском пароходстве. Даниловскому не везло на управляющих. Батюшковы приезжали редко, в хозяйственные дела не вникали, доверяясь случайным управляющим и арендаторам. Среди них попадались иногда нечестные люди, присваивавшие не только обстановку барского дома, но и выкапывавшие даже кусты сирени и акации. И. А. Арапов хотя и не был экономистом, но отличался честностью и трудолюбием.
Новая обстановка, обилие впечатлений не помешали творчеству А. И. Куприна. Устроившись на втором этаже дома, он работает много, увлеченно. Показательны в этом отношении две записки к почтмейстеру Круглицкой почтовой станции В. В. Голованову:
"Дорогой Василий Васильевич. Посылаю 14 писем простых, 4 бандероли (взвесьте, будьте добры, и наклейте оплату). Пришлите 20 марок -7 копеечных. Жду Вашего приезда.
А. И. Куприн".
В первый свой приезд в Даниловское он написал замечательный рассказ "Река жизни". Название возникло под впечатлением случайно подвернувшихся строчек Державина:
"Река времен в своем стремленье
Уносит все дела людей,
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей".
А в анекдотичном рассказе "Обида" А. И. Куприн использует сюжет, сообщенный ему одесским юристом А. А. Богомольцем. Работает над романом "Нищие", который не был закончен, и рукопись не сохранилась; начал рассказ "Как я был актером", в котором использовал биографические данные.
Куприн выехал с семьей из Даниловского в начале сентября 1906 г. в С.-Петербург, а затем в Балаклаву.
Второй раз он приезжает в Даниловское зимой и живет здесь с начала декабря 1906 г. до начала февраля 1907 г. Приглашая своего друга в Даниловское, Федор Дмитриевич старался отвлечь его от не всегда здорового окружения, от нашествия назойливых репортеров, от влияния богемы. Была ещё одна надежда, что в деревне, в глуши, писатель, может быть, заинтересуется крестьянской тематикой.
Чтобы Александр Иванович не скучал особенно в усадьбе, Федор Дмитриевич направляет к нему Е. М. Аспиза, с которым они познакомились летом в Балаклаве. К этому времени относится получение портрета Л. Н. Толстого с дарственной надписью великого писателя. А. И. Куприн благоговел перед гением Толстого, портретом дорожил и хранил всю жизнь.
Евсей Маркович Аспиз много лет спустя опубликовал воспоминания "С А. И. Куприным в Даниловском". Кроме того, сохранились два его письма Федору Дмитриевичу от января 1907 г. Из них мы узнаем об увлечении охотой, о визитах к соседям-помещикам и в Устюжну, о посещении домов крестьян.
Много хлопот доставила организация рождественского праздника в Даниловской церково-приходской школе. Ее попечитель, Федор Дмитриевич, прислал посылку с волшебным фонарем и подарками. Александр Иванович покупает в Устюжне игрушки и сладости. Захотелось порадовать деревенских ребятишек, и Александр Иванович просит у Никифоровского лавочника Образцова граммофон, диковинку в то время. Но лавочник уперся, не соглашался, как ни упрашивали его. Выведенный из себя Куприн пригрозил "пропечатать" его. На празднике собрались не только ученики, но и все дети ближайших деревень, были и взрослые. Показывались "туманные картины" из "Тараса Бульбы" и "Полтавы". Но больше всего детвора радовалась веселью вокруг ёлки и розданным всем сладостям и игрушкам. На встречу Нового года А. И. Куприна и Е. М. Аспиза пригласили Третьяковы из усадьбы Медведеве. Её владелец М. Третьяков знал Федора Дмитриевича по С.-Петербургскому университету, а сыновья Юрий и Павел участвовали в концертах и спектаклях Народного дома в Устюжне. Юрий Третьяков в то время переписывался с Львом Толстым, и под его влиянием пристрастился к физическому труду, к сельскому хозяйству, закончил в дальнейшем два высших учебных заведения.
Затем А. И. Куприн и Е. М. Аспиз поехали в Устюжну, остановились в гостинице Орлова, прозванного местными жителями "Орел" или "Тараканья щель". Здесь их нашел доктор А. А. Рябков и пригласил к себе на новогодний вечер. Собрался цвет городской интеллигенции: врачи, учителя, чиновники земства. Через шесть лет появилась "Черная молния", в которой отразились впечатления автора от этого вечера, с описанием действующих лиц, их рассуждений и поведения. Резко отличается от этого обывательского мира лишь лесничий Турченко, прообразом которого являлся зять писателя лесничий, ученый-лесовод С. Г. Нат.
Приглашения следовали одно за другим. Позвал его А. А. Стромилов, земский начальник по Ахонской волости. Семья его жила в Устюжне. Познакомились они в далекой Ахоне на охоте. Всю квартиру его украшали охотничьи трофеи. Его жена - Варвара Ивановна Долина - была приемной дочерью писателя Н. С. Лескова, обладала артистическим талантом, великолепно читала. Ее чтением восхищался не только больной Н. С. Лесков, но и бывавшие у него знаменитая артистка М. Г. Савина, художник H. H. Ге, писатель-историк В. С. Соловьев. С большим успехом она выступала на сцене Народного дома в Устюжне в концертах и спектаклях. Увлекалась она и живописью, хорошо рисовала, закончила медицинское учебное заведение, стала врачом. А о хозяине вечера А. А. Стромилове Е. М. Аспиз писал вскоре Ф. Д. Батюшкову:
"Сам Стромилов - веселый забулдыга. Во время ужина он о себе рассказывал: нечаянно схватил он в рот глоток серной кислоты (думал водка), плюнул на подоконник, подоконник прожегся, а рот - ничего, только кожа слезла. Как видите, перещеголял крепколобого Скотинина... Было смешно, как они старались просветить Александра Ивановича насчет Литературы". Кончилось тем, что Куприн и Аспиз сбежали в Даниловское.
Предусмотрительный, заботливый Федор Дмитриевич, зная слабость Куприна легко входить в любую компанию и застревать в ней, послал к нему фельдшера Евсея Марковича, друга писателя, человека выдержанного и абсолютного трезвенника. С его помощью новогоднее турне по городу и уезду завершилось благополучно.
В рождественские и новогодние праздники времени для творчества не оставалось. И все же он написал чудесный детский рассказ "Слон".
Был ещё один его приезд в Даниловское, не оставивший какого-либо следа в творчестве. Возвращаясь с Елизаветой Морицевной из Гурзуфа в середине июня 1907 г., он просит телеграммой Федора Дмитриевича встретить их в Бологом. Потом все вместе прибыли в родовую усадьбу отца Федора Дмитриевича - Дмитрия Николаевича - в Кесьму, находящуюся в Весьегонском уезде Тверской губернии. В письме В. Г. Короленко от 20 июня 1907 г. Федор Дмитриевич сообщает, что Куприн поправился, хорошо выглядит, но за перо ещё не берется - нет вдохновения. Из Кесьмы Куприны в начале июля заехали в Даниловское, но оставались в нем недолго.
Но уже в конце июля Куприн снова в Даниловском, бодрый, общительный. Навещает помещиков Урусовых - Петра Семёновича в Петровском (деревня Дегтярня) и Дмитрия Семеновича в усадьбе Загорье. Встречается со студенческой молодёжью в Устюжне, участвует в концерте на сцене Народного дома, читает свои произведения. Сильное впечатление на публику произвел рассказ "Последнее слово". Устюжане - врач М. И. Адрианова, учительница О. И. Куделийская, артист Н. В. Устюжанинов - вспоминали об этом.
"Было лето. Стояла чудесная погода. Мы, студенты, съехались в родной город. Устроили вечер встречи в Народном доме. И вот на вечере выступает Александр Иванович, читает рассказ "Последнее слово", читает по рукописи. Я это помню хорошо. Зрители часто аплодируют",- вспоминала Мария Ивановна Адрианова.
Николай Васильевич Устюжанинов обратил внимание на великолепное чтение рассказа, обличающего мещанство. Надо было иметь смелость, чтобы читать его в таком мещанском городке, как Устюжна. Он сообщает любопытный случай. Один из зрителей в зале, помещик Болтушев, в чесучевой поддевке встает и говорит, обращаясь к публике: "Скажите, господа, что я сделал плохого этому человеку?"
А 6-го августа в том же зале Народного дома устюжане увидели пьесу Чехова "Дядя Ваня". В пьесе были заняты жена доктора В. И. Рябкова (исполняла роль Елены), юрист Боголюбский, Куприн исполнял доктора Астрова. Сам Александр Иванович своей игрой остался недоволен, о чем и писал Федору Дмитриевичу. Но публика была довольна. Дочь Рябкова - Зоя Александровна (в замужестве Курбатова) вспоминает:
"Отчетливо вижу последнее действие, когда на сцене остаются Астров и Войницкий, старушка няня вяжет чулок. Куприн-Астров подходит к карте Африки и произносит всего несколько слов: "А должно быть в этой самой Африке теперь жарища - страшное дело". В зале громкая овация".
Всю осень - сентябрь, октябрь и почти весь ноябрь - Куприн проводит в Даниловском. Это был исключительно плодотворный период. Написаны "Изумруд" и "Суламифь", переведено одно из стихотворений Беранже, пишет статью о Кнуте Гамсуне, читает много исторических книг, обращается за советами к Федору Дмитриевичу. В очерке "Стихийные таланты" Ф. Д. Батюшков сообщает любопытную подробность о работе писателя в то время:
"Однажды возвращались из какой-то поездки к соседям верхами. Подъезжая к усадьбе, я заметил потраву: чья-то лошадь забралась в овес. Я спешился, чтобы прогнать лошадь, но Александр Иванович подхватил её за челку и привел ее в дом. Сев на нее верхом, заставил ее подняться по ступеням балкона и, как капризный ребенок, настоял, чтобы ее оставили ночевать в доме, и привязал около своей кровати.
"Я хочу знать, когда и как лошадь спит,- говорил он,- хочу с ней побыть". На другой день повторилась такая же история, но приведена другая лошадь. Александр Иванович за ней ухаживал, кормил, поил и решился прекратить свои опыты лишь тогда, когда его спальня пропиталась запахом конюшни. В ту пору он задумал рассказ "Изумруд", и нельзя не признать, что "психология" лошади им представлена в высшей мере правдоподобно".
Увлеченно Куприн работает над "Суламифью". Случайно увидав у священника, живущего рядом с Даниловским, старинную Библию, увлекся "Песнью песней" и образом царя Соломона, прочитывает массу литературы о древней истории. В октябре 1907 г. пишет Ф. Д. Батюшкову:
"Суламифь" у меня выйдет более двух листов. И сцены в ней таковы, что я должен часто выбегать на улицу и глотать снег для охлаждения и приведения себя в нормальное состояние".
Навестивший его вскоре Федор Дмитриевич в письме к П. И. Вейнбергу сообщал:
"... живу здесь в полном уединении, если не считать двух, трех соседей. Ежедневно охотимся на зайцев и куропаток. Моцион отвлекает Куприна от его прежних навыков, он бодр, энергичен, работает в охотку, массу читает, роется в энциклопедии, словарях и в отличном настроении".
К. Ф. Д. Батюшкову приезжал редактор журнала "Шиповник" Гржебин. В октябре состоялась большая охота на медведей. В ба-тюшковском лесу лесники нашли медвежью берлогу. В Даниловском музее сохранилась любопытная фотография, запечатлевшая большую группу участников охоты - лесников, егеря, загонщиков, всего человек 15, и среди них - А. И. Куприн, Ф. Д. Батюшков, сосед-помещик П. С. Трусов, управляющий И. А. Арапов. А у их ног убитая медведица, медведь-пестун и медвежонок.
Под впечатлением от охоты в 1913 году появился небольшой рассказик "Медведи".
А в усадьбе жизнь шла своим чередом. 29 октября отправляется письмо:
"Милый, дорогой, серебряный, золотой Федор Дмитриевич! Ночь. Сегодня в Никифорове праздник. По дороге мимо ворот ползет окорячь наш добрый, милый, наивный, славный русский народ и вопит матерные слова. Иван Александрович время от времени выходит и палит в воздух с воспитательными целями".
1908
В этом году Александр Иванович в Даниловское приезжал трижды. Весной он писал другу:
"Дорогой Федор Дмитриевич! Третий день в Даниловском. Прекрасно! Утром выйдешь из дому, и такая благодать в парке. Сиренью насыщен весь воздух, свежесть, тень, птицы так кричат, что не разберешь: кто, где и как. Цветет жимолость. Дорожки заросли травой, но от этого парк ещё прелестнее. Вокруг усадьбы новый деревянный забор. Ну, это немножко режет глаз...
...Я всего три дня, и уже окреп телом, и духом, и нервами..."
В "Петербургской газете" публикуется интервью Куприна: "Терпеть не могу курортов... Я люблю Россию и привязан к её земле... Я с радостью провожу время в простой русской деревне... Почти все мои последние произведения были написаны там...".
В конце июля и начале августа он снова живет в Даниловском и сообщает Федору Дмитриевичу о работе над переводом Анатоля Франса на русский язык.
В письме к Федору Дмитриевичу от 25-го ноября Куприн подробно описывает утомительное четырехдневное путешествие с Елизаветой Морицевной из Бологое до Сонкова, а затем через Красный Холм, Любегощи и Кесьму в Даниловское. Везли с собой охотничьих собак, намучились с ними в дороге, и к тому же они оказались непригодными для охоты. Пришлось охотиться с доморощенными даниловскими псами. В письме от 15 декабря Куприн сообщает, что написал в Даниловском четыре главы большой повести "Яма".
1909
Усиленно работает над продолжением "Ямы". Живет в Гатчине и Житомире. В конце июня и начале июля оказался в Даниловском. А на обратном пути из Устюжны случилось приключение. Ехал он от Весьегонска до Рыбинска пароходом в компании лесопромышленников. Завязалась крупная карточная игра. Среди игравших Куприн заметил шулера. Захотелось изучить его хитрые приемы. Он вступает в игру и проигрывает все имеющиеся у него деньги. Пришлось срочно 14-го июля слать Батюшкову телеграмму о высылке денег. Такой прием изучения характеров людей, явлений жизни писатель применял нередко.
Под впечатлением поездок пароходом до Рыбинска он написал в 1916 г. рассказ "Груня".
Вскоре А. И. Куприн замышляет зимнюю поездку в Даниловское с компанией друзей. Он задумал пригласить Ивана Бунина и одесского художника Нилуса. Этот план не осуществился. Может быть, Федор Дмитриевич не одобрил его. Возможно, И. Бунин не согласился.
И все же в конце ноября 1909 г. Александр Иванович прибыл в Даниловское в сопровождении репортера "Биржевых ведомостей" В. А. Регинина. Позднее к ним присоединился издатель Клестов, и, наконец, прибыл сам хозяин усадьбы Федор Дмитриевич. Внезапное появление гостей вызвало у обитателей Даниловского переполох. Куприн описывает так:
"Когда мы приехали, Иван Александрович играл в преферанс с писарем и учителем у себя в флигеле. Появление мое было похоже на визит Каменного гостя. Очевидно, и до них дошел слух о моем сумасшествии. Они только съежились и ушли в свои карты, боясь на меня оглянуться. Только на утро я поставил Арапова на правильный путь, на рельсы. Он почти признался мне, что именно газета заслужила мне такой прием".
Собралась веселая компания, обустроились в большом холодном доме, выходили на охоту и навестили соседей. Сначала к псаломщику в близлежащий хуторок Попиху, именуемый в простонародье Попов пуп. Вскоре это посещение было описано в "Попрыгунье-стрекозе". Охотились в окрестных лесах. Завели коллективно шуточный юмористический дневник. Он сохранился в семье Араповых. Судя по почерку, его вели трое. Выдержки из него мы и приводим.
"Дневник или летопись событий, приключившихся в усадьбе Даниловское, принадлежащей Ф. Д. Батюшкову, профессору, кавалеру и потомственному дворянину, от 14-го сего декабря 1909 года с приложением стихотворных упражнений, прозаических умозаключений, афоризмов с рисунками".
Вот некоторые записи из тетради.
14 декабря. Не ищи в любви благодати, а ищи благодать в любви.
* * *
Чтоб не писать безграмотные басни,
навек угасни!
И на холме крутом с отвагой фермопильской
Надгробный камень твой обгадит критик Пильский.
* * *
И. А. Арапов ездил в Устюжну и по дороге видел стаю тетеревов, штук 40. В городе сделал покупки различных продуктов...
Вечером играли в карты. Александр Иванович Куприн проиграл, бросил играть, заявив, что с такими шулерами больше играть не будет.
"... Человек, сытно пообедавший, и на троне заснет...".
Из книги "Изречения Великого старца на каждый день". "Не так страшна смерть, как смертелен страх",
15 декабря. Александр Иванович ходил на охоту, убил зайца. Иван Александрович видел в роще много заячьих следов. Василий Александрович Регинин выучил за день четыре билета по римскому праву. Погода вечером - метель, 3 градуса, звал на именины С. И. Образцов.
* * *
Был вечер у Образцова.
* * *
Сундук - первый признак буржуазного благополучия.
* * *
Пиво - вещь хорошая,
если не домашнее.
Заводил с ним шашни я
и не дал ни гроша я.
* * *
Из книжки "Изречения Великого старца на каждый день": "В последний день творения Бог создал человека, а человек в первый день существования выдумал чорта".
Летопись: "Слава Богу, после именин Образцова все благополучно, проспали весь день, а вечером вымылись в бане и опять спать. Погода была хорошая, температура 2 градуса".
И курица думает, что самые жгучие интересы мира сосредоточены в ее курятнике.
А. Куприн.
17 декабря. Из книги "Изречения Великого старца": "Как сладко в 70 лет понять все мерзости порока и все величие праведной жизни".
23 декабря. В Даниловское прибыл Ф. Д. Батюшков. Село иллюминировано. Народ ликует. "Ходынка", мерами и. о. Даниловского градоначальника И. А. Арапова предотвращена.
Коллективный стих:
Куприн ест шоколад
и заострил бородку.
Дела пошли на лад,
и Вася бросил водку.
Если судить по этому дневнику, то вся жизнь даниловских гостей представляла сплошное веселье и никаких забот.
Но вот из письма Куприна к Федору Дмитриевичу от 10 декабря 1909-го мы узнаем другое.
"... Ульяна (жена Александра, сидящего в тюрьме) все приходит ко мне и плачет о муже. Думает, что я ей чем-нибудь могу помочь. По тому, что мне известно, я уверен, что Александра оправдают. Да по правде, он сам-то мужик хороший - тихий, непьющий, хороший работник и вдобавок страстный охотник, что среди мужиков (Образцов не в счет) всегда служит лучшей рекомендацией души. Попробую поговорить со следователем".
Александр Илларионович Смирнов был рабочим Даниловской фермы. С ним случилась беда. Защищая своего отца от избиения, он убил пьяного дебошира. Ему грозило суровое наказание. Куприн и Батюшков добились оправдания А. И. Смирнова. Через несколько лет Куприн вспомнит об Александре и Ульяне, пригласит их в Гатчину, пообещав выгодную работу.
Просматривая шутовской дневник даниловских гостей, а также воспоминания устюжан о них в тот период, замечаешь, что в них совершенно ничего не говорится, как работал Куприн.
А между тем точно установлено, что за время с 27 ноября 1909 года по 14 января 1910 года им написано в Даниловском немало. Рассказ "Бедный принц" он закончил 19 декабря, а 1 января его опубликовала "Петербургская газета". Пишет очерк "Водолазы" - последний из цикла "Листригоны", набрасывает маленький рассказ "Псы" (о собачках в Даниловском), заметку "О Чехове", перерабатывает рассказ "Кляча". Не случайно перед отъездом из Даниловского он сообщает Ф. Д. Батюшкову: "Что я поделаю со своим пером, когда оно раскачается?"
Пребывание в Даниловском зимой 1909-1910 года примечательно еще и тем, что оно дало ему материал для рассказа "Попрыгунья-стрекоза". Он был написан под свежим впечатлением от рождественского праздника в Никифоровской школе и опубликован в "Петербургской газете" в 1910 году.
Описание школьного праздника в рассказе совпадает с воспоминаниями участников этого вечера (учащихся и учителей), записанными краеведами и хранящимися в музее. Место действия рассказа А. И. Куприн переносит в Рязанскую губернию, в вымышленную Туму, где жители говорят о себе: "Тума железная, а люди каменные". Однако дальнейшее описание старинной усадьбы с ее обширным парком, посаженным пленными французами в 1813 году, с библиотекой редких книг переносит нас на Устюженскую землю, в окрестные деревни - Никифорове, Брилино, Трестенку, Шустове. Упоминается в рассказе также и хутор Попиха, близ Даниловского, где Куприн с гостями бывал у псаломщика. Все это описано в рассказе. На праздник в Никифоровское училище пригласили почетных гостей из Даниловского - Ф. Д. Батюшкова, А. И. Куприна, В. А. Регинина и И. А. Арапова. Из Устюжны прибыл попечитель училища Ф. И. Раевский, известный своей благотворительной деятельностью. Его стараниями и средствами были открыты в Никифорове не только училище, но и земская больница, и почта. Директор училища Александр Капитонович Тарасов, выдающийся учитель, настоящий народный подвижник, приготовил большую программу. Исполнялись русские и украинские песни, декламировались стихотворения классиков, больше всего Некрасова. В заключение была дана инсценировка басни "Стрекоза и муравей", которая произвела на Куприна необыкновенно сильное впечатление. Он почувствовал огромную и непреодолимую пропасть между столичной интеллигенцией и сельским людом. Он представил себе, в каком положении окажется интеллигенция в будущих общественных конфликтах и потрясениях, когда народ поднимется на борьбу. Опасения и предчувствия писателя не были безосновательными. Значительная часть интеллигенции, видных писателей, в их числе и А. И. Куприн, не приняли Октябрьской революции и оказались в эмиграции.
В письме к Федору Дмитриевичу от 5 января 1910 г. Александр Иванович пишет, что Новый год встречали у Сомовых. Сохранилось воспоминание участника этой встречи устюжанина Л. В. Слезкинцева. H. M. Сомов - личность примечательная, мастеровой, мастер, как говорят, на все руки. Первый в городе установил у себя электричество, а Александр Иванович привозил для него лампочки. Приезжая в Устюжну с Араповым, оставляли у него лошадей. Любитель детских праздников, сам не изведав счастливого детства, Куприн на елке у Сомовых веселился не меньше детворы. В этом же письме сообщает, что выступал с чтением (вероятно, в Народном доме), и признается, что читал плохо. В своем воспоминании 3. А. Рябкова подтверждает это, публика осталась недовольна. Наверное, сказалось обилие новогодних встреч. Это была единственная его неудача на сцене в Устюжне.
19 декабря в Никифорове отмечался день рождения С. И. Образцова. Собралось много гостей, в том числе и даниловских. Приехали А. И. Куприн, В. А. Регинин, И. А. Арапов.
По воспоминаниям дочери С. Образцова Т. С. Чайкиной, праздник прошел благополучно. Некоторое время спустя, когда вдруг наступили ненастные вьюжные дни и невозможно было не только выбраться на охоту, но даже выйти из дома, Куприн написал стихотворение "Ночь в усадьбе", сохранившееся у Араповых (публикуется с сокращением).
Ночь в усадьбе
Какая ночь! Какая темь!
Какая вьюга бьется в стекла!
Заснуть? Но на часах лишь семь.
"Взбодри-ка самоварчик, Фекла".
Сходить бы что ль? С утра понос.
Но этот нужник окаянский.
В нем можно отморозить нос,
Не то, что нежный зад дворянский.
Поет уныло самокип.
Жую вишневое варенье.
Упрямой слышу крысы скрип.
Ах мысль: писну стихотворенье.
Но в сельской лавочке у нас
Есть чай, кнуты, овес, колбасы,
Горшки, кумач, махорка, квас,
Галантерейные припасы.
Колесна мазь, три сорта дуг,
Гребенки, леденцы и вакса.
Бумаги ж нет. Прости, мой друг,
Беру листочек пипифакса.
Далее рукой И. А. Арапова приписано: "Написано А. И. Куприным 1910 года января 5 дня, когда он был оставлен один в большом даниловском доме". Стихотворение написано действительно на туалетной бумаге.
Но вот гости все разъехались, в середине января 1910 г., не позднее 14-го, А. И. Куприн выезжает в Санкт-Петербург и затем с семьей в Ригу.
1910
В этом году А. И. Куприн больше в Даниловское не приезжал. Долго живет в Одессе, с увлечением пишет "Гранатовый браслет". В ноябре пишет Федору Дмитриевичу: "Сейчас я на пути запойной работы, как в Даниловском". В процессе работы над "Гранатовым браслетом" одесская пианистка Р. И. Майзельс неоднократно исполняет для него сонаты Бетховена, в том числе "Аппассионату", запомнившуюся ему в Свистунах у В. У. Сипягиной-Лилиенфельд.
1911
Приезжает с Елизаветой Морицевной в Даниловское дважды: проводит весь сентябрь и в последний раз время с половины ноября до середины декабря. Охотой недоволен - опять подвели собаки. Много работает над фантастической повестью "Жидкое солнце".
* * *
Все время пребывания писателя в Даниловском и много лет спустя его связывала дружба с управляющим усадьбой Иваном Александровичем Араповым (1877-1952), человеком примечательной судьбы. Крестьянин Владимирской губернии на военно-морской службе подружился с будущим писателем-баталером А. С. Новиковым. Вместе они пережили Цусиму, японский плен. Сохранилась фотография, на которой они запечатлены на броненосце "Орел", а также книга "Цусима" с дарственной надписью. Арапов, любитель книг, пользовался богатейшей библиотекой Батюшковых, кое-что и сам писал. Известны его записки из японского плена. По совету Куприна вел записи фольклора - народных примет, пословиц, частушек. Хорошо знал деревню, сельское хозяйство, изучал агрономию. Для писателя это был интересный собеседник. Возможно, что общение с крестьянами и Араповым повлияло на формирование аграрных взглядов, изложенных в обширной программе крестьянской газеты, представленной писателем в 1918 году В. И. Ленину.
Но больше всего объединяло писателя и управляющего увлечение охотой. Имя Арапова встречается в произведениях Куприна. Он герой рассказа "Завирайка":
"Был Арапов страстным охотником и, что важнее, хорошим товарищем по охоте".
А в рассказе "Фердинанд" говорит:
"Он был холодно смелый человек. Он участвовал в Цусимском погроме, будучи матросом на транспорте Куроша, перенес крушение, спасся вплавь, пробыл почти год в японском плену, где держал себя с большим достоинством".
В семье Араповых сохранилось 20 писем Куприна к Ивану Александровичу, переданных его женой Ириной Егоровной и дочерью Верой Ивановной музею в Даниловском. Почти все они адресованы в усадьбу Батюшковых и повествуют о любви к этому тихому уголку, миру природы и животных, о внимании к обитателям дома и окружающим соседям. Из них мы узнаем, что четвероногие персонажи "Завирайки" и "Псов" не вымысел писателя. Завирайка, Шутишка, Сэм Уэлер, Фипси - все они обитали в усадьбе. Писатель интересуется их судьбой, советует, как назвать щенков, придумывает для них имена: Вольга, Завирай, Будило, Буян, Свирьга, Орлик и множество других, сообразно с их характерами. Ивану Александровичу он пишет:
"Не ленитесь, пожалуйста, пишите мне (Вам все равно делать нечего по вечерам) обо всем, особенно о событиях, постарайтесь передать характер каждого щенка. Это Вам при Вашей наблюдательности будет не трудно, а мне пригодится. Вы сами с удовольствием прочтете повесть о Сэме Уэлере, о Зажигайке, о Шутишке, о Завирайке, о Патраше и Бике. ... За зайцев спасибо. Зайцев мы ваших получили, одного съели, другого подарили Будищеву, третьего - художнику Щербову. Словом литературные вышли Ваши зайцы".
В письмах неизменные приветы:
"Поклон людям, соседям, псам, прудам и зайцам". Или: "Напишите мне обо всем: Капитоныче, Дмецове, Ел. Степановне, Образцове папаше, попе, псаломщике, Вере и Клавдии Степановне, об уряднике, докторе, обо всех. И всем передайте мои поклоны".
Любопытно письмо из Гатчины, относящееся, вероятно, к 1911 или к 1912 году:
"Милый Иван Александрович! Простите, что долго не писал Вам. Я бы с удовольствием приехал в Даниловское, но теперь мне приходится очень круто. Грозят меня описать через судебного пристава. Просьба: не знаете ли Вы, где рабочий Александр, тот, что сидел в тюрьме, а жена его была у рабочих стряпухой? Есля я не ошибаюсь, он бездетен. Мне как раз нужна такая пара. Он дворником (грамотен ли?), она птичницей и коровницей. Рублей 25 обоим дам в месяц + квартира, отопление, освещение. А то я измучился с гатчинскими людьми. Отставные жандармы, пьяницы, ленивы - и что ужаснее всего - всезнайки. Они способны в продолжение одиннадцати часов ваксить свои сапоги до такого блеска, что хоть смотрись в них, как в зеркало. А зелень, цветы, овощи, птиц, собак и деревья презирают, как истинные городские холуи.
Душенька, Иван Александрович. Это - не письмо, а вопль моей души. Если Вы мне это дело устроите, то к моей к Вам неизменной дружбе прибавится и вечная благодарность. Елену Степановну целую в сахарные уста.
Ваш А. Куприн.
Если не Александр, то что-нибудь подходящее в этом роде".
Куприн и Арапов с ружьями исходили почти весь огромный тогда Устюженский уезд, побывав не только в Высоком лесу, перебирались через болота, не один раз доходили до далекой Охоны, что километрах в 50 от Устюжны (ныне в Новгородской области), заходили в крестьянские избы. Крестьянин А. В. Коршунов из д. Трестенка рассказывал, что однажды зашел к нему в дом босой: в болоте утопил свои охотничьи сапоги. Ему предложили лапти.
Нарядившись в них, он снова отправился в лес, а потом нашел их удобными, легкими, пригодными для летней охоты. Тот же А. В. Коршунов заметил, что писатель внимательно вслушивался в мужицкую речь, занося кое-что в свою записную книжку (он участвовал в коллективной барской охоте в роли загонщика вместе с другими подростками). Независимо от результатов охоты, рассчитывались с ними щедро: кроме платы деньгами, подростков угощали пирогами, а мужикам подносили чарку водки.
Общительный Куприн имел в Устюжне и в Даниловском обширный круг друзей и знакомых. В этом отношении интерес представляет письмо из Гатчины от 4 апреля 1908 г.:
"Дорогой Иван Александрович! В библиотеке, в шкафу, есть сочинения Светония, из которых, помните, я Вам переводил кусками. Левый текст латинский, правый - французский. С благословения Федора Дмитриевича пришлите мне эту книжку наложенным платежом, она мне очень нужна. На случай, если Вы не разберетесь, то вот её заглавие "XII цезарей". Воображаю, как теперь у Вас прекрасно, весна! И как я Вам завидую!
Поклон Елене Степановне, Вере Степановне, Клавдии Степановне, о. Алексию, матушке, Александру Капитоновичу, псаломщику с семейством, Степану Ивановичу Образцову с его дочерьми, Караулову Михаилу Александровичу, Караулову-предводителю и Караулову-стоешнику, Карауловым Володе и Саше, семье Гамов и тому толстому человеку, который наследовал после них трактир, а также Порфирию Алексеевичу Распопову, двум Поповым, Трусовым тем и тем.
Кажется, всех уже упомянул в этом синодике. Поэтому крепко жму Вашу руку и остаюсь
Любящий Вас А. Куприн".
Публикуемое письмо А. И. Куприна нуждается в пояснениях. Кто эти лица, о которых упоминает он? Под словом "синодик" он имел в виду перечень знакомых и близких ему устюжан, здравствовавших в то время.
Елена Степановна - экономка дома Батюшковых, толстая, рыхлая, но, видимо, добрая и гостеприимная к именитому писателю. В письмах к Арапову иногда встречаем вместе с приветствием слова "Елену Степановну целую в сахарные уста".
Вера Степановна и Клавдия Степановна - ее сестры, дочери псаломщика Даниловской церкви Владимирского. Жили они рядом с барской усадьбой в хуторке, именуемом Попихой.
Отец Алексий - Слезкинский - священник Даниловской церкви.
Псаломщик Иван Потапович Соболев близко знал писателя. В музее имеются его воспоминания, к сожалению, не доведенные до встреч с Куприным. Как видим, писатель не чуждался духовенства, досконально знал его быт, церковную службу, сам одно время служил псаломщиком, обладал приятным голосом. Все это позволило ему позднее создать такой шедевр, как "Анафема".
Александр Капитонович Тарасов (1868-1918 гг.) - директор Никифоровской министерской школы.
Волостной писарь Николай Матвеевич Дмецов - неизменный спутник на охоте. Написал воспоминания об Александре Ивановиче.
Степан Иванович Образцов - никифоровский лавочник. Упоминается в рассказах Куприна. Дочь лавочника Татьяна Степановна Образцова (Чайкина) записала воспоминания о пребывании писателя в их семье.
Караулов Иван Дмитриевич - предводитель дворянства Устюженского уезда.
Караулов-стоешник - содержатель почтовой станции в Устюжне.
Карауловы Володя и Саша - сыновья Караулова Михаила Александровича.
Семья Гамов - содержатели трактира-гостиницы в Устюжне, в которой обычно останавливался А. И. Куприн, приезжая в Устюжну из Даниловского.
Наследовавший гамовский трактир и есть тот самый "толстый человек".
Порфирий Алексеевич Распопов - приказчик устюженского купца Чурина.
"Урусовы те и те" - братья. Петр Семенович Трусов - владелец усадьбы Петровское в деревне Дегтярня. Дмитрий Семенович Трусов - владелец усадьбы Загорье близ деревни Веницы. Куприн был почетным гостем в обеих многолюдных семьях и писал о них в рассказах "Завирайка" и "Песик - Черный носик".
Упомянутый синодик Куприна далеко не полон. В письмах к И. А. Арапову он упоминает близких ему учительниц Даниловской школы и Никифоровского министерского училища Ольгу Петровну Мстиславскую и Ольгу Исаковну Козлову (Куделийскую). В годы Советской власти заслуженные учительницы оставили для музея ценные воспоминания. Есть еще один учитель, о котором в письмах упоминается лишь один раз. Это Павел Васильевич Коршунов из соседней деревни Трестенка. Окончив Гатчинскую учительскую семинарию, вступил в РСДРП; стал профессиональным революционером, сидел в Петропавловской крепости. С разрешения Куприна пользовался библиотекой Батюшковых. Часто встречался с писателем, в 30-х годах был репрессирован. Реабилитирован посмертно.
После 1911 г. А. И. Куприн в Даниловское не приезжал. Можно предположить, что это вызвано двумя обстоятельствами. В 1911 г. писатель приобретает в Гатчине свой дом, описанный Сашей Черным в стихотворении "Зеленый домик". При нем был садик, грядки, птичник. Собирался обзавестись коровой. Возник уголок, напоминающий деревню. Другая причина - натянутые отношения кое с кем из устюжан и никифоровских жителей. Куприн чувствовал это и признавался, что после "Попрыгуньи-стрекозы" на него смотрят косо. Основания для этого были. Директор Никифоровского училища Александр Капитоныч Тарасов - незаурядная личность. Воспитанник Череповецкой учительской семинарии, завел при училище обширный сад, занимался пчеловодством, прививал учащимся агрономические знания, участвовал в Российской сельскохозяйственной выставке и награжден в 1896 году медалью. Создал из учащихся хор и сам играл на скрипке. А в рассказе он упомянут как "чахоточный учитель", дрессирующий воспитанников. А ученица, исполняющая роль стрекозы, была обижена, что её писатель изобразил с "лошадиным профилем". Попечитель училища Ф. Н. Раевский, стараниями которого оно было открыто, сравнивается с попугаем. И учителей, и учащихся рассказ обидел.
Двойственное впечатление оставляет описание города Устюжны в "Черной молнии". Нередко журналисты и работники культуры, рассказывая о прошлом, города, приводят целые страницы из рассказа. Между тем рассказ Куприна дает обобщенную картину уездного города России, в которую вошли лишь отдельные детали, образы, события, связанные с Устюжной. Но это не репортаж из города и не ее фотография. Устюжна не была тогда таким захолустьем, медвежьим углом, как описал Куприн. В Устюжне на средства купечества построили Народный дом, где ставили пьесы Чехова, Гоголя, Островского, устраивались концерты с участием местных любителей и приезжих артистов. Горожан обслуживали две библиотеки - земская и публичная, библиотека-читальня им. П. Н. Батюшкова. Молодежь училась в реальном училище, женской прогимназии и духовном училище. Процветала торговля. Устюженское земство славилось своим либерализмом, считалось передовым в северных губерниях, оно немало сделало для развития народного просвещения и здравоохранения, связи. В работе земства участвовали Родичев и Колюбакин (видные деятели кадетской партии), Ф. Д. Батюшков и упоминаемый Ф. Н. Раевский. Среди учителей и земских врачей были подлинные подвижники. Устюжной и ее деятелями интересовался писатель Г. И. Успенский, намеревался написать о них очерк. С этой целью в 1893 г. приезжал в Устюжну, присутствовал на сессии земского собрания, навестил в усадьбе Вятка Родичева, врача Таирова, юриста Окунева.
Связь Куприна с Даниловским и Устюжной не прекращалась и после 1911 г. Она продолжалась до 1919 г. По воспоминаниям Араповых, 3. А. Рябковой (Курбатовой), учительницы О. П. Мстиславской, В. И. Микешиной (Харитоновой) - племянницы Д. С. Трусова, они продолжали переписываться с Куприным, получали письма, открытки, книги. Но почти все это погибло в годы гражданской и Отечественной войн, во время репрессий 1937-1938 годов. Сох-хранилась лишь вся переписка у Араповых. К новому 1912 году И. А. Арапов получил в подарок серебряный портсигар, а ко дню свадьбы на трестенской девушке Ирине Егоровне получил собрание сочинений писателя в 12 томах, приезжал по его приглашению в Гатчину. В трудные военные годы И. А. Арапов по просьбе писателя посылает в Гатчину посылки с крупой, медом, обувью. О жизни писателя в эти годы свидетельствуют его последние письма. В 1917 году И. А. Арапов оставляет службу в Даниловском и уезжает с семьей на родину в деревню Яковцево Владимирской губернии. Вскоре переписка возобновляется. Весной 1918 года он пишет:
"Дорогой Иван Александрович! Наконец-то Вы откликнулись. А уж я отчаялся было получить от Вас когда-нибудь письмо, а куда писать, не мог себе представить. Очень рад, что хоть не особенно веселые, но все-таки вести о Вас. Благодарю, крепко жму руку. Сегодня страстная пятница. Поэтому целую заочно, говорю "Христос воскресе", желаю (если и насколько возможно) светло встретить праздник, поздравляю с сыном. Сын - это огромная радость.
Напишите мне, пожалуйста, что Вы поделываете, оставив Даниловское? Отчего не позвали ни разу меня на охоту? Куда девали Ваш пчельник? Что за пес Ураган? Чьего потомства? Какие были последние удачные охоты? Что наши даниловские и устюженские друзья? Как добрые соседи Трестенские, Бородинские, Высотинские и другие отнеслись к Даниловской усадьбе? И иные другие?
Да, увы, я оказался черным вороном, накаркавшим беду. Но я об этом говорил еще в 1899 году в Рязанской губернии, Зарайском уезде, в имении кн. Голицына, на обеде, в присутствии помещиков и их главноуправляющих. Все они, как наизусть, упрекали меня в клевете на народ, уверяли, что если других и постигнут иеремеевские ночи, то у меня-то, мол, все обойдется спокойно: я знаю мой народ, и мой народ меня знает. Вот тебе и знакомство. Этой осенью у меня был мой шурин, лесничий, который тогда же присутствовал на этом обеде. Он мне говорил, что после 1906 года был в тех местах, и эти же помещики с досадой жаловались ему, что я оказался провидцем и высказывали подозрения, не принадлежал ли я к партии? К партии я никогда не принадлежал; 1905-1906 годы были только маленькой репетицией, но любопытно, что они теперь говорят, после настоящего, грандиозного спектакля!
Но Вы также должны помнить, что, пророча беды, я никогда не терял веры в коренные, глубокие свойства русского народа, живучие сквозь наносные черты рабства, подхалимства, пьянства и всяческие мерзости, которые я считал наносными. И, может быть, теперь, только я один во всей России верю, что спасение страны придет через мужика. Ей, господи, верю! Да и Ваше письмо все-таки бодрое".
"Наше теперешнее дело табак. Хлебный паек 1/4 фунта. Но бывают дни кругло пустые: ни хлеба нет в Гатчине (а в Питере ещё хуже), ни мяса, ни молока, ни рыбы, ни картофеля. Окрестные крестьяне ничего не дают за деньги. Но кое-что меняют за вещи: костюмы, мебель, пианино, материи, сахар, спирт.
Есть специалисты, продающие из-под полы: спирт-240 р. бутыль, картофель -2 р. фунт, пшеничная мука -10 р., ржаная -3 р., крупа-5 р., сахар-25 р., масло-25 р., хлеб печеный-10-15 р.
Мы до сих пор изворачивались. Я лето и осень служил в авиации офицером. У меня был денщик. Теперь погибло офицерство, и денщики, и, кажется, самая авиация. Но мой солдат до сих пор остается у меня. Кажется, больше из симпатии к нашей толстой кухарке, чем к нам. Время от времени он таскает нам хлебные недоедки, за что получает табаком, моим бывшим офицерским кителем и монетой. Но и
он скоро исчезнет вместе со своей школой, уезжающей в Самару. Но духа я не теряю...
Жму руку. Ваш сердечно А. Куприн.
Сейчас купил за 20 р. одного кроншнепа".
В следующем письме от 10 декабря 1918 г. он пишет:
"Дорогой Иван Александрович! Вы мне не ответили на мое письмо. Но теперь на такие вещи дуться не стоит. И письмо могло не дойти, и мы с Вами не вечны. Знаете, как сельский поп говорил в своей проповеди на смерть пехотного штабс-капитана? "Жизнь наша, как бульбочка на воде: водичка хить, бульбочка фить, такожде и их благородие".
Просьба! Большая!
Не найдется ли у Вас на примете каких-нибудь хоть самых шляпных валенок (вообще, попроще) на нашу с Вами ногу (помнится, у нас ноги были одинаковы). Тут, конечно, самое главное не в валенках, а в пересылке. Кажется, наложенный платеж не принимают? Но принимают ли вообще посылки с носильными, особенно теплыми вещами? Если да, то, послав мне валенки, Вы могли бы в открытке написать их цену, и я выслал бы Вам стоимость. Если Вы не при деньгах, то я могу выслать Вам цену, какую Вы укажете.
Мы живем скверно. Если и не падаем духом, то только от расположения к стоической философии. Но чего бы я сейчас не дал, чтобы вернуть даниловские времена, наши совместные обеды, ружья, псов, преферанс и вечернюю болтовню!
Ах, дружище! Старый морской волк! Встретимся ли? Елизавета Морицевна Вам шлет привет. Я обнимаю.
Ваш А. Куприн".
А на почтовом бланке денежного перевода из Гатчины от 30 января 1919 г. мы читаем:
"Дорогой Иван Александрович! Очень извиняюсь, что задержал высылку денег. Вина книготорговцев и работодателей: стали ужасно неаккуратны. За чесаны большое спасибо. Но обстоятельства так навернулись, что мы их "съели" всей семьей.