за невинно убиенных
светлой слезкой истекла.
Но не знал того художник,
что в стене наискосок вождь,
острожник и безбожник,
смотрит в маленький глазок.
Мысль художника читает
да в руке бумажку мнет,
да тихонько подзывает
всех, кто той бумажки ждет...
На столицу выпал дождик,
а немного погодя,
весь в крови, слепой художник
нес собой портрет вождя.
СЛОВО
Вначале было слово,
и слово было - враг.
С тех пор без слова злого
не обойтись никак.
Оно проникло в души и умы,
под ним мильоны уж погребены.
Страшней сумы, опаснее чумы
оно таит презумпцию вины.
Людей невинных нет -
сложились в ряд слова.
Когда трещит скелет,
безумна голова.
А палачей не счесть на поводках,
им платят не за совесть, а за
страх.
Застыла кровь на лапах и руках,
замешенная на людских слезах.
"Так вот оно - начало из
начал",-
мой дух, не разобравшись,
возопил.
Но белый ангел сверху погрозил,
чтоб я на слово зря не клеветал.
Вначале было слово, и слово было
- Бог.
Земля была безвидна и пуста.
О, Господи, и кто б подумать мог,
что здесь распнут
невинного Христа.
* * *
Ох, глубинка России,
сколько гнусных людей
по тебе походили,
сытясь славой твоей.
За иконою крестик
уносили с груди,
оставляли безлесье,
хоть трава не расти.
"Все безверье, безверье",-
повторяла, крестясь
на раскрытые двери,
с пришлецом не судясь.
"Все безлюдье, безлюдье",-
повторяешь теперь.
Что же дальше-то будет,
коль распахнута дверь?
Читал я книгу весенней ночью
о милой родины черном горе,
о том, как войны печалят очи
и подрубают людские корни.
Я думал,
страшно в укладе древнем
увидеть брешь, за которой пусто:
пустые избы родной деревни,
пустые мысли, пустые чувства...
Я оторвался на миг от книги,
мыслью объять все, чем жил,
читая,
и в небе темном услышал клики
на зов отчизны летевшей стаи.
Не видно было в ночном просторе
птиц, ликовавших
над местом милым.
Сжималось сердце, их крыльям
вторя,
как будто столько же верст
покрыло...
* * *
12 ИЮЛЯ
Отец не любит вспоминать войну,
смотреть награды фронтовые.
К нему его друзья былые
на огонек не заглянут.
Они погибли на воине.
Их нет.
Свидетели немые
нелегкой радости побед -
осколки, раны пулевые.
Есть шрамы на родной земле,
есть ленты горьких кинохроник.
Места, где было тяжелей,
отец по грустным датам помнит.
Есть дата. Мне она знакома
не часто виденной слезой:
отец, друзья, остатки дома -
двенадцатое, Прохоровка, бой...
* * *
Я плачу, глядя фильмы о войне.
И ничего тут пояснять не надо.
Отцова кровь на поле
Сталинграда,
отцова кровь на огненной дуге.
И та же кровь с осколком от
снаряда
и пулевым свинцом течет во мне.
Ей о войне рассказывать не надо,
она сама расскажет о войне.
КЛЯТВА
Фатой задевая могильные плиты,
стоишь, как березка, стройна и
грустна.
Бойцам, в обгоревшую землю
зарытым,
наверное, снова приснилась
весна.
Они не увидели радость Великой
Победы,
но видится каждому павшему
радостный сон:
по черному полю, где пулями
носятся беды,
под белой фатою с невестой идет
обручен.
И беды не могут настигнуть
движение к цели,
и каждый, счастливо смеясь,
выживает во сне.
Но стоит очнуться в глубокой
могильной постели,
и стонет могила, как стонет окоп
на войне.
Фатой задевая могильные плиты,
живые цветы в изголовье
солдатам кладешь,
неслышно клянешься, что их имена
не забыты,
что их именами мальчишек своих
назовешь.
* * *
Ледоход. Не катайтесь на
льдинах.
Не оправдан мальчишеский риск.
Вот пошли, оторвавшись картинно,
ледяные флотилии вниз.
Разбрелись, поворотов не зная,
по течению, как по судьбе,
друг на друга порой налетая
белой стаей на стылой воде.
По течению, без флотоводца,
все чужое сметая в пути.
Из похода никто не вернется -
невозможно обратно придти.
Ледоход.
Не катаюсь на льдинах.
Все понятней его красота,
словно родину разом покинув,
таю сам за верстою верста...
* * *
В Весьегонске пахнет тополями.
Дождь умыл зеленые кусты.
Напоследок капли - козырями -
кроют крыш железные листы.
Выставился мокрою гладышкой
камешек булыжной мостовой
Мой знакомый клал ее мальчишкой
и ушел до срока на покой.
Повзрослевший тополь тянет
руку,
здесь моя любимая жила.
Вспоминаю добрую старуху,
что ночами улицы мела.
Где она - знаток чужого счастья,
дух голубоватых фонарей?
Замечали ль городские власти
чистоту у собственных дверей?
От прогресса никуда не деться -
легче ехать, проще пыль сметать.
Непокорный камень в форме
сердца
прохудил асфальтовую гладь.
Прохудится небо над столицей,
канет в пыл несметной суеты...
Сколько раз мечталось
возвратиться
на круги
знакомой чистоты.
О ЛЮБВИ
Умрешь ты, я выну тебя из могилы,
поборов дрожь и холод, пугающий
кровь.
Я лелею твои уходящие силы,
любовь.
Клясться в верности - это пустая
бравада,
ты же знаешь, что, жизнь иссушив
до костей,
ты вложила в нее одиночество
ада,
невостребованность страстей.
А они обернулись шипящим
клубком змеелова,
черным солнцем взошли над
дырявым мешком головы.
Жизнь надолго ушла в добывание
пищи и крова,
и отвык от магической связи
язык.
Но надела судьба время сбора
камней и молитвы
власяницей на грудь и терновым
венцом на чело,
и впустила тебя в сердце
ласковым лезвием бритвы.
Тосковавшее сердце фонтаном
любви расцвело.
Ты умрешь не одна. Гулким эхом
над спящей долиной
мы уйдем в небеса, от земли нас
навек унесет.
А внизу, где леса, где снега,
словно пух голубиный,
капля крови моей у нее на окне
расцветет...
* * *
Завтра часы остановятся,
дом в тишине утонет.
Грустно. Пора успокоиться
в этом печальном доме.
Запечатляясь в памяти,
пружинным обманом полон,
качается бодрый маятник,
тикает маленький колокол.
Качается в ритме сердца.
По застекленному кругу
движется черная стрелка,
тянет тонкую руку.
Жить бы и не тужить.
Воля на все Господня.
Время. Пора уходить.
Остановлю их сегодня.
* * *
Как быстро век пошел к закату.
И жизнь почти не удалась.
Как подсудимый адвокату,
толкую оправданий вязь.
И сам на эту речь защиты
кидаю прокурорский взгляд.
Не в том беда, что карта бита,
а в том, что это бремя - яд.
И длится спор, и время длится.
И виноват, и без вины.
А жизнь не сможет повториться
ни с той, ни с этой стороны.
Юрия Тимофеева в Устюжне знают
многие, многие знакомы также с его творчеством по
регулярным публикациям в районной газете
"Вперед". Сейчас нет второго такого автора, в
чьем творчестве тема Устюжны была бы воплощена с
такой полнотой: история, природа, влияние истории
и природы на живущих здесь людей. Ему принадлежит
поэтическое переложение "Сказания о граде
Устюжне", но в нынешней публикации читателей
ждет встреча с его стихами, объединенными
устюженской темой.
Родился Юрий Тимофеев в 1932 году
в Сибири, но так получилось, что годы детства и
юности он провел в нашем городе. И сейчас
маленькая комнатка под самой крышей
полутораэтажного дома, единственным окном
выходящая на Мологу и городище, становится
ежегодно местом воплощения его творческих
замыслов. В настоящее время Юрий Тимофеев живет в
столице Латвии - Риге.
БЕРЕЗОВЫЙ ШУМ
В краю, где шумят на просторе
березы,
Живут журавли на болотах лесных,
Под северным солнцем тягучие
слезы
Текут по стволу корабельной
сосны.
То россыпи клюквы, то искры
рябины,
То белые мхи в золотых
сосняках...
Ядрены грибы на богатых лядинах,
Брусника в лесах
горьковато-сладка.
Где люди клянут в непогоду
дороги,
Открыто, что думают, то говорят,
Светлы берега вдоль спокойной
Мологи,
И девичьи косы дурманят ребят.
Дрожит на воде отражение Марса,
И крякают утки в густом
тростнике...
На сердце мое нанесен, как на
карту,
Березовый город на тихой реке.
В далеком краю продолжается
юность,
Нежны разговоры серебряных
струн,
Плывет чья-то лодка тропинкою
лунной
Навстречу мечте под березовый
шум.
ДУША ГРУСТИТ
Хотя 6 на миг один почуять снова
Здоровый воздух сосен смоляных,
Веселый дух багульника
хмельного -
Душа грустит о запахах лесных!
Смахнув слезу, пожаловаться
лугу
На карусельной жизни маяту.
Дойдя до леса поступью упругой,
Черничным соком высластить во
рту.
Послушать елки колокол
негромкий,
Ребячий лепет старого ручья.
Спуститься вниз оврага рыхлой
кромкой,
Живой воды напиться сгоряча.
Понять тоску вечерних
перепелок,
Беседу листьев в утренней
красе...
Построить дом, счастливым
новоселом
У самовара веселить гостей.
Отгородясь от ритма городского,
Спокойных мыслей чувствовать
пробег
И ощущать, что начисто раскован,
Что ты кругом свободный человек.
В неторопливом шелесте и гуле
От пыли, лжи и копоти вдали...
Куда уйдешь, дитя горячих улиц,
Давно не сын, а пасынок земли?...
НАСЛЕДСТВО
Нам с тобой оставили в
наследство
Не пришедшие с войны отцы
Годы полурадостного детства
И дорог непройденных концы.
Правоту умеюших трудиться
На земле суровой и родной,
Добротой светящиеся лица
С тайной тенью скорби вековой.
Матерей пожизненную верность,
Спрятанную наглухо тоску
И неостывающую нежность
Вопреки невзгодам на веку.
Души, опаленные разлукой,
Для каких не кончилась гроза,
Теплоту живительную внуков,
У которых дедовы глаза.
ОПОРЫ
Построились по росту вдоль
дороги,
Друг другу положив на плечи
руки,
Седые, терпеливые, как боги,
Людей соединяя в дни разлуки.
И ждут они, когда по ним помчатся
Лавиной электронов разговоры...
Кто знает, может, в этом-то и
счастье -
Служить другим надежною опорой.
В ДАЛЬ ЗЕЛЕНУЮ
Мелколесье. Речушка. Равнина
Да деревня с заросшим прудом.
Возле каждого дома рябина,
Как невеста, под красным
платком.
По высокому ветру России
Вдоль деревни березы летят
В даль зеленую в северной сини,
Где о сыне поныне грустят.
Сиротою с глазами слепыми
Оседает покинутый дом.
Сквозь завесу оставленной пыли
Различаю деревню с трудом.
Укачала немало народу
Однотонная лента шоссе.
Обгоняя автобус, к восходу
Бойко солнце бежит по росе.
ЧТО ЗОВУТ ТИШИНОЙ?
Говорят, в лесу тишина...
Над поляной скрипит сосна.
Деловиты птиц голоса.
Осыпаясь, звенит роса.
Желтый шмель на своем языке
Басовито гудит в цветке.
Будто море вдали шумит -
Это лес. Замолчит на миг
И опять за волною волна
Шум да звуки. Где тишина?
* * *
"Я шла на голос журавлей..."
О. Зашибина
Далекий голос журавлей
Приворожил к своей печали.
Он с юных лет в душе моей
Звучит и днями, и ночами.
Иду на голос журавлей,
А он уводит дальше, выше...
Плывет легко в осенней мгле,
Не видно птиц, но голос слышен!
КИСТЬ РЯБИНЫ
В твоей руке горит рябины кисть,
Осенние поблескивают искры.
Ты уходить наверх не торопись
По косогору тропочкою быстрой.
О, как рябины ягода сладка,
Когда глаза навстречу
улыбнутся,
И, кажется, усталая рука
Готова запоздало
встрепенуться!..
Не остывает огненная кисть,
И ягода сжимается горька,
И надо бы кричать:
"Остановись!"
Да голос не дойдет издалека.
* * *
Прильну щекой к стволу березы:
И голос родины со мной,
И облака ее белесые,
И поле с мокрою стерней,
И материнский взгляд усталый,
И к первой женщине тропа,
И ночи белой отсвет алый,
И бег небесного серпа -
Все в сердце тихо отзовется,
Теплом тревогу приглуша.
И слышу радостно смеется
Природы детская душа.
* * *
Займу по словечку
у поля, у речки -
протянется к сердцу
блескучая нить,
негромкую песню
поймаю уздечкой,
и полем, и речкой
она зазвенит!
СТРОКА
В моей встречаются строке
Обиды личные, чужие,
Былые беды и живые,
Далекий плач и близкий стон,
Шум водопада, капли звон.
И, может быть, войдет строка
В реку заботы всенародной
Дождинкой чистой и свободной,
Чтоб кто-то на единый миг
К ее прозрачности приник.
КАРТИНА
В квартире у старшего сына
отцовская юность - картина:
дорога в прозрачную осень
бежит мимо елей и сосен,
и слушает звон родника
седая изба лесника.
НАД МОЛОГОЙ
В старом доме над Мологой
терпеливо и подолгу
то ждала, когда проснутся,
а теперь - когда вернутся
да избалованных внучек
ей до осени поручат.
Из светелки одинокой
выйдет на берег высокий:
красота и благодать!
Только, ох, как трудно - ждать...
* * *
Липа вековая над рекой шумела,
Размахнула ветви широко и смело,
Наливаясь медом к середине лета,
Веселила хмелем золотого света.
С грозового неба молния
сверкнула,
Прокатила обруч громового гула,
Поднимая ветер, на пути окрепла,
Окатила липу лютым ливнем пепла.
От бессилья ясень рокотал
листвою: -
В одиночку горе - тяжелее вдвое...
НА ВСТРЕЧЕ ВЫПУСКНИКОВ
УСТЮЖЕНСКОГО ПЕДУЧИЛИЩА
Лихо танцуют девчонки с
девчонками -
Им не хватает ребят,
Лица курносые, талии тонкие,
Послевоенный наряд...
Быстрыми парами радостно
кружатся,
С музыкой в полном ладу
Белый узор вологодского кружева
Вслед за баяном ведут...
... Давние вальсы над плавной
Мологою
Новым настроем звучат.
Годы и версты изгибами сложными
Не пожалели девчат.
Тихими парами женщины кружатся,
С музыкой в полном ладу
Снежный узор вологодского
кружева
Вслед за баяном ведут...
* * *
Высокий берег, кряжистые сосны,
Скрипучих шишек ежики в траве,
Смолистым дымом пахнущие косы,
Любимый голос в ранней синеве.
Мой отчий край... Замедленная
осень,
Скупых полей страдания и гнет,
Веселая приземистая озимь,
И журавлей нерадостный отлет...
Спокоен я, пока любовь со мною,
В глазах дочерних пляшут
светлячки,
Могу дружить с прозрачной
тишиною,
Послушать ветер около реки.
Увидеть снова сосны у обрыва,
К лесной траве приникнув,
отдыхать,
Родному небу радуясь счастливо,
Пока жива и ожидает мать.
СОСНЫ
Следы былого - сквозь века...
Вбегают дети на откосы,
Над головами облака
И городищенские сосны.
Они растут невысоки,
Над спящим сумраком былого,
Где воды Ижины реки
Торопят плавную Мологу.
Привычны к северным ветрам,
Не дрогнут в долгие морозы.
Защитой галкам и грачам
Встречают ливневые грозы.
Молога, будто тетива,
Перемыкает городище.
Дремотна вольная трава,
И стрелы чуждые не свищут.
ЛЕТО
Дождь июльский
где-то в пути.
В желтой блузке
пчела летит.
Гулу радуясь,
липа цветет.
Благоухает
будущий мед.
Яркого солнышка -
через край,
хочешь - ведрышко подставляй!
* * *
Ни пылинки на дороге,
ни морщинки на Мологе,
и, казалось, далеко
гром постукивал легко.
Зарябило на Мологе.
Клубы пыли по дороге!
Травы томные обмякли,
и ладонь кольнули капли.
Разгулялся дивень вольный,
заблистали ветви молний,
даль, всполошенная громом,
страх рассыпала по кронам!
Силы темные иссякли.
Убегая, сникли капли.
Отдалился постук грома,
распахнулись окна дома.
ПЕСНЯ МАТЕРИ
Прошумела молодость
Вешнею листвою.
Дули ветры горькие
Да над головою.
Кудри мои вольные,
Косыньки шелковые
Поредели, заблестели
Серебром окованы.
Муж на фронт отправился
В грозовое лето.
Затряслась осиною
От корней до веток.
Не вернулся Панюшка
Ни больным, ни раненым,
Показалось, сердце стало
Не живым, а каменным.
Сколько горя-радости
Приносили дети!
Не жалела силушки,
Чтобы обогреть их.
Прижимались к матери,
Как ягнята малые,
Говорливы и шумливы,
Будто воды талые...
Отслужили срочную
Службу оба сына,
Думала останутся
У отцова тына.
Городские улицы
Увели соколиков
Навсегда, наверное,
Да от родной околицы
Поднялись две дочери -
Ладные лебедушки,
Улетели вскорости
За мужьями женушки.
Родные кровиночки,
Вечные слезиночки
Ребятню в деревню возят,
Помнят, знать, тропиночку...
Годы мчатся скорые
К летечку остатнему.
Пишут письма добрые,
Приглашают на зиму,
Зазывают милые,
Словно девку сватушки.
Да куда же я поеду
От землицы-матушки?...
ВЕЧЕР
Тиха Молога. Лишь у перевоза
Неторопливо заскрипел паром.
В молчании задумчивом береза
Руками оперлась о поседевший
дом.
Заходит солнце, тускло догорая,
Большой, багрово раскаленный
диск.
Над берегом, как птица голубая,
Туман распластанными крыльями
повис.
2
Воздух льется, как бальзам,
поостыв немножко.
Расстелилась по волнам
лунная дорожка.
По дорожке напрямик
к тростникам заречным
прокатился чей-то крик
эхом долговечным.
Стая галок и ворон,
словно черный пепел,
облепила небосклон розовато
светел.
Покружилась, гомоня,
опустилась в кроны,
погасив остаток дня
над рекою сонной.
РОДИНЕ
Я думал о тебе вдали и рядом,
Когда цвели подснежники на воле,
Когда комбайну радовалось поле,
Когда грозило небо снегопадом.
Когда ходил в отцовской
гимнастерке,
Когда скучал о ласке
материнской
Курсантом в бывшей цитадели
Двинской,
Когда бывало радостно и горько.
Когда в любви любимой
признавался,
Когда за друга мучился в обиде,
Когда врага учился ненавидеть,
Когда на боль чужую отзывался.
И я не мог не думать о тебе,
Моя судьба - живет в твоей
судьбе.
