В этих условиях полиция лихорадочно вела поиски вымогателей. Подозрения падали на двух ссыльных: крестьянина Елисаветградского уезда Херсонской губернии А. Ф. Стратиенко и крестьянина Звенигородского уезда Киевской губернии М. А. Шевченко. Первый был выслан на два года по подозрению в принадлежности к партии социалистов-революционеров, второй - на три года "за преступную пропаганду среди крестьян противоправительствеявных идей"10. Однако ни на того, ни на другого реальных улик не имелось.
В Великий Устюг направился начальник Вологодского губернского жандармского управления полковник Штольценбург, чтобы на месте помочь следствию. Он активизировал усилия своих подчиненных на вербовку среди ссыльных секретной агентуры, которая могла бы дать сведения о неуловимой группе. Обратились за помощью и к вышестоящим органам.
В феврале 1908 года новый инцидент. "14 февраля начальница Велико-Устюгской гимназии Валентина Павловна Заварина, - читаем в донесении исполняющего обязанности уездного исправника, - проживающая в собственном доме на углу Преображенской и Леонтьевской улиц, заявила полиции, что 13 сего февраля, около б 1/2 часов вечера, приходил к ней на квартиру в ее отсутствие какой-то неизвестный человек и спросил прислугу, "дома ли Валентина Павловна". Получив отрицательный ответ, неизвестный ушел, сказав, что придет в 9 часов. Действительно, в 9 3/4 час. вечера он пришел черным ходом в кухню и передал прислуге Марии Бороздиной письмо, требуя немедленно ответ. Приметы его: небольшого роста, смуглый, с маленькими, слегка пробивающимися темно-русыми усиками, видимо, в парике, одет в короткий ватированный пиджак с боковыми карманами, черные брюки, на голове черная мерлушковая шапка корабликом. Прочитав ... письмо, содержащее в себе требование анархистов-коммунистов о выдаче предъявителю 300 рублей кредитками или процентными бумагами, взволновавшись и не зная, на что решиться, Заварина медлила с ответом и лишь после неоднократных напоминаний прислуги Бороздиной о том, что неизвестный волнуется, ходя по кухне и требуя скорейшего ответа, она сообщила содержание письма своей сестре и двум квартирным мальчикам-гимназистам и вышла на кухню, спросив неизвестного, "что ему угодно". На это он подтвердил содержание письма. На заявление Завариной о том, что она такой суммой не располагает, а может дать лишь 10 руб., он сказал: "Вы можете дать. Вы капиталистка". От предложенных Завариной 10 руб. он отказался, требуя 25 руб., но в это время сестра Завариной открыла форточку на улицу и закричала о помощи, а гимназисты, испугавшись, подняли стук стульями и заговорили громко, и неизвестный ушел из кухни"11.
Несмотря на то, что, как уверял исправник, все "меры к розыску были приняты", обнаружить вымогателя не удалось. Содержание письма, полученного Завариной, во многом было похоже на предыдущие. В нем говорилось: "На нужды Коммуны с Вас следует (300) рублей (кредитками или % % бумагами безразлично). Посланный вооружен револьвером и бомбой, и здравый смысл подсказывает исполнить требование, не являющееся для Вас обременительным, отказ же может безусловно дать для Вас крайне плачевные результаты. На улице также имеются вооруженные товарищи для активного выступления. Повторяем то, что написано, и предостерегаем - на случай. Комитет. Деньги должны быть вручены посланному немедленно. Боевая дружина"12 .
Хотя в письме и упоминалось о сообщниках, но группы к тому времени, видимо, уже не существовало, поэтому пришедший и был один. Вероятно, он рассчитывал, что уж женщин-то ему удастся запугать. Не вышло...
Вообще в действиях вымогателей было много странного. Такое ощущение, что вся подготовка у них ограничивалась лишь внешней маскировкой и составлением писем. Как видим, они раз за разом попадают в неожиданные для себя ситуации, теряются, отступают, но почти не меняют тактику. Представления о "капиталистах" у них явно книжные. Им кажется, что карманы "толстосумов" постоянно набиты деньгами и стоит их припугнуть, как кредитки посыплются дождем. Показателен в этом отношении эпизод у Завариной, когда на уверения в отсутствии требуемой суммы следует реплика со стороны вымогателя: "Вы можете дать. Вы капиталистка". Явно фантастичны и суммы, которые хотели получить революционеры. Кажется, первые неудачные попытки должны были показать, что шансы на успех возрастут, не запрашивай они такого большого "выкупа". Однако группа упорно продолжает выдвигать явно завышенные требования. В связи с этим прямо анекдотичной выглядит сцена, в которой неизвестный, потребовав от Завариной первоначально 300 рублей, гордо отказывается принять предлагаемые ею 10 рублей и просит дать хотя бы 25.
В марте жандармам улыбнулась удача. Один из участников этой серии вымогательств неосторожно похвастался в письме к своему приятелю в Женеву о своих "революционных делах" в ссылке. Это была ошибка с его стороны, потому что в России существовала почти тотальная перлюстрация частной переписки. В соответствующем "черном кабинете" с письма сняли копию и через Департамент полиции переслали в Вологодское ГЖУ. Автором письма оказался политический ссыльный Марк Ефимович Богдан, 29 лет, крестьянин Минской губернии Бобруйского уезда Паричевской волости дер. Рассова, высланный в Великий Устюг на два года под гласный надзор полиции13 .
Сложилась, однако, довольно любопытная ситуация. Преступник известен, но с ним ничего невозможно поделать. Перлюстрация писем являлась одной из самых тщательно охраняемых тайн в империи, и поэтому Департамент полиции каждый раз напоминал своим сотрудникам, что полученные таким образом сведения не могут выходить за пределы соответствующих органов. Мы не знаем даже, поделились ли жандармы имеющимися сведениями с полицией. Кроме того, проникая в тайны частной переписки, жандармы нарушали закон, и ни один суд в России не принял бы копию этого письма в качестве улики. Других же улик на M. E. Богдана не было.
18 февраля у M. E. Богдана "кончился срок надзора", т. е. он фактически перестал быть ссыльным и волен был свободно выбирать себе место жительства. Но прежде, чем он покинул Устюг, произошла еще одна попытка вымогательства. 28 мая письмо получил купец С. И. Игумнов. Сумма, которую с него требовали в обмен на его собственную жизнь и жизнь родных, составляла 50 рублей. Деньги Игумнов должен был "положить в деревянную беседку в городском саду, что на главной аллее против немецкой кирхи, у забора, под скамейку, под деревянную дощечку, которая там будет лежать". За неисполнение требования обещали бросить бомбу в его магазин, а самого Игумнова убить из револьвера. Угрозы исходили от "отряда экспроприаторов-коммунистов"14. Дальше все развивалось по старому сценарию. Полиция устроила засаду, но никто не пришел.
За Богданом и его окружением еще со времени получения вышеупомянутого письма было установлено "негласное наблюдение". Контроль, вероятно, был достаточно жестким. Жандармам к тому времени удалось заполучить в среде ссыльных трех секретных сотрудников. Однако никаких улик против Богдана полиции обнаружить не удалось. В связи с этим разрабатывалась версия, что автором письма является сын С. И. Игумнова, которого отец ограничивал в средствах, потому что тот "вел нетрезвый образ жизни". Предполагалось, что таким необычным способом сын пытался получить у отца деньги. Как бы то ни было, но сама идея осуществить попытку вымогательства от имени революционеров показательна. Б иной обстановке она не могла бы возникнуть. Революционеры взрыхлили и удобрили для этого почву.
Поиск автора письма и в этом случае не дал положительных результатов. 1 июня беспрепятственно отбыл на родину M. E. Богдан, а 20 августа на основании того, что "не добыто данных, которые указывали бы на существование в гор. Великом Устюге какой-либо преступной организации вообще и группы анархистов-террористов в частности", жандармы прекратили дознание. Чуть позднее прекратил дело и прокурор Вологодского окружного суда. Таким образом, власти поставили в этом деле точку, не наказав преступников. Но историкам ее ставить рано. Слишком много в этом деле неясного.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 ГАВО. Ф. 108. Оп. 4. Д. 57. Л. .15. Здесь и далее при цитировании сохраняются в основном орфография и пунктуация документа.
2 Там же. Л. 13.
3 Там же. Д. 100. Л. 6-7.
4 Дом Истоминых находился на углу Мироносицкой и Сретенской улиц.
5 ГАВО. Ф.108. Оп. 4. Д. 100. Л. 13-14.
6 Там же. Д. 57. Л. 13.
7 Там же. Л. 16.
8 Там же. Д. 100. Л. 1.
9 Там же. Д. 57. Л. 15.
10 Там же. Д. 100. Л. 98.
11 Там же. Л. 23.
12 Там же. Л. 24.
13 Там же. Оп.5.Д.68.Л. 18.
14 Там же. Оп. 4. Д. 57. Л. 36.
О. Б. Зенкова
МОНАСТЫРСКАЯ КОММУНА
Весной 1918 года власть в Устюге перешла в руки Советов. Первое время новые власти не трогали религиозные общины. С началом же гражданской войны и особенно после высадки в Архангельске десанта бывших союзников России по Антанте положение изменилось. Ухудшение снабжения города промышленными и продовольственными товарами привело к повальным обыскам, в ходе которых монастыри пострадали в первую очередь: у них были старые запасы, кроме того, как отмечалось на заседании Особой комиссии губисполкома, только монахиням удавалось ездить за рыбой на Север. В августе "с целью обнаружения продовольствия" обыск был произведен и в Устюжском Троице-Гледенском монастыре.
16 сентября 1918 года состоялось очередное заседание Особой комиссии, на котором члены Военсовета Шумилов и Соболев, обобщая результаты обысков, выдвинули идею преобразования устюжских монастырей в сельскохозяйственные коммуны: "...Задачи Рабоче-Крестьянского правительства сводятся к образованию создания (так в тексте. - О. 3.) с/х коммун, и монастыри со своим инвентарем хозяйственным как раз будут подходящими местами...
Оставить же монастыри такими невозможно по той простой причине, что получающиеся с хозяйства продукты должны быть использованы в самом широком масштабе рабочими, чего невозможно осуществить теперь, когда монастыри являются местами молитв и складов, в которых гниет хлеб, лишь бы его не продавать по твердым ценам"1 (выделено мною. - О. 3.).
Предполагалось оставить в новоявленных коммунах специалистов кустарной промышленности и избавиться от религиозности "этих заведений" путем "вливания" новой рабочей силы.
В сентябре-октябре 1918 года были обследованы городские Ивано-Предтеченский и Знамено-Филипповский монастыри; 4 ноября в губземотделе состоялось заседание по поводу организации при них сельскохозяйственных коммун (на него пригласили и настоятельниц), а 9 ноября через газету "Советская новь" уже объявили об образовании в Великом Устюге "коммунистических хозяйств". В декабре того же года в губземотдел поступило заявление общины Троице-Гледенского монастыря с просьбой зарегистрировать сельскохозяйственную коммуну и у них (видимо, постоянные обыски и давление вынудили общину пойти на это). 13 декабря на заседании подотдела коммуны был утвержден устав, а 15-го на его основе общее собрание новой коммуны избрало совет. Председательницей была избрана игуменья Рипси-мия, секретарем - священник Александр Углецкий2 .
Основным видом хозяйства собрание постановило считать огородничество, прикладными - садоводство, пчеловодство, работу на вязальных машинах. Для расширения сельскохозяйственной деятельности община решила ходатайствовать перед губземотделом о нарезке сенокосных угодий "для прокормления шести дойных коров, 4 подтелков и 4 рабочих лошадей" или о возвращении бывших монастырских владений - пожни Долгуши и Фешева луга (около 25 десятин), которые после национализации отошли к жителям Трегубовской волости; просить о выделении лесной дачи Кривая Береза в бывшем владении А. И. Ноготкова, а также о разрешении получать в коммуну всю муку, вырабатываемую на мельнице "Колотовка", бывшей собственности монастыря, с 8 августа 1918 год арендуемой у государства.
В отношении постановления об отделении церкви от государства, собрание решило " поступить согласно означенному постановлению. Незамедлительно составить в 3-х экземплярах краткую опись всего церковного имущества (которую представить в волисполком) ...с просьбой о скорейшей проверке ... и передаче его в постоянное бесплатное пользование членам коммуны"3. (Таким образом, согласно новым законам, монастырь просил в пользование собственное имущество.)
Жительницы Троице-Гледенского монастыря, провозгласив себя членами коммуны, явно хотели обезопасить свою жизнь от дальнейшего вмешательства властей. Однако уже 19 декабря 1918 года коммуна-община вынуждена была защищать свои права на помещения, которые губисполком намеревался передать под богадельню. Собрание коммуны указывало, что:
1) помещения свободны временно, из-за экономии топлива;
2) богаделки не знакомы с внутренним распорядком в коммуне, а это приведет к "взаимному недоразумению и стеснению";
3) всякое вмешательство может отразиться на продуктивности дел коммуны, поэтому следует просить губземотдел "принять зависящия от него меры к ограждению и защите прав и интересов коммуны" и установить более тесные отношения с Ивано-Пред-теченской и Знаменской коммунами "в целях лучшего и действенного ограждения прав и неприкосновенности имущества, более успешного и более продуктивного достижения намеченных в Уставе целей, помня простую, но и мощную правду - в единении сила..."4 (выделено мною. - О. 3.).
22 декабря 1918 года община заключила договор с Трегубовским волисполкомом "на безсрочное, безплатное пользование находящихся в Троицкой женской обители, ныне в с/х коммуне, богослужебныя или церковныя здания с богослужебными предметами"; при этом "гражданки" обязались "не допускать: а) политических собраний враждебного Советской власти направления; б) раздачи и продажи книг, брошюр, листков, посланий, направленных против Советской власти или ее представителей; в) произнесения проповедей и речей, враждебных Советской власти или отдельных ее представителей; г) совершения набатных тревог для созыва населения в целях возбуждения его против Советской власти", ввиду чего бывшие монахини должны были "подчиняться всем распоряжениям местного Совета крестьянских депутатов относительно пользования колокольнями".
За нарушение принятых обязательств общине грозила уголовная ответственность "по всей строгости революционных законов"5 .
Несмотря на неоднократные просьбы коммуны по поводу наделения ее землей, дополнительных участков ей долго не предоставляли. Сначала, правда, был дан участок в "Кривой березе", и коммунарки обработали его и даже засеяли, но вскоре в имении был размещен "конский лазарет", и солдаты, обслуживавшие его, стали "чинить всякие притеснения". Это поле пришлось оставить; взамен коммуна попросила землю поближе, хотя бы в Дымкове или в Трегубовской волости, но получила отказ "ввиду отсутствия запасного фонда"6 .
С Трегубовским волисполкомом отношения у коммуны не складывались. "Монастырки", хотя и считались "бывшими", не терпели в отношении себя никакого мирского диктата. Так, весной 1919 года Трегубовский волисполком постановил выдать с Колотовской мельницы три бревна на ремонт мельницы в Д- Скородум с последующим возвращением таких же, о чем предусматривалось поставить в известность заведующую Троице-Гледенской коммуной. Хотя "Колотовка" фактически принадлежала теперь сельсовету, бревна были еще монастырскими, лежали на мельнице чуть ли не 48 лет, и совет коммуны их не отдал.
Результатом этого незначительного события было требование трегубовских властей сообщить, кто является заведующей и кто отвечает за административно-хозяйственную часть коммуны, "с обозначением лиц... с поименованием какой губернии, уезда, села или деревни... так как таковые подлежат суду военного трибунала за неисполнение постановления Трегубовского Волостного Исполнительного Комитета от 24 мая 1919 года ...как лица, явно идущие против Советской власти"7 .
Вообще с мельницей обитателям Троице-Гледенского монастыря явно не везло. Осенью 1919 года при невыясненных обстоятельствах она вновь сгорела; средств на восстановление не было, и совет коммуны решил отказаться от строительства, а уже заготовленный лес пустить на постройку дома, скотного двора и других сельскохозяйственных помещений. Однако мельница была нужна, и коммуна решила арендовать какую-нибудь другую и, видимо, попросила у Трегубовского волисполкома Скородумскую. Тот принял решение мельницу не давать, потому что она-де "образцовая и одна кормит голодающее население", к тому же исполкомом отмечалось, что он вовсе не считает коммуну жизнеспособной8.
Обыски и реквизиции, как дамоклов меч, продолжали угрожать хозяйству. Так, например, в августе 1919 года совет коммуны просил губземотдел о защите ее интересов "ввиду предстоящей реквизиции сена"9, а летом 1919 или 1920 года (на документе не обозначено) в монастыре был снова произведен обыск. Комиссия, производившая его, обнаружила в кельях: "У Захаровой Пелагии ...медных денег 1 рубль 66 копеек и 1 полевой бинокль..., у священника Прахова Павла медные монеты 208 штук, 30 фотографических карточек, ...у Чайниковой Александры сатину 23 аршина, по словам ея, дареный, оставлен до распоряжения на руках. ...У Тимофеевых Марии и Евдокии, Степановой Натальи, у Козловой Анны, Хохловой Александры ...простого мыла 10 1/2 фунтов", в общей кладовой комиссия нашла "нитки, 15 кусков мыла, х/б тканей (кусками) в общей сложности 284 1/2 аршин, спичек 45 пачек и 8 коробков, около 30 фунтов меду". Заведующая хозяйством объяснила, что "все это коммунальное". Проверила комиссия и церкви, где было обнаружено "5 четвертей церковного вина и ... гретаго масла около 30 фунтов. &;lt;От&;gt; одной из кладовых был спрошен ключ, она (имеется в виду заведующая хозяйством. - О. 3.) говорит, что ключ утерян, но одним из сотрудников был найден ключ, и этот ключ как раз подошел к кладовке, где оказалось меду, свешанного в посудах, в количестве 4 пуда 10 фунтов, и на чердаке найдено в трех мешочках 2 пуд. сухар. и в скрытом виде на чердаке над церквой найдено муки 1 п. 10 ф., а также в помещении просвирни переписка Шемякиной и Тихановой... с портретами Николая II и 4 пары заготовок для башмаков черной кожи полтора опойка ...в скрытом виде под полом 7 пуд. соли, 60 пуд. муки ржаной и не в скрытом виде постного масла 5 пуд., рыбы трески 3 пуда, кроме этого, ржи 28 пуд. и овса 36 пуд." Обнаруженная переписка монахинь (не только Тихановой и Шемякиной, но и многих других) была препровождена в губчека; товары и продукты члены совета коммуны обязались сохранять на местах до особого распоряжения "органов"10 .
Губчека сохранила интерес к коммуне не только материальный: так, в августе 1919 года устюжские чекисты выясняли у продовольственного отдела ГИКа, в чьем ведении находилась Троице-Гледенская коммуна, состоит ли ее членом священник Углецкий и на каком основании не снявшие сана могут быть членами коммун11 . Вскоре по неизвестным причинам отец Александр был арестован и заключен в концлагерь12. Члены совета направили в Губземотдел письмо с просьбой посодействовать в деле освобождения священника, так как он являлся секретарем и был "незаменимым специалистом при составлении годовой отчетности деятельности коммуны"13. Губземколлегия отдела поддержала эту просьбу и в свою очередь просила ГЧК освободить Углецкого, "если возможно"14. Видимо, такая возможность в те времена бывала: в протоколе общего собрания коммуны от 19 декабря 1919 года по итогам года значится отчет секретаря Углецкого; он же был избран секретарем и на следующий год.
И все же, несмотря на все передряги, дела коммуны (судя по годовому отчету игуменьи Рипсимии) шли неплохо, "благодаря энергичной деятельности коллектива" и "постоянной теплой поддержке земотделов"15. За год (с декабря 1918 по декабрь 1919 года) члены коммуны расчистили 8 десятин мелколесья (на свободных участках в трех верстах от монастыря). На имевшейся земле ими были посеяны овес, рожь, посажены овощи, ягодные кусты, разбит цветник. За сезон с Фешева луга коммунарки собрали 1800-2000 пудов сена, с трех десятин усадебной земли: 1100 пудов капусты, 400 пудов картофеля, 30 ведер огурцов, 20 пудов свеклы, 100 пудов брюквы, 30 пудов моркови, 24 пуда репы, 8 пудов лука, 10 пудов редьки и прочее, всего 1718 пудов; большая часть урожая поступила в губпродорганы.
Прибыльность хозяйства подтверждает и сравнение приходных и расходных статей: так, за отчетный год в казну поступило от реализации муки, овощей и продуктов скотоводства, от чулочной мастерской и шитья белья 161 239 рублей 77 копеек, а истрачено (на приобретение инвентаря, продовольствия, содержание мельницы и мельника, на страховку, выписку газет, на лес Для построек) 62 637 рублей 58 копеек. Наибольший доход принесла продажа овощей - 127 429 рублей, хотя почти все работы, в том числе полив, осуществлялись вручную. Об условиях работы игуменья писала следующее: "Здесь не может быть и речи о. ...8-часовом рабочем дне. ...Восходящее солнце встречает трудниц в огороде, заходящее провожает их усталых, измученных (от переноски на плечах) громадного количества воды..."16 .
На 1920 год планировалось расширение деятельности: нужно было продолжить расчистку пашни от мелколесья, увеличить число пчелиных семей, высадить медовые травы и цветы, пополнить стадо, осуществить постройку дома и сельскохозяйственных помещений на вновь обрабатываемых участках вдали от монастыря и приобрести туда инвентарь.
В зимнее время коммуна полагала заниматься кустарными промыслами (в основном шитьем и вязанием; изделия пользовались спросом у местного населения, но для производства зачастую не хватало пряжи и обычных ниток).
В 1920 - 1921 годах коммуна работала не так энергично, как в первый год, и результаты были не столь значительны. Площадь посева не увеличилась, в 1921 году она составляла всего 8,5 десятины. Овощи по-прежнему были главной продукцией общины, они шли на продажу (жители Морозовицы, к примеру, покупали у "монашек" капусту) и в продорганы, а хлеба своего едва хватало до зимы, впрочем, как и в других монастырях-коммунах. Губземотделу приходилось просить зерно для коммун в горпотребобществе17 . За это время хозяйство пополнилось ненамного: куплено было два барана, овца, конская упряжь, косы и серпы18 .
Планы совета осуществились лишь в отношении мельницы. Под давлением местного населения губземотделу, наконец, удалось "выбить" ссуду на восстановление сгоревшей "Колотовки".
Надежда на лучшее будущее, "которая окрыляла работу" коммунарок в первый год существования коммуны, не оправдывалась: в начале 20-х годов произошли события, которые стали началом конца этого искусственного образования, равно как и самого монастыря.
Осенью 1920 года у руководства земотдела появилась новая идея: реорганизовать все устюжские монастырские коммуны в одну "чисто социалистического типа, которая должна служить примером для всех коммун и артелей губернии"19 .
Предтеченская, Знаменская, Троице-Гледенская коммуны объявлялись- "огосударствленными". Предусматривалось полное слияние сельскохозяйственной и кустарно-промышленной жизни общин, вследствие чего "все проживающие в этих общинах члены таковых, живой и мертвый с/х инвентарь и существующие кустарные мастерские с принадлежностями для таковых" соединялись "в один центр - Предтеченскую общину", которая объявлялась образцовой коммуной губернии"20.
Для управления ею должен был избираться совет из пяти человек. Деятельность совета ставилась под контроль и наблюдение заведующего коммуной, назначенного губземотделом и работающего по указанию губколхоза. Для проведения реорганизации губколхоз объявлял общины распущенными; члены всех монастырских коммун должны были зарегистрироваться в одной общине. Лица старше 50 лёт регистрации не подлежали и исключались из состава "строителей коммунизма". Делалось это "в целях оздоровления внутренней жизни... постепенной ликвидации религиозного фанатизма и перехода в социалистический тип"21 .
Правда, исключенные на улицу не выгонялись - новая коммуна на свои средства должна была образовать отделения социального обеспечения при Гледенской и Яренской Крестовоздвиженской общинах. Таким образом, Троице-Гледенскому монастырю отводилась роль богадельни. К 20 декабря 1920 года Троицкая коммуна должна была подготовить помещения для нетрудоспособных и престарелых монахинь.
Интересы самих монахинь при этом в расчет не брались. Даже покинуть коммуну было нельзя: не прошедшие регистрации объявлялись приравненными к труддезертирам и подлежали трудмобилизации "в общем порядке".
"Образцовая показательная" коммуна получила громкое название "Путеводная звезда". Проект был утвержден с небольшой поправкой: в коммуне оставлялись работницы старше 50 лет, но при условии, если таковые являлись специалистами кустарного производства22 .
Однако, судя по всему, "Путеводная звезда" "светила" недолго. 23 ноября 1920 года по решению Северо-Двинского ГИКа Ивано-Предтеченская община выселялась за пределы города, а освобожденные площади отдавались под студенческий городок учреждаемого в Великом Устюге университета. Заведующий коммунальным хозяйством Кокин, которому было поручено изыскать место для городка, счел территорию Ивано-Предтеченского монастыря наиболее удобной, так как "а) земледельческая община должна быть централизована на основные массовые владения, т.е. вне черты города; б) Архангельский монастырь меньше емкостью и, кроме того, выселять надо будет концлагерь, а Предтеченская община только по форме земледельческая коммуна, по существу религиозная ассоциация, гнездо всех антисоветских культов, феодальный замок в социалистическом государстве"23. Несмотря на упорное сопротивление коммуны, монастырский комплекс У нее был отнят, а сами монахини (их в конце 1920 года было еще свыше 300) выселены к весне 1921 года в "коренные владения", хотя сам университет уже закрылся, и студенты были распущены 24 .
Таким образом, объединяться монастырям-коммунам стало негде, и в последующее время они действовали сами по себе. Это вызывало неоднозначное отношение к ним среди членов растущих тогда в крае коммун, артелей и колхозов.
Например, выступавшие на II Северо-Двинском губернском съезде коммун и артелей говорили: "Посмотрите, как ходят у них, одни в нанковом, другие в шерстяном!" Некоторых чрезвычайно волновали вопросы религии: " Община религиозная подчиняет с.х. общину. ...Там есть молодое поколение. ...Необходимо преобразовать эти коммуны, бояться, что хозяйство рухнет, нельзя". На эти выступления заведующий губколхозом Глушков отвечал следующее: "О монастырях. Почему они терпятся. ...Монастырь - производственная организация, мы религии не признаем, и мы рассматриваем их с точки зрения хозяйства. В большинстве народ пожилой (71), чем содержать на государственные средства, пускай кормятся от себя. В дальнейшем они вымрут естественной смертью (!). Монастыри являются уничтожением человечества, они самоубийцы. Задача - влить другой пол, хозяйство надо сохранить. С религиозной стороны мы не рассматриваем эти общины; эти общежития с юридической стороны имеют право на существование, и мы должны их поддерживать. Кроме того, здесь лучшие хозяйства, каковых нет ни в одном коллективе"25 (выделено мною. - О. 3.).
Троице-Гледенская, Знаменская, Ивано-Предтеченская и другие коммуны не случайно докладчиками по-прежнему назывались монастырями. Несмотря на то, что общины сменили вывески, порядки там оставались прежними. По уставу, напри-мер, в коммуны должны были приниматься все желающие, однако, судя по спискам Троицкой коммуны, туда за всю ее короткую историю не приняли ни единого человека со стороны, хотя заявления и поступали. Монахини по-прежнему называли друг друга "сестра", "матушка", носили монастырскую одежду, новое шили на старый манер. В кельях висели иконы, на столиках лежали священные книги, четки. В декабре 1919 года 23-летняя Евдокия Тимофеева, например, была исключена из членов Троице-Гледенской коммуны за то, "что она имела знакомство с одним молодым человеком. Тимофеевой чинили наказание в виде поклонов до 100 раз, снимали одежду послушницы и одевали платье богомолки, никуда не отпускали со двора, запирали в чулане и таким путем лишали свободы"26 .
В начале 20-х годов в общине Троице-Гледенского монастыря-коммуны произошел глубокий раскол: в ней образовались "партии". Симпатии большинства принадлежали бывшей игуменье Рипсимии и ее помощнице, казначее Пелагии Захаровой, которую настоятельница прочила на свое место. Епархиальное же начальство, по словам оппонентки первых, монахини Серафимы Бистерфельд, смотрело как на кандидатку именно на Серафиму.
Серафима Бистерфельд, одна из первых "насельниц" монастыря (хотя и не принимавшая участия в устроении обители), мечтала об игуменском чине и делала со своей стороны все, чтобы достичь этого. Причем в своей борьбе опиралась, как писал позднее проверяющий губземотдела В. Насоновский, прежде всего на " начальство". Из послужного списка 1912 года видно, что Серафима имела неплохое образование (закончила Вятское епархиальное духовное училище), была на хорошем счету и награждалась от Св. Синода Библией за учительский труд в церковноприходской школе при Косинском монастыре и значком Красного Креста за работу в качестве заведующей столовой от этой организации во время эпидемии цинги в Старорусском уезде.
В 1912 году Бистерфельд поступила в Троице-Гледенский монастырь и проходила послушание алтарницы и чтицы, причем характеризовалась игуменьей Рипсимией как "очень хорошая, к послушанию усердная и способная"27 .
Через шесть лет при образовании коммуны Серафима (ей исполнился тогда 61 год) была включена в список "нетрудоспособных", а совет отказал ей в членстве. В декабре 1919 года совет (игуменья Рипсимия, П. Захарова и А. Виноградова) ходатайствовали об удалении из коммуны проживающей в ней и не принятой в число членов монахини Серафимы Бистерфельд, мотивируя свою просьбу, "с одной стороны, недостатком помещений для членов общины и, с другой стороны, дурным влиянием на членов коммуны, среди которых случаются нарушения товарищеской дисциплины и упадок солидарности в смысле коллективного ведения хозяйства". Губземколлегия, из журнала заседаний которой взяты эти строки, рассмотрев ходатайство и заслушав докладчика, беседовавшего с коммунарками, постановила просить отдел обеспечения принять в приют С. Вистерфельд "КАК не принятую в число членов коммуны и нетрудоспособную"28 .
Однако, как показали дальнейшие события, выжить старую монахиню из монастыря мирным путем так и не удалось.
Послужной список П. Захаровой в 1912 году был чрезвычайно короток: 35 лет, дочь купца, закончила городскую школу в г. Холме Псковской губернии, переведена в Троице-Гледенский монастырь с игуменьей Рипсимией из Рдейской пустыни Старорусского уезда Новгородской губернии (где, по утверждению Серафимы, разгорелся "сыр-бор" из-за нее); в Троице являлась послушницей на испытании и была регентшей при игуменье. Захарова, "женщина умная, хозяйственная и бойкая", будучи от природы человеком предприимчивым, и в условиях коммуны сумела наладить дело. "Под ее ... руководством хозяйство общины было поставлено хорошо", - отмечал в докладе уже знакомый нам Насоновский. Конечно, ей очень мешала первая "претендентка на престол", но в отличие от Серафимы Пелагия действовала "через достижение симпатий общины"29.
Помимо этих "партий", по-видимому, вырисовывалась и еще одна. Желая воплотить замыслы в отношении искоренения религиозности в бывших монастырях, некоторые представители исполкома и партийных ячеек ездили в коммуну на собрания членов для "партийной работы". Так, например, секретарь Трегубовской партячейки Тесаловский, по его словам, проводил беседы на религиозные темы, приглашал молодых монахинь, которые "начинали сбрасывать с себя религиозные предрассудки"30. Тесаловский и другие, как могли, содействовали распаду общины и образованию еще одной "партии".
Весной 1921 года П. Захарова "не поладила" с завотделом колхозов Ласкиным. Причина конфликта неизвестна, но можно предположить, что таковой могли стать слишком частые наезды последнего в монастырь. В мае в коммуне уже был обновлен состав совета, "причем прежний его состав, стоявший на религиозной почве и не желающий перейти к коммунальной жизни, совершенно исключен из состава членов коммуны"31 . Председательницей стала Пелагия Горлина.
Игуменья, ее молодая родственница Анна Ионичева и Пелагия Захарова покинули коммуну и поселились в монастырском доме на Морозовице, "увезя с собой под видом своего 18 возов имущества, бывшего монастырского, принадлежащего коммуне"32.
После ухода игуменьи и ее помощниц дела в коммуне лучше не пошли, хотя хозяйство пополнилось "даром" от тов. Ласкина: были выданы бесплатно (а по словам проверяющих из губземотдела, "вероятно, за известную ему личную компенсацию"33) плуги, молотилка, жатка и другой инвентарь. Захарова не могла примириться с таким положением и, как считала противная сторона, начала делать все, чтобы подорвать авторитет совета: стала писать на него ложные доносы, "чем было вызвано неоднократное привлечение членов совета к допросам и даже производство обысков", и проталкивать бывшую настоятельницу снова в члены коммуны34 .
14 ноября 1921 года в губколхоз и губотдел Всеработземлеса поступила жалоба председателя и секретаря коммуны о том, что, "несмотря на предпринимаемые меры в отношении внутренней дисциплины и уживчивости, со стороны некоторых членов ... замечается неповиновение [и] неисполнение распоряжений совета, а также всевозможные сплетни, недопустимые в коммунальной жизни"35. В указанных проступках Горлина и Зайкова обвиняли бывших келейниц игуменьи и Пелагии Захаровой Дарью Павлову и Марию Лобанову, а также члена прежнего совета Агнию Виноградову, действовавших, по их мнению, по "наущению" исключенных. Действия "прислужниц", по твердому убеждению совета, "развращали" состав коммуны и приводили к упадку "производительности". Кроме этого, игуменье Рипсимии, Захаровой и Ионичевой, несмотря на предупреждение, выдавались продукты, молоко, а также производилось и " другое тайное снабжение".
Совет просил принять меры и предупреждал, что в ином случае дела примут печальный оборот.
15 ноября 1921 года в коммуне было проведено общее собрание, на котором присутствовали завгубземотделом Попов, предгуботдела Ласкин и завгубсовколхозом Афанасов. На собрании заслушивался отчет совета, а также были подняты вопросы об игуменье и церковных доходах. По первому вопросу по предложению Афанасова было принято решение признать работу совета удовлетворительной и оставить его до очередного перевыборного собрания с указанием чаще проводить общие собрания и делать доклады, а также советоваться об удалении тех членов коммуны, которые отказываются работать. По делу игуменьи Рипсимии ничего не решили, а по вопросу о церковных доходах постановили ходатайствовать перед епархиальным начальством о передаче всей выручки не игуменье, а совету коммуны, так как все расходы по содержанию храма (освещение, отопление, обслуживание) падают на ее членов.
4 декабря снова состоялось общее собрание, на сей раз более бурное, чем ноябрьское отчетное. Первым стоял вопрос "О принятии игуменьи в число членов коммуны"36. Присутствующие представители (от Всеработземлеса - С. И. Мелентьев, губсовколхоза - H. M. Воронин, губземотдела - Г. И. Веселков) старались убедить общину в невозможности этого шага, так как игуменья, если ее принять, приведет с собой "еще несколько нахлебников... и этим самым она принесет ущерб". Все же, несмотря на эти доводы, большинство проголосовало за принятие Рипсимии в коммуну. Мелентьев и Воронин выдвинули убедительный аргумент: по коммунальному уставу лица, "принадлежащие духовному культу", не должны состоять в коммуне, и поэтому игуменьи в ней быть не может! И собрание единодушно согласилось: "игуменью не принимать". Дальше все шло, как по сценарию: было принято предложение Мелентьева о передаче дохода от церкви коммуне и предложение Воронина о назначении в коммуну политического комиссара.
Захаровой вскоре все же удалось "перевести на легальное положение" всю свою "команду": игуменья Рипсимия "вновь возвратилась в общину по желанию членов &;lt;ее&;gt;, так как для выполнения религиозных обрядов (монахини - О. 3.) без игуменьи не могли обойтись"37. Снова попав в коммуну, Захарова старалась вернуть свое положение в общине. Совет, естественно, препятствовал этому, как мог, - писал жалобы. В 1922 году раздоры в коммуне достигли невероятных размеров. Захарова добилась того, что часть членов отказалась подчиняться совету: поводом вновь послужили частые наезды "начальников": Ласкина, Веселкова, Воронина, Мелентьева, Тесаловского. "Интерес этого начальства, - писал после разговора с монахинями В. Насоновский, - был основан на интересах грубо материального характера (продукты, мануфактура и даже... будто бы "живое мясо"). В "угощении" управляющего группа совета дошла будто бы до курения самогонки, причем Тесаловский был постоянным посетителем этой группы, и при его посещениях часто поздней ночью будто бы завешивались окна "келий" управляющей группы совета"38 .
В коммуне были приостановлены все хозяйственные работы, росла угроза срыва посевной. 4 мал снова было проведено общее собрание, на котором для разрешения внутреннего конфликта присутствовали Мелентьев и Тесаловский. 6 мая Тесаловский писал в жалобе в губком РКП(б): "Во время высказывания речей тов. Мелентьевым и мною, агенты ... авантюристки Захаровой, наиболее религиозные фанатички ... Соколова Параскева, Виноградова Агния, Шаверина Анна и Тихонова Дарья подняли шум и со словами: "Пойдемте, нечего нам с ними разговаривать" и, обратившись к нам со словами: "Не вам распоряжаться нами", демонстративно покинули собрание, а вместе с ними и большая половина членов коммуны... По словам членов совета коммуны, вышеуказанные гражданки, являясь ненавистницами существующего порядка власти, не прочь пустить при удобном случае и контрреволюционное словечко: вроде что власть большевиков только до "вечера", скоро они слетят и т.п.".
Сорвав собрание, недовольные обратились с заявлением к заведующему губземотделом Попову, который встретил их "очень благосклонно" и пообещал провести еще одно собрание 7 мая, Командировав на него "некоммуниста". В своей жалобе в губ-ком Тесаловский предупреждает: "Если только это будет так и эти элементы добьются перевыборов совета, я от имени Трегу-бовского п/о протестую против поведения губземотдела, явно игног рирующего партию в лице отдельных работников таковой..."39 (выделено мною. - О. 3.).
Секретарь просил восстановить дисциплину в коммуне и "убрать куда-либо в другой город зачинщиков и Захарову". 10 мая по поручению губкома РКП(б) коммуну проверяли представитель губземотдела В. Насоновский и заведующий кооперативным подотделом Амосов, которые после бесед со всеми сторонами выяснили положение дел. Отмечая положительные качества Захаровой и ее успешную первоначальную деятельность, более чем странные отношения совета и "начальства", проверяющие тем не менее "первопричиной всей разрухи" посчитали Захарову и... Бистерфельд и заявили, что указанные начальники и даже губ-ком "являются марионетками в руках этих честолюбивых монахинь", поэтому необходимо их выслать за пределы губернии.
Насоновский и Амосов провели новое собрание, на котором монахини большинством голосов заявили о необходимости переизбрания совета, что и было ими сделано: в новый совет вошли Глафира Шаверина, Дарья Павлова и Параскева Соколова (по выражению Тесаловского, "две из них ярые фанатички").
На основании обследования и "в целях сохранения хозяйства" кооперативный подотдел губземуправления просил Президиум ГИКа дать распоряжение губполитуправлению о немедленной высылке Захаровой и Бистерфельд, если не из пределов губернии, то хотя бы из коммуны: "Интриги этих двух монахинь выносятся из стен монастырской коммуны в Устюг, в окружающее население и переносятся на политическую и религиозную почву. Поэтому пребывание их в губернии вредно не только для хозяйства коммуны, но и нежелательно в политическом отношении"40.
На заявлении Тесаловского ГК РКП(б) поставил резолюцию: ГПУ выслать Захарову и Бистерфельд из Севере-Двинской губернии. Такое же решение принял и губисполком: "за пагубное влияние на массы " и "разлагательство среди членов коммуны" обе монахини приговаривались к высылке по месту жительства. И Захарова, и Бистерфельд пытались защищаться: Серафима, например, обвиняла во всех грехах Пелагию и заодно жаловалась на свое здоровье ("...Я близка к нервному параличу"), считая, что этим может смягчить решение властей, а бывшая казначея с присущим ей даром красноречия и едкого юмора методом защиты избрала нападение. В письме Пленуму губисполкома она подчеркивала, что законодательство не знает принудительного выселения, кроме как за дела политического характера, да и то не по постановлению губисполкома, а по распоряжению Политуправления, следовательно, выселение недопустимо даже по приговору суда. Пелагия писала, что Президиум губисполкома слишком преувеличивает ее таланты и способности, приписывая ей пагубное влияние "на массу бывшаго Гледенскаго монастыря". Захарова справедливо недоумевала: почему ей было отказано в получении копии доклада по ее делу, ведь "гарантии знакомства с делом и возможность защиты предоставлены даже в суде любому карманному воришке... "41. "Наконец, что такое коммуна и масса Гледенского монастыря? - насмешливо звучит голос монахини. - Очевидно, это такой экзотический цветок в саду губземотдела, что, не охранив его от влияния двух женщин, можно думать, что погибнет Севере-Двинская губерния, а может быть, и кто-нибудь и что-нибудь большее.
Отсутствие фактических данных и ничтожность работы какой-то коммуны да еще монастырского характера исключают возможность спора о чем-либо... Я прошу Пленум и губисполком серьезно отнестись к вопросу о выселении двух баб из губернии за то, что где-то десяток баб в монастыре не сумели управиться со своими делами...". Заканчивалось письмо на серьезной ноте: "При признании прецедента выселения таковое может произойти и с членами Губисполкома. Социалистическому государству должны быть чужды идеалы охранок и жандармерии...".
Ни острый язычок Захаровой, ни слезные жалобы Бистерфельд не смогли повлиять на исход дела: старое постановление губисполкома после нового обсуждения было подтверждено. 26 июня Бистерфельд выехала из Устюга; против Захаровой же пришлось "принимать меры", так как она "от поездки уклонилась" и "26 июня представила документ о ея болезни"42. Исполнение приговора было посему отложено, но 12 июля Пелагию арестовали "как уклоняющуюся от выполнения постановления". Благодаря вмешательству медэксперта (у Захаровой он обнаружил больное сердце, отеки и незаживающую рану на ноге), опальная казначея попала в больницу, и оттуда ее уже не выдал врач Димитриев - таким образом, теперь виноватыми в нарушении постановления оказались медики.
17 июля Захарову все же удалось спровадить из пределов губернии, причем устюжские власти просили вологодскую губмилицию взять у монахини подписку "не возвращаться"43.
На этом одиссея монахини не закончилась: Пелагия не смирилась с высылкой. В феврале 1923 года она посылает в Северодвинский ГИК просьбу разрешить ей возвратиться. К прошению она приложила справку о своей благонадежности, выданную ГПУ Холмского уезда, а также удостоверение совета Троице-Гледенской коммуны о том, что Захарова "никакой вредной контрреволюционной деятельностью в бытность ея в коммуне не занималась и за таковую от коммуны не привлекалась"44. В июне того же года Захарова пишет жалобу в Особую комиссию НКВД (в Москву) с изложением хода дела. НКВД делает запрос в Северо-Двинский ГИК, причем дважды (в июле и августе), так как ответа на первый не поступило.
12 октября из ГИКа прислали справку следующего содержания: "...Монахиня Захарова, состоя членом Троице-Гледенской коммуны, своими действиями и поведением разлагающе действовала на членов коммуны, в результате этих действий Захаровой получился упадок в хозяйстве, что показательно дискредитировало целесообразность организации коммун... Чтобы восстановить здоровые условия, нужно было распустить членов коммуны или же изолировать из пределов губернии Захарову (что и было сделано), причем дело было еще до закона о порядке административного выселения"45.
Настойчивость Захаровой увенчалась успехом: 8 октября 1923 года Президиум ГИКа отменил свои же постановления от 16 мая и 10 июня 1922 года, правда, потому, что они "утратили законною силу" в связи с постановлением ВЦИКа от 10 августа 1922 года46.
Вернулась ли Пелагия Захарова в "свой" монастырь, неизвестно. Скорее всего, нет, так как вряд ли в ее характере было перетерпеть последующие события и не попасть в очередную переделку.
В 1925 году в Устюге началась кампания по ликвидации Троицкой коммуны и соответственно монастыря. 2 июля 1925 года состоялось заседание Президиума губисполкома, на повестке дня которого в числе других стоял вопрос о Троице-Гледенской сельскохозяйственной артели (общине). Президиум решил: "Руководствуясь постановлениями ЦИК и СНК от 22/VIII-24 г. и принимая во внимание, что Троице-Гледенская коммуна (община) обнаруживает явно религиозный уклон... вследствие чего эта коммуна отказалась принять Устав 1921 года... 1) Троице-Гледенскую коммуну ликвидировать; 2) Ликвидацию поручить произвести ГЗУ (губземуправлению) согласно действующим на этот предмет положениям и Уставу Артели"47 .
На этом же заседании уже слушалось и ходатайство губернского отдела народного образования "о предоставлении здания ликвидированной Троице-Гледенской коммуны (общины) для размещения колонии малолетних правонарушителей", стало быть, вопрос о ликвидации коммуны был уже заранее предрешен. Согласие было дано. Требовалось лишь "утрясти" вопрос об использовании сельскохозяйственного инвентаря и угодий с земельными органами губисполкома48.
Мнение членов коммуны уже ничего не значило. 13 августа Президиум ГИКа обсуждал заявление совета коммуны с требованием отмены постановления от 2 июля 1925 года, так как последний считал это решение необоснованным по следующим причинам: во-первых, несмотря на непринятие коммуной Устава 1921 года, губземуправлением она была зарегистрирована (постановление от 10. 06. 1925 г.) и признана действующей; во-вторых, сельское хозяйство в коммуне велось рационально; в-третьих, коммуна являлась хранителем "памятников искусства и старины" "в виде имеющихся на территории старинных храмов"49. Все эти доводы Президиумом были отвергнуты и даны ответы по всем пунктам:
1) ГЗУ признало коммуну действующей, имея в виду "исключительно производственную &;lt;ее&;gt; деятельность";
2) "...Гледенская коммуна в своей деятельности даже после 10/VI-25 г. уклонялась от прямых целей, ставимых с/х коммунам, и главной своей заботой ставила организацию религиозной общины и помощь тем или иным не имеющим заработка представителям религиозного культа (архиереям, бывшей игуменье и др.); ...с/х коммуна, удовлетворительно поставив с/х хозяйство, при этом руководилась не общественными целями, а исключительно указанными (выше).
...У ГЗУ в настоящее время имеются все условия для постановки с/х на территории коммуны более чем в коммуне рационально и исключительно с общественными целями".
3) "... Заявление об охране коммуной памятников искусства и старины не имеет никакого значения, так как эти памятники находятся на учете губрно, который имеет для их охраны вполне достаточные средства"50. Всех этих "мотивов" Президиуму хватило для того, чтобы подтвердить прежнее решение. Кроме того, ГЗУ было предложено закончить ликвидацию коммуны к 1 сентября 1925 года.
21 августа состоялось первое заседание ликвидационной комиссии, на котором представители от совета коммуны - Павлова и Горлина - поставили вопрос об отсрочке выполнения постановления ГИКа "ввиду отъезда секретаря совета коммуны по делам последней в г. Москву"51. Большинством голосов (3 против 2) было принято решение о начале работы. К 28 августа комиссия передала монастырскую мельницу Великоустюгскому РИКу, составила ведомости о наличии живого и мертвого инвентаря, произвела осмотр и подсчет урожая (собранного и еще находящегося в полях) и даже перемерила изгородь вокруг усадебной земли, пересчитала бревна, колья, кряжи, дрова и жерди в изгороди, перевесила остатки продуктов в кладовой. 1 сентября комиссия (вернее, трое ее членов, Горлину и Павлову даже не пригласили) докладывала о результатах проверки коммуны на совещании при ГубЗУ: "...при образовании Троице-Гледенской коммуны было передано ей бесплатно государством имущество на сумму 1797 руб. 60 коп, по довоенной оценке, и в период хозяйствования... получено бесплатно от государства разного имущества на сумму 317 руб. 45 к. ...всего ... 2115 руб. 05 коп. По фактической проверке оказалось также по довоенной оценке на сумму 1422 р. 85 к."
В погашение коммуна сдала построек, материалов и продовольствия на 813 р. 03 к.; при окончательном подсчете всех причитающихся коммуне или удерживаемых с нее сумм оказалось, что государство должно выплатить членам коммуны 490 руб. 65 коп. Докладчик опять не преминул упрекнуть коммуну в том, что она "совсем мало уделяла внимания на сельское хозяйство, т.е. при обработке полей, о чем свидетельствует урожайность текущего года, а именно: с засеянной озимой площади 2400 кв. с. снято ржи 25 пуд.; из засеянной яровой площади 4800 кв. с. снято овса 35 п. 10 ф. и что действительно это была, можно сказать, не коммуна, а прежний монастырь"52 .
Совещание одобрило результаты проверки и признало "правильность вынесенных постановлений ГИКа", а также решило выплатить членам коммуны остаток денег. Бывшим монахиням было отказано в предоставлении занимаемых ими помещений под квартиры и предложено освободить их в кратчайший срок.
4 сентября Секретариат Северо-Двинского ГИКа утвердил протокол; комиссия объявлялась распущенной, ГЗУ рекомендовано в недельный срок предоставить план использования имущества коммуны.
Надежды членов коммуны на поездку Анны Ионичевой в Москву не оправдались: 18 сентября ВЦИК сообщил в Устюг, что "жалоба правления Троице-Гледенской сельскохозяйственной коммуны на постановление ГИКа о ликвидации коммуны оставлена без удовлетворения"53 .
Вскоре в газете "Советская мысль" появилась заметка под названием "Черное гнездо. Николай II в коммуне", в которой с изрядной долей желчи некий автор ("Красноборский") осветил эпопею женского монастыря при советской власти. Он писал: "...Октябрьская революция будто совсем не задела жителей этой тихой обители. Всего-навсего нужно было только переменить вывеску в духе времени, а там живем припеваючи.
...Артель работала до тех пор, пока не заглянул в нутро артельной жизни посторонний лихой глаз.
Артель насчитывала до 95 человек, исключительно монашек. Имея до 30 дес. усадебной земли, артель занималась огородничеством, садоводством, имела пчелиную пасеку, скот и механизированный инвентарь. Пользуясь артельными льготами, оправдывала свои расходы, а на прибавочный труд содержала бывших высокопоставленных духовных особ, между прочим архиерея Алексия, который, находясь "на покое", занимал две большие комнаты с мягкой мебелью. Остальные "особы" занимали не менее шикарные комнаты-келии с портретами духовных лиц и Николая II на стенах... К чему эти портреты? Или "артель" воскресения Николая II из мертвых, или держит эти портреты в знак солидарности с предстоящей конференцией русских монархистов в Париже?.. Долго бы так продолжалось, да губис-полком передал помещение "артели" для колонии несовершеннолетних правонарушителей, найдя это более целесообразным. Придется опять святошам трясти своими ягодицами в поисках земли Ханаанской для учреждения новой артели.
Но уж будет, отцы святые. Этот номер не пройдет"54.
Власти посчитали чрезмерной роскошью сохранять для 29 (а не 95) членов общины четыре храма. Общине была предложена в пользование соседствующая с монастырем церковь Иоанна Устюжского, от которой она отказалась: или все, или ничего. На основании отказа договор с ней как с религиозным образованием был расторгнут.
Где нашли приют монахини? Старожилы деревни говорят: разъехались кто куда - кто в Устюг, кто на родину. На Морозовице осталась, видимо, только Мария Лобанова, местная жительница, после разгрома монастыря ушедшая к родителям. (В 1930 году она исполняла в Морозовской приходской Спасской церкви обязанности псаломщика.)
В "Списке духовенства и монашества" за 1929 год встретились знакомые имена архиепископа Алексия (Бельковского), монахинь Александры Блиновой, матушки Рипсимии (надеюсь, это она) и... Серафимы Бистерфельд! Все они в графе "место жительства" указали адрес: "Троице-Гледенская коммуна", "община", "монастырь".
Накануне "года великого перелома" лишь одна Серафима (Мария Константиновна) Бистерфельд, 1857 года рождения, осталась верна своей "непродажной совести" (ее собственное выражение. - О.З.): в графах "Отношение к декрету об отделении церкви от государства" и "Отношение к Советской власти" она написала: ОТРИЦАТЕЛЬНОЕ55.
Всего же из 200 с лишним человек, приводимых в "Списке...", лишь четверо дерзнули ответить на эти вопросы таким образом...
ПРИМЕЧАНИЯ
1 ВУФ ГАВО. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 76. Л. 3.
2 Там же. Д. 84. Л. 2-11.
3 Там же. Л. 11.
4 Там же. Л. 20.
5 Там же. Ф. Р-147. Оп. 1. Д. 93. Л. 1 -2.
6 Там же. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 84. Л. 41-47.
7 Там же. Л. 49; Ф. Р-170. Оп. 1. Д. 3. Л. 28 об.-29.
8 Там же. Ф. Р-170. Оп. 1. Д. 3. Л. 28 об.-29.
9 Там же. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 84. Л. 56.
10 Там же. Л. 110. Протокол обыска коммуны.
11 Там же. Л. 53-55.
12 Концлагерь располагался в Устюжском Михайло-Архангельском монастыре.
13 ВУФ ГАВО. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 84. Л. 92.
14 Там же. Л. 91.
15 Там же. Л. 97-103.
16 Там же.
17 Там же. Д. 566. Л. 28,51; Д. 944. Л. 55.
18 Там же. Д. 944. Л. 55.
19 Там же. Д. 575. Л. 1.
20 Там же.
21 Там же.
22 Там же. Л. 4.
23 Там же. Л. 6.
24 Там же. Д. 578. Л. 32.
25 Там же. Ф. Р-43. Оп. 1. Д. 123. Л. 26.
26 Там же. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 84. Л. 106.
27 Там же. Ф. 364. Оп. 1. Д. 7917. Л. 183-187.
28 Там же. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 554. Л. 19.
29 Там же. Ф. Р-44. Оп. 1. Д. 441. Л. 51.
30 Там же. Л. 56.
31 Там же. Д. 555. Л. 119.
32 Там же. Д. 441. Л. 53. Эти "18 возов" долго не давали покоя многим, в том числе и Серафиме, которая продолжала жить в монастыре. Кстати, у исключенных могло действительно набраться много добра: Захаровой принадлежали в монастыре два дома, у нее, почти единственной, имелся комод, диван и, как писала позднее в жалобе Бистерфельд, до революции, когда в Троицын день приезжало до 40 гостей, им подавали серебряные ложки с инициалами "П. 3.", эти же метки стояли на скатертях, ватных одеялах, были у нее и шубы - богатая лисья и черная (Там же. Л. 20).
33 Там же. Л. 51.
34 Там же. Ф. Р-44. Д. 441. Л. 53.
35 Там же. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 1066. Л. 58.
36 Там же. Ф. Р-264. Оп. 1. Д. 211. Л. 70.
37 Там же. Ф. Р-44. Оп. 1. Д: 441. Л. 50.
38 Там же. Л. 51.
39 Там же. Л. 49.
40 Там же. Л. 55.
41 Там же. Л. 37-38. .
42 Там же. Л. 5.
43 Там же. Л. 16.
44 Там же. Л. 62.
45 Там же. Л. 66.
46 Там же. Л. 74.
47 Там же. Ф. Р-43. Оп. 1. Д. 454. Л. 134.
48 Там же. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 2097. Л. 43.
49 Там же. Ф. Р-43. Оп. 1. Д. 454. Л. 103.
50 Там же. Л. 104.
51 Там же. Ф. Р-54. Оп. 1. Д. 2098. Л. 2.
52 Там же. Л. 27.
53 Там же. Л. 40.
54 Там же. Л. 35.
55 Там же. Ф. Р-45. Оп. 1. Д. 184. Л. 9 об., 34.
ЗАПИСКИ КРАЕВЕДА
В. П. Шляпин (1861-1943) - известный устюжский краевед. Им написано и опубликовано около сорока работ. (Список трудов В. П. Шляпина и его биографию смотрите в сборнике "Бысть на Устюзе...". Вологда, 1993.). Многие труды краеведа не потеряли своего значения до сих пор.
В последние годы жизни В. П. Шляпин передал на хранение в Великоусгюгский музей несколько рукописей. В 1943 году в фонды музея от Вениамина Петровича поступила общая тетрадь объемом в 94 страницы с заметками мемуарного характера. Рукопись состоит из четырех глав. Небольшие первая и четвертая главы посвящены "благодетельным" и замечательным случаям в его жизни. Глава вторая под названием "Из моих жизненных встреч" опубликована в упомянутом выше сборнике. Третью главу "Мои ближайшие родные" предлагаем читателю на страницах данного альманаха. В рукописи эта глава занимает 34 страницы, в ней автор описал жизнь старшего брата Анфала и сестер Валентины и Людмилы.
Шляпины - старинный род из села Вотчи, расположенного недалеко от Кувенского озера, в 70 верстах от Вологды. Петр Иванович, отец автора записок, был сыном причетника Христорождественской Вотчинской церкви Вологодского уезда. Окончив Духовную семинарию, мечтал о продолжении образования, но из-за материальных затруднений был вынужден поступить на службу и занял место священника Троицкой Селезеневской церкви Вологодского уезда. Его супруга, Александра Флегонтовна, являлась дочерью священника Покровской Комельской церкви Грязовецкого уезда Флегонта Александровича Авессаломова (1807-1869).
В семье П. И. и А. Ф. Шляпиных было восемь детей, из них трое умерли во младенчестве. Дети Шляпиных рано осиротели. В 1868 году, 38 лет от роду, скончался от болезни Петр Иванович, а через год от горя и тоски умерла Александра Флегонтовна (1834-1869). Старшему, Анфалу, было тогда 13 лет, а младшим, близнецам Людмиле и Леониду, - по пять лет. Все заботы о детях взяла на себя Асенефа Федоровна Авессаломова (1811-1889), бабушка Шляпиных по материнской линии. В течение пяти лет она жила с внуками, кормила, воспитывала и пристраивала их. Человек доброй души, она всем старалась услужить и принести пользу. К матушке часто обращались за помощью приходские крестьяне. Она лечила травами, вправляла вывихи и никогда не брала платы. Агэнефа Федоровна не кончала школы, но была грамотна и своих детей учила читать сама. Благотворное влияние оказала она и на внуков. Служение Отечеству, людям стало главной целью их жизни. Анфал, Вениамин, Валентина и Людмила (Леонид скончался в возрасте 25 лет в 1888 году) посвятили себя благородному делу воспитания и обучения детей. Анфал Петрович около двадцати лет преподавал физику и математику в Вологодской духовной семинарии и в мужской и женской гимназиях в Архангельске. Вениамин Петрович тридцать лет работал преподавателем в Усть-Сысольском и Великоустюгском духовных училищах. В течение тридцати лет являлась начальницей Великоустюгского епархиального женского училища Валентина Петровна. Более двадцати лет учила детей в сельской школе Никольского уезда Людмила Петровна. В 1913 году она была награждена золотой медалью "За усердие" на аннинской ленте. Педагоги Шляпины в свое время пользовались большим уважением среди местного населения.
В решении различных жизненных проблем братьев и сестер Шляпиных принимала участие их многочисленная родня. В своей рукописи В. П. Шляпин называет дядюшек: Николая, Виктора, Федора, Ивана. Они являлись родными братьями Александры Флегонтовны. Николай окончил духовное училище в Вологде, а остальные - духовную семинарию.
Федор Флегонтович (1837-1891) служил аудитором в Финляндии, затем - помощником прокурора в Одессе. Для поддержания племянников ежемесячно присылал по 25 рублей. В 1874 году он вышел в отставку и уехал в Америку, где прожил пять лет, после чего возвратился на родину. Виктор Флегонтович (1839-1914) много лет служил священником в Николаевской Отводинской церкви Вологодского уезда, в 40 верстах от Вологды, около Кубенского озера. Там и вышел на пенсию. Иван Флегонтович (1844-1918) писал рассказы, которые печатались в "Отечественных записках", мечтал поступить в университет. С этой целью уехал в Санкт-Петербург, где зарабатывал уроками и готовился к поступлению в университет. Но по стечению обстоятельств поступить не смог и вернулся в Вологду, где более 25 лет состоял секретарем губернской земской управы. Николай Флегонтович (1848 г. р.) в 1867 году уехал в Польшу, работал учителем и там скончался в возрасте тридцати с небольшим лет.
В записках упоминаются дядя Филофей и дядя Николай из Мишехонья. Это мужья сестер Александры Флегонтовны, Юлии и Авдотьи. Филофей Иванович Малиновский (ум. в 1828 г.) был священником Покровской Комельской церкви Грязовецкого уезда. Его супруга, Юлия Флегонтовна, умерла в 1876 году в возрасте тридцати лет, оставив трех дочерей, младшей из которых было около четырех месяцев. Николай Павлович Левитский (ум. в 1909 г.) являлся священником Благовещенской Мишехонской церкви Вологодского уезда.
Тетушка Софья Петровна Брянцева (1838-1911), приютившая Валентину Шляпину по возвращении ее из Петербурга, приходилась племянницей бабушке Асенефе. Она родилась и жила в Вологде, получила домашнее образование, много читала, любила устраивать домашние спектакли. Софья Петровна слыла превосходной кружевницей и нередко получала заказы из столиц. Ее изделия неоднократно экспонировались на различных выставках. В семьях родственников братья и сестры Шляпины всегда находили радушие и поддержку.
Описание жизни своих родных В. П. Шляпин дает на фоне общественных событий конца XIX - первой трети XX века. В биографиях Шляпиных отразилась судьба русского учительства, пережившего социальные потрясения 1917 года.
В рукописи имеются интересные сведения из истории Вологодского духовного училища, Вологодской духовной семинарии, Великоустюгского епархиального женского училища, школы в селе Енангском Никольского уезда, а также различные бытовые детали.
Текст печатается с незначительными сокращениями: исключена та часть, в которой имеется повторение уже изложенных фактов. Пунктуация приближена к современной. Рукопись В. П. Шляпина хранится в фондах ВУГИАХМЗ.
Г. Н. Чебыкина
В. П. Шляпин
МОИ БЛИЖАЙШИЕ РОДНЫЕ
Анфал Петрович Шляпин (мой старший брат)
Родился 6 ноября 1855 года в селе Покровском Грязовецкого уезда, в 20 верстах от Вологды и 20 верстах от Грязовца. Именинник он 11 декабря. Отцом крестным был у него дедушка Флегонт, а так как кругом купели ходил еще и бывший маленьким в то время (7 лет) дядя Николай Флегонтович, то и он считался отцом крестным Анфала.
Еще при жизни папаши Анфал с сентября 1866 года был записан в Вологодское духовное училище, и в 1867 году он обучался в низшем отделении училища. Одновременно с ним записан был и дьячкович Василий Добряков. Вспоминаются разговоры двух мужиков об успехах этих школяров: " Попович-то учится десятым, а дьячкович-то тот молодец - сотым учится". Представлялось мужичкам, что чем больше цифра, то тем, значит, парень лучше и учится.
Из низшего отделения Анфал перешел в среднее, а тут подоспела реформа училища, и в 1869 году его (Анфала - Г.Ч.) перевели во 2-й класс училища, из которого он уже и переходил во все следующие классы.
Реформа училища, между прочим, проявилась в следующем. До реформы училище состояло из трех отделений: низшего, среднего и высшего, по два года учения в каждом отделении, значит, нормальный училищный курс был в 6 годов. После реформы училище стало состоять из четырех классов (1, 2, 3 и 4), по одному году учения в каждом классе, значит, нормальный училищный курс стал в 4 года. Если прежде малоуспевавший ученик не усваивал курса и оставался в том же отделении на повторительный курс, то он учился в этом отделении новые два года; после реформы, если не успеет ученик в классе, то учится в нем новый один год, а не два. Прежде, бывало, в каждом отделении оставались на повторительный курс и таким образом учивались в училище по 12 годов, а иные ухитрялись проучиться в училище и больше 12 лет, доучивались до длинной бороды; теперь стали разрешать оставаться на повторительный курс в классах не более двух раз за время учения в училище, значит, в училище стало можно учиться не более шести годов. Разница громадная. С реформой учебники в училище заменены лучшими, более подробными и понятными. Например, по греческому языку введена была грамматика Кюнера, по русскому языку новый лучший учебник, по арифметике также и т. д. Объем преподаваемого расширился. Учителя стали уроки объяснять и спрашивать, а не только, как прежде, задавать да спрашивать. В обращении с учениками стали деликатнее, порки уже не употребляли, а раньше ежедневно пороли. Например, в параллельном отделении училища учитель арифметики имел кличку "Живодер", сохранявшуюся за ним от прежнего времени, между тем, после реформы он был гуманнейший учитель, ни одного ученика, что называется, пальцем не задел. Учителя остались старые, а приемы преподавания и обращение их с учениками стали новые. Вообще реформа была благодетельная. Число учеников в классах было уменьшено: прежде в классе училось 110 учеников, после реформы принята норма в 50 учеников, а впоследствии и в 45 учеников.