168 Там же.
169 ГАВО.Ф.476.Оп.1.Д.17.Л.103об.-104; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 277 об.-278.
170 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 19 об.-20.
171 Там же. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 275 об.-276.
172 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 303. Л. 6, 9; Д. 572. Л. 52 об.-53.
173 Там же. Д. 171. Л. 56 об.-57; Д. 652. Л. 280-280 об.
174 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467. Л. 3; Д. 653. Л. 3 об; Ф. 476. Оп. 1. Д. 114. Л. 53 об., 148 об.
175 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 19 об.-20.
176 Там же.
177 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 304. Л. 1, 5; Д. 572. Л. 52 об.-53; Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 18 об.-19.
178 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467. Л. 2.
179 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 114. Л. 148 об.; Д. 131. Л. 69 об.
180 Там же. Ф. 17. Оп. 1. Д. 94. Л. 7-7 об.
181 Индова Е.И. О российских мануфактурах... С. 292.
182 Там же. С. 292-293; ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 35. Л. 2 об.
183 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 35. Л. 13 об.-14.
184 Там же. Д. 340. Л. 37 об.-38.
185 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296.
186 Ежегодник Вологодской губернии на 1913 год. С. 113.
187 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467. Л. 2 об.
188 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296.
189 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467. Л. 4 об.; Д. 572. Л. 82 об.-83.
190 Там же. Д. 653. Л. 4; Ф. 476. Оп. 1. Д. 131. Л. 69.
191 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 21 об.-22.
192 Там же. Ф. 17. Оп. 1. Д. 30. Л. 34 об.
193 Индова Е. И. О российских мануфактурах... С. 293; Засецкий А. А.
Исторические и топографические известия... С. 66.
194 ГАВО. Ф. 496. Оп. 8. Д. 2. Л. 6; Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 36; Е...Нечто о Леденгских целебно-минеральных водах // ВГВ. 1853. № 31; ГАВО. Ф. 388. Оп. 8. Д. 61. Л. 2; Колесников П. А. Опыт генеалогии рода И. В. Бабушкина // Материалы по истории Европейского Севера СССР. Вып. 3, Вологда, 1973. С. 94.
195 Там же.
196 ГАВО. Ф. 388. Оп. 8. Д. 61. Л. 7; Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 163.
197 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 161 об.-162; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4369. Л. 247.
198 Там же.Ф. 17. Оп.1. Д.95. Л.28-28об.; Ф. 179. Oп.2. Д. 102. Л.2-2об.; Ф.475. Оп. 1. Д.47. Л. 21 об.
199 Там же. Ф. 17. Оп. 1. Д. 95. Л. 29.
200 Риффесталь К. X. Отчет о положении производства молочных продуктов... С. LXXVI.
201 Там же. С. LXXIV; ГАВО. Ф. 389. Oп. 1.Д.47.Л. 114об.-115.
202 ГАВО. Ф. 475. Оп. 1. Д. 1585. Л. 7 об.-8.
203 Там же.
204 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 183 об.-184.
205 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 297.
206 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д.572. Л. 111 об.-112; Ф. 475. Оп. 1.Д. 72. Л. 126; Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 27 об.-28; Оп. 2. Д. 55. Л. 91 -91 об.
207 Там же. Ф. 475. Оп. 1. Д. 72. Л. 126.
208 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 558. Л. 30 об.; Ф. 665. Оп. 1.Д.56.Л. 19-19 об.; Д. 122 а. Л. 1-2 об., 6; Северная промышленность. 1922. № 1. С. 19.
209 Смета доходов и расходов г. Вологды на 1907 год. Вологда, 1907. С. 72; Ежегодник Вологодской губернии на 1913 г. С. 120.
210 Павленко Н. И. Указ. соч. С. 296-297; Индова Е. И. О российских мануфактурах... С. 293; ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 35. Л. 2 об.
211 ГАВО. Ф. 13. Оп. 1. Д. 270; Ф. 476. Оп. 1. Д. 35. Л. 2об.; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 507 об.-508.
212 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 653. Л. 3; Ф. 476. Оп. 1. Д. 131. Л. 69; Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11.
213 Риффесталь К. X. Отчет о положении производства молочных продуктов... С. XX-XXI.
214 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 652. Л. 282 об.
215 Там же. Д. 2267. Л. 1, 4, 6 об.
216 Там же. Ф. 475. Оп. 1. Д. 72. Л. 17.
217 Там же. Л. 76; Смета доходов и расходов г. Вологды на 1910 год. Вологда, 1910. С. 82.
218 ГАВО. Ф. 475. Оп. 1. Д. 62. Л. 187 об.; Смета доходов и расходов г. Вологды на 1910 год. С. 82.
219 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 3112. Л. 1-1 об.; Ф. 179. Оп. 1. Д. 595. Л. 4.
220 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2762. Л. 188-189, 198; Ф. 475. Оп. 1. Д. 239. Л. 107.
221 Там же. Ф. 389. Оп. 1. Д. 47. Л. 11 об.-12; Ф. 476. Оп. 1. Д. 558. Л. 8, 31 об.; Памятная книжка Вологодской губернии на 1896-1897 год. С. 97.
222 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1.Д. 467 а. Л. 4 об.
223 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467. Л. 4 об.; Д. 572. Л. 129 об.-130; Д. 652. Л. 282; Ф. 476. Оп. 1.Д. 131. Л. 70; Д. 114. Л. 140 об.
224 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467 а. Л. 4 об.
225 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 37 об.-38.
226 Там же. Д. 114. Л. 140 об.; Д. 131. Л. 70; Ф. 14. Оп. 1. Д. 572. Л. 129 об.-130; Д. 467. Л. 4 об.; Д. 652. Л. 282.
227 Там же. Ф. 475. Оп. 1.Д. 1131. Л. 60 об.
228 Там же. Д. 239. Л. 81.
229 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 653. Л. 4 об.
230 Там же. Ф. 138. Оп. 2. Д. 465. Л. 49 об.; Оп. 3. Д. 57. Л. 39, 42.
231 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 37 об.-38.
232 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2176. Л. 11-11 об., 13 об.
233 Там же. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 666 об.-667.
234 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 264 об,-265.
235 Там же. Д. 35. Л. 11-12 об.; Д. 41. Л. 97-97 об.
236 Там же.Ф. 14. Оп. 1. Д.653. Л.3; Оп.3. Д. 171. Л. 152об.-153; Д. 134. Л.6об.-7; Ф. 476. Оп. 1. Д. 35. Л. 11-12 об.; Д. 41. Л. 97-97 об.; Д. 114. Л. 147 об.
237 Там же. Ф. 14. Оп. 3. Д. 134. Л. 9 об.-10.
238 Пушкарев И. Описание Вологодской 1убернии... С. 77-78; ВГВ. 1848. № 37; 1852. №46; 1855. №16.
239 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 259 об.-260; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 681 об.-682.
240 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 679 об.-680.
241 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296; ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 259 об.-260; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 683 об.-684.
242 ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 683 об.-684.
243 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 26. Л. 12.
244 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2979. Л. 1; Ф. 131. Оп. 1. Д. 62. Л. 21 об.-22.
245 Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11; ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 652. Л. 281 об.; Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 22 об.-23.
246 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 480. Л. 77-77 об.
247 Там же. Ф. 17. Оп. 1. Д. 95. Л. 20-20 об.; Ф. 179. Оп. 1. Д. 595. Л. 16 об.; ВГВ. 1880. № 26.
248 Там же.
249 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 15 об.-16.
250 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296-297; ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 251. Л. 1; Д. 572. Л. 147 об.-148; Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 281 об.-282.
251 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 14 об.-15.
252 Там же. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 715об.-716; Ф. 833. Оп. 1. Д. 600. Л. 1-12об.; Ф. 688. Оп. 1. Д. 19. Л. 2 об.-3; Челищев П. И. Путешествие по Северу России... С. 186-187; Вологда 1780-х годов в описаниях современников.... С. 296.
253 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 160. Л. 1-19 об.; Д. 257. Л. 2-11 об.; Д. 572. Л. 139 об.- 140; Андреевский Л. Указ. соч. С. 19.
254 ГАВО. Ф. 14. Оп. 3. Д. 71. Л. 139 об.-140.
255 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 31. Л. 51; Д. 50. Л. 15 об.-16.
256 Андреевский Л. Указ. соч. С. 23;ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 15об.-16.
257 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 572. Л. 139 об.-140.
258 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 13 об.; Огородников С. История Архангельского порта. СПб., 1875. С. 310.
259 Там же.
260 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 653. Л. 2об.; Оп. 3. Д. 171. Л. 148об.-149; Ф. 476. Оп. 1. Д. 14. Л. 69 об.
261 Там же. Ф. 476. Оп. 2. Д. 29. Л. 10 об.
262 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296-297.
263 ГАВО. Ф. 496. Оп.-1. Д. 4211. Л. 765 об.-766.
264 Там же. Л. 764 об.-765; Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296.
265 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467. Л. 3 об.
266 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467. Л. 1 об.; Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 17 об.-18; Оп. 2. Д. 29. Л. 10.
267 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 17 об.-18.
268 Там же. Д. 125. Л. 261.
269 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 343. Л. 1-3; Д. 572. Л. 163 об.-164; Д. 653. Л. 3 об.-4.
270 Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11; ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 652. Л. 280 об.
271 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 7167. Л. 33; Оп. 2. Д. 288. Л. 20 об.-21; Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 29 об.-30.
272 Там же.
273 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 7167. Л. 74; Ф. 17. Оп. 1. Д. 73. Л. 35 об.-36; Ф. 475. Оп. 1. Д. 7. Л. 45 об.; Д. 47. Л. 22.
274 Там же. Ф. 475. Оп. 1. Д. 63. Л. 97 об.
275 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 381. Л. 37 об.-38.
276 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 7196; Обзор Вологодской губернии за 1887 год. Приложение ко всеподданнейшему отчету вологодского губернатора. Б. м, б. д. С. 54; Обзор Вологодской губернии за 1893 год. Вологда, 1894. С. 28.
277 ГАВО. Ф. 475. Оп. 1. Д. 63. Л. 97 об.; Д. 143. Л. 211-212.
278 Там же. Ф. 389. Оп. 1. Д. 47. Л. 10 об.-11, 53 об.-54.
279 Смета доходов и расходов г. Вологды на 1907 год. С. 71-72; Ежегодник Вологодской губернии на 1913 год. С. 125; ГАВО. Ф. 665. Оп. 1. Д. 17. Л. 47 об.-48.
280 ГАВО. Ф. 475. Оп. 1. Д. 48. Л. 7; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 787 об.-788.
281 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296; ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 302 об.-303; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 787 об.-788; Ф. 833. Оп. 1. Д. 400. Л. 104, 174, 176.
282 [Брусилов Н.] Опыт описания Вологодской губернии Николая Брусилова, Вологодского гражданского губернатора, Действительного Статского Советника и Кавалера. СПб., 1833. С. 15-16; ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 653. Л. 279об.; Ф. 17. Оп. 1. Д. 7. Л. 13 об.; Д. 30. Л. 34; Оп. 2. Д. 3. Л. 6 об.; Ф. 476. Оп. 1. Д. 413. Л. 1-1 об.; Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11;Трапезников В. Из вологодской старины... С. 83.
283 Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11; ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 652. Л. 281 об.
284 ВГВ. 1852. №2.
285 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 297; ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 305 об.-306; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 796 об.-797.
286 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 16 об., 17; Оп. 2. Д. 3. Л. 4.
287 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296; ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 309 об.-310; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 802 об.-803.
288 Ежегодник Вологодской губернии на 1913 г. С. 116-117.
289 ГАВО. Ф. 14.Оп.1.Д.467.Л. 1 об.; Д. 572. Л. 173 об.-174.; Д. 653. Л. 4 об.; Оп. 3. Д. 134. Л. 10 об.-11.
290 Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11; ГАВО. Ф.476. Оп. 1.Д. 131. Л. 69.
291 Клыпин С. В. Указ. соч. С. 8.
292 ВГВ. 1888. № 2; Указатель Всероссийской промышленно-художественной выставки... С. 6.
293 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 131. Л. 71 об.; Д. 340. Л. 23 об.-24.
294 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2511. Л. 1; Д. 6913.
295 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296.
296 ВГВ. 1893. №6.
297 ГАВО. Ф. 17. Оп. 1. Д. 30. Л. 34 об.; Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 21 об.-22.
298 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 480. Л. 17-19, 20.
299 Там же. Д. 340. Л. 21 об.-22.
300 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2989. Л. 1-1 об.
301 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 11761; Ф. 389. Оп. 1.Д. 47. Л. 10 об.-11.
302 ВГВ. 1888. №15; ГАВО. Ф. 179. Оп. 1. Д. 1043. Л. 5.
303 ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 99 об.-100, 995 об.-996.
304 Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11.
305 Индова Е.И. О российских мануфактурах... С. 315; ГАВО. Ф. 14.Оп. 1.Д.572. Л. 190 об.-191; Непеин С. К истории вологодской градской Троице-Герасимовской церкви // ВЕВ. 1903. № 3.
306 Вологодский листок. 1913. № 543; ГАВО. Ф. 585. Оп. 2. Д. 61. Л. 41, 43, 57; Ф. 665. Оп. 1.Д. 17. Л. 2 об.-3; Д. 118.
307 ГАВО. Ф. 575. Оп. 1. Д.99. Л.20; Ф.665. Оп. 1. Д. 56. Л. 10-10 об.; Д. 80. Л. 45 об.; Андреевский Л. И. Фабрично-заводская промышленность Севера накануне мировой войны // Материалы по изучению и использованию производительных сил Северного края. Вып. 2. Вологда, 1921. С. 88-90; Васневский Ю. Н. Лесные богатства Вологодской губернии и эксплуатация их в последнее десятилетие // Вестник народного хозяйства Вологодской губернии. Вологда, 1921. № 8. (Ноябрь). С. 8.
308 ГАВО. Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 35.
309 Там же. Ф. 496. Оп. 8. Д. 2. Л. 122, 323; Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 35.
310 Там же. Ф. 496. Оп. 8. Д. 2. Л. 322 об.; Д. 36. Л. 52 об.; Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 35.
311 Там же. Ф. 1. Оп. 5. Д. 44. Л. 1.
312 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 401 об.-402; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1029 об.-1030.
313 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296; ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 99 об.-100.
314 ВЕВ. 1884. № 17; ГАВО. Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 35 об.
315 ГАВО. Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 35-35 об.
316 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 299; Ф. 496. Оп. 8. Д. 2. Л. 500; Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 35; ВГИАХМЗ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 147. Л. 6 об.
317 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 400; Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 35 об.
318 Там же. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1021-1022.
319 Там же. Л. 1021 об.-1022; Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 400 об.
320 Там же. Ф. 476. Оп. 1.Д. 17. Л. 396 об., 400; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1027 об.- 1028,1611.
321 Там же. Ф. 496. Оп. 8. Д. 39. Л. 77.
322 Там же. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1025 об.-1026; Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 35 об.
323 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 344. Л. 1; Д. 429. Л. 1; Д. 467. Л. 2; Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 20 об.-21; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1028 об.-1029.
324 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 344. Л. 1, 6; Д. 572. Л. 217 об.-218.
325 Там же. Д. 572. Л. 217 об.-218; Д. 653. Л. 3.
326 Там же. Д. 68. Л. 1-8; Д. 494. Л. 1.
327 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296; ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 305. Л. 1-6; Ф. 476. Оп. 2. Д. 29. Л. 11; Иеромонах Неофит. Через 70 лет на могиле Н. М. Рынина // Церковное слово. 1909. № 127. С. 427-428.
328 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 572. Л. 219 об.-230; Д. 653. Л. 2 об.
329 Там же.
330 Там же.
331 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 131. Л. 70.
332 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296.
333 Там же.
334 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 17 об.-18.
335 Там же. Ф. 585. Оп. 2. Д. 65. Л. 7-7 об., 25.
336 Там же. Ф. 136. Оп. 1. Д. 144. Л. 15 об., 41; Ежегодник Вологодской губернии на 1913 г. С. 109-112, 119.
337 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 652. Л. 281 об.; Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11.
338 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 425. Л. 6.
339 Там же. Д. 445. Л. 8, 10; Ф. 17. Оп. 1. Д. 95. Л. 10-10 об.
340 Там же. Ф. 17. Оп. 1. Д. 95. Л. 16-17.
341 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 467. Л. 2 об.; Д. 653. Л. 3 об.; Оп. 3. Д. 87. Л. 1.
342 Там же. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1072 об.-1073.
343 ВГВ. 1902. № 22; Каталог выставки Северного Края. Ярославль, 1903. Рыбинск, 1903. С. 37; Паршин М. Кубинский стекольный завод // Северная промышленность. 1923. № 4. С. 15; ВГВ. 1899. №200; ГАВО. Ф. 134. Оп. 1. Д. 132. Л. 19; Ф. 665. Оп. 1. Д. 17. Л. 36 об.-37.
344 ГАВО. Ф. 665. Оп. 1. Д. 17. Л. 36 об.-37.
345 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 38 об.-39.
346 Там же.
347 Там же. Ф. 389. Оп. 1.Д. 47. Л. 116 об.-117; Альбом участников... Ч. III. С. 72, 158.
348 Альбом участников... Ч. III. С. 72, 158; Северная промышленность. 1922. № 1. С. 14.
349 Пушкарев И. Описание Вологодской губернии... С. 77; ВГВ. 1849. № 53; ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 572. Л. 230 об.-231; Услар. Военно-статистическое обозрение Российской империи... Табл. 11.
350 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 7167. Л. 3,24.
351 Там же. Ф. 389. Оп. 1. Д. 47. Л. 15 об.-16.
352 Там же. Ф. 179. Оп. 1. Д. 1043. Л. 5, 9.
353 Клыпин С. В. Указ. соч. С. 7.
354 ГАВО. Ф. 475. Оп. 1. Д. 47. Л. 22.
355 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 453 об.-454.
356 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296. 357 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 454.
358 Там же. Ф. 17. Оп. 1. Д. 367. Л. 52 об.; Каталог выставки Северного Края... С. 21; Журналы Грязовецкого уездного земского собрания и доклады Управы. Вологда, 1911. С. 224; Вологодский справочный листок. 1910. №80; Альбом участников... Ч. П. Экспоненты. ... С. 8, 152; Риффесталь К. X. Отчет о положении производства молочных продуктов... С. XLII, LVI, LXVIII, LXX, LXXII, LXXVIII, LXXXII.
359 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 29 об.-30.
360 Там же. Ф. 475. Оп. 1. Д. 40. Л. 88.
361 Индова Е. И. О российских мануфактурах... С. 292-293; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1209 об.-1210.
362 ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1209 об.-1210.
363 Челищев П. И. Путешествие по Северу России... С. 215; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1209 об.-1210; Оп. 8. Д. 36. Л. 120.
364 Там же.
365 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1.Д. 653. Л. 27 об.-28.
366 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 17. Л. 487 об.-488; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1255 об.- 1256; ВГИАХМЗ. Ф. l. Oп. 2.Д. 149. Л. 2 об.
367 Колесников П. А. Указ. соч. С. 94; Троицкий С. М. Хозяйство крупного
сановника России... С. 234.
368 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1272 об.-1273.
369 Там же. Ф. 585. Оп. 1. Д. 36. Л. 122 об.; Д. 758. Л. 111-111 об.; Ф. 665. Оп. 1. Д. 17. Л. 23 об.-24.
370 Там же. Ф. 389. Оп. 1.Д. 47. Л. 122 об.-123.
371 Павленко Н. И. Указ. соч. С. 296; ГАВО. Ф. 833. Оп. 1. Д. 640. Л. 36.
372 ГАВО. Ф. 14. Oп. 1. Д. 254. Л. 1; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1339 об.-1340.
373 Там же. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4689. Л. 6 об.-8.
374 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 296; ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 254. Л. 6 об.; Ф. 496. Оп. 1. Д. 4211. Л. 1338 об.-1339.
375 ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 653. Л. 2 об.; Оп. 3. Д. 171. Л. 285 об.-286.
376 Клыпин С. В. Указ. соч. С. 8.
377 ГАВО. Ф.665. Оп. 1.Д. 17.Л.4об.-5; Д. 133. Л. 1-2 об.; Ежегодник Вологодской губернии на 1913 год. С. 120; Известия Вологодского общества сельского хозяйства. 1910. № 10. С. 22.
378 ГАВО. Ф. 475. Оп. 1. Д. 991. Л. 1; Ф. 665. Оп. 1. Д. 17. Л. 4 об.-5.
379Непеин С. Вологда прежде и теперь. Вологда, 1906. Реклама.
380 Вологда 1780-х годов в описаниях современников... С. 297.
381 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 14 об.-15; ВГИАХМЗ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 172. Л. 12.
382 ГАВО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 50. Л. 14 об.-15; Д. 114. Л. 147 об.
383 Там же.
384 Там же. Ф. 14. Оп. 1. Д. 653. Л. 25 об.-26.
385 Там же. Ф. 17. Оп. 1. Д. 95. Л. 30-31; Ф. 475. Оп. 1. Д. 48. Л. 7.
386 Там же. Ф. 476. Оп. 1. Д. 340. Л. 23 об.-24.
387 Там же. Ф. 389. Оп. 1. Д. 47. Л. 97 об.-98; Д. 54. Л. 77 об.
ИСТОРИЯ В ЛИЦАХ
Р. М. Лазарчук
М. Н. МУРАВЬЕВ И ВОЛОГДА
Есть личности, чей нравственный авторитет, бесспорный для современников, не ставился под сомнение и их пристрастными потомками. Такая завидная судьба ожидала немногих. Среди них М. Н. Муравьев (1757-1807) - отец двух декабристов, Никиты и Александра, наставник великого князя Александра Павловича (будущего императора), товарищ министра народного просвещения, попечитель Московского университета, один из образованнейших людей своего века, поэт, приблизивший появление в русской литературе Жуковского, Батюшкова, Пушкина. Батюшков писал о "прекрасной душе" Муравьева и его "редкой чувствительности" [1]. Карамзин находил в его сочинениях "прекрасную, нежную душу... исполненную любви к общему благу" [2]. Муравьева не просто почитали. Его неожиданную смерть друзья связали с поражением нашей армии под Фридландом и невыгодным для России Тильзитским миром: "чуткий к военной славе своего отечества, горячий патриот", Михаил Никитич "не мог перенести общерусского горя" [3]. Впрочем, это взгляд из ближайшего окружения поэта. Но "примером всех добродетелей" [4] считал Муравьева и далекий от него Ф. Ф. Вигель, известный желчным тоном своих "Записок". Наконец, Белинский, человек другого времени и другой социальной среды, видел в Муравьеве писателя, "замечательного по своему нравственному направлению, в котором просвечивалась его прекрасная душа", "добрая... честная", и открывался "благородный характер" [5]. Жизнеописания таких людей поучительны, как жития. Самый придирчивый взгляд не обнаружит в них противоречия между словом и поступком. Таков он был в мыслях и, в чувствованиях, - писал о Муравьеве Карамзин, - таков и в делах" [6].
Еще в 40-х годах XIX века боготворивший писателя П. А. Плетнев мечтал о создании биографии Муравьева. Она представлялась ему "чудной" [7]. Однако первый обстоятельный и документально аргументированный очерк о М. Н. Муравьеве появился только в 1913 году в связи с "истекшим столетием со времени его смерти" [8].
На следующем этапе подготовки научной биографии Муравьева главными стали выявление логики его внутреннего развития, изучение личности, а не событий. Эта проблема была поставлена Л. И. Кулаковой в конце 1930-х годов [9]. Многолетние разыскания, в том числе и архивные (Л И. Кулакова и В. А. Западов опубликовали письма М. Н. Муравьева отцу и сестре 1777-1778-х годов [10]), завершились вступительной статьей к "Стихотворениям" Муравьева, изданным в 1967 году [11]. Однако теперь, когда наконец-то была достигнута определенная ясность в понимании целого, заметнее обозначились неизвестные частности, "пропуски" в биографии и пробелы в знании. Объект научного исследования для биографов Муравьева сузился до периода и эпизода. Реконструкции одного из таких эпизодов, а может быть (это еще предстоит выяснить), периодов, связанных с нашим краем, и посвящена статья.
Сюжет "М. Н. Муравьев и Вологда" не нов. Историки литературы не раз обращались к этой теме, пытаясь не только восстановить вологодский период жизни поэта, но и осмыслить роль вологодских впечатлений и местного материала в творчестве писателя. Однако связи Муравьева с нашим краем неизбежно оказывались преувеличенными, потому что ложной была исходная посылка, определяющая все построения исследователей: Вологда - родина Муравьева [12]. Именно на этом основании его имя включено в наиболее важный источник сведений о литературной Вологде XVIII-XIX веков - "Вологжане-писатели (материалы для словаря писателей - уроженцев Вологодской губернии)" [13], а также в "Летопись города Вологды" [14] и другую справочную литературу. Между тем еще в 1913 году Н. Жинкин указал на эту неточность и, ссылаясь на хранившиеся в Императорской публичной библиотеке рукописи Муравьева, назвал местом его рождения Смоленск [15]. Но замечание исследователя отнюдь не устранило разнобоя. В. В. Гура, опубликовавший в 1985 году упомянутые Н. Жинкиным записи Муравьева, сопроводил их следующим комментарием: "До сих пор остается неизвестным с документальной точностью, где родился М. Н. Муравьев. Местом его рождения разные справочники называли Вологду. В его бумагах, на полях написанной в Вологде трагедии "Дидона умирающая", есть такая запись: "1757 октября 25 родился автор", а на обороте обложки сборника выписок из древних авторов и сделанных в Твери автобиографических записей появляется существенное уточнение: "1757. Смоленск. Октябрь 25"" [16]. Чтобы снять все сомнения по поводу места рождения Муравьева, обратимся к его автобиографии, "написанной собственною рукою" в 1795 году. Она начинается словами: "Я родился 1757 году октября 25 дня в Смоленске" [17]. Копия этого документа, переданного известному библиографу С. Д. Полторацкому внучкой поэта С. Н. Бибиковой, находится в рукописном отделе Российской государственной библиотеки [18].
Связи Муравьева с Вологдой, ее роль в жизни и творчестве писателя, естественно, определяются тем, какие обстоятельства приводили его в этот город, когда и как долго он жил здесь. Сведения, сообщаемые биографами, расходятся. Н. Жинкин связывает пребывание Муравьева в Вологде с поездкой его отца в Архангельск, куда он был послан правительствующим Сенатом. Командировка продолжалась с 21 февраля 1770 До начала сентября 1772 года [19]. Л. И. Кулакова и В. А. Западов считают, что Никита Артамонович Муравьев служил в Вологде и ранее - после Смоленска и перед Оренбургом [20]. Источник сведений не назван. Об этом же, но с большей определенностью пишет В. В. Гура: "...самое раннее детство писателя прошло в Вологде, и он имел все основания обращаться к ней: "Прости, спокойный град, где дни мои младые / Под сенью родины сны красили златые...". Правда, уже в 1760 году Никита Артемьевич (отца поэта звали Никита Артамонович. - Р. Л.) увез сына в Оренбург, куда был назначен вице-губернатором" [21]. Аргументы, приводимые литературоведом, не могут быть оставлены без комментария. Отметим прежде всего, что слова "молодой", "имеющий немного лет отроду, юный возрастом" ("дни мои младые") и "младенческий" (прилагательное к "младенец" - дитя, ребенок) отнюдь не тождественны. К тому же "Путешествие" Муравьева цитируется В. В. Гурой по Полному собранию сочинений [22]. Вполне возможно, что именно этот отредактированный Жуковским текст и "спровоцировал" взгляд на Вологду как родину поэта. (Заметим, что подобная точка зрения биографами Муравьева никогда не документировалась.) В издании, подготовленном Л. И. Кулаковой, где "Путешествие" напечатано по авторизованному списку, восстановлен подлинный текст: "Прости, спокойный град, где дни мои младые / В сени семейственной вкушали сны златые" [23].
Не могу не поделиться и сомнениями другого рода. Если между 1757 и 1760 годами Муравьев действительно находился в Вологде, то в Оренбург его увезли в трехлетнем возрасте. Так ли уж это важно? Не станет ли установление факта конечной целью или еще хуже самоцелью наших разысканий? Думается, нет. Подобное обстоятельство придало бы особый характер поездке 1770-1772 годов. Она означала бы возвращение в места, где прошло его младенчество, и неизбежно окрасила бы все увиденное и пережитое прелестью припоминания и узнавания, даже если этого припоминания и узнавания в действительности не происходило. Не исключено и то, что склонный к самонаблюдениям и самоанализу, Муравьев не увидел бы в двух вологодских эпизодах своей жизни тему для размышлений, сопоставлений и воспоминаний.
Расходясь в частностях, биографы Муравьева единодушны в главном: пребывание будущего поэта в Вологде они связывают со службой его отца. Значит, ответ на интересующий нас вопрос могут дать только документы, относящиеся к служебной деятельности Н. А. Муравьева. С точки зрения Л. И. Кулаковой и В. А. Западова, география служебных перемещений отца поэта, военного инженера и затем провинциального чиновника, выглядит следующим образом: Смоленск, Вологда, Архангельск, Оренбург, Москва, вновь Вологда, Петербург, Тверь [24]. Но насколько точен этот перечень? Обнаружить формулярный список Н. А. Муравьева, несмотря на многолетние поиски, нам не удалось. Полагаем, что отсутствие его вполне может быть компенсировано другим документом, хранящимся в РГАДА. Это - дело "О поднесении по высочайшему предписанию диплома на дворянское достоинство тайному советнику и кавалеру Муравьеву. 15 марта 1789 года", в котором изложена служебная биография отца поэта. Приведем фрагмент из этого документа: "Никита Муравьев, вступив в военную службу нашу в 1738, был производим во оной: в 1741 от инфантерии поручиком, в 1743 переведен в артиллерию подпоручиком и происходил во оной, в 1747 поручиком, в 1752 капитаном, в 1755 майором, в 1758 обер-кригс-комиссаром. Служа в артиллерии, употребляем был к съемке планов. В 1746 году командирован с полевою артиллериею, погрузя ее, на галиоте в Ригу. В 1748 году командирован в поход при вспомогательном корпусе к морским державам". Из документа видно, что Н. А. Муравьев никогда не служил в Смоленске, а в год рождения сына находился "при обсервационной артиллерии чрез Польшу в Пруссию, где и, пожалован будучи в 1759 статским советником, управлял оною" [25]. Иной предстает и картина продвижения отца поэта по статской службе (он числился на ней с 1759 года) [26]. Сначала Малороссия, куда Никита Артамонович "был командирован для исследования о тайных провозах без пошлин за границу табаку". С апреля 1764 года [27] (а не 1760, как пишет Н. Жинкин) [28] - Оренбург, где в течение трех лет он исполнял обязанности "товарища губернатора". Потом кратковременное пребывание в Казани на той же должности (перевод состоялся в 1767 году). Увольнение от службы, последовавшее 29 января 1768 года [29], безусловно, связано с необходимостью дать образование сыну [30]. 15 января 1768 года Михаила Муравьев зачислен в гимназию при Московском университете. Однако уже 6 февраля 1769 года Никита Артамонович принужден был возвратиться на службу и покинуть Москву. По распоряжению правительствующего Сената он был командирован сначала в Архангельск, а потом в Вологду. С 1774 года он снова "не у дел" [31]. Остальное биографам Муравьева известно. 3 декабря 1775 года действительный статский советник Муравьев определен председателем гражданской палаты [32] Тверского наместничества, уже через два года - он поручик правителя, с июля 1781 года - тайный советник, сенатор, кавалер ордена св. Анны. Из приведенного нами экстракта дела "О поднесении по высочайшему предписанию диплома на дворянское достоинство тайному советнику и кавалеру Муравьеву" следует, что служебные обязанности приводили Никиту Артамоновича в Вологду только один раз. Он оказался здесь в роли следователя по делу о непорядках, имевших место при "производстве рекрутских наборов". Любопытно, что в качестве доносителя на злоупотребления вологодского воеводы Г. Д. Горохова выступил подполковник Григорий Григорьевич Бердяев, выбранный от вологодского дворянства в комиссионеры при рекрутском наборе 1770 года [33]. На его дочери Александре Григорьевне Бердяевой спустя несколько лет женится племянник Н. А. Муравьева Н. Л. Батюшков, отец будущего поэта Константина Николаевича. В контексте многократно цитированного нами дела "О поднесении... диплома на дворянское достоинство... Муравьеву" становится понятным смысл одной из записей М. Муравьева, сделанной на страницах "Сборника переводов и отрывков из греческих, латинских, французских и английских авторов и собственных сочинений..." [1772 - 1801]: "Киев, Москва, Оренбург, Казань, Москва, Архангельск, Вологда, Петербург, Тверь, Царское Село" [34]. Это перечень его собственных переездов, начатый с того момента, когда он помнил себя. Очевидно, в Киеве Муравьевы жили во время командировки Никиты Артамоновича в Малороссию. В Москву они попадали в перерывах между его назначениями на новую службу. В Петербург М. Н. Муравьев приехал из Вологды 25 октября 1772 года. 31 октября 1772 года он стал солдатом Измайловского полка. В Твери, в обществе отца и сестры, Михаил Никитич неоднократно проводил свой отпуск. С Царским Селом его связывали обязанности "кавалера" великого князя Константина Павловича и наставника будущего императора Александра I.
М. Муравьев прожил в Вологде более года (очевидно, слета 1771 года по сентябрь 1772 года). Его первое знакомство с Вологдой по пути в Архангельск зимой 1770 года [35] скорее всего было кратковременным. Муравьеву тринадцать-четырнадцать лет. Чем была или по прошествии времени стала для него Вологда? В поисках ответа на этот вопрос обратимся к "Саге memorie ed onorate" ("Милые и чистосердечные воспоминания" [ит.]). Это не летопись жизни и творчества Муравьева, претендующая на исчерпывающую или максимально возможную полноту (достаточно сказать, что ни Оренбург, ни Казань, ни Архангельск в них не упоминаются), а явление особого рода. Очень личное, субъективное, оно по природе своей, несомненно, связано с сентиментализмом. Отсюда название "Милые и чистосердечные воспоминания", так не характерное для документа и в то же время так точно передающее избирательность отбора фактов. Сюда включены все события, которые Муравьев, оглядываясь на прошлое, считал наиболее значительными в своей жизни: учеба в гимназии Московского университета, продвижение по службе, занятия иностранными языками, создание некоторых произведений и их публикация, знакомства, встречи с литературными знаменитостями, чтение им своих творений и их отзывы о сочинениях молодого поэта. Записи даются с указанием года, месяца, иногда числа. В длинном перечне памятных событий всего одно упоминание о Вологде: "1771. Лето. Мое ученичество в стихосложении в Вологде" [36]. Запись эта может показаться странной. Первые поэтические опыты Муравьева Л. И. Кулакова датирует 1769 годом [37]. Ко времени пребывания в Архангельске относятся его "Стихи на победу, одержанную 1770 года августа 21 дня" [38]. Судя по цвету чернил и характеру почерка, "Милые и чистосердечные воспоминания" создавались в два приема. Но в 1776-1777 годах, когда писалась I часть "Воспоминаний", включающая памятные события с 1757 по 1777 год, Муравьев уже издал три поэтических сборника. Это обстоятельство не могло не повлиять на восприятие собственного прошлого. В поэтической биографии Муравьева Вологде отводилась роль начала.
"Милые и чистосердечные воспоминания" составлены на внутренней стороне обложки начатого в 1776 году в Твери "Сборника выписок из древних авторов, переводов, автобиографических записей на русском, латинском, французском языках" и потому в структуре целого выполняют функции оглавления или, еще точнее, указателя имен и географических названий. Если выявить, систематизировать и проанализировать весь материал на интересующую нас тему, станет ясно, что Вологда была для Муравьева школой особого рода. Он всегда много читал. Но прочитанное в Вологде, несомненно, во многом определило его представления о прекрасном, а значит, и формировало его поэтические вкусы. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить записи двух временных рядов: список авторов, прочитанных Муравьевым в Вологде (Гомер, Вольтер, Софокл, Шапель, Вергилий, Гораций [39]), и позднейшие оценки этих писателей: "В стихотворстве нет ничего выше Софокла, Гомера, Вергилия, Тасса, Вольтера. Их писания суть единая пиитика, законная и совершенная" [40]. Здесь следует искать истоки его постоянного и все углубляющегося интереса к античности [41], здесь обрел он кумиров, которых боготворил всю жизнь. Среди них Вергилий, в творения которого Муравьев позднее советовал "стихотворцу... почерпать свою душу" [42]. Прочитанное становилось образцом или, как скажет сам поэт, "моделью" для собственного творчества: "...писал русские стихи по малому понятию, которое имел о латинских. Я формировался по первым моделям, которые в руки попались. Писал сонеты в Вологде. Передразнивал де Лафонтена, Горация и Ломоносова" [43]. Уже знакомый с "Наукой поэзии" Горация, Муравьев изучает поэтику Мармонтеля. Вряд ли когда-нибудь мы узнаем, как попала в руки четырнадцатилетнего мальчика "Poetique francaise" (P. 1763. V. 1-3). Но в значительности этого события в биографии поэта сомневаться не приходится. Муравьев вспоминает о поэтике Мармонтеля дважды. Первая запись - констатирующая: "Мармонтелева пиитика в Вологде. 1772" [44]. Вторая - оценочная: "Вольтер почитал из всех Мармонтелевых сочинений его пиитику. Он говаривал, что Мармонтелю, как Моисею, суждено было видеть землю обетованную, а не войти в нее" [45]. Какой из уроков Мармонтеля был усвоен Муравьевым в Вологде? Может быть, этот: "Воля поэта - вот правило, ограничивающее все правила" [46].
Вплоть до недавнего времени из всего созданного Муравьевым в Вологде было известно лишь несколько произведений, выявленных Н. Жинкиным еще в 1913 году. Обзор архивных материалов М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей Российской государственной библиотеки, подготовленный Л. И. Алехиной, и опубликованный ею каталог [47] позволяют прежде всего установить состав текстов, относящихся к этому периоду его творческой биографии. За год с небольшим (с лета 1771 по сентябрь 1772) он написал много и даже очень много для начинающего и для своих тринадцати-четырнадцати лет. И все же главное не это. Именно в Вологде появился первый "журнал": сложилась форма, надолго определившая ту совершенно органичную для стихов Муравьева среду, в которой они рождались и жили. Журнал (фр. journal - дневник) - летопись трудов (или "упражнений") за определенный отрезок времени. Однако важно не только это. В "журнале" сохранились следы позднейших обращений к написанному: правка стихов, иногда значительная и по объему, и по сути, дополнительные записи, выполняющие роль прозаического комментария к поэтическому тексту, новые стихи, занявшие листы, долгое время остававшиеся не заполненными, замечания, размышления, воспоминания. "Журнал" превращался в летопись внутренней жизни поэта. "Для меня истинное наслаждение ... развернуть мои рукописи и видеть в моем журнале все прежние радости мои и печали ... мои восхищения, раскаяния, надежды и отчаяния" [48], - свидетельствовал Муравьев.
Очевидно, "Журнал вологодских упражнений. Месяц июнь 1771 года" был первой и не совсем удачной пробой. В нем только одно вологодское произведение - героическая комедия "Добродетельная ложь" (1771). Два других стихотворения ("К И. Ф. Богдановичу" и "Общественные стихи") попали сюда позднее, в 1782 году [49]. Во всяком случае, в конволют, составленный из восьми "журналов" 1771, 1775, 1776 и 1780 годов, переплетенных в конце XVIII - начале XIX века [50], он не вошел. Муравьев открыл свою "книгу" другим вологодским "журналом" - "Забава праздности. Журнал вологодских упражнений. Месяц август 1771 года". Содержание "вологодской" части "журнала" гораздо шире его названия. Нет сомнения в том, что составившие ее стихи могут быть датированы временем, начиная с августа 1771 года. Анализ этой части "журнала" позволяет выявить разнообразие жанровых форм, осваиваемых дебютантом: ода, басня, сатира, сонет, стансы, эпистола, эпиграмма, буриме, эпитафия, поэма. Муравьев много переводит с древнегреческого и латинского (Анакреонт, Вергилий, Гораций, Федр), с французского (Буало, Ламот, Малерб, Ренье, Скюдери) и немецкого (Флеминг).
И все же в начале своего творческого пути Муравьев мечтал прежде всего о славе драматурга: "Более, может быть, нежели теперь, прельщался я тогда быть творцом трагедий. В 1771 писал уже я "Дидону" [51]. "Дидона. Трагедия Михаила Муравьева" [52] - самый значительный (по крайней мере, по замыслу) из его вологодских опытов. В ней 1459 стихов. В Вологде написаны действие 1 ("1772 марта 12") и II ("1772 июль 26"). Завершена трагедия 3 мая 1774 года [53]. Появление "Дидоны" отнюдь не случайно. Своему неизменному интересу к драматургии Муравьев, очевидно, был обязан университетскому театру [54]. 1768-1771 годами Л. И. Кулакова датирует "только начатые" переводы "Федры" Расина, "Заиры" Вольтера, "Мизантропа" Мольера [55]. В Вологде была задумана трагедия на темы русской истории, замысел которой остался нереализованным. Сохранился лишь "Отрывок из перваго явления трагедии Сумбек, предприниманной в Вологде 1772 года в июне" [56]. Судить о целом по фрагменту (Л. И. Алехина датирует его 1776 годом [57]) невозможно. Важнее другое. Четырнадцатилетний подросток и известный поэт почти одновременно (Херасков приступил к работе над "Россиядой" в начале 1770-х годов) остановили свой выбор на одном событии отечественной истории - взятии Иваном Грозным Казани в 1552 году. Однако там, где Херасков увидел предмет героической эпопеи, Муравьев почувствовал настоящую трагедию.
Позднейшие оценки "Дидоны" безжалостно ироничны: "дикая трагедия ученичества", "глупое ученичество тринадцатилетнего ребенка". Сравнивая свой опыт ("декламацию ребенка") с "трагедией Якова Борисовича (Княжнина. - Р. Л.), в которой действие выведено: все шествует, друг другу следует", Муравьев находил в "Дидоне" лишь "краски неприятны, без вкусу, дики" [58]. Столь же невыгодно для "Дидоны" и сопоставление с "произведениями отроческих лет Вольтера, Попа, Метастазио": они "отличаются чертами разума ... и их издавать позволено. Моя "Дидона" доказывает, что я натурально не из числа сих умов" [59]. Однако замысел "тринадцатилетнего ребенка" был отнюдь не детским [60]. Муравьев попытался снять с сюжета Вергилия позднейшие напластования. Он обращается к античности, минуя опыты Ж. Скюдери, Ф. Буа-Роберта, П. Метастазио, Ж.-Ж. Ле Франа де Помпиньяна: "Я не хочу видеть Дидоны в убранстве, данном ей взаймы Ле Франом для того, как я видел ее в одеяниях прекрасных и естественных, в которые облек ее Вергилий или, лучше, природа" [61], - писал Муравьев в предисловии к трагедии.
Полемичной по отношению к литературной традиции оказывается и "Эклога. К его превосходительству Алексею Васильевичу Олешеву" (1771) [62]. Создавая ее, Муравьев, естественно, должен был ориентироваться на Феокрита и Вергилия. Тем заметнее отступления от правил тех, кого он впоследствии назовет "образцами стихотворства пастушеского" [63]. "Эклога. К его превосходительству Алексею Васильевичу Олешеву" состоит из двух частей. Первая представляет собой монолог автора:
Пастушьи прения впервые воспеваю
И сельски божества со страхом призываю.
Помедли, Вологда, останови на час
Поток поспешных волн, чтобы свирельный глас
Раздался, по твоим носясь струям прозрачным,
И чтоб живущие по рощам нимфы злачным,
Собравшися толпой ко брегу твоему,
Умолкли с кротостью, когда свирель возьму.
(С. 85)
Однако признания личного характера, выраженные вот так, прямо, непосредственно, в пастушеской песне абсолютно недопустимы. Античный комментатор "Буколик" Вергилия Сервий улавливал в его I эклоге автобиографические реалии [64]. Но Вергилий всего лишь передоверял некоторые факты собственной жизни своим героям - пастухам. Отметим и другие нарушения "нормы". С позиций строгого классицистического вкуса Муравьев соединил в этих стихах несоединимое: реалии настоящего и черты "золотого" века, конкретность предметную, психологическую и античный словарь. Подобные диссонансы ("нимфы", "собравшиеся толпой ко брегу" Вологды [65]) особенно заметны на фоне стилистической упорядоченности второй части текста, представляющей собой драматическую эклогу. Смешение "жизни" и "пасторальной утопии" легко объяснить отсутствием поэтического опыта, если бы не одно обстоятельство. Такого рода "неровности", "сбои" характерны только для первой (экспериментальной) части стихотворения. Новаторство Муравьева особенно проявляется в контексте эклог Сумарокова, следовать которому ("Как Сумароков всем к тому явил дорогу") советовал поэту в 1775 году В. И. Майков [66]. Между тем еще в 1771 году четырнадцатилетний Муравьев не только проигнорировал опыт своего предшественника, но и решился реформировать созданный Сумароковым жанр. В эклоге, предмет которой "невинность первого века, сельские упражнения и пастухи, воспевающие приятности природы" [67], он попытается сказать о себе. Он сделает это самостоятельно, без "модели" (современная Муравьеву русская литература такого опыта еще не имеет) и потому неумело. Новое легко не заметить. Наивными и даже детскими могут показаться стихи, открывающие эклогу:
Пастушьи прения впервые воспеваю
И сельски божества со страхом призываю.
(С. 85)
Новое нельзя не заметить, потому что рядом с готовой поэтической формулой ("Меня мой пылкий жар вперяет" [68], "Восторг мой разум ощущает" [69]) появляется свое слово о своем чувстве.
Проникновение личного, биографического начала приводит к трансформации традиционной поэтики: "юный певец" ("...когда свирель возьму, / Вы юному певцу, о фавны, не мешайте..." (С. 85) - не условный образ, а деталь биографии. (В пору создания эклоги Муравьеву было четырнадцать лет.) Замена обязательной для эклоги "реки" на реальную Вологду:
Помедли, Вологда, останови на час
Поток поспешных волн... -
(С. 85)
привносит дополнительные биографические подробности, касающиеся отношений автора с адресатом. В то же время характеристика А. В. Олешева, писателя и переводчика философских произведений, окрашена в пасторальные тона:
А ты, любитель рощ, владелец сих лугов
Начальник и краса окрестных пастухов,
Будь юности моей советником и другом.
Ты музам жертвуешь и мудрости досугом,
смягчающие переход к собственно эклоге:
Еще скрывались тьмой небесные красы,
Стада не сотрясли с себя ночной росы...
(С. 85)
"Самое важное для биографа ... великого поэта, - пишет Ш. Сент-Бев, - это уловить, осмыслить, подвергнуть анализу всю его личность именно в тот момент, когда более или менее удачное стечение обстоятельств ... исторгает из него первый его шедевр. Если вы сумели понять поэта в этот критический момент его жизни, развязать узел, от которого отныне протянутся нити к его будущему ... тогда вы можете сказать, что знаете этого поэта..." [70]. "Эклога. К его превосходительству Алексею Васильевичу Олешеву", конечно же, не шедевр. Но именно от этих детских стихов "протянутся нити" к будущему Муравьеву. В лирике поэта 1770-х годов самостоятельный фрагмент, наращиваемый к традиционной для классицизма жанровой форме, слабо или вовсе не связанный с основным текстом, становится нормой.
В "Эпистоле к его превосходительству Ивану Петровичу Тургеневу" (1774,1780-е годы) такая "надстройка" завершает произведение и решает свои художественные задачи. Именно темой фрагмента (дружба, воспоминание о прошлом) определяется появление не свойственных классицистической эпистоле характеристики адресата, приятеля Муравьева по Московскому университету, и автобиографических реалий:
Ты, юность подвигам военным посвятив
В училище трудов дни нежны проводив,
Приятны старости готовишь вспоминанья.
С тобою почерпать мы прежде тщились знанья:
Счастливы отроки, в возлюбленных местах,
Где, виючись, Москва в кичливых берегах
Изображает Кремль в сребре своих кристаллов
Где музам храм воздвиг любимец их Шувалов,
Где, Ломоносова преемля лирный звон,
Поповский новый путь открыл на Геликон,
Где Барсов стал по нем ревнитель росска слова
И Шаден истину являет без покрова, -
Там дружбы сладостной услышали мы глас;
Пускай и в сединах обрадует он нас.
(С. 115-116)
Отметим любопытное противоречие между традиционным для эпистолы обозначением адресата, подчеркивающим его социальную значимость ("его превосходительству Ивану Петровичу Тургеневу") и близким к дружескому посланию способом описания.
В "Оде десятой. Весна. К Василью Ивановичу Майкову" (1775) личное начало принимает форму заключения - и не только композиционного. Оно становится поэтической декларацией, определяющей поворот Муравьева к новой тематике, новому жанру, к новому мироощущению:
Ты брани петь меня наставил,
А я тебе сей стих составил
Во знак чувствительной души -
(С.128)
и является своеобразным подведением итогов на пути от классицизма к сентиментализму. Примечательно, что, переделывая в 1780-х годах басню "Нептун, Минерва, Вулкан и Момус", Муравьев сознательно стремится к воспроизведению привычных для его лирики начала 1770-х годов двучастных конструкций. Он "прибавляет" к басне строфу (обращение к М. А. Засодимскому) и меняет название "Суд Момов. К М. А. Засодимскому". Этот фрагмент предпослан тексту и отделен от него графически. Дед писателя-народника М. А. Засодимский с января 1770 года преподавал "грамматику, пиитику и риторику" [71] в Вологодской семинарии и, по-видимому, был учителем Муравьева. Подобное предположение подтверждается записью дневникового характера, обнаруженной нами в архиве писателя: "Михаил Андреевич Засодимской. Георгики без рифм. Латинск. стихосложение" [72]. Вологодский эпизод из биографии Муравьева и становится темой фрагмента:
Ты часто, слушая стихи мои с раченьем,
Прочь гонишь от меня прельщающий туман.
Здесь рифмой оскорблен, там смысла опущеньем,
Свергаешь без чинов мной чтимый истукан.
Послушай: я еще являюсь с сочиненьем,
Чтоб случай дать тебе свой править важный сан.
(С. 53)
В структуре целого воспоминание автобиографического характера и собственно басенный текст по-прежнему существуют раздельно. Бессильное повлиять на строгий жанровый канон, личное начало, однако, может скорректировать читательское восприятие. Главным оказывается не басня сама по себе как специфический жанр, а чтение ее. При таком подходе басня перестает быть басней, превращаясь в некое "сочиненье", которое читается и оценивается:
Послушай: я еще являюсь с сочиненьем,
Чтоб случай дать тебе свой править важный сан.
(С. 53)
Завершающее текст двустишие:
Зачем же критике, пииты! вас щадить?
К чему ваш крик и шум? Судьи должны быть строги. -
(С. 54)
одновременно принадлежит и басне, где оно выступает в качестве морали, и автобиографическому отрывку, по отношению к которому оно воспринимается как ответная (на критику) реплика автора басни.
Проделанный анализ убеждает в том, что самостоятельные фрагменты-дополнения к основному тексту были одной из форм выражения и обнаружения личного начала в лирике Муравьева 1770-х годов и что появление двучастных (хочется сказать, компромиссных) композиционных структур есть результат переходного характера художественного мышления поэта. Наконец, возникновение интереса к человеку, частной человеческой жизни как объекту поэзии, первая попытка рассказать о себе и от себя приходятся именно на Вологду. Последствия этих главных открытий вологодского периода очевидны. Ведь именно Муравьев превратит лирику в автобиографию, в "историю сердца, чувствований, заблуждений" [73]. Не потому ли сам поэт начинал "эпоху" своей "недолговечной Музы" с 1772 года? [74]
И наконец, еще один чрезвычайно важный для нашего сюжета вопрос: в какой мере причастна ко всему этому Вологда? Или отмеченные нами процессы происходили потому, что должны были произойти, и всякого рода пространственные характеристики при этом оказываются не столь значимыми? Будем помнить, что "город - не простое место жительства ... а своего рода организм", "живой", "социальный", "духовный", "историко-культурный" [75].
Пребывание Муравьева в Вологде прежде всего изменило его статус-кво. До сих пор он был только учеником. Сначала в казанском пансионе Манженя. Замечателен портрет десятилетнего Муравьева, оставленный И. И. Дмитриевым: "Учитель наш истощался пред нами в похвалах образцовому своему ученику, с жаром рассказывая нам о его добронравии, прилежности к учению, об его редкой памяти..." [76].
Потом столь же самозабвенно Муравьев учился в гимназии при Московском университете: "В учении Михайла Никитич, будучи еще дитя, шел как исполин; он не доволен был классическими книгами, но старался разбирать труднейшие сочинения, особливо на латинском языке" [77]. Он продолжал учиться и в Вологде. Но теперь он обрел наставников в литературе. Они были у Муравьева и в Московском университете: "...профессор красноречия, господин Чеботарев, особенно начал с ним заниматься: исправлял его пиесы и руководствовал к дальнейшим успехам его в отечественной словесности!" [78]. Вологодские учителя сами были сочинителями. "Кроткий и смирный" Муравьев, имевший прежде приятелей "одного или двоих одинаких лет и одинаких нравов" [79], оказался в необычном для себя окружении. Парадоксально, но именно в провинциальной Вологде тянущийся к поэзии мальчик обрел наконец-то свою среду, живую, литературную. По степени влияния на начинающего поэта первым следует назвать А. М. Брянчанинова (?-1786). Запись, обнаруженная нами в бумагах Муравьева ("Фомино. 1771 июля") [80], позволяет предположить, что лето 1771 года находившийся в отпуске (а быть может, уже в отставке) поручик лейб-гвардии Семеновского полка провел в своем имении, сельце Фомино Грязовецкой округи на реке Лухте, в 30 верстах от Вологды, где у него гостили родственники (Н. А. Муравьев с детьми). По-видимому, именно здесь и был начат "Журнал вологодских упражнений. Месяц август 1771 года", ставший памятником "дружества" двух поэтов. Л. И. Алехина, подготовившая обстоятельное описание этого "журнала", видит в нем свидетельство "творческой обстановки, своеобразного поэтического соперничества" Брянчанинова и Муравьева: "...их стихи чередуются, стихотворение, начатое одним, продолжается другим" [81]. "Журнал" открывается стихами Афанасия Матвеевича, на правах старшего и более опытного он вносит исправления в стихотворение Муравьева "Я мыслити сего вовеки не престану..." [82]. Память не раз возвращала Муравьева к тому времени, к тем местам. Лухта стала второй вологодской рекой, опоэтизированной им:
Лухта! ты своей волною
Мне вселяла жар к стихам,
Как прозрачной быстриною
Вал лила по мягким мхам.
(С. 117)
Кем был Брянчанинов для Муравьева, что значил в его жизни? "Моих нежнейших лет товарищ и приятель..." (С. 217) - и только... Чтобы найти ответ на эти вопросы, перелистаем тетради поэта. На внутренней стороне обложки "Сборника переводов ... и собственных сочинений", слева (по вертикали) - длинный список дат (от 1757 октября 25 до 1790). Записей, фиксирующих события или имена, немного. Под 1771 годом значится Брянчанинов. Кроме него названы Львов, В. Ханыков и А. (будущий император Александр I). Очевидно, знакомство с семилетним великим князем Александром Павловичем состоялось в июне 1785 года [83]. (Через несколько месяцев Муравьева назначат его воспитателем.) Среди памятных событий лета 1780 года Муравьев назовет (в этой же тетради) "свидание с Афанасием Матвеевичем" в Твери [84], столь же педантично им отмечались встречи с В. В. Ханыковым, М. М. Херасковым или людьми, к которым он был сердечно привязан.
Муравьев посвятил Брянчанинову десять стихотворений (больше, чем кому-либо из других адресатов своей лирики; больше, чем В. В. Ханыкову, Н. А. Львову, нежно любимой сестре Федосье Никитичне). Разумеется, дело не только в количестве. Важнее понять, почему "Послание о легком стихотворении" (1783), программный характер которого не раз отмечался исследователями [85], адресовано безвестному вологодскому поэту, не опубликовавшему ни одного своего произведения. Ответ простой. Муравьев обращался к единомышленнику. Это суждение может показаться бездоказательным. "Собрание сочинений стихами и прозою" Афанасия Брянчанинова, в состав которого вошли героическая поэма "Вражда между чаем, кофием и водою", ода "Всходяща солнца луч темнеет...", стихотворение "Приятностию то в глазах наших блистает..." и начало комедии в одном действии "Слуга, совместник своего господина" (с посвящением А. В. Олешеву), скорее свидетельствует об обратном. Датировка этой части семейного альбома Брянчаниновых [86] возможна лишь после тщательного палеографического описания рукописи (эта работа еще не завершена нами). И только одно несомненно: "Собрание сочинений стихами и прозою" едва ли дает полное и истинное представление о поэзии Брянчанинова. Доверимся Муравьеву. Стихи Муравьева 1780-х годов позволяют реконструировать тематику, стилистику, жанровый состав той, по-видимому, навсегда утраченной части лирики его вологодского друга, которую поэт более всего ценил. У Брянчанинова есть "дар влиять в элегию пристрастье" [87], он "летописатель" своих "любовных резвостей":
Или, не скинувши еще сердечных уз,
Вздыхаешь и еще любовны песни пишешь,
Богат любовию, которою ты дышишь?
(С. 217-218).
Но частная жизнь человека, "тайны" и "излучины сердец" (С. 221) - основная тема стихов самого Муравьева:
Входить в сердца, хранящи тайны,
Быть зрителем минуты той,
Как склонность первая зачнется...
(С. 183)
"Послание о легком стихотворении. К А. М. Брянчанинову" подводило итоги совместных исканий, определяло общее направление развития лирики двух поэтов - от классицизма к предромантизму.
Склонный к рефлексии, страдающий от душевного разлада, Муравьев тянулся к Брянчанинову, бытие которого казалось ему исполненным гармонии. Завидной цельностью отличается и психологический портрет Афанасия Матвеевича, созданный его младшим другом:
К А. М. БРЯНЧ<АНИНОВУ>
Дню в мае месяце, спокойствием приятну, подобный нрав
И ясный ум, без огорченья здрав,
Имеющ за устав
Не книгу в лист печатну,
Но душу нежную, влияньям сердца внятну.
В душе простертое, нерушимо ничем,
От счастия других заимствуемо счастье,
Носимый с радостью любовницы ярем
И дар влиять в элегию пристрастье,
Но более всего до любящих участье.
Слиянье светского с невинным житием,
В котором ржавеет под терном праздный шлем,
И наслаждения на пажити во хврастье*
Веселья с важностью взаимное согласье, -
Сих черт, рассеянных во слабом списке сем,
Есть в свете образец, но в сердце лишь твоем [88] .
_____________
* Хврастье - хворост, сухие ветви.
Мы процитировали этот стихотворный фрагмент, датированный январем 1780 года, полностью не только потому, что он до сих пор оставался не опубликованным. Послание "К А. М. Брянчанинову" интересно для краеведа как своеобразное "свидетельство", "отзыв", словом, материал, позволяющий представить духовный облик человека, жившего на вологодской земле в 1770- 1780-х годах. Резонны возражения: портрет может быть субъективным или комплиментарным, а поэтический текст не документ, и едва ли оправданно использовать его в качестве краеведческого источника. Однако нет сомнений в том, что реальный Брянчанинов соответствовал этому поэтическому портрету, потому что такой долгой благодарной памятью, сердечной привязанностью и восхищением Муравьев одарил в своей жизни немногих.
Вторым вологодским наставником Михаила Муравьева был А. В. Олешев (1724-1788). Сын вологодского, а потом устюгского воеводы подполковника Василия Саввича Олешева [89], Алексей Васильевич получил прекрасное образование. О разносторонности его интересов, знаний, занятий напоминает стихотворная эпитафия В. Рубана:
Чем Шпальдинг, дю Мулин и Юнг себя прославил,
То Олешев своим соотчичам оставил.
Был воин, судия, мудрец и эконом,
Снискавший честь сохой, и шпагой, и пером [90].
Олешев известен как переводчик философско-моралистических сочинений. Список его переводов опубликован М. Н. Лонгиновым [91], однако почти все они выйдут позднее, в 1780-х годах. В 1771 году четырнадцатилетнего Муравьева и сорокасемилетнего Олешева сближает не только любовь к литературе. Оба они... начинающие. Муравьев дебютировал в 1773 году сборниками: "Басни" и "Переводные стихотворения". Первое опубликованное произведение А. В. Олешева ("писано под исход 1773 года") - перевод "Начертание благоденственной жизни, состоящее: 1) в размышлении г. Шпальдинга, об определении человека; 2) в мыслях г. дю Мулина, о спокойствии духа и удовольствии сердца..."(СПб., 1774). Однако взгляды Олешева на назначение дворянства Муравьеву хорошо известны уже в 1771 году. Об этом свидетельствует совпадение предисловия переводчика и его характеристика в "Эклоге. К его превосходительству Алексею Васильевичу Олешеву". Олешев посвятил свой труд "Вологодской провинции почтенному дворянству. Всеусердное приношение". Как знать, быть может, своим глубоким уважением к труду земледельца Муравьев обязан именно старшему другу... Не случайно и то, что к нему обращена создаваемая под влиянием "Георгик" Вергилия "Земледелие. Поэма к его превосходительству Алексею Васильевичу Олешеву":
О делании нив в стихах моих вещаю
И, Олешев, тебе сей опыт посвящаю.
К высоким слаб еще картинам восходить,
Днесь тихие черты учуся проводить,
Поникнув над платном, со кистию труждаюсь
И славы будущей предчувством возбуждаюсь [92] .
По-видимому, замысел поэмы возник еще в Вологде, доказательство тому - "Отрывок из 1777 года поначалу в 1771" [93]. В 1776-1777-х годах Муравьев вернулся к поэме, но так и не реализовал своих планов. В "Журнале на 1776 год" записаны три варианта начала поэмы "Земледелие", и все они связаны с воспоминаниями о Вологде. Главный герой этого вологодского "сюжета" - Алексей Васильевич Олешев: