А ты, что первый внял моей свирели глас,
Мой друг, наставник мой, внимай меня в сей час,
Ты любишь сельску жизнь, тебе сей стих пристоен [94] .
Место "действия" - Ермолово. О необыкновенной красоте этой вологодской усадьбы сообщал своим читателям "Географический словарь Российского государства": "...село Ермолово господина Олешева достойно примечания по изрядным разных дерев регулярным садам с прудами, каковых здесь ни у кого из помещиков не находится" [95]. Впрочем, в памяти Муравьева сохранились иные подробности:
Что будто вечерком в Ермолове, в кружку,
Я с графом и с тобой сидим на бугорку [96].
Взгляд поэта то, преодолевая время, максимально приближается к прошлому, и тогда оно воспринимается как ожившее настоящее, то максимально удаляется от него, и тогда появляется возможность увидеть и оценить прошлое с точки зрения настоящего:
И если я себя ласкаю не напрасно,
Пред музами сие навек пребудет ясно,
Что, юн быв, не вотще я в граде вашем жил
И некогда твое вниманье заслужил [97].
Таким образом, пять лет петербургской жизни, новые впечатления:
Петрополь я узрел, и радостей пиянство
Из чаши полныя, счастливый отрок, пил, -
(С. 205)
новое литературное окружение, новые наставники (первые поэты России В. И. Майков и М. М. Херасков), блестящие успехи (Муравьев издал за эти годы шесть поэтических сборников) не вытеснили из его сознания ни памяти о вологодских учителях, ни потребности общения с ними в стихах.
Муравьев был знаком и с будущим историографом Вологды А. А. Засецким. Потомок древнего дворянского рода лейб-гвардии Преображенского полка отставной капитан-поручик [98] Алексей Александрович Засецкий (1717 - не ранее 1784) был владельцем "сельца Новое при Вологде" [99]. Жизнеописание этого знаменитого вологжанина еще не создано. Печальная ошибка, но в биографии А. А. Засецкого, написанной А. Б. Шишкиным для "Словаря русских писателей XVIII века" [100], изложены факты, относящиеся к служебной деятельности другого вологодского Засецкого - Алексея Васильевича [101]. Алексей Александрович был человеком широких и разносторонних интересов, имел великолепную библиотеку, а также коллекцию "разных окаменелостей" и "редкостей в натуре", которые, по "любви своей к наукам", не раз присылал в подарок Московскому университету [102]. В 1777 году опубликована "Книга премудрости Иисуса сына Сирахова сочиненная стихами Алексеем Александровым сыном Засецким", состоящая из 51 главы и 3346 стихов. Переложение сделано по тексту Елизаветинской библии силлабическим тринадцатисложником. В обращении "К читателю", открывающем книгу, Засецкий аргументирует выбор столь архаического стиха:
...в то время род стихов
У всех писателей из наших был таков.
Тогда с ребячества тому аз подражая,
Писал сии стихи, себя увеселяя.
А ныне рассудил их свету показать,
Прошу же оные с любовию принять,
И что усмотрится из них несовершенно,
То б благосклонностью все было покровенно.
Обычай времени не ставится в презор... [103]
Муравьев читал переложение в рукописи. Доказательство тому - эпиграмма, обнаруженная нами в "Журнале вологодских упражнений. Месяц август 1771 года". Вопреки ожиданию, объектом иронии оказывается не бросающаяся в глаза частность - силлабический стих (в начале 1770-х годов он мог восприниматься лишь как вопиющий анахронизм), а целое. Колкое эпиграмматическое слово выявляет главный недостаток стихотворного переложения Засецкого: оно не передает духа оригинала - "Книги Премудрости Иисуса сына Сирахова":
Скажи, Засецкий, мне, что б было в том виной,
Что у тебя Сирах, мне кажется, иной
И что он говорит ни русским, ни немецким?
Затем, что и его ты делаешь Засецким [104].
Литературно-полемический характер эпиграммы свидетельствует о том, что ни возраст, ни положение вологодских друзей Муравьева не подавляли его творческой свободы. Это было общение равных. Четырнадцатилетний мальчик не только имел свое мнение и высказывал его; к суждениям Муравьева прислушивались, с ним считались. Напомню, Михаил Муравьев читал стихотворное переложение "Книги Премудрости..." в 1771 году, за шесть лет до его публикации.
С М. А. Засодимским (1746-1821), строгим критиком вологодских стихов Муравьева, Михаил Никитич мог познакомиться в 1769 году в Москве. Сын дьячка был в то время студентом Московского университета, Муравьев учился в дворянской гимназии при университете. Великолепный знаток классических древностей, Засодимский был первым переводчиком "Георгик" Вергилия (СПб., 1777) [105]. Еще в середине XIX века экземпляр этой книги находился в библиотеке Вологодской гимназии [106] (с осени 1804 года, т. е. с момента открытия гимназии, Михаил Андреевич исполнял здесь обязанности инспектора над классами). По свидетельству его внука П. В. Засодимского, он "много писал и в прозе, и в стихах, особенно легко давались ему стихи" [107]. Ни одно из сочинений М. А. Засодимского нам неизвестно. Неужели они утрачены бесследно, навсегда?
Наши представления о литературной Вологде 1770-х годов довольно приблизительны. Литературное окружение Муравьева едва ли ограничивалось названными лицами. Были и другие. Некто Федор Рыбников, составивший своеобразную программу "Вси, хотящие благочестно жити, гоними будут", реализованную Муравьевым в стихотворении "Кто благочестно век ведет и беспорочно...". Этот диалог в прозе и стихах "зафиксирован" Муравьевым на одной из страниц "Журнала вологодских упражнений. Месяц август 1771 года" [108]. Неизвестный переводчик сатир Авла Персия Флакка... Муравьев назовет его "одним вологодским гражданином", а перевод, датированный 30 мая 1772 года, запишет в свою тетрадь [109].
Вторая половина XVIII века - период оживления культурной жизни российской провинции. Новые веяния дошли и до Вологды. В домах вологодских друзей Муравьева были прекрасные библиотеки. О сокровищах книжного собрания А. А. Засецкого сегодня напоминают лишь газеты 1780-х годов: "...лейб-гвардии отставной капитан-поручик Алексей Александрович Засецкий, по любви своей к наукам, прислал в библиотеку Императорского Московского университета... старинную на латинском языке печатную книгу" [110], "две старинные книги, печатанные в Москве 1665 и в Киеве 1676 годов". Дары были не единичными. Московский университет свидетельствует свою благодарность Засецкому как "мужу, неоднократно таковыми присылками и прежде университету служившему" [111]. Единственная книга с владельческой записью Олешева, сохранившаяся до наших дней, - "Журнал о военных действиях Российской императорской армии, собран из Санктпетербургских ведомостей" (СПб., 1761. Ч. I)112. В областной библиотеке находятся две книги из собрания А. М. Брянчанинова: "Пламена трагедия. Михаила Хераскова". ([М.], 1765). "Мартезия и Фалестра трагедия Михаила Хераскова". ([М.], 1767)* и "Детский атлас, или Новый удобный и доказательный способ к учению географии, исправленный и умноженный Филиппом Генрихом Дилтеем..." ([М.], 1769. Т. 2)113.
_______________
* По-видимому, эти две трагедии Хераскова были переплетены Брянчаниновым в один том.
Нет сомнения в том, что библиотеки вологодских друзей Муравьева были открыты для него, а 689 верст, отделяющих Петербург от маленького города на севере России, не становились непреодолимой преградой на пути новой книги к провинциальному читателю. Восторженный стихотворный отклик Муравьева на поэму М. М. Хераскова "Чесмесский бой" ("Я чел и перечел раз десять снова твой, / Херасков, восхищен, Чесмесский славный бой, / Героев ты поя, не их нам выхвалял, / Ты в оном сам себя навеки прославлял") [114] появился на страницах "Журнала вологодских упражнений. Месяц август 1771 года" сразу же после ее издания (СПб., 1771. Тираж 300 экз.).
Однако не преувеличиваем ли мы роли Вологды в становлении Муравьева как поэта? Несколько человек, культурных, просвещенных, тянущихся к творчеству, в городе, где, по словам Муравьева, "письмена и науки суть только имена..." [115]. Что они могут сделать? Очень многое, если учесть, что культура живет по своим законам, что она обладает "механизмом самовоспроизведения". "Чтобы культура развивалась ... нужно, чтобы кто-то - носитель высокой культуры - "прикоснулся". Кто-то - передал" [116], - пишет Ю. М. Лотман. До сих пор Муравьев осваивал литературные традиции "по книгам". "Я формировался по первым моделям, которые в руки попались" [117], - признавался поэт впоследствии. Живое, непосредственное общение "направило" и, безусловно, ускорило процесс овладения чужим опытом. Только интенсивностью творчества Муравьева вологодского периода можно объяснить стремительность и неожиданность его появления в печати. 25 октября 1772 года Муравьевы приезжают из Вологды в Петербург [118]. В январе 1773 года пятнадцатилетний юноша дебютирует сборником "Басни, Книга 1". (СПб., 1773) [119], спустя некоторое время каптенармус лейб-гвардии Измайловского полка Михаила Муравьев публикует "Переводные стихотворения" (СПб., 1773). Заметим сразу, большую часть второго сборника составили переводы, выполненные в Вологде. Любопытна реакция новых наставников Муравьева на его басни: "Михаил Матвеевич Херасков у Василия Ивановича Майкова в доме попрекал мне, что я не читал никому из них прежде печати" [120]. Муравьев познакомился с Майковым в конце ноября 1772 года [121], но к его помощи не прибегнул. Может быть, потому, что для публикации "Басен" ему достаточно было благословения вологодских учителей? Однако то, что исследователям Муравьева стало понятным только сейчас, после открытия его вологодского "журнала", самому поэту представлялось совершенно очевидным уже в 1775 году:
Катитеся, стихи любезныя, по воле,
Как в Вологде текли, теките в Петрополе,
Наполните собой вы хартию сию
И усладите тем прискорбну жизнь мою.
О память милых дней, в местах тех провожденных,
Где плод прозяб стихов, впервые насажденных!
Благословенна будь и ты, река моя,
О Вологда! во век пребудет честь твоя,
Хоть сами берега твои тебя забудут,
Струи твои в моих стихах крутиться будут [122].
Муравьев (к этому времени он уже издал пять сборников) открыл этими стихами второй "журнал" - "Услаждение скуки. Журнал санкт-петербургских упражнений. 1775 год". Стихи 8-10 он записал и отдельно в конце вологодского "журнала" [123]. Таким образом, стихи о Вологде разделили и одновременно связали не только два журнала, но и два периода творчества поэта.
В структуре целого "прощальные" стихи оказываются связанными с другим стихотворением из вологодского "журнала" - сонетом "Описание Вологды":
Хороших и худых собрание домов,
Дворян, купцов и слуг смешенье несобразно,
Велико множество церквей, попов, дьячков,
Строенья разного, расположенья разно.
Подьячих и солдат, терем колодников,
Ребят и стариков собрание лишь праздно
И целовальников, и пьяниц, кабаков
Хаос порядочный, смешенье многобразно.
Старух и девочек, и женщин, и девиц,
И разных множество, и непохожих лиц,
Птиц, кошек и зверей, собак, что носят ворот.
Итак, исполнил вот я то, что обещал,
И слово до конца свое я содержал,
Коль то не Вологда, так описал я город [124].
Выполненный с натуры (явно по "заказу"), этот набросок свидетельствует о том, что Муравьев воспринимал Вологду и как некую историческую реальность, достаточно трезво и объективно.
Вологда стала для Муравьева школой гражданских добродетелей. Уроки эти оказались памятными уже потому, что их давали дорогие, близкие мальчику люди: отец, призванный Сенатом расследовать дело о злоупотреблениях при рекрутском наборе и защитить закон; А. В. Олешев, "первым" из тридцати вологодских дворян подписавший посланное в Петербург обвинение воеводы Горохова во взятках, "лихоимстве" и "утеснении бедных" [125]. Губернатор Головцын просит Олешева исполнять (до соответствующей резолюции Сената) обязанности отрешенного от власти воеводы только потому, что видит в нем защитника "справедливости" и "беднейших обижаемых людей" [126]. Не этими ли впечатлениями навеяны позднейшие размышления Муравьева об отрочестве: "Отрочество не довольствуется укреплять телесные силы младенца... Сердце его зачинает с силою биться при именах добродетели, отечества... Он воздыхает о времени, в которое, возмужая, будет защищать страждущую добродетель..." [127].
Бывал ли Муравьев в Вологде позднее, во второй половине 1770-х или в 1780-1790-х годах? В письмах Михаила Никитича к отцу и сестре, сестре и зятю [128] свидетельств подобного рода нами не обнаружено. Да и что могло привести поэта в Вологду... Родственные связи? Но с 1782 года А. М. Брянчанинов служил в Архангельске (сначала прокурором губернского магистрата [129], потом - с июля 1784 - губернским прокурором [130]). Вспомним обращенные к Афанасию Матвеевичу стихотворные строки Муравьева: "Что делаешь теперь у Северной Двины?" (С. 217). Эти факты дополняют биографию Брянчанинова, написанную И. Ю. Фоменко [131]. 13 октября [132] 1786 года А. М. Брянчанинов скончался в Ярославле [133]. Старая дружба? Но в 1788 году не стало и А. В. Олешева. Тогда, может быть, дела? В 1804 году по инициативе М. Н. Муравьева, в то время товарища министра народного просвещения и попечителя Московского университета, открывается Вологодская гимназия. Муравьев деятельно участвует во всем, что касается ее организации: обсуждает в переписке с директором гимназии К. С. Станиславским кандидатуры учителей, размер их годового жалованья (по его рекомендации приняты учитель немецкого языка Самуил Вельцин и французского - Фридрих Таннельфельд), присылает в подарок гимназической библиотеке восемь книг (где они теперь?), торопит, напоминает, тревожится... Однако на открытии гимназии Михаил Никитич не присутствовал [134] и, кажется, вообще в город своего далекого отрочества больше не приезжал.
Но Вологду и вологодских друзей помнил. Сохранились сведения о том, что он переписывался с А. М. Брянчаниновым [135], встречался с ним в Твери и Петербурге. Муравьев читал "Исторические и топографические известия..." А. А. Засецкого (М., 1782) и воспользовался ими при описании Вологды в очерке "Три письма" [136].
В стихотворении "Путешествие", противопоставляя Вологду "пышному Петрополю", Муравьев назовет ее "спокойным градом" (С. 143). И, думается, не только потому, что он был счастлив там, "в сени семейственной", "с нежнейшим из отцов, с сестрою несравненной" (С. 143). Маленький тихий городок, очевидно, стал для поэта воплощением гармонии природы и цивилизации: "Я выучился самоучкою разуметь Вергилия под чистым небом на дворе у Филатова, сидя на скамье или лежа в траве густой, у пруда, в саду, 1771-1772 годов в Вологде" [137]. Мы разыскали вологодский адрес Муравьева: дом купца Филатова стоял "на посаде, за рекою Вологдою, в Сретенской улице" [138]. Судя по "Краткому топографическому описанию города Вологды XVIII в.", подготовленному краеведом Н. В. Фалиным, Сретенская улица "отходила под прямым углом к берегу реки Вологды, выше Сретенской церкви" [139]. О "великом множестве церквей" Муравьев скажет в сонете "Описание Вологды". Эта черта архитектурного облика города останется и в стихах:
Уже церквей твоих сокрылися главы,
О Вологда!
(С. 143)
Такой Вологду увидел мальчик в последний раз из окошка кареты, такой и запомнил...
Так чем же была Вологда для Муравьева? Поэтической Аркадией? Вовсе нет. Муравьев считал воспоминание единственным "остатком прошлого": "В сем свертке времени возобновятся в памяти древние дружества, приятные сожаления, достопамятные происшествия, удивление юности" [140]. Он вспоминал Вологду часто и неизменно тепло, потому что был здесь счастлив и доволен собой: "Где то прекрасное время, когда, еще не имея ни способов, ни столько просвещения, просиживал я дни ... в Вологде за Вергилием, которого разумел половину" [141], потому что с этим городом его связывала
...память милых дней, в местах тех провожденных,
Где плод прозяб стихов, впервые насажденных! [142]
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Батюшков К. Н. Письмо к И. М. Муравьеву-Апостолу. О сочинениях г. Муравьева // Батюшков К. Н. Избр. проза. М., 1987. С. 84.
2 Цит. по: Саитов В. Михаил Никитич Муравьев // Русская поэзия. Собр. произв. рус. поэтов. / Под ред. С. А. Венгерова. Вып. V. СПб., 1895. С. 779.
3 Жинкин Н. М. Н. Муравьев (по поводу истекшего столетия со времени его смерти) // Изв. Отд. рус. языка и словесности Императорской Академии наук. 1913. Т. XVIII. Кн. I. C. 312.
4 Вигель Ф. Ф. Записки. Т. II. М., 1928. С. 40.
5 Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. I. М., 1976. С. 380; Т. 6. М., 1981. С. 201.
6 Цит. по: Саитов В. Михаил Никитич Муравьев... С. 779.
7 Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. Т. 2. СПб., 1896. С. 635.
8 Жинкин Н. М. Н. Муравьев... С. 273-352.
9 Кулакова Л. И. М. Н. Муравьев // Уч. зап. ЛГУ. Серия филол. наук. 1939. Вып. 4. С. 4-42.
10 См.: Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С. 259-377.
11 Кулакова Л. И. Поэзия М. Н. Муравьева // Муравьев М. Н. Стихотворения. Л., 1967. С. 5-49.
12 Фортунатов Ф. Памятные записки вологжанина // Русский архив. 1867. № 12. С. 1652-1654; Лонгинов М. Н. Биографические сведения о некоторых русских писателях XVIII века // Русская старина. 1870. Т. I. С. 464-465; Петухов Е. М. Н. Муравьев // Журнал Мин-ва нар. просв. 1894. № 8. С. 265-269; Гура В. В. М. Н. Муравьев // Гура В. В. Русские писатели в Вологодской области. Вологда, 1951. С.10.
13 Вологжане-писатели (материалы для словаря писателей - уроженцев Вологодской губернии) / Сост. Пр. А. Дилакторский. Вологда, 1900. С. 73.
14 Летопись г. Вологды. 1147-1962. Вологда, 1963. С. 21.
15 Жинкин Н. М. Н. Муравьев... С. 273.
16 Гура В. Времен соединенье: Очерки. Портреты. Этюды. Обзоры. Архангельск, 1985. С. 52.
17 РГБ. Полт. № 36/42. Л. I.
18 Там же.
19 Жинкин Н. М. Н.Муравьев... С. 279.
20 М. Н. Муравьев. Письма отцу и сестре 1777-1778 годов. Комментарии // Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С. 356.
21 Гура В. Времен соединенье... С. 52.
22 Муравьев М. Н. Полн. собр. соч. Ч. I. СПб., 1819. С. 18.
23 Муравьев М. Н. Стихотворения / Вступит. ст., подгот. текста и примеч. Л. И. Кулаковой. Л., 1967. С. 143. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте. В скобках указывается страница.
24 М. Н. Муравьев. Письма отцу и сестре 1777-1778 годов. Комментарии // Там же. С. 356.
25 РГАДА. Ф. 248. Оп. 59. Кн. 4879. № 58. Л. 136 об.-137.
26 Статский календарь на 1765 год с приложением списка всех находящихся у статских дел. СПб., б/г. (См. раздел "В губерниях". XII. В Оренбургской губернии).
27 РГАДА. Ф. 248. Оп. 59. Кн. 4879. № 58. Л. 137.
28 Жинкин Н. М. Н. Муравьев... С. 273.
29 РГАДА. Ф. 248. Оп. 59. Кн. 4879. № 58. Л. 137.
30 О переводе в присутственные места Москвы или Санкт-Петербурга Н. А. Муравьев ходатайствовал еще в ноябре 1766 года (РГАДА. Ф. 286. Оп. I. Ед.хр. 539. Л. 405).
31 РГАДА. Ф. 248. Оп. 59. Кн. 4879. № 58. Л. 137-137 об.
32 О том, что Н. А. Муравьев занимал именно эту должность, свидетельствуют: Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве, на лето от рождества Христова 1776, показывающий о всех чинах и присудственных местах в государстве, кто при начале сего года в каком звании ли в какой должности состоит. СПб., [1776]. С. 200 и Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве на... 1777... С. 215. Председателем Тверской казенной палаты отец поэта был назначен в ноябре 1777 года.
33 См.: ГАВО. Ф. 178. Оп. 10. Ед. хр. 40. Л. 18 и др.
34 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 30. Л. 20 об.
35 Муравьев М. Н. Три письма // Муравьев М. Н. Полн. собр. соч. Ч. 3. СПб., 1820. С. 246-249. 46
36 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 27. Запись на внутренней стороне передней обложки.
37 Кулакова Л. И. Поэзия М. Н. Муравьева. С. 17.
38 Жинкин Н. М. Н. Муравьев... С. 279.
39 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 30. Л. 11,11 об.
40 Там же. Л. 20.
41 См. об этом: Кулакова Л. И. Поэзия М. Н. Муравьева. С. 21.
42 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 37. Л. 37 об.
43 Там же. Ед. хр. 30. Л. 87.
44 Там же. Л. 20.
45 Там же. Ед. хр. 37. Л. 2.
46 См. об этом: Кулакова Л. И. М. Н. Муравьев. С. 21.
47 Алехина Л. И. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей // Записки отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Вып. 49. М., 1990. С. 4-79.
48 Муравьев М. Н. Мысли, замечания, отрывки, выбранные из записок автора // Муравьев М. Н. Полн. собр. соч. Ч. 3. С. 261.
49 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 38.
50 РГБ. О рукописи-конволюте с текстами стихотворных произведений М. Н. Муравьева 1771-1803 годов см.: Алехина Л. И. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей. С. 4-72. (Далее - рукопись-конволют (с указанием листов), поскольку эта рукопись М. Н. Муравьева пока не имеет шифра).
51 Цит. по: Алехина Л. И. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей... С. 32.
52 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 37. Л. 2-20 об.
53 Там же. Л. 9 об., 14 об., 20 об.
54 См.: Вирен В. И. Студенческий театр при Московском университете // Вестник МГУ. 1949. № 7. С. 71-81; Вирен В. И. Университетский театр в Москве // Ежегодник Института истории искусств. 1958. Театр. М., 1958. С. 167-193.
55 Кулакова Л. И. Поэзия М. Н. Муравьева. С. 17.
56 РГБ. Рукопись-конволют. Л. 84.
57 Алехина Л. И. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей... С. 72.
58 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 37. Л. 9 об.
59 Там же. Л. 3.
60 См. об этом: Кулакова Л. И. Поэзия М. Н. Муравьева. С. 17; Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма (эстетические и художественные искания). СПб., 1994. С. 80-81.
61 Цит. по: Кочеткова Н. Д. Литература русского сентиментализма... С. 80.
62 Датируется на основе авторизованного списка "Собрания стихотворений" М. Н. Муравьева (ОПИ ГИМ. Ф. 445. Ед. хр. 154. Л. 6).
63 Муравьев М. Н. О пастушеском стихотворстве // Муравьев М. Н. Полн. собр. соч. Ч. 3. С. 157.
64 См. об этом: Старостина Н. Примечания к эклоге I // Вергилий Публий Марон. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1971. С. 383-384.
65 Вероятно, Муравьев следовал здесь за Ломоносовым. В идиллии "Полидор" он привел своих муз и нимф к Днепровым берегам. См.: Ломоносов М. В. Избр. произв. М., 1965. С. 266.
66 Майков В. И. Избр. произв. М.; Л., 1966. С. 306.
67 Муравьев М. Н. О пастушеском стихотворстве. С. 157.
68 Ода ее императорскому величеству государыне Екатерине II, императрице Всероссийской, на замирение России с Портою Оттоманскою (С. 109).
69 Ода на случай Кагульския битвы (С. 81).
70 Сент-Бев Ш. Литературные портреты: Критические очерки. М., 1970. С. 49.
71 РГАДА. Ф. 286. Оп. 1. Кн. 746. Л. 344.
72 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 30. Л. 15.
73 Цит. по: Кулакова Л. И. Поэзия М. Н. Муравьева... С. 29.
74 Там же. Л. 44.
75 Гревс И. История в краеведении // Отечество: Краеведческий альманах. Вып. 2. М., 1991. С. 13-14.
76 Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь // Дмитриев И. И. Соч. Т. П. СПб., 1893. С. 2-3.
77 Для биографии М. Н. Муравьева (письмо его товарища [Н.Р.] к покойной его супруге) // Москвитянин. 1855. № 7. С. 169.
78 Б ... ский И. Биография М. Н. Муравьева // Галатея. 1830. № 13. С. 56-57.
79 Для биографии М. Н. Муравьева (письмо его товарища [Н.Р.] к покойной его супруге)... С. 169.
80 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 30. Л. 10.
81 Алехина Л. И. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей... С. 13.
82 РГБ. Рукопись-конволют. Л. 1, 39.
83 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 30.
84 Там же. Л. 7.
85 Кулакова Л. И. Поэзия М. Н. Муравьева. С. 42-43; Луцевич Л. Ф. К проблеме литературно-теоретических взглядов М. Н. Муравьева и К. Н. Батюшкова // Венок поэту. Жизнь и творчество К. Н. Батюшкова / Под ред. проф. В. В. Гуры. Вологда, 1989. С. 28-37.
86 Вологодская областная библиотека имени И. В. Бабушкина. Инв. № 105008. За указание на этот источник чрезвычайно признательна Е. Д. Кукушкиной.
Вторая (и большая) часть семейного альбома заполнена Софьей Афанасьевной Брянчаниновой, дочерью Афанасия Матвеевича от второго брака: в конце 1783 года он женился на дочери архангельского купца заседателя губернского магистрата Петра Петровича Латышева - Дарье Петровне. (См. письма А. М. Брянчанинова А. П. Мельгунову // ОПИ ГИМ. Ф. 94. Ед. хр. I. Л. 115, 132). Это позволяет установить дату рождения Софьи Афанасьевны (не ранее 1784 и не позднее 1787). Она умерла 25 июля 1832 года и погребена при Покровской Капельской церкви Грязовецкого уезда (Русский провинциальный некрополь. Т. I. M., 1914. С. 106). Часть ее великолепной библиотеки (книги с монограммой "S. В." в овале, тисненном золотом на коже переплета, или с надписью "Софья Брянчанинова") находится в фондах Вологодской областной библиотеки. (См. об этом: Вологодская публичная советская библиотека. Год работы (9.11.1919 - 9.11.1920). Вологда, 1920. С. 34; Белова Н. Книги из Покровского // Красный Север. 1985. 22 сентября).
87 РГБ. Рукопись-конволют. Л. 129 об.
88 Там же.
89 Список военным чинам I половины XVIII столетия // Сенатский архив. Т. 7. СПб., 1895. С. 741.
90 Цит. по: Петербургский некрополь. Т. III. СПб., 1912. С. 305.
91 См.: Лонгинов М. Н. Биографические сведения о некоторых русских писателях XVIII в. А. В. Олешев... С. 465.
92 РГБ. Рукопись-конволют. Л. 84 об.
93 Там же. Л. 85.
94 Там же.
95 Географический словарь Российского государства, сочиненный в настоящем оного виде. Ч. I. M., 1801. Стлб. 1005.
96 РГБ. Рукопись-конволют. Л. 74.
97 Там же.
98 См. об этом: Список гг. генералам, штаб- и обер-офицерам, служившим и числящимся лейб-гвардии в Преображенском полку // История лейб-гвардии Преображенского полка. 1683-1883. / Сост. А. Чичерин, С. Долгов, А. Афанасьев. Т. IV. СПб., 1883. Приложения. С. 94. № 760. По-видимому, в 1760 году А. А. Засецкий еще находился на военной службе. См.: ГАВО. Ф 496. Оп. 3. Ед. хр. 43. N° 270. Л. 139-140. За информацию об этом источнике, обнаруженном краеведом В. К. Пановым, приношу сердечную благодарность М. Е. Даен. Портрет А. А. Засецкого находится в экспозиции отдела истории Вологодского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника. Впервые опубликован М. Е. Даен. См.: Даен М. Е. Атрибуция портретов XVIII века, опыт идентификации персонажей (Памятники из собрания Вологодского государственного музея-заповедника) // Послужить Северу... Историко-художественный и краеведческий сборник. Вологда, 1995. С. 206-208. 99 Дата рождения А. А. Засецкого установлена на основании его письма А. П. Мельгунову от 12 апреля 1783 года:"...имею от роду шестьдесят седьмой год". См. об этом: ГАЯО. Ф. 72. Оп. 2. Ед. хр. 21. Л. 172. Последнее письмо А. А. Засецкого А. П. Мельгунову из этого собрания датировано 4 мая 1784 года.
100 Шишкин А. Б. Засецкий А. А. // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. I. (А-И). Л., 1988. С. 327-328.
101 См. формулярный список А. В. Засецкого (ГАЯО. Ф. 72. Оп. 2. Ед. хр. 859. Л. 37 об.-38); Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве на ... 1785... С. 285.
102 Московские ведомости. 1784. № 86. С. 762; Санктпетербургские ведомости. 1781. №19. С. 151.
103 Книга премудрости Иисуса сына Сирахова сочиненная стихами Алексеем Александровым сыном Засецким. [М.], печатана при Имп. Моск. ун-те, 1777.
104 РГБ. Рукопись-конволют. Л. 6 об.
105 См. об этом нашу статью "...с латинского языка переведены на Вологде" (Кто был первым переводчиком "Георгик" Вергилия?) // Послужить Северу... С. 99-107.
106 Каталог книг, находящихся в фундаментальной библиотеке Вологодской мужской гимназии. 1851-1852 (ГАВО. Ф. 453. Оп. I. Ед. хр. 1497. Л. 87. (№ 57).
107 Засодимский П. В. Из воспоминаний. М., 1908. С. 45.
108 РГБ рукопись-конволют. Л. 5.
109 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 48. Л. 22. За указание на эту запись приношу сердечную благодарность И. Ю. Фоменко.
110 Санктпетербургские ведомости. 1781. № 19. С. 151-152.
111 Московские ведомости. 1784. № 86. С. 762.
112 См.: Памятники письменности в музеях Вологодской области. Каталог-путеводитель. Ч. 3. Вып. 2. Книги гражданской печати Вологодского областного музея (1709- 1825 гг.). Вологда, 1985. С. 63. № 293 (2384).
113 См.: Русская книга XVI-XVIII веков в фондах Вологодской областной библиотеки им. И. В. Бабушкина. Каталог. Вологда, 1980. С. 203, 80. № 866, 285.
114 РГБ. Рукопись-конволют. Л. 19 об.
115 Цит. по: Алехина Л. И. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей... С. 13.
116 География интеллигентности: эскиз проблемы: Дискуссия в Тартуском университете // Литературная учеба. 1989. № 2. С. 4-5.
117 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 30. Л. 87.
118 Там же. Ед. хр. 27. "Care memorie ed onorate". Запись на внутренней стороне обложки.
119 Там же.
120 Там же.
121 Там же.
122 Цит. по: Алехина Л. И. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей... С. 18.
123 Там же. С. 80.
124 РГБ. Рукопись-конволют. Л. 13 об.
125 РГАДА. Ф. 248. Оп. 149. Кн. 6519. Ч. II. Л. 89 об.
126 Там же. Л. 91 об.
127 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 39. Л. 30, 30 об.
128 Хранятся в рукописных отделах ИРЛИ РАН и ОПИ ГИМ.
129 Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве на ... 1783... С. 375; Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве на... 1784... С. 357.
130 Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве на... 1785. С. 437. 28 ноября 1785 года А. М. Брянчанинов был награжден чином надворного советника (РГАДА. Ф. 248. Оп. 80. Кн. 6582. Л. 751-751 об).
131 Фоменко И. Ю. Брянчанинов А. М. // Словарь русских писателей XVIII века... С. 126-127. Отметим еще один факт, не учтенный биографом А. М. Брянчанинова. В 1781 году он был заседателем Вологодского верхнего земского суда // Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве на... 1782... С. 356.
132 Месяц и число установлены на основании рапорта Архангельского наместнического правления (РГАДА. Ф. 248. Оп. 80. Кн. 6592. Л. 814).
133 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 30. Л. 11 об.
134 Дело об открытии Вологодской губернской гимназии (ГАВО. Ф. 438. Оп. 3. Ед. хр. 9,37).
135 См.: М. Н. Муравьев. Письма отцу и сестре 1777-1778 годов... С. 278.
136 И. Ю. Фоменко убедительно датирует их концом 1780-х годов. См.: Фоменко И. Ю. Из прозаического наследия М. Н. Муравьева // Русская литература. 1981. № 3. С. 125.
137 РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 30. Л. 21.
138 РГАДА. Ф. 717. Оп. 1. Ед. хр. 835. Л. 3.
139 ГАВО. Ф. 652. Оп. I. Ед. хр. 42. Л. 3.
140 Цит. по: Фоменко И. Ю. Из прозаического наследия М. Н. Муравьева... С. 125.
141 Муравьев М. Н. Мысли, замечания, отрывки, выбранные из записок автора // Муравьев М. Н. Полн. собр. соч. Ч. 3. С. 278-279.
142 Цит. по: Алехина Л. И. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах отдела рукописей... С. 80.
Л. С. Панов
"ЖИЗНЬ ДВИЖЕТСЯ И В ВОЛОГДЕ..."
ПИТИРИМ СОРОКИН В ОБЩЕСТВЕННОЙ И КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ ВОЛОГДЫ. 1911-1917
1. "Все началось на севере Руси..."
"Все началось на севере Руси...", - писал в своей автобиографической книге "Дальняя дорога" (с английского название переводится еще и как "Долгий путь" или "Долгое путешествие") отставной почетный профессор Гарвардского университета, "социолог № 1 XX столетия" Питирим Сорокин, по прихоти судьбы именуемый русско-американским ученым. Слова эти можно отнести и к началу его физической жизни, и к началу долгого пути познания мира, приведшего к вершинам современной социологической науки. Причем, если целый ряд местностей бывшей Вологодской губернии (сёла дальнего Яренского уезда, город Великий Устюг) можно назвать малой родиной Сорокина: там он родился, там прошло его детство, отрочество, жили родственники, туда позже, в годы учебы в Петербурге, он выезжал для отдыха и полевых этнографических исследований, - то Вологда, губернская столица, была для него своеобразным промежуточным пунктом, транзитом и ориентиром на пути в Петербург к храмам высокой учености, вратами в большой мир. Имея в Вологде друзей, знакомых, единомышленников и соратников как по научно-культурной, так и по политической деятельности, Сорокин тесно сблизился с культурными кругами города: читал в Вологде лекции и научные доклады, сотрудничал в местной печати, вел переписку с вологжанами. Такая его популярность способствовала и будущим политическим успехам в городе и крае, но это уже выходит за пределы нашей статьи...
Следует упомянуть, что если весь жизненный путь Питирима Александровича Сорокина (1889-1968) распадается на две неравные части: до и после его высылки за границу в 1922 году, то с периодизацией становления его мировоззрения, философских и научных взглядов дело обстоит несколько сложнее. По собственному признанию ученого, в жизни его были два кризиса, два крутых перелома, связанных с переоценкой ценностей и перестройкой взглядов. Первоначальная система ценностей Сорокина-подростка, в которой "Бог и природа, правда, добродетель и красота, религия, наука, искусство и этика были объединены в одно гармоничное целое", была "грубо разбита при соприкосновении с урбанистической цивилизацией, ввергнутой в хаос русско-японской войной и революцией 1905 года" [1]. Выработавшееся же впоследствии под влиянием учебы и политической деятельности "научное, позитивистское и прогрессивно оптимистическое" [2] мировоззрение, в русле которого и развивалось раннее научное творчество Сорокина, претерпело новый, более глубокий кризис под воздействием мировой войны, революции 1917 года, дальнейших драматических событий в жизни страны и самого ученого. Результатом придирчивого пересмотра прошлых взглядов на мир стало, по словам Сорокина, создание того, что он назвал "интегральной системой философии, социологии, психологии, этики и личностных ценностей" [3].
И хотя многие конкретные выводы Питириму Сорокину пришлось впоследствии пересмотреть, но выработанным в юности принципам научного исследования и служения общественному делу он остался верен до конца жизни.
2. "Душевное равновесие нарушилось в Вологде..."
"... Осенью 1907 года я решил уехать в Санкт-Петербург" [4], - писал Сорокин в "Дальней дороге". За плечами у восемнадцатилетнего Питирима было полунищее детство "в зырянах", где он тем не менее овладел мастерством церковного реставратора и окончил начальную школу. Затем учеба в церковно-учительской школе-семинарии, революционная деятельность в рядах партии эсеров, арест и тюремное заключение, временное возвращение в родные края... Путешествие по северным рекам до Вологды на маленьком пароходике заняло шесть суток. Недостаток денег и еды не слишком влиял, как вспоминал ученый, "на энергичного парня, душа которого была спокойна, умиротворенна и окрылена надеждой" [5].
"К несчастью, - продолжает Сорокин, - душевное равновесие нарушилось в Вологде по весьма прозаической финансовой причине. Самый дешевый билет до столицы стоил около восьми рублей, в то время как остаток моих финансов сократился до трех рублей. Не имея выбора, я купил билет до одной из станций недалеко от Вологды и сел на поезд в надежде проехать остальной путь "зайцем". Первую проверку билетов я прошел законным образом, а от нескольких последующих прятался на подножке вагона. Однако меня все же обнаружили, втащили обратно в вагон и допросили. Я вполне честно ответил проводнику, что направляюсь в Санкт-Петербург искать работу и возможность получить образование, что мои наличные деньги позволили купить билет только до станции, уже оставшейся позади, и что я намеревался проехать остальной путь "зайцем". То ли проводник был очень хорошим человеком, то ли мой честный рассказ оказал на него благоприятное впечатление, но он позволил мне ехать дальше с условием, что свой проезд я отработаю, убирая вагон, в частности туалеты, и присматривая за титаном. С радостью приняв его предложение, я благополучно добрался до столицы. Когда ноги вынесли меня на перрон Николаевского вокзала Санкт-Петербурга, в моем кармане оставалось еще около пятидесяти копеек" [6].
3. "Жизнь бессистемна, как город Вологда..."
После полуанекдотического этого события прошло четыре года. Многое изменилось в судьбе Питирима: закончил общеобразовательные курсы, год проучился в Психоневрологическом институте, перевелся в университет... Появилось любимое дело, на всю жизнь оставшееся, - наука социология; появились и любимые учителя... Однако зимой 1910-1911 годов Сорокин, член партии социалистов-революционеров, становится одним из зачинщиков студенческих волнений; лишь временный отъезд за границу помог ему избежать нового ареста. Каждое лето выезжает в родные края, где ведет этнографические исследования. Летом 1911 года путь его лежит в Удорский край, на берега северных рек Мезени и Вашки. Трудно сказать, что успел сделать будущий ученый за краткое пребывание в Вологде: вероятно, повстречался с сосланными сюда незадолго перед тем студентами - товарищами по учебе и революционному движению. Повидался, надо думать, и с читавшим в то лето в Вологде лекции первым коми профессором, писателем и ученым Каллистратом Фалалеевичем Жаковым (1866-1926), принимавшим деятельное участие в судьбе Сорокина и оказавшим на него большое влияние. Возможно, именно по рекомендации Жакова, постоянного автора "Вологодского листка", и был решен вопрос о публикации в этой газете дорожных заметок Питирима Сорокина. Под общим заглавием "Пестрое кружево" они печатались с июня по сентябрь 1911 года.
"Коли смешно - посмеюсь, коли грустно - погрущу, а может быть, кой где и в "сурьезность" пущусь..., - так автор заявлял смешанный жанр своего публицистического произведения. - Да и жизнь-то сама, читатель, разве не так же многолика и разногранна? И она ведь нестройна, как "русская действительность", бессистемна, как г. Вологда, и пестра, как "шахмаченое" одеяло устюжан! Коли сама жизнь уж такова, то нам и подавно приходится быть "пеструшками". А впрочем, я предупредил тебя на всякий случай, а теперь как хочешь - дело твое, а я иду дальше..." [7].
Беседа автора со знакомым питерским студентом, оказавшимся соседом по каюте отчалившего от вологодской пристани парохода "Преподобный Зосима" Северного пароходного общества, сменялась разговором зажиточных вологодских мужиков о выходе из общины и нарезке земли по закону о Столыпинской аграрной реформе, а поэтические описания северной природы и знакомой с детства церковной старины - сатирическими картинами быта обитателей берегов северных рек; впрочем, ирония и сарказм исчезают совершенно в рассказе об обычаях и нравах земляков коми-зырян. Тема исторического прогресса занимала в тот год Сорокина-исследователя. Отчасти по этой причине, отчасти ввиду его заботливого внимания и интереса к жизни простого народа, из которого вышел на научную стезю и сам молодой этнограф и социолог, он пристально вглядывается во все новое, что появилось в жизни северян за последние годы. Кое-что радует Сорокина, но тревожат "пятна культуры", постепенно проникающие все дальше на север. Что же касается собственно этнографических исследований, составлявших главную цель поездки, то они были обобщены в увидевшей свет в конце 1911 года большой работе П. Сорокина "Современные зыряне" [8].
"Пестрое кружево" вовсе не стоит особняком в многогранном наследии ученого и публициста. Предшествовали ему заметки "Проезжая по Европе" - о первом заграничном путешествии, примыкает по жанру публицистический очерк "На лоне природы" - о злоключениях в 1918 году... Социолог А. В. Липский, исследователь творчества и биографии Питирима Сорокина, чьим переводом "Дальней дороги" мы здесь пользуемся, обосновав именно такое название книги по-русски, заметил, что странствия, бродяжья жизнь перекати-поля, скитания составляют рефрен сорокинских воспоминаний [9]. Мы же добавим, что где-то в начале жизненной дороги выдающегося мыслителя плелось пестрое кружево его заметок и размышлений на дорогах родного Севера!
4. "Я паладин далекого Востока..."
В молодости Питирим Сорокин писал стихи. В Пушкинском доме в Санкт-Петербурге доныне хранятся две тетрадки его поэтических опытов [10]. Не только писал - публиковал. И представил ряд своих стихотворений на суд именно вологодского читателя. Этот небольшой поэтический цикл печатался на страницах местной газеты "Эхо" осенью 1913 года.
Два стихотворения можно назвать программными для автора. Вот они:
Паладин далекого Востока...
(посвящается П. Н. Зепалову)
Моя душа родилась у истока
Предвечных снов и пламенных молитв...
Я паладин далекого Востока,
Я первый зов животворящих битв...
Косматых мыслей блещущую груду
В потоке слов я сею по пути...
И буйный вихрь разносит их повсюду...
Им суждено цветами расцвести!
Бесплодный сор, полынь пустых мечтаний,
Трусливых чаяний, обманчивых надежд
— Все унесет порыв живых восстаний
— И под обломками схоронит он невежд...
Раздастся гром далекого раската,
Взметнется вдруг животворящий шквал...
Пусть прошлое поет свой гимн заката,
Ему конец: идет девятый вал...
Я паладин далекого Востока!
Я провозвестник пурпурной мечты!
Мои права - права самого Рока!
Я паладин нетленной красоты! [11]
Песни мои
(Н. Д. Кондратьеву)
Взвейтесь стрелою вы, песни мои!
Яркою молнией небо пронзите,
Черные тучи скорбей отгоните,
Громом промчитесь вы, песни мои!
Песни вы, песни крылатые, вещие!
Радостно-звонкие, мрачно-зловещие,
Отблески буйных порывов души...
Кто вас родил и вскормил и взлелеял?
Жизни могучей порыв вас посеял
В почве - безлюдной, в безвестной глуши.
Снежные вьюги напевы вам дали,
Ведьмы лесные слова нашептали,
Сказки же вам рассказали леса.
Будьте же нежны, как зовы свирели,
Будьте тревожны тревожной мятели*,
Будьте светлы, как весной небеса...
Если вам грустно, - кукуйте кукушкой,
Свейтесь и слейтесь в печали друг с дружкой,
Плачьте слезами осенних ветров.
Если же весело, - смейтесь безбурно,
Солнцем весенним сияйте лазурно,
Ярко пылайте пожаром костров...
Взвейтесь стрелою вы, песни мои!
Пойте о жизни могучей, как солнце,
Светлым лучом проскользните в оконце
Бедной лачуги, где братья мои!! [12]
___________
* Так в источнике.
Первое стихотворение, подписанное одним из излюбленных сорокинских псевдонимов "Вадим Вьюгов", было посвящено Петру Николаевичу Зепалову (1892-1918) - одаренному юноше, устюжанину, до конца жизни оставшемуся близким другом Питирима Сорокина. Посвящая Зепалову свою "Систему социологии", капитальный труд, два тома которого вышли в 1920 году, Сорокин писал: "Молодой ученый, человек кристальной чистоты души, социалист по убеждениям, идеалист по натуре, бескорыстный альтруист по поведению, П. Н. Зепалов пал жертвой гражданской войны 1918 г." [13]. Подхваченный вихрем революции, дважды в царское время исключавшийся из университета и арестовывавшийся за политическую деятельность, студент Зепалов стал вначале кандидатом в Учредительное собрание по списку социал-демократов Вологодской губернии, комиссаром юстиции в Устюге, а затем, как участник сопротивления большевистской диктатуре, оказался в застенках ЧК, где и был расстрелян.
На первое стихотворение, несомненно, оказала влияние поэзия великого (по крайней мере, представлявшегося таковым современникам) бельгийского поэта Эмиля Верхарна, о творчестве которого Сорокин читал лекции и писал статьи, а также и стихи его русских последователей, поэтов-символистов. "Ждали восхода солнца Грядущего дня, - писал о них Н. А. Бердяев. - Это было также и ожидание грядущей революции" [14]. Можно, впрочем, усмотреть в "Паладине" и другой мотив.
Питирим Сорокин как раз в то время исполнял обязанности личного секретаря своего любимого учителя, выдающегося русского ученого и видного общественного деятеля М. М. Ковалевского. Именно по инициативе последнего в России несколькими годами ранее была возрождена масонская организация по образцу "Великого Востока Франции", вскоре принявшая название "Великий Восток народов России" [15]. Масоном был и другой любимый учитель Сорокина профессор Е. В. Де Роберти [16]. Стал масоном и сам Сорокин [17], и в 1917 году он официально занимал пост секретаря министра-председателя Временного правительства, каковым был виднейший российский масон А. Ф. Керенский. Жене последнего, Ольге Львовне, кстати, Сорокин помог после большевистского переворота укрыться на Севере [18]. (Позже ей удалось эмигрировать.)
Второе стихотворение посвящено другому ближайшему другу Сорокина - Николаю Дмитриевичу Кондратьеву (1892-1938), впоследствии выдающемуся ученому-экономисту. Друзья вместе учились в школе-семинарии, на общеобразовательных курсах, основанных вологжанином А. С. Черняевым в Петербурге, наконец, на юридическом факультете университета. Даже во Временном правительстве они занимали схожие посты. Последний раз они встретились в Америке в начале 1925 года, куда Кондратьев, будучи директором Конъюнктурного института, выезжал в заграничную командировку. В 1928 году институт ликвидировали, его директор вскоре оказался в ГУЛАГе, а в 1938 году был осужден вторично - теперь уже к расстрелу... Стоит добавить, что в 1922 году Кондратьев, как и Сорокин, был включен в списки на высылку из Советской России вместе с большой группой философов и ученых, но был исключен из них по личному указанию В. И. Ленина, высоко ценившего его талант и способности. Сюжеты, напоминавшие пьесу "Кремлевские куранты", в жизни порой заканчивались куда трагичнее...
Вернемся к стихотворению. В нем слышны отзвуки песен народа коми, особенно песни "Шондiбаной, оломой" ("Жизнь, лицо солнца"), недаром Сорокин приводил ее слова и в "Пестром кружеве", и в "Современных зырянах"...
Еще два стихотворения посвящены загадочной А. А. Р., очевидно, близкой знакомой Сорокина в какой-то краткий период его юности. Из них приведем фрагменты:
Стой... подожди меня, ветер осенний,
Вместе с тобой мы гулять полетим!
Что нам теперь до лазури весенней,
Лучше споем про закат мы осенний!
Ну, так летим же, скорее летим!
Мы взовьемся, разовьемся,
Серой тучей расплывемся
И закроем даль небес...
Засвистим мы и завоем,
Захохочем и заноем
Словно старый буйный бес.
А потом с тоской застонем,
Нашу юность похороним
И уйдем в безмолвный лес!
(Из стихотворения "Под шум северного ветра" [19])
Не знаю я, мы встретимся иль нет...
Быть может, наши жизненные тропы,
Как порванных стихов разрозненные строфы
Не встретятся уж больше никогда...
Но где бы ни был я - повсюду и всегда
Тебя благодарю я...
Пусть ветер донесет к тебе живой привет
И чистый аромат живого поцелуя...
Не знаю я - мы встретимся иль нет...
(Из стихотворения "Не знаю я..." [20])
Не навеяны ли эти стихи теми же лирическими воспоминаниями их автора, что и строки носящего автобиографические черты романа "Предтеча", опубликованного Сорокиным в 1917 году под псевдонимом "Н. Чаадаев" [21]? "Неслышно и незримо пришла любовь. Один раз пришла она, бесконечная и единственная, прекрасная в своей наивности и молодости. Пришла светлой, ясной, чудесной. Захватила душу, обвеяла ее дивными ароматами. Вдохнула радость и силы. И ушла... оставив кровавую рану да горечь осенней полыни" [22]. Если это так, то "загадка А. А. Р." берет начало в годах учебы Питирима Сорокина в церковно-учительской семинарии...
И вот строки еще одного стихотворения, отразившего умонастроение двадцатичетырехлетнего Сорокина в ту осень, когда он ждал выхода в свет первой своей большой научной книги:
Мне не хочется больше читать...
Я устал от мятущихся дум...
И хочу, как дитя, помечтать
Под осенний полуночный шум...
Хорошо без раздумья летать
На ковре из зеленой травы...
Полевыми цветами играть
И смотреть в глубину синевы...
...........................................
Но тревожные думы мои
Встрепенулись, вспугнули мой сон...
Где вы, детские грезы мои?!
Где ты, вешний малиновый звон? [23]
Молодой поэт возвращался к ученым занятиям...
5. "Считать по осени цыплят", или К пределу истории человечества
Варлам Тихонович Шаламов писал об одной из сорокинских социологических теорий, что ее истоки "уходят в вологодскую глушь" [24]. Мы сможем убедиться, что еще в начале века вологжане могли познакомиться с различными аспектами творческих исканий земляка. Остановимся сейчас на трех из них: общественный прогресс; брак и семья; мир и война. Интерес к этим проблемам П. Сорокин сохранял практически до конца жизни.
А пока осенью 1913 года вологодские газеты обстоятельно извещали о только что изданной и поступившей в продажу книге Питирима Сорокина под названием "Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали". Что такое прогресс? Является ли исторический процесс прогрессом? Такую сверхзадачу поставил в ряду других и попытался решить Сорокин в этой книге. Как он ее решил? Нам придется вернуться еще на два года назад...
Именно теме общественного прогресса были посвящены первые статьи Сорокина по социологии, увидевшие свет в 1911 году [25] (более ранние его работы были посвящены этнографии). Летом того же года в Великом Устюге он читал лекцию "Что такое прогресс". Выступал ли он с этой темой в Вологде, нам неизвестно, однако именно "Вологодский листок" в одном и том же номере от 31 августа опубликовал не только программу лекции, но и эпиграмму под рубрикой "Вологодский Сатирикон" и под названием "Юному лектору":
Костюм, манеры - денди истый!
Чело сурьезно, слог цветистый,
Познаний... так сказать, ушат...
И все же верен я привычке
(Простит здесь лектор мне кавычки)
"Считать по осени цыплят".
Автором эпиграммы, укрывшимся под прозрачным псевдонимом "М. Ш." был, по всей видимости, М. Швецов (1875-1918), литератор, занимавший заметное место в общественной жизни Вологды того времени, постоянный автор "Вологодского листка". Хотя имя лектора и не упоминается здесь прямо, более чем достаточно оснований считать, что речь идет о Сорокине, тем более, что эпиграмме предшествовали два эпиграфа из русской классики, содержащие намеки на юный возраст лектора и на его пристрастие к латыни, латинским ученым терминам и изречениям.
Программа лекции пестрела именами выдающихся социологов и философов. Французы Огюст Конт и Габриэль Тард, англичанин Герберт Спенсер, американец Лестер Уорд, русские Петр Лавров и Николай Михайловский... Сорокин проанализировал их теории. Главным критерием, по которому подразделял он ученых в их подходах к идее прогресса, было то, понимали ли они под ним, подобно Конту и Спенсеру, экономическое, политическое, интеллектуальное, моральное и т. п. развитие человеческого общества или же, подобно Уорду, Лаврову, Михайловскому, единственным критерием прогресса считали увеличение человеческого счастья и уменьшение страданий. Первые считали, таким образом, эволюцию человечества прогрессом, последние же утверждали иное и даже прямо противоположное [26]. Сам Сорокин ограничился тогда постановкой вопроса. Но через два года в "Социологическом этюде" он попытается на него ответить и сделает такой вывод: "Исторический процесс, несмотря на зигзаги и отклонения, в своем целом виде есть и прогресс. Исторический обзор нам показывает, что с поступательным ходом человечества происходит и постепенное улучшение его природы и его поведения. Мы не являемся сторонниками "предустановленной гармонии" и не думаем нисколько отрицать, что бывают в истории регрессивные повороты, но это не мешает нам видеть основную восходящую линию повышающегося социально-полезного поведения человека, улучшения и облагораживания этого поведения, т. е. линию прогресса.
Сверхчеловек, стоящий выше современного добра и зла, права и нравственности, не знающий извне навязываемого "долга" и полный действенной любви к сочеловекам - вот предел, к которому ведет история человечества" [27].
Спустя еще полвека, на склоне жизни, Сорокин подведет итог: "Вместо развития просвещенной, нравственно благородной, эстетически утонченной и творческой гуманности война и революция разбудили в человеке зверя и вывели на арену истории наряду с благородным, мудрым и созидающим меньшинством гигантское число иррациональных человекоподобных животных, слепо убивающих друг друга, разрушающих все великие ценности, ниспровергающих бессмертные достижения человеческого гения и поклоняющихся вульгарности в ее худших формах. Волна смерти, зверства и невежества, захлестнувшая мир в XX, цивилизованном, как считалось, столетии, полностью противоречила всем сладеньким теориям прогрессивной эволюции человека от невежества к науке и мудрости, от звероподобного состояния к благородству нравов, от варварства к цивилизации, от тирании к свободе, от нищеты и болезней к неограниченному процветанию и здоровью, от уродства к красоте, от человека - худшего из зверей - к сверхчеловеку-полубогу" [28]. В созданном Сорокиным в последние десятилетия жизни учении интегрализма центральное место заняло понятие созидательного альтруизма, без которого недостаточны никакие экономические меры, религиозные средства, "научные, художественные, критические и другие способы поддержания прочного мира в человеческой вселенной..." [29].
6. "Жена моя - чистейший клад..."
1913-й, последний предвоенный год, был, пожалуй, наиболее примечательным в плане сотрудничества Сорокина с вологодской печатью. 11 сентября в "Эхе" была опубликована его статья "Письма к сельской интеллигенции". Сорокин указывал на жалобы сельских интеллигентов на отсутствие "живого дела" и опровергал это несправедливое мнение, ссылаясь, в частности, на то, какой интерес вызвала у крестьян его совместная с профессором К. Ф. Жаковым просветительская деятельность во время одной из экспедиций. Судя по названию и обещанию автора в дальнейших статьях дать конкретные рекомендации, это был зачин большой публицистической работы. Продолжения, однако, в силу каких-то причин не последовало... Параллельно публиковались стихи. А в конце года Сорокин выступил еще в одном жанре - опубликовал свою философскую сказку "Грани жизни" [30].
В октябре 1913 года Питирим Александрович, установивший прочную связь с Вологодским обществом изучения Северного края (ВОИСК), вновь приехал в Вологду. 14 октября Обществом в зале Дворянского собрания была устроена его лекция на тему: "Гамсун и Верхарн как выразители двух сторон современной культуры". Вологодские газеты дали не только объявление о лекции, но и ее развернутую программу с присовокуплением похвального отзыва профессора Ковалевского о только что вышедшей книге Сорокина [31].
Стремлению героев норвежского прозаика Кнута Гамсуна уйти от тягот и невзгод жизни в область мечтаний Сорокин противопоставил социальный оптимизм Верхарна, его веру в человека, в исторический прогресс, которые безраздельно сам тогда разделял. Вероятно, Сорокин цитировал в лекции те же строки Верхарна, что и в опубликованной двумя годами ранее статье:
В неистовстве все знать, все взвесить, все измерить
Проходит человек по лесу естества
Сквозь тернии кустов, все дальше... Время верить,
Что он найдет свои всемирные права!..
....................................................
Какой-то новый мир из мрака и из крови
И счастье вырастет, как на полях цветы,
И станет сущностью и жизни, и мечты,
Все будет радостью, все будет внове!!
(Перевод В. Брюсова) [32]
Через несколько лет Сорокин отзовется на трагическую и нелепую смерть Эмиля Верхарна статьей "Вихрь неумирающей жизни" (Ежемесячный журнал. 1917. № 1)...
Вологодские газеты не только проинформировали об успехе лекции; в "Эхе" она нашла своеобразный отклик в стихотворном фельетоне постоянного автора газеты "Дяди Саши" (А. Пугачева). Рисуя нравы некоторых вологжанок, пришедших на лекцию в зал Дворянского собрания, вероятно, из соображений моды и престижа, фельетонист рассуждал от лица чиновного обывателя:
Жена моя - чистейший клад:
Не токмо любит пить да кушать,
Нет - и на лекцию порой
Идет Сорокина послушать.
Но обязательно туда
Берет с собой роман иль повесть
И, тихо пальчиком водя,
Внимает лектору "на совесть".
А коль наскучило читать,
Немедля книжку закрывает
И уж с соседкою тогда
В беседу мирную вступает.
Не стоит много толковать,
Супруги наши всем известны,
Везде умеют лучше нас
Делить приятное с полезным. [33]
7. "Мужик в красной рубахе", или "Жизнь движется и в Вологде..."
1914 год. Питирим Сорокин окончил юридический факультет университета и был оставлен при кафедре уголовного права для подготовки к профессорскому званию. Летом он вновь едет на Север. В двух номерах "Эха" публикует заметки под заглавием "Листки из дорожного блокнота".
... Поезд из Петербурга пробирался к Вологде сквозь дым лесных пожаров, особенно опустошительных в то лето. В вагоне между попутчиками Сорокина шел разговор: "Я сам видел, как он был в Вологде. Просто мужик в красной рубахе и только. А барыньки-то так и бегают, так и млеют около него...", - заявил один из попутчиков с внешностью коммивояжера.
"Разумеется, речь идет про Распутина...", - прокомментировал Сорокин.
"И как это удалось ему забрать такую силу? Непонятно, чем прельстил он сферы?" - раздался голос другого попутчика.
"Коммивояжер многозначительно улыбается: "Чем? Известно дело чем, кидает он...". - В глазах остальных я читаю один и тот же ответ... Но ответ этот, конечно, мало объясняет суть дела. Очевидно, эта символическая фигура момента одинаково интересна и загадочна для многих...", - продолжал свои дорожные заметки Сорокин. Далее Сорокин привел уничижительное мнение одного крупного ученого и общественного деятеля (всего вероятнее, М. М. Ковалевского) не только о "символической фигуре", но и о российской действительности, фигуру ту породившей.
Между прочим, "Вологодский листок" дал в номере от 17 июня 1914 года любопытное сообщение: "К ПРОЕЗДУ ГРИГОРИЯ РАСПУТИНА. 14, в субботу, с поездом № 3 в вагоне-салоне дворцовой фрейлины В. (Вырубовой - Л. П.) проехал через Вологду в Петербург Григорий Распутин". Тем не менее сорокинские заметки - единственный известный нам источник, сообщающий о возможном пребывании "старца" с авантюристическими наклонностями в Вологде. Вскоре интерес к его личности еще больше подогреет покушение, совершенное некоей Хионией Гусевой. Распутин чудом останется жив... Пассажиры петербургского поезда, вероятно, этого еще не знали.