В 1960 году Рубцов пишет сразу несколько стихотворений, в самих названиях которых сказались отнюдь не "ночные" и даже не "предвечерние" настроения поэта. Не исключено, что это совпало с общей духовной атмосферой тех лет, пробуждением радужных, "утренних" надежд и упований в условиях начавшейся "оттепели". Так, неисправимый романтик Владимир Луговской убежденно провозглашал в стихотворении "Заря", датированном 2 марта 1956 года: "Ночь прошла, / ночь придет — /ночи некуда деть./ Нужно слушать / вот это / идущее утро!"
Состоящий из двух частей небольшой стихотворный цикл Рубцова "Утро на море" (1960) выдержан в эмоционально-стилевом ключе, привычном для получившей широкое распространение, расхожей "стихотворной продукции" того времени. Отсюда его общий патетико-романтический настрой, нехитрая образность и символика, при всей, быть может, искренности испытываемых автором чувств, заставляющая его впадать в поэтическую банальность и перепевать не раз слышанное. Характерно уже самое начало первого стихотворения:
Как хорошо! Ты посмотри!
В ущелье белый пар клубится,
На крыльях носят свет зари
Перелетающие птицы.
И дальше, в обеих частях цикла, перед нами "сверкает моря горизонт", солнце протягивает "лучи, как сотни добрых рук", "играют волны в отблесках зари", "бурлит прибой под шапкой белой пены" и т.п. Поэт не только сам восторгается увиденным и призывает читателя пережить вместе с ним испытанное праздничное настроение, но в его стихах ликует вся неживая и живая природа: "Так и застыл в восторге молчаливом / Настороженный северный олень". И завершается все это описание на столь же высокой торжественной ноте:
Заря в разгаре —
как она прекрасна!
И там, где реет парус над волной,
Встречая день, мечтательно и страстно
Поет о счастье голос молодой!
Тем дороже после этой чрезмерной патетики и красивостей обнаружить в стихах Рубцова, относящихся к тому же времени, гораздо более глубокие переживания, нашедшие адекватное художественное воплощение. Так, по воспоминаниям товарищей по литобъединению "Нарвская застава", немалым успехом пользовалось во время его выступлений пронизанное доброй иронией стихотворение "Утро перед экзаменом". Для его героя-школьника, проведшего бессонную ночь над учебником геометрии и вышедшего на свежий воздух, "Скалы встали / Перпендикулярно / К плоскости залива. / Круг луны. / Стороны зари / Равны попарно, / Волны меж собою / Не равны!"
А дальше перед воспринимающим все вокруг в математическом ракурсе героем стихотворения возникает вполне реальная, но и уже где-то на грани фантастики, гротескного преувеличения картина окружающего. Оно предельно обытовлено и психологизировано, а главное — дано в совсем ином, даже полностью противоположном ключе, нежели, скажем, радужное "Утро на море":
Вдоль залива,
Словно знак вопроса,
Дергаясь спиной
И головой,
Пьяное подобие
Матроса
Двигалось
По ломаной кривой.
Спотыкаясь
Даже на цветочках, —
Боже! Тоже пьяная...
В дугу! —
Чья-то равнобедренная
Дочка
Двигалась,
Как радиус в кругу...
Однако автор не замыкается на сугубо земном и тем более — на низменном. Как бы стремительно взмывая над этой иронически поданной житейской прозой и бытом, он завершает стихотворение, взглянув на происходящее с какой-то новой высоты, не забывая при этом, что его герой "смотрел на мир, / Как математик, / Доказав с десяток / Теорем". Такова итоговая пейзажная зарисовка, приобретающая обобщенно-символический смысл:
И в пространстве,
Ветреном и смелом,
Облако —
Из дивной дали гость —
Белым,
Будто выведенным мелом,
Знаком бесконечности
Неслось...
Совсем в иной, на этот раз трагической тональности звучит одно из самых сильных стихотворений молодого Рубцова — "Утро утраты" (1960), тоже построенное на реалистически-бытовой основе, глубоко психологизированное, тонко передающее внутреннее состояние, душевный настрой человека [12] [12 См. об этом стихотворении в названных выше книгах В. Кожинова (с. 32—33) и В. Оботурова (с. 183—185)]. Его герой пережил какую-то тяжелейшую жизненную драму. Он ощущает себя крайне одиноким в обступившем его безучастном и почти враждебном мире и находится в полубессознательном, шоковом состоянии:
Человек не рыдал, не метался
В это утлое утро утраты,
Лишь ограду встряхнуть попытался,
Ухватившись за копья ограды...
Вот прошел он.
Вот в черном затоне
Отразился рубашкою белой,
Вот трамвай, тормозя, затрезвонил,
Крик водителя: —
Жить надоело?!
Было шумно, а он и не слышал.
Может, слушал, но слышал едва ли,
Как железо гремело на крышах,
Как железки машин грохотали.
Безвыходность и безнадежность ситуации, внутренняя скованность и оцепенение героя, какой-то сомнамбулический автоматизм его движений передается и подчеркивается не только непосредственно, через изобразительно-событийный ряд, но и самой структурой стиха, его звуковой организацией, с помощью различных повторов: аллитераций, анафор. Это проявляется и в следующих строфах, где внутренний конфликт так и не находит разрешения — достигшее кульминации состояние трагического одиночества остается непреодоленным:
Вот пришел он.
Вот взял он гитару.
Вот по струнам ударил устало.
Вот запел про царицу Тамару
И про башню в теснине Дарьяла.
Вот и все...
А ограда стояла.
Тяжки копья чугунной ограды.
Было утро дождя и металла,
Было утлое утро утраты...
Можно было бы согласиться с В. Кожиновым, писавшим о чрезмерной прямолинейности звукового повтора, вынесенного в само название стихотворения
[13] [13. См.: Кожинов В. Указ. соч. С. 33], однако, думается, внутренние созвучия, ассонансы и аллитерации, отчетливые уже в заглавии, а также в первой и заключительных строфах ("утлое утро утраты", "по струнам ударил устало"), в немалой степени способствуют передаче общего настроения этих стихов и психологического состояния, трагических переживаний их героя.
В середине 60-х годов Рубцов вновь обращается к утренним мотивам, на сей раз непосредственно связанным с пробуждением природы, солнечным восходом, несущим свет и радость всему живущему на земле. Стихотворение "Утро" (1965) начинается и как пейзажная зарисовка, и как динамичная картина, раскрывающая состояние лирического героя, который ощущает свою общность, нераздельность с другими людьми и душа которого распахнута навстречу светлому и радостному миру:
Когда заря, светясь по сосняку,
Горит, горит, и лес уже не дремлет,
И тени сосен падают в реку,
И свет бежит на улицы деревни,
Когда, смеясь, на дворике глухом
Встречают солнце взрослые и дети, —
Воспрянув духом, выбегу на холм
И все увижу в самом лучшем свете.
Столь близкие и родные с детства картины природы, характерные приметы сельской жизни вызывают в душе поэта не только и не столько чувство радости и умиления, сколько ощущение тревоги и беспокойства за то, что все это может быть безвозвратно утрачено. Без этой гармонии и красоты он не представляет себя, не мыслит своей жизни и творчества:
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг — везде о них тоскую.
И, разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую...
Для Рубцова природа — источник всего его существования. Она — вечно живая, одухотворенная, полная таинственных сил. Общение с ней — это процесс, живительный для обеих сторон. В художественной системе поэта между природным и человеческим существует не только прямая, "однонаправленная", но и обратная, "двусторонняя" связь. И если у поэта "Душа, как лист, звенит, перекликаясь / Со всей звенящей солнечной листвой", если он может сказать о себе: "И только я с поникшей головою, / Как выраженье осени живое...", — то в этом прежде всего проявляется естественное, изначально живущее в нем, органическое одушевление им природы: осени, солнечной листвы и т.п.
Рубцову присуще не только традиционное для поэзии очеловечивание природы, но и, по словам В. Кожинова, стремление "скорее к открытию природного в человеке, чем человеческого в природе"
[14] [14. См.: Там же. С. 27], хотя у него немало и того, что можно назвать "традиционным", однако приобретающим неповторимый оттенок, отпечаток личности поэта.
В стихах Рубцова можно найти много примеров одухотворения, олицетворения природных сил и явлений: "Грустно маленькой березке..."; "И стонут ивы над головою..."; "И вьюга злая жалобно скулит..."; "Приуныли нынче подорожники... Приуныли в поле колокольчики..."; "Дремлет на стене моей / Ивы кружевная тень..."; "Огонь в печи не спит, перекликаясь / С глухим дождем, струящимся по крыше..."; "Где только ветер, снежный ветер / Заводит с хвоей вечный спор"; "Когда привычно / Слышатся в лесу / Осин тоскливых / Стоны и молитвы..."; "Как воет ветер! Как стонет ветер!.. / Как выражает живую душу!"; "Ах, это злая старуха осень, / Лицо нахмуря, / Ко мне стучится..."; "Звездный небосвод / Полон светлых дум"; "Миры глядят с небес, / Свой излучая свет, / Свой открывая лик, / Прекрасный, но холодный". И наконец, навеянная Тютчевым строфа, вобравшая ощущение нераздельности человека и матери-природы:
Душа свои не помнит годы,
Так по-младенчески чиста,
Как говорящие уста
Нас окружающей природы...
Эта мысль и одновременно чувство единства и взаимосвязи человека — поэта с природой и миром по-своему передают то неотъемлемое для творчества Рубцова качество, которое выражается в слиянии в его стихах поэзии земли и музыки вселенной. Собственно, в этом и состоит самое главное во взглядах Рубцова на истоки, сущность и назначение поэтического искусства. Наиболее отчетливо это выражено в стихотворениях, посвященных миссии поэта и поэзии.