ГЛАВА I
РАННИЕ ГОДЫ
Зима в тот год пришла рано. К концу октября мороз уже во всю трещал в лесах, со всех сторон окружавших старинный русский город Великий Устюг. Потом вдруг наступила оттепель: подул теплый ветер, заморосил дождь, раскисли дороги, а только что замерзшие реки Сухона и Юг сломали свой ледяной покров.
В одну из темных, промозглых ночей, когда порывистый ветер едва не сбивал с ног, на берегу Сухоны высокий человек, одетый по-дорожному, горячо убеждал лодочников перевезти его на другой берег, в город, огни которого едва мерцали сквозь густую сетку дождя.
— Да поймите же, жена у меня больна! — говорил он. — Ждут меня там! Не ночевать же мне здесь!
— А хоть и ночевать. Что ж поделаешь! Нам, барин, чай тоже жизнь дорога. Куда же ехать? Ты глянь, что делается!
Действительно, насколько хватало глаз, по реке густо шел лед. С глухим шумом льдины то как белые призраки пролетали мимо, то громоздились друг на друга, ломались и исчезали в кипящем водовороте.
Немало прошло времени, прежде чем нашлись смельчаки отправиться в рискованный рейс. Трудно пришлось отважным путникам. Не раз лодку затирало льдом, не раз волны хлестали через борт, грозя опрокинуть утлое суденышко, но берег был все ближе, ближе...
— Жутко мне было... Ох, жутко!.. — говорил потом Никольский окружной начальник В. М. Засодимский, рискнувший предпринять эту дерзкую переправу. — Я уж не раз каялся, что соблазнил своими деньгами лодочников и повел их вместе с собой на смерть!..
Но как ни торопился Владимир Михайлович Засодимский в Великий Устюг, куда приехал по делам службы, все-таки опоздал. Когда ночью, уставший, продрогший до костей, он добрался, наконец, до дому, ему сообщили, что у него родился сын Павел. Это случилось 1 ноября 1843 года. (Согласно метрической записи церкви, хранящейся в Вологодском государственном архиве, писатель родился 4 ноября 1843 года.)
* * *
Семья Засодимских издавна была связана с Вологодским краем. Еще в середине XVIII века неподалеку от города Кадникова жил в бедном сельском приходе священник Андрей Засодимский. Ничем не примечательна была его жизнь. А вот судьба его сына Михаила сложилась, весьма интересно. Человек весьма даровитый, от природы наделенный упорством и страстным желанием учиться, он после окончания курса в вологодской семинарии пешком отправился в Москву. И так же, как некогда великий Ломоносов, поступил в «Славяно-греко-латинскую академию», Успешно завершив курс обучения, он был принят в число студентов Московского университета. Пытливый юноша упорно учился, постигая премудрости университетской науки, и был весьма на хорошем счету у преподавателей.
Позднее Михаил Андреевич вернулся в Вологду, где преподавал сначала в духовной семинарии риторику и пиитику, а потом занял пост инспектора гимназии. Среди вологжан он пользовался большим уважением и был ими избран в число «именитых» граждан Вологды. Сохранилось весьма своеобразное сочинение М. А. Засодимского под названием «Краткое описание процессии при отправлении в доме преосвященного Иринея, епископа Вологодского, торжества о замирении России с Оттоманскою Портою, в 10 день июля 1775 года» [1) Рукописный отдел Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (ЛГПИ) «Сборник», Г—XVII—58.], где описывались торжества по случаю подписания мира с Турцией, происходившие в Вологде.
Не менее примечательной фигурой был Павел Михайлович Засецкий, дед писателя по матери. Предки его переселились в Россию из Италии. В одном из старинных документов говорилось: «Влето в 6897 (В 1389 году) году во дни великого князя Василия Димитревича Московского и всея России выехал из Италии муж честен Николаи Засецка, а покрещении имя ему дано Димитрии Засецкой» [2) П. Засодимский. Из воспоминаний, М., 1908, стр. 47. Далее цитируется по этому изданию.].
В роду Засецких было немало ярких фигур. Фамильные хроники говорили, что один из Засецких был близок к В. В. Голицыну, любимцу императрицы Софьи. Вместе с ним он совершил поход против недругов — татар, окончившийся столь плачевно (Русский полководец В. В. Голицын в 1867 и 1868 гг. совершил два неудачных похода в Крым. Вследствие плохой подготовки этих операций русские войска потерпели поражение.).
Другой Засецкий был воеводой в Сибири. При нем род Засецких достиг своего наибольшего могущества и славы, Засецкий-воевода оставил после себя большое наследство и был с почестями похоронен в Прилуцком монастыре, близ Вологды. Дед писателя, Павел Михайлович Засецкий, служил когда-то во флоте, а потом поселился в своем имении Фоминское, где и прожил до конца своих дней. Здесь в Фоминском (ныне Молочное) не раз бывал у него в гостях маленький Засодимский. Был Павел Михайлович человеком крутым и властным. Жизнь вел широкую, как и подобает богатому и важному барину.
Таковы были предки Засодимского.
* * *
В Великом Устюге маленький Павел прожил всего четыре месяца, т. е. время, необходимое его отцу Владимиру Михайловичу для того, чтобы завершить свои служебные дела, а Екатерине Павловне, матери будущего писателя, чтобы несколько оправиться после рождения ребенка. Пора было возвращаться домой, в Никольск...
Ничем не выделялся этот маленький уездный городок среди сотен других подобных ему городов, разбросанных на необъятных просторах России. Немало их потом перевидел на своем веку писатель. Но ни один из них не был так мил его сердцу, как Никольск. Это и понятно. Здесь прошло детство будущего писателя, самая светлая пора его, жизни, детство, о котором он всегда вспоминал с чувством нежной грусти.
Воспоминания о детстве иногда похожи на открытия. Человек отыскивает их в своей памяти, как старатель крупицы золота в песке. Только воспоминания эти не всегда сверкают золотым блеском. Бывает, что наполняют они сердце болью и каким-то непонятным томлением, причины которого постигаешь только став взрослым.
Под окном дома Засодимских протекала река Юг. Была она не очень широкой, но извилистой и быстрой. Тихо зимой было на ее берегах. Только ребятишки своими звонкими голосами оживляли спящую под ледяным покровом реку. Но наступала весна, и все вокруг преображалось. На берегах появлялись штабеля бревен и дров, вязались плоты, строились и грузились барки. Десятки людей куда-то спешили, что-то тащили, перекатывали. Над рекой стоял многоголосый шум. И мальчик привыкал к нему.
Но потом в привычную сумятицу голосов врывалось нечто новое. Слышалось что-то непонятное: то ли песня, то ли стон. Не разобрать. Постепенно гул становился более ритмичным и, наконец, можно было уже разобрать слови «Ух-ухнем! Вот идет, вот идет, сама пошла-а-а! да, ух-по-шла-а-а!» Как надсадный стон, в котором слышались страдания и мука, неслась песня над рекой. И трудно было сказать, чего в ней было больше: жалоб на судьбу-злодейку или ненависти к тем, кто заставил людей надрываться от непосильного труда.
А мальчик слушал и не мог понять, почему песня вызывает у него ничем не объяснимое чувство тоски.
Было еще одно воспоминание, оставившее неизгладимый след в сознании маленького Засодимского.
Жаркий летний полдень. Душно. Все живое вокруг попряталось и притихло. Вдали на соборной площади поднимается пыль и слышится позвякивание кандалов. Нестройной толпой, под конвоем вооруженных солдат возвращаются с работы арестанты.
— Мама, мама! «Несчастненькие» идут! — кричит мальчик.
Бритые, в серых безобразных халатах, в таких же серых шапках, с цепями на ногах, идут они по середине улицы. Хмуры и бледны их лица, тяжел их шаг.
Мальчик часто видит «несчастненьких», как называют в городе арестантов. Ведь острог как раз напротив их дома. Мальчику очень жаль «несчастненьких». Ему хочется что-то сделать для них. И однажды он сказал очень решительно:
— Знаешь что, няня? Я, когда вырасту большой, всех их выпущу!
— Это кого же, батюшка? — отозвалась няня Тарасьевна.
— А вот, «несчастненьких»! — объяснил мальчик и показал на решетчатые окна острога.
— Что ты, что ты. Господь с тобой! — всполошилась няня. — Да разве можно пущать на волю арестантов! Да кто же тебе позволит баловнику?
— А я буду сильный, сильный... решетки выломаю и выпущу всех!
Няню было не так-то просто убедить. У нее всегда находились очень веские доводы.
— А тебя солдат застрелит! — ответила она на угрозу сломать решетки.
— А я... я сам его застрелю! — чуть не со слезами говорил Павлуша, чувствуя, что няня права и что освобождение, пожалуй, придется отложить на неопределенное время.
— Солдата-то застрелишь? Охо-хо-хо! — говорила няня, покачивая головой. — Ну, нет, батюшка! Солдат-то всякого застрелит. С ним ничего не поделаешь, с солдатом-то!.. [3) Там же, стр. 11 — 12.].
На всю жизнь осталось у Засодимского непреодолимое желание избавить людей от страданий, от цепей и решеток.
На формирование характера маленького Засодимского огромное воздействие оказала его мать, Екатерина Павловна. Мальчик очень любил ее. К матери приходил он со своими детскими горестями. Мать научила его читать, писать и развила в сыне лучшие черты характера. От нее первой мальчик услышал слова о равенстве всех людей, о том, что все люди — братья. Она стремилась привить ребенку чувство добра, правды, чувство сострадания и любви к обиженным и несчастным.
Екатерина Павловна была человеком удивительно добрым и отзывчивым. Знакомые звали ее «святою». И мальчику это не казалось удивительным. В его глазах мать была человеком исключительным, необыкновенным. «Встречал я на своем веку добрых, красивых женщин, — спустя много лет говорил писатель, — но мать, как была, так и осталась для меня самой лучшей, самой доброй и красивой из женщин. Мне и прежде казалось и теперь думается, что чище, прекраснее этого образа никогда не создавала самая пылкая, возвышенная мечта поэта... Я помню, все родные и знакомые считали ее красивой и очень-очень доброй. Для меня же она была и осталась красавицей из красавиц и живым олицетворением доброты» [4) Там же, стр. 9.].
Отец будущего писателя был человеком незаурядным. Довольно образованный для своего круга, высокий, красивый, всегда со вкусом одетый, Владимир Михайлович заметно выделялся среди жителей Никольска. Держался он уверенно, говорил властно. Зато в обществе женщин был отменно любезен и галантен. Семью свою Владимир Михайлович любил. Но любил по-своему, очень сдержанно, даже холодно. Нет, он не был суров с домашними, особенно с детьми, но не было в его отношениях с ними тепла и ласки. Вечно он был чем-то недоволен, брюзглив и сердит. Маленький Павел не то, что боялся отца, а чувствовал себя при нем как-то неловко, вечно ожидая какого-нибудь выговора или замечания. Поэтому все, что мальчику было нужно, он старался сделать через мать
Влияние Екатерины Павловны на мужа было чрезвычайно велико. Хрупкая, нежная женщина обладала огромной нравственной силой и умела сдерживать бурные проявления характера Владимира Михайловича.
Благодаря матери, в доме Засодимских царил мир и покой, которой не мог нарушить даже трудный характер отца. Мало того, кто бы ни пришел в их дом: бедняк, нуждающийся в куске хлеба, путник, не имеющий куда преклонить голову, больной или убогий — все находили здесь ночлег, пищу и доброе участие.
Любимыми занятиями будущего писателя в детстве были чтение и рисование. В шесть лет мальчик уже читал и писал, а в восемь кроме родного языка довольно хорошо знал французский и немецкий.
Читал Павлуша много и без разбора. Книги приобретались у коробейников, а кроме того, в доме Засодимских была довольно обширная библиотека. Хранилась она в большом книжном шкафу в кабинете отца. Еще задолго до того времени, как мальчик научился читать, он основательно познакомился с их внешним видом. Он знал, где стоит какая книга, как она называется. А потом началась пора интенсивного чтения. Были прочитаны: сказки, «Конек-Горбунок» Ершова, сочинения Державина, Пушкина, описания путешествий по Африке и Азии. Несколько позднее: «'Тысяча и одна ночь», «Юрий Милославский» и «Рославлев» Загоскина, «История Петра I», «Александр Македонский», «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» Гоголя и множество других книг.
Многое из прочитанного нравилось, многое казалось скучным и непонятным. Пожалуй, больше всех других нравился Пушкин. «Повести Белкина» и «Капитанская дочка» перечитывались множество раз. Стихи «Бесы», «Отоплении», а также «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о царе Салтане» выучивались наизусть.
Вскоре мальчику самому захотелось сочинять. Ему еще не было и девяти лет, когда он написал повесть. Название не сохранилось в памяти писателя, но он отлично запомнил сюжет и даже начало своего произведения. Оно начиналось так: «Была темная ночь. Ветер уныло завывал и шел дождь...» Далее рассказывалась история одного сироты, отец которого был казнен за какое-то тяжкое преступление, мать с горя сошла с ума, сестра умерла. Родные и знакомые отвернулись от сироты, гнали его от себя. Повесть кончалась трагически. Герой, всеми отвергнутый, умер от холода и голода у подножья какого-то великолепного храма.
В 11 лет Засодимский написал пьесу, полную всякого рода ужасов. Там были убийства, самоубийства и т. п. Вместе со своими сверстниками, деревенскими ребятишками, Павел решил разыграть пьесу. Спектакль удался на славу. Правда, не обошлось и без казусов. По ходу пьесы одно из действующих лиц должно быть убито, а труп унесен со сцены. Но второпях об убитом забыли. Мальчик, игравший эту роль, довольно долго лежал спокойно. Потом это ему надоело, он вскочил и убежал. Раздался оглушительный хохот. И это в тот самый момент, когда, по мнению автора, публика должна была плакать, глядя на страдания главного героя!
* * *
В 400 верстах от Никольска, по большой Архангельской дороге, у Екатерины Павловны Засодимской была небольшая усадьба — Миролюбово. Каждое лето она отправлялась туда присматривать за полевыми работами и брала с собой маленького Павла.
Поездки в Миролюбово были для мальчика настоящим праздником. После города жизнь в деревне казалась удивительно привольной, радостной и счастливой. Целыми днями Павлуша пропадал то в поле, то на лугу, то в ближайшем лесу. Домой он забегал только пообедать и затем снова исчезал до самого вечера. Ему все было интересно: он внимательно присматривался к жизни обитателей леса, болотных жителей, часами лежал на небольшом зеленом холме и, глядя на безбрежную ширь, расстилавшуюся вокруг, мечтал, думал, размышлял. О чем? Трудно сказать! Ведь часто можно видеть малыша, погруженного в глубокую задумчивость. Только вот вразумительно объяснить он не может, о чем же его думы. Вот и Павлуше, наверное, было о чем поразмышлять: уж слишком интересной раскрывалась перед ним жизнь, уж слишком много неразрешенных вопросов ставила она с самого начала. Взять, к примеру, «большую», как ее называли, Архангельскую дорогу. Сколько поводов для размышлений давала она. Весь день шли по ней люди, проносились лихие тройки, тянулись обозы.
Вот идет «почта». Вихрем проносится быстрая тройка коней, звенит колокольчик, кричит ямщик: «Эх, вы, голубчики!» На почтовых тюках сидит усталый почтальон. Куда едет он? что везет? какие известия? хорошие? дурные? Только успеешь об этом подумать, а тройка уже умчалась и пропала в серых облаках пыли.
А вот бредут странницы, богомолки. С трудом идут они по обочине дороги, тяжело опираясь на длинные посохи. Одежда у них поизносилась, босые ноги покрыты грязью и пылью... Куда идут? Что ищут? «Спасаются»,— говорит мать. А как это «спасаются»? От кого? Зачем?
Звенят вдали цепи. Идет партия арестантов, идут «несчастненькие». В серых халатах, в серых фуражках без козырьков, они тяжело ступают по пыльной дороге. Кругом солдаты с ружьями. А их куда ведут? «В Сибирь, наверное»,— думает мальчик. Об этом не раз говорили мать и нянюшка. «Ах, как далеко эта Сибирь! Там, — говорят, — каторга, рудники под землей, там вечная зима и вечный мрак...» И сердце мальчика сжималось от жалости к этим серым людям, с железными оковами на ногах.
Проезжал важный барин в карете, запряженной четверкой. Тащились цыгане со своими кибитками, набитыми цветным тряпьем и полуголыми, как будто никогда немытыми ребятишками. Проходили семинаристы — народ неугомонный, веселый и озорной. Все куда-то ехали, шли, торопились. «И отчего им не сидится дома? — думал Павлуша.— Что манит их и зовет в эту синюю даль, туда за темные леса, в неведомый и большой мир?» И порой ему нестерпимо хотелось тоже пойти вслед за всем этим людом, день и ночь шагавшим мимо, пойти по «большой» дороге, заглянуть в казавшийся таким заманчивым далекий мир.
* * *
Когда Павлу исполнилось девять лет, семья Засодимских переселилась из города в Миролюбово. До этого мальчик бывал там только летом, теперь предстояло жить все время.
Деревенская жизнь с ее привольем всегда была по вкусу маленькому Павлу. И теперь он с удовольствием бродил по полям, заглядывал в лес, хотя на дворе стало холодать и подолгу шел мелкий моросящий дождь. В странствиях Павлушу обычно сопровождал сын кучера Сашка Родионов, его сверстник и непременный участник всех игр.
В долгие осенние сумерки Павел любил ходить в гости к деду Андрею. Придет к нему в овин, ляжет около огня и смотрит, как с легким треском горят громадные поленья, как красноватые языки пламени жадно лижут дрова, а золотистые искры целым веером летят вверх и гаснут... Но самым интересным в овине, конечно, был сам дед Андрей. Его загорелое, морщинистое лицо всегда светилось добродушной улыбкой. Рассказы деда Андрея о домовых, кикиморах, гумённых и о прочих страшных вещах мальчик готов слушать часами. Очень заманчивым казался этот фантастический мир народных поверий.
Мир няниных сказок был совсем иным. Она любила рассказывать об Иване Царевиче, о Жар-птице и золотых яблоках, о Волке и Лисице, о Ветре Ветровиче... Этот Ветер Ветрович, по словам няни, жил со своими тремя дочерьми в большом доме, стоявшем в прекрасном саду. А вокруг сада высилась огромная стена... Но мальчику казалось, что Ветер Ветрович жил, наверное, в доме, очень похожем на тот, в котором живет он сам, ведъ он тоже стоит в саду, только окружает его не высокая стена, а обыкновенный забор.
Если няня ничего не рассказывала, то Павлуша читал. Читал он много. Беспорядочное чтение постепенно сменялось более вдумчивым, серьезным. Первые сознательно прочитанные книги, по свидетельству самого писателя, были «Жизнеописание великих мужей древности» Плутарха, «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо. Плутарх особенно нравился Павлуше. Под обаянием описаний жизни великих людей мальчик в мечтах своих создавал великолепные картины. Ему казалось, что он стоит во главе огромного войска и побеждает всех царей и их полчища. Он мечтал, что наступит день, когда народы, устрашась войн, будут жить дружно, по-братски... Вот такие мысли и мечты навевала старая книга с синеватыми листами в толстом кожаном переплете.
Когда почти вся библиотека отца была прочитана, мальчик стал брать книги в людской, где были свои грамотеи и любители чтения. Среди серых растрепанных книг ему попадались «Битва русских с кабардинцами», «Георг, Милорд английский», «Ведьма за Днепром». В них мальчика привлекали великодушные, благородные и смелые герои, защищавшие слабых от сильных и злых.
Так в мире светлых сказок, народных поверий, в общении с крестьянскими детьми и людьми из народа проходило детство будущего писателя. Это была самая счастливая и радостная пора его жизни. Много лет спустя в своих воспоминаниях Засодимский говорил: «Детство мое было светло и счастливо. Там все яркий солнечный свет или тихое сияние луны, ясное небо, цветы, улыбки и ласки нежные...».
* * *
Золотая пора детства кончилась довольно неожиданно. Hа одном из семейных советов решено было, что мальчика, которому к тому времени исполнилось уже двенадцать лет, пора отправить в гимназию. Сборы были недолгими, и в конце февраля 1856 года мать отвезла Павлушу в Вологду, где он был определен своекоштным воспитанииком в так называемый дворянский пансион, находившийся при Вологодской гимназии. Начиналась новая гимназическая жизнь с ее кратковременными радостями и частыми огорчениями, с ее заботами и тревогами, с ее мечтами и первыми разочарованиями.
Выглядела гимназия весьма внушительно. Ее фасад, украшенный колоннами, выходил на площадь, так называемый «плац-парад» или «парадное место», где проходили солдатские учения, а когда учений не было, мирно паслись коровы и лошади. Почти напротив гимназии находился дом губернатора, а рядом с ним духовная семинария.
Первый день в гимназии навсегда запомнился Засодимскому. Едва забрезжило утро, он был уже на ногах. От волнения или, может быть, от дурно проведенной ночи, мальчика била лихорадка. Наконец, пришло время отправляться. Вцепившись в руку матери, Павлуша с замирающим сердцем переступил порог гимназии. Их принял директор, высокий мужчина средних лет, одетый в форменный вицмундир. Задав мальчику несколько вопросов, по-видимому с целью испытания, он снисходительно проговорил:
— Ну, что ж, молодец! Неплохо!
Потом, взяв его за руку, повел по длинному полуосвещенному коридору.
— Вот вам еще один ученик! — сказал директор, войдя в класс вместе с Павлушей, и указал ему место на одной из скамеек.
Что и говорить, трудно пришлось мальчику на первых порах. Окруженный дома заботой и лаской родных, здесь он с первых дней столкнулся с жестокостью и грубостью. В пансионе господствовало в то время кулачное право — право сильного. Гувернеры за дело и без дела раздавали увесистые подзатыльники, драли за уши. Инспектора наказывали розгами, старшие ученики колотили младших, отбирали у них чай, булки.
Особенно трудно было тем, кто только что поступил в гимназию. Им доставалось больше других. Не избежал участи всех новичков и Павлуша. Немало нравственных и физических терзаний пришлось ему перенести в первые дни. Даже гувернер вынужден был вступиться за ошеломленного мальчика, чего обычно ни один из них не делал, считая, что издевательства и насмешки над вновь прибывшими дело обычное, чуть ли не обязательное.
Гимназисты делились на пансионеров и приходящих. Приходящие гимназисты были по сравнению с пансионерами людьми вольными. После занятий они отправлялись домой, а вечером могли пойти в театр, к знакомым, могли танцевать и даже поехать за город. Пансионеры же, среди которых был и Засодимский, были оторваны от семьи, от общества, от всего мира. То, что происходило за стенами пансиона, они не знали.
В узком замкнутом мире пансиона, естественно, слагались свои взгляды, свои верования, свои представления о дружбе, товариществе, свои нормы поведения. Так, например, выдать товарища считалось делом гнусным и позорным. Обиженный сам должен был расправиться с обидчиком. Неприличным считалось плакать и молить о пощаде, а также рассказывать дома о пансионских секретах. Уличенных в этом грехе называли «сплетниками», «доносчиками». Зато подсказывание считалось священным долгом каждого пансионера, хотя оно и пресекалось гимназическим начальством весьма сурово. Так, например, по рассказам самого Засодимского, он за это не один раз оставался без обеда, часами простаивал у стены и подвергался другим наказаниям.
Атмосфера в гимназии была душной и затхлой. Казалось, ни один светлый луч не проникал в это «темное царство», где господствовали кулак и розга. Преподавание, особенно в младших классах, было поставлено из рук вон плохо. Большинство учителей придерживалось следующей методики: на уроке спрашивали заданное, а перед звонком или даже во время звонка чертили ногтем в книге и говорили:
— А к следующему разу — от сих до сих!
Далеко не все воспитанники мирились с жизнью в гимназии. Одни на притеснения и наказания отвечали неповиновением Другие пускались в бега. Некоторые бежали домой, другие — куда глаза глядят...
В свободное от занятий время пансионеры много читали. Что именно — это никого не интересовало. Читали все подряд.
Большинство из того, что читали гимназисты, Засодимский давно прочитал. Теперь круг его читательских интересов расширился. Помимо русских писателей, он знакомится с произведениями зарубежных писателей, а также античными авторами. Инспектор Зяблов, один из самых жестоких служителей гимназии, был немало удивлен, когда однажды, поинтересовавшись, что же читает Засодимский, услышал в ответ:
— «Антигону» Софокла.
— И понимаешь? — недоверчиво спросил он.
— Да, почти все понимаю.
Павлуше Засодимскому было тогда тринадцать лет.
В гимназии Павел возобновил свои литературные занятия. Он пишет повесть из испанской жизни. Действие ее, как вспоминал Засодимский, происходило в Гренаде... Два таинственных незнакомца составили заговор и поклялись ниспровергнуть инквизицию. Заговор был раскрыт, незнакомцы погибли на костре, а их возлюбленные ушли в монастырь. Повесть об Испании, однако, завершена не была.
* * *
Своим чередом шли занятия в гимиазии. Казалось, ничто не менялось в повседневной жизни гимназистов. И все же чувствовались вокруг какие-то изменения. Незримо, незаметно новые веяния проникли в гимназию. Проникли, казалось, вместе с воздухом, с солнечными лучами. Сначала сменились нравы. Драки, столь обычные раньше, потеряли свое прежнее обаяние, розги стали применяться лишь в исключительных случаях и готовились навсегда исчезнуть из пансионного обихода. Старшие воспитанники перестали глумиться над младшими и теперь выступали в роли их покровителей... Появились новые мечты, желания, стремления. Военная служба, недавно владевшая умами гимназистов, перестала привлекать сердца юношей. Все чаше слышались слова «университет», «студент», которых раньше и в помине не было в лексиконе гимназистов. Студент стал идеалом, образцом для подражания, символом благородства и свободы.
По-иному стали держаться гимназисты. Теперь они уже не желали мириться с произволом и со всякого рода злоупотреблениями. Много шума в пансионе наделала «кухонная реформа», которая произошла после того, как кто-то из воспитанников обнаружил в соусе червяка. Этих представителей отряда беспозвоночных и раньше вылавливали и из супа, и из соуса. И раньше воспитанники ворчали, но теперь они открыто взбунтовались. В квартире эконома повыбивали стекла, а его самого публично назвали «длинноусым тараканом» и «вором». Эконома начальство вынуждено было сменить, а старшие воспитанники по очереди стали дежурить на кухне и следить за отпуском продуктов.
Засодимский-гимназист не отличался ни буйным нравом, ни драчливым характером. Но он всегда был непременным участником всех коллективных выступлений пансионеров и гимназистов. Среди товарищей он пользовался уважением и большим доверием.
Новые веяния, проникшие в душную гимназическую атмосферу, были отголоском мощного общественного движения в стране, начавшегося после смерти царя Николая I в 1856 году и после окончания Крымской войны.
Крымская война вскрыла перед всем миром военно-политическую и экономическую слабость самодержавно-крепостнического строя и его гнилость. На повестку дня с особой остротой встал вопрос об отмене крепостного права — основного зла тогдашней России и о проведении ряда других реформ. «Под давлением военного поражения, страшных финансовых затруднений и грозных возмущений крестьян, — писал В. И. Ленин, — правительство прямо-таки вынуждено было освободить их. Сам царь признался, что надо освобождать сверху, пока но стали освобождать снизу»[5) В. И. Ленин. Собр. соч., изд. 4, т. 4, стр. 395. Далее цитируется по этому изданию.].
Вся страна жила в ожидании грядущих перемен. Повсюду горячо обсуждались всевозможные проекты, планы, реформы. И хотя гимназисты вопросами политики интересовались мало, но и в их жизни произошли существенные изменения. Появились новые учебники и новые учителя, изменилась методика преподавания, прекратилась бессмысленная зубрежка, на занятиях ставились и обсуждались вопросы, интересовавшие гимназистов.
Одним из тех, кто пользовался большой симпатией среди гимназистов, был преподаватель истории Соболев. На своих занятиях он никогда не ограничивался изложением материалов учебника. Всегда у него в запасе были новые факты, примеры из новейших сочинений. А иногда урок превращался в беседу о каком-нибудь историческом событии, особенно волновавшем гимназистов. В памяти Засодимского он остался как человек творческий, стремившийся расширить кругозор своих учеников, старавшийся научить их мыслить самостоятельно. Таким же был учитель русского языка В. Н. Николенко.
Огромное наслаждение, да, именно наслаждение, доставляли гимназистам уроки по минералогии, которые давал им ссыльный профессор Вильненского университета Пржибыльский. Он сумел увлечь своих учеников естественными науками, рассказывал о различных открытиях и изобретениях, знакомил с жизнью и деятельностью выдающихся ученых и мыслителей. Пржибыльский приохотил своих воспитанников к серьезному чтению. Человек скрытный и осторожный, он никогда не беседовал со своими учениками о вопросах политики, к которым сам имел непосредственное отношение (*В конце 1862 года Пржибыльский бежал в Польшу и был активным участником польского восстания 1863 года, после разгрома которого эмигрировал за Францию.), но умел говорить с ними так, что невольно пробуждал их любознательность и интерес к вопросам общественной жизни.
Но, пожалуй, самое сильное воздействие оказал на Засодимского учитель русской словесности Николай Петрович Левицкий. Именно ему гимназисты были обязаны глубоким и серьезным знанием русской литературы. Под его руководством они изучали Белинского, читали сочинения Пушкина, Гоголя, Лермонтова. Для учеников старших классов, среди которых был и Засодимский, Левицкий устраивал специальные собрания-«беседы», где читались и обсуждались произведения русских писателей. Гимназисты писали специальные критические работы о прочитанных книгах, а потом на беседах обсуждали их и спорили, спорили горячо и страстно, с юношеским задором и темпераментом. На всю жизнь запомнилась Засодимскому «беседа», на которой взволнованный Левицкий сказал, обращаясь к своим питомцам:
— Никогда не забывайте о народе! Помните, что им учитесь за его счет. После, когда вы встанете на ноги, вы должны заплатить ему этот долг. Вы должны служить народу, все мы должны служить ему верой и правдой! Всегда помните это!..
Слова учителя поразили Засодимского. Ведь это так и было! Только он сам никогда не задумывался над этим, только все это как-то не совсем вязалось с тем, что до сих пор говорилось вокруг.
Теперь все, что происходило за стенами гимназии и пансиона, находило живейший отклик в среде воспитанников. По рукам ходили уже не романы Загоскина и Коцебу, а произведения Некрасова, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Л. Толстого. Читали и горячо обсуждали «Обломова», трилогию Л. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», а стихи Некрасова заучивали наизусть. И не было среди гимназистов таких, кто бы не знал некрасовских «Поэта и гражданина», «Размышления у парадного подъезда», «На Волге», А вечерами потихоньку некоторые из них даже напевали «Песню Еремушке» и «Выдь на Волгу». Тургенева гимназисты обожали. Герои его произведений Рудин, Лаврецкий, Инсаров, а позднее Базаров захватывали воображение юношей, вызывали ожесточенные споры, волновали молодые сердца. По рукам ходили лучшие журналы того времени «Современник» и «Русское слово», на страницах которых проповедывались наиболее передовые революционно-демократические взгляды. Конечно, далеко не все было понятно гимназистам и в том числе Засодимскому, о чем велись споры и кто из споривших прав. Но симпатии Павла были на стороне Чернышевского, Добролюбова, Некрасова. Писарев нравился меньше, хотя он читал его блестящие статьи с интересом.
Особенно любил Засодимский Герцена. Его произведения «С того берега», отрывки из «Былого и дум», номера «Колокола» и другие читались и перечитывались. Незадолго до смерти Засодимский отмечал в своей автобиографической заметке, что Герцен, а также Чернышевский и Добролюбов оказали «сильное влияние... на мое умственное развитие и на склад моих убеждений [6) «Голос минувшего», 1913, № 5, стр. 146.].
А вокруг было неспокойно. Народ глухо волновался. Повсюду крестьяне втихомолку, а иногда и открыто говорили о воле, о земле. В конце 50-х годов губернатор Вологодской губернии Стоинский доносил в столицу, что «толки о свободе стали распространяться между крепостными людьми, и они стали между собой выражать надежду и радость», что один вологодский мещанин рассказал, как он в Петербурге читал указ о воле. Наконец, в народе ходили слухи, «что губернатор и предводитель удерживают будто бы полученный ими указ о свободе» [7) «Русская жизнь», 1894, № 65.].
В Вологодской губернии дело до открытых выступлений и бунтов хотя и не доходило, как в других уголках России, но положение было тревожным.
Все это заставило правящие круги по-иному вести себя. Даже в тихой, патриархальной Вологде стали происходить события, о которых раньше и слыхом не слыхивали. Учитывая настроения общества, вице-губернаторша в своем доме стала устраивать публичные лекции в пользу бедных. На них выступали учителя гимназии и посвящали вологодских обывателей в тайны мироздания, вводили в курс различных наук: минералогию, ботанику, естествознание и т. п.
Мало того, в городе были открыты две воскресные школы, в которых учителя и гимназисты старших классов учили детей и взрослых. В театре устраивались литературные вечера, со сцены звучали стихи Некрасова... Новое время вступало в свои права...
Потом был объявлен манифест 19 февраля 1861 года. Это было важное событие в жизни России. По словам В. И. Ленина, «это был шаг по пути превращения России в буржуазную монархию. ...И после 61-го года развитие капитализма в России пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века» [8) В. И. Ленин. Собр. соч., т. 17, стр. 95—96.].
Вместе с тем, реформа 1861 года, освободив крестьян от крепостной зависимости, не решила главного вопроса — вопроса о земле. Получилось так, что крестьянство «освобождалось» не только от власти крепостников, но и от земли, которая осталась в руках помещиков. К тому же они лишались возможности пользоваться лесами, выгонами и покосами.
Весть об освобождении крестьян застала Засодимского в родной деревне. Как-то возвращаясь домой, он повстречал на дороге высокого худого старика с красным обветренным лицом и седыми клочковатыми бровями. Старик стоял, слегка сгорбившись, опустив тяжелые натруженные руки на можжевеловый посох.
— Слыхал, дедушка, волю объявили! — обратился к нему Павел.
— Слава-те, господи! Дождались... Сказал, вздохнул и как бы про себя добавил:
— Что-то ужо будет! [9) «Русская жизнь», 1894, № 65.].
Не поверил старый крестьянин, что пришла настоящая воля. И он не ошибся. «Освобождение» даровано было лишь на бумаге. Крестьяне по-прежнему оставались нищими. И это они очень скоро поняли. До Вологды стали доходить слухи о крестьянских возмущениях и бунтах. Участились случаи неповиновения властям.
В это «смутное» и тревожное время Засодимский окончил гимназию. Позади остались семь лет. Много за это время повидал будущий писатель, многое узнал. Учился он в целом-то хорошо и окончил одним из первых учеников, хотя не всегда был в ладу с математикой.
В своей автобиографической заметке, написанной в 1900 году, Засодимский рассказывал: «Перед выпускными экзаменами из математики я день и ночь читал «Современник» (ром. «Что делать?»); на экзамен пришел с пустой головой после бессонной ночи и «срезался» из алгебры и тригонометрии» [10) Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР (ИРЛИ), собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист 1.]. К счастью, подобный эпизод был единственным По остальным предметам в аттестате Засодимского были отличные оценки.
Уже в гимназические годы у Засодимского стали формироваться демократические взгляды. Он еще не совсем четко представлял себе, кем будет, чему именно посвятит cвою жизнь, в какой области науки или общественной деятельности будет трудиться. Его юношеские мечты были туманны и неопределенны... То он видел себя сельским учителем, сеющим «разумное, доброе, вечное», то проповедником, зовущим общество избавиться от пороков и грязи, то предводителем народа, ведущим его к светлой жизни... Одно только он знал совершенно точно, что вся ею жизнь пройдет под девизом — «служить народу».
Больших раздумий о том, куда пойти после гимназии, у Засодимского не было. Все определилось раньше. Куда? Конечно, в университет и только в университет. Правда, отец предлагал ему поступить чиновником в канцелярию губернатора, но Павел наотрез отказался. Быть чиновником? Ни за что! Как и его товарищи, Засодимский спал и видел себя студентом университета. Быть студентом считалось в то время, пожалуй, почетнее всего. Недаром на своих вечеринках недавние гимназисты с воодушевлением распевали:
Что чины, богатство, слава,
Оловянные кресты!
Эго детская забава,
Это глупые мечты!..
Владимир Михайлович был крайне недоволен решением сына ехать в университет.
— Я не был в университете, а прожил жизнь не хуже других! — ворчал он. — И ты бы мог так же... Сначала бы чиновником особых поручений при губернаторе, а там, дальше — больше, дальше — больше... [11) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 154.].
Мать, как могла, старалась смягчить отца. Она и сама хотела, чтобы сын остался дома. «Как-то там ему будет вдали от семьи, от матери», — думала Екатерина Павловна. Но ей не хотелось огорчать своего любимца, и ей удалось убедить мужа в том, что Павлушу надо отпустить.
Наконец, все было решено. Собраны вещи, выслушаны добрые советы, пожелания друзей и знакомых. И спустя несколько дней Павел вместе с матерью покинул родное гнездо, а еще через день, 3 сентября 1863 года, выехал из Вологды в Петербург.
Путь в столицу из Вологды был не близок. Ехали на лошадях по ужасной дороге, переправлялись через большие и малые реки. Только через несколько дней Засодимский добрался до столицы.
В большом городе Засодимский почувствовал себя очень одиноким. Все вокруг было чужое — город казался неуютным и негостеприимным, люди равнодушными и занятыми только собой...
Утром Павел, написав прошение и захватив нужные документы, отправился искать университет. Он довольно долго бродил по Васильевскому острову, пока, наконец, свернув с набережной, не увидел длинное здание, на котором прочитал надпись - «Императорский С.-Петербургский университет».
Оформление документов в канцелярии заняло всего несколько минут, и тут же Павлу был вручен билет на право посещения лекций. Мечта сбылась — он принят вольнослушателем на первый курс юридического факультета.
* * *
В половине сентября начались занятия. Первую лекцию читал профессор Редькин, человек широко эрудированный и довольно радикально настроенный. Читал он курс энциклопедии политических и юридических наук. Редькин был одним из тех, кто умел заставить студентов мыслить, кто будил их сознание, кто учил критически смотреть вокруг себя. Были и другие профессора, прекрасно читавшие лекции и хорошо знавшие свой предмет, но Редькина студенты считали своим любимцем и всегда встречали и провожали аплодисментами.
Начались студенческие будни. Впрочем, буднями навряд ли можно назвать, это была жизнь кипучая, взволнованная, страстная. Днем университет, потом библиотека, а вечером, когда собирались домой товарищи, начинались жаркие споры. О чем только ни спорили они: о политике, о жизни, полной вопиющих противоречий, о жизни, диаметрально противоположной идеалам, о причинах спада общественного подъема, наступившего в стране после смерти Добролюбова, ареста и ссылки Чернышевского, после разгрома польского восстания 1863 года. Говорили о предательстве либералов, вступивших в сделку с царизмом, о путях борьбы за социальное преобразование жизни. Горячо обсуждали начавшуюся тогда полемику между передовыми журналами того времени: «Русским словом» и «Современником».
Из дома регулярно приходили письма матери, полные добрых советов и нежной заботы. «Береги, голубчик, здоровье, — писала Екатерина Павловна. — С товарищами живи дружно, от кутящих компаний сторонись. Будь осторожен! Ты еще так молод, людей не знаешь...».
Здесь, вдали от родного дома, страхи матери казались немного смешными и преувеличенными.
Между тем, занятия юриспруденцией мало-помалу отходили на второй план. В университете Засодимский появлялся все реже и реже. Бывал он только на лекциях у Редькина и у профессора Никитенко, читавшего курс русской словесности. В центре внимания будущего писателя теперь оказались науки общественные: философия, политическая экономия и история. Причем в истории его особенно интересовали те ее разделы, где «трактовалось о народных движениях и государственных переворотах» [12) ИРЛИ, собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист. 1.]. Почти каждый день он часами просиживал в библиотеке Академии наук, а после обеда отправлялся в «Публичную библиотеку», Читал произведения немецких философов Бюхнера, Фейербаха, Канта, книги Ренана, французских социалистов-утопистов Ж. Ж. Руссо, Сен-Симона, произволения английских экономистов и т. д. Внимательно изучал сочинения Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, а когда возможно было, и Герцена, чье имя, как, впрочем, теперь и имя Чернышевского, находилось под запретом.
Читал он и произведения современных ему русских и западноевропейских писателей. Среди последних ему больше всею нравился Виктор Гюго.
В университете Засодимский пробыл недолго. К концу второго года учебы выяснилось, что из дома помогать больше не могут. Пришлось искать уроки. Времени для занятий стало мало. Все чаще Павел пропускал лекции, все реже заходил в библиотеку. Забота о хлебе насущном не оставляла времени ни на то, ни на другое.
Потом стало совсем худо. Уроки кончились. Надо было что-то решать. Один из знакомых как-то сказал Засодимскому, что помещик Ф. М. Филатов ищет учителя для своих сыновей. По его словам, это была хорошая семья, а сам хозяин придерживался радикальных взглядов. Имение Филатова находилось в Саранском уезде Пензенской губернии, куда и надлежало отправиться.
Как поступить? На что решиться? Ведь принять предложение — это значит распроститься (и, может быть, навсегда) с университетом. Однако выхода пока не было. Решено! Прощай, университет! Еду...
ГЛАВА II
СОТРУДНИК ЖУРНАЛА «ДЕЛО»
Почти полтора года прожил Засодимский в имении Ф. М. Филатова. И никогда не жалел об этом. Филатовы были, действительно, хорошие люди: гуманные, радушные, простые. Семья была большая, дружная.
Выполняя роль домашнего учителя, Павел готовил двух мальчиков Бориса и Петра для поступления в гимназию, а с третьим — самым младшим Федей — занимался первоначальным обучением.
Жизнь в Михайловке, как называлось сельцо, где находился дом Филатовых, осталась в памяти Засодимского как одно из самых светлых и радостных воспоминаний его юности.
Когда летом в Михайловку съезжалась молодежь, старый дом словно оживал, и Засодимский вновь оказывался в кругу близких по духу людей. Молодые люди оживленно обсуждали происходившие события. А их было немало! Было о чем поговорить!
4 апреля 1866 года студент Каракозов стрелял в цари, Александра II, но промахнулся, был схвачен и повешен. Вслед за этим наступила эпоха обысков, арестов, административных преследований. Правительственные репрессии обрушились на печать. Были закрыты революционно-демократические журналы «Современник» и «Русское слово», усилился цензурный гнет, начались новые гонения на высшую школу и студенчество; всех мало-мальски подозрительных лиц из демократической интеллигенции правительство немедленно выселяло «в места отдаленные» и «не столь отдаленные», Воцарился подлинный «белый террор».
До Михайловки все эти события докатывались как слабые отголоски где-то далеко бушевавшей грозы. Засодимский слышал о том, что некоторые его друзья были исключены из университета и высланы из столицы. Подробностей он не знал — в ту пору люди предпочитали обходиться без переписки, так как письма часто просматривались полицией.
Пребывание в Михайловке было временем усиленного самообразования. В доме Филатовых находилась довольно обширная библиотека, которой Засодимский незамедлил воспользоваться. Помимо книг, там были собраны лучшие журналы последних лет. А все новое, что появлялось на книжном рынке, привозили в Михайловку Нил и Абрам Филатовы, студенты Московского университета.
В Михайловке Засодимский вплотную столкнулся с жизнью крестьянства и поразился вопиющим ее контрастам. Он видел, как все больше и больше нищал русский мужик, видел, как набирает силу кулак-мироед, как постепенно в его руках сосредотачиваются власть, земля, богатство.
Пробовал Засодимский разобраться в сущности происходивших в деревне изменений, наступивших после отмены крепостного права, но это оказалось ему не по силам. Многого он еще не знал, да и с жизнью крестьян так близко столкнулся впервые.
Пришла осень. Мальчики поступили в гимназию. В Михайловке делать было нечего. Вместе со старшими Филатовыми Засодимский отправился в Москву.
* * *
В Москве Засодимского никто не ждал. На первых порах его приютили у себя Нил и Абрам Филатовы. Но стеснять их не хотелось, да к тому же Они и сами не бог весть как хорошо жили, и Засодимский поспешил устроиться самостоятельно. Вскоре нашлись уроки, и жизнь потекла своим чередом.
Как когда-то в гимназии, Павел Владимирович снова решил попробовать свои силы в литературе и теперь каждую свободную минуту стремился провести за столом. Писал он повесть «Перед грозой». По словам самого Засодимского, это было произведение «с резко выраженной политической окраской». Однако работу над ней писатель не завершил и начал писать повесть под названием «Отец», в основе которой лежала мысль о пагубности семейного деспотизма. «Повесть не была напечатана, — рассказывал позднее писатель, — я ее сжег» [1) Сб. «Первые литературные шаги», Сост. Ф. Фидлер, М., 1911, стр. 214.]. Этот факт говорит о требовательности молодого автора к своим первым опытам. Но неудачи не обескураживали Засодимского, и он продолжал упорно работать. В его сознании возник замысел новой повести. Писалась она, не в пример первым произведениям, легко и быстро.
Между тем, друзья звали в Петербург. Крепких корней в Москве Засодимский пустить не успел и решил перебраться в столицу, где все ему было как-то ближе и роднее. В феврале 1867 года он переехал в Петербург, а спустя месяц на стол легла переписанная мелким четким почерком рукопись. На заглавном листе ее стояло: «Грешница».
Сюжет повести не был оригинален. Засодимский обратился к уже много раз рассказанной истории об обманутой девушке, истории старой и все-таки всегда в чем-то новой. Молодой автор тоже решил рассказать ее по-своему.
Героиня повести Маша — это все та же обманутая и обиженная светским шалопаем бедная девушка, о каких было уже немало написано всякого рода произведений. Только, может быть, несколько серьезнее своих литературных предшественниц смотрит Маша на жизнь. Ей искренне хочется много знать, учиться. Она сама стремится во всем разобраться, понять, о чем пишут в книгах, что такое «нравственный закон», о котором толкует Священная история и т. п. Только ответа на свои вопросы она, как правило, не получала. Ее наставницы барышни Свержинские сами толком ничего не знали. Зато их брат Серж, недавно приехавший из столицы, казался умным и очень знающим человеком. К тому же молодой человек был хорош собой: высокий, стройный, красивый. И сама не заметила Маша, как полюбила Сержа. Полюбила не за внешность, а за то, что он показался ей смелым, решительным человеком, не склоняющим головы перед трудностями и опасностями. Для этого у Маши были серьезные основания. Ведь возлюбленный вырвал ее из мещанского омута тиноводской жизни, обещал просветить и образовать ее, сделать полезным членом общества. И не вина Маши, что за красивыми фразами она вовремя не разглядела слабого и ничтожного человека.
Брошенная на произвол судьбы, одна с маленьким ребенком в большом и чужом городе Маша не опускает руки. Она мечтает вырастить своего сына и видеть его счастливым. Но судьба безжалостно преследует несчастную женщину. Работу найти не удалось, заболел ребенок, небольшие сбережения быстро растаяли... Что оставалось делать? Пробовала просить милостыню, но никто не внял ее мольбам. Так оказалась Маша на улице... Так стала «грешницей». А дальше все пошло своим чередом. Некогда красивое лицо ее поблекло, осунулось... Незаметно подкралась болезнь, Маша слегла в постель, чтобы уже никогда не подняться. «...Грешница отошла из мира, никем неоплаканная, всеми позабытая...» — так завершает писатель свой скорбный рассказ.
Повесть «Грешница», как художественное создание, была еще очень далека от совершенства. За свою сравнительно еще очень небольшую жизнь Засодимский многие успел прочитать, и было немало книг, которые потрясли и восхитили его, заставили радоваться и плакать, наслаждаться и страдать. Но юноша еще глубоко не задумывался над тем, а как этого добиваются большие художники слова, как им удается взволновать, всколыхнуть читателя, заставить сильнее биться его сердце.
Повесть Засодимского «Грешница», конечно, не была событием в литературе того времени. Но при всех своих недостатках, это было произведение, проникнутое демократическими и гуманистическими идеалами. Мало этого, начинающий писатель уже в первой своей повести стремится в известной степени следовать традициям гоголевской школы реализма, хотя этот реализм самым причудливым образом сочетается у него с чертами эпигонского романтизма
Повесть написана. А где ее печатать? Нести куда бы то ни было свое первое произведение Засодимский не хотел. Он не представлял себе, что его повесть может появиться, к примеру, в таком журнале, как «Русский вестник», который издавал М. Н Катков, возглавивший в 60—70 гг. реакционный лагерь русской журналистики. Но те журналы, которыми некогда зачитывался Засодимский, чьи идейные позиции целиком разделял, а именно «Современник» и «Русское слово», были закрыты. На свет появились новые журналы: «Домашняя библиотека», «Заря», «Дело». «Всемирный труд» и другие. Что они из себя представляли, незнакомый с тонкостями журнальной борьбы и полемики начинающий писатель не знал. Как узнать? Очень просто - почитать их,
Несколько дней Засодимский провел в библиотеке. Из всех журналов наиболее благоприятное впечатление произвело на него «Дело». В журнале понравилось все: и эпиграф «Знание есть сила», и подбор материалов, и тон публицистических статей. И главное, чем дальше читал Засодимский книжки «Дела», тем все больше убеждался, что многие мысли, изложенные там, он где-то встречал уже раньше. Ну, конечно же встречал!.. В журнале «Русское слово»!...
Засодимский не знал тогда, что и редактор, и сотрудники «Дела» были те же, что и в «Русском слове». Хотя официальным редактором журнала числился малоизвестный писатель Н. И. Шульгин, всю редакторскую и издательскую работу вел Г. Е. Благосветлов, прежний редактор «Русского слова». В «Деле» сошлись все прежние сотрудники «Русского слова»: публицист Н. В. Шелгунов, историк А. П. Щапов, критик и публицист П. Н. Ткачев, писатели Г. И. Успенский, Ф. М. Решетников, Н. Ф. Бажин, А. К. Шеллер-Михайлов, поэт Д. Д Минаев и многие другие.
Вопрос о том, куда передать рукопись новой повести, был решен...
В начале марта Засодимский отнес «Грешницу» в редакцию «Дела», а спустя две недели 24 марта 1867 года—эта дата на всю жизнь осталась в памяти писателя, — он пришел за ответом.
Н. И. Шульгин, считавшийся официальным редактором, принял молодого писателя очень любезно и сказал, что его повесть будет напечатана в журнале, но не раньше, чем в следующем году.
Домой 3асодимский возвращался окрыленный. Он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Еще бы, его повесть, его «Грешница», будет напечатана! И где?! В демократическом журнале «Дело»!
* * *
Летом 1867 года в Болгарии вспыхнуло восстание против турецкого ига. Все русские газеты были переполнены сообщениями о жестокой и кровавой расправе турок над восставшими, всякого рода воззваниями в защиту болгар, призывами жертвовать деньги в пользу повстанцев. «Нельзя было без ужаса читать о том, что турки творили над несчастными болгарами, — вспоминал позднее Засодимский, — как истязали, издевались над ними, над женщинами, над детьми... До глубины души волновали меня корреспонденции из Болгарии, — страшные, кровавые сцены мерещились мне, не давали покоя» [2) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 194.].
Под впечатлением этих событий, движимый потребностью высказать свое отношение к зверствам, творимым в Болгарии, к позиции невмешательства, занятой многими государствами Запада, Засодимский пишет письмо в редакцию газеты «Голос», письмо, каждая строка которого звучала, как страстный призыв помочь братской Болгарии, как гневное осуждение всех равнодушно взирающих на бедствия многострадального народа.
Автор письма приветствует инициативу газеты «Голос», объявившей подписку в пользу жен и детей убитых болгар. Однако сбор денег еще не все. «Но что же значит молчание чувствительной, цивилизованной Европы, когда невинных жертв кровь льется и льется ручьями на ее материке? Не равносильно ли такое молчание преступному одобрению действий турецкого правительства? — спрашивал Засодимский. — Пришла пора заявить себя нашему общественному мнению. Мы смело можем теперь бросить Перчатку тем государствам, которые так любят ратовать за идеи, за высшую нравственность» [3) «Голос», № 198, 20 июля 1867 г.].
Нет, Засодимский не звал к войне. Он хотел, чтобы все государства Европы объединились и потребовали от Турции прекратить истязания болгар, потребовали свободу Болгарии. Желание Засодимского было, конечно, наивно. Ни одно из европейских государств не собиралось открыто вмешиваться в балканские дела. Не хотело нарушать «договоры» и правительство России. Единственно, на что мог рассчитывать Засодимский, — это на создание вокруг событий в Болгарии общественного мнения и на оказание материальной помощи ее мужественному народу. Эта мысль наиболее отчетливо прозвучала в письме, которое заканчивалось словами: «Братья русские! Мужественные болгары, гибнущие в неравной борьбе со своими мучителями, достойны помощи, сочувствия, сострадания и любви...» [4) Там же.].
Письмо было отослано и спустя два дня появилось в печати. Оно было включено в редакционную статью под названием «Пожертвования в пользу болгар». Подписи под письмом не было. Но это не смущало Засодимского Важно было другое: впервые написанные им слова, появились в печати, впервые их прочли тысячи людей, впервые сказанное им услышали во всех уголках России. Это случилось 20 июля 1867 года. Отныне этот день Засодимский стал считать днем своего рождения как литератора, днем, положившим начало почти полувековой его литературной деятельности.
* * *
Жилось между тем трудно. Пятнадцать рублей в месяц — вот и все, что удавалось заработать. Да и они доставались не так-то просто. Чтобы их получить, приходилось чуть ли не каждый день давать уроки почти на другом конце города. Но выхода не было. Сам Засодимский рассказывал об этом времени, что он «сильно бедствовал, голодал по целым неделям, пробавляясь чаем и ржаным хлебом, и если бы квартирная хозяйка-старушка, Е. А. Дашковская, не была такая добрая, то я легко мог бы тогда очутиться на мостовой...» [5) ИРЛИ, собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист 2.]. Как ни было трудно, но у Засодимского даже в мыслях не было пойти в редакцию журнала «Дело» и попросить денег за свою уже принятую к печати повесть.
Правда, товарищи как-то указали ему на одну неиспользованную им возможность получить деньги. Дело в том, что Засодимский, как и многие молодые люди в его возрасте, почувствовал непреодолимое желание писать стихи. Мало того, посланные в «Иллюстрированную газету», они были там напечатаны. Одно за другим появляются стихотворения «Писк комара», «Свидание», «Было-прошло», «Бабочка и дитя», «Напоминание». Свое имя писатель скрыл под псевдонимами «Горацио» и «Эпикуреец». Стихи Засодимского были мало оригинальны, и сам он позднее довольно скептически относился к своим поэтическим опытам. Вот начало одного из них под названием «Было-прошло»:
Я помню веселые глазки,
Горячие, пылкие помню я ласки
Но все это было уж очень давно,
Было-прошло и быльем поросло.
Те глазки потускли, то тело в земле,
Что видел я в яве, что видел во сне
[6) «Иллюстрированная газета», т. XX, стр. 95, № 31, 1867, 10 августа.]
Еще более наивно звучало стихотворение «Напоминанье», где мы встретим такие строки:
Божий мир цветет, красуется,
Птичка звонко разливается,
Роза с ландышем целуется,
Солнце, словно, улыбается
[7) Там же, т. XX, стр. 183, № 37, 1867, 21 сентября.]
Много лет спустя, незадолго до смерти, составляя библиографию всех своих когда-либо опубликованных произведений, Засодимский в примечании к разделу «Стихотворения» записал: «Я скоро сознал, что поэзия (стихотворения) не по мне, и перешел к прозе» [8) Центральный государственный архив литературы и искусства в Москве, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 32. лист 8.].
О стихах, напечатанных в «Иллюстрированной газете», каким-то образом узнали друзья Засодимского и были крайне удивлены, что он не получает за них никакого гонорара.
— Вот чудак, — говорили они. — Кто же печатает стихи бесплатно. Тебе обязательно должны заплатить. Ты только вспомни, сколько Пушкин получал за строчку своих стихов.
Насмешки друзей задели самолюбие молодого поэта, и он скрепя сердце отправился к редактору «Иллюстрированной газеты» довольно известному писателю В. Р. Зотову и заявил о своем желании получить гонорар за опубликованные стихотворения. Но В. Р. Зотов очень мягко разъяснил ему, что газета «начинающим литераторам ничего не платит» и что его претензии по меньшей мере неосновательны.
Так гонорар и не удалось получить... А был бы он очень кстати. Очень... Жить стало совсем тяжело. Нередко было не на что купить даже хлеба. Между тем, из редакции «Дела» никаких известий не поступало. Впрочем, Засодимский и не очень ждал их. Ведь повесть обещали напечатать только в следующем году.
Неожиданно Засодимский получил короткое письмо, приглашавшее прийти для переговоров в редакцию. Внизу стояла подпись «Григ. Благосветлов».
К тому времени Засодимский уже прослышал о том, что Н. И. Шульгин является подставным лицом и что всеми делами в редакции вершит Г. Е. Благосветлов, бывший редактор «Русского слова».
Личность Г, Е. Благосветлова была мало знакома Засодимскому. Да это и немудрено. Писал он мало, к тому же свои статьи часто не подписывал. Но в его пользу говорило то обстоятельство, что он сумел сплотить вокруг себя многих замечательных деятелей русской литературы, чьи имена пользовались большой популярностью среди передовой читающей публики и особенно среди молодежи. Имя Благосветлова в сознании молодого писателя было неразрывно связано с тогдашними кумирами молодежи: Писаревым, Зайцевым, Шелгуновьш, Щаповым.
Не без робости входил Засодимский на следующий день в кабинет редактора «Дела». Навстречу ему поднялся пожилой человек, крепкий, коренастый, с коротко остриженной, слегка начинавшей седеть головой, с острым носом и редкими с проседью бакенбардами.
Внешность Благосветлова произвела на Засодимского неприятное впечатление Редактор «Дела» показался ему отставным унтером в штатском платье. Но это ощущение моментально исчезло, стоило Благосветлову заговорить. Его умные, чуть-чуть смешливые глаза внимательно глядели на собеседника. Казалось, он хотел сказать: «Посмотрим, посмотрим, что ты за человек!»
— Рад познакомиться с вами, Павел Владимирович, — сказал Благосветлов, приглашая Засодимского сесть. - Я с интересом прочитал вашу повесть.
Начало было обнадеживающим. Прошло совсем немного времени, и Засодимскому показалось, что он уже давно знает этого человека, сидящего с ним как с равным. О многом переговорили они во время первой своей встречи. Впрочем, говорил Благосветлов, а Павел Владимирович больше молчал и лишь изредка вставлял какое-нибудь замечание. Говорили о современном состоянии литературы, о месте литературы в общественной жизни. Благосветлов довольно резко отозвался о тогдашнем министре народного просвещения, одном из столпов реакции графе Д. А. Толстом, зло высмеял Главное управление по делам печати, ведавшее цензурными делами, и с нескрываемым презрением говорил о реакционной журналистике, возглавляемой мракобесом М. Н. Катковым. Но больше всего запомнились Павлу Владимировичу слова Благосветлова о том, каким должен быть писатель, каким путем он должен идти.
— Нынешние писатели небрежны, не обращают внимания на форму, — говорил издатель «Дела», — а это большая ошибка с их стороны... Форма очень важна, произведение должно старательно отделывать... Во всяком беллетристическом произведении должна быть идея, но не надо авторских поучений... Поучать он должен лишь художественными образами...[9) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 198.].
Разговор о мастерстве писателя был затеян Благосветловым не без умысла. Молодой человек ему явно нравился. Заинтересовала его и написанная им повесть. Недостатки ее он отлично видел и теперь очень тонко, с большим тактом старался обратить на них внимание Засодимского.
Человек довольно резкий и обычно не стесняющийся в выражениях, Благосветлов в данном случае вел себя как искусный дипломат и тонкий политик. Дело в том, что руководимый им журнал очень нуждался в новых талантливых сотрудниках. И прежде всего в беллетристах. Художественный отдел журнала был наиболее слабым, и Благосветлов постарался сделать все для того, чтобы привлечь к сотрудничеству в журнале Засодимского. При всей своей незрелости первая повесть начинающего автора говорила о его несомненном даровании.
Благосветлов поинтересовался планами молодого писателя и предложил ему сотрудничать в «Деле». Радости Засодимского не было предела, и он с трудом сдержался, чтобы открыто не выразить ее.
Визит затянулся. Засодимский почувствовал это и поспешил откланяться. Перебирая в памяти все детали встречи, Павел Владимирович пришел к выводу, что Благосветлов человек, несомненно, умный, с глубокими знаниями, человек энергичный, смелый и решительный [10) Там же, стр. 199.]. Более близкое знакомство с редактором «Дела» подтвердили первоначальное впечатление, хотя Засодимский мог видеть, что Благосветлов не всякому и не всегда мог понравиться.
Редактор-издатель «Дела» был человеком грубоватым, несдержанным, но был он талантливым редактором, умелым организатором и честным общественным борцом, всю свою жизнь остававшимся в резкой оппозиции к самодержавному строю. Именно эти черты привлекли к нему симпатии Засодимского и заставили его много лет спустя сказать несколько добрых слов в защиту Благосветлова.
Так в конце 1867 года определился путь Павла Владимировича. Отныне он окончательно утвердился в своем намерении посвятить себя литературной деятельности, которая принесла ему в будущем немало светлых минут, сознание нужности и полезности своего скромного труда, труда русского литератора-труженика.
* * *
Между тем в сознании молодого писателя зрели новые замыслы. Была задумана повесть «Волчиха» и несколько других произведений. Одновременно Засодимский серьезно занимался самообразованием.
Внимательно читает он произведения социалистов-утопистов Запада А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна. Его привлекают их требования уничтожить частную собственность, порождающую эксплуатацию человека человеком, и заменить ее собственностью общественной, ему импонирует их учение о будущем бесклассовом обществе, о свободе человеческой личности, о равенстве и братстве всех людей. Все эти мысли и идеи были близки молодому Засодимскому. Ему кажется, что его долг не только изучать сочинения социалистов-утопистов, но и распространять их. У него возникает мысль о переводе на русский язык некоторых сочинений социалистов-утопистов.