Планов, идей, замыслов — множество. Но не хватает времени, не достает умения упорно и систематически работать. Временами Засодимскому казалось, что все, чем он занимался раньше и занимается теперь, — не главное, не основное. Что есть какие-то другие, более важные, более нужные дела, что занимаются ими люди, живущие где-то рядом, но он их не знает. Все это порождало неуверенность, неопределенность, сомнения. А по-настоящему близких людей, с кем можно было бы безбоязненно обо всем переговорить, зная, что тебя поймут и помогут, рядом не было.
В апреле 1868 года в самый разгар сомнений и колебаний Засодимский уехал на родину, в Вологду. Причин для поездки было много: устройство дел родственников, желание повидать родные места, где Павел Владимирович не был уже почти пять лет, и, наконец, стремление вдали от столичной суеты собраться с мыслями и поработать.
В то время в Вологде жили сотрудники «Дела» И. В. Шелгунов и В. В, Берви-Флеровский, сосланные царским правительством, первый за написание прокламации «К солдатам» и за составление совместно с известным поэтом-революционером М. Л, Михайловым революционного воззвания «К молодому поколению», а второй — за пропаганду социалистических идей.
Засодимский познакомился как с тем, так и с другим, но особенно близко он сошелся с Николаем Васильевичем Шелгуновым, человеком большой культуры, таланта и личного обаяния. Ко времени знакомства с Засодимским Шелгунов был уже широко известным и очень популярным среди демократических кругов русской интеллигенции критиком и публицистом. Его статьи печатались в журналах «Современник» и «Русское слово», а после их закрытия систематически появлялись на страницах «Дела». Арестованный в 1862 году Шелгунов после двухлетнего заключения в Петропавловской крепости вот уже четвертый год жил в ссылке. Тотьма, Великий Устюг, Никольск, Кадников и, наконец, Вологда — вот вехи пребывания Шелгунова в Вологодской губернии. Но где бы ни жил Шелгунов, он ни на минуту, не прекращал своей напряженной литературной деятельности, ни на минуту не переставал чувствовать себя борцом с неправдой, активным участником общественной жизни. В Вологде у Шелгунова было немало искренних друзей и горячих почитателей. В своей книге «Из далекого прошлого» жена Николая Васильевича Л. П. Шелгунова писала: «В эту зиму (1868 года — Н. Як.) к нам пришел очень молодой человек и познакомился с Н. В. Это был Павел Владимирович Засодимский... Он привез письмо от Благосветлова, и тут мы впервые с ним познакомились» [11) Л. П. Шелгунова. Из далекого прошлого, СПб., 1901 стр. 205—206.].
Павел Владимирович стал частым гостем в маленьком домике Шелгуновых, расположенном за рекой, на Архангельской улице(*Теперь ул. Чернышевского.). Знакомство вскоре перешло в дружбу.
Общение с испытанным революционером-демократом самым благотворным образом подействовало на Павла Владимировича. Соратник и последователь Чернышевского и Добролюбова, Шелгунов сумел ответить на многие вопросы, волновавшие молодого писателя, и прежде всего на вопрос: «что делать?» Под влиянием Шелгунова Засодимский проникается мыслью о необходимости выработать целостную систему взглядов, определить свою роль в борьбе за общественный прогресс. И, главное, он понимает, что нельзя быть честным человеком, нельзя быть правдивым писателем, если ты органически не связан с народом, если ты не знаешь его нужд и чаяний.
О своей дружбе с Шелгуновым и о новых своих мыслях Засодимский сообщает в письме к Благосветлову, которое посылает с женой Шелгунова Людмилой Петровной. Там же он говорит о работе над повестью «Волчиха» и о намерении перевести на русский язык произведение Ж. Ф. Симона «Свобода». В ответном послании редактор «Дела» писал; «..Намерение Ваше переводить Libert? J, Simon'a — решительно не одобряю. Избави нас Бог, от этой трескучей болтовни. Берите что-нибудь глубже и сильнее этого. И главное работайте над живым миром — как он ни плох, но в нем факты, а не фразы. Нам нужны дело, дело и дело, а фразы либеральные отучают от дела. Извините, что говорю прямо, но Вы из тех, кому можно говорить прямо...
«Волчиху» оканчивайте поскорее и высылайте, постарайтесь обработать получше и имейте денно и нощно в виду ту великую истину, что нам нужно сильное отрицание и здоровое общественное чувство. В этом направлении должны работать лучшие современные силы Р[усской] литературы» [12) ИРЛИ, Собр. В. И. Яковлева, ф. 357, оп. 3, № 29, лист 2.].
Письмо Благосветлова свидетельствовало о глубоком интересе редактора «Дела» к судьбе Засодимского, о стремлении оказать влияние на формирование его воззрений и на идейную направленность его нового произведения. Надо ли говорить, что советы Благосветлова, как и общение с Шелгуновым, в немалой степени содействовали выработке цельного и последовательного демократического мировоззрения у молодого писателя.
Летом 1868 года Засодимский закончил работу над повестью «Волчиха». Напечатана она была в последнем номере журнала «Дело» за тот же год.
Повесть «Волчиха» интересна прежде всего тем, что в ней Засодимский обратился к изображению жизни деревни. И хотя деревенская жизнь со всеми ее противоречиями еще не нашла в новой повести достаточно глубокого и всестороннего отображения и служит скорее фоном, на котором раскрываются характеры двух центральных героев произведения — Авдотьи Васильевны, прозванной в народе «Волчихой», и Митюхи Косматого, тем не менее обращение Засодимского к крестьянской теме было весьма знаменательно. Оно свидетельствовало о стремлении молодого писателя решать в своем творчестве наиболее актуальные вопросы современности, а крестьянский вопрос и был таким. Кроме того, обращение к крестьянской теме говорило о желании Засодимского войти в русло передовой, демократической литературы, представители которой последовательно отстаивали интересы широких народных масс.
Образ главной героини новой повести Авдотьи Васильевны очень колоритен. Недаром прозвали ее «Волчихой». Натура страстная, необузданная, она умела нравиться своим поклонникам, которые хотя и ругали ее, но все равно так и льнули к ней.
Лютой ненавистью ненавидели Волчиху деревенские бабы, ненавидели за то, что жила она не так, как все, за то, что все ей было нипочем, за то, что независима была.
Слишком долго мыкала горе Авдотья Васильевна, слишком долго была зависима от всех: от дальнего родственника, который приютил ее после смерти родителей и который не столько заботился о ней, сколько бил, чем мог и когда хотел, от тетки, служившей ключницей в барском доме, от старой барыни. Не захотела она остаться смиренницей, пробудились в ней необузданные страсти, захотела пожить она так, как ей сердце подсказывало.
Много вилось вокруг Волчихи всяких поклонников и богатых, и пригожих. Предлагали они ей свою любовь, а иные и руку. Только равнодушна была к ним Авдотья Васильевна. Полюбился ей односельчанин Митюха Косматый, человек по-своему замечательный. В деревне говорили о нем как о мужике «непокладном», «неразговорном», т, е. беспокойном. Таким он и был. Еще совсем молодым парнем Митюха завоевал себе право участвовать в решении мирских дел и был непременным участником всех мирских сходок, на которых кричал больше всех, спорил со становым и даже с самим исправником, за что не единожды наказывался. Митюха, однако, не унимался, и за короткое время сумел нажить себе множество врагов среди сельского и городского начальства. Впрочем и бедняки не особенно жаловали его, хотя он всегда горой стоял за их интересы. Все почему-то считали Митюху человеком себе на уме, от которого всего ожидать можно. Добрые дела его быстро забывались, не забывалось только то, что и строптив-то он, и буян, и задира.
Трагична судьба людей, подобных Митюхе, этих печальников за дела мирские. Враги не сумели сгубить его, так сгубила баба-чаровница. Не смогла долго быть верной Авдотья Васильевна своему возлюбленному. Увлеклась она парнем из соседнего села. Точно приворожила Волчиха его к себе, от невесты отбила, как в бреду парень жить стал. Только забыла она, что не таков человек Митюха, чтобы обиды прощать. Предупреждал он Авдотью, что худо все это кончится. Не послушалась Волчиха совета, посмеялась над его ревностью.
Не измена любовницы оскорбила Митюху, а то, что оскорбила она в нем веру в любимую женщину, которую считал близкой и родной. Зарезал Митюха своего соперника и пошел вместе с Волчихой на каторгу. Пропал не за что еще один правдоискатель, еще один заступник за обиженных и угнетенных.
Образ Мишки Косматого открывал в творчестве Засодимского целую галерею героев-защитников интересов крестьянского мира, интересов деревенских бедняков. Герой, подобный Митюхе Косматому, становится излюбленным персонажем многих произведений писателя.
* * *
Как-то, зайдя к Шелгунову, Павел Владимирович встретил у него незнакомого человека средних лет. Вид его был весьма примечателен: высокого роста, с пышной шевелюрой рыжеватых волос, с густой окладистой бородой, с большими, умными и очень внимательными голубыми глазами. Он стоял посреди комнаты и о чем-то спокойно, но настойчиво говорил Шелгунову, который возражая ему, по своему обыкновению волновался, жестикулировал, нервно крутил и подергивал свою бородку.
— Знакомьтесь... Лавров... Петр Лаврович! — сказал Шелгунов, указывая на своего собеседника.
О Лаврове (*П. Л. Лавров (1823—1900) — социолог и публицист, идеолог народничества, сторонник субъективного метода в социологии. Участник Парижской коммуны. Позднее выступил противником марксизма.) Засодимский много слышал еще в Петербурге, слышал, что этот большой ученый, профессор артиллерийской академии, в период массовых арестов, последовавших после выстрела Каракозова, был сослан в Вологодскую губернию, что там он написал свои знаменитые «Исторические письма», где говорил о неоплатном долге русской интеллигенции перед народом, о необходимости для нее усвоить идеалы истины и справедливости и бороться за их осуществление. Эти мысли были горячо восприняты демократической молодежью того времени. В них молодежь увидела обоснование своих тогда еще очень неясных революционных стремлений.
«Исторические письма» Лаврова печатались в газете «Неделя», и Засодимский внимательно читал и изучал их. И вот теперь совершенно неожиданно столкнулся лицом к лицу с их автором.
— А вы здесь — по доброй воле? — спросил Засодимского Лавров.
— Да, — отвечал Павел Владимирович, — по доброй воле: здесь моя родина.
— Холодная же у вас родина! — сказал Лавров.
Потом разговор перешел на положение политических ссыльных в Вологодской губернии: их тогда уже множество проживало в самых отдаленных уголках огромного края. Говорили о многом. Касались вопросов политических, моральных, экономических. Засодимский больше слушал, лишь изредка вмешиваясь в разговор.
Позднее Павел Владимирович писал: «Лавров произвел на меня впечатление человека, выдающегося по уму, энергичного, решительного, который не остановится ни перед какими смелыми выводами...» [13) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 206.].
Встретиться с ним Засодимскому больше не пришлось. Вскоре Лаврову удалось бежать за границу, где он и прожил до конца своих дней.
Личность Лаврова, его жизнь и деятельность всегда привлекали Засодимского. В конце своей жизни, работая над книгой воспоминаний, он обратился с письмом к его дочери М. П. Негрескул, где писал:
«...Я познакомился с Петром Лавровичем в Вологде, у Шелгунова. Теперь я пишу о нем небольшие воспоминания. Будьте так добры — сообщить мне:
1) В котором году П. Л. уехал из Вологодской губернии.
2) В какое время осады Парижа немцами он командовал артиллерией форта Mont Valerien.
3) Когда он уезжал из Парижа в Лондон. Наконец, нет ли у Вас карточки фотографической покойного Петра Лавровича, и не можете ли Вы мне выслать ее; обязуюсь вернуть в целости.
Еще: не можете ли сообщить мне, где жил он в Париже и вообще об его жизни в Париже за последние годы. Грустил ли он по России, вспоминал ли о ней, подобно Герцену?..» [14) ЦГАЛИ, архив П. Л. Лаврова, ф. 285, оп. 2, ед. хр. 24.].
В ответ, по-видимому, Павел Владимирович получил большое и обстоятельное письмо, что позволило ему написать несколько теплых страниц о П. Л. Лаврове в книге «Из воспоминаний». О том, что такое письмо было получено, свидетельствуют следующие слова писателя: «Лавров, подобно Герцену, «тосковал» по России, как сообщали мне близкие к нему люди. Он горячо любил свою бедную родину и умер с мыслью о ней, с желанием ей свободы и счастья» [15) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 208.].
* * *
Жизнь в Вологде текла спокойно. Даже в середине дня тихо было на городских улицах и площадях. Редко-редко тарахтела по булыжной мостовой телега или проезжал извозчик. Однако внешняя тишина была обманчива. Город жил напряженной внутренней жизнью. Именно в это время Вологодская губерния добилась, наконец, создания земских собраний и земских управ. Были предприняты меры по развитию народного образования и здравоохранения, ставились и делались попытки решить и некоторые хозяйственные вопросы. Однако активность вологодского земства заставляла желать много лучшего. Число школ росло крайне медленно. На тысячу детей школьного возраста в губернии приходилась только одна земская школа. Не лучше обстояло дело и со здравоохранением. Конечно, что-то делалось, и это немногое — все-таки свидетельствовало о внутренних изменениях, происходивших даже в такой отсталой российской губернии, какой была Вологодчина.
Живя в Вологде, Засодимский со страстью подлинного общественного деятеля стремился вмешиваться в происходящие события, давать им оценку, высказывать свое мнение.
Одной из проблем, особенно сильно волновавших Павла Владимировича, была проблема воспитания и образования. Жизнь писателя сложилась таким образом, что ему не один раз приходилось выступать и в роли домашнего учителя, и в роли преподавателя школы, и в роли писателя-публициста, высказывающего свои мысли и идеи по поводу улучшения системы народного образования.
Внимание Засодимского на этот раз привлекала Вологодская женская гимназия. На основе внимательного знакомства с предметами, изучаемыми там, и системы их преподавания он пришел к выводу, что «образование в женской гимназии не имеет ничего общего с развитием детей, а есть дело чисто формальное, исполняемое по найму и по приказанию начальства» [16) «Дело», 1870, № 1, стр. 98.], что женская гимназия в силу своей структуры, в силу организации всего учебного процесса «не может выпускать в жизнь развитых женщин, сознающих свое достоинство, свои человеческие права и обязанности... Из гимназии, — говорил писатель, — редко выходят даже порядочные матери семейства, а образованные гражданки — никогда» [17) Там же, стр. 104.].
Одной из основных причин, тормозящих развитие народного образования и снижающих уровень подготовки учащихся в гимназии, по мнению писателя, является раздельное обучение. «Чтобы вывести из апатии наше школьное образование, — утверждал Засодимский, — нам необходимо допустить совместные школы, где бы мальчики и девочки учились вместе. При нашей замкнутой семейной и бедной содержанием общественной жизни это почти единственный стимул для поднятия энергии и возбуждения мысли в учащемся юношестве...» [18) Там же, стр. 106.].
Все эти мысли были обобщены Засодимским в статье «Много ли света в нашем просвещении», опубликованной в самом начале 1870 года на страницах журнала «Дело».
Приехав в Вологду после почти пятилетнего отсутствия, Павел Владимирович совсем иными глазами взглянул вокруг себя. В статье «Наше общественное недомыслие» Засодимский с грустью говорит о вологодской земле, как земле бедной, нищей, запустелой. Вместе с тем он верит, что должно прийти время, когда вологодский край изменит свой облик, станет богатым и счастливым. «В будущем — его богатство, — говорит писатель. — С того пункта, где мы теперь стоим, его богатств еще не видно. В настоящем же он представляет невеселый пейзаж. Земля вологодская велика, обширна, но и только...» [19) «Дело», 1870, № 6, стр. 93.].
В Вологде Павел Владимирович задумал и начал писать новую повесть под названием «Темные силы». На титульном листе рукописи было написано: «Посвящаю Николаю Васильевичу Шелгунову». По свидетельству писателя, замысел этого произведения возник «под влиянием бесед с Шелгуновым и окружавшей меня пьяненькой, несчастной голытьбы — столяров, портных, сапожников и всякого рабочего люда» [20) ИРЛИ, собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист 2.].
В повести «Темные силы» Засодимский вводит читателя в мир людей вечно работающих, вечно борющихся с нуждой, людей честных, трудолюбивых, а потому — несчастных, бесправных и нищих. С нескрываемым сочувствием рассказывает писатель о судьбе героев своего произведения — столяре Никите Петрове, его жене, сыновьях и дочери. Это «люди, живущие впрохолодь и проголодь, для которых жизнь на белом свете представляется вечной каторгой». И действительно, Никита Петров «отбывал жизнь... как тяжелую работу», его жена Катерина Степановна «работала рук не покладая... занималась прачечным ремеслом, ходила полы мыть; летом... нанималась па огороды», их дочь Настя стирала, а в свободное время «клеила гильзы и разносила их по домам»; сыновья — Алешка и Степка тоже вынуждены работать. Первый «был отдан сапожнику куму в ученье», а второй — служил «на побегушках в мелочной лавочке».
Безмерный труд, однако, не спасал их ни от бедности, ни от бесправия. И хотя герои повести живут с мечтами об иной жизни, жизни привольной, осмысленной, достойной человека, но сделать они ничего не могут. Условия жизни, в которых они живут, сводят на нет все их усилия, надежды и стремления.
Сыновья Никиты Петрова — Алешка и Степка мечтали пойти туда, «где не обижали бы бедных ребят, не терзали бы их», а получилось так, что сбежавший в поисках такого места Степка утонул, а Алешку угоняют «под конвоем по сибирской дорожке». Дочь Настя, выданная замуж за нелюбимого, зачахла и умерла, умерла с мыслью, «что все могло бы быть лучше». Никита, отчаявшись дождаться «времен мирных и беспечальных», запил горькую...
Особенностью повести «Темные силы» является то, что Засодимский показал, что в народе уже возникают «проблески неясных неоконченных дум, нерешенных вопросов». Правда, герои повести еще не в силах понять, не в силах разобраться, какие «темные силы» их гнетут и заставляют жить в нищете и рабстве, но сама мечта об иной жизни, стремление избавиться от гнета и насилия говорили о серьезных сдвигах в сознании народа.
В основе всех ранних повестей Засодимского лежит трагическая судьба героев, гибнущих либо в результате столкновения с «темными силами» окружающей действительности, либо ставших жертвами уродливого мещанского быта. Гибнет Маша в повести «Грешница», идет на каторгу Митюха Косматый («Волчиха»), сходит с ума Мари, горькую историю которой писатель поведал в рассказе «А ей весело — она смеется», трагически складывается судьба героев повести «Темные силы», жертвой тупой и злобной обывательской среды становится Василий Кремнев («Старый дом»).
В повести «Старый дом» Засодимский нарисовал целую галерею выразительных типов мещан, чиновников-обывателей. Старый, обветшалый дом, с темными стенами и позеленевшей крышей становится у писателя символом застоя, тупоумия, сытого покоя, символом жизни пустой, ограниченной, лишенной цели, мечты, счастья, жизни, наполненной мелкими страстями, завистью и злобой.
Герой повести Кремнев, «выходя в жизнь, ожидал бурю». Но «он упустил из виду, — говорит Засодимский, — что кроме борьбы с бурей есть на свете другая борьба, с иным врагом, более опасным, хотя вовсе не страшным с виду. То борьба мелочная, жестокая, упорная. Тот враг — сама плохо слаженная жизнь, с ее мелко-узкими, личными интересами». К борьбе с таким врагом герой не был подготовлен. Старый дом и его обитатели оказались сильнее его стремлений к новой жизни, освещенной высокими идеалами,
В последней главе повести, носящей выразительное название «Смолкли бои...», мы видим Кремнева, отказавшегося от борьбы и сложившего оружие перед обывательской средой.
ЗасодимскиЙ никогда не был бытописателем, равнодушно повествующим о человеческих трагедиях, о загубленных жизнях, о людях, ставших жертвами темных сил самодержавной действительности. Продолжая традиции демократической литературы шестидесятых годов, он поднимает свой голос в защиту обиженных и угнетенных, показывает, как в их среде начинает зреть (пусть еще не осознанный до конца) протест против несправедливых человеческих отношений. Вместе с тем, писатель в своих произведениях стремится дать сатирическое изображение «темных сил», осудить всю систему общественного неравенства.
* * *
Всегда быть в гуще жизни, всегда откликаться на злободневные вопросы современности, быть страстным борцом за свои убеждения, всегда учиться у жизни, познавать и осмысливать ее явления — вот принципы, которым стремился всегда и во всем следовать молодой писатель.
Вернувшись в Петербург, Засодимский посетил ежегодную выставку Академии художеств, бывшую тогда оплотом старых, отживших традиций. То, что он увидел там, глубоко возмутило его как человека и как писателя, на знамени которого стояло: «правда». От полотен, написанных по всем правилам академической живописи, веяло холодом, равнодушием, скукой. Ни одной картины о современности, ни одного произведения, пробуждающего мысль, вызывающего споры, на выставке не было.
Свои впечатления о выставке Павел Владимирович выразил в статье «Непроизводительные силы» с подзаголовком «3аупокойные заметки о художественной академической выставке». В этой пронизанной глубокой взволнованностью и заботой о судьбах русского искусства статье Засодимский высказал всю горечь, все негодование честного художника, на глазах которого попирают правду, искажая ее «во имя эстетической чистоплотности». Свою статью писатель закончил страстным призывом: «...Пойте нам о человеке — и только о человеке, о его грехах, о его блаженстве и печалях, ибо только его радости, его горе, его стремления понятны нам!» [21) «Дело», 1869, № 11, стр. 65.].
Статья Засодимского появилась незадолго до знаменательного события в области русского изобразительного искусства — образования «Товарищества передвижных художественных выставок», создание которого было дальнейшим шагом в сближении живописи с обществом, с жизнью, с народом. Художники-передвижники, опираясь на принципы народности и реализма искусства, обоснованные Белинским, Чернышевским, Добролюбовым, в своих произведениях стремились отобразить жизнь народа во всем его многообразии, старались показать беспросветно тяжелое существование простых людей, их тяжелый труд и редкие радости. Именно то, что так жаждал увидеть в живописи Засодимский.
* * *
Засодимский любил бывать в редакции «Дела». Оп приходил сюда по делам, а иногда просто так, перекинуться живым словом с товарищами по журналу. На этот раз среди знакомых литераторов он обратил внимание на молодого человека лет тридцати, довольно привлекательной наружности.
— Григорий Евлампиевич, кто это? — спросил Засодимский у Благосветлова.
— Это?.. Омулевский!— ответил тот.— Я сейчас вас представлю.
Так состоялось знакомство с будущим автором очень популярного в 70—80-х годах романа «Шаг за шагом», повествующем о деятельности революционной интеллигенции. Глядя на Омулевского, Павел Владимирович невольно подумал, что они будут друзьями. Засодимский не ошибся.
Встречать Новый 1870 год Павла Владимировича пригласил к себе Благосветлов. Там собралось довольно большое общество. Говорили о всяких «серьезных» вещах: о цензуре, о слухах из высших административных сфер, о последних номерах журналов. Было скучно. И вдруг Засодимский вспомнил, что его приглашал к себе Омулевский.
Там веселье было в полном разгаре. Среди гостей была незнакомая девушка, со светлорусыми волосами и удивительно голубыми глазами, чистыми и ясными. Звали ее Шура Богданова.
Весь вечер Павел Владимирович не отходил от нее. Танцевал с нею, а когда она играла на рояле, сидел рядом.
Прошло немного времени и молодые люди поняли, что полюбили друг друга, и Шура Богданова вскоре стала Александрой Николаевной Засодимской. Рука об руку прошла она с Павлом Владимировичем через всю его жизнь. Немало выпало на их долю горя и радостей, нужды и счастливых дней, и всегда она была рядом, никогда не омрачая его светлых минут, утешая и ободряя в дни горестей и печалей.
Александра Николаевна была не только другом, но и советчиком. С ней Павел Владимирович делился своими литературными замыслами, ей читал свои новые ведения. Сама будучи не лишенной таланта (ее перу принадлежит несколько повестей и рассказов, печатавшихся в различных сборниках и журналах для детей), Александра Николаевна высказывала верные замечания о произведениях своего мужа и оказывала ему действенную помощь в работе.
В повести «Песня спета», где запечатлены, по словам самого Засодимского, многие факты его биографии, есть такие слова об Александре Николаевне: «В тяжелые минуты она старалась найти и посреди мрака какую-нибудь светлую течку и указывала на нее... как на путеводную звезду». [22) П. В. Засодимский. Собр. соч., т. II, Спб, 1895, стр. 481. Далее цитируется по этому изданию.]
* * *
Со множеством интересных людей познакомился Засодимский в 1870 году. Сильное впечатление произвел на него Феофан Никандрович Лермонтов, человек, по выражению самого писателя, «с большими организаторскими способностями, с замечательной энергией, с сильной волей, самоотверженно преданный одной идее — освобождению народа, прямолинейный, иногда резкий в своих приговорах, смелый, решительный, для дела не жалевший себя — так же, как и других...» [23) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 209.].
Ф. Н. Лермонтов, так же как и его друг М. В. Куприянов, были земляками Засодимского, уроженцами Вологодской губернии. Это, конечно, в немалой степени способствовало их сближению.
Ко времени знакомства с Засодимским Лермонтов и Куприянов были членами кружка, руководящая роль в котором принадлежала одному из выдающихся революционеров 70-х годов Марку Натансону. Сюда же входили такие известные революционеры того времени, как П. Кропоткин, С. Перовская, С. Кравчинский (Степняк), Д. Клеменц, С. Синегуб,и другие.
«Чайковцы» (*Это название закрепилось за кружком М. Натансона в силу исторической случайности по имени Н. В. Чайковского, который, однако, никогда не занимал в нем руководящей роли. Позднее Чайковский опозорил себя участием в борьбе против молодой Советской республики.) создавали тайные кружки саморазвития, а также печатали и распространяли среди интеллигенции произведения научной, публицистической и художественной литературы, которые отвечали их пропагандистским целям. В дальнейшем, после соответствующей подготовки, «чайковцы» намеревались приступить к деятельности непосредственно «в народе».
Через Лермонтова и Куприянова Засодимский познакомился со многими революционерами 70-х годов, и под их непосредственным влиянием у него вырабатывается целостная система народнического мировоззрения, которая была подготовлена как общественной обстановкой того времени, так и неустанными поисками истины самим писателем.
Народником Павел Владимирович стал не случайно. Ведь все передовое общественное движение 70—80-х годов прошлого столетия проходило под знаменем революционного народничества. Сущность его заключалась в протесте против остатков крепостничества в стране и против развивавшегося тогда капитализма. Основными, наиболее характерными чертами народнических взглядов, по словам В. И. Ленина, были:
1) «Признание капитализма в России упадком, регрессом».
2) «Признание самобытности русского экономического строя вообще и крестьянина с его общиной, артелью и т. п. в частности».
3) «Игнорирование связи «интеллигенции» и юридико-политических учреждений страны с материальными интересами определенных общественных классов» [24) В. И. Ленин. Собр. соч., т. 2, стр. 481.]. Под юридико-политическими учреждениями в данном случае В. И. Ленин имел в виду самодержавное государство и его институты.
Народники знали основные положения создателей научного социализма о том, что капитализм является более прогрессивной общественной формацией по сравнению со средневековыми формами хозяйства. Однако считали это положение правильным лишь для западноевропейских стран. Они не понимали того, что помимо нового прогрессивного экономического строя капитализм порождал такую активную и организованную революционную силу, как пролетариат.
Народники считали, что в связи с широким распространением в России общинного землевладения, артелей и кустарных промыслов возможен переход к социализму, минуя капитализм. Они были убеждены, что именно община, артель и кустарные промыслы являются зародышем и базисом социализма, совершенно игнорируя тот факт, что общинное крестьянство к тому времени непрерывно разлагалось на кулачество и бедноту, что община давно уже стала прикрытием для хищнических махинаций деревенских богатеев, захвативших в свои руки бразды правления в решении мирских дел.
Убеждение в том, что в России существует свой самобытный экономический уклад, общинный строй, соединялось у народников с верой в возможность построения социализма крестьянством без помощи рабочего класса, без пролетарской революции. Основной революционной силой в России они считали крестьянство, руководимое демократической интеллигенцией.
Интеллигенцию народники рассматривали как важнейшую творческую силу в истории, воплощавшую в себе «критическую мысль человечества». Именно «критически мыслящие» личности, по их мнению, являются двигателем общественного прогресса. При благоприятных условиях они могут повернуть весь ход социально-экономического развития страны в интересах широких народных масс. Так складывалась глубоко ошибочная теория народников о «героях» и «толпе», согласно которой прогрессивная интеллигенция играет в обществе роль авангарда, ведущего за собой малосамостоятельную, инертную массу. Подобная концепция шла в разрез с научным пониманием подлинных законов общественного развития, согласно которого движущей силой истории является народ.
Все эти ошибочные взгляды народников объяснялись в первую очередь социально-экономической отсталостью России того времени, а также слабостью рабочего движения, которое тогда еще делало только первые робкие шаги. Именно поэтому В. И. Ленин неоднократно говорил, что «отсталость России естественно объясняет большую прочность в нашей стране различных отсталых учений социализма» [25) В. И. Ленин. Собр. соч., т. 9, стр. 408.]. Народничество и было одним из таких учений.
Возникновение народничества было теснейшим образом связано с предшествующим общественным развитием в России и прежде всего с именами великих революционеров-демократов Чернышевского и Добролюбова. Народники считали себя их непосредственными продолжателями, хотя в целом ряде вопросов они не только не сумели подняться до революционного демократизма, но и сделали по сравнению с ним шаг назад. В частности, народники не сумели отстоять завоевания революционерами-демократами в области материалистической философии. В целом ряде вопросов они придерживались эклектических взглядов и скатывались к идеализму.
Вместе с тем, народничество 70-х годов и первой половины 80-х годов сыграло значительную роль в дальнейшем развитии русского революционно-освободительного движения. Непримиримая враждебность к самодержавному строю, к господству помещиков, стремление добиться для народа полной свободы, отстаивание идеи насильственного ниспровержения существующего строя, обращение к широким народным массам, враждебность ко всем видам либерализма — вот те основные черты, которые ценили в революционных народниках русские марксисты и прежде всего В. И. Ленин, ценили несмотря на глубокие теоретические расхождения между марксизмом и народничеством.
* * *
Под непосредственным влиянием общественной обстановки 70—80-х годов и теории народничества сложилось творчество значительной группы писателей, чьи произведения роднила общность тематики, идейное осмысление изображаемых сторон жизни и в какой-то мере общность писательских приемов. К ним принадлежали Г. И, Успенский, Н. И. Наумов, Г. А. Мечтет, Ф. Д. Нефедов, Н. Н. Златовратский, С. М. Степняк-Кравчинский, Н. Е. Каронин-Петропавловский и многие другие. Видное место среди этих писателей, вошедших в историю русской литературы под именем писателей-народников, принадлежит и Павлу Владимировичу Засодимскому.
В своих произведениях писатели-народники запечатлели широкую и разностороннюю картину жизни русской пореформенной деревни, показали растущее обнищание широких крестьянских масс, появление в деревне новых эксплуататоров, новых хищников — «мироедов»-кулаков, изобразили нарождающийся социальный протест крестьянства против своих угнетателей.
Вместе с тем, опираясь на учение народников о крестьянской общине, писатели-народники в своих произведениях идеализировали общинные порядки, а крестьян-общинников изображали носителями патриархальных «устоев». И хотя кое-кто из писателей народнического лагеря и показывал начинавшийся процесс разложения общины, тем не менее большинство из них считало это временным и легко устранимым явлением.
Основываясь на идеалистическом представлении теоретиков народничества о развитии общества, беллетристы-народники в своих произведениях изображали представителей интеллигенции как основную движущую силу исторического процесса. Они считали, что деятельность интеллигенции среди народа или без народа, но в интересах народа, может дать наиболее ощутимые результата в борьбе против эксплуатации трудящихся, за их счастье и процветание.
Следует, однако, отметить, что творчество писателей-народников далеко не всегда точно следовало в русле народнического учения. Анализируя произведения беллетристов-народников, говоря о правдивом изображении в них реальной действительности, Г. В. Плеханов писал: «Народничество как литературное течение, стремящееся к исследованию и правильному истолкованию народной жизни, — совсем не то, что народничество как социальное учение, указывающее путь «ко всеобщему благополучию». Первое не только совершенно отлично от другого, но оно может... прийти к прямому противоречию с ним» [26) Г. В. Плеханов. Искусство и литература, М., 1948, стр. 532.]. Поэтому очень трудно, а иногда совершенно невозможно уложить творчество отдельных писателей-народников в тесные рамки доктрин народничества. Об этом очень хорошо сказал М. Горький: «Даже те, кого принято считать «чистыми народниками», — Златовратский, Каронин, Засодимския, Бажин, О. Забытый, Нефедов, Наумов и ряд других сотрудников «Отечественных записок», «Дела», «Слова», «Мысли» и «Русского богатства», — не входят в эти рамки — от каждого из них остается нечто, что дает нам право сказать так: старый писатель там, где политическое учение могло ограничить его художественную силу, умел встать над политикой, а не подчинялся ей рабски...» [27) М. Горький. О литературе, М., 1953, стр. 80.].
Это чувствовали и понимали сами писатели-народники. Павел Владимирович Засодимский в одном из писем говорил: «Меня называют иногда писателем-народником. Не протестую против такой клички, ибо ничего дурного в ней не вижу, но я — не вполне то, что подразумевается под «народником...» [28) Рукоп. отдел Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина (БЛ) архив Я. Л. Барскова, ф. 16, разр. II, ед. хр. 76-6.].
Сама русская жизнь пореформенного периода с ее противоречиями заставляла беллетристов-народников, стремившихся ко всестороннему ее отражению и осмыслению, выходить за рамки народнической теории, а нередко и вступать в прямое противоречие с ее основными положениями.
Творчество писателей-народников, несмотря на отдельные промахи и ошибки, тем не менее внесло существенный вклад в развитие русской литературы второй половины XIX века. Это касается не только содержания, но и художественной формы, их произведений. Опираясь на глубокое изучение действительности, писатели народнического направления смело вводили в свои произведения факты, цифры, стремились к строгой документальной правде. Художественное изображение жизни у них очень умело переплетается с публицистическими рассуждениями о ней, в связи с чем основная идейная нагрузка ложится на плечи авторского «я». Все это придавало очеркам, рассказам, повестям и романам народников яркую художественную убедительность и правдивость.
* * *
Между тем сотрудничество Засодимского в журнале «Дело» продолжалось. Павел Владимирович познакомился со всеми, кто группировался вокруг Благосветлова и его журнала; с популярным писателем второй половины века, автором романов «Гнилые болота», «Жизнь Щупова, его родных и знакомых», «Засоренные дороги» и многих Других А. К. Шеллером-Михайловым; писателем Н. А. Благовещенским, чей роман «Перед рассветом» был значительным явлением в литературе 60-х годов; Н. Ф. Бажиным, повести и романы которого «Степан Рулев», «Чужие меж своих», «История одного товарищества» и др. продолжали тенденцию романа Н. Г. Чернышевского «Что делать»; с активным сотрудником сатирических журналов «Искра», «Гудок», «Будильник» поэтом-демократом Д. Д. Минаевым, с видными публицистами и критиками того времени П. Н. Ткачевым, С. Н. Кривенко и другими.
Все это были люди, не похожие друг на друга, с разными характерами, с различными воззрениями. Однако всех их объединяло резко отрицательное отношение к существующему строю, страстное желание помочь своему многострадальному народу, стремление найти наиболее рациональные пути преобразования действительности. Со многими сотрудниками «Дела» Засодимского связывали теплые дружеские отношения, которые он пронес через всю свою жизнь. Наиболее близкими людьми ему были И. В. Федоров (Омулевский), Н. Ф. Бажин, С. Н. Кривенко, Д. Д. Минаев.
В начале 1871 года между Засодимским и Благосветловым, по словам самого писателя, «стал обнаруживаться принципиальный разлад...» [29) ИРЛИ, Собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист 2.]. Казалось бы, не следовало молодому и, по существу, еще только начинающему свой творческий путь писателю высказывать свое несогласие с влиятельным редактором популярного журнала, каким был Благосветлов, Но таков уж был характер Засодимского. Никогда на протяжении всей своей жизни он не шел ни на какие компромиссы, ни разу не вступал в сделку со своей совестью. Людей, близко знавших Павла Владимировича, всегда поражала его чистота, честность и глубокая принципиальность. Так, детская писательница К. В. Лукашевич, характеризуя Засодимского, писала редактору журнала «Детский отдых» Я. Л. Барскову: «он... один из немногих остался теперь, которые ничем не поступятся против своих убеждений, против правды и чести. Таков он в литературе, таков и в своей скромной уединенной жизни И это знают все и ценят...» [30) БЛ, архив Я. Л. Барскова, ф. 16, кар. 3, ед. хр. 46-а.]. Но если К. В. Лукашевич можно заподозрить в пристрастии (она близко знала Павла Владимировича и его жену и пользовалась их расположением), то критик А. Хирьяков никогда не был близок Засодимскому, а лишь знал его как писателя и немного как человека. Вот что он писал о нем: «Мягкий, уступчивый, он (Засодимский — Н. Як.) мог казаться слабовольным, но стоило к нему присмотреться поближе — и можно было заметить, что под этой мягкостью таится несокрушимая твердость убеждений. Он мог отнестись очень деликатно и внимательно к людям наиболее враждебного лагеря, но скорее умер бы с голоду, чем позволил себе работать в органе, не отвечающем его убеждениям» [31) «Новый журнал для всех», 1912, № 5, стр. 114.].
Таков был Засодимский. Конечно, журнал «Дело» по своему направлению отвечал запросам и убеждениям молодого писателя. Однако ему не нравилось, что Благосветлов требовал от него освещения отдельных явлений жизни совсем не так, как их видел сам писатель. Не нравилось и то, что Благосветлов довольно бесцеремонно пытался навязать свое мнение молодым сотрудникам журнала, среди которых был и Засодимский.
Однако пока дело до открытого разрыва не доходило. Просто имя Павла Владимировича реже стало появляться на страницах журнала. Так, за 1871 год в «Деле» не появилось ни одного художественного произведения и ни одной статьи Засодимского.
А жилось между тем молодому писателю нелегко. Денег не хватало. Иной раз было отчего прийти в отчаяние: за квартиру не плачено, продукты лавочник в долг давать отказывался.
— Черт знает, что за жизнь! — как-то с горечью сказал Павел Владимирович. — Думай только о завтрашнем дне — о том, как бы пообедать... Хотелось бы тебе делом заняться, засесть за крупную работу, а тут бегай, ищи грошевых уроков, работай на домовладельцев да на хозяев мясных и овощных лавок... А золотое время уходит и силы уходят... Вот тебе и семейная жизнь!..
— Не все же так будет! — утешала его Александра Николаевна. — Ужо дела поправятся… Я получу место, ты напишешь роман, — вот будут деньги...
— Как же! дожидайся! [32) П. В. Засодимский. Собр. соч., т. II, стр. 481—482.] — со вздохом отвечал он. В середине 1871 года семья Засодимского увеличилась.
Родился сын. Радости Павла Владимировича не было предела. Он с удовольствием возился с малышом, катал его в коляске, брал на руки, ласкал. Но счастье было недолгим.
Однажды утром, незадолго до Рождества, Александра Николаевна с озабоченным видом вошла в комнату, где работал Павел Владимирович, и с тревогой сказала, что мальчик заболел.
— Надо бы доктора позвать, — предложила Александра Николаевна.
— Позвать немудрено, — ответил Павел Владимирович, — кабы деньги были.
Наутро ребенку совсем стало плохо. Александра Николаевна ушла за врачом, а Павел Владимирович сел за работу. Статью надо было сдать вовремя.
Вскоре пришел знакомый медик-студент с каким-то высоким господином в черном фраке. Ребенка осмотрели, прослушали... Высокий господин нахмурил брови и покачал головой. Потом что-то вполголоса сказал Александре Николаевне и исчез.
Этот день на всю жизнь запомнился Павлу Владимировичу. Он помнил, как жена с тихим плачем вышла из комнаты, а он, склонившись над кроваткой, смотрел, как последние признаки жизни покидали сынишку.
Вспоминая эту страшную картину, Павел Владимирович позднее говорил: «Мой сын умер, я думаю, оттого, что у меня не было трех рублей для того, чтобы немедленно позвать доктора и купить лекарств... Одним словом, вышла одна из миллионов обыкновенных историй, какие ежедневно разыгрываются во всех углах земного шара в мире пролетариев...» [33) Там же, стр. 487.].
В ту зиму Засодимский познакомился с писателем Александром Ивановичем Левитовым.
Было воскресенье. Как всегда, Павел Владимирович собирался с утра сесть поработать — надо было закончить обещанную в журнал статью. Но едва он разложил материалы, как в передней раздался звонок, а затем чей-то громкий голос спросил, дома ли хозяин.
Засодимский поморщился. Он узнал Д. Самарина, литератора, с которым он два или три раза встречался в разных литературных кружках и который очень не нравился ему своей развязностью.
— Утро пропало, — подумал Павел Владимирович, зная, что Самарин любил поговорить и его скоро не выпроводишь.
Самарин был не один — вслед за ним в дверях появился сухощавый человек, небольшого роста, в очках. Одет он был в новый с иголочки костюм, который, по-видимому, очень стеснял его.
Самарин представил его. Это был Левитов.
Пока Самарин с присущей ему развязностью говорил о цели их визита, Левитов скромно молчал, покашливал и, не зная чем занять руки, беспрестанно протирал очки. Оказалось, что в Петербурге готовится издание нового иллюстрированного журнала «Сияние», редактором которого должен стать Левитов. Самарин внушил ему мысль, что пока суть да дело, он должен подбирать сотрудников для своего журнала. И Левитов отправился путешествовать по домам знакомых и незнакомых ему литераторов, приглашая участвовать их в «Сиянии». Так он попал и к Засодимскому.
Павел Владимирович очень жалел, что Левитов пришел к нему с Самариным. Ему хотелось поближе познакомиться с писателем, которого всегда искренне любил и в котором сразу почувствовал духовно близкого себе человека. Он пытался заговорить с Левитовым, но не тут-то было. Самарин прочно завладел разговором и не давал никому слова вымолвить. Только, когда Самарин спросил Засодимского, не может ли он дать для вновь создаваемого журнала какое-нибудь произведение, Левитов оживился...
— Пожалуйста! — заговорил он. — Дайте нам чего-нибудь для первых номеров... хотя что-нибудь маленькое: Право! Ведь надо же как-нибудь устроить дело... А дело хорошее, хорошее! [34) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 272.].
Засодимский с удовольствием бы принял предложение Левитова, но его смущало участие в «Сиянии» лиц, подобных Самарину. К тому же ничего готового у него тогда не было. Поэтому он дал уклончивый ответ, пообещав сам приехать к Левитову. На том и расстались.
Вскоре после этого Засодимский побывал у Левитова дома. Александр Иванович встретил его радушно. Речь снова зашла о новом издании.
— Надо сходиться, надо! — отрывисто и как будто куда-то торопясь говорил Левитов. — Как же, помилуйте! Экое дело... Да вы ужо посмотрите, как мы поведем... Да дело пойдет, пойдет.. Вот и вы приставайте к нам! Право! И отлично будет…[35) Там же, стр. 273.].
Засодимский вполне сочувствовал Левитову и сказал ему, что готов работать с ним. С этого времени завязалось их знакомство и дружба.
Удивительным человеком был Александр Иванович. Сам вечно нуждаясь, нередко живя впроголодь, он всегда стремился хоть чем-нибудь помочь ближнему. Не один раз он выручал из беды Засодимского, нередко отдавая ему последние имевшиеся у него деньги. «Я удивляюсь, — говорил Павел Владимирович, — сколько душевной теплоты и участия к людскому горю сохранялось в этом человеке.., так сильно помятом и разбитом жизнью» [36) Там же, стр. 285.].
Особенно близок Левитов стал Засодимскому после того, как он с необычайным тактом и удивительным вниманием старался утешить Павла Владимировича после смерти его маленького сынишки. «Наверное никакая женщина не могла бы отнестись ко мне, с большей деликатностью, с большей нежностью, чем в то время отнесся ко мне Левитов, — человек, казавшийся иногда таким грубым, мужиковатым созданием» [37) Там же.], — вспоминал позднее Засодимский.
В еженедельнике «Сияние», который редактировал Левитов, Павел Владимирович сотрудничал недолго. На его страницах он опубликовал только рассказ «От вороненка до почетного гражданина» и несколько рецензий. Еженедельник, впрочем, скоро закрылся. Но о своем кратком сотрудничестве в «Сиянии» Павел Владимирович всегда вспоминал с удовольствием.
С Засодимским Левитов встречался часто. То в Петербурге, то в Москве, где жил в последнее время. Иногда они надолго расставались, но никогда не забывали друг друга, регулярно обменивались письмами. Левитов не один раз предпринимал всякого рода издания (правда, далеко не всегда удачно), и каждый раз он считал своим долгом приглашать для участия в них Павла Владимировича [38) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 76, лист 1.]. Всю свою жизнь Левитов мечтал уехать куда-нибудь в Тамбовскую губернию, которая была в его представлении какой-то обетованной землей, где можно спокойно пожить, отдохнуть и поработать над «большой» вещью.
— Так что же вы, Александр Иванович, не едете туда? — как-то спросил его Засодимский.
— Да вот — все делишки, батенька... делишки! Только бы поправиться с ними малость... Сейчас! — с жаром говорил он и, вдруг как бы опомнившись, понижая тон, конфеденциально добавлял:—Долги! Долгу у меня много, отец родной... Вот оно что! [39) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 280.].
* * *
В одном из весенних номеров журнала «Отечественные записки», выходившем тогда под редакцией Н. А. Некрасова и М. Е. Салтыкова-Щедрина, появилась статья об артельных сыроварнях в Тверской губернии. Вслед за этим возникла оживленная полемика о том, насколько полезны эти сыроварни для народа. Благосветлов предложил Павлу Владимировичу за счет редакции журнала «Дело» отправиться в Тверскую губернию, на месте познакомиться с состоянием артельного сыроварения и представить об их деятельности правдивый и беспристрастный отчет.
Почти два месяца странствовал Засодимский по Тверскому краю. Далеко не всегда случались попутные подводы, и тогда приходилось шагать пешком от одной деревни до другой, Сколько их осталось позади: Печки, Макарьевское, Негоново, Пекишево, Городень, Эдимоново, где находилась известная сыроварня Н. В, Верещагина, Прямухино, Щербово и множество других, названия которых писатель даже не запомнил. Иногда ночь заставала его вдали от жилья, и тогда он ночевал в поле, под стогом сена. А однажды, в сильнейшую грозу, Павлу Владимировичу пришлось провести ночь на берегу Волги недалеко от деревни Выдогощи, Гремел гром, ослепительно сверкала молния, казалось, что небеса лопнули и обрушили на землю воду, которая там копилась в течение целого года. На беду поблизости не оказалось ни жилья, ни даже стога сена. А густая крона деревьев, под которой укрылся Засодимский, пропускала воду, как худое решето. Только утром с другой стороны реки приплыл паром и переправил продрогшего путника. На этот раз Павел Владимирович отделался легким недомоганием. Зато в другой раз, странствуя ночью по берегу реки Осуга в Прямухинской волости, он так сильно простудился, что вынужден был на время прекратить свое путешествие и отправиться в город Торжок, где в сильнейшей лихорадке провалялся несколько дней в грязном номере местной гостиницы.
Немного оправившись, Засодимский снова отправился в путь. Десятки сыроварних артелей обследовал он, беседовал с управляющими, рабочими, крестьянами, с утра до вечера гнувшими спину в сырых полутемных помещениях. Попутно он познакомился с работой гвоздарных артелей в селах Васильевское, Михайловское, Орудовское. И всюду, куда он только ни направлялся, перед его глазами вставали страшные картины бедственного положения народа. Он видел полуразвалившиеся крестьянские избы с раскрытыми крышами (прогнившая солома еще весной была скормлена скоту), крестьян, день и ночь работавших в поле и не имевших куска хлеба в доме, опухших от голода деревенских ребятишек, видел серые, осунувшиеся лица мужиков, молчаливых женщин с безысходной тоской в потухших глазах, видел горе, нищету, страдания. И еще видел Засодимский, как рядом с крестьянскими лачугами вырастали добротные дома деревенских богатеев, лавки, крытые железом, питейные заведения с примелькавшейся вывеской: «Распивочно и на вынос».
Мало изменилась деревня после отмены крепостного права. Такой же нищей осталась она, так же трудно жилось мужику.
Что же касается сыроварен, то применения к ним артельного принципа Засодимский, как ни старался, обнаружить не сумел. «Некоторые сыроварни, — писал он позднее, — значились только на бумаге, а от существующих сыроварен пользы для народа я не усмотрел, ибо они лишали подрастающее поколение и все население вообще единственного питательного вещества, бывшего до той поры в его распоряжении» [40) ИРАН, собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист 3.]. Иначе говоря они вынуждены были часто за бесценок продавать молоко, действительно, единственный питательный продукт в нищих крестьянских семьях. Выгоды же крестьяне не получали никакой. Вырученных денег, как правило, едва хватало на уплату податей и налогов.
Вот в таком духе Павел Владимирович и написал отчет о своей поездке. Однако собранные им материалы и их обработка не понравились Благосветлову. — Он, — говорил писатель, — «по-видимому, ожидал от меня совсем иного» [41) Там же.]. Отчет так и не появился в печати, а «принципиальный разлад между нами, — рассказывал позднее Засодимский, — к тому времени обнаружился в полной мере и заставил меня прекратить сотрудничество в «Деле» [42) Там же.].
* * *
В начале 70-х годов всеопределяющим лозунгом передовой русской интеллигенции стал призыв: «В народ!» Сначала он прозвучал едва слышно. Потом стал раздаваться все настойчивее, все громче.
Зачем «в народ!»? Для чего? По-разному понимали это в то время. Говорили:
—- Надо идти в народ, чтобы учить его
— Надо идти в народ, чтобы учиться у него.
— Надо идти в народ, чтобы на самом себе испытать все его страдания.
— Надо идти в народ, чтобы познакомить его с основами нового справедливого социального строя и убедить его в необходимости бороться за него.
— Надо идти в народ, чтобы разжечь в нем дремлющие революционные страсти и немедленно поднять его на восстание [43) В. Богучарский. Активное народничество 70-х годов, М., 1912, стр. 1.].
Несмотря на различные задачи движения, у всех была одна цель, одно желание — изменить, перестроить старый мир.
Одни считали, что перестроить его можно путем тщательной подготовки народа к восстанию, путем длительной социалистической пропаганды в деревне. Так говорили лавристы, последователи П. Л. Лаврова.
Другие утверждали, что в народе уже достаточно скопилось революционной энергии и теперь требуется только толчок, «спичка, чтобы народ «вспыхнул», поднялся бы на борьбу. А что будет дальше — это не столь важно. Народ сам придумает, как ему устроиться. Главное, — не стеснять его свободы. Так считали бакунисты, сторонники анархиста М. А. Бакунина (*М. А. Бакунин (1814—1876) — революционер-анархист. Отрицал государство во всех его видах. Был осужден царским правительством. Бежал за границу, Анархические воззрения его сложились в 60-е гг. Член I Интернационала, откуда был исключен за дезорганизаторскую деятельность и выступления против марксизма.), который утверждал, что «страсть к разрушению есть в то же время страсть творческая».
И, наконец, третьи говорили, что сам народ ничего сделать не сможет, что достаточно какой-нибудь тысячи революционеров, объединенных в тайное общество, чтобы ниспровергнуть правительство и захватить власть. А после этого можно уже приступить к «социальной» революции. Такие взгляды высказывали ткачевцы, или как их еще называли «якобинцы». Это были те, кто шел за П. Н. Ткачевым (*П. Н. Ткачей (1844—1386) — литературный критик и публицист, один из идеологов народничества. Был сторонником создания заговорщицких организаций и тактики индивидуального террора. Активный сотрудник журналов «Русское слово» и «Дело». Преследовался царским правительством. Жил в эмиграции, где издавал с 1875 года журнал «Набат», на страницах которого наиболее отчетливо сформулировал свои взгляды.).
Однако подавляющая часть передовой русской интеллигенции в то время отрицательно относилась ко взглядам «бакунистов» и «ткачевцев». Большинство склонялось к тактике «лавристов», т. е. к постепенной и тщательной подготовке народа к социальной революции.
Нельзя было оставаться равнодушным к тому, что происходило вокруг. Павел Владимирович внимательнейшим образом следил за полемикой среди различных течений «народничества» и все больше проникался симпатиями к учению П. Л. Лаврова и его последователей. Это объяснялось не только тем, что писатель находился под обаянием личности этого во многом замечательного человека, не только тем, что его новые друзья Ф. Н. Лермонтов и М, В. Куприянов во многом разделяли взгляды «лавристов», хотя и считали себя представителями особой группы в революционном движении, а прежде всего тем, что после скитаний среди народа, после близкого знакомства с ним он почувствовал, что ни анархизм «бакунистов», ни заговорщицкая тактика «ткачевцев» не встретят поддержки со стороны широких крестьянских масс.
Павел Владимирович твердо решил отправиться «в народ». Он был одним из первых энтузиастов, спешивших воплотить слово в дело, спешивших прийти народу на помощь, слиться с ним, готовить его к борьбе. Засодимский настойчиво просит своего друга Феофана Никандровича Лермонтова помочь осуществить его желание устроиться где-нибудь в деревне сельским учителем.
Профессия учителя казалась Павлу Владимировичу самым подходящим для него делом. Правда, вот уже почти шесть лет он довольно успешно выступал в литературе, но работа на ниве просвещения всегда была ему по сердцу. К тому же небольшой опыт у него был, да и с системами преподавания в различных школах он познакомился довольно основательно.
А кроме того, Павел Владимирович считал, что, работая среди народа, он сумеет найти там новые темы для своего творчества. Об этом же говорили и писали ему многие друзья. Один из них, известный исследователь Сибири Г'ригорий Николаевич Потанин, писал Засодимскому в июле 1872 года из Никольска, где отбывал тогда ссылку: «Забирайтесь-ка, Павел Вл[адимирович], в деревенскую глушь — вы тут откроете новый мир для беллетристики» [44) ИРЛИ, собр. А. Е. Бурцева, фонд 123, оп. 1, № 376.].
Наконец, Лермонтов сообщил Павлу Владимировичу, что его знакомая София Александровна Лешерн собирался завести в имении отца школу и ищет учителя.
София Александровна оказалась совсем молоденькой девушкой. Худощавая, нервная, с живыми темными глазами, она была натурой горячей и увлекающейся. По ее словам, школа, где предстояло работать Засодимскому, благодаря «усердию» прежних учителей, находилась па грани закрытия. К тому же крестьяне, видя, что их ребятишки за целую зиму ровным счетом ничего не узнают, а только напрасно «одежу да обутку рвут», стали смотреть на школу, как на пустой баловство и очень неохотно пускали ребят «в науку».
— Вот видите, при каких неблагоприятных условиях придется вам начинать работать, — закончила свой рассказ София Александровна, — крестьяне совсем разочаровались в школе. Чтобы сломать их недоверие и расположить к школе, нужно сразу же как можно лучше повести дело... Пусть они увидят, что в одну зиму ребенок без розог и битья может научиться читать, писать, считать, получить кое-какие сведения о природе, о родной стране.
Школа находилась в селе Большие Меглецы невдалеке от города Боровичи (* Новгородской губернии). Когда-то здесь проходил бойкий почтовый тракт и жизнь в селе била ключом. Теперь после проведения железной дороги тихо стало на его улицах, мощенных жердями, редкая повозка или обоз скрипом своих колес нарушали тишину.
Несколько дней ушло на подготовку помещения к занятиям, приведение в порядок библиотеки, насчитывавшей почти 300 книг, на оборудование классной комнаты и другие мелочи.
Уже на следующий день, прослышав о приезде нового учителя, в школу стали приходить мальчики и девочки. Одни приходили самостоятельно, другие в сопровождении отца или матери. Родители интересовались:
— Правду ли говорят, что ты можешь в одну зиму научить читать и писать?
— Постараюсь научить немного раньше... месяца через три! — отвечал новый учитель.
— Ой ли! — с изумлением говорили крестьяне, недоверчиво покачивая головой. — Что уж больно скоро... Ведь эдак, пожалуй, и мы, старики, учиться к тебе придем!
— Ну, что ж, в добрый час!..
На открытие школы собралось чуть ли не полдеревни. Все ожидали чего-то необычного и торжественного. Однако первое занятие началось обычно, по-деловому. Новый учитель рассказал, чем они будут заниматься и что ученики должны быть прилежными, должны стараться.
— Ни один день не должен пропасть для вас в школе даром! — говорил он —В школе вы узнаете много доброго и полезного...
Не дождавшись ничего необычного, собравшиеся крестьяне тем не менее с вниманием следили за тем, что происходило на уроке.
Потом начались школьные будни. Каждый день к девяти часам утра ребята собирались в классе и с нетерпением ожидали, когда выйдет из своей комнаты учитель. Даже самые непоседливые и озорные ребятишки никогда не тяготились занятиями и с удовольствием посещали школу.
Прошло немногим более полутора месяцев, и большинство учеников научилось довольно сносно читать и писать, умели постукивать на счетах, слагать и вычитать до тысячи, знали, сколько дней, недель и месяцев в году и как называются месяцы, могли рассказывать басни, стихотворения, пересказывать рассказы и сказки.
Упорный, настойчивый, повседневный труд принес свои плоды. Павел Владимирович не ограничивался преподаванием отдельных предметов. Ему хотелось на практике применить свои мысли о воспитании и о системе обучения. Засодимский всегда был сторонником совместного обучения мальчиков и девочек. И первое, что он сделал в своей школе — это посадил мальчиков с девочками. Кроме того, Павел Владимирович считал, что дети должны учиться, получать знания непосредственно в школе, в классе, на занятиях. Поэтому никаких домашних заданий ребятам не задавалось. Было на уроках у Засодимского множество и других необычных для тогдашней школы приемов и способов обучения.
Слух о том, что в Больших Меглецах за полтора месяца ребята научились писать, читать и считать, быстро разнесся по всей округе и произвел глубокое впечатление. Авторитет школы, казалось, навсегда загубленной старанием предшественников Засодимского, вырос необыкновенно. Однажды в школу пришло несколько крестьян и один из них, человек пожилой и обстоятельный, стал убеждать Павла Владимировича научить их грамоте.
— Уж если ты ребятишек так скоро научил, так с нами не дольше пробьешься! — говорил он. — Ведь мы-то, чай, будем посмышленнее [45) П. 3асодимский. Из воспоминаний, стр. 238—248.].
Как не трудно было Засодимскому, он с радостью согласился. Крестьяне и раньше заглядывали в школу. Но приходили больше деревенские грамотеи. Приходили просто поговорить, а чаще попросить почитать газетку или какую-нибудь книгу. Теперь же пришли крестьяне, может быть, те самые, которые совсем недавно смотрели на школу, как на ненужное баловство.
Согласившись заниматься с крестьянами, Засодимскии думал не только обучать их грамоте, но и просвещать их, внушать им мысли и идеи, которые исповедывал сам. И тут он столкнулся с поразительным фактом. Пока он учил их правилам письма и чтению, пока он им рассказывал, о трудной жизни русского крестьянина, они согласно кивали головой и вздыхали. Это было им близко и понятно. Но стоило Павлу Владимировичу завести разговор о том, что надо все это изменить, как лица крестьян становились непроницаемыми и они угрюмо говорили: «Не нами началось, не нами кончилось», или «Христос терпел и нам велел».
К слову сказать, Засодимский все эти разговоры вел осторожно. Он чувствовал, что хотя крестьяне хорошо относились к нему, доверяли ему, но все-таки видели в нем человека из другого мира,
Большой популярностью среди крестьян пользовалась школьная библиотека. Скоро более трех десятков крестьян стали постоянно брать книги. Охотнее всего читались рассказы А. И. Левитова, Н. Ф. Нефедова, стихотворения Никитина, Кольцова, Некрасова, книги «О грозе», «О деньгах», «Откуда пошла русская земля» и многие другие.
Особой популярностью пользовался роман Эркмана-Шатриана (*Эркман-Шатрнан — литературный псевдоним французских писателей Эмиля Эркмана (1822—1899) и Александра Шатриана (1826—1890), написавших совместно несколько романов, рассказов, пьес, в которых выступали в защиту завоеваний французской буржуазной революции 1789 года) «История французского крестьянина». Много лет спустя Павел Владимирович в одном из писем говорил, что «2 тома Эркмана-Шатриана «История фран[цузского] крестьянина» ...при мне не стояли в школе, все ходили по рукам» [46) ЦГАЛИ, архив В. Г. Черткова, фонд 552, оп. 1,ед.хр. 1265, лист 6.].
Конечно, многое из того, что читали крестьяне, было им непонятно: не ясны были отдельные слова, фразы, а иногда и целые произведения. То, что было неясно, они спрашивали у своего учителя. Терпеливо и доходчиво старался объяснить Засодимский и сущность явлений природы, и общественных движений, и причины трудной жизни русских крестьян и многие другие вопросы.
Бывало, целые вечера проводил Павел Владимирович со своими деревенскими знакомцами за неторопливой беседой.
Крестьяне любили и уважали своего учителя. Любили за простоту, за искренность, за помощь, которую он им оказывал: то письмецо напишет, то совет даст в каком-нибудь трудном деле, то просто побеседует по душам. Они видели в нем не барина, не чиновника, а доброго человека, который не только не обидит, а скорее поможет, если это в его силах.
Как-то крестьяне пригласили Павла Владимировича на сходку. Это было высшее доверие, которое могли оказать крестьяне человеку, не принадлежавшему к крестьянскому миру.
Когда Засодимский пришел в дом, где происходила сходка, там было уже полно народа. В синеватом махорочном дыму виднелись возбужденные лица, головы с всклокоченными бородами, сверкавшие глаза. Стоял такой шум, что понять, кто и о чем говорит, было совершенно невозможно. Слышны были только отдельные возгласы восклицания.
Как оказалось, сходка собралась для того, чтобы выяснить, много ли переплатили крестьяне оброку своему бывшему помещику. Предстояло сделать учет, составить приговор и написать «миром» письмо барину, т. е. нечто вроде коллективного заявления. Много было шума, крика, неразберихи, но постепенно все уладилось, Павел Владимирович кое-что уточнил и написал по поручению сходки письмо.
Во внешней бестолковости деревенских сходок Засодимский всегда умел уловить общий смысл споров, понять с полуслова то, что хотел сказать тот или иной из спорящих. Для него деревенский сход никогда не был «столпотворением вавилонским», потому что он слишком хорошо знал и понимал крестьянскую жизнь, понимал и знал психологию русского мужика, склад его мыслей и его души.
С этого времени Засодимский стал непременным участником почти всех деревенских собраний. Именно участником, а не сторонним наблюдателем, участником, который и совет вовремя может дать, и спорящих помирить, и какую нужно бумагу составить.
Редко-редко теперь выдавался у Павла Владимировича свободный вечер, А если выпадал такой, он отправлялся в усадьбу к Лешернам.
Усадьба находилась почти напротив школы, через дорогу. В глубине двора, окруженный обширным тенистым садом, стоял старинный барский дом. Засодимский был здесь всегда желанным гостем. Особенно радовалась его приходу Софья Александровна. Она жадно выспрашивала Павла Владимировича о школьных делах, о его встречах с крестьянами, о том, какие книги они берут в библиотеке, о чем спрашивают, что им больше нравится, как они относятся к беседам о свободе, равенстве, братстве всех людей, как относятся к царю и властям. Спрашивала обо всем...
Живя в деревне, она и сама многое знала, но ей хотелось знать, как меняются настроения, взгляды крестьян, оказывает ли влияние на них убеждения знакомство с произведениями русских писателей-демократов, и та, пусть еще очень ограниченная пропаганда социалистических идей, которые преподносил им Засодимский. Впрочем, ничего особенно утешительного Павел Владимирович пока еще сказать не мог. Да, слушают внимательно. Да, спрашивают много и обо всем. Но к идеям социального равенства, идеям о необходимости борьбы за лучшее будущее оставались пока равнодушны.