Глядя на Софью Александровну, Засодимский невольно любовался ею. Вечно чем-то увлеченная, готовая на самопожертвование, она умела и других увлечь, и других заставить думать, искать и бороться. Натура кипучая, страстная, она до конца своих дней осталась такой. Ее не сломили ни тюрьма, ни ожидание смерти (она была приговорена к смертной казни за оказание вооруженного сопротивления в 1879 году), ни бессрочная каторга, к которой ее приговорили.
Софья Александровна держала писателя в курсе всех событий, происходивших в России и за границей. Правда, Павел Владимирович регулярно получал газеты, которыми его снабжала та же Софья Александровна, но сведения, полученные непосредственно от нее, были полнее и достовернее. От нее он узнал, что в Петербурге участились аресты, что там повсюду шныряли шпионы и жандармы. Во все подробности, известные ей, Софья Александровна, естественно, Засодимского не посвящала. Он ведь организационно не входил ни в один из кружков, а считался только сочувствующим, хотя и безукоризненно честным человеком. Поэтому Павел Владимирович многого не знал, но тем не менее знал достаточно для того, чтобы в общих чертах представить размах готовящегося движения.
* * *
Жизнь в деревне постепенно налаживалась. Были в ней и свои неудобства. Школьное здание, например, оказалось совершенно неподготовленным к зиме. Изо всех щелей отчаянно дуло, и Засодимский напрасно чуть ли не целыми днями топил огромную русскую печь. Заниматься нередко приходилось в шубах. Но все это были мелочи. Главное работа приносила Павлу Владимировичу глубокое удовлетворение.
Свои наблюдения, выводы, предложения о педагогическом труде Засодимский стремился как-то суммировать, обобщить. С этой целью он систематически вел специальный дневник, в который записывал свои мысли и соображения. Кроме того, он начал писать серию статей под общим заглавием «Из записок старого учителя». Правда, заглавие звучало несколько смешно. Ведь «старому учителю» едва лишь минуло... тридцать лет! Но это ни в коей мере не помешало Засодимскому выступить с довольно последовательной и своеобразной педагогической системой.
Статьи Засодимского «Из записок старого учителя» интересны прежде всего тем, что они создавались в период, когда правительство Александра II ликвидировало те немногие уступки в области народного просвещения, которые были сделаны в результате реформы 1864 года (*В 1864 году было издано «Положение о начальных народных училищах», где говорилось о праве различных общественных учреждений и частных лиц открывать и содержать школы, о необходимости в них «распространения первоначальных полезных знаний» и «утверждения в народе религиозных и нравственных понятий». Кроме того, в том же году был утвержден новый устав гимназий, согласно которому там могли учиться дети лиц «всех сословии, без различия звания и вероисповедования». Но так как плата за обучение была очень высока, дети трудящихся практически лишены были возможности учиться.). Теперь во главе Министерства народного просвещения стоял ярый реакционер, оберпрокурор святейшего синода граф Д. Толстой, который поставил перед собой задачу уничтожить даже дух педагогического наследства 60-х годов, дух Чернышевского, Добролюбова, Ушинского. Юношество должно быть воспитано, — говорил он, — «в духе религии, уважения к правам собственности и соблюдения коренных начал существующего порядка».
Однако, несмотря на отчаянные усилия, реакции не удалось задушить передовое общественно-педагогическое движение эпохи. К числу тех, кто выступил активным пропагандистом прогрессивных педагогических идей был и Засодимский. Вместе с известными педагогами того времени А. Н. Острогорским, В. П. Острогорским, Д. Н. Тихомировым и другими он на страницах «Педагогического листка», выходившего в качестве приложения к журналу «Детское чтение», проповедовал педагогические идеи революционеров-демократов. Так, Засодимский, вслед за Добролюбовым отстаивал необходимость воспитания в детях «разумной дисциплины», требовал искренности в отношениях с ребенком, призывал видеть в нем сложную личность, которую можно поранить неумелой попыткой проникнуть в его духовный мир. «Детская — не препаровочная, не анатомический театр, а ребенок — не труп, и шарить и копаться в нем не подобает» [47) «Педагогический листок», 1873, № 3, стр. 56.], — говорил писатель.
Основываясь на глубоком знании детской психологии, Засодимский высказывал целый ряд интересных взглядов на обучение детей. Он считал, что обучение ребенка может быть эффективным только тогда, когда оно будет осмысленным, целенаправленным.
Много внимания уделял Засодимский характеристике целей воспитания и на конкретных примерах показывал, как они менялись в зависимости от общественного устройства того или иного государства, от своеобразия жизни того или иного народа, от особенностей мировоззрения того или иного класса. Вместе с тем писатель не сумел увидеть тех материальных причин, которые лежали в основе различных систем воспитания. Заканчивая свои «Заметки», писатель так определял цели воспитания подрастающего поколения:
«Цель физического воспитания — та, чтобы вырастить здорового, сильного человека;
Цель нравственного воспитания — та, чтобы выросши, человек стал деятельным членом общечеловеческой семьи.
Цель умственного воспитания — та, чтобы дать человеку все средства, все орудия в руки для споспешествования с его стороны к достижению общего и личного блага, из которых одно без другого немыслимо...» [48) Там же, 1875, № 2, стр. 71—72.].
Эти мысли, высказанные писателем почти сто лет назад, и теперь не потеряли своей актуальности, хотя новые условия жизни, естественно, выдвинули и новые задачи воспитания.
* * *
В самый разгар преподавательской деятельности Засодимского пришло известие о том, что в должности учителя его не утвердили, а по сему он должен немедленно покинуть школу. Не обошлось здесь, по-видимому, и без доноса на слишком уж близкие взаимоотношения учителя с крестьянами и на его свободолюбивый образ мыслей.
Пришлось укладывать немудрящие пожитки и собираться в путь. Слухи об отъезде учителя с быстротой молнии облетели всю деревню. Одни за другими приходили ребятишки и взрослые. Всех интересовал вопрос: «Правда ли, что учитель уезжает, вернется ли назад и когда?»
Павел Владимирович не стал скрывать, что, действительно, уезжает и, по-видимому, навсегда. Грустно расходились по домам недавние ученики и знакомые крестьяне. Без обычного оживления закончился последний урок.
Засодимский хотел выехать пораньше, пока деревня еще спала. Не было еще и семи часов, когда он услышал скрип подъезжавших саней, вышел на улицу. Вышел и невольно вздрогнул. При свете едва наступавшего зимнего дня Павел Владимирович увидел у крыльца всех своих учеников. «Всего бывало на моем веку, — говорил писатель много лет спустя, — переживал я, как и всякий, минуты радости и горя, минуты уныния и минуты торжества, но редко... я бывал так глубоко растроган, как в эти серые предрассветные сумерки декабрьского дня» [49) П. 3асодимский. Из воспоминаний, стр. 268.].
— Спасибо, милые, — растроганно говорил Павел Владимирович.— Прощайте! Прощайте!
Расцеловав своих учеников, Засодимский последний раз взглянул на школу и попросил ямщика трогать...
Под быстрый бег саней хорошо думалось... Перед глазами проходили недавние встречи и разговоры с крестьянами. Нет, не такими оказались убеждения и настроения крестьян, какими они представлялись друзьям писателя, да и ему самому. Равнодушны оказались крестьяне к социалистической пропаганде, не понимали они, чего хотят от них, к чему зовут. «Нет, далеки еще наши мужики от революции, - думал Засодимский. - Ох, как далеки! Рано еще приближать их к социализму. Чем-то другим надо помогать им!» Но чем? Как? На этот вопрос Павел Владимирович решил ответить своим новым произведением.
ГЛАВА III
ПЕРВЫЙ БОЛЬШОЙ УСПЕХ
Учительствуя в глухой деревне, Засодимский ни на минуту не прекращал творческой деятельности. Писать, правда, приходилось преимущественно ночью. Днем и вздохнуть некогда было. И все же ему удалось сделать первые наброски нового большого произведения, романа из жизни народа. Названия он пока не имел. Материалом для него послужили наблюдения во время странствий по русским деревням и в период жизни среди крестьян. В значительной степени работе помогало также знакомство Засодимского с организацией кузнечных артелей в Тверской губернии и прекрасное знание им народного быта.
Вернувшись в Петербург, Павел Владимирович, по его собственным словам, «с горячим увлечением, с любовью работал... над этим первым романом, для которого большая часть действующих лиц и событий была выхвачена из жизни...» [1) «День», 1888, 23 ноября (5 декабря), № 187, стр. 3.].
Основная задача нового произведения Засодимского заключалась в том, чтобы указать конкретные формы легальной деятельности (Среди крестьянства, показать, с какими трудностями приходится встречаться пропагандистам и организаторам во время «хождения в народ», при попытках что-либо сделать для облегчения участи обездоленных русских мужиков.
Роман открывается изображением картины жизни села Смурина. «Двести смуринских дворов расположено по обоим берегам реки Вожицы, через которую в самом селении перекинут мост.., — рассказывает писатель. — Левый берег, густо застроенный, покрыт почернелыми, низкими, набок скривившимися избами с соломенными кровлями. На противоположном берегу красуется ряд новых, высоких двухэтажных домов с тесовыми красными кровлями... Эта часть села называется Закручье». Уже из этого описания видно, что по-разному живут люди в Смурино. Одни ютятся в полуразвалившихся избушках, другие блаженствуют в хоромах. Картина знакомая и весьма характерная для пореформенной деревни. Теперь редко где увидишь дворянские усадьбы. Им на смену пришли крепкие кулацкие хозяйства. Кулак теперь стал распоряжаться в деревне. Теперь ему все принадлежит здесь. И Засодимский в своем романе рисует галерею выразительных типов кулаков. Это лавочник и ростовщик Григорий Прокудов. Это Антон Кудряшев, владелец питейных заведений, разбросанных по всему уезду. Это Андрей Беспалый, «кулак старого закала», обирающий крестьян по-старинке, но ловко и умело. Это Илья Петрович Лисин, «...толстенький, прилично одетый человек», умеющий втереться в доверие к крестьянам, а когда представится удобный случай — обмануть их самым беззастенчивым образом. Это, наконец, Кузьма Иванович Чирков, которого писатель именует «героем нашего времени». «...Крестьяне у него были в долгу как в шелку, — говорит писатель, — кто забрал деньгами, кто хлебом, кто землей, кто чем... Прямо сказать, вышло как-то так: что крестьяне, переставшие быть графскими, очутились чирковскими. Дали было им волю... а ночью тайком прокрался к ним Кузьма Иванович, сцапал у них эту волю, зажал в свой кулачище, да и был таков. От воли и живого духа не осталось».
Всем своим талантом и темпераментом художника писатель стремился возбудить в читателе ненависть к этим новым врагам крестьянской деревни. Перед нами не от дельные фигуры кулаков-мироедов, каких можно было увидеть в произведениях писателей-народников Н. И. Наумова, Н. Н. Златовратского и некоторых других, а целое сплоченное воинство, единое в своих стремлениях, готовое объединиться для того, чтобы дать отпор всем тем, кто вдруг осмелится покушиться на их главенствующую роль в деревенской жизни.
Кулаки-мироеды, как липкая паутина, опутали крестьян-кустарей села Смурино. Богатеи втридорога продавали крестьянам железо, а изготовленные им гвозди скупали за бесценок. Они заставляли их покупать товары в своих лавках, где цены были неизмеримо выше, чем в городе, заставляли нести последние гроши в кабаки, принадлежащие им же. Всюду, куда бы ни обратился смуринский мужик, его всюду поджидали алчные фигуры «чумазых», как очень метко назвал представителей растущего капитала великий сатирик Салтыков-Щедрин. Некому было вступиться за смуринцев, некому защитить их, отстоять их права. И уж, конечно, не в роли защитников крестьянских интересов выступало уездное земство. Писатель иронически говорит, что «черешинское земство... действует бесследно и таким таинственным образом, как будто бы оно приведение».
А что же делать? Что нужно предпринять, чтобы оградить крестьян от беззастенчивого грабежа кулаков-мирое дов?
На этот вопрос Засодимский стремился ответить рас сказом о жизни главного героя романа Дмитрия Кряжева.
Человек от природы наделенный недюжинным умом и смекалкой, Дмитрий Кряжев обучился грамоте, несколько раз побывал в губернском городе, два года пожил в Москве и, вернувшись в родное Смурино, очень быстро постигает всю механику кулацкой эксплуатации. Отныне он горой стоит за крестьян и за их интересы. Лютой ненавистью возненавидело Закручье Кряжева за его непокорный нрав, за независимость, за то, что убеждал мужиков разорвать цепи, которыми опутали кулаки смуринских кустарей.
Однажды Кряжев услышал, что в одном месте крестьяне создали товарищество и стали оказывать друг другу помощь. Заинтересовался он столь необычным делом, достал книжечку, где был изложен устав сельской ссудно-сберегательной кассы, и решил, что такую кассу непременно надо открыть в Смурине.
Немало трудов положил Кряжев, прежде чем ссудно-сберегательное товарищество было, наконец, создано. Мало этого, Кряжев уговорил смуринцев открыть лавку съестных припасов, организовать артель с целью покупать железо и сбывать гвозди помимо закручьевских кулаков. Зашевелилось Закручье. Еще бы! Ведь Кряжев своими нововведениями подрывал хорошо налаженную и безотказно действующую систему наживы.
Началась упорная и ожесточенная борьба Закручья с Дмитрием Кряжевым и его немногочисленными сторонниками. Чего только не предпринимали закручьевские богатеи! Сначала написали донос о политической неблагонадежности Кряжева, в котором говорилось о том, что он-де смуринцев бунтует. Однако суд оправдал Дмитрия. Тогда кулаки стали подбивать смуринское общество на то, что бы сослать Кряжева на поселение. Когда же и из этого ничего не вышло, стали действовать давно испытанным способом: донимать рублем. Трудно было конкурировать общественной лавке смуринцев с закручьевскими магазинами, где, по словам писателя, только птичьего молока не было. Закрылась школа, которую впервые удалось открыть в Смурине. А артель постепенно оказалась в руках Ильи Петровича Лисина. А касса... «Много ждали от этой кассы, да мало дождались. За последнее время и кулаки перестали враждовать с кассой, даже сами в нее записывались. Они находят за себя поручителей, сколько угодно, — и берут из кассы денежки для своих оборотов... А для неимущих, для бедняков, то есть для тех, кому деньги-то и нужны преимущественно, касса скупа...».
Победу одержало Закручье. Как ни симпатизировал Засодимский своему герою Дмитрию Кряжеву, он не мог не видеть, что все начинания его неизбежно должны потерпеть неудачу. В этом сказалась его правдивость как художника. Он сумел подняться над своими ложными, народническими иллюзиями о том, что главное — это избавить крестьян от гнета кулаков-мироедов и установить в их среде равные для всех патриархальные отношения. И хотя писатель с большим сочувствием описывает деятельность Кряжева, он не может не видеть, что это все полу меры, что все усилия героя романа ничего не могут изменить.
Слишком силен оказался кулацкий мир, сильнее, чем даже это казалось на первый взгляд. Слишком забито и запугано было крестьянство мироедами, слишком слабо оказалось в них развито чувство «мирского», коллективно го сознания, в силу которого так верили народники. Закручье победило еще и потому, что его поддержала местная власть в лице мирового посредника, старосты, писаря и попа.
Новые мысли теперь приходят в голову Кряжева; «Одной кассой, лавкой, алибо артелью тут горю не помочь! Бери выше, хватай глубже!» За этими словами Дмитрия, несомненно, скрываются мысли автора о том, что необходимо искать иные пути преобразования жизни и, может быть, даже революционные. Но эти пути были не ясны самому писателю.
Четкой и определенной перспективы в своем романе П. В. Засодимский так и не наметил. Поэтому произведение и кончается картиной тоски и отчаяния Дмитрия Кряжева. Ему кажется, что его родная сторона «запечатана печатью антихриста». Он видит, что «людям жить тесно и душ но. Кто наложил эту печать и как снять ее? — Кряжев не знал. Об этом не сказали ему ни люди, ни книги... И в будущем, как Кряжев ни усиливался разглядеть его, не видел ничего нового».
Да, все эти артели, кассы, общественные лавки оказались бессильными перед сплоченным воинством закручьевских кулаков. Это понимал писатель, это видел он собственными глазами, когда жил среди крестьян. И все-таки, несмотря на это, он остался верен своим народническим убеждениям. Даже спустя пятнадцать лет в статье «Наша буржуазия», напечатанной в газете «День» (1888, № 187), он по-прежнему утверждал, что кулачество в России, хотя и большая, но неорганизованная сила, что оно «не может рассчитывать на силу и значение серьезного государственного фактора... Значение кулачества еще сильнее умалится в наших глазах, когда мы вспомним, что у нас, к счастью, есть еще община и существуют кустари. Пока живы эти два продукта нашего демократического уклада, до тех пор буржуазия не укрепится на Руси. Наша буржуазия так же, как и аристократия, оказывается искусственно взращенным, захудалым цветком...» [2) «День», 1888, 23 ноября (5 декабря), № 187, стр. 3.].
Как правдивый художник, Засодимский в своем рома не показал с каждым годом крепнущую силу кулачества, прибирающего к рукам народное богатство, а как право верный народник продолжает считать, что кулачество-буржуазия — это «искусственно взращенное» на русской почве явление. Как правдивый писатель, Засодимский видит, что никакого «коммунистического духа», в существовании которого были убеждены народники и он сам, среди обездоленного крестьянства нет, что никакие кустарные артели не выдерживают конкуренции с предприятиями, открытыми ловкими и оборотистыми кулаками, а как сторонник народнических взглядов, в конечном итоге, считает, что община и кустари — единственная сила, которая помешает укрепиться в России буржуазии.
В подобное противоречие впадал не только Засодимский, но и многие другие писатели народнического лагеря. Окружающая жизнь, стремление быть честными и правдивыми художниками заставляли их нередко возвышаться над собственными убеждениями.
Роман о Дмитрии Кряжеве по своему содержанию и по своей художественной форме в демократической литературе 70-х годов занимает особое место. Он привлекал внимание прогрессивно настроенных читателей глубоко сочувственным изображением жизни простых крестьян-кустарей, ярко выраженным отрицательным отношением к кулачеству, горячей и убежденной мечтой в лучшую жизнь народа.
Образ главного героя романа Дмитрия Кряжева, конечно, имел своих литературных предшественников. Подобных идеальных борцов с несправедливостью, за лучшее социальное устройство, подобных поборников крестьянской правды уже создавали также писатели-народники как Н. И. Наумов и некоторые другие. В известной степени предшественником Кряжева был Митюха Косматый из повести Засодимского «Волчиха». Но было в Дмитрии Кряжеве и много таких черт, которые делали его образ оригинальным и своеобразным. Прежде всего, Кряжев не просто бунтарь, не просто недовольный кулацким произволом человек, а сознательный организатор и вожак крестьянских масс. У него есть четкая и определенная программа действий, которую он стремится претворить в жизнь.
Образ Дмитрия Кряжева не был созданием авторской фантазии. С подобным героем Засодимский встретился во время своих скитаний по Тверской и соседней с нею Псковской губерниям. В своей «Автобиографии» Павел Владимирович говорил по этому поводу: «... Критики напрасно насмехались надо мной, говоря, что Дм. Кряжев списан мною со шпильгагеновского Лео (*Лео — герой романа немецкого писателя Ф. Шпильгагена (1829—1911) «Один в поле — не воин».), что мною все выдумано и сочинено, что такого крестьянина, как Кряжев, интересующегося общественными делами, такого самоотверженного, так высоко развитого нравственно — не могло быть в действительности. А между тем мой Кряжев — никто иной, как крестьянин Псковской губ., Максим Бурунов, в начале 70-х гг. обвинявшийся в политическом преступлении, судившийся и судом оправданный, но затем по распоряжению администрации удаленный из его места жительства» [3) ИРЛИ, Собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист 4.].
Новый роман Засодимского свидетельствовал о возросшем мастерстве писателя. Правда, и в нем есть немало слабых, выдержанных в приподнятом романтическом духе, а потому звучащих не очень убедительно, сцен. Но в целом роман производил сильное впечатление и широко использовался народниками-пропагандистами во время работы среди крестьянства.
Уже было написано почти все произведение, а название ему Засодимский никак не мог подобрать. Десятки их бы ли придуманы и ни одно не удовлетворяло писателя, ни одно не отражало действительного содержания нового романа. Только после долгих раздумий Павел Владимирович, наконец, назвал его: «Печать антихриста».
* * *
В начале марта 1874 года работа над романом была, наконец, завершена. Но долго еще, почти целый месяц Засодимский не решался отнести его в редакцию: заново перечитывал и переделывал отдельные главы, страницы, подолгу размышлял над отдельными сценами, эпизодами.
Свое новое произведение писатель решил предложить журналу «Отечественные записки». Это был лучший журнал того времени, руководимый Н. А. Некрасовым и М. Е. Салтыковым-Щедриным. В редакцию этого журнала и отправился Павел Владимирович в один из теплых, апрельских дней.
Было еще рано, и в помещении редакции, кроме Н. Л. Некрасова и какого-то высокого старика с красивым выразительным лицом, украшенным седой окладистой бородой, никого не было.
До этого времени Засодимский не встречался с Некрасовым, но мало кто из имевших хоть какое-нибудь отношение к литературе людей не был знаком с его портретами. Поэтому Павел Владимирович прямо направился к нему, представился и протянул свою рукопись.
«Печать антихриста», — прочитал Некрасов.—Ну, что ж хорошо! Мы посмотрим. Зайдите, пожалуйста, недели через три. Кстати, Вы не знакомы с Алексеем Николаевичем? Нет? Я вас сейчас познакомлю. Алексей Николаевич, пожалуйте сюда.
— Плещеев, — представился высокий старик.
«Плещеев!» — Засодимский столько слышал об этом замечательном поэте, авторе знаменитого стихотворение «Вперед, без страха и сомненья», участнике кружка Петрешевского, соратнике Чернышевского и Добролюбова, ныне секретаре редакции «Отечественных записок».
Знакомство с Алексеем Николаевичем Плещеевым в этот памятный день послужило началом многолетней дружбы молодого писателя с маститым, прожившим большую и интересную жизнь поэтом.
Через три недели Засодимский пришел за ответом. На этот раз, кроме Некрасова и Плещеева, он застал в сборе всю редакцию. Здесь был Салтыков, критики и публицисты Г. 3. Елисеев, Н. К. Михайловский, А. М. Скабичевский, Н. А. Демерт, поэт Н С. Курочкин.
— Вашу рукопись я передал Салтыкову... Он читал ее! — сказал Некрасов Засодимскому.— Вот я сейчас по знакомлю вас, и вы поговорите с ним... Михаил Евграфович! — крикнул он своим слабым, надтреснутым голосом.
Салтыков, стоявший у окна, повернулся и неторопливо подошел.
— Вот, Михаил Евграфович, автор «Печати антихриста». Сдаю вам его с рук на руки! [4) «М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», М., 1957, стр. 89.] —добродушно шутливым тоном промолвил Некрасов и отошел.
Надо сказать, что первое впечатление, произведенное Салтыковым на молодого писателя, было не из приятных Серьезное лицо, густые нахмуренные брови, сердитые глаза за очками мало располагали в пользу великого сатирика.
— Мы берем вашу повесть... — проворчал он, обращаясь к Засодимскому.— Только вот насчет заглавия... «Печать антихриста»... Что такое!!! Надо переменить... Что это за «печать»!
Засодимский заметил, что в романе ясно сказано, что это за «печать»!
— Так-то так, да все-таки неловко... — продолжал он.—Лучше попроще... Надо придумать что-нибудь другое... А то бог знает, что — «Печать антихриста»! Испугать можно... Ну, например, скажем «История села Смурина»? — подумав предложил Салтыков
— У Пушкина были «История села Горюхина», — заметил Засодимский,
— Гм. Да... Положим... — проворчал сатирик. — Ну, «Летопись», «Хроника», что ли...
На этом и остановились.
— Вот еще что... — заговорил Михаил Евграфович, — не можете ли вы подписаться псевдонимом... Вы до сего времени работали в «Деле», у Благосветлова, и теперь вдруг появитесь у нас...
— Но ведь, я полагаю, оба эти журнала прогрессивного направления! — отозвался Засодимский.
— Да, но... все же мы разных, как говорится, лагерей не одного прихода... (*Журнал «Отечественные записки» в отличие от «Дела» проводил более последовательную революционно-демократическую линию в литературе, начатую еще «Современником».) Знаете, как-то неудобно... Нет, уж вы, пожалуйста, изберите какой-нибудь псевдоним, на первый раз! — настаивал Салтыков [5) Там же, стр. 89—90.].
Павел Владимирович обещал подумать, и через несколько дней написал, чтобы под романом, вместо фамилии, было поставлено «Вологдин».
Когда деловой разговор был окончен, суровое лицо сатирика смягчилось. Михаил Евграфович оживился, стал веселым и очень интересным собеседником. «Как иной раз бывает обманчива наружность, — невольно подумал Засодимский. — Ведь он только с виду суров и мрачен... А на самом деле наверное очень добр». Он не ошибся. Салтыков действительно был добрым и даже мягким человеком.
Михаил Евграфович поинтересовался:
— А скажите, с кого списан Дмитрий Кряжев?
— С крестьянина Псковской губернии Максима Бурунова. Помните о нем еще писали где-то. Он обвинялся в политическом преступлении, был судим, оправдан, а потом по распоряжению администрации был выселен из родных мест.
— Да, что-то припоминаю.
Потом Салтыков спросил, из какой именно местности позаимствованы факты для романа, с кого списаны земские деятели.
Больше часа проговорили они тогда.
В конце мая Засодимский получил письмо от Салтыкова, где великий сатирик писал: «Что же касается до Вашей рукописи, то извините меня: я еще не успел приступить к ее редактированию. Но прошу вас быть уверенным, что я в ущерб ей ничего не сделаю. Об одном считаю долгом предупредить Вас: времена тяжелые наступили, и 5-й № «От[ечественных] Записок» арестован и, вероятно, будет сожжен. Рукопись Вашу я беру в деревню, куда выезжаю в субботу. Мы думаем начать печатание ее с августовской книжки» [6) М. Е. Салтыков-Щедрин. Поли. собр. соч., т. XVIII, кн. 1, М., 1937, стр. 285.].
Напечататься в «Отечественных записках», в журнале Некрасова и Салтыкова, было давнишней мечтой Засодимского. И теперь эта мечта была близка к осуществлению.
* * *
Лето Засодимский решил провести на родине. Хотелось отдохнуть после напряженной работы. Да к тому же нестерпимо вдруг захотелось побывать в родной вологодской стороне, повидать близких, прежних друзей и знакомых. Сборы были недолги, и в середине июля Павел Владимирович выехал из Петербурга.
За свою долгую жизнь писателю немало пришлось поездить. Ездил по доброй воле, ездил и настоятельной «просьбе» Департамента полиции. Но всегда он отправлялся в путь со смешанным чувством ожидания чего-то нового, необычного. Необычное начиналось уже в поезде. Ездил Павел Владимирович всегда в третьем классе, там, где ехал простой люд, где за несколько часов можно было столько увидеть и услышать, сколько иной раз не услышишь и не увидишь за целый год.
Жизнь всегда представлялась Засодимскому огромным морем ~— беспокойным, бушующим, непостоянным. Попробуй, охвати его взглядом, попробуй, определи цвет морских волн, набегающих одна на другую! Непосильна эта задача... А вот в вагоне писатель чувствовал себя так, точно видел в фокусе жизнь всей страны.
Вот и сейчас, усевшись у окна, он с любопытством взглянул вокруг себя. Вон у соседнего окна два подвыпивших купчика похвалялись друг перед другом удачно обделанными делишками. А рядом на скамейке молодая женщина, повязанная пестрым платком, баюкала хныкавшего ребенка: «Ба-а-ю, бай! Ба-а-ю, бай! Ну, усни хоть немножко-то! Закрой, закрой глазки!» — уговаривала она его.
— Что, болен, ребенок-то? — спросил, зевая и крестя рот, мужчина, сидевший напротив.
— Бо-о-лен! — охотно ответила женщина, точно ждавшая с кем можно поделиться своим горем. — Вторую неделю болен. Измучилась я с ним... Плачет, больно ему... Животик болит, — пояснила она. — Вот везу в деревню к бабке, авось там полегчает... Ба-а-ю, бай!
На каждой остановке входил какой-нибудь новый пассажир. И вместе с ним входила новая жизнь, новая судьба и чаще всего новое горе... А поезд шел все дальше и дальше...
Вот, наконец, и Вологда. Когда последний раз, а это было пять лет назад, Павел Владимирович выезжал отсюда ни перрона, ни вокзала, и в помине не было. Были только разговоры о проведении железной дороги. «А ведь я когда-то возражал против ее постройки, — вспомнил Засодимский и усмехнулся. — Не удалось мне тогда отстоять город от нашествия цивилизации. Посмотрим, что-то она принесла ему».
На привокзальной площади извозчики бойко зазывали только что прибывших пассажиров и обещали отвезти, по их словам, в лучшую гостиницу.
— А ну, кого в «Китай» свезу! В «Китай»!
«В «Китай», так в «Китай», — подумал Засодимский. — Надо посмотреть и «Китай».
Странное чувство испытывал Засодимский, когда проезжал по улицам родного города. Он узнавал и не узнавал его. Улицы, дома — вроде и те, но что-то в них стало иным. Что именно? Сначала Павел Владимирович никак не мог понять. Только присмотревшись внимательно, он увидел, что почти все дома были заново покрашены. Город точно старался прикрыть свои язвы и, как старая кокетка, прикрывал морщины яркими красками. Даже строгое здание дворянского собрания кто-то догадался покрасить в нежно-розовый цвет, и оно словно застыдилось: то ли за того, чья досужая фантазия так обезобразила его, толи за город, безуспешно старавшийся прикрыть свой обшарпанный вид. А так все было по-прежнему. Те же палисадники перед домами, те же деревянные тротуары — кое-где подновленные, а где и хлябающие под ногами точно фортепьянные клавиши.
Отдохнув с дороги, Павел Владимирович отправился по знакомым местам. Вот старый кремль. Мало чем изменился он. По-прежнему высоки и грозны его стены и башни, украшенные русскими камнетесами-умельцами. Вот здание гимназии, где когда-то он учился, провел целых шесть лет.
Весь город исходил Засодимский. Ко всему примеривался, ко всему приглядывался. Видел дурное, видел и хорошее. Посетил прежних знакомых. Одних уже не было в живых, других застал как и прежде за картами, казалось, что они уже много лет не встают из-за стола и все доигрывают свою пульку, третьих — за горячими спорами о цивилизации и просвещении, о мужике и видах на урожай, о деятельности земства. Эти спорящие компании Засодимский не любил. Не любил за болтовню, за трескучие и никому не нужные фразы, за невежество и за безапелляционность, с какой судили спорящие обо всем на свете, даже о том, о чем не имели ни малейшего представления. Так, однажды, придя к одному своему знакомому, Павел Владимирович еще с порога услышал:
— Все мужики лентяи и пьяницы! — надрывался сытенький господин небольшого роста, стараясь перекричать своих собеседников. — Вот откуда все беды!!! Раньше не то было! Боялся мужик, потому и работал, потому и не пил!
— Просвещать надо мужика, — кто-то робко пытался ему возразить, — тогда и пить не будет.
— Про-све-щать!!! Еще чего! Тогда он и совсем работать не будет! Рука нужна! Да покрепче!!!
Засодимский знал, что спорить с подобными субъектами бесполезно. Ничем не переубедишь их, прежних владельцев крепостных душ. Только одно поразило писателя — уж очень много вокруг говорили о пьянстве и лености мужика. Положим, он отлично представлял себе как живут крестьяне. Достаточно насмотрелся за долгие месяцы странствий и жизни в деревне. Но, может, здесь все иначе? Может, и мужик другим стал? Может здесь в его родных местах иные нравы, иные порядки?
На следующий день Засодимский пешком отправился в лежащее под городом село Крюково. По дороге он обратил внимание на то, что кругом раскинулись хорошо возделанные поля, пашни. Вряд ли у ленивых мужиков был бы такой порядок.
Ни по дороге, ни в самой деревне Павел Владимирович не повстречал ни одного пьяного. Спросил о пьянстве своего старого знакомого Василия, а тот в ответ:
— Да с каких достатков пить-то, родной! Самого себя ведь целовальнику не понесешь. А кто пьет, так рази с радости! Горе пьет...
А горя много увидел писатель. Ох, как много! Не меньше, чем в деревнях, где бывал раньше. Только там он не видел хлеба, испеченного наполовину из муки, а наполовину из мха и кореньев. Здесь же его ели чуть ли ни в каждой избе.
Не пьет и не ленится, а голодает и работает до изнеможения вологодский крестьянин, голодает и работает так же, как миллионы его собратьев в других губерниях — вот к какому выводу пришел Засодимский.
* * *
Еще до отъезда на родину Засодимский знал о готовящемся массовом движении «в народ». Повсюду шла деятельная подготовка. Сотни девушек и юношей спешили научиться какому-нибудь ремеслу, приучали себя к физическому труду, к лишениям, с которыми им неминуемо пришлось бы встретиться в деревне. Во многих частях Петербурга были открыты различные мастерские, в которых молодежь училась сапожному, столярному, слесарному делу.
По одиночке и целыми группами двинулись молодые люди «в народ». Они шли, переодевшись в крестьянское платье, под видом пильщиков, сельских батраков, мастеровых, разносчиков товаров. Вместе с мужчинами в деревню шли женщины, показывая образцы выдержки и мужества.
Молодые люди, отправившиеся в деревню, «в народ», ничего не хотели для себя. Они были олицетворением самоотверженности. Их верой был социализм, божеством — народ. Они свято верили, что не сегодня-завтра должна произойти революция, что народ пойдет за ними, поддержит их.
Велико было разочарование, когда они увидели, что их надежды оказались несбыточными, что народ очень скептически отнесся к революционным призывам.
Движение ширилось с каждым днем. По официальным правительственным данным оно охватило 37 губерний России. На первых порах правительство растерялось, но очень скоро повсюду были разосланы циркуляры, предписывающие немедленно задерживать всех пропагандистов — участников хождения «в народ».
Волна арестов прокатилась по всей стране. Согласно высочайшего повеления следствие по делу «о противозаконном сообществе и о пропаганде в империи» было поручено жандармскому генерал-лейтенанту Слезкину и прокурору Жихареву. Никто не знал общего количества арестованных. Предполагалось, что их число превысило тысячу человек.
День и ночь в губернских жандармских управлениях велись допросы, устраивались очные ставки, составлялись протоколы. С каждым днем материалы следствия все росли и росли. Число томов дознаний достигло тридцати, а конца пока еще не предвиделось. Почти каждый день шеф жандармов докладывал лично Александру II о ходе следствия.
Большинство участников хождения «в народ» было разочаровано. Пропаганда не дала никаких ощутимых результатов. Один из участников движения О. В. Аптекман говорил: «Если не считать единичных успешных случаев пропаганды, то в общем результат ее, пропаганды, в народе почти неуловим» [7) О. В. Аптекман. Общество «Земля и Воля», П., 1924, стр. 178.].
Массовые аресты на какое-то время внесли смятение в ряды революционеров. Отдельные участники движения «в народ» отошли от дальнейшего участия в революционной борьбе, другие занялись поисками новых форм борьбы.
В течение всего лета до Засодимского доходили слухи о массовых арестах. Среди арестованных было много друзей и знакомых. Резкой болью отозвалось в сердце известие о том, что в числе других оказались схваченными Ф. H. Лермонтов и М. В. Куприянов.
В это тревожное время Павел Владимирович не торопился возвращаться в Петербург. Он ждал, когда хоть немного схлынет волна арестов. Однако возвращаться все же пришлешь: в журнале «Отечественные записки» начали печататься первые главы романа «Хроника села Смурина», и присутствие автора в столице стало необходимым.
* * *
Вернувшись в Петербург, Засодимский поспешил к Салтыкову. Теперь они виделись довольно часто. Михаил Евграфович напряженно работал над редактированием последних глав «Хроники», Однажды Павел Владимирович застал его не совсем здоровым. К тому же, как он узнал поз же, у Салтыкова произошло очередное столкновение с цензурой.
— Вчера я перечитывал последнюю главу вашей «Хроники», — ворчливо сказал он. — Невозможно ее пускать... я сократил ее! Жаль, а сократил...
— В отдельном издании, Михаил Евграфович, я восстановлю все, что вы из этой главы выбросите! — самым решительным тоном сказал Засодимский.
— Восстанавливайте, восстанавливайте! сделайте милость.., — насмешливо проговорил Салтыков. — Одной сожженной книгой будет больше, а вы при своей храбрости останетесь...
Он порылся в куче бумаг, достал из-под нее рукопись и прочитал несколько отрывков из последней главы.
— Ну что же? — спросил Михаил Евграфович. — Вы находите, что так можно. А? Вы думаете, те...черти-то цензурные— олухи что ли? Вы думаете, им это понравится?.. Они на последнее время точно белены объелись [8) «М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», М. 1957, стр. 92.].
Из последней главы романа Салтыков оставил только одну страницу.
Засодимский, как и обещал, в отдельном издании восстановил пропущенное место. И, как это ни странно, цензура пропустила их. Случилось так, что именно в это время умер начальник Главного цензурного управления, а другой не был еще назначен. Книга Засодимского попала в цензуру в период этого междуцарствия и благополучно миновала ее рогатки.
С торжествующим видом Засодимский принес книгу Салтыкову.
— Ну, счастлив ваш бог! — сказал он, посмотрев последнюю главу романа, за которую так опасался. — Вид но, под благоприятным созвездием вы родились... Рад, очень рад, что вышло так; счастливо!
Наверное, ни одно произведение Засодимского не вызывало таких ожесточенных споров, таких противоположных опенок, как «Хроника села Смурина». Даже демократическая критика не могла прийти к единодушному мнению о романе. Уже первые главы «Хроники», появившиеся на страницах «Отечественных записок», вызвали оживленное обсуждение, Так, рецензент газеты «С.-Петербургские ведомости» писал: «...Мир крестьян и кулаков-торговцев на рисован в «Хронике» с положительным талантом и обличает в авторе добросовестное изучение и наблюдение изображаемой им действительности... Это делает «Хронику села Смурина» произведением, на которое нельзя не обратить внимания среди царствующей беллетристической скуки...» (*Впрочем этот доброжелательный тон скоро сменился откровенной бранью по адресу Засодимского и его романа.) [9) «С.-Петербургские ведомости», 1874, 7(19) сентября, № 246.].
Иная оценка содержится в «Заметках провинциального философа»(* «Заметки» принадлежали Н В Шелгунову.), печатавшихся на страницах «Недели», где в частности говорилось: «Несмотря на кажущуюся новую идею автор «Хроники села Смурина» принадлежит к старой литературной школе «новых писателей шестидесятых годов», писателей, чисто головного типа, писателей, думающих не образами, а силлогизмами, переживающих жизнь не страстию и душой, а мучительным процессом упрямой, тугой, медленно додумывающей мысли» [10) «Неделя», 1874, 7 октября, № 40, стр. 1478.].
Еще более резко отозвался о романе Засодимского автор заметки «Пейзан Кряжев», опубликованной в газете «Новости». «...Хотите ли вы полюбоваться либеральным балетом...? — иронически спрашивал он. — В таком случае предлагаю вам прочесть «Хронику села Смурина».
Новый балетмейстер почему-то вообразил, что может писать тенденциозный роман, ...прочитал он Шпильгагена, порылся в Слепцове, вытащил на свет божий забытою Омулевского, раскрошил, смешал все это, прибавил немного собственного перца и соли и — тенденциозная окрошка готова...» [11) «Новости», 1874, 21 октября, № 74.].
Резко отрицательных отзывов о романе особенно много печаталось на страницах реакционных газет и журналов. Как только не изощрялись продажные писаки, как только не глумились они над «Хроникой»! Еще бы, ведь выход в свет романа какого-то неизвестного им Вологдина они восприняли как серьезное пополнение рядов демократической литературы.
Демократически настроенные читатели приветствовали выход в свет романа Засодимского. Книжки «Отечественных записок», где была опубликована «Хроника», невозможно было достать. Почти мгновенно разошлось и отдельное издание романа.
Роман еще печатался, а до Засодимского уже стали доходить сочувственные отклики многих читателей. Писатель Н. Ф. Бажин, с которым Павел Владимирович был дружен много лет, писал ему из Саратова: «На днях я встретился здесь и познакомился со смотрителем здешнего духовного училища Никольским, очень порядочным господином. Он говорил между прочим, что с большим интересом читает «Хронику села Смурина», и когда я сказал, что хорошо знаком с автором, Никольский очень интересовался; какая местность описана в «Хронике», сильно ли повреждено это произведение посторонними влияниями и т. д.» [12) ИРЛИ, Собр. В. И. Яковлева, ф. 357, оп. 3, № 28.].
Таких писем с одобрительными суждениями о романе писатель получил множество. Передовые люди того времени положительно встретили новое произведение Засодимского. Так, А. И. Лавитов в одном из своих писем говорил: «К сожалению в хлопотах и болезнях, я не имел времени прочесть «Село Смурино», но на днях как-то прочитавши в П[етербургских] Вед[омостях] брехню на него, я еще больше убедился в состоятельности тех симпатичных отзывов, которые делали о Смурине люди, хорошо знакомые с литературой и сердечно ее любящие» [13) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 76, лист 2/об. Письмо использовано С. Розановой в ст. «П. В. Засодимский» (П. В. Засодимский «Хроника села Смурина», М., 1959).].
О том, какой популярностью пользовалась «Хроника», много лет спустя Павел Владимирович писал в своей «Автобиографии»: «Роман читался и имел большой успех - не эфимерный, не искусственно раздутый, но действительный успех: имя автора («Вологдин») решительно ничего не говорило читателям, не подкупало их; ни журналы, ни газеты не рекламировав роман; критика даже не нашла нужным пояснить причины популярности моего романа. По моему же мнению, его успех объясняется тем, что я первый в живых образах вывел перед читателем на родившийся тип деревенских кулаков различных оттенков (Прокудов, Лисин, Кудряшев, Беспалый, Чирков) и борьбу с ними наиболее развитого, энергичного крестьянства» [14) ИРЛИ, собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист 4 (об).].
* * *
В конце 1874 года редактор газеты «Биржевые ведомости» В. А. Полетика пригласил Павла Владимировича заведывать одним из отделов своей газеты и писать для нее еженедельные фельетоны. Засодимский принял предложение.
Первую свою статью «За что нужно давать ученые степени» Павел Владимирович посвятил характеристике диссертации А. Држевецкого «Медико-топография Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии». Но писателя интересовала, конечно, не столько сама работа, сколько возможность, используя факты, собранные А. Држевецким, привлечь внимание широкой общественности к положению русского крестьянина. Засодимский говорит о голоде, нищете, болезнях, свирепствовавших в деревне. С болью пишет он о том, что и «народ питается хлебом, испеченным наполовину из муки, наполовину из мха и кореньев», что Усть-Сысольский уезд, бывший некогда одним из самых богатых районов Вологодской губернии, ныне находится в крайне бедственном состоянии, что пора, наконец, перестать твердить о том, что народ, мол, нетрудолюбив, ленив и т. п., что наступило время во весь голос говорить о наших недостатках, язвах и перестать восхищаться всем и вся.
Одна за другой появляются в газете статьи и рассказы Засодимского, подписанные «Один из немногих». Он пишет о своих летних впечатлениях во время поездки на родину («Из путевых заметок»), рецензии на различные книги, рассказ «Мешок с деньгами», основанный на записанном в Пензенской губернии предании из времен Пугачева и т. п.
Напряженная работа в газете подорвала здоровье писателя. Весной I375 года он оставляет «Биржевые ведомости» и вместе с женой отправляется в Усмань, Тамбовской губернии, куда Александра Николаевна, закончившая к тому времени акушерские курсы, получила назначение. Там с небольшими перерывами Засодимский прожил почти два года, вплоть до начала 1877 года.
Перед отъездом из Петербурга Полетика заверил Засодимского в том, что он по-прежнему остается в числе сотрудников «Биржевых ведомостей», что за ним сохранится его жалованье. Однако не прошло и двух месяцев, как Павлу Владимировичу сообщили, что на его место взят Э. К. Ватсон, некогда сотрудничавший в «Современнике». В связи с этим, большой друг Засодимского публицист С. Н. Кривенко писал ему: «Александр Михайлович (Скабичевский— Н. Як.) говорил по поводу тебя с шефом, который объяснил ему свой поступок тем, что очень важно было приобрести для газеты Ватсона (птица-то больно уж хорошая!), а затем, что касается до тебя, то ты уехал надолго, а когда возвратишься — то- можешь писать фельетоны» [15) ИРЛИ, собр. В. И. Яковлева, ф. 357, оп. 3, № 31.].
Засодимский предпочел отказаться от подобного «благодеяния» и порвал с «Биржевыми ведомостями» и с Полетикой.
* * *
Летом 1875 года произошло немало разных событий.
На Балканах, в Боснии и Герцеговине сербы подняли восстание против турецкого владычества. Царское правительство использовало это выступление в качестве своеобразной подготовки к войне с Турцией. Но революционно настроенная молодежь видела в Герцеговинском восстании нечто большее, нежели простое выступление против угнетения, и горячо симпатизировала братьям-славянам. Создавались всякого рода комитеты и организации по оказанию помощи восставшим сербам, формировались добровольные дружины, собирались деньги. Многие революционеры отправились на Балканы с целью примкнуть к повстанцам. Среди них были такие видные деятели революционного народничества, как С. Кравчинский, Д. Клеменц, М, П. Сажин, В. Ф. Волошенко,
Молодежь после разгрома движения «в народ» искала новых форм борьбы, искала применения кипучей энергии, переполнявшей горячие сердца. Восстание на Балканах окончилось безрезультатно. Снова наступило время ожиданий и надежд.
* * *
Лето в том году выдалось жаркое, засушливое. Поля точно вымерли. Земля потрескалась так, что, казалось, вылей в трещину десяток ушатов воды и все будет мало. Хлеб местами взошел, местами — нет. Даже трава, росшая здесь так обильно, и та еле пробивалась сквозь иссохшую землю. А зной полыхал по-прежнему. И не было у крестьян уже никакой надежды ни на хлеб, ни на траву, ни на солому. Что есть? Чем топить хаты? Чем кормить скот?..
Кругом горели деревни... Над полями стлался черный удушливый дым. На обочинах дорог валялись трупы дохлых лошадей, и стаи воронья оглашали воздух хриплыми криками.
По дорогам шли погорельцы. С каждым днем их становилось больше и больше. Жалко и страшно было смотреть на этих несчастных, исхудалых и оборванных людей, скитавшихся без крова, без хлеба, без копейки денег. Шли они от деревни до деревни. Останавливались под окнами и тоскливыми, за душу хватающими голосами тянули: «Хлеба-а-а! Хлеба-a-al» А где ж его взять? Хозяева сами забыли, когда последний раз ели чистый, без примесей хлеб. Сколько могли давали они погорельцам. Да разве на всех напасешься!
Жутко становилось при виде этого страшного всенародного горя. Жутко и горько от сознания собственного бессилия, от сознания того, что ничего не в силах изменить и ничем не можешь помочь.
Усмань, где жили Засодимские, был глухим уездным городишком, затерянным среди бескрайних степных просторов. Странной казалась Павлу Владимировичу эта глухая сторона. Не было в ней ни суровой прелести северного края, которую так любил писатель, ни мягких пейзажей средней полосы. Куда ни взглянешь — все поля да поля. Засинеет дальний лес, зачернеет где-то на краю горизонта один-два кургана, блеснет на солнце рыбьей чешуйкой маленький степной прудок, сверкнет позолотой крест сельской церквушки, темным пятнышком проглянет заброшенный хуторок — и опять поля, поля...
Когда-то земля здесь давала такие урожаи, что хлеба хватало на два-три года. Теперь не то. Земля поистощилась, мужик пообнищал... В селах водворились кабатчики, в усадьбах помещиков сменили кулаки. Все чаще стали уходить мужики из деревень на отхожий промысел. Зашаталась крестьянская община, затрещал по всем швам не когда согласный крестьянский мир.
Ничего нового не увидел в степной глуши Засодимский. Где бы ни жил он в деревне, всюду видел одни и те же мало чем отличающиеся друг от друга картины.
Знакомых в Усмани у Павла Владимировича было не много. Ближе других Засодимский сошелся с усманским купцом Иваном Васильевичем Федотовым. Был он, по словам близко знавших его людей, человеком по-своему талантливым, беспокойным, увлекающимся и очень начитанным. У него была прекрасная домашняя библиотека, которую он постоянно и с большим выбором пополнял. Позднее он передал свое собрание книг городу.
Засодимский часто бывал у Федотова. Здесь он впервые повстречался с Александром Ивановичем Эртелем, тогда еще только мечтавшим стать писателем.
По словам Павла Владимировича, Эртель «был человек богато одаренный умственными силами.., деятельный, энергичный, человек великодушный, всегда, при всякой возможности оказывавший помощь ближним, делавший добро — но без шума, без реклам, человек с душой нежной, чуткой, отзывчивой...» [16) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 439.].
Знакомство с Эртелем продолжалось тридцать три года. И за все это время Засодимский ни разу не изменил своего мнения об этом талантливом писателе и замечательном человеке.
В свою очередь Эртель всю свою жизнь с глубоким уважением относился к Засодимскому. Ведь именно он был первым серьезным ценителем его произведений, имен но он ввел его в литературу, напечатав несколько рассказов в различных петербургских журналах. Сам Эртель много лет спустя в .одном из своих писем говорил о первой встрече с Засодимским: «С каким трепетом и с каким внутренним восторгом увидал я «живого петербургского настоящего литератора!».. Нужно воспитаться на книжках, нужно привыкнуть с малых лет благоговеть перед печатным словом, чтобы понять его... Я в то время не видал недостатков ни в способе его мышления, ни в его убеждениях и взглядах. Это был мой идеал» [17) Письма А. И. Эртеля, М., 1909, стр. 18.].
* * *
Порвав с «Биржевыми ведомостями», Засодимский стал сотрудничать в еженедельной газете «Молва», которую издавал А. А. Жемчужников. На страницах этой газеты появилось несколько корреспонденции писателя под общим названием «Письма из провинции», а также очерки «На земском собрании», «В вагоне» и другие.
В этих произведениях, основанных на достоверных фактах, перед читателем раскрылись картины страшного народного горя, беззакония, произвола и насилия. В своих корреспонденциях Засодимский рассказал о неурожае, охватившем Тамбовскую губернию, вся тяжесть которого легла «на крестьян с полудесятинным наделом и на безземельных дворовых, пробивающихся кое-как на снимаемых ими участках», о том, как крестьян заставляли покупать траву, которая им совсем не нужна, о том, как земские «деятели» братья Петр и Григорий Бланки прибрали к рукам весь уезд и правили в нем как в своей вотчине...» [18) «Молва», 1876, № 25.].
С горечью говорил писатель о народных страданиях, с едкой насмешкой и сарказмом — о земских дельцах и прочих врагах народа.
В один из январских дней 1877 года, просматривая газету «Русские ведомости», Засодимский обратил внимание на заметку под малопримечательным названием «Наблюдения и заметки скромного наблюдателя». Обратил потому, что в ней слишком часто мелькало имя А. И. Левитова. Ио когда он вчитался и понял, в какой связи это имя упоминается, в нем как будто что-то оборвалось. Он читал и не верил. Как? Левитова уже нет?!
Горько было читать в газете о том, что «хоронили Левитова на деньги, собранные по подписке, похороны были более чем скромные, даже дрог не было... Говорят, что студенты, большинство которых сами живут уроками, изо дня в день, на похороны Левитова собрали между собой до 40 рублей. Должно быть, прав был поэт, сказавши, что:
Голодного, видно, не сытый.
А только голодный поймет...
[19) «Русские ведомости», 1877, № 9.]
— Вот так и уходят хорошие люди, — вздохнув, проговорил Павел Владимирович. — Сколько добра человек сделал, сколько хороших вещей написал, а похоронить не на что было! Вот она наша судьба-то какая!
ГЛАВА IV
МАЛЕНЬКИМ ЧИТАТЕЛЯМ
В период с 1874 по 1877 год Засодимский почти не работал над большими произведениями. Причин было много: не было журнала, в котором бы он постоянно сотрудничал и направление которого целиком отвечало бы его взглядам и убеждениям; кроме того, за эти годы писателю слишком много пришлось путешествовать и переезжать с места на место, что, естественно, не давало возможности сосредоточиться и мешало работе, да к тому же и здоровье его было основательно подорвано. Вместе с тем, в эти годы во всей своей полноте раскрылось дарование Засодимского на поприще детской литературы.
Еще в 1871 году Павел Владимирович написал свою первую сказку для детей. Правда, тогда он и не предполагал, что станет когда-нибудь детским писателем, да и первую свою сказку он не собирался адресовать маленьким читателям. Просто так вышло.
Время тогда было трудное. Уже наметилось расхождение с журналом «Дело», и Засодимский искал работу. Но, увы, не находил ее.
В одну из светлых майских ночей писателя мучила бессонница. Он сидел у раскрытого окна и вспоминал свою далекую родину, вспоминал ее дремучие леса, усадьбу своих родственников, где часто живал летом. Перед мысленным взором писателя возникали старый серенький дом с балконом, рябиновая аллея, ведущая от дома к реке, старый сад, над обрывом высокого и крутого берега реки. Ему припомнился рассказ старой ключницы о том, как однажды в одну из темных осенних ночей на крышу дома уселся филин. Он так громко и страшно заухал, что разбудил уже спавшую старушку и до смерти напугал ее. Дрожа от страха и крестясь, она зажгла свечку и не вдруг поняла, кто так ужасно стонет и ухает у нее над головой. Утром она жаловалась соседям:
— Филин проклятый... Да ведь так напугал, что я вдруг, со сна-то, ничего и сообразить не могла...
А слух о ночном происшествии пополз по деревне. «Не иначе, как сам «нечистый» прилетал под видом филина», — рассуждали догадливые деревенские старухи [1) П. 3асодимский. Из воспоминании, стр. 227—228.].
Вспомнив этот рассказ, Засодимский невольно поду мал о том, какое раздолье совам в осеннюю глухую пору в темном и пустынном саду и как, должно быть, не понравились бы им светлые летние ночи, подобно той, какая стояла сейчас за окном.
Под влиянием этих воспоминаний, в сознании писателя возник замысел сказки о жизни сов.
В глухой непроходимой лесной чаще ночной порой собрались на свой шабаш совы. Думают они о том, как сделать так, чтобы солнце никогда не всходило и на земле: установился бы вечный мрак. И вот среди них появился невесть откуда взявшийся проповедник — филин, который держит перед совами такую речь: «Я сознаю в себе силы — осчастливить вас. Навсегда сведу я ночь на землю. Отселе вечным мраком покроется земля, и наше царство наступит, и не будет ему конца...»
Весть о скором наступлении царства вечного мрака переполнила счастьем сердца сов. Они со злорадством думают об этом дне, когда солнце навсегда скроется за горизонтом, когда тьма затопит весь мир и совы станут властелинами этого мира, объятого непроницаемой темнотой. Но нет такой силы, которая могла бы остановить восход солнца, нет такой силы, которая могла бы победить царство света! «Солнце снова взошло над миром», — так заканчивает свою сказку Засодимский, которую назвал «Заговор сов».
В этом небольшом произведении сказался весь Засодимский. Здесь он заявил о себе как о горячем стороннике света, разума и просвещения. Этому своему девизу писатель был верен всю свою жизнь.
Несомненно, ч го современники Засодимского увидели в его сказочке изображение символической борьбы передового, светлого начала против мрачных сил реакции и неизбежную победу света над тьмой.
Над своей сказочкой Засодимский работал с необычайным увлечением. А когда написал, никак не мог решить, где напечатать ее. Для толстого журнала она не годилась. Вряд ли напечатала бы ее и какая-нибудь газета. Тогда он вспомнил, что в Петербурге есть очень хороший детский журнал под названием «Детское чтение». «А не напечатают ли там мою сказочку?» — подумал Павел Владимирович и, узнав адрес редакции, отправился туда.
В редакции Засодимского встретил молодой человек очень приятной наружности, одетый в офицерский мундир. Это был редактор журнала Алексей Николаевич Острогорский. Он встретил Павла Владимировича очень доброжелательно и произвел на него впечатление человека отзывчивого и внимательного.
— Зайдите, пожалуйста, к нам через неделю, — сказал он Засодимскому, — и Вы получите ответ, сможем ли мы напечатать вашу сказочку.
Сказка была принята и вскоре напечатана в «Детском чтении». А. Н. Острогорский посоветовал Павлу Владимировичу продолжать писать для детей и предложил сотрудничать в его журнале. Одно за другим на страницах журнала «Детское чтение» появляются его рассказы для детей: «Повесть о хлебе», «Слепой из Данилова», «Два выстрела», «Зима», «Зимние промыслы крестьян», «Дочь угольщика», «Ночь на Новый год», «Царствование Алексея Михайловича», «История двух елей» и множество других.
Вскоре после начала сотрудничества в «Детском чтении» редактором его стал Виктор Петрович Острогорский, известный педагог, любимец молодежи и талантливый писатель. Его биографии русских писателей и книжки под названием «Из мира великих преданий» широко расходились по всей России. Он был воспитан на идеях 60-х годов, на идеях Чернышевского и Добролюбова, и поэтому между ним и Засодимским очень скоро установились самые близкие дружеские отношения.
К журналу «Детское чтение» выходило приложение под названием «Педагогический листок». Редактировал его А. Н. Острогорский. На страницах «Педагогического листка» имя Засодимского появлялось довольно часто. Там он напечатал свои «Из заметок старого учителя», «Очерк истории детской журналистики в России», статьи «Роковой вопрос», «О значении фантастического элемента в детской литературе», «Благия намерения», «Свет и тени», «Грошевая мораль» и несколько рецензий. В этих статьях Павел Владимирович излагал свои взгляды на воспитание, на задачи детской литературы, высказывал свое мнение о вновь выходящих книгах для детей и произведениях, посвященных вопросам педагогики. В частности, он ставил вопрос о том, что книги для детей — это совершенно особая отрасль художественной литературы, со своими целями и задачами. Писатель выступает против тех, кто приравнивает детскую книгу «к метелке, щетке и тому подобным предметам», кто смотрит на нее как на средство развлечь ребенка и дать возможность взрослым заниматься своими делами. По мнению Засодимского, цель детской литературы заключается не только в том, чтобы «приохотить ребенка к чтению» Главная ее задача в том, чтобы ставить перед собой образовательные и нравственно воспитательные цели, воспитывать в юных читателях светлые идеалы, веру в добро и справедливость, стремление к общественной деятельности и т. д. [2) См. ст. «О значении фантастического элемента в детской литературе» («Педагогический листок», 1880, № 1).].
Сотрудники журнала «Детское чтение» жили единой, дружной семьей. И Засодимский, когда бывал в Петербурге, никогда не пропускал редакционных вторников. Сначала все говорили о делах: обсуждали новые произведения, спорили о различных статьях, отбирали материалы для очередного номера журнала и т. п. А потом начинались веселые разговоры, шутки, душой которых был талантливый художник-иллюстратор И. С. Панов.
Не один раз, придя в редакцию, Павел Владимирович уже в передней слышал несмолкаемый хохот. «Художник царит», — говорил он. И никогда не ошибался. Иван Степанович знал массу фокусов и показывал их с замечательным умением. Но еще большей популярностью пользовались его рассказы из народного быта, которые он передавал с неподражаемым мастерством.
Панов очень любил детские рассказы Засодимского и всегда с большой охотой делал рисунки к ним. Талантлив этот человек был необыкновенно. Только уж, видно, такова была участь многих даровитых русских людей: не умел он беречь себя, свои силы, свой талант. Много раз говорил с ним об этом Павел Владимирович. Панов соглашался, сокрушенно крутил головой и говорил:
— Правда ваша... Прогулял я много... Эх, зря убито здоровье... винище это... чтоб его нелегкая взяла!.. Сил сколько погубило!.. Не умеем мы беречь себя!.. [3) «Исторический вестник», 1894, № 11, стр. 351.].
В журнале «Детское чтение» Засодимский сотрудничал белее двух десятилетий. Именно здесь были напечатаны его лучшие произведения для детей. Позднее Павел Владимирович сотрудничал во многих других детских журналах: в «Игрушечке», «Роднике», «Детском отдыхе» и других, но «Детское чтение» в сознании писателя осталось самым близким и дорогим журналом.
Произведения Засодимского для детей печатались не только в журналах, но и выходили отдельными изданиями. Многие из них переиздавались по многу раз. Наиболее значительные сборники детских рассказов писателя, такие как «Задушевные рассказы» (в двух томах), «Бывальщины и сказки», «Из сказок жизни», «Из детских лет», «Свет и тени», «Дедушкины рассказы и сказки», «В зимние сумерки», пользовались неизменной любовью у многих поколений маленьких читателей.
Успех своих произведений для детей Павел Владимирович объяснял тем, что не старался подделываться под детские понятия, под детский говор.
«Я писал их, — говорил он, — вовсе не думая о том, что для детей надо писать как-то по-особенному, слащаво и сюсюкая. Все дело заключалось для меня лишь в выборе сюжета, но когда содержание рассказа было намечено, я уже писал совершенно свободно, так, как писал для взрослых. И мне думается, что именно такому простому способу изложения, а не каким-нибудь особенно выдающимся достоинством обязаны мои рассказы тем, что некоторые из них читались охотно» [4) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 230.].
В своих произведениях, написанных для детей, Засодимский всегда выступает горячим поборником справедливости, правды и добра. Он стремится пробудить в сознании юного читателя гуманные чувства, внушить ему идеалы общечеловеческой любви, любви сильной и деятельной. Поэтому писатель с особой симпатией говорит о тех своих героях, кто всю свою жизнь посвящает ближнему, кто борется за счастье всех людей. В одном из лучших своих произведений «Арфа звучала» мастер напутствует арфу: «Иди в мир!.. Я создал тебя на благо людям, на радость и утешение им. Пусть они, слушая тебя, делаются лучше, добрее; пусть становится светлее у них на душе! Послужи им, сделай их счастливыми!» [5) П. Засодимский. Бывальщины и сказки, Спб., 1888, стр. 2.]. Эти слова проходят лейтмотивом через все творчество писателя. Мы слышим их во многих произведениях.
Засодимский мечтает о том, что когда-нибудь на земле установится царство всеобщей любви, исчезнет зло и восторжествует добро, и люди станут друг другу братья. Герой его рассказа «Бруно-скиталец» думает, что «придет такое время, когда человек вытравит в себе последние остатки зверя, когда люди не станут грызться или бегать друг от друга, когда люди сделаются добрее и больше умственной силы будет в мире, когда новое солнце ярко взойдет над землею, звезды ярче блеснут в небесах, цветы ярче зацветут на земле»... [6) П. Засодимский. Свет и тени, Спб., 1895, стр. 75.]. Но герои Засодимского ничего не говорят, каким путем произойдут эти изменения, как будет установлено это человеческое братство. Герои его только думают, мечтают об этом, не указывая конкретных путей достижения своих стремлений. В лучшем случае, они верят в могущественную силу просвещения и разума.
Нельзя не видеть в этом своеобразного преломления взглядов самого Засодимского, который тоже думал, что мир станет счастливым только тогда, когда все люди откажутся от эгоистических, своекорыстных устремлений и всю спою жизнь посвятят народу и служению его интересам.
Характерной особенностью большинства произведений Засодимского, посвященных детям, является их задушевность и теплота. Он стремится найти дорогу к сердцу маленького читателя и пробудить в нем добрые чувства. Особенно ярко эта черта творчества Засодимского проявляется в рассказах, где действующими лицами являются сами дети.
Чаще всего в своих произведениях Засодимский рассказывает о детях бедняков, живущих в сырых и темных подвалах, терпящих страшную нужду. Он рассказывает о судьбе бедной вдовы, которая с двумя детьми ютится в маленькой подвальной каморке («В подвале»), о брате и сестре, которые, потеряв надежду найти работу, умирают от угара («Перед печкой»), о маленькой девочке Насте, вынужденной жить среди чужих людей в суровой казарменной обстановке приюта («В приюте»), о мальчике еврее, который в бурную зимнюю ночь напрасно ищет себе пристанища и замерзает на церковной паперти («Бесприютный») и о многих других. Страшная жизнь бедных и несчастных ребятишек, нарисованных писателем, есть не что иное, как следствие существующих ненормальных общественных отношений, при которых одни имеют все, а другие — ничего. Именно об этом всегда напоминает своим читателям автор.