Иногда Засодимского обвиняли в пессимизме. Критики писали, что уж очень много мрачных картин рисует он в своих произведениях. Отвечая им, писатель говорил: «Не раз меня упрекали печатно, в письмах и устно в том, что я преимущественно обращаю внимание на темные стороны жизни. Не знаю... едва ли по всей справедливости можно меня обвинять за то, что впечатления, получаемые мною от наблюдений действительности, в громадном большинстве окрашиваются в темные тона... Я сознательно не ищу мрачного в жизни; напротив, я бываю очень рад, когда мне удается отдохнуть душой на каком-нибудь, действительно, светлом, отрадном явлении. Но такие отрадные явления редко встречаются в жизни, я в том виноват не более, чем вы, иной читатель. Вы желаете, чтобы темных, мрачных явлений не было в жизни или, по крайней мере, их было меньше: я от всего сердца желаю того же» [7) П. В. Засодимский. Собр. соч., т. 1, стр. 11.].
Здесь очень четко определены общественные стремления писателя. Он не хочет и не желает мириться с теми ужасами и мрачными картинами жизни, с которыми он встречался на каждом шагу. Он убежден, что человечество обязательно обретет счастье, потому что каждый человек носит в своей душе неуемную потребность этого счастья и поэтому несправедливое общество, построенное на угнетении и эксплуатации, неминуемо должно погибнуть. Эта мысль отчетливо прозвучала в сказе «Гибель города Асора». Этот город был построен над глубокими подземельями, где жили в темноте, в вечном холоде и голоде тысячи несчастных людей, работавших на обитателей роскошных дворцов. Но пришло время, разверзлись недра, и со страшным грохотом провалился туда город Асор.
Неизбежность наступления новой жизни в произведениях Засодимского подготавливается и тем, что угнетенные и обездоленные настойчиво и упорно ищут пути к счастливому будущему. Так, нищая братия в сказке «Разрыв-трава» по завещанию одного старика отправляет трех своих посланцев за разрыв-травой, которая поможет отыскать клад, способный обогатить всех бедных. Траву достали, однако ее оказалось мало. «Но голь не унывает, — говорит автор. — Нужно найти более разрыв-травы: чтобы каждому досталось по стеблю этой заповедной травы... нужно, чтобы каждый носил ее на сердце. А люди собирают разрыв-траву все более и более, все ждут, надеются и верят в то, что долго ли, коротко ли они достанут клад».
Все доброе, все человеческое прославляется Засодимским. Он поет гимн человеку-творцу, человеку созидателю, который в глазах писателя окружен ореолом славы и считается великим. «Выдающиеся люди науки, искусства, герои труда, герои милосердия и любви к людям, приносившие пользу человечеству, увеличивающие счастье на земле, — вот настоящие великие люди!» — говорит писатель устами своего героя Андрея Муратова в повести «Из дневника Андрея Муратова».
Во многих произведениях Засодимского, написанных для детей, отчетливо пробиваются народнические воззрения писателя. Русская деревня, русский крестьянин, по его убеждениям, являются истинными носителями могущества и моральной силы общества. Засодимский возвеличивает деревенскую жизнь, противопоставляет ее жизни города, стремится внушить своим маленьким читателям любовь и уважение к крестьянскому труду. В «Повести о хлебе» писатель рассказал о тяжести крестьянского труда, о полевых работах, о том, как бедного мужика эксплуатируют кулаки-богатеи, обманывают барышники, как он вечно озабочен тем, чтобы и дождь пошел вовремя, и мороз бы не ударил раньше времени и т. д. Писатель хочет убедить своих читателей, что каждый съеденный ими кусок хлеба не появился сам по себе, что на него затрачено много упорного и тяжкого труда, что за все сделанное и перенесенное мужиком он заслуживает глубокого уважения и преклонения. Подобные мысли звучат и в других рассказах Засодимского. В очерке «Весна идет» мы читаем: «Много крестьянину работы. Не даром же своим ржаным и пшеничным хлебом он кормит всю Русь, — всех трудящихся и праздных, да, кроме того еще хлеб его везут на продажу и за море...».
Простой труженик, обыкновенный и незаметный человек, всегда возвеличивался писателем. Он стремился вызвать у своих юных читателей уважение не к общественному положению человека, не к его чину, а к нему самому, к его личным, человеческим достоинствам. Засодимский рассказывает о слепом старике, всю свою жизнь отдавшем на благо ближних («Слепой из Данилова»), о бедном башкире Шемардане («Шемардан»), отличавшемся удивительной честностью. Обращаясь к читателю, писатель говорит: «Я нахожу, что портрет честного человека (кто бы он ни был, хотя бы башкир-бедняк) имеет полное право на наше внимание и может занимать почетное место наряду с портретами известных художников, писателей, ученых и различных общественных деятелей».
В своих рассказах, сказках и очерках для детей Засодимский касается самых различных тем и вопросов. Лучшими из них являются «Антон Попов», «Памятный день», «В приюте» и многие другие. О том впечатлении, какое производили эти рассказы на учащихся, писали авторы книги «Воспитательное чтение» Ц. и В. Балталон: «Они выслушиваются ими (детьми — Н. Як.) с захватывающим вниманием, так как затрагивают собою их школьные интересы и треволнения. Эти школьные типы производят на целый класс впечатление, совершенно подобное тому, какое крупный писатель производит своими типами на современное общество» [8) Ц. и В. Балталон. Воспитательное чтение, М., 1908, стр. 118.].
Для детей Павлом Владимировичем было написано и несколько исторических очерков, таких как «Первый русский печатник Иван Федоров», «Сказания об исчезнувших городах», «Джордано Бруно» и некоторые другие.
Заслуга Засодимского как детского писателя в том, что в своих произведениях он зовет юного читателя в мир, отличный от того, в котором довелось ему самому жить, в мир, который построен на взаимном уважении людей друг к другу, в мир, где господствует правда, любовь, добро. Писатель учит читателя любить людей, сочувствовать униженным и обездоленным, помогать им, он воспевает простых тружеников, которые всю свою жизнь отдали людям, он облагораживает сознание маленьких читателей, воспитывает их в духе идеалов всеобщего человеческого братства.
Несомненно, что произведения Засодимского, адресованные детям, далеко не одинаковы по своему идейному и художественному уровню. Есть среди них произведения сильные, написанные рукой мастерской, есть слабые, излишне сентиментальные, с нотами неприкрытого дидактизма. Вместе с тем, большинство детских рассказов, очерков и сказок писателя пользовались заслуженной любовью юных читателей и находили самый горячий отклик в их сердцах.
Творчество Засодимского, как детского писателя, в дореволюционное время было чрезвычайно популярно. Его произведения расходились большими тиражами по всей стране, были украшением многих библиотек. Даже теперь, спустя много лет, рассказы и повести Засодимского для детей сохранили свою силу и обаяние.
Глава V
В ВОДОВОРОТЕ СОБЫТИЙ
Весна тысяча восемьсот семьдесят седьмого года прошла в тревожном ожидании. Неспокойно было кругом. Глухо волновались крестьяне, а на Балканах все предвещало близкую войну. Восстание болгарских революционеров, вспыхнувшее весной 1876 года, было подавлено турками с невероятной жестокостью. Неудачей окончилась война Сербии и Черногории против Турции. Повсюду раздавались голоса о необходимости вмешаться в балканские события. В воздухе запахло войной. Со страниц газет все чаще и чаще зловеще смотрело страшное слово: «война». А в одной из редакционных статей газеты «Неделя» прямо говорилось: «Мир доживает последние свои минуты...».
Подготовка к войне шла полным ходом. Проводилась мобилизация, принимались и утверждались всякого рода «высочайшие постановления», «временные правила» на случай войны, предусматривались дополнительные военные расходы.
В начале апреля царь Александр II в сопровождении военных чинов выехал на юг. Вслед за этим 12 апреля был объявлен царский манифест, где, призывая «благословле-ие божие на доблестные войска», Александр II приказал перейти границу Турции.
На улицах обеих столиц, Петербурга и Москвы, в эти дни было шумно. Гудели колокола, кричали разносчики газет, дворники вывешивали флаги. Весть о войне была встречена по-разному: одни радовались и кричали «ура», другие перешептывались, сокрушенно качали головами.
Засодимский был в числе тех, кто горячо сочувствовал освобождению болгар от турецкого ига. Он всегда с глубоким уважением относился к героической борьбе маленького народа за свою независимость и всей душой желал, чтобы солнце свободы вспыхнуло, наконец, над многострадальной Болгарией. И все-таки в глубине души Павел Владимирович не мог примириться с тем, что где-то будут гибнуть невинные люди, гибнуть, ясно не представляя себе, зачем и кому нужна их смерть. Не мог он примириться с мыслью, что новое горе постучится теперь в оконца крестьянских избушек. С этим трудно, нельзя было согласиться.
Не нравилось Засодимскому и то, что некоторые русские газеты, обсуждая вопросы, связанные с войной на Балканах, высказывали откровенно панславистские и шовинистические идеи. Именно это обстоятельство заставило Павла Владимировича отказаться от предложения сотрудничать в газете «Новое время», издававшейся известным реакционером А. С. Сувориным. Впрочем, тогда, весной 1877 года, газета «Новое время» имела еще либеральный оттенок, но идеи панславизма, проводником которых выступила газета Суворина, шли в разрез с убеждениями Засодимского. Война шла. С театра военных действий приходили то победные реляции, то сообщения о тяжелых и кровопролитных боях. А в русских деревнях то в одной, то в другой избе голосила баба, получив похоронную.
Только в начале следующего года был заключен, наконец, мир, согласно которому Болгария, Румыния, Сербия и Черногория получили независимость.
И в самой России происходили немаловажные события. Весной в Петербурге закончился знаменитый «процесс пятидесяти», по которому судились пропагандисты, развернувшие работу среди рабочих Москвы, Тулы, Иваново-Вознесенска и других городов. На суде прозвучали яркие речи революционерки Софьи Бардиной и рабочего-ткача Петра Алексеева. «Я убеждена, — говорила Бардина, — что наступит день, когда даже и наше сонное и ленивое общество проснется и стыдно ему станет, что оно так долго позволяло топтать себя ногами, вырвать у себя своих братьев, сестер, дочерей и губить их за одну только свободную исповедь своих убеждений. И тогда оно отомстит за нашу гибель. Преследуйте нас, — за вами пока материальная сила, господа; но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи, — увы, — на штыки не улавливаются» [1) Цит. по книге: В. Богучарский. Активное народничество 70-х годов, М., 1912, стр. 299.].
Страстным призывом прозвучали заключительные слова речи Петра Алексеева: «Поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда... и ярмо деспотизма, огражденного солдатскими штыками, разлетится в прах» [2) Там же.]. Эти слова В. И. Ленин охарактеризовал как «великое пророчество русского рабочего-революционера» [3) В. И. Ленин. Собр. соч., т. 4, стр. 346.].
Едва закончился «процесс пятидесяти», как в Чигиринском уезде Киевской губернии, воспользовавшись брожением среди государственных крестьян, группа народников во главе с Яковом Стефановичем попыталась создать «тайную дружину», которая действовала якобы под покровительством самого царя, и поднять крестьян на восстание. Чигиринский заговор вскоре был раскрыт, а его организаторы арестованы.
Революционное брожение в стране продолжалось. К этому времени окончательно организационно оформилась «Северная революционно-народническая группа», которая с 1878 года получила название «Земля и воля».
Все это время настроения Павла Владимировича были очень близки к настроениям революционеров. Он точно так же, как многие другие, верил в неизбежность торжества правды и гибели царства гнета и насилия. Свои настроения он очень прозрачно выразил в статье «Оргия древнего мира» (по поводу картины Семирадского «Светочи христианства»), напечатанной в газете «Русское обозрение». Характеризуя эпоху постепенного падения и вымирания древнеримского мира, отображенную в картине художника Семирадского, Засодимский дает понять, что она во многом напоминает ту эпоху, в которую живет он, что как тогда, так и теперь, преследуются все инакомыслящие, все, кто не желал мириться с насилием и произволом. Но, говорит писатель, «свет великой идеи не меркнет в дыму костров, а, напротив, становится еще ярче, ослепительнее... идея не сгорит, не истлеет... и долго ли - коротко ли дойдет до сознания всего человечества...» Статья заканчивается словами священного писания: «Свет во тьме светится, и тьма его не объят» [4) П. В. Засодимский. Собр. соч., т. 1, стр. 720.].
Осенью 1877 года в здании петербургского окружного суда началось слушание дела «О революционной пропаганде в империи» знаменитый «процесс 193-х» или как его еще называли «большой процесс». Из тысячи с лишним человек, арестованных во время «хождения в народ» и в последующие годы, правительство с трудом выбрало 193, причем только против тридцати из них были выдвинуты более или менее конкретные обвинения. Остальные служили своеобразным фоном. И ради этого многих из них продержали в тюрьмах и крепости по два-четыре года. Сколько за это время было совершено самоубийств, сколько людей навсегда остались инвалидами, а иные так и не дождались суда — погибли в казематах крепостей и в камерах тюрем!
Гигантский процесс привлек внимание всего русского общества. Падкая до сенсации зарубежная пресса направила в Петербург своих корреспондентов. Однако вскоре стало известно, что процесс фактически будет происходить при закрытых дверях. Всех подсудимых разделили на 17 групп и изолировали каждую из них. Тогда большинство обвиняемых отказалось признать компетентность суда, отказалось давать какие бы то ни было показания, а некоторые подсудимые использовали трибуну для обвинения царского суда, царского самодержавия.
Почти три месяца продолжался процесс. И с каждым днем всем становилось ясно, что в нем нет и намека на законность. Корреспондент английской газеты «Таймс» после второго дня суда уехал обратно в Лондон, заявив перед этим: «Я присутствую здесь вот уже два дня и слышу пока только, что один прочитал Лассаля, другой вез с собой в вагоне «Капитал» Маркса, третий просто передал какую-то книгу своему товарищу».
Начавшийся процесс возмущал Засодимского своим беззаконием, возмущал как человека, как писателя. Ведь многих из подсудимых он знал лично, а некоторые были его друзьями: Ф. Н. Лермонтов, М. В. Куприянов, С. Л. Лешерн и другие. Он знал их как честных, благородных и самоотверженных людей. И вот над ними было устроено это позорное судилище.
На открытие процесса Засодимский не попал. Только через несколько дней ему удалось проникнуть в здание суда. В этот день допрашивали одну из семнадцати групп, так называемую «киевскую» (подсудимые механически объединялись в группы по месту их деятельности: самарскую, харьковскую и т. д.).
Начался допрос свидетелей. Тянулся он долго и как-то вяло. Только иногда по залу прокатывалась волна возмущения, когда какой-нибудь свидетель не подтверждал фактов или слов, приведенных в обвинительном акте. А это случалось довольно часто. Тогда председатель суда сенатор Петерс нервно ерзал в своем кресле, а прокурор не в силах скрыть своей досады, что-то быстро записывал.
Вдруг в зале как-будто что-то случилось. Все взгляды повернулись в сторону двери, откуда выходили свидетели. Там стоял «человек без лица». Да, действительно, у него не было лица! Там, где ему надлежало быть, Засодимский увидел какую-то ужасную, отвратительную маску. У человека, вошедшего в зал, не было ни глаз, ни носа, маленький рот едва открывался, одного уха не было, а другое как-то странно торчало из-под клочковатых волос. Видел на своем веку Засодимский до и после этого всякого рода уродов, но никогда не видел ничего ужаснее. Этот «человек без лица» был Горинович. Еще раньше Павел Владимирович знал, что он изменил своим товарищам, предал их, за это был облит серной кислотой и едва не убит. Но Засодимский не мог представить себе, что он до такой степени изуродован. Нет, Засодимский не жалел его, не мог он понять человека, собиравшегося на костях своих прежних друзей построить свое благополучие, не мог простить самого мерзкого и отвратительного преступления — предательства. И все-таки, где-то подсознательно Павел Владимирович никак не мог согласиться с тем, что именно таким варварским способом нужно бороться со своими противниками [5) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 2, листы 106(об)—107(об).].
Расправа над Гориновичем и некоторыми другими шпионами и предателями были первыми провозвестниками террора, который вскоре взяли на свое вооружение революционеры-народники. Засодимский не разделял мнения о том, что именно путем террора можно заставить правительство пойти на уступки, как на это рассчитывали народники. Кроме того, в силу своего характера, мягкого и отзывчивого, он никак не мог себе представить, как это можно не в открытом бою, а из-за угла в кого-то стрелять, против кого-то готовить покушение.
День за днем идет процесс. Не каждый раз Павел Владимирович имел возможность присутствовать в зале суда, но его часто можно видеть среди немногочисленной публики. Своих друзей ему так и не удалось повидать. Они отказались давать показания, отказались участвовать в суде. А слушанье дела между тем продолжалось. Выступали свидетели, защитники. Почти не проходило дня, чтобы кто-нибудь из адвокатов не заявил о смерти или болезни своего подзащитного. Атмосфера в зале суда с каждым днем становилась все более напряженной...
* * *
В самый разгар «большого процесса» 27 декабря 1877 года (*По старому стилю) умер Некрасов. О том, что великий поэт тяжело и неизлечимо болен, было известно. И все-таки весть о его смерти заставила вздрогнуть от нестерпимого горя тысячи сердец.
Некрасов был любимейшим поэтом Засодимского. Он преклонялся перед его творчеством, в котором нашли свое отражение лучшие черты русского народа, его самые сокровенные мечты и чаяния. Поэзия Некрасова служила знаменем передовой русской интеллигенции, она учила ненавидеть насилие и произвол, она вдохновляла людей на подвиги, звала к борьбе. Некрасов был для Засодимского образцом писателя-гражданина, все свое творчество посвятившего народу.
В день похорон к квартире Некрасова на Литейном проспекте пришли тысячи людей. Проводить в последний путь великого поэта-демократа собрались литераторы, ученые, художники, учащаяся молодежь. Немало было здесь и простого люда.
Гроб решено было нести до самого кладбища на руках. Шествие медленно двинулось по Литейному проспекту в сторону Невского. Процессия растянулась на многие кварталы. Никогда еще Петербург не видел ничего подобного.
Впереди несли лавровые венки с надписями: «Певцу народных страданий», «Бессмертному певцу народа», «Некрасову — студенты», «От русских женщин» и множество других. Чуть-чуть особняком несли венок с вызывающей надписью «От социалистов». Вокруг него тесным кольцом шли члены тайных революционных организаций. Все они были вооружены револьверами: решено было, если полиция вздумает отнять венок, пустить в ход оружие.
За гробом шли почти все литераторы, жившие в Петербурге. Многие приехали из других городов. Здесь были Салтыков, Достоевский, Елисеев, Плещеев, Григорович, Данилевский, Михайловский, Шеллер-Михайлов и многие другие. Шли писатели большие и малые, други и недруги. Все пришли сюда, чтобы воздать дань уважения великому поэту.
Только в середине дня процессия, наконец, достигла Волкова кладбища. Здесь ее тоже ждала громадная толпа. Решетки, памятники, деревья — все было усеяно людьми. Ни одни похороны не собирали столько народа...
На кладбище установилась мертвая тишина. Первым говорил В. А. Панаев, близкий друг Некрасова. Говорил он тихо. Чувствовалось, что волнение мешает ему четко и ясно выразить свои мысли... Потом слово взял Достоевский. Речь его произвела громадное впечатление. Его негромкий голос, как всегда, звучал проникновенно и отчетливо, так что его слышно было даже в самых дальних рядах густой толпы. Достоевский говорил о том, что источником всей поэзии Некрасова, его любви ко всему, что страдает от насилия, от жестокости необузданной воли было его раненое сердце. Он сказал, что Некрасов был поэтом, который пришел в литературу со своим «новым словом» и «его имя должно стоять вслед за Пушкиным и Лермонтовым» [6) Ф. М. Достоевский. Поли. собр. соч., т. XII. М.—Л., 1929, стр. 348.].
После Достоевского говорил Засодимский. Выступать он не собирался. Заговорил потому, что не мог молчать, не мог не высказать того, что думал. Он говорил, что Некрасов был поэт-гражданин, был поэт в лучшем и благороднейшем значении этого слова, что основным мотивом всех его произведений было сочувствие человеческим страданиям.
— В одном из своих стихотворений, — произнес в заключение Засодимский, — Некрасов сказал: «За каплю крови общую с народом прости меня, о родина, прости!» И она простила [7) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 320.].
Говорили многие. Засодимскому запомнилось выступление высокого молодого человека с шапкой темных волос. Как потом оказалось, это был известный революционер Г. В. Плеханов.
— Некрасов — это был поэт-революционер, — говорил он, — это поэт отрицания существующего строя. Это поэт, своими стихами зовущий к борьбе. Некрасов был первым поэтом, который в легальной русской печати воспел декабристов, этих славных предшественников революционного движения наших дней...[8) Г. В. Плеханов. Искусство и литература, М., 1948, стр. 644.].
Говорились еще речи, читались стихи. Долго не расходились люди с кладбища. Долго стояли друзья умершего поэта у могилы, скрывшейся под огромными венками и букетами цветов. Стояли до тех пор, пока вечерние сумерки не спустились на землю.
* * *
В середине января нового 1878 года «процесс 193-х», наконец, закончился. Приговор был суров: Мышкин, Войнаральский, Ковалик, Рогачев и Муравский были осуждены на 10 лет каторги; Синегуб, Квятковский, Чарушин, Шишко и другие — на 9 лет, Брешковская, Чудновский и другие — на 5 лет и т. д. А из 90 человек оправданных около 80 были потом снова арестованы и сосланы в административном порядке.
Едва был вынесен приговор, как на следующий день Петербург облетело сенсационное известие о том, что какая-то девушка стреляла в петербургского градоначальника Трепова и тяжело ранила его.
Еще летом 1877 года по приказанию Трепова был наказан розгами содержавшийся в доме предварительного заключения революционер Боголюбов, осужденный за участие в демонстрации у Казанского собора 6 декабря 1876 года. Эта зверская расправа возмутила всех, в ком не угасли человеческие чувства. Об этом говорили повсюду, и повсюду раздавались голоса возмущения и негодования. Желая приковать внимание широкой общественности к этому надругательству над личностью пленника, Засулич и решилась стрелять в петербургского градоначальника.
Город был полон слухов. Всюду, где только можно, говорилось об этом чрезвычайном происшествии. Особенно горячо обсуждался выстрел Засулич в революционных кругах. Стоял вопрос о дальнейших формах борьбы. Все чаще раздавались голоса в защиту тактики террора. «На насилие надо отвечать насилием», — вот лозунг, который с каждым днем находил все больше сторонников. И как бы в ответ на это из Одессы пришло сообщение о том, что 30 января один из активных южных революционеров, или как их еще называли «южных бунтарей» Ковальский при аресте оказал сопротивление и ранил кинжалом жандармского офицера.
Ковальского судили по законам военного времени и присудили к смертной казни.
Это событие послужило переломным моментом в деятельности общества «Земля и Воля». Так называемая «дезорганизаторская группа» общества получает фактическую независимость и начинает выступать от имени «Исполнительного Комитета». Отовсюду стали приходить известия о новых фактах террора. В феврале Валериан Осинский совершает покушение на товарища прокурора киевского окружного суда Котляревского, в мае там же, в Киеве, Попко убивает жандармского офицера Гейкинга. Организуются побеги арестованных товарищей. Фроленко освобождает «чигиринцев» Стефановича, Дейча и Бохановского, в Харькове делается попытка отбить осужденного по «большому процессу» Войнаральского.
Правительство отвечает репрессиями. Казнен Ковальский. Тогда С. Кравчинский 14 августа среди белого дня на многолюдной Михайловской площади ударом кинжала убивает шефа жандармов, главного руководителя политической полиции Н. В. Мезенцева. Кравчинскому удалось скрыться.
С тревогой следил Засодимский за бешено развивающимися событиями. Оставаясь убежденным противником самодержавного строя, он, однако, не сочувствует новым формам борьбы, взятым на вооружение революционерами. Правда, в своих прокламациях они утверждали, что террор является только подсобными и вынужденными средствами борьбы.
Но как бы то ни было револьверные выстрелы все чаще и чаще стали раздаваться то тут, то там. «К чему все это приведет? — думал Павел Владимирович. — К чему?».
* * *
В январе 1878 года на прилавках книжных магазинов Петербурга появились довольно объемистые книжки нового журнала «Слово». Как значилось на титульном листе, это должен быть «научный, литературный и политический журнал», издаваемый И. Г. Жуковским под редакцией Д. А. Коропчевского и И. А. Гольдмита.
Несколько месяцев назад они ликвидировали издававшийся ими орган под названием «Знание», приобрели у А. А. Жемчужникова газету «Молва» и на основе этих двух изданий создали новый журнал — «Слово». Редакция сообщала, что «в отделе беллетристическом примут участие г.г. Н. Д. Ашхарумов, П. Д. Боборыкин, П. Вологдин, А. А. Жемчужников, Н. С. Курочкин, А. Н. Плещеев, А. А. Потехин, С. И. Смирнова, Г. И. Успенский, Н. В. Успенский и др. В критическом отделе примет участие М. А. Антонович» [9) «Слово», 1878, № 1, стр. III.]. Все они ранее сотрудничали в «Знании» и «Молве».
По вполне понятным причинам редакция не назвала тех своих сотрудников, деятельность которых была больше связана с революционным подпольем, нежели с журналом «Слово». Среди них был Н. Бух, Д. Клеменц, М. Ланганс, С. Подолинский, П. Якубович и Самойлов, под именем которого скрывался Н. Кибальчич. Кроме них, в журнале сотрудничали деятели русской революционной эмиграции, в частности П. Л. Лавров, являвшийся руководителем отделения журнала в Париже.
В кругу этих людей и начал свою работу в журнале «Слово» Засодимский. Сотрудничество его началось с опубликования в первых номерах журнала нового романа «Кто во что горазд». Материалом для него послужили наблюдения писателя над жизнью степной, Тамбовской стороны, где он прожил с небольшими перерывами более двух лет.
Среди бескрайних черноземных полей затерялось небольшое село Подлесное. Его жителям и посвятил свое новое произведение Павел Владимирович. «Подлесновцы, — рассказывает он, — бывшие крепостные, ныне временно обязанные. Они были бедны землей, значит, — всем бедны...» Более десяти лет назад было отменено крепостное право. Только воля не принесла мужикам ни свободы, ни земли, ни счастья. И особенно тяжко приходится бывшим дворовым. Если у мужиков есть небольшой, но все-таки свой надел земли, то у дворовых и этого нет. Вот и мыкают они горе то в батраках у кулаков, то снимают у крестьян маленькие клочки земли, которые даже их самих прокормить не могут.
Плохо живется подлесновцам. Хаты у многих покосились, соломенные крыши на них потемнели и пообветшали. Редко в каком доме едят вдосталь. Впрочем, не все одинаково бедствовали. Совсем неплохо живется лавочнику, целовальнику, подлесновским «благодетелям» кулакам Силе Ивановичу Машкову, Сидору Елизаровичу Палехину и управляющему Гавриле Васильевичу Кутузкину. Все прибрали они к своим рукам, все принадлежит им: и земля, и скот, да и рабочие руки тоже. Не похожи они друг на друга, и все-таки, как утверждает автор, «они... люди одного покроя, попутчики, к одному и тому же подбираются, а именно: как можно больше нахапать или, говоря их наречием, «завести коммерцию как следует».
Смирились подлесновцы. Только братья Куземкины не склонили головы перед кулаками. Как ни трудно им, а батрачить не идут. «Плохо-плохо, а все-таки на себя трудишься! — рассуждает Савел Куземкин. — Кланяться не пойдем, наплевать! На бар отработали... Других бар нам не надо...»
Куземкины в отличие от своих односельчан видят дальше, смотрят глубже. Они стремятся открыть глаза деревенской бедноте на проделки мироедов, говорят о том, как ловко спаивают кулаки и целовальники крестьян, а потом обирают их.
Но братья Куземкины одиноки. Крестьяне слушают их, соглашаются, но не поддерживают, и в конечном итоге делают все так, как этого добиваются кулаки-мироеды. Писатель очень метко подметил царящую в деревне атмосферу разобщенности, недоверия и вражды, которую очень ловко в своих целях используют всякого рода хищники. Враждуют не на живот, а на смерть крестьяне и бывшие дворовые. И писатель предвидит тот день, когда «одна половина подлесновцев погонит другую «на сторону»; а эта половина не пойдет с родной стороны, упрется и... схватится за колья».
Враждуют между собой и враги крестьян — баре и кулаки. «Баре и кулаки ненавидят друг друга самой чистою ненавистью, — говорит писатель. — ...Баре пользуются тем, что в их руках вся власть в уезде и, по возможности, конечно, солят кулакам. Не упускают они также внушать крестьянам и недоброе мнение о кулаках... Промеж собой баре по-прежнему говорят, что «мужика надо бить и бить».
Кулаки про себя поговаривают то же. Но при случае они не прочь науськать крестьян на бар...».
Так вот и живет деревня. Враждует все, а в накладе, как правило, оказываются только крестьяне. И хотя есть среди них бунтари-протестанты вроде братьев Куземкиных, только мало их. Беззащитны крестьяне перед полчищами бар и кулаков, нет в них пока и грана революционности, на которую так уповали народники, не готовы они даже к мало-мальски организованному отпору миру собственников.
К таким, далеко не утешительным выводам приходит Засодимский в своем романе.
Новое произведение Засодимского появилось спустя три года после «Хроники». И надо сказать, что это время для писателя не пропало даром. Слог его возмужал, взгляд на вещи углубился. Он стремится заглянуть в сущность явлений, понять и раскрыть их. Окрепло и мастерство писателя. Этого не могла не отметить и критика, редко баловавшая Засодимского доброжелательными отзывами. Так, один из рецензентов писал в газете «Северный вестник» о новом романе Засодимского: «...Трезвая наблюдательность всегда держит его на верной почве факта, заставляет держаться подлинного склада языка того или другого действующего лица, учит его умеренности в разрисовке действительности, — качеству, столь редкому между описателями нравов... Нельзя не отдать справедливости свежести приемов автора, очевидно близко знакомого с народом и умеющего заставлять его говорить в повести просто, без прибауток или поддельных неправильностей, придумываемых обыкновенно, чтоб усилить эффект ограниченности или придурковатости. Такой правдивости давно мы не видали в нашем этнографическом романе...» [10) «Северный вестник», 1878, № 82, 24 марта (5 апреля).].
* * *
В один из пасмурных зимних дней в маленькой квартирке Засодимских нежданно-негаданно появился Александр Иванович Эртель. Впрочем, это не совсем так. Павел Владимирович давно приглашал его приехать в Петербург погостить, но тот все откладывал свой приезд, и вот все-таки, наконец, осмелился посетить столицу, где до сего времени никогда не бывал.
Покинув Усмань, где Засодимский впервые встретился с Эртелем, Павел Владимирович не забывал своего молодого друга, регулярно отвечал на его письма, поддерживал и ободрял его. Дело в том, что Эртель решил попробовать спои силы в литературе и очень нуждался в добром совете. Он послал Засодимскому на отзыв свой первый очерк «Переселенцы». Ответ пришел незамедлительно. Павел Владимирович писал: «Переселенцы» и Ваше письмо, с ним посланное, — получены мною... «Переселенцев» я прочел и по существу, конечно, вполне одобрил их и передал для напечатания в «Русском обозрении». Некоторые частности (в начале рассказа) следовало бы выпустить. Они все ненужно удлиняют рассказ, отвлекают своим лиризмом от сути рассказа и, главным образом, не вяжутся с целым... Я ничего не сказал о сущности рассказа. Он мне пришелся совершенно по душе. Я не пророк, но угадчиком быть могу, и вот что скажу Вам по поводу Вашего первого произведения: если Вы выработаете сжатый, краткий слог, выработаете простой русский язык, если Вы станете держаться той дороги, на которую вступили в этом первом рассказе, если будете разнообразить тему, как разнообразится кругом Вас самая жизнь, тогда я уверен, Вы заслужите почетную известность в литературном мире» [11) Цит. по кн.: В. Буш. Очерки литературного народничества 70—80 гг., М.—Л., 1931, стр. 94.].
Павел Владимирович не ошибся. Он оказался, действительно, неплохим «угадчиком». Эртель вскоре вышел в большую литературу и занял в ней видное место. И в этом немаловажная заслуга Засодимского, который был первым ценителем литературных опытов Эртеля, направлял его искания по правильному пути, предостерегал от легких успехов, указывал на недостатки его произведений и помогал устранять их.
Павел Владимирович умел не только хвалить, но и высказывать вещи нелицеприятные. Правда и откровенность в отношениях между людьми всегда была неотъемлемым свойством натуры Засодимского. Поэтому, получив от Эртеля второй его рассказ «Ходок», он откровенно пишет: «Ходок» — слабее «Переселенцев». Слабее во-первых — в техническом отношении. Во-вторых, — по мысли... Прочел девять листов — никакого ходока не оказывается. Введение пространнее самого рассказа... Теперь о мысли: «Разочаровываясь, обманываясь, и все-таки ни на что не глядя, человек верит». Вот идея. Неудобно и долго писать об этом» [12) Там же.].
Эртель чутко прислушивался к замечаниям своего старшего товарища и в своих ответных письмах делился с ним всем, что его волновало и тревожило. Много лет спустя в своей «Автобиографии» он говорил: «Что такое в то время изображал мой внутренний мир — мне трудно восстановить. В письмах моих к Засодимскому, обширных и многочисленных, мир этот изображался с большой откровенностью» [13) Письма А. И. Эртеля, М., 1909, стр. 18.]. О чем бы ни писал Эртель Павлу Владимировичу, с какой бы просьбой к нему не обращался, он всегда находил в его письмах и теплое дружеское участие, и дельный совет, и мудрое наставление. В одном из своих многочисленных посланий молодому писателю Засодимский советует: «Беллетристика — бедность страшная. Побираются крохами, чем бог пошлет. Пишите и из «народного» быта и из «барского», — и из какого вздумается. Напирайте на изящество. Это нынче в ходу, но говорят, впрочем, что эта мода скоро минет, что опять ухватятся за «тенденционализм» [14) Цит. по кн.: В. Буш. Очерки литературного народничества 70—80 гг., М.—Л., 1931, стр. 94.].
Радушно встретил Засодимский своего молодого друга в Петербурге. Он познакомил его с сотрудниками еженедельника «Русское обозрение», в котором сам некоторое время сотрудничал, а также с его редактором Песковским.
Памятным оказался день 31 марта 1878 года. Еще накануне Засодимский условился встретиться ранним утром с Эртелем, чтобы вместе отправиться на Шпалерную улицу к зданию окружного суда, где в этот день слушалось дело Веры Засулич, стрелявшей в губернатора Треплева. Когда они добрались туда, улица была уже забита густой толпой. Проникнуть в зал суда невозможно: пропускают строго по пригласительным билетам. Остается ждать. И люди ждут долго, терпеливо. По толпе прокатывается: «Прокурор говорит», «Слово дали Засулич», «Выступает защитник»... Когда присяжные заседатели удалились на совещание, напряжение в толпе достигло своего предела. Даже в зале суда был слышен тревожный гул огромной массы людей, собравшихся под окнами. Все стихло, и в зале, и на улице, когда присяжные возвратились. Тишину нарушили слова старшины заседателей, который дрожащим голосом произнес: «Нет, не виновата».
Едва решение суда стало известно на улице, как вокруг все точно всколыхнулось. Люди, знакомые и впервые встретившиеся, поздравляли друг друга, горячо обнимались, жали руки.
Домой Засодимский и Эртель вернулись возбужденные. Еще бы, подобного давно не видели улицы столицы: огромная возбужденная толпа, жандармы — от всего этого веяло новым, революционным духом.
* * *
Свой родной край Засодимский знал как никто другой. Можно сказать, что объездил он его вдоль и поперек. Только вот на северо-востоке громадной Вологодской губернии до сих пор ему не пришлось побывать. Лежал там обширный Зырянский край, как тогда называлась страна народа коми (*В прошлом веке Зырянский край, ныне Коми АССР, входил в состав Вологодской губернии.). Много легенд ходило о ней. В Вологде Засодимский не один раз слышал, как говорили:
— Зырянский край? О, это благодатная сторонка, уж такая сторонка, что, просто, и сказать нельзя! Сокровища природы там неисчислимы, неистощимы! Рябчики, стерлядь, орехи, — чего хочешь, того просишь. И все-то дешево... Меха нипочем! Мужички занимаются выгодными промыслами... Просто, золотое дно!..» [15) П. В. Засодимский. Собр. соч., т. 1, стр. 581.].
Не верилось что-то Павлу Владимировичу в существование этой обетованной земли, где нет ни нищих мужиков, ни вопиющей бедности, с которыми он встречался на каждом шагу. Не верилось! Вот и решил писатель своими глазами посмотреть, каков он этот Зырянский край.
Летом 1878 года писатель отправился в далекий путь. На лошадях, на лодках, а где и пешком пробирался Засодимский. Леса, леса, леса... Только иногда глухую чашу разрезала широкая гладь реки, да едва заметные тропки змеились среди вековых деревьев. А потом лес снова смыкал над головой свою густую крону. То, что здесь увидел Павел Владимирович, превзошло все его ожидания. Казалось, сам он вырос в лесной стороне и поэтому лесами его не удивишь. И все-таки зырянские леса восхитили его.
Неисчислимы оказались и богатства зырянских лесов. Пушной зверь, дичь, железная руда, строевой лес... Всего и не перечислишь! И рядом с этим богатством писатель увидел, что видел повсюду: разоренные деревни, нищих мужиков, голодных детей.
Никогда не забыть ему маленького Степу, работавшего на Нювчинском чугуно-плавильном заводе. На вид ему можно было дать не больше семи лет. Был Степа мал и худощав, сквозь продранную рубашонку виднелись худенькие костлявые плечики. И вот этот малыш наравне со взрослыми работал у раскаленной печи с расплавленным чугуном. За свой каторжный труд он получал десять, самое большое пятнадцать копеек в день. А в иные дни его заработок не превышал шести копеек.
Видел Павел Владимирович и других детей, лишенных детства, с 7—8 лет гнущих спину на заводах и рудниках, видел курные избы, с черными, прокопченными стенами, где самым ценным имуществом была старая прялка, видел женщин, раньше времени превратившихся в старух, мужиков, одетых в рубище, и много других, хватающих за душу картин.
Отправляясь в путь, Засодимский внимательно просмотрел всю научную литературу о Зырянском крае, изучил статистические отчеты за последние несколько лег. Кроме того, в течение всего путешествия по лесной стороне все, что попадалось интересного и заслуживающего внимания, он тщательно записывал в путевой дневник. В результате у него оказался огромный материал, позволивший ему сделать важные обобщения и выводы. А выводы вот какие:
«Край богат естественными произведениями, но народ, живущий в нем, беден. Недостаток хлеба, происходящий or недостатка удобной, пахотной земли, заставляет крестьян искать заработка и в обжиганьи уголья, и в рудниковых работах, и в рыболовстве, и в охотничьих, лесных промыслах, и в выделке точил и брусьев... Но при этом труд, поставленный в самые невыгодные условия и в полнейшую зависимость от кулаков, не вознаграждает трудящихся в надлежащей мере; и большая часть заработка его остается в карманах нетрудящегося люда... За промыслы крестьяне берутся с целью пополнить пробел в своих доходах, но эта цель не достигается. Хлеба все-таки не хватает. Бедность у нас привыкли объяснять леностью и пьянством рабочего народа. Но зырянина упрекнуть в лени невозможно: он тяжко трудится, с опасностью для здоровья и для жизни, добросовестно, упорно трудится всю свою жизнь, до гробовой доски... Обвинять зырян в лени или пьянстве может лишь тот, кто с умыслом отворачивается от правды и с умыслом закрывает на правду глаза другим...» [16) Там же, стр. 585—586.].
* * *
Засодимский всегда считал своим долгом помимо литературного творчества заниматься каким-нибудь общественным делом. В этом отношении его энергии и работоспособности можно было только позавидовать. Ему до всего всегда было дело. Равнодушие он считал тягчайшим пороком. Вот и теперь, когда все устраивалось как нельзя лучше, когда он стал одним из ведущих сотрудников журнала «Слово», когда его окружали близкие по духу и убеждениям товарищи, Павлу Владимировичу все-таки казалось, что он делает мало. Тогда-то и возникла у него мысль открыть частную библиотеку.
На Невском проспекте, недалеко от Литейной улицы, было подобрано помещение, куплены книги. Библиотека состояла преимущественно из «серьезных» книг, пользовавшихся тогда популярностью среди передовой интеллигенции. Всего собралось около семи тысяч томов. Круг читателей был неширок и включал в себя людей проверенных, близких знакомых хозяина или его друзей. Среди них было немало и таких, кого давно уже разыскивала полиция, кто уже много лет жил под чужой фамилией. Очень скоро библиотека Засодимского стала своеобразной штаб-квартирой революционеров. Сюда приходили преимущественно те из них, кто имел отношение к литературе, кто сотрудничал в легальных изданиях. Здесь бывали Д. Клеменц, П. Якубович, Н. Кибальчич, Н. Бух и другие. Они приходили сюда встретиться с нужными людьми, поговорить. Иногда они просили Засодимского спрятать то нелегальную литературу, то секретные бумаги, то какие-то тяжелые свертки. Павел Владимирович догадывался, что это оружие, но виду не подавал, да и Александре Николаевне о них ничего не говорил, хотя привык доверять ей всегда и во всем. Ему хотелось быть хоть чем-нибудь полезным этим отважным людям. К тому же он считал, что ничем не рискует: библиотека пока не вызывала у полиции никаких подозрений и была надежной конспиративной квартирой.
Время проходило за работой, встречами с друзьями-писателями, с революционерами, довольно часто заглядывавшими в гостеприимную квартиру Засодимских. Несмотря на множество дел, отвлекавших от работы, Павел Владимирович закончил цикл очерков «Лесное царство», где рассказал о своем летнем путешествии по Зырянскому краю, подготовил к печати статью «Земский принцип и его практическое приложение», в основу которой положил материалы, собранные в Усмани. Опираясь на строго документальные данные, писатель показал в «современном земстве бездну противоречий, недомыслия, лицемерия; ...холодное отношение к общественному делу, нерадение к народным интересам и глубокое, темное невежество». Засодимский вступает в резкую полемику с либералами, утверждавшими, что нетактично и не время говорить о непорядках, имевших место в деятельности земства. «Народные интересы, — говорил писатель, — для нас дороже либерального краснобайства и всякой тактичности» [17) Там же, стр. 607.]. Он рассказывает о вопиющих злоупотреблениях усманских земских дельцов В. Бланка, Г. Бланка, Н. Андреева, которые втроем занимают все возможные в земской управе посты, о безобразном состоянии в Усманском уезде школьного дела.
Не забывает Павел Владимирович и своих маленьких читателей, для которых пишет исторический очерк «Царствование Алексея Михайловича» и другие произведения.
Между тем, на страницах реакционной печати началась бешеная кампания против революционеров, вступивших в борьбу против самодержавия, против писателей демократического лагеря, против всех, кто осмеливается поднять голос в защиту свободы и справедливости. Среди других имен писателей-народников неоднократно упоминалось и имя Павла Владимировича. В каких только грехах его не обвиняли! Отлично понимая, что от продажных писак реакционных газет и журналов ничего иного ждать не приходится, Засодимский тем не менее тяжело переживал эту травлю лучших сил тогдашней русской литературы. Эти настроения нашли свое отражение в письме Павла Владимировича, написанном редактору журнала «Детское чтение» В. П. Острогорскому в ответ на его сочувственный отзыв о рассказе «История двух елей»:
«Дорогой мой Виктор Петрович!
Если Вас тронул рассказец мой, то и письмо Ваше в свою очередь дошло по назначению. Верьте, я — человек не избалованный жизнью, очень не избалованный. Доброе слово от доброго человека дорого мне. Оно звучит для меня даже как-то странно и дико среди повальной литературной руготни, посреди этого визга и лая. Спасибо Вам» [18) ИРЛИ, архив В. П. Острогорского, ф. 559, сд. хр. 109, лист 1.].
* * *
1879 год называли «годом ужасов и надежд», годом, когда борьба между правительством и революционерами обострилась до последних пределов. Выступления революционеров подавлялись с чудовищной жестокостью. А это, в свою очередь, вызывало ответные акты протеста, гнева и мести.
С болью прочитал Засодимский траурное сообщение подпольной газеты революционеров «Земля и Воля» о смерти своего друга Ф. Н. Лермонтова. В сообщении говорилось: «В Литовском замке скончался в начале декабря судившийся по прошлогоднему большому процессу бывший народный учитель из крестьян Вологодской губернии Феофан Никандрович Лермонтов. Известие о его кончине запоздало потому, что полиция держала его в тайне, и перед смертию ему было отказано даже в последнем свидании с близкими людьми» [19) «Земля и воля», 1879, № 3, 15 января.].
«Еще одна жертва, — подумал Павел Владимирович. — Еще одного близкого человека не стало. Кончится ли когда-нибудь это надругательство над людьми?! Ведь гибнут лучшие, одареннейшие люди земли русской! Где же та сила, которая остановит произвол и насилие!».
А события, между тем, развивались с ошеломляющей быстротой.
9 февраля революционер Г. Гольденберг за надругательство над политическими каторжанами и избиение студентов убил харьковского губернатора Кропоткина.
13 марта Л. Р. Мирский совершает покушение на шефа жандармов Дрентельна.
2 апреля на Дворцовой площади А. К. Соловьев неудачно стреляет в Александра II.
Еще несколько месяцев назад, после убийства Мезенцева, подпольный орган революционеров «Земля и Воля» предостерегал «от слишком сильного увлечения этого рода борьбой», т. е. террором, и настаивал на том, чтобы на первом плане находилась работа в народе, так как «разрушить систему может только сам народ». Теперь же в мартовском номере «Листка «Земли и Воли» доказывалось, что террор является не только актом мести, средством самозащиты и политической агитации, но и «одним из главных средств борьбы с деспотизмом».
Неспокойно стало в столице. Повсюду шныряли жандармы и шпионы. За всеми неблагонадежными был установлен негласный полицейский надзор. Опасаясь, что библиотека Засодимского, где часто бывали революционеры и где хранились всякого рода подпольные издания, будет взята под наблюдение, друзья Павла Владимировича посоветовали ему передать заведывание ею какому-нибудь мало известному лицу, а самому на время покинуть Петербург. Выбор пал на Александра Ивановича Эртеля. В столице его почти никто не знал. Ведь был он здесь всего один раз да к тому же очень недолго. В революционных кругах его немного знали и знали с самой положительной стороны. Он даже выполнял некоторые поручения подпольщиков. Да и на рекомендацию Засодимского вполне можно было положиться. Сам Эртель в своих письмах давно жаловался на скуку и серость провинциальной жизни и просил устроить его где-нибудь в Петербурге.
Весной Эртель перебрался в столицу, а вслед за этим Павел Владимирович вместе с женой отправился на родину.
И вот снова Вологда. Мало что изменилось здесь за последнее время, и изменения эти не очень бросались в глаза постороннему. Но для человека, любящего свою родину и преданного ей, эти перемены ощущались чуть ли не на каждом шагу. Давно ли Павел Владимирович писал о том, как изменился его край после того, как сюда провели железную дорогу. Теперь этих изменений стало еще больше. Правда, изменения эти были весьма своеобразны: в городе появился кондитер, петербургская портниха открыла мастерскую, все чаще стали наведываться сюда бродячие актерские труппы, завелись свои защитники-адвокаты или, как их называли в простонародье, — «брехалки».
Изменения коснулись не только губернского города. В окрестностях его появилось несколько сыроваренных заводов, а бывшие дворянские усадьбы либо перешли в собственность предпринимателей нового типа или сдавались в аренду. Не избежало общей участи и Фоминское, с которым у Засодимского было связано столько воспоминаний.
И снова, как некогда во время странствий по Тверской губернии, Павел Владимирович задался целью выяснить, какую же пользу принесли все эти сыроваренные заводы народу, что дали им «герои действующие на поприще сыроделия»? И совершенно точно доказал — ничего.
Побывал Павел Владимирович на памятных местах: у старинного кремля, у гимназии, на Соборной горке. Проходя мимо дома, где жил и провел свои последние годы замечательный русский поэт К. Н. Батюшков, он с горечью подумал: «Прошло всего 25 лет со дня его смерти, а вологжане, кажется, совсем уже забыли, что у них был поэт. Немногие из них смогут сказать, где похоронен он и указать дорожку к его затерявшейся могиле. Да, плох, наверное, тот край, плохи те люди, которые не ценят и не помнят своих лучших сограждан. Ведь такое отношение к людям таланта и ума обличает лишь недостаток самосознания, недостаток развития и чувства собственного достоинства» [20) «Русское богатство», 1880, № 9, стр. 43.].
На память пришли строки:
Уже светило дня на западе горит
И тихо погрузилось в волны!..
Задумчиво луна сквозь тонкий пар глядит
На хляби и брега безмолвны.
И все в глубоком сне поморие кругом,
Лишь изредка рыбарь к товарищам взывает,
Лишь эхо глас его протяжно повторяет
В безмолвии ночном
(*Из стихотворения К. Н. Батюшкова «На развалинах замка в Швеции». К. Н. Батюшков. Сочинения, М., 1955, стр. 214.).
— Великолепные стихи, — проговорил Павел Владимирович. — Что ни говори, а Батюшков живет и по смерти. Его мысли, его чувства, прекрасные, поэтические образы, как-будто слетающие со страниц его произведений, живут и поныне... И такой поэт заслужил того, чтобы память его увековечили. Речь идет не о роскошном памятнике. Он и не нужен... Пускай бы из дерева сделали бюст поэта и поставили бы этот бюст на обрубке дерева, вместо пьедестала... А будущие поколения, между тем, все-таки знали бы, что между нами были не только одни статские советники, заводчики и маклаки, но и талантливые деятели в области мысли [21) Там же, стр. 43—44.].
* * *
В Вологде Засодимский пробыл всего несколько дней и отправился дальше в Кадников, а оттуда в небольшую усадьбу Горка, имение своей тетушки. Здесь он бывал часто и всякий раз, приезжая сюда, испытывал чувство глубокого удовлетворения. Все в этой усадьбе, затерянной среди глухих лесов, нравилось ему, каждый уголок обширного парка, каждая его тропинка были хорошо ему знакомы. На старые липы и лиственницы, на стройные тополя и громадные березы, окружавшие дом, Павел Владимирович смотрел как на своих близких друзей.
Павел Владимирович и Александра Николаевна жили в небольшом флигеле. День начинался рано. Позавтракав, Павел Владимирович уединялся и работал вплоть до обеда. Потом отдыхал и снова работал. В сумерках он любил бродить по селу или садился на высоком берегу Двиницы под старой, развесистой елью и наблюдал, как садилось солнце.
В иные дни работа не клеилась и тогда Засодимский отправлялся куда-нибудь в соседнюю деревню, где у него было много знакомых крестьян. Писатель любил с ними беседовать, и они, не таясь, рассказывали ему о своих делах и невзгодах.
Работалось в деревне на редкость плодотворно. Здесь, вдали от городского шума, где ничто не мешало сосредоточиться и ничто не отвлекало от работы, были написаны многие замечательные страницы произведений Засодимского.
В каждый свой приезд, а приезжал сюда Засодимский, начиная с конца 70-х и вплоть до 90-х годов, чуть ли не каждое лето (иногда, бывало, живал здесь и зимой) создавал он по нескольку произведений. Здесь были написаны «Степные тайны», «По градам и весям», «Семейство Подошвиных», «Пропал человек», «Из жизни лесной стороны», множество статей, рассказы для детей, воспоминания о детстве.
Возвращался Павел Владимирович в Петербург тогда, когда ненастная осень с ее темными ночами и унылыми завываниями ветра начинала постепенно вступать в свои права.
На этот раз вернуться пришлось раньше. Судя по письмам друзей, положение в стране с каждым днем становилось все более напряженным. В Петербурге Засодимский узнал о больших изменениях, которые произошли в жизни революционного подполья. Общество «Земля и Воля» после Воронежского съезда, состоявшегося летом 1879 года, распалось на две организации — «Народная Воля» и «Черный передел». «Народная Воля» своей задачей поставила ниспровергнуть самодержавие путем политического переворота. Основным методом борьбы народовольцы избрали индивидуальный террор. «Черный передел» остался верен прежней тактике «Земли и Воли», т. е. тактике агитационно-пропагандистской работы среди всех слоев населения и прежде всего среди крестьянства. Вместо одной газеты «Земля и Воля» стали выходить две — «Народная Воля» и «Черный передел».
Активизация деятельности революционеров вызывала ответные меры правительства. За 1879 год состоялось 22 политических процесса, по которым было вынесено 174 обвинения. Цензура неистовствовала. Сентябрьская книга журнала «Слово» была уничтожена «посредством обращения в массу».
В январе 1880 года во «всеподданейшем докладе» Министра внутренних дел направление «Слова» характеризовалось следующим образом: «нескрываемая, хотя и маскируемая различными условными выражениями, ненависть к существующему государственному и общественному порядку, явное сочувствие к социальным переворотам прошедшего времени и к преступной агитационной деятельности» [22) Цит. по кн.: В. Е. Максимов. Из прошлого русской журналистики, Л., 1930, стр. 285.]
Все это приводило к тому, что беспрестанно приходилось передавать «Слово» из рук в руки, менять редакторов. Работать в журнале становилось все труднее и труднее. Не все редакторы проводили последовательно демократическую политику, в силу цензурных притеснений часто приходилось говорить недомолвками, а иногда и совсем молчать. Имя Засодимского стало редко появляться на страницах «Слова».
К тому времени, по поручению группы писателей-народников С. Н. Бажина купила право на издание журнала «Русское богатство». Предполагалось, что журнал будет отвечать запросам передовой русской интеллигенции, что он будет издаваться на артельных началах, что в нем будут созданы наилучшие условия для плодотворной творческой работы.
Среди членов артели были писатели, поэты, критики и публицисты, уже широко известные читающей публике, и только еще начинающие литераторы. Кстати, одна из задач нового журнала состояла в том, чтобы привлечь к сотрудничеству как можно большее число молодых писателей. Во вновь созданную литературную артель вошли Н. Ф. Бажин, В. М. Гаршин, П. В. Засодимский, Н. Н. Златовратский, С. Н. Кривенко, Н. И. Наумов, Ф. Д. Нефедов, Г. И. Успенский и другие.
Перед тем как приобрести «Русское богатство», велись ожесточенные споры. Одни говорили, что новый орган приобретать не нужно, что лучше сосредоточить все имеющиеся налицо литературные силы в «Слове», другие утверждали, что одного журнала такой большой и талантливой группе писателей мало, что две журнальные трибуны позволят расширить сферу влияния на общество и т. д. Вторых было большинство, к ним присоединил свой голос и Засодимский.
О том, в каком состоянии досталось «Русское богатство» артельщикам, рассказывал в своих воспоминаниях С. Н. Кривенко: «Это была настоящая утлая дырявая ладья, в которой и предстояло совершить трудное плавание и произвести все те преобразования, о которых мы мечтали. Положение вещей было такое: не было подписки и денег; не было ни у кого практического умения вести дело и ладить с цензурой; приходилось работать даром, а для многих это было не только трудно, но даже невозможно: были хорошие имена, но не имена литературных корифеев, которые обеспечивают успех изданию, да и те имена, которые были, не всецело принадлежали журналу, потому что должны были участвовать в других изданиях, где приходилось работать... Предприятие, действительно, было довольно смелым, чтобы не сказать больше» [23) «И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников», Academia, M.—Л., 1930, стр. 223.].
Несмотря на трудности, журнал все-таки был создан. В ноябре 1879 года Н. Н. Златовратский был утвержден Главным управлением по делам печати в звании редактора, а в январе следующего года подписчики получили первый номер обновленного журнала.
* * *
В первом номере «Русского богатства» были напечатаны произведения почти всех основных сотрудников: В. М. Гаршина, Н. Н. Златовратского, С. Н. Кривенко, Н. С. Курочкина, А. М. Скабичевского и других. Программа журнала была изложена в разделе «Русская жизнь» (*Б. П. Козьмин в своей книге «От девятнадцатого февраля к первому марта» (М., 1933, стр. 226—227) автором этой заметки считает С. Н. Кривенко. Однако, П. В. Засодимский в собственноручно составленной библиографии своих произведений говорит, что раздел «Русская жизнь» в журнале вел он. (См. ЦГАЛИ, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 32, л. 2)). Составить ее от имени «артели» было поручено Засодимскому.
Одной из основных задач журнала, говорилось в статье, является освещение вопросов внутренней жизни, ибо «от разрешения этих вопросов... зависит общественное благополучие, зависит будущее человеческих обществ.
Мы убеждены, что в нашем обществе существует потребность в разработке вопросов внутренней жизни. Так же точно мы убеждены в том, что эта совершенно естественная, законная потребность удовлетворяется со стороны нашей прессы далеко не в таком размере, в каком желательно русскому интеллигентному обществу» [24) «Русское богатство», 1880, № 1, стр. 84—85.].
От имени новой редакции журнала Засодимский заверяет, что «Русское богатство» «по мере сил и возможности» будет стараться восполнить пробел в освещении вопросов внутренней жизни страны. И далее следует общая характеристика положения, сложившегося за последнее время в области общественной и литературной жизни России. Надо воистину обладать незаурядным мужеством, чтобы в то тревожное время со страниц подцензурного журнала заявить: «Мы живем в смутное, туманное время. Ни ночь, ни день, но какие-то предрассветные сумерки... Предметы видимы, но видимы как-то странно; причудливо и неясно рисуются их очертания... Смутное время! Почва как-будто колеблется под ногами, будущее — темно. Общество представляется неопределенною, серою массой. Ни один тип не выделяется резко, отчетливо. Литература отказывается делать обобщения, не указывает идеалов и не служит тем огненным столпом, за которым люди, заблудившиеся в пустыне, могли идти к Земле Обетованной... О народе существует масса разноречивых представлений. Одни говорят: «мужик глуп и груб»; другие, что «у мужика учиться надо»; третьи твердят, что «без немца ничего не поделаешь», что «немец обезьяну выдумал» и т. д. Этот хаос дает себя чувствовать и в обществе и в литературе. Пора бы разобраться в этом хаосе...» [25) Там же, стр. 86.].
О внешней, экономической и бытовой стороне жизни народа, продолжал Засодимский, уже писалось не один раз и это очень важно. Однако этим не исчерпывается вся жизнь народа. «Должно выяснить те идеалы, которые с большей или меньшей отчетливостью живут в народной массе. Должно указать, как видоизменялись эти идеалы под влиянием времени и исторических обстоятельств, в каких отношениях находятся эти идеалы к действительности и какие следы действительность в свою очередь кладет на них; должно указать, каким образом народная мысль, зародившись в тайниках народного миросозерцания, самостоятельно выработавшись, — сталкивается с нашими культурными мероприятиями и что происходит от такого столкновения» [26) Там же, стр. 87.].
Таким образом, одна из основных задач журнала должна заключаться прежде всего в изучении народных, т. е. крестьянских, идеалов и их отражение в жизни народа. Это, однако, не означало, по мнению Засодимского, что «Русское богатство» будет освещать только вопросы русской жизни, что журнал закроет глаза на то, что происходит в Западной Европе. «Мы можем не восторгаться западно-европейской цивилизацией, глядя на нее с точки зрения высокой справедливости и морали, — писал Засодимский, — мы можем находить основания этой цивилизации очень непрочными, а идеалы — далеко не блестящими. Но игнорировать, не интересоваться этой цивилизацией мы не можем уже по одному тому, что — какова бы она ни была — она добыта потом и кровью» [27) Там же.].
В заключение писатель ставит вопрос о том, каким должен быть печатный орган в это напряженное время.
«Каждый печатный орган, — пишет Засодимский, — как и всякий живой человек, должен иметь свое собственное обличье, свою физиономию. Нивеллировка, безразличие в данном случае служат доказательством убожества и бессилия мысли, доказательством того, что у людей уже ничего не осталось за душой своего, что все уже размыкано и развеяно, а остались только одне жалкие или стращные фразы…
Каждый печатный орган, желающий, чтобы его слушали, должен всегда находиться аu courant (*В курсе дела (франц.)) общественного движения во всякую данную минуту. Его беседа должна быть интересна для читателя. Он должен быть искренен. У журнала для читателя всегда должно быть живое слово...» [28) Там же, стр. 90—91.].
Давно с таким воодушевлением и с таким подъемом не работал Засодимский, давно не чувствовал он такого глубокого удовлетворения. За три года существования «Русского богатства» без материалов, написанных Засодимским, не появлялось ни одного номера. Мало того, в иных книжках «Русского богатства» печатались два, а иногда даже три произведения самых различных жанров, подписанных многочисленными псевдонимами писателя: «Г. Владимиров», «В-л-н», «Скиталец», «Н. Рябинин», «Ева Р.», «Старый воробей» и другими.
Помимо огромного количества всякого рода статей, заметок в период с 1880 по 1882 год писатель опубликовал такие большие свои романы и повести: «Степные тайны», «Семейное горе» («Семейство Подошвиных»), «Три дороги», «Штабс-капитан Батурин», «Неведомый страдалец». «Что сеяли, то и пожали», «Степан Огоньков», а также большое количество детских рассказов.
* * *
В первом номере обновленного «Русского богатства» Засодимский напечатал не только четко изложенную программу вновь открываемого журнала, но и главы своего нового романа «Степные тайны».
Новое произведение Павла Владимировича точно так же, как и роман «Кто во что горазд», было написано на материалах, собранных писателем в период его жизни в Усмани. И снова перед нами картины жизни пореформенной деревни. Только на этот раз в центре внимания автора оказались не крестьяне, а помещики и кулаки. Писатель рисует страшные картины падения нравов, низменных расчетов, духовной деградации. Он рассказывает о кулаке Иване Афанасьевиче Рукавицыне, именующемся теперь купцом, который, как сетью, опутал владельца имения Марьино Сучковатова, втянул его в свои грязные махинации, женил на своей дочери и, в конце концов, стал почти полновластным хозяином всех его владений. С горечью говорит Засодимский о том, что подобные явления происходят повсеместно, что «ловкие, скользкие, как угри, но в миллион раз зловреднее всякого угря, Иваны Афанасьевичи, под различными кличками и наименованиями, из различных сословий и профессий, всюду проскользают ныне то в грубых, смазных сапогах, пахнущих дегтем, то в цивилизованном европейском костюме, и всюду они пускают корни на зло будущему благосостоянию народа... Повсюду в мире, где ни заводились эти люди, повсюду они развили пролетариат, безземелье народной массы и самое отчаянное, голодное нищенство... Благодетели! Только пока не предвидится от них ничего, кроме эксплуатации, обессиления и развращения народа...» [29) П. В. 3асодимский. Собр. соч., т. II, стр. 124.].
Роман «Степные тайны» — еще одно опровержение ложных обвинений реакционной критики писателей-народников и, в частности, Засодимского в том, что в своих произведениях они идут не от жизни, а от вымысла, что события, нарисованные ими, как правило, ничего общего с действительностью не имеют. В новом произведении Засодимского важное место занимает достоверная история о том, как помещик взыскал по суду с крестьян деньги за траву, которую они не косили и которая им была не нужна. Об этом факте писатель рассказал еще в своих «Письмах из провинции», помещенных в газете «Молва» (1876, № 6). Теперь это событие послужило Засодимскому для того, чтобы лишний раз показать тот произвол, который по-прежнему господствовал в деревне, что беззаконие, которое совершалось там, явление обычное.
В новом романе Засодимского отчетливо слышно биение пульса жизни огромной страны. Тревогой охвачена вся Россия, тревожно стало и в степной стороне. Каждый день приносит какие-нибудь новости. Вот в усадьбу Сучковатого приехал дальний родственник хозяина, сельский учитель Богоявленский, и по всему уезду пополз слушок появился пропагандист, сеющий среди крестьян смуту. А стоило Богоявленскому выступить на суде в качестве поверенного гадюкинских мужиков, отказавшихся платить за траву, которую они и в глаза-то не видели, как в Марьино немедленно примчался становой пристав, потребовал у мужицкого защитника вид на жительство, а заодно (тайно, конечно) покопался в его вещах — нет ли чего подозрительного. Хозяевам уезда во всем и всюду видится крамола и нигилизм. Впрочем опасения их не лишены оснований. Едва лишь помещик Смольянинов выиграл процесс у гадюкинских крестьян, как запылала его усадьба в Воздвиженском. «Сгорело все: барский дом, людские избы, сараи, рига, даже груды хлеба... Одни думали, что загорелось, просто, по чьей-нибудь неосторожности. Иные подозревали, что тут был пущен красный петух... Как знать? Много тайн хоронится в наших степях».
Этими многозначительными словами писателя и кончается роман. Засодимский хотел сказать, что крестьяне перестали безропотно сносить обиды. Все чаще открыто начинают они высказывать свое недовольство существующими порядками. Одновременно, в «Степных тайнах» прозвучала и некоторая растерянность писателя перед надвигающейся силой буржуазии. Он не видел реальных сил, которые смогли бы остановить победное шествие новых экономических отношений. В романе очень приглушенно говорится о крестьянской общине, в силу которой так верил Засодимский и другие писатели-народники. Похоже на то, что где-то в глубине сознания он начал сомневаться в ее могуществе и способности противостоять темным силам, захлестывавшим русскую деревню.