* * *
На страницах «Русского богатства» во всей своей полноте раскрылся талант Засодимского-публициста, литературного критика и очень тонкого полемиста. Изредка помещал он статьи и в журнале «Слово», где тоже активно сотрудничал. За три неполных года в «Русском богатстве» и «Слове» было напечатано более тридцати всякого рода статей, заметок, фельетонов, сатирических сценок, посвященных самым различным вопросам общественной, политической и литературной жизни.
В течение 1880 года Засодимский вел в журнале отдел «Русская жизнь», где касался многих проблем русской действительности. Писатель говорил о вопиющих антисанитарных условиях, в которых вынуждены жить и трудиться рабочие московских и петербургских фабрик и заводов, о бесчисленных пожарах, возникающих на предприятиях Москвы и Петербурга, жертвами которых оказываются все те же рабочие, об отсутствии элементарных прав у трудящихся и о том, что никто не защищает и не пытается защитить их. Выход Засодимский видит в создании фабричных и заводских общин, хотя о том, каковы они должны быть, какие функции выполнять, он не говорит ни слова [30) «Русское богатство», 1880, № 3, раздел «Русская жизнь».].
Вопросы народного образования всегда глубоко волновали Засодимского, и теперь он снова возвращается к ним, снова пишет о неудовлетворительной постановке обучения в сельских школах, где воспитание поручается, как правило, семинаристам, часто даже не окончившим курса, и которые рассматривают свое пребывание в роли учителя, как временное.
Засодимский рассказывает о фактах беспощадного преследования прогрессивно настроенных учителей со стороны всякого рода представителей местной власти, о земствах, расходующих деньги на что угодно, только не на образование, об отсутствии гласности в решении школьных вопросов. Картина, нарисованная писателем, была страшна. Но он верит, что не вечно будет царить произвол в деле просвещения, что наступят, обязательно наступят другие времена, что «изолированность школы от всего живого мира, отсутствие гласности в деле народного образования вообще, полицейско-охранительный характер, приданный школе и сделавший их чем-то вроде исправительных заведений, вроде арестантских рот, взгляд на всякого мало-мальски развитого учителя как на разбойника... и т. п. неблагоприятные условия, коими обставлена школа, условия скоро преходящие. Жизнь человеческая не так долга и злых людей «в мире» не так много, чтобы они могли успеть окончательно затормозить развитие целого народа своими личными, одиночными усилиями, чтобы они могли перевернуть вверх дном общественное сознание, чтобы они могли исказить и обезобразить жизнь целого общества» [31) «Русское богатство», 1880, № 4, стр. 56.].
Одну из статей, опубликованных в разделе «Русская жизнь», Засодимский посвятил обличению «праздно болтающих «оптимистов», которые неустанно радуются всему: каждой версте, вновь пролагаемой железной дороги, каждому вновь открытому ссудно-сберегательному товариществу, каждому вновь основывающемуся коммерческому предприятию и т. п., и которые за всем этим не видят, а точнее не хотят видеть, растущего с каждым днем обнищания народа. «Все благополучно», — убаюкивают общество «оптимисты». Но есть и другая категория людей, говорит писатель, их меньшинство, но они есть, они борются и за ними правда. Их называют «пессимистами», а «пессимисты», по очень образному определению, это «несогласно мыслящие». И вот эти «несогласно мыслящие», — пишет 3асодимский, — «...письменно и устно, с цифрами и фактами в руках твердят о бедности народа и, как о последствиях, вытекающих из нее, о низком уровне умственного и нравственного развития, о болезнях, ...бессилии культуры, не могущей защитить почву от истощения, от обезлесения и от занесения ее песками... Каждое справедливо резкое замечание их о всех этих неустройствах и об опасных последствиях, отсюда проистекающих — встречается диким завыванием, ругательствами и насмешками со стороны благодушествующего большинства» [32) «Русское богатство», 1880, № 8, Смесь, стр. 32.]. Себя Засодимский причисляет к «пессимистам», ему претят всякого рода разглагольствования о помощи народу, он иронически пишет о различных прожектах, которые должны, по мнению их авторов, в корне избавить деревню от господства стихийных сил, о всякого рода жуколовках, пожарных снарядах и т. п. Все это не меняет существа дела. О том, что же следует делать, как избавить деревню от постоянной зависимости от стихийных сил, Засодимский обещал рассказать в своих последующих статьях. Однако его намерение не осуществилось. Слишком смелые и по существу своему антиправительственные взгляды высказывались в отделе «Русская жизнь». Цензура и раньше несколько раз целиком вырезала этот раздел из журнальных книжек «Русского богатства», а статья, опубликованная Засодимским в восьмом номере, оказалась последней.
Засодимский был также одним из самых активных сотрудников отдела «Смесь». Здесь помещал он полемические заметки, сатирические сцены, в которых откликался на многие события современной ему жизни.
Вот в газете «Московские ведомости», издававшейся реакционером М. Н. Катковым, появилась статья о неком Дьякове, которого какой-то досужий автор пытался представить чуть ли не раскаявшимся революционером. В ответ Засодимский пишет заметку «Господин Дьяков-Незлобин (Его время, его жизнь и деятельность)», где на целом ряде фактов доказал, что Дьяков никогда революционером не был, а «является одним из тех проходимцев, которых в последнее время немало развелось у нас и которые занимаются так часто подбрасыванием к почетным зажиточным людям угрожающих писем с требованием, чтобы в такое-то место вынесли столько-то тысяч рублей, а в противном случае — по решению Исполнительного Комитета — смерть, поджог и т. д.» [33) «Русское богатство», 1880, № 3, Смесь, стр. 8.].
О том, как заставляет цензура кромсать представляемые на ее суд произведения, Засодимский рассказал в небольшой сцене «Поправили!», герой которой Вихров после того, как его приятель Загривкин «исправил» его сочинение, восклицает: «Ни одного живого места ни осталось! Чорт знает, что такое вышло!..» [34) «Русское богатство», 1880, № 3, стр. 28.].
Но, пожалуй, больше всего внимания в своих заметках, напечатанных в отделе «Смесь», писатель посвящает полемике с реакционной газетой «Новое время», издававшейся А. Сувориным. Он тонко иронизирует по поводу объявлений, публиковавшихся в «Новом времени» («Из записной книжки»), издевается над господином Д. Ш., предлагавшим обложить огромной пошлиной все ввозимые в Россию машины с тем, чтобы он и ему подобные могли нагреть руки на поставке негодного оборудования («Господин Д. Ш. или замаскированное своекорыстие»), смеется над петербургскими земцами, которые решают «роковой вопрос» ...о переименовании Фонарного переулка в Сербскую улицу («Петербургские думцы»), зло высмеивает научные потуги некоего Бормана, представившего к защите диссертацию на тему «Материалы для анатомии сверчка домового» («Борман и его сверчок»), со скрытым сарказмом говорит о применяющихся до сих пор в некоторых русских гимназиях телесных наказаний («Сиу, Пестрый Хвост»), зло пародирует заседание одного из бесчисленных обществ, которых пооткрывалось тогда великое множество («VI заседание общества «Скотоводства и землеудобрения») и т. д.
Сотрудники, составлявшие «Смесь», среди которых был и Засодимский, стремились превратить этот отдел журнала в нечто вроде знаменитого «Свистка», издававшегося с качестве приложения к журналу «Современник» в 1859—1861 гг. На это обстоятельство указывает, в частности, воскрешение Засодимским фамилии поэта Лилиеншвагера, под именем которого в «Свистке» печатал свои сатирические стихи Н. А. Добролюбов. Павел Владимирович доверительно сообщал читателям, что им получены стихи брата покойного Конрада Лилиеншвагера Фрица, которые он и печатает. Стихи Фрица Лилиеншвагера Засодимский обычно включал в свои «Отрывки из дневника», которые подписывал псевдонимом «L'homme qui rit et qui pleure» (*Человек, который смеется и плачет (франц.)). Вот одно из сатирических стихотворений Засодимского, якобы полученное от Фрица Лилиеншвагера. Это стихотворение явилось откликом на железнодорожную катастрофу, которая произошла на Варшавской дороге, и на то вопиющее равнодушие, которое проявило начальство к потерпевшим крушение пассажирам. Стихотворение называлось «Случай железнодорожный, только в России возможный»:
Далеко не по охоте
Очутились мы в болоте,
С перебитыми ногами...
(Пошутить хотели с вами!)
Вы вопите:
«Помогите!»
Отвечают вам с нахальством:
«Потерпите,
Подождите
Воли высшего начальства»...
_______
В довершение афонта
Вам дадут на излеченье
И, в припадке увлеченья,
Занесут на счет... ремонта!»
[35) «Русское богатство», 1881, № 9, стр. 99.]
«Отрывки из дневника», где печатались стихи Лилиеншвагера, были весьма любопытными. В них Засодимский, как в других своих сатирических заметках, откликался на злободневные события. Откликался систематически, из месяца в месяц. Писатель говорит о всевозможных злоупотреблениях, произволе, господствовавших во всех отраслях общественной жизни, откликается на выступления реакционной прессы, высмеивает таких борзописцев, как сотрудник «Нового времени» В. Буренин и т. п.
О чем бы ни говорил и ни писал Засодимский, всюду он выступал как писатель и публицист передового, демократического лагеря.
* * *
Перу Засодимского принадлежали не только небольшие статьи и заметки, печатавшиеся в отделе «Русская жизнь» и «Смесь». Им были написаны и несколько больших публицистических статей, посвященных самым различным вопросам.
Засодимский говорит о злоупотреблениях, которые творят священнослужители в деревнях (ст. «Пастыри и овцы» — «Слово», 1879, № 12). Писатель приводит множество фактов о том, как обирают священники свою паству, как вымогают они у крестьян последние гроши, как пьянствуют, безобразничают, рассказывает, до какого плачевного состояния они довели церковно-приходские школы.
Засодимский отстаивал право молодежи не только овладевать знаниями, но и знакомиться с той жизнью, которая кипит вокруг них, и не только знакомиться, но принимать в ней самое активное и горячее участие (ст. «Вопросы о молодом поколении» [36) «Слово», 1881, № 1.].
Писатель выступает против лицемерного отношения к народу (ст. «Народолюбцы»). Теперь, пишет он, «Московские ведомости» и «Новое время», совсем недавно как чумы избегавшие решения внутренних вопросов и всего, что связано с жизнью простых людей, и те вдруг заговорили о своей горячей любви к народу. Но в этих рассуждениях, по мнению Засодимского, много ложного и глубоко неверного. Все эти «народолюбцы» только на словах ратуют за народ, на самом же деле являются его врагами. Они стремились принизить роль передовой интеллигенции в просвещении народа, старались извратить позиции писателей-народников, всячески превознося самих себя. Но, пишет в заключение Засодимский, вряд ли им удастся одурачить кого-нибудь. «...Дела и делишки их красноречивее всех их писаний... В действительности, народный вопрос по-прежнему на практике остался в руках самого народа, а в литературе — в руках тех, кого называют народниками» [37) «Русское богатство», 1881, № 10, стр. 54.].
По-прежнему неизменными объектами для выступлений Засодимскому служили издатель и редактор газеты «Новое время» А. Суворин, издатель газеты «Московские ведомости» М. Катков и резко поправевший к 80-м годам редактор газеты «Неделя» П. Гайдебуров. В статье «Стрижи воротились» Засодимский воскрешает термин «стрижи», которым в свое время окрестил Щедрин людей, группировавшихся вокруг журналов «Время» и «Эпоха», людей без ясного и цельного мировоззрения, людей, вечно недовольных новыми веяниями в умственном развитии, смыкавшимися с откровенными реакционерами. И вот «стрижи» воротились. Только теперь они стали более назойливыми, более агрессивными. Теперь они трещат о свободе слова и о прочих отвлеченных предметах, а также выступают в роли защитников правительства. Одним из таких «стрижей» был Д. Аверкиев, неудачный драматург, плохой поэт и бездарный журналист. Этого «стрижа» пригрел Суворин.
«Пять лет тому назад, открывая свою газету, г. Суворин предлагал ее к услугам всех «порядочных» людей, — писал Засодимский, намекая на то, что и его в свое время приглашали сотрудничать в «Новом времени», — но «порядочные» люди не воспользовались любезным приглашением г. Суворина, и в качестве сотрудников к нему явились... такие люди, которым решительно все равно, что бы ни писать и где бы ни писать» [38) Там же, № 4, стр. 36.]. Д. Аверкиеву, действительно, было все равно где сотрудничать: у Каткова ли, у Суворина ли. Засодимский говорит, что это и не удивительно: «извольте-ка указать: где с какой стороны кончается, напр., г. Суворин и начинается г. Катков, а с другой стороны — где кончается г. Суворин и начинается г. Гайдебуров!» [39) Там же, стр. 37.].
С газетой Суворина «Новое время» Засодимский полемизировал до конца своих дней. Никогда он не мог примириться с этой продажной реакционной газетой и ее беспринципным и монархически настроенным редактором. В бумагах писателя сохранилось стихотворение, которое он написал о Суворине. Свои стихи, после не очень удачного дебюта в качестве стихотворца в «Иллюстрированной газете», Павел Владимирович почти не печатал (за исключением сатирических произведений), но иногда все-таки обращался к поэзии. Писал он преимущественно не для широкой аудитории. В его стихах находили отображение мысли и чувства, волновавшие писателя, в них он стремился запечатлеть те или иные события общественной жизни. Так и на этот раз ему захотелось откровенно высказать Суворину все, что он думает об этом реакционном журналисте и что, к сожалению, не мог сказать открыто. Обращаясь к нему, Засодимский писал:
Нет! г. Суворин, нет!
Не все идут за вами,
Чтоб целовать монарший след
И стукать в землю лбами...
Нет! г. Суворин, нет!
Не вся печать в ливрее,
И кроме льстивых слуг газет,
Ведь есть борцы идеи...
Не все гасить способны свет
Продажными строками...
Нет! г. Суворин, нет!
Не вся печать за вами.
[40) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 21.]
Павел Владимирович Засодимский был не только интересным и талантливым публицистом, но и очень проницательным критиком. В своих статьях, посвященных вопросам изобразительного и театрального искусства, а также характеристике отдельных литературных явлений, он последовательно отстаивал принципы демократической эстетики, основы которой были заложены в русской литературе Белинским, Чернышевским, Добролюбовым. Выступления Засодимского по вопросам искусства и литературы не выходили из русла передовой критики его времени, представленной именами Н. Шелгунова, М. Антоновича, Н. Михайловского, А. Скабичевского и некоторых других.
В своих многочисленных статьях, заметках, отдельных высказываниях, разбросанных в письмах, Засодимский ратует за искусство, пронизанное высокими гражданскими чувствами, отвечающее на злободневные вопросы современной действительности, правдиво отображающее многострадальную жизнь русского народа. Писатель воспевает искусство, зовущее на подвиг, на борьбу против мрака и гнета, искусство, одухотворенное великой любовью к людям. Именно эти мысли лежали в основе статей Засодимского «Современный пустоцвет», «Буря в стакане воды» и других.
Засодимский был страстным театралом. Его часто можно было видеть среди зрителей Александрийского театра. Больше всего его привлекали там выступления замечательной русской актрисы П. А. Стрепетовой. Ей он посвятил несколько рецензий и театральных заметок, где наряду с глубоким анализом игры актрисы он высказывает очень серьезные мысли по поводу репертуара театра, говорит об огромном воспитательном значении театрального искусства.
«...Тяжелое впечатление производит ныне театр, — писал в одной из своих заметок П. В. Засодимский, — когда подумаешь, что вместо того, чтобы иметь хорошее, здоровое воспитательное значение, он пропагандирует легкие нравы, прелюбодеяние во всевозможных видах и служит лишь для развития в обществе пошлых буржуазных чувств и вкусов...» [41) «День». 1888, № 202.].
В другой статье писатель говорит: «Пора поднять в общественном мнении значение театра, пора улучшить, облагородить репертуар и дать простор силам наших талантливых артистов» [42) «Сын отечества», 1899, № 216, 21 ноября.].
Глубокая озабоченность судьбами русской литературы, русского изобразительного и театрального искусства — вот что всегда звучит в статьях Засодимского.
* * *
Весной Засодимский получил письмо из деревни. Тетушка звала снова приехать к ней летом. «Скучаем мы здесь, — писала она, — все одни и одни. Приезжайте на Горку. Мы уж и флигелек вам приготовили, ждем не дождемся».
— Ну, что ж, Александра Николаевна, — шутливо спросил Павел Владимирович жену, — поедем к родным пенатам?
— Поедем.
Лето в тот год выдалось жаркое и грозное. Особенно изнурительная жара стояла во время сенокоса. Отовсюду приходили слухи о массовых заболеваниях дизентерией, особенно среди деревенских ребятишек, о начавшемся падеже скота. А чем помочь? Ни врача, ни фельдшера, ни ветеринара. Как-то Засодимский разговорился с одним врачом. Оказалось, что в его ведении было почти... 200 000 человек.
— Да как же вы справляетесь? — не скрывая удивления спросил Засодимский.
— Да так вот и справляюсь! — ответил он, пожав плечами. — Я ведь лечу мало, почти вовсе не лечу. Ведь я врач не для живых, а для мертвых.
— Или я не понял вас, — начал Засодимский, — или...
— Очень просто! — перебил его доктор. — Я только и делаю, что мыкаюсь из одного уезда в другой, присутствую на следствиях, произвожу вскрытия мертвых тел, составляю протоколы, пишу отчеты... А лечить некогда. Я врач лишь по названию, в сущности я просто лишняя спица в административной колеснице [43) «Русское богатство», 1880, № 10, стр. 35.].
Это была горькая правда. Положение с медицинским обслуживанием крестьян в Вологодской губернии с каждым годом становилось все более и более катастрофическим. В иных деревнях не только врача, но и фельдшера крестьяне в глаза не видели. Лечили их, как правило, знахари и знахарки.
Живя в деревне, Павел Владимирович живо интересовался состоянием общинного землевладения. Он подолгу беседовал с мужиками, расспрашивал о порядках в общине, пытался вызвать их на откровенный разговор.
— А вон про вашу-то общину что сказывают, — говорил Засодимский знакомому крестьянину. — При переделах у вас может достаться участок одному хуже, другому лучше.
— Это кто же сказывает-то? Баре?
— Да! Бары.
Мужик почесал затылок, подумал и ответил:
— Нет, братец ты мой! Это ты напрасно... Мы так расплантируем, что и твоему землемеру за нами не угнаться. По совести!.. Ежели какой ни на есть уголок отрежется неладно, так мы его семь раз переладим, а правды добьемся. Во-о как! Приходи, сам увидишь [44) Там же, стр. 39.].
Такие разговоры вселяли уверенность в сердце писателя, заставляли с новой силой верить в крепость и незыблемость крестьянской общины. «...Крестьяне в нашей стороне крепко держатся за свою общину, — говорил Засодимский в «Письмах с родины», — так крепко, что ни развивающееся кулачество, ни чиновничество с его канцеляризмом до сего времени не могут сбить наших общинников с позиций, стойко удерживаемых ими и занятых еще их дедами и прадедами. Народ, коллективная умственная сила, не может быть дураком. Недаром же пронес он в продолжении нескольких веков в своем сознании цело и нерушимо идею общины» [45) Там же, стр. 40.].
Действительно, писатель мог встретить крепкие и хорошо организованные крестьянские общины. Но мало осталось среди них таких, каких в той или иной мере не коснулись новые экономические отношения, властно врывавшиеся в жизнь деревни. Засодимский видел эти изменения, в своих художественных произведениях правдиво отображал пагубное воздействие власти денег, власти капитала на старый крестьянский патриархальный мир и все-таки не хотел до конца расставаться со своими иллюзиями, со своей верой в крепость и несокрушимость общины.
Два раза в неделю — в воскресенье и среду — в деревню приходила почта. Эти дни Павел Владимирович ожидал с нетерпением. Оставляя на лето Петербург, с его шумом и суетой, наслаждаясь деревенским покоем, писатель всеми своими помыслами был там, в столице, среди друзей. Даже здесь он не переставал ощущать себя борцом, сражающимся на переднем крае литературы. Поэтому он по-прежнему стремится быть в курсе всех событий: политических, общественных, литературных. Вести приходили разные: плохие и хорошие. Впрочем, плохих вестей было больше.
Провалы среди революционеров «Народной Воли» продолжались. Был схвачен после ожесточенного вооруженного сопротивления революционер Н. К. Пресняков. Вместе с известным революционером членом исполкома «Народной Воли» А. А. Квятковским, арестованным раньше, и некоторыми другими революционерами он должен был вскоре предстать перед судом.
Летом Москва торжественно праздновала открытие памятника А. С. Пушкину. Газеты пестрели отчетами о ходе праздника, о торжественных речах, произнесенных в древней столице, о выступлениях Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева и других русских литераторов и общественных деятелей. И вдруг Засодимский с удивлением читает речь М. Н. Каткова. Пушкин и Катков! Более невероятного сочетания имен трудно даже представить. Один — гений, всю свою жизнь боровшийся против гнета, мрака и реакции, другой — махровый реакционер, душитель всего светлого, свободолюбивого! Особенно возмутили Павла Владимировича последние слова речи Каткова, где он провозгласил: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»
Подобного кощунства Засодимский не мог оставить без ответа. В тот же день, не выходя из-за стола несколько часов, он написал статью «Думы по поводу Пушкинского празднества (Г. Катков на пушкинском празднестве)». Рассказав о том, как торжественно отмечает вся страна открытие памятника великому поэту, кратко осветив содержание выступлений различных литераторов, Засодимский подробно остановился на речи Каткова и в заключение сказал: «Что такое, в самом деле, представляет собою г. Катков? Каковы его деяния и славные подвиги?.. Кто в течение всей своей долгой деятельности нагло ругался над каждым проявлением здорового общественного самосознания?.. Кто... стремился «угашать дух», кто злоупотреблял силою печатного слова и всю жизнь старался воцарить мрак над родною страной?.. Кто инсинуировал и глумился над самыми лучшими, симпатичнейшими нашими деятелями во всех сферах общественной жизни?.. Кто взывал постоянно к грубой силе, к железу, к крови? Кто аплодировал пьяным московским мясникам, бившим направо и налево?.. Кто систематически воздвигал гонение против всего, что только носило на себе следы живой, здоровой мысли, полезной для народа? Кто с пеной у рта, словно по заказу, вечно защищал то, что громадному большинству русского общества внушало лишь омерзение? Все, все это проделал на своем веку г. Катков. И потому-то приведенные им в речи слова Пушкина: «Да здравствует солнце, да скроется тьма», — несомненно должны были звучать для слушателей самою злою иронией...» [46) «Русское богатство», 1880, № 6, стр. 70—71.].
Резкое выступление Засодимского против Каткова было настолько своевременным, что редакция предоставила место для его статьи в уже набранном июньском номере журнала.
* * *
Отдавая почти все свое время журналу «Русское богатство», помещая на его страницах почти все произведения, написанные в это время, Засодимский тем не менее не порывал связи и с журналом «Слово». К концу 1880 года положение там изменилось. После неоднократных передач журнала из одних рук в другие «Слово», наконец, было приобретено Е. Н. Мальневой, двоюродной сестрой С. Н. Кривенко. Сразу же было возбуждено ходатайство об утверждении в качестве редактора Засодимского. Главное управление по делам печати разрешило Павлу Владимировичу выпускать журнал и подписываться «за редактора», но утвердить его постоянным редактором пока воздержалось «впредь до выяснения направления издания при его редакторстве» [47) Цит. по кн. В. Е. Максимов. Из прошлого русской журналистики, Л., 1930, стр. 288.].
Период, когда во главе журнала стоял Засодимский, был наиболее ярким в недолгой жизни «Слова». Новый редактор горячо взялся за дело. Все его старания, весь его опыт писательской деятельности был направлен на то, чтобы сделать из «Слова» журнал с ярко выраженным направлением. И это ему удалось. Недаром Г. И. Успенский в конце 1880 года писал Г. А. де Волану (*Г. А. де Воллан (1847—1916) — путешественник, публицист и беллетрист.): «Кроме Отеч[ественных] Зап[исок] в нашем распоряжении находится с нового года и журнал Слово. Говорю, нашем, потому, что в редактировании его будут участвовать почти те же сотрудники, что и в «От[ечественных] 3[аписках]», «Деле» и «Рус[ском] Б[огатстве]» [48) Г. И. Успенский. Собр. соч., т. 9, М., 1957, стр. 308.].
Едва Павел Владимирович освоился с обязанностями редактора, как журнал за напечатание статьи Д. Н. Куликовского «Культурные пионеры» был едва не закрыт, а Засодимскому было объявлено, «что в виду помещения указанной статьи, не признано возможным утвердить его в звании редактора, впредь до улучшения направления журнала» [49) Цит. по кн. В. Е. Максимов. Из прошлого русской журналистики, Л., 1930, стр. 291.].
Не было, наверное, ни одной книжки журнала, по которой Засодимскому не приходилось бы давать объяснений в Петербургском цензурном комитете. Каждый раз, отправляясь в редакцию, Павел Владимирович был совершенно уверен в том, что найдет очередное послание из цензурного ведомства. Их у него скопилась уже довольно большая пачка. Вот и сегодня по почте пришло очередное приглашение явиться для объяснений: «Председатель С.-Петербургского цензурного комитета, свидетельствуя совершенное почтение г. редактору журнала «Слово» Засодимскому, покорнейше просит его немедленно пожаловать в Комитет, для крайне необходимых и важных объяснений по мартовской книжке журнала» [50) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 129, л. 2.].
— Знаем мы эти «важные» объяснения! — с сердцем произнес Павел Владимирович. — Опять кромсать заставят. Ох, ты доля редакторская!
Работать приходилось страшно много. Павел Владимирович пишет статьи, повести, рассказы теперь уже для двух журналов — «Слова» и «Русского богатства», читает рукописи, редактирует принятые к печати материалы, ведет обширную переписку с многочисленными корреспондентами. Спустя несколько лет, в ответ на жалобы редактора журнала «Детский отдых» Я. Л. Барскова, он писал: «...Я знаю, что Вы заняты, завалены работой. Знаю, все знаю! Но как же я, редактируя толстый, 30-листный журнал, сносясь с корреспондентами (в России) и с заграничными, находил время не забывать своих сотрудников и писал им хоть понемногу» [51) БЛ, архив Я. Л. Барскова, ф. 16, разд. II, ед. хр. 76-а.].
С сотрудниками и корреспондентами Засодимский поддерживал теснейшую связь. Он не только отвечал на их письма, но и в своих обширных посланиях подробно говорит о том, какие именно материалы в данный момент интересуют редакцию, как его изложить, чтобы избежать столкновения с цензурой. В письмах к А. М. Скабичевскому, с которым Павел Владимирович познакомился еще в период своего сотрудничества в «Биржевых ведомостях», он писал: «... Вы хотели коснуться в Вашей статье «деревни». Конечно, это значительно расширит горизонт статьи и увеличит ее интерес, но — Бога ради! — будьте осторожны с этим вопросом...» [52) ИРЛИ, архив Д. Н. Овсянико-Куликовского, фонд 211, № 312.].
Письмо весьма многозначительно. В нем звучит опасение Засодимского за судьбу своего журнала и в то же время его умение тактично и тонко объяснить сотрудникам «Слова», как надо обходить острые вопросы, чтобы не привлекать бдительного ока цензуры.
Засодимский очень заботился о подборе сотрудников для своего журнала. Он хотел видеть на его страницах лучшие имена русской демократической литературы. Павел Владимирович пишет письма многим известным литераторам с приглашением принять участие в редактируемом им журнале. Такое письмо было послано и Г. И. Успенскому, который в ответ написал следующее: «В «Слове» я работать желаю, и желаю не разрывать с ним связей; и буду поэтому писать только такие вещи, которые не будет противоречить общему складу журнала» [53) Г. И. Успенский. Собр. соч., т. 9, М., 1957, стр. 307.].
Известно, что редакция «Слова» была связана с заграницей. Об этом говорили в своих воспоминаниях некоторые близкие к журналу люди. Однако конкретных, документальных подтверждений этих связей до последнего времени не было. Недавно найденное письмо Засодимского к одному из своих зарубежных корреспондентов проливает свет на взаимоотношения редакции с заграничным отделением «Слова» в Париже, которым руководил П. Л. Лавров. В письме говорится о том, что редакция «Слова» «с величайшим удовольствием» приняла согласие заграничного кружка Лаврова принять участие в издании журнала, И далее Засодимский конкретно перечисляет проблемы, которые интересуют журнал. «...Нам нужны, — писал он, — обзоры иностранных литератур (вернее — «очерки», так как эта рубрика менее претенциозна): сюда же могут входить и очерки из текущей журналистики (явлений наиболее выдающихся, живых, подходящих под общественный характер направления «Слова»). История, социология, статистика, этнография, политико-экономические доктрины, философия (в умеренном количестве, и непременно в применении к существующей действительности), естественные науки (с тем же вышеуказанным условием), беллетристика (главным образом из народной, рабочей жизни, вообще тенденциозная, а из чисто художественных произведений лишь то, что действительно отличается художественностью чрезвычайною) — вот очерки очень желательно иметь нам в легком, популярном изложении, с приведением интересных мест подлинника целиком и т. д.» [54) ИРЛИ. собр. А. Е. Бурцева, фонд 123, оп. 1, ед. хр. 372, лист 1.].
Как видим, Засодимский предлагал своим товарищам за границей довольно обширную программу. Ему хотелось, чтобы журнал, который он редактировал, глубоко и всесторонне отражал не только вопросы русской действительности, но все то, что происходило за рубежом.
В этом же письме есть ссылка на то, что Засодимский писал И. С. Тургеневу с просьбой разрешить опубликовать одно из его стихотворений, ранее не пропущенное цензурой. Павел Владимирович, по всей вероятности, по согласованию со своими товарищами из редакции «Слова» стремился заручиться согласием Тургенева сотрудничать у них с целью поднять престиж журнала, с целью привлечь к нему внимание широкой читающей публики. «С этой же почтой пишу Тургеневу, — сообщал писатель своему адресату, — прошу у него позволения напечатать в «Слове» одно из стихотворений его, до сего времени не пропущенное цензурой. Я думаю: он не откажет. Желаю этого без всякой задней мысли, единственно в интересах нашего дела. Хорошие статьи, выдержанное направление, т. е. строго определенное мировоззрение и почтенные, известные имена могут поднять репутацию журнала, порядочно-таки, уроненного в прошлом году его чиновничьей редакцией» [55) Там же, лист 2 (об).].
Тургенев не возражал против публикации своего произведения, и оно появилось в мартовском номере «Слова» за 1881 год под названием «Крокет в Виндзоре».
Цитированное письмо, конечно, было не единственным. Засодимский регулярно получал письма из-за границы и, по всей вероятности, на все отвечал. Писатель в приведенном выше письме говорил: «Всегда с удовольствием получаю Ваши письма и поэтому жду их с нетерпением и теперь».
* * *
Наступило 1-е марта 1881 года. В тот день Павлу Владимировичу удалось несколько раньше освободиться в редакции. Он чувствовал себя очень усталым: напряженная работа последних месяцев давала себя знать. Погода стояла мягкая. В воздухе чувствовалось приближение весны. Павел Владимирович решил немного прогуляться. Он неторопливо шел по Невскому. Как всегда, здесь было оживленно. Спешили куда-то люди, проносились извозчичьи пролетки, бесшумно скользили элегантные экипажи на мягких резиновых шинах. Вдруг где-то впереди, около Екатерининского канала что-то не очень громко, но странно ухнуло. Спустя несколько минут — громыхнуло еще раз. Павел Владимирович невольно замедлил шаг, потом остановился. В голове мелькнуло: «Наверное опять покушение на царя! Сколько их уже было! Сколько ненужных жертв принесено во имя этого» Но где-то подсознательно думалось: «Хоть бы на этот раз удалось!»
Павел Владимирович поспешно прогнал эту мысль: «Ведь из этого все равно ничего выйти не может. Будут только новые казни, новые жертвы...»
На улице все мгновенно изменилось. Точно нервная дрожь пронизала Невский.
— Покушение... Опять... Бомбы... Злодеи... Ранен... Боже мой! — слышалось отовсюду.
Место покушения было оцеплено, и Засодимский вернулся в редакцию. Там уже горячо обсуждалось случившееся. Павел Владимирович узнал, что царь тяжело ранен, что один из покушавшихся был схвачен, другой тяжело ранен и вряд ли останется жить.
Потом пришла весть, что царь скончался. По-разному было принято это известие. Но всем казалось, что в стране должны наступить какие-то изменения. Но какие? Никто пока не знал. Об этом можно было только гадать.
Покушение на царя, процесс над «первомартовцами» Желябовым, Перовской, Т. Михайловым, Н. Кибальчичем, Рысаковым и, наконец, их публичная казнь сыграли роковую роль в судьбе журнала «Слово».
В апрельской книжке журнала была напечатана статья С. Н. Кривенко «Наша внутренняя жизнь», явившаяся откликом на процесс «первомартовцев». По заключению цензора, автор не высказал в своей статье сколько-нибудь резкого порицания деятельности крамольников и, пользуясь официальным отчетом, тенденциозно сгруппировал факты из показаний и речей подсудимых, что должно было привести читателей к заключению, что они люди честные, самоотверженные, чуть ли не герои. Номер журнала со статьей Кривенко был арестован. Правда, редакция ценою изъятия конца статьи «Наша внутренняя жизнь», а также ценою отказа Засодимского от обязанностей редактора купила право на выпуск апрельского номера «Слова» («за редактора» было разрешено подписаться М. Н. Альбову(*М. Н. Альбов (1851 —1911) — писатель, автор произведений о жизни «маленьких людей» и духовенства. Наиболее значительные произведения «Конец Неведомой улицы», «День и ночь», «Ряса».)), Но это была последняя книжка. Главное управление категорически отказалось утвердить в качестве редакторов Н. Златовратского и А. Плещеева. Издание пришлось прекратить. Так закончилась продолжавшаяся всего пять месяцев деятельность Засодимского на посту редактора. Срок небольшой, но очень важный не только в творческой биографии писателя, но и в истории русской журналистики. Период редакторства Засодимского несомненно был самым ярким в жизни журнала «Слово».
* * *
После закрытия «Слова» произошло ряд существенных изменений и в редакции «Русское богатство». Созданная в свое время С. Н. Кривенко литературная артель распалась. Из прежних сотрудников в журнале остались только Бажин и Засодимский. Это произошло в апреле 1881 года.
Причин, по которым распалась артель, было несколько. Во-первых, душа и организатор артели С. Н. Кривенко уехал на Кавказ в организованную им интеллигентскую земледельческую артель и отошел от участия в «Русском богатстве», во-вторых, несмотря на героические усилия, журнал у публики успеха не имел и число его подписчиков не превышало очень скромной цифры — 700. Это объяснялось тем, что, хотя на его страницах и печатались яркие художественные произведения, но их было не так уж и много, а в целом, конечно, журнал не выходил из рамок посредственности. «Подобного рода предприятие, — писал позднее один из участников литературной артели критик А. М. Скабичевский, — могло иметь успех, если бы во главе его стояли писатели, пользующиеся огромной популярностью, вроде Салтыкова, Толстого, Тургенева и т. п., если бы корифеи эти не ограничивались двумя-тремя произведениями в год, а являлись постоянными сотрудниками журнала. Правда, в объявлении, приложенном к первой книжке, были обещаны несколько почтенных имен. Но все это были далеко не такие, которые одни, самостоятельно, влекли бы за собой тысячи подписчиков. К тому же и эти писатели не имели никакой возможности постоянно, ежемесячно сотрудничать в журнале даром; существуя исключительно литературным трудом, все лучшее они пристраивали в толстые журналы, в которых их труды оплачивались более или менее щедро, по большей части вперед. Понятно, что в артельный журнал, безвозмездно, они могли давать по большей части лишь какой-нибудь заваляшийся хлам, да и под этим хламом многие из них не могли подписывать своих имен, будучи обязаны печататься исключительно в журнале, в котором они получали ежемесячное жалованье» [56) А. Скабичевский. Литературные воспоминания, М.—Л. 1928, стр. 324.].
Редактирование от Н. Н. Златовратского перешло к поэту и библиографу П. В. Быкову, а большинство старых членов литературной артели сгруппировалось во вновь открытом журнале «Устои». Засодимский остался в «Русском богатстве». По-прежнему чуть ли не в каждом номере появлялись его публицистические и литературно-критические статьи. Однако в течение 1881 года крупных произведений писатель не печатал. Только в следующем году он публикует большой роман «Что сеяли, то и пожали», подписанный псевдонимом Л. Валевская.
«Что сеяли, то и пожали» не принадлежит к числу лучших созданий Засодимского. Да он и сам его таковым не считал. Это роман, если так можно выразиться, «дежурный», написанный скорее не потому, что его хотелось писать, а потому, что надо же было чем-то заполнять страницы журнала! Сотрудников было мало, книжки выходили тощими, а читатель требовал, читатель ждал.
Перед нами в романе история дворянской семьи Тамановых. История экономического и нравственного разложения старинного дворянского рода. Тема для русской литературы не новая. Ничего нового в ее разработку не внес и Засодимский.
В начале романа писатель рисует богатое имение Тамановых Разрушиловку. Барский дом крепок, всегда полон гостей, хозяин его Петр Александрович полон сил. Но неумение хозяйничать, неумение приспособиться к новым условиям жизни постепенно приводят к тому, что то лес, то пустошь, то, наконец, целая деревенька оказываются проданными. А потом несчастья как из рога изобилия обрушились на семью Тамановых. Старший сын за растрату казенных денег угодил в Сибирь, другой — был убит крестьянином за жестокость, третий — покинул отчий дом, опустился и где-то затерялся в житейском омуте. Одна дочь, покинутая возлюбленным, умерла, вторая — ушла в монастырь. Хозяйку имения разбил паралич, умер и сам владелец Разрушиловки. На месте некогда богатого имения теперь царит запустенье. «Дом почернел, одним углом сильно понаклонился и врос в землю, словно сгорбился под тяжестью годов... Сад совсем заглох... Конюшни... сломаны. Кухня стояла в развалинах. От мастерских, как после пожара, торчали только одне задымленные, почернелые трубы... На всей Разрушиловке, казалось, почил дух упадка и запустения...»
Разорение, начавшееся еще в предреформенные годы, завершилось сразу же после отмены крепостного права. Новые хозяева появились в Разрушиловке. «... В нескольких саженях от барской усадьбы, — рассказывал писатель, — выросли два новых дома, которые смотрели на мир своими светлыми, чистыми окнами, своими новыми, еще не опушенными стенами... В то время, как старые хоромы, казалось, лишь вспоминали и жили прошлым, эти новые домики смотрели прямо вперед: в будущем была их история... Один домик... принадлежал Токареву, другой — зажиточному трухановцу, в компании с которым Токарев купил Разрушиловку».
Название романа раскрывает основную мысль произведения. Недоброе семя посеяли Тамановы, ничего, кроме дворянской спеси и мысли о своей исключительности, не привили они своим детям, не сумели они воспитать в них ни умения трудиться, ни уважения к человеку. Пустыми, ненужными людьми выросли молодые Тамановы. Даже лучшие из них, такие как Катя Таманова, тоже оказались неприспособленными к жизни.
В романе появляются фигуры дворянских интеллигентов 40-х годов. Это — Александр Таманов, брат владельца Разрушиловки, и Антонина Александровна. Автор рисует их очень сочувственно, говорит о них как о людях чистых, благородных и глубоко порядочных. Но вместе с тем, он не может не видеть, что их время прошло, что все их начинания, продиктованные самыми лучшими чувствами, как правило, кончаются ничем. Они бессильны, они не понимают того, что происходит вокруг. Нужны другие люди, люди с иной закваской. Но этих людей писатель не показывает. Глухим намеком звучат рассуждения автора о людях, работающих где-то далеко, в столице, об их самоотверженности и непреклонности. Но кто они, мы не знаем. Не знаем и того, что они делают. Правда, в конце романа один из героев, шагая вперед по дороге, говорит: «Оставим мертвых! Нас жизнь зовет...».
Да, зовет, но куда? Ответа на этот вопрос писатель не дает.
ГЛАВА VI
НА ПЕРЕЛОМЕ
Горели леса... Пожар захватил огромное пространство. Даже не десятки, а сотни верст были объяты бушующим пламенем.
Погода стояла ясная, но все небо было точно подернуто какой-то дымкой. Солнце светило как-то сумрачно и невесело. Воздух был пропитан едкой гарью.
Как-то Павлу Владимировичу с несколькими знакомыми крестьянами пришлось быть в лесу. В воздухе стоял глухой шум. Земля чуть-чуть вздрагивала от полыхавшего в глубине леса пламени. С болью смотрел писатель, как в огне исчезали могучие леса.
На обратном пути Засодимский повстречал несколько мужиков, поправлявшихся на борьбу с огнем.
— Куда, братцы? на пожар? — спросил Павел Владимирович.
— На пожар, — угрюмо ответил один из крестьян.
— Откуда? Издалека?
— Из Замошья! Верст сорок отсюда, — проговорил другой, останавливаясь.
— Недосуг, поди, ходить-то! — заметил Засодимский. — Время, ведь, теперь рабочее...
— Уж и не говори лучше... Маета! — отозвался мужик. — Такое ли теперь время... Рожь-то, гляди, вся вытечет... Маета!..
Крестьянин тяжко вздохнул, поправил топор, торчавший за поясом, и понуро пошел вслед за своими товарищами.
Горько было сознавать, что вот согнали мужиков со всей округи тушить пожар, оторвали от дела. А ведь стояла рабочая пора, когда день — год кормит! Горько было видеть, как гибли несметные богатства. Не мог Засодимский молчать. В газету «Страна» полетела корреспонденция, где между прочим говорилось: «Желательно, чтобы люди, взявшиеся вести нас к славе и благосостоянию, придумали хоть какие-нибудь более рациональные меры для спасения лесов — для спасения имущества бедного русского человека. Без лесу на севере человек осужден на мучительную голодную смерть или на не менее мучительное, медленное вымирание... Леса народное богатство: ведь с существованием их тесно связано благополучие многомиллионных масс...» [1) «Страна», 1882, № 132, стр. 7.].
Трудное время переживал Засодимский. Да и не он один. Как и другие народники, Павел Владимирович очень болезненно воспринял неудачи, постигшие революционеров. Особенно его потрясли события 1 марта. Потрясли прежде всего тем, что убийство Александра II не принесло никаких изменений, не вызвало, как это предполагалось, массовых революционных выступлений. «Народная воля», обескровленная борьбой, не смогла использовать замешательство правящих кругов и двинуть в бой сколько-нибудь реальные силы. Мало того, Исполнительный комитет обратился к новому императору Александру III с письмом, где говорилось о желании предупредить перспективу «кровавой перетасовки, судорожного революционного потрясения всей России» и указывалось, что «Народная воля» готова отказаться от вооруженной борьбы и обратиться к «культурной работе на благо народа», если правительство проведет всеобщую политическую амнистию и созовет народных представителей для «пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни»[2) Цит. по кн. «История СССР», т. II, М., 1955, стр. 652.].
Письмо Исполнительного комитета означало отказ от вооруженной борьбы и призыв к мирным переговорам. Правительство совершенно справедливо усмотрело в этом слабость «Народной воли» и, оставив без внимания мирные призывы, открыто перешло в наступление. В стране установилась жесточайшая реакция, которая с каждым днем принимала все более зловещий характер.
Не прошло и года после казни «первомартовцев», а правительство организовало новое судилище. В марте 1882 года перед военным судом снова предстали 20 революционеров, среди которых были такие выдающиеся деятели «Народной воли», как А. Баранников, А. Михайлов, Н. Морозов, Н. Суханов и другие. Приговор был жестокий. Одни были приговорены к смерти, другие — к пожизненному заключению, третьи — к разным срокам каторги. Под впечатлением этих непрекращающихся репрессий Засодимский написал свое стихотворение «Ночью», с подзаголовком «В Петербурге»:
Слышишь ли, залп раскатился далекий,
Окна дрожат и звенят...
Где-то во тьме этой ночи глубокой
Наших собратьев казнят,
Тверд и привычен послушный палач,
Пуля метка и не дрогнет рука.
Друг мой! Мужайся, не плачь.
Завтра такой же кончиной безвестной
Можем погибнуть и мы:
В полночь глухую наемник бесчестный
Выведет нас из тюрьмы,
Залп разнесется, встревоживши ночь...
Стоны души, о мой друг, заглуши:
Горем не сможешь помочь.
Было довольно и слез и рыданий,
Их не заметил тиран!
Братья, мы гибнем от тяжких страданий,
Гибнем от сабельных ран.
Нас заключают, ведут на расстрел.
Горе и стыд!
Но довольно обид!
Есть и терпенью предел...
[3) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 22.]
Живя летом 1882 года в деревне, Засодимский узнал о назначении министром внутренних дел известного реакционера Д. Н. Толстого. Результаты его «деятельности» не замедлили сказаться: в стране, по словам В. И. Ленина, установилась пора еще более «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции» [4) В. И. Ленин. Собр. соч., т. 1, стр. 267.].
«Ну, уж и министр — нечего сказать! — писал Павел Владимирович в одном из писем. — Хорош. Человек, два года тому назад забаллотированный в земские гласные, - министр!.. Однако в какое чудное время приходится нам жить. А любопытно знать: до чего доведут эти систематические насилия над общественным мнением — в духе Каткова и К°? До добра не доведут, конечно» [5) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 2, ед. хр. 10, лист 1.].
Сочувственно встретив идею переговоров между революционерами и правительством, Засодимский тем не менее видел, что эта идея обречена на провал. Слишком много людей, по его словам, «верит в могущество полиции и начальства», и поэтому они не думают ни о каких уступках. «Но мы, — говорит писатель, — пережившие 2 и 4 апреля, 19 ноября, 5 февраля (*2 апреля 1879 года — покушение Соловьева, 19 ноября 1879 года — взрыв царского поезда под Москвой, 5 февраля 1880 года — взрыв в Зимнем дворце, подготовленный С. Халтуриным.) и, наконец, 1 марта, в полицию уже не можем верить, хоть убей! Значит, опять начнется сказочка про белого бычка: выстрелы, подкопы, взрывы, казни, — требования с одной стороны, отказы — с другой, смена министерств и т. д. А под шумок, между тем, здесь (в деревне — Н. Як.) идет чистая оргия хищения. Точно люди хотят воспользоваться последними мгновениями и обирают народ всяческими способами... Не удивлюсь, если, проснувшись в одно прекрасное утро, увижу себя и близких посреди бедствий самых отчаянных — анархии — нравственной и материальной, такой анархии, о какой, может быть, не всякий нигилист даже в состоянии мечтать. Ужасно больно, что нельзя нигде высказать своих собственных соображений о действительном положении дел у нас. Оно вовсе не таково, как изображается в газетах. Нужно пожить в деревне для того, чтобы увидеть газетную ложь во всем ее объеме... Вот в такие минуты чувствуешь: как необходимы свобода слова, как важна она для всех, и как для всех гибельно его отсутствие...» [6) Там же, лист 2.].
В этом письме наиболее полно нашло свое отражение отношение Засодимского к происходящим событиям.
Между тем, дела «Русского богатства» с каждым днем шли все хуже и хуже. Число подписчиков еще уменьшилось. Чувствовалось, что журнал доживает последние дни. К тому же цензура с каждым днем становилась все придирчивее. Самые интересные и острые материалы беспощадно вырезались, в результате чего журнал стал серым и мало интересным. Посоветовавшись с оставшимися сотрудниками, С. Н. Бажина решила продать журнал. В октябре 1882 года «Русское богатство» перешло в руки Л. Е. Оболенского (*Л. Е. Оболенский (1845—1906) — публицист и литературный критик.).
Опять Засодимский остался без работы. Снова надо было искать пристанища, снова искать заработок. К тому же, в это время он в силу целого ряда причин разошелся со многими своими прежними друзьями. Не столько разошелся, сколько не чувствовал желания поделиться с ними тем, что мучило и волновало его. Не было у него уверенности, что правильно поймут и поддержат его. О том, как он жил, что чувствовал и переживал, Павел Владимирович рассказал в одном из своих писем, написанных в декабре: «...Перебиваюсь теперь (в материальном отношении) кое-как, со дня на день. Нашел работу — составлять компиляции..., читать приходится массу при собирании материала... Ну, да и это ладно. В октябре и этого не было. А теперь хоть с голоду не подохну. Литературу оставляю (Кроме «Детского чтения») — по двум причинам: во 1) цензура больно гнетет, а во 2) я, кажется, в настоящее время, лишний в литературе... Не с кем поговорить по душам, а душа порой болит...» [7) Там же, лист 4.].
В этот период наиболее отчетливо проявилось резко отрицательное отношение писателя к правящим кругам. Поражение революционного народничества, усиление реакции, господство насилия и произвола, ренегатство отдельной части интеллигенции не только не примирило Засодимского, но, наоборот, вызвало в нем бурю негодования против всего того, что он видел вокруг себя. Вместе с тем, он с горечью признавал, что пока в России нет силы, которая могла бы сокрушить царящий в ней гнет. Свою задушенную реакцией, молчащую страну он невольно сопоставляет с Европой, где ни на минуту не прекращаются волнения и стачки. В начале 1883 года Павел Владимирович ведет очень своеобразные записи под общим названием «Из жизни и литературы». Это был своего рода дневник, по всей вероятности, не предназначавшийся для печати, и поэтому отразивший самые сокровенные думы писателя.
Вот некоторые из записей: «Не стало великого человека. 4 мар[та] ...умер Карл Маркс «Dixi» (*Dixi (лат.) — «я сказал», я высказался.) — А Париж волнуется, требует работы и хлеба. В Лондоне происходят взрывы. На юге Испании — социалистическое движение. Народы опять пробуждаются... А у нас благодать: разводы, смотры.
5 марта. Носятся слухи, что в мужских гимназиях, в виде учебных пособий, будут опять введены розги. Через 25 лет опять — за старое. Если «Совр[еменные] Известия» (*«Современные известия» — реакционно-охранительная газета. Вела борьбу с революционной пропагандой, призывала духовенство следить за ходом школьных занятий и доносить о «подозрительных лицах».) предлагают отдавать в солдаты студентов, то отчего, в самом деле, гимназистам не сечь задницу!
8 марта. Опять слухи... Время слухов. Говорят, что незадолго до появления манифеста о коронации в некоторых подмосковных губерниях явился манифест-самозванец по тому же поводу. Второй манифест отличался будто бы от первого только тем, что в конце его обещался после коронации передел земли. Говорят, Плеве (*В. К. Плеве (1846—1883) — в это время был директором департамента полиции, позднее министр внутренних дел и шеф жандармов.) ездил на место этого происшествия проводить дознание, но ничего не дознался. Мужики упорно молчат, но в то же время, по-видимому, ждут обещанного передела, а на подлинный манифест смотрят, как на вынужденный барами. Фантастично, но все-таки факт, характеризующий общее настроение.
20 марта. По воле четырех государственных мужей, из которых трое (Толстой, Победоносцев и Деленов) составляют, впрочем, как бы одно лицо, — «Московский телеграф» (*«Московский телеграф» (1881 —1883) — газета политическая и литературная, высказывалась за расширение земских прав, публиковала материалы о бедственном положении крестьянства.) — тю-тю!..» [8) Там же, оп. 1, ед. хр. 15, лист. 2. Частично приведено в ст. С. Розановой «П. В. Засодимский» (см. выше).].
К этому же, приблизительно, времени относится начало сотрудничества Засодимского в журнале «Наблюдатель». Программа журнала в первые годы была довольно неопределенна, как впрочем очень непоследовательно было и мировоззрение издателя-редактора «Наблюдателя» А. П. Пятковского. В своей «Автобиографии» Засодимский писал: «С 1883 по 1889 г. я работал в ж. «Наблюдатель», (который в ту пору еще не получил юдофобской окраски). В «Набл[юдателе]» были напечатаны мною рассказы: «Из жизни лесной стороны», «Пропал человек», «На большой дороге», «Недоумение Капиталины Васильевны», «Черные вороны», «От сохи к ружью», «Веретьев» и др., статья «Чем была для Пушкина женитьба» и ром[ан] «По градам и весям...» [9) ИРЛИ, собр. П. Я. Дашкова, ф. 93, оп. 3, № 529, лист 5 (об).].
Многие вопросы решает Павел Владимирович в эти годы в своих произведениях. Ни на минуту не прекращает он напряженной творческой работы. По-прежнему в центре его внимания жизнь русской деревни, положение русского крестьянина. Об этом он говорит в рассказах «Из жизни лесной стороны», «Пропал человек», «На большой дороге», «Черные вороны», «От сохи к ружью». Нерадостной эта жизнь представала со страниц произведений Засодимского. Полузвериную жизнь ведут петреевцы («Из жизни лесной стороны»). День и ночь трудятся они, а плодами трудов их пользуется кулак Мироныч. Не выдержал бесконечных притеснений, обид и надругательств Андрей Прохоров («Пропал человек»). Ушел он в лесную чащу, где и живет отшельником. Но и там нашло его начальство. Не положено жить одному в лесу, не положено смущать своей праведной жизнью крестьян. Прислали станового и урядника, спалили келью Андрея, а его, как и было приказано, «водворили»... Мыкает свое горе смотритель Петрович («На большой дороге»), живет скудно, трудно. Жена у него умерла, детишки один одного меньше, да к тому не понравилась его физиономия проезжему губернатору, приказал он его убрать со станции и сделать простым почтальоном.
Но несомненно, что самым интересным произведением, написанным в этот период, был роман «По градам и весям».
Роман создавался в годы политической реакции, когда вера в революционную силу и мощь крестьянства с каждым днем становилась все слабее. В своем новом произведении Засодимский стремится создать образ положительного героя времени, героя, не склонившего головы в обстановке всеобщего разброда, ренегатства и предательства.
В центре романа — землемер Феофан Михайлович Верюгин. Своего героя писатель наделяет многими привлекательными чертами. «Верюгину стукнуло 35 лет, — говорит автор, — но, благодаря счастливой наружности, он казался моложе. Только в волосах его уже пробивалась седина, да в глазах иногда, когда он оставался наедине, как, например, теперь, выражалось утомление... Он высок, строен, по-видимому, довольно силен, но лицо его далеко некрасиво. Лицо овальное, нос длинный с горбинкой, лоб высокий, но не очень большой, бледно-голубые глаза (глаза, впрочем, хорошие, сильные), вьющиеся, светло-русые волосы, усы, почти закрывающие верхнюю губу, и мефистофельская бородка...»
Нарисованный портрет интересен прежде всего тем, что это портрет самого писателя. В описании детства и юности Верюгина также есть немало отдельных автобиографических черт. Несомненно и то, что при описании странствий Верюгина по селам Т-ской губернии Засодимский использовал свои собственные наблюдения во время скитаний по деревням Псковской и Тверской губерний. Но герой романа «По градам и весям» и сам писатель, конечно, не одно и то же лицо, хотя о какой-то близости характеров и их убеждений, несомненно, можно говорить с полным основанием. Следует отметить также, что в образе Верюгина нашли свое отражение многие черты личности безвременно погибшего друга писателя Феофана Никандровича Лермонтова.
Вся жизнь Верюгина посвящена неустанной работе по пропаганде революционных идей среди крестьянства. С этой целью он странствует «по градам и весям», стремится найти молодые, свежие силы, пробудить в них жажду знаний, жажду подвига во имя народа. Сашеньке Зориной, ищущей практического дела, он указывает путь на медицинские курсы, гимназиста Кашинцева ободряет и убеждает пробивать путь к знаниям в университете. Оба они обманывают надежды Верюгина. Первая, став врачом, занялась частной практикой и, получая до 300 рублей в месяц, весьма довольна, а второй стал так трезво рассуждать «о новых временах» и о «новых требованиях», что, встретившись с ним через семь лет, «Верюгин только плюнул и ушел от своего бывшего ученика — с тем, чтобы уже никогда не видеться с ним». Но неудачи не обескураживают Феофана Михайловича. Он твердо верит, что есть «люди совсем иного сорта..., люди бескорыстные, чистые совестью, радеющие о правде, о добре. Они любят ближних, как самих себя, и душу свою полагают за ближних своих...».
Таким бескорыстным и самоотверженным человеком был и сам Верюгин. За время своих странствий повидал он немало людей: добрых и злых, деловых и никчемных, крестьян и ремесленников, помещиков и кулаков; насмотрелся он на тяжкую и безрадостную жизнь мужиков, на хищничество кулаков, на произвол и насилие, творимые становыми, исправниками и т. п.; воочию увидел «деятельность» земских управ и многое другое.
Повидал Верюгин много, а сделать почти ничего не сделал. Испытав горечь неудач, разочаровавшись в перспективности работы среди крестьян, он обращает свой взор к городу, к Петербургу, где... «дымят высокие фабричные трубы и где толпы закоптелых рабочих встречаются на улице...» Верюгин снова полон сил, надежд и новых стремлений. «Теперь надо снова приниматься за работу... Нельзя опускать руки!» — говорит он. В этих словах звучит уверенность в том, что пролетариат — это новые люди, люди будущего и что работа среди них, общение с ними должно, наконец, принести те результаты, которых Верюгин не сумел добиться в деревне.
Концовка романа звучит оптимистически. Она пронизана верой в светлое будущее, в то, что на земле наступит царство света, свободы и счастья. «Верюгин быстро шел, бодро смотрел вперед, в даль, сиявшую золотом солнечных лучей... И мнилось ему, что над миром восходит солнце, блестящее и ярче того, что теперь поднималось над городом... То солнце лило на мир потоки света и тепла, озаряя своими веселыми лучами города и веси, проникая в самые дикие, глухие дебри и повсюду — по всему лицу земли — разливая жизнь и счастье...».
Эти слова в обстановке ожесточенной реакции, установившейся в стране, прозвучали как страстный призыв к борьбе с мраком, гнетом и насилием. Они говорили о вере писателя в могучие, творческие силы народа.
В романе «По градам и весям» Засодимскому удивительно точно удалось передать атмосферу всеобщего разброда, уныния и напускного разгула, наступившего после поражения выступлений революционеров-народников.
«Казалось, — говорит писатель, — люди хотели забыться от пережитых сильных ощущений или старались заглушить темные угрызения совести, поднимавшиеся со дна души. Люди показывали вид, что веселятся...».
Отказ Верюгина от дальнейшей работы в деревне и обращение к революционной деятельности среди рабочих весьма многозначительны. Это явилось, по всей вероятности, следствием знакомства Засодимского с литературой научного социализма. Однако писатель все-таки не сумел до конца преодолеть своих народнических убеждений, не сумел в своих дальнейших исканиях опереться на идеи научного социализма и увидеть в пролетариате могучую силу, которой суждено произвести все те преобразования, о которых он мечтал. Не нашлось места для рабочих и в его последующих произведениях.
* * *
Атмосфера в столице становилась с каждым днем все более и более мрачной. Один за другим исчезали в казематах крепостей близкие Засодимскому люди. В январе 1884 года был арестован Сергей Николаевич Кривенко, в апреле — Александр Иванович Эртель, Николай Васильевич Шелгунов и Константин Михайлович Станюкович. Всем им было предъявлено обвинение в связях с революционным подпольем.
Вслед за тем были закрыты лучшие журналы того времени: «Отечественные записки», редактировавшиеся Салтыковым-Щедриным и Михайловским, и «Дело», выходившее под редакцией Шелгунова и Станюковича.
Репрессии коснулись не только демократической, но и либеральной прессы. Еще до закрытия «Отечественных записок» и «Дела» было прекращено издание газет «Голос» и «Страна». В последней некоторое время сотрудничал Засодимский.
К этому времени революционное подполье по существу не располагало сколько-нибудь значительными силами. Правда, в апреле 1884 года из-за границы вернулся один из выдающихся и авторитетнейших революционеров Герман Александрович Лопатин. Ему удалось на какое-то время оживить работу «Народной воли». Но в октябре он был схвачен, а найденный у него список революционеров и адреса привели к новым многочисленным арестам.
Разгул реакции коснулся и Засодимского. Представленные им в Петербургский цензурный комитет рассказы «Неведомый страдалец» и «Сказка о кладе» перепечатать не разрешили. В ответ на его жалобу из Главного управления по делам печати пришла официальная бумага, где говорилось, что «Канцелярия Главного управления по делам печати, по приказанию г. Начальника этого управления, сим объявляет дворянину П. В. Засодимскому на поданное им прошение, что ходатайство его об отмене постановления С.-Петербургского Цензурного комитета, относительно недопущения к печати двух рассказов: «Неведомый страдалец» и «Сказка о кладе», признано не подлежащим удовлетворению» [10) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 129, л. 1.].
Все это Павел Владимирович переживал очень болезненно. Временами попросту опускались руки. В одном из своих писем к издателю Ф. Ф. Павленкову (*Ф. Ф. Павленков (1839—1900) — прогрессивный общественный деятель, книгоиздатель.) писатель жаловался: «... Ныне что-то не работается серьезно... Точно сидишь на станции в ожидании лошадей и дальнейшего пути, сидишь и ждешь... как-будто вместе с вещами запакованы в чемодан все: и чувства, и мысли» [11) ЦГАЛИ, архив Ф. Павленкова, ф. 400, оп. 1, ед. хр. 15, лист. 2.].
Работалось трудно. Правда, Засодимский создал в то время несколько значительных произведений, появившихся на страницах журнала «Наблюдатель», но этого было мало. Павел Владимирович с удовольствием вспоминал напряженные годы работы в «Русском богатстве» и «Слове», когда буквально некогда было вздохнуть. Тогда кругом были единомышленники-друзья, и можно было в открытом бою скрестить оружие с противником — реакцией.
* * *
В этот трудный период Засодимский решил попробовать свои силы в драматургии. Он и раньше писал отдельные сатирические сцены, но все это было не то. Павел Владимирович задумал создать драму, положив в ее основу сюжет своей ранней повести «Волчиха». Главная роль пьесы предназначалась для любимой актрисы писателя Пелагеи Антипьевны Стрепетовой, перед талантом которой он буквально благоговел. Ее искусство было близко писателю своей демократической направленностью и глубиной.
Засодимский всегда горячо любил театр. Начиная с 1881 года, когда в труппу Александрийского театра была принята Стрепетова, он становится одним из постоянных посетителей театра.
Закончив работу над драмой, Засодимский попросил посмотреть ее своего давнишнего знакомого Александра Николаевича Плещеева. Александр Николаевич внимательно прочитал «Волчиху». К отдельным сценам, казавшимся ему сомнительным, он возвращался и снова перечитывал их. Плещеев прекрасно знал сцену и сделал Павлу Владимировичу немало ценных указаний, а потом сказал:
— Сходите к Потехину, (*А. А. Потехин (1829—1900) —писатель и драматург. Автор пьес из народного быта. В то время заведывал репертуарной частью Александрийского театра.) поговорите с ним! Он сделает все, что может. Только трудно вам будет, дорогой мой, провести вашу пьесу на сцену. Не любят у нас таких-то пьес из народного быта. Не любят!.. [12) П. Засодимский. Из воспоминаний, стр. 339.].
Переработав пьесу согласно замечаниям Плещеева, Засодимский послал ее на отзыв Стрепетовой. Для нее это было как нельзя кстати. Дело в том, что к этому времени в жизни великой актрисы произошли большие изменения. Вступление ее в труппу Александрийского театра было встречено с плохо скрытой недоброжелательностью как со стороны дирекции, так и части артистов.
Шумный успех, выпавший на долю Стрепетовой в роли Кручининой из пьесы А. Н. Островского «Без вины виноватые», остался позади. Теперь ее заставляли играть случайные роли в случайных пьесах. Работать приходилось много, а результатов не было: их не видели ни зрители, ни тем более сама актриса. Она предпринимает попытки найти подходящую для себя пьесу, где во всей полноте могло бы проявиться ее дарование великой актрисы, но пока безуспешно. Прочитав драму Засодимского, Стрепетова заинтересовалась ею и согласилась играть роль Волчихи. Но драматическая цензура запретила пьесу, мотивируя это тем, что в ней «слишком реально» изображены страсти.
Писатель обратился в Главное управление по делам печати и сумел добиться разрешения на постановку. Правда, в решении говорилось, что пьеса признана «неудобною к постановке на народных сценах...» [13) ЦГАЛИ, архив П. В. Засодимского, ф. 203, оп. 1, ед. хр. 146.]. Оказалась она «неудобной» и для Александрийского театра. Дирекция нашла, что «артисты отвыкли от «бытовых пьес», разучились играть в них» [14) «Голос минувшего», 1913, № 5, стр. 148.].