Лариса Юльевна днем начала посещать Сорбонский университет, основанный в 1215 году и ставший одним из престижных высших учебных заведений. Но учиться там могли, конечно, только те, кто хорошо знал французский язык, и поэтому дополнительно вечером она начала брать уроки французского языка у дамы-профессора. Домой она писала: «Вообще, иногда мне кажется, что я мало думала заранее о своей поездке и почему выбрала французский язык, потому, что подготовки по нему у меня почти никакой не было и потому мне приходится спотыкаться о самые элементарные понятия. Занятия проходили так: Ларисса рассказывала своей преподавательнице о том, что читала или видела в музее, а та поправляла ее и сама что-нибудь рассказывала. Раз Ларя описала письменно, как она ездила с отцом на Везувий, и преподавательница за урок поправила этот рассказ. Она же указывала – что надо читать и какие пьесы лучше смотреть в театре. Как-то Ларя слушала «Травиату»: «оркестр был прелестный. Пела Виолетту какая-то Гарден и очень хорошо и пела, и играла. ...общее впечатление от этой музыки получилось очень легкое». Хотелось Ларе также «побывать в мастерской Марии Башкирцевой. Ее картины есть в Люксимбурге, и одна из самых лучших. А про мастерскую рассказывают, что там все так оставлено, как было в день ее смерти, а картин начатых и не оконченных масса». Но занятия отнимали большую часть времени, да еще чтение по-французски. Так, Ларя прочитала в 5-ти толстенных томах «Les miserables» [«Отверженные»], думала, что не осилит, но справилась [2].

      О своих парижских впечатлениях она писала: «Сначала и мне, и Панкратовой, и тем, с кем приходилось немного поговорить в Сорбонне, казалось, что французы корыстолюбивый народ, мелкий и скупой, но чем дольше живешь среди них, тем легче извиняешь эти недостатки, да и, с другой стороны, сколько у них сделано для общества: Сорбонна и другие университеты, почти половину всех своих лекций дают желающим задаром; а какая здесь масса русских, англичан, немцев, ирландцев и т. д. – бездна. Все пользуются этим общественным французским хлебосольством и, пожалуй, несправедливо требовать от них еще и семейного гостеприимства» [2].

      Несмотря на большую занятость, Ларисса Юльевна безмерно скучала по дому и родным. В письме в Кузнецово она писала: «О, мати моя драгоценная, если бы Вы знали, с каким восторгом я читала Ваше письмо. Вообще я здесь что-то ужасно разнежилась – так бы иной раз слетала домой и нацеловалась бы со всеми. Была дома, матинька, и не ценила, что кругом все родные, а теперь никого нет. Так рада письмам, так рада, что просто сама удивляюсь. ... Мати драгоценная, дело в том, что только теперь, пожив в одиночестве, испытав и то, и другое и увидав жизнь поближе, я начинаю только понимать свой долг, т. е. что я должна работать и т. д. (Я теперь только думаю о том, как бы получить место в Петербурге.) Понимаю... и, наконец, чувствую, что нет и не может быть на свете лучшего, как иметь родителей и семью. Удивительно, как я раньше витала, так сказать, а теперь, благодаря всему, что передумалось за эти 6 месяцев, я начинаю опускаться на землю и, что ж, это мне очень нравится: по крайней мере, те счастливые минуты, которые достанутся на мою долю, я приму от судьбы с искренней благодарностью, не стану ныть и выть в трудные [минуты]. Я вообще вижу, что я нахожусь в числе более счастливых – у меня семья, родители. А есть такие, у которых никого на свете нет, – вот это тяжело... Володя спрашивал в своей приписке... о картинных галереях (все мальчики у нас имеют пристрастие к картинам), я ему и описала, как могла, устройство Люксимбургского музея и несколько картин, которые остались в памяти. Мише писала недавно; дело в том, что мне почему-то ужасно понравилась «Дуэль» Чехова, и я ему написала, что у меня есть желание немножко разобраться насчет этого романа в «Кузнецовской хронике»... Мати драгоценная, с каким нетерпением жду лета, если бы Вы знали» [2].

      В письмах Ларисса Юльевна делится с матерью самыми разными мыслями: «Насчет религии, матинька, скажу Вам, что у меня, конечно, не может быть каких-
 

Ларисса Юльевна Зубова в 1895 г	Детский рисунок 1892 г.
Л.Ю. Зубова 8 февраля 1904 г.	Париж, Сорбонна
Из семейного архива Н.В. Лукиной

      нибудь особых взглядов, но я не в силах допустить, что Бога нет. Нет, это невозможно! Это было бы так тоскливо, что жизнь бы была невозможна; да и, кроме того, если бы Бога не было, не было бы у людей этого чувства Бога, а чем больше учишь историю и всякие науки, тем больше убеждаешься в том, что это чувство Бога существовало в душе людей с незапамятных времен. Затем, то свойство, что человек чем дольше сознательнее учится, тем больше сознает свою ничтожность и жажду чьей-то поддержки. Дорогая мати, сказать Вам правду, я молится совсем не умею, но мне было приятно стоять в церкви, думать, что теперь и в России, и дома все в церкви; и затем, что, как никак, несмотря на все лишнее в церковных обрядах, а они служат высокой цели, следовательно, они не пустышки. Если просвещенные люди, у которых есть наука и искусство, могут не чувствовать нужды в посещении церкви или желали бы сделать в церковном деле некоторые перемены, более подходящие к их взглядам, то они даже права на это не имеют, раз их так мало касается церковь. Она нужна, какая есть, нашему народу, у которого нет этой роскоши, наук и искусств и обмена мыслей; значит ему и решать про нее. Толстого я страшно люблю и не согласна с теми, кто его осуждает. Он говорит на все и на церковь свою точку зрения, и, если она слишком чужда нам всем, чем он виноват? Он, напротив, замечательный писатель, он пишет своим умом и сердцем и не подлаживается под другие взгляды – значит он никого не обманывает. А раз он никого не обманывает и не насилует, за что на него нападать? Можно не соглашаться с ним, хотя трудно: сила его убеждения затягивает и прельщает, но нельзя не признавать исключительности его ума и дарования и невозможно не гордиться тем, что такой человек явился среди нас, русских» [2].

      Конечно, занимаясь в Париже меньше года, Ларисса Юльевна не могла получить диплом о высшем образовании и писала отцу: «College de France» [Французский колледж] я знаю и иногда слушаю и там, но единственные 2 экзамена, которые держат иностранцы, это «Certificat des etudes fransaises» [Сертификат на знание французского языка] от Сорбонны и затем от «Alliance fransaise» [Французского союза], я не могу держать.., потому что для подобного экзамена нужно много денег (за экзамен платят 100 фр., да еще, чтобы быть допущенной к экзамену, надо быть записанной студенткой в Сорбонне, а не как я, посещающая публичные лекции). Денежный вопрос, конечно, главный; другой же вот: нужно очень хорошо знать язык и много работать, чтобы думать выдержать этот экзамен, а, в третьих, он происходит в июне месяце. Мне самой очень, очень горько, что я не в силах осуществить того, что бы Вы хотели и что бы хотелось всем родным» [2].

      Ларисса Юльевна постоянно беспокоилась о состоянии семьи; писала, что имеющихся у нее денег хватит надолго, мечтает, как и многие Зубовы, выиграть, и «тогда можно будет выкупить Кузнецово, заплатить все долги. Как это облегчит всех и ободрит» [2]. В феврале из Парижа она пишет: «Денег мне, как я сейчас рассчитываю, не понадобится до самого отъезда – приеду к 1 мая, как мне пишет мамаша, а на дорогу вот и нужны будут деньги и на то, чтобы пробыть некоторое время в Петербурге (подать прошение и все такое)... Милый папочка, если Вы прочтете письмо к мамочке, может быть, Вам понятнее будет то, что я испытываю, а именно то, что чувствую себя немножко виновной в том, что уехала в Париж, не рассчитав своих сил и не подумав того, что оставшиеся пожелают иметь от меня побольше новых впечатлений, знаний, прав и т. п. [2].

      В апреле 1903 года Ларисса Юльевна писала уже из Петербурга: «Не тревожтесь о том, что мне не с чем выехать, здесь все мне надавали взаймы: сперва Саша [муж сестры Любы Александр Зеленецкий] дал 10 руб., чтобы внести за право экзаменоваться при 6-ой гимназии, потом у Любы взяла 5 руб., из коих и внесла 3 руб. в канцелярию Попечителя учебного округа и купила гербовые марки на прошение. А на дорогу взяла у Верочки [Степановской] 15 руб. (она сама предложила). Вообще, все очень милы со мной и, если бы не они, т. е. если бы Любы не было в Петербурге, мне бы невозможно было прожить здесь столько времени... Я не даром живу тут – проволочки канцелярские задерживают меня, иначе бы я была давно с Вами..., а экзамен держала не для удовольствия, а для того, чтобы скорее дали место» [2].

      Возвращение и замужество. По приезде в Вологду Ларисса Юльевна стала давать уроки французского языка, а вскоре сделалась невестой друга детства Николая Николаевича Шеина, по специальности инженера-гидротехника, служившего земским начальником 8-го участка Кадниковского уезда и имевшего имение в Грязовецком уезде. В это время она пишет сестре Нине: «Нина Александровна [видимо, мать Николая Шеина] мне ужасно нравится. Коля – и говорить нечего; хотя, когда он делал мне предложение, было это на студенческом концерте 3 января, я ему объявила (вот-то дура была), что замуж за него пойду потому, что он мне очень симпатичен, но что люблю ли его – не знаю. С того времени прошло всего полтора месяца, а я уже совсем другая – узнала массу нового и поняла многое, о чем прежде никакого понятия не имела. Я писала Коле, что удивляюсь как он мог обратить внимание на такую неряшливую и угловатую девицу, как я. Теперь больше не пишу ничего подобного, но тебе скажу, что и до сих пор меня удивляет это явление. Ведь он такой лощеный, светский, прекрасно одевается, всегда от него пахнет духами. Вообще, шикарный и, вместе с тем, замечательно сердечный, откровенный и мужественный. ...он со мной откровенен, за что я, конечно, стараюсь платить ему тем же, и что мне страшно нравится... Колю люблю безумно, и если он когда-нибудь разлюбит меня, сбегу на сцену или в могилу» [2].

      На сцену Ларисса Юльевна «сбежала» еще до свадьбы, сыграв в Вологодском народном [?] театре роль комической старухи, которая, конечно, ей не подходила, но она согласилась потому, что ей вообще очень хотелось играть. Видимо, дебют прошел успешно, т. к. в дальнейшем ей была обещана более выигрышная роль: «Спектакль наш сошел прекрасно, – писала она родителям в Кузнецово, – главную женскую роль играла Галина Николаевна Пашинова, а мужскую какой-то железнодорожник Уткин. Играли оба превосходно, вообще успех был полный, костюмы шикарные и обстановка великолепная. Мономаховы, Штольценбурги, это жандармские полковники, и Капитоновы опустошили свои гостиные. Сбор был около 500 руб. при обыкновенных ценах. Ложи и партер были полны... Репетировали мы три недели, последнюю – в театре. Режиссировали нас Мономахов и Штольценбург, оба имели для этого большой опыт, а Мономахов в особенности... После спектакля кутнули в Якоре, как водится!». Ларисса Юльевна просила отца порекомендовать какую-нибудь пьесу, где была бы хорошая, подходящая для нее роль. Она пишет о том, что и именины ее тоже прошли весело: «Я никого не звала, потому что в тот день вечером у нас была репетиция, но на всякий случай сделала стол: горячий окорок, горячий пирог, нога телячья, холодные закуски, торты, вино и прочее и имела удовольствие принимать поздравителей с 1 часу дня до 7 вечера. Были Мономаховы оба (муж и жена), Можайский с Польской, Ек. [атерина] Арк.[адьевна] Суворова, Колин съезд, Вл. [адимир] Сер.[геевич] Макшеев и т. д., не считая близких знакомых, как-то Капитоновых, Жадовских, Дружининых, Наташи Лукиной, Ивановых и т. п. Пить пришлось без конца всякой дряни, начиная с водки и кончая ликерами, но Ваша дочь блистательно выдержала эту марку и с последней гостьей Г.Н. Капитоновой в 7 вечера уехала на репетицию» [2].

      Свадьба Лариссы Юльевны с Николаем Николаевичем Шеиным в начале 1904 года прошла тихо, т. к. не смогли приехать сестры Лиза, Нина и брат Миша («из-за Волги», т. е. ледохода, когда реку по льду уже нельзя перейти пешком, а паром еще не ходит). Н.Н. Шеин получил должность земского начальника, видимо, в Грязовецком уезде, и после свадьбы молодые, набрав книг и купив лыжи, уехали из Вологды. Вдали от родных, в июне 1904 года они получили известие о смерти Екатерины Юльевны. «Как я ревела, – писала Ларисса Юльевна, – страшно жаль Катрю, просто до боли! [Если] здраво рассудить, так слава Богу, что прекратились ее мучения. Ну, да теперь ей лучше... Теперь, когда нет Кати, все сестры и братья стали как будто дороже» [2].

      В письмах Ларисса Юльевна описывает образ жизни молодой семьи: «...мы здесь паиньки – встаем в 8 и в 9 часов, не позже. Коля ездит на велосипеде за несколько верст каждый день..., мне хотел купить, да я отказалась, давно не ездила, так что-то и не хотелось, а теперь вижу как от катается, и захотелось; так что, может быть и мне купит, в рассрочку, конечно... Читаем «Братья Кармазовы», и мне ужасно понравилось... Коля говорит, что этот роман не кончен; а по-моему так вполне целая вещь, если думать, что Достоевский хотел опровергнуть вопрос о вырождении [совестливых людей]... Мы не совсем одни, да и кругом есть народ. Недавно Главный воинский начальник был тут и провел у нас два вечера и два раза обедал; ...заезжал к нам Гурьев – лесничий (живет в Тропчине) и я с ним познакомилась... Мы гостили в Старом, где мне ужасно понравилось, и в Тропчине, ...прогостили два дня у Алаевых, ...ловили там неводом рыбу» [2].

      Рождение дочерей. Через 8-10 лет она пишет сестре Нине: «...с Колей мы живем (в смысле взаимной любви) по-прежнему, я даже больше люблю его, чем прежде. Увлекаемся охотой, которая нам служит, можно сказать, единственным развлечением. У меня мужской костюм и колино старое ружье, и я брожу с ним и другими здешними охотниками часа по 4 за зайцами и прекрасно себя чувствую. К сожалению, ни один еще заяц из-под гону не выскочил на меня, так что мне в них стрелять не приходилось, а вот белок с самой вершины дерева я достаю без промаха и наповал. (Коля доволен тем, как я стреляю в цель.) Милицу [родившуюся в 1905 г. старшую дочь, XXII-28 – Н.В.Л.] Коля любит, и эта девчонка оказывается растет очень здоровенной: ужасно толстенна, и тельце такое упругое, что не защипнешь. Говорит «мама», «пама», «баба», «агу» и тому подобное. Орет на весь дом, взвизгивает и, вообще, преинтересная штучка: одни говорят, что вылитый мой портрет, другие, что колин, а я, право, не разберу. Глаза мои, а все остальное ведь еще пока не видно. Она сидит, стоит, и у нее с 5-ти месяцев два зуба, в Покров будет ей полгода, и я думаю, что она заходит еще через месяц или два. Она коротенькая и толстенькая, голос ужасно сильный и звонкий, и я мечтаю о том – не мамочкин ли она унаследовала – у нее мамочкин небольшой круглый лобик, очень хорошенький. Характер у нее очень воинственный и нетерпеливый. А насчет финансов у нас, как и у всех, неважно. У нас три прислуги, кухарка, лакей и нянька, и 5 собак, так что у нас от жалования ничего не остается к концу месяца – все мечтаем копить и все не можем. С моими родами пришлось занять 600 руб., да еще было долгов около того, так что мы заложили мою дачу за 1200 руб. что ли, и надо уплатить все долги. (Коля теперь за этим уехал в Вологду, а я сижу и вставляю окна, а также собралась шить себе лифчик – старые все сгнили от молока. Хорошо, что меня предупредили, и я стала носить старые рубашки, а то бы все новые приданные сгнили! Первые месяцы кормления я ужасно нетерпеливо относилась к Милице, а теперь стала с ней обращаться более умело; очень рада, что не согласилась на кормилицу и сама выкармливаю свою дочь, потому что, хотя это и тяжеленько и надоедливо было с самого начала, но зато теперь все приятнее, и девочка совсем моя, и любит меня все больше. Молока у меня оказалось пропасть, а раньше думали, что и совсем не будет. Лето я провела скучно, т. е. почти все время просидела в комнатах оттого, что кормить приходилось через 2 часа, и не было времени, а теперь она ест через 3 часа, да еще, когда ухожу, оставляю ей кашку из булки с сахаром и, таким образом, освобождаюсь часов на 5... Иногда так хочется посидеть в театре или опере, но это пока не для нас» [2].

      Когда Милица подросла, продолжились поездки к знакомым в соседние имения. Ларисса Юльевна с дочкой ездили в Чагрино, где было очень весело, т. к. кроме Лавровых и Волоцких там постоянно гостили их соседи и знакомые. Там же познакомились и с председателем Грязовецкой уездной управы, отставным генералом Николаем Константиновичем Левашовым. Затем были в Барском, где жила Наталья Алексеевна Волоцкая, приславшая большой привет Юлию Михайловичу [2].

      В 1908 г. в семье Шеиных родилась вторая дочка Нина (XXII-27). Ларисса Юльевна просила отца оставить для семьи пианино: «дать на прокат или продать, если у Коли в скором времени будут деньги» [2]. Но семейное счастье длилось не слишком долго.

      Как пишет Нина Николаевна Шеина в своем дневнике, «я была совсем крошкой, когда разошлись мои родители; мне не исполнилось еще и пяти лет, когда меня увезли в
 

Ларисса Юльевна Зубова, справа в 1912 году. (Фото из семейного архива автора)
Милица и Нина Шеины в 1912 году Нина и Милица Шеины (справа) с Соней и Вадей Герман, Тасей Малкиной в Кузнецово Фото из семейного архива автора

      усадьбу Кузнецово в 12 километрах от города Кадникова... Мама уехала с моей сестрой в... Петроград, а я осталась с дедушкой и бабушкой» [5]. В это время в Кузнецово у Юлия Михайловича и Софьи Петровны Зубовой жили и другие внуки: дети Нины Юльевны Вадя и Соня, сын Петра Юльевича Владимир, гостила дочь Владимира Юльевича Тася и др. Нина Николаевна вспоминала такой случай из своего раннего детства: «Около дома росла высокая ель, на которую я любила забираться, и там вверху она раскачивалась. Один раз мальчики, мои двоюродные братья Володя и Вадя, и я залезли на эту ель, вдруг кто-то на дворе закричал, что приехала Соня. Соню мы дети очень любили, она была много нас старше, ей тогда было лет 19, она всегда с нами возилась, учила танцевать, занималась гимнастикой, выдумывала разные игры и, конечно, мы очень обрадовались ее приезду и поспешили спуститься с нашего любимого дерева. Мальчики быстро спрыгнули, а я поспешила и полетела, но меня спасли косы – у меня были очень хорошие волосы и косы почти до колен. Когда я лазила по деревьям, то обматывала ими шею; при моем падении они размотались, и я на них повисла. На мой крик сбежались, и сняли меня, но это падение не отучило меня лазить по деревьям» [5].

      Обучением внуков занималась сначала сама Софья Петровна, потом раз или два в неделю приходила учительница Мария Ивановна Сысоева, давая всякие задания: «что почитать, что написать, какие примеры и задачи решить». Когда приехала Ларисса Юльевна, то она настояла, чтобы Нина ходила в школу, и ее приняли в 3-ий класс, в котором было всего 7 учеников – две девочки и 5 мальчиков. «В школе было две учительницы: Мария Ивановна, но 1-ый и 3-ий классы учила Галина Николаевна Гавердовская – молоденькая стройная девушка с золотыми косами, русское лицо, большие голубые глаза, румянец во всю щеку, но, несмотря на молодость, строгая и требовательная» [5].

      Жизнь после революции. Потом для дальнейшего обучения Ларисса Юльевна забрала своих дочек в Вологду, где сама начала служить: с 1918 г. делопроизводителем в Губсовнархозе, с 1921 г. счетоводом 2-го разряда в Вологодском губернском кооперативно-кустарном управлении и Железкоме [6], а 30 августа 1923 года была назначена учительницей французского языка в Великий Устюг. Однако из письма Софьи Петровны от 16 января 1924 г. узнаем: «Ларя опять без урока, но не унывает. Все хлопочет с домиком», часть которого сдавали жильцам и на это жили [3]. Из письма Лидии Прокопьевны Волконской узнаем и номер этого дома: «С д.[омом] 14 на Арх. [ангельской] улице – я в постоянных сношениях, беспокоя моего ангелочка Ларю своими поручениями» [4]. «Ларя бьется как рыба об лед, – пишет Софья Петровна, – но не жалуется, весела и энергична, замечательно она моложава, только напереди нет зубов, не на что исправить» [3].

      15 июля 1923 года Милица вышла замуж. Вот что по этому поводу писала Ларисса Юльевна сестрам Нине и Маше: «...думаю, что Вам не безразлична участь моя и моих дочерей, а потому сообщаю, что гражданским браком Милица уже сделалась женой Виктора Николаевича Сахарова, а повенчаются церковным, когда Виктор обставит для жилья комнату, для чего старается за лето заработать что-нибудь». Он «купил Милице парочку готового белья, белое платьице и 3 пары чулок, – как видите, взял за себя, можно сказать, раздетую (мы ведь страшно обносились, белья почти нет). Я им отдаю половину остатков своих вещей, но экипирует ее, главным образом, он; из этого и Вы, я думаю, поймете, что он ее любит не на шутку! Из себя он видный и красивый мужчина, немного повыше жены, лет ему 29, рода поповского, уроженец Тамбовской губ.[ернии], где у него отец протоиреем в каком-то селе. Учился в семинарии недолго, перешел в коммерческое и того не кончил, был взят на военную службу в немецкую войну; во время революции принадлежал к белым и [был] сослан в Вологду..., умеет шить дамские туфли, сделает при случае коммерческий оборот и т. п. Последнюю зиму хорошо зарабатывал и помогал брату женатому (здесь в Вологде служит в канцелярии, быв.[ший] кадровый офицер) и сестрам (две в Москве служат), религию не потерял, ходит в церковь. Вот Вам его краткая характеристика. Я еще сама мало его знаю, но так
 

Юра Сахаров 6-ти лет (1930 г.)	Милица Николаевна Шеина в 1953 г.  (Фото из семейного архива автора)

      как он уж давно и очень сильно увлечен Милочкой, а также значительно старше нее (ей 18 с апреля), то мне хотелось этого брака. Вполне надеюсь, что Вы пожелаете молодым возможного по нынешним временам счастья и благосостояния» [2].

      В 1924 г. у Сахаровых родился сын Юра, но семья вскоре распалась. Ларисса Юльевна в это время преподавала французский язык в Вологодской школе II ступени №

      1. С осени 1924 г. в течение двух лет она не работала, видимо, помогая Милице растить малыша, потом несколько месяцев работала счетчицей [6].

      После окончания Вологодской школы второй ступени в 1925 году Милица и Нина могли продолжить образование только в педагогическом техникуме, медицинском и железнодорожном училище. Нина не хотела быть ни учительницей, ни фельдшерицей, но тетя, папина двоюродная сестра Лиля (учительница в какой-то деревне Грязовецкого района), уговорила ее поступить на одногодичные курсы при Вологодском педагогическом техникуме [5], которые Нина Николаевна закончила в 1927 году, прошла «установленный испытательный стаж педагогической работы в школе» и была «удостоена, на основании постановления Центрального Исполнительного Комитета Совета Народных Комиссаров Союза ССР о введении персональных званий для учителей от 10 апреля 1936 года, звания учителя начальной школы. Народный Комиссар Просвещения РСФСР Тюркин. 14 мая 1938 г. № 33302» [7].

      Из письма Милицы от 24 сентября 1928 года Нине Юльевне в Москву узнаем, что она «избрала себе артистическую карьеру, но вот беда, студия в Вологде прошлый год была, а нынче нет преподавателей, все разъехались», школы расформировали в педагогические техникумы и она не может «быть педагогом. Нинка-то еще может 1 год проучиться, а я уж нет», и надо ехать в Москву. Но Ларисса Юльевна одну ее не отпускала, и Милица просит свою тетю помочь найти маме службу. «...мама хочет переехать, но так ведь ехать нельзя, не зная, что ждет в Москве», – пишет она [8].

      Однако Ларисса Юльевна поехала не в Москву, куда отправилась старшая дочь, а в «медвежий угол Вологодского уезда» – в Норобово, куда была направлена на работу 19-летняя дочь Нинуся. «Поеду проводить ее, – пишет Ларисса Юльевна сестре Нине, – а может быть и жить». Добирались очень тяжело, на лошадях по плохой дороге, «но вот приехали: семь деревень, а кругом лес на 60 км, ...начальная школа около церкви, ...сельсовет и фельдшерский пункт. Там работала одна учительница и обслуживала все эти семь деревень, и решено было открыть еще одну начальную школу. Открыли ее просто в доме одного крестьянина; там у многих были двухэтажные дома». В одной избе он жил сам со своей семьей, в другой у него была «утварь для скота, а верх – две комнаты – он сдал под школу: в одной был класс, в другой мы жили» [5].

      «Как только мы приехали, – пишет Нина Николаевна Шеина в своем в дневнике, – стали приходить крестьяне записывать детей, больше приходили старики записывать внучат. Запомнилось одно посещение – пришел один старый крестьянин записывать внучку и говорит: «Вот, Анка, тебя дома никто пальцем никогда не трогал, но если учительница на тебя пожалуется, будешь наказана, это твоя вторая мать». С сентября Нина Николаевна начала вести занятия с детьми, но сначала ни парт, ни школьной доски – ничего не было, т. к. «РОНО заказал весь инвентарь для школы в районном центре за 30 км», и из-за плохой дороги привезти его было нельзя. «Притащили из бывшей частной лавки прилавки, подрезали ножки и поставил скамейки», а писала юная учительница прямо на обструганных досках стены. Даже многие личные вещи Зубовы оставили по дороге у одной учительницы, их привезли только зимой, когда «встала» дорога. Тогда только привезли и школьный инвентарь: шкаф, парты, стол, стул и классную доску [5].

      В сельсовете Нину Николаевну предупредили, что «с наступлением весенних полевых работ ученики перестанут ходить в школу – мальчики будут помогать в пахоте и бороньбе, а девочек будут отдавать в няньки, поэтому надо учебную программу закончить пораньше». Нина Николаевна «собрала родителей и просила их, чтобы дети до конца учебного года ходили на занятия. Родители заверили..., что «дети стали такие послушные, перестали драться, что не нужна их помощь, хоть все лето пусть ходят в
 

Нина Николаевна Шеина в 1916 г. в Кузнецове и (слева) в 1939 г. (фото из семейного архива автора)

      школу». Это было невероятно, т. к. в школе было много переростков 14-15 лет, которые ходили в один класс с начинающими. Учащихся было 40 человек, и занятия за 1-ый, 2-ой, 3-ий и 4-ый классы приходилось вести сразу со всеми вместе. Только одну девочку отдали в няньки, но и ту Нина Николаевна сумела вернуть в школу, и девочка была очень счастлива. Крестьяне относились к учительнице с большим уважением, при встрече старики снимали шапки и кланялись до пояса. Когда Нина Николаевна пришла проводить собрание в одной деревне, то самый старый крестьянин встал и сказал: «К нам пришла проводит собрание наша учительница – мать наших детей. Если услышу хоть одно бранное слово, за шиворот и вон из избы». Никогда в присутствии учительницы никто не позволял себе выражаться нецензурными словами [5].

      Из развлечений были только походы за 3 км в другую школу, где собиралась молодежь и организовывала художественную самодеятельность: чтение стихов, пение, игру в шумовом оркестре на гребенках, ложках, пиле, кастрюлях под руководством баяниста. Конечно, ходить в дождь и зимой в темноте было нелегко, но хозяева дали Нине Николаевне фонарь, и ей было весело! В зимние каникулы она ездила за 30 км на конференцию, где тоже было много молодежи, которая без всякой подготовки устраивала концерты: «кто декламировал, кто пел, кто танцевал, кто играл на рояле, кто на гитаре и т. д.» [5].

      Лариса Юльевна писала родным: «Очень благодарны мы с Нинусей, что пишите и не забываете, а то мы здесь как в ссылке: кроме работы – ничего, и кругом все крестьяне, вроде как в Кузнецове. Нина их ребят учит, да теперь еще три раза в неделю вечерами взрослых, несет и общественную работу. Я их лечу, поим их вечером чаем, когда заходят. Но взамен, кроме ее жалования, не получаем ничего. Даже пайка хлебного с января месяца лишили. Выдавали ей из лавки 1 пуд ржаной муки по 2 рубля, а теперь и того нет. Хорошо еще, что из Вологды привезли с собой пшеничной, а то ведь здесь есть буквально нечего – мы питаемся крупяной с луком, и я пеку пшеничные булочки. Ну, правда, молоко спасает – в булки молоко, чай с молоком, оно стоит 1 р. 50 пуд. Мы живем вовсе не на родине мамочки – она из Пошехонья [из Ухтомы – Н.В.Л.], которого граница отсюда 12 верст, а самый город отстоит отсюда в 50 верстах, как и Вологда, а те усадьбы, вероятно, верстах в 30-40. Это Норобово интересно лишь тем, что стоит на самом водоразделе рек, текущих на север, и рек, [текущих] на юг. Здесь есть одни ручьи, что бегут к северу и впадают в Никольское озеро и Камелу, т. е. затем в Вологду, а другие впадают в Сегжу, Сосожу и затем в Волгу. Самое Наробово имеет один ручеек, от нашей деревни 1/2 версты, а речка 3 версты... Кругом много еще лесу. Пошехонский тракт проходит в 15 верстах отсюда. Когда едем в Вологду, то выезжаем на него, дорога – убийство. От Вологды езды зимой... без перекладки и отдыха 8 час.[ов]. Что делается на белом свете, ничего не знаем. Живем изо дня в день очень монотонно, но в последний раз из Вологды привезла свои карманные часики, которые были в починке, так что теперь хоть время знаем, а то раньше жили по петухам. Был на днях фельдшер, остался доволен, что ребята чистенькие, с мытыми ушами, шеями и руками:. «Не узнал их», – говорит, – это он был в самом начале занятий в школе, как только они стали ходить. И вот он и мы с Ниной мечтали – когда же наступит такой счастливый день, что можно будет покинуть Норобово?» [2].

      Летом мать и дочь уехали в Вологду, а на следующий год Нина Николаевна стала работать в школе Кадуйского района. Место было очень красивое: две реки, сосновый бор и «через каждые 2 км школа, а в 4-х км... семилетка; в каждой школе было пианино, а в семилетке рояль». Около школы, где работала Н.Н. Шеина с другой учительницей, был большой в 3 га опытный участок, и на нем они вместе с учениками «выращивали рожь, картофель и разные овощи». Весной работали в лесу, т. к. лесничество отводило школам участки, на которых нужно было собирать в кучи ветки и хворост. Лесничий был молодой образованный человек, часто бывал в гостях у Шеиных, и все думали, что они с Ниной поженятся. Неожиданно стало известно, что лесничий живет с девушкой Марусей, которая помогает его матери по хозяйству и сама она уже в положении. Горькое разочарование в человеке, который ей нравился, ускорил отъезд Нины Николаевны и Лариссы Юльевны в Москву, где уже жила Милица [5].

      Но устроится работать в городе не удалось, и в 1931 году Ларисса Юльевна с Нинусей перебрались на ст. Сходня под Москвой, где Нина Николаевна вынуждена была преподавать в школе за 18 км от дома. Затем она работала статистиком в строительном тресте и в школе в Москве, ночуя то в учреждении, то у сестры, то в снятой комнате в каком-то поселке. В это время она писала: «Если бы я могла начать свою жизнь снова, я бы построила ее совсем иначе, чем теперь, когда жизнь сложилась так неинтересно, скучно и так нелепо...» [3]. Потом Нина Николаевна с матерью поселилась у Милицы в Новогиреево, где ее муж отгородил для них часть комнаты с кроватью и маленьким столиком [5]. Ларисса Юльевна в это время работала заведующей технической библиотекой НИИЖС (до сокращения штатов в 1934 г.), а затем библиотекарем в школе [6].

      Но случилось большое несчастье – пожар: «среди ночи..., – писала потом Нина Николаевна, – нас разбудила соседка, дом загорелся со входа, мы почти ничего не вытащили, только сами выскочили...» [5]. Муж Милицы оказался очень энергичным и до последнего мгновения лазил за вещами через окно в горящее помещение, но все равно все зимние вещи сгорели и, самое страшное, валенки и ботинки. Через полчаса от дома ничего не осталось. Семью на 3-ий день за счет Жилтреста переселили в Ново-Кучино, на четыре остановки дальше от Москвы, в дом, где наверху жили только летом и где не было не только двойных рам, но и некоторые стекла были выбиты. Конечно, все скоро стали мерзнуть, простужаться, болеть воспалением легких. Нина Николаевна первые ночи после пожара не могла вообще спать, так были расстроены у нее нервы, и она все время вскрикивала [3].

      Только через год, в 1935 году, Н.Н. Шеиной удалось устроиться на работу преподавательницей 3-го класса школы № 497 Пролетарского района города Москвы и получить место в учительском общежитии. Школа проводила аттестацию сотрудников с присвоением звания учителя. Нина Николаевна прошла ее успешно, и ей предложили взять на себя еще один 1-ый класс «Д» во вторую смену, в который были записаны самые неразвитые и неподготовленные дети и от которого уже отказалось несколько учителей. Нина Николаевна согласилась попробовать свои силы, и вот что она вспоминала об этом впоследствии, когда вошла в класс: «...дети не сидели за партами, как все ученики. Одни свистели, двое стояли на голове, другие горланили какие-то слова, один кричал петухом, третий мяукал, несколько человек дрались, несколько человек плясало и т. д. Я не стала их уговаривать и не ушла из класса», ведь им было только по 7-8 лет. «Я села за стол и стала стучать по нему кулаками. Дети разинули рты от удивления. Понемногу шум стих, все уселись за парты и стали смотреть на меня. Тогда начался урок... Когда контрольные работы попали в Отдел народного образования, то приехала большая комиссия, пробыла у меня на всех уроках и пришла к выводу, что эти дети 45 минут заниматься не могут, с ними нужно работать только полчаса, а 15 минут им читать, или рассказывать, или играть. На следующий год этого класса не было, многих пришлось оставить на второй год, остальных распределили по другим классам» [5]. Директор школы так охарактеризовала работу Нины Николаевны: «Методикой преподавания и дисциплиной класса тов. Шеина владеет хорошо и является исключительно добросовестным и исполнительным работником, отличаясь большой скромностью. Тов. Шеина ведет большую методическую работу... Она ставит на объединении ряд методических вопросов, сама собирает большое количество задач, облегчая этим работу своих товарищей, дает им ряд указаний по подбору материала к различным урокам и помогает планиовать этот материал. Сама тов. Шеина учится на литературном отделении заочного института» [9].

      Как председателю местного комитета школы Нине Николаевне иногда приходилось обращаться в Советский контроль, где она однажды встретилась с В.В. Куйбышевым, который тогда его возглавлял. По скромности она, конечно, не открыла ему, что он с ней находится в свойстве через родство Зубовых и Величковских (см. «Вологодские дворяне Зубовы» Ч. II, кн. I). За большую общественную работу Нина Николаевна Шеина была награждена путевкой на зимние каникулы в стахановский Дом отдыха [5].

      В 1937 году Н.Н. Шеина, вместе с еще одной учительницей, решила уехать на Дальний Восток и с трудом добилась этого права в ГорОНО. Ехали поездом 13 суток до Владивостока, затем пароходом до Магадана, где Нина Николаевна была направлена на должность заведующей в школу пос. Балаганное Охотско-Колымского района за 100 км от города [5]. Удивительно, 1937-ой – год массовых ссылок интеллигенции, партийных работников и представителей других слоев населения в лагери на север, на Урал, в Сибирь и в Магаданскую область. Нина же Николаевна отправилась в этот суровый край по собственному желанию! А, может быть, в этом поступке был трезвый расчет – не попасть и самой с матерью под «красное колесо»? В 1938 году, уволившись с работы, перебралась к дочери в Магадан и Ларисса Юльевна. В январе 1939 г. она уже числилась заведующей поселковой библиотекой, а в конце 1939 – начале 1940 г. работала уборщицей-истопником в Балаганской начальной школе [6].

      Школа в поселке Балаганное была небольшая, всего 30 учеников, но у них ничего не было для развития – в библиотеке всего каких-то 5 книжонок. Все нужно было доставать в Магадане, куда зимой ездили на собаках, летом на катере или самолете. Как-то под конец года заведующий РОНО предложил Нине Николаевне выбрать столько книг, прибывших с пароходом, сколько она захочет, и она упаковала 7 ящиков на несколько тысяч. Бухгалтер пришел в ужас, а заведующий распорядился: «Год кончается, у нас остаются деньги, так что оформляйте – надо детей порадовать, у них совсем нет книг». В другой раз удалось отобрать на складе патефон, много пластинок, игр и конструкторов [5].

      Нина Николаевна ставила со своими детьми «много разных детских пьес», показывали их в клубе, ездили даже на лошадях к пограничникам, которые организовывали для детей кино, так что между детьми и пограничниками возникла большая дружба. На Новый год на деньги, собранные родителями, устроили для детей (а их в поселке было более 100) хорошее угощение, раздали им гостинцы и игрушки. Дети читали стихи, пели и танцевали вокруг елки, а когда они разошлись, то за столы сели взрослые. В эту ночь поселок не спал, все веселились, за что парторг получил строгий выговор в Политуправлении, а Н.Н. Шеина благодарность за то, что «не дала сорвать такое важное мероприятие, как новогодняя елка» [5].

      Весной бывали наводнения, т. к. не всегда присылали рабочих для взрывов льда в устье реки. В один из таких дней Нина Николаевна оказалась на погранзаставе, где она проводила занятия по литературе. На лошади проехать уже было невозможно, а утром ее переправили в школу на лодке. Отправив детей на 2-ой этаж, она стала поднимать школьные пособия и инвентарь на столы и шкафы, пока вода не поднялась ей до пояса. Через несколько дней после этого у нее появилось недомогание, начался озноб, поднялась температура, и приехавший для изучения здоровья народов севера ленинградский профессор предложил ей лечь в больницу, т. к. «правая верхушка легкого не дышит». Только в день выписки через два месяца он сказал, что Нине Николаевне «нужно очень хорошо питаться, больше быть на воздухе, ходить на лыжах и следить за температурой», т. к. у нее был туберкулез 2-ой степени [5].

      За время отсутствия Н.Н. Шеиной занятий в школе не было, т. к. не были отремонтированы печи, но когда она вышла из больницы и попросила директора совхоза помочь, то печи были сразу же отремонтированы, затоплены, и занятия в школе начались. Вспоминался ей День 8 марта, когда после обязательной тогда торжественной части и концерта художественной самодеятельности дети и взрослые танцевали под гармошку. Был еще случай, когда учителей из соседних поселков отправили на конференцию в Магадан на баркасе, привязанном канатом к катеру, и ночью баркас дал течь. Катер повернул обратно, учителя вернулись домой, а на конференцию поехала одна Нина Николаевна, которую и взяли на катер [5]. Из сохранившейся ее характеристики узнаем, что «за время работы в школе т. Шеина показала исключительное добросовестное отношение к своим обязанностям, проявила себя инициативным и исполнительным работником. Умелым руководством школой т. Шеина добилась высокой дисциплины среди учащихся и хорошей успеваемости. За хорошую работу в 1939 году т. Шеиной Отделом Народного Образования была объявлена благодарность» [9].

      Летом 1940 года мать и дочь Шеины покинули Дальний Восток и, хотя у Нины Николаевны был большой отпуск, она «пошла работать секретарем учебной части Гидрометтехникума. Но вот грянула война... В 1942 г. весной» она с матерью были эвакуированы в Дагестан, где в поселке на берегу Каспийского моря заболели тропической лихорадкой. Врач посоветовал переехать в другое место, и РОНО направило Н.Н. Шеину в Махачкалу «на трехмесячные курсы учителей русского языка и литературы для неполных средних школ». Потом ее «послали в даргинскую школу учительницей русского языка и литературы 5, 6 и 7-ых классов, но на самом деле пришлось вести все предметы, кроме родного языка и математики» [5].

      Природа Кавказа, конечно. была очень красива, но Шеиных «тянуло домой... Дети еще кое-как объяснялись по-русски, но местное население совсем не знало русского языка. Хлебный паек за 3 месяца не выдавали, все свои вещи» перетаскали на базар, несмотря на большую зарплату Нины Николаевны, у которой было по 6-8 уроков в день. Было очень тоскливо. К счастью, потом ее перевели в русскую школу на рыбном промысле. Пришлось продать последнее одеяло, чтобы купить хлеба на дорогу; ехать надо было морем [5].

      «Как было радостно очутиться среди русских людей», – писала в своем дневнике Нина Николаевна. «Когда мы приехали на рыбный промысел «Лопатин», то нас отвели в комнату для приезжих. Эта комната помещалась рядом с квартирой директора завода. Жена директора узнала про нас и принесла нам борща, жареной рыбы и буханку хлеба и, побеседовав с нами, ушла. Через полчаса пришла и принесла нам ордера на одежду и обувь, которые дал ее муж-директор завода и пятьсот рублей денег. Я была потрясена таким отношением и расплакалась. Мы ее благодарили со слезами на глазах. Она нас успокаивала и говорила: «Будете работать, постепенно отдадите». Комендант отвел Шеиным комнату в одном из домов, выдал со склада матрацы, постельное белье и легкие одеяла. В магазине новоселы купили по ордерам себе кое-что из одежды и обуви. Так началась новая жизнь в русском поселке, среди своих, «чудесных» и «замечательных» людей. Нине Николаевне дали 4-ый класс и уроки географии и ботаники в старших классах. На рыбном промысле «Лопатин» Шеины прожили 4 года. Они очень подружились с женой учителя немецкого языка Ольгой Валентиновной Незабитовской. Ларисса Юльевна называла ее своей третьей дочкой. Впоследствии всем учителям отвели один дом, где они, собираясь вместе по вечерам, проводили время за чтением, беседами и пением. Все были очень дружны и помогали друг другу [5].

      Сохранилось письмо из Лопатина от 12 февраля 1948 г. от некоей Лёли, скорее всего, как раз от Ольги Валентиновны, адресованное Лариссе Юльевне, которая в это время уже жила в Подмосковье со старшей дочерью Милицей. Нина Николаевна еще оставалась в Лопатине в семье этой Лёли, лаборантки-химика Лаборатории рыбзавода, у которой было двое ребятишек. Лёля приходила домой в 4 часа, бежала на поиски «чего-нибудь достать», затапливала печь. «Нинуся» приходила в 4-20 – 4-30, садились кушать. Обеды брали в столовой, это было очень невыгодно, но другого выхода не было, т. к. «в магазине ничего абсолютно нет. Один только хлеб свободный». Иногда давали по 2 кг картофеля по 3 р. за 1 кг. Потом Нина Николаевна что-нибудь читала, а Лёля шила или вышивала. В 8 часов укладывали детей, и начиналась проверка тетрадей, составление планов работы и пр. Утром Лёля вставала в 5-30, т. к. к семи часам нужно было уже отправить ребят на «площадку», пела петушком (кукарекала) – побудка для детей, и тут же Светочка «будила» тетю Нину, что доставляло ей большое удовольствие. Та уже не спала, но делала вид, будто крепко спит [10].

      Нина Николаевна очень привязалась к детям Лёли, а они к ней. Как-то в выходной день, когда Лёля повела детей в гости и там оставила их ночевать, то вернувшись домой «застала Нинусю в постели с ревниво-обиженным личиком и навернувшимися слезами. ...она за этот день почувствовала себя одинокой и как бы покинутой». Лёля хотела, чтобы Нина Николаевна «отдохнула в выходной день, а получилось обратное». Обыкновенно дети играли в отведенном им уголке тихонько, чтобы не мешать тете Нине заниматься. Но когда дети не ложились почему-либо спать, тетя Нина снимала с себя красный кожаный ремень и..., они, юркнув под одеяло с головой, послушно засыпали. «Но что бы Нинуся с ними не делала, – пишет далее Лёля, – они нисколько на нее не обижаются. Я заставляю их просить извинение и, обвив шею ручонками, [они] начинают тетю Нину покрывать поцелуями. У тети Нины куда и девается напускная серьезность, она запускает руку в корзинку и вынимает кулечек с конфетами и булочку белую. Ребята еще больше целуют свою тетю Нину и подпрыгивают от удовольствия, а сама тетя Нина тоже торжествует не менее своих воспитанниц». Нина Николаевна помогала этой семье и материально [10].

      Вернувшись в Москву, вернее в Подмосковье, Нина Николаевна стала работать в Федурновской школе [5]. Ларисса Юльевна умерла в 1955 году. Мария Юльевна по этому поводу написала стихотворение

Лариссе Юльевне Шеиной, умершей в 1955 году 13 мая

      Родной наш дом с красивой колоннадой,
      Березы, дубы, тополи кругом...
      Сад обрамлен живой зеленою оградой,
      Красив, уютен, мил – наш старый дом!
      И там, в семье родной, ты вырастала,
      Мелькало детство ясною зарей(
      В вечерний час ты тихо засыпала
      Под звуки нежные рояля за стеной.
      Ученье, годы юности и счастья,
      Замужество, рожденье дочерей...
      Ты не ждала в судьбе своей ненастья,
      И будущность казалась все светлей.
      Мелькнула юность, счастье отлетело,
      Покинул муж. Где сил, терпенья взять(
      Как жить теперь( Всё сердце изболело...
      Как вырастить детей( Как дочерей поднять(
      Но никому о грусти и печали
      Ты не созналась, мужества полна,
      Уста и взгляд твои о них молчали...
      И ты переносила всё одна!
      И дочки выросли, работали, служили.
      Как будто можно ей от горя отдохнуть,
      Но тяжкие болезни захватили,
      Терзают тело, изнуряют грудь...
      Страдания и муки умножались,
      И снова ты их молча понесла.
      Терпению твоему все удивлялись(
      Где столько мужества до смерти ты брала(
      У кладбища – железная дорога,
      Вокруг могилок – хлебные поля...
      Тяжелых лет ты испытала много,
      Да будет же тебе легка земля!...
      Из города ты или из селенья,
      Прохожий, не спеши, остановись!
      За женское великое терпенье
      Её могилке низко поклонись... [3].

      Сестры Милица и Нина стали жить вместе в городе Железнодорожном. Их навещала и даже некоторое время жила вместе с ними двоюродная сестра София Владимировна Герман, дочь Нины Юльевны. В 1971 году Нина Николаевна Шеина увиделась и с другой своей двоюродной сестрой – Софьей Петровной Никольцевой, приехавшей в Москву из Парижа, чтобы повидать родных. Сестры побывали в гостях у автора книги на даче в пос. Востряково, где пообщались с двухлетним внуком, сыном Н.В. Лукиной Алешей Аникиным.

      В середине 1980-ых годов скончалась Милица Николаевна Шеина. Нина Николаевна осталась одна. Ей дали отдельную квартиру на станции Черное. Казалось бы, теперь можно пожить спокойно, тем более, что московская сестра София Владимировна и двоюродные племянники, Римар Владимирович, Ленель Петровна и автор книги, часто навещали ее. Но стали донимать болезни, отекать и пухнуть ноги. Пришлось из дома почти не выходить, а положиться на ежедневную помощь соседей и социальных работников. Тем не менее, Нина Николаевна духом не падала; это следует из ее многочисленных поздравительных открыток, посылаемых ко всем праздникам [11]. Последние несколько лет жизни Нина Николаевна Шеина провела в Ногинском доме престарелых, где скончалась в 1997 году. Похоронена на кладбище недалеко от этого дома, там же в городе Ногинске.

      Источники:

      1. Из дневника Михаила Михайловича Зубова (из семейного архива Н.В. Лукиной).

      2. Письма Лариссы Юльевны родителям и сестре Нине Юльевне с 1887 по 1928 г. (из семейного архива Н.В. Лукиной).

      3. Из писем родителей, братьев и сестер Л. Ю. Зубовой (из семейного архива Н.В. Лукиной).

      4. Из писем друзей и знакомых Зубовых (из семейного архива Н.В. Лукиной).

      5. Из дневника Нины Николаевны Шеиной (из семейного архива Р.В. Зубова).

      6. Трудовая книжка Шеиной Лариссы Юьевны (из семейного архива Р.В. Зубова).

      7. РСФСР. Народный Комиссариат Просвещения. Аттестат на звание учителя начальной школы Шеиной Нины Николаевны (из семейного архива Р.В.Зубова).

      8. Письмо Милицы Николаевна Нине Юльевне Герман-Зубовой из Вологды в Москву (из семейного архива Н.В. Лукиной).

      9. Характеристики Н.Н.Шеиной (из семейного архива Р.В.Зубова).

      10. Письмо Ларисее Юльевне Шеиной из Лопатина от 12 февраля 1948 г. (из семейного архива Р.В. Зубова).

      11. Из поздравительных открыток Н.Н. Шеиной С.В. Герман и Н.В. Лукиной (из семейного архива автора).
 

Ларисса Юльевна (слева) с мамой Софьей Петровной, сестрой Ниной Юльевной и ее мужем Владимиром Казимировичем Герман в Кузнецове. 1907 г.	Лариса Юльевна Зубова, сентябрь 1952 г.
Лариса Юльевна в Кучино Фото из семейных архивов Р.В. Зубова и Н.В. Лукиной
Нина Николаевна Шеина (в центре) с двоюродными сестрами Софьей Владимировной Герман (слева) и Софьей Петровной Никольцевой в гостях у Н.В. Лукиной на даче в поселке Востряково в 1971 г. (фото автора)

Ларисса Юльевна Шеина. Стихи.

      В детской

      Раз как-то зимним вечерком
      Малютки сказки захотели,
      И перед нянюшкой усевшися кружком,
      Так ей сказать хотели:
      «Нянюшка, милая, не жди,
      А сразу правду нам скажи:
      Что сделала Яга, когда
      Царевну в плен взяла?
      И как достал Иван Царевич
      Златые яблоки в саду?
      И волк на заповедном том лугу
      Тащил Царевну за ногу?»
      На просьбы детушек нянюша
      Сдалась тотчас же без труда
      И, усадив их поплотнее,
      Свои им сказки начала.
      Сначала про кота Мурлыку,
      Что вкруг дубочка все ходил,
      Гремя цепочками из злата,
      Всем свои сказки говорил.
      Но вот проворно перенеслись
      К царю Додону; во дворец
      Она попала, наконец,
      В палаты к царственной лягушке,
      Что нежась вечно на подушке,
      Себе давно ждет женихов
      И все лишь стонет: «Ох, ох, ох!»
      А вот еще в тридцатом царстве,
      В двунадесятом государстве
      Обжора-волк в дубраве жил
      И царских девушек душил.
      Но вот, однако, все детишки,
      Зевая вовсе без труда,
      Свалились и, закрывши глазки,
      Угомонились до утра.
     
      Соловей     

      Прошла зима, настало лето,
      Веет теплым ветерком;
      Осветило солнце клетку
      С голосистым соловьем.
      Скучно птичке: видит поле
      Из раскрытого окна
      И порхающих на воле
      Свелых мушек, мотылька.
      Вспомнил он, как прошлым летом
      Он порхал, как и они,
      А теперь? Ему придется
      Умереть здесь взаперти.

      И, поникнув головою,
      Он запел про луч весны,
      Про желанную свободу
      И счастливые те дни...


      Пожелания и замечания просьба присылать по адресу:      

      117638, Москва, Азовская ул.. д. 4, кв. 107

      Телефон: (095) 310-20-27 дом., 8-916-334-70-32 моб.

      Книга Н.В. Лукина «Вологодские дворяне Зубовы». Ч II, книга II. М.: Изд-во «Потомки Зубовых», 2007 г. подарена:

      1. Вологодской областной библиотеке им. Бабушкина (цв. экз.)

      2. Вологодскому государственному музею-заповеднику (черно-белый экз.)

      3. Кадниковскому районному историческому музею (черно-белый экз.)

      4. Личный экземпляр автора (цветной)

      Главы:

      Елизавета Юльевна Недович (1867-1926) – художница и       поэтесса-философ

      Елизавета Юльевна Недович. Стихи.

      Дмитрий Саввич Недович. Научные труды.

      Дмитрий Саввич Недович. Стихи.

      Приложение: Схема родственных связей Эндауровых, Бём, Кузьминых,

      Можайских, Лукиных, Недовичей и Хрущевых

      Схема
 

      Е.М. Бём. Рисунки на открытках