«Ртов» стало больше, и работы прибавилось. Вот как описывает один из множества трудовых зимних дней Мария Юльевна. «Встаем в 7-ом часу, Оля возится в кухне, а я: выношу нечистоты, кормлю кур, рублю картофель и вообще приготовляю пойло коровам, открываю трубы у печей, ставлю самовар, моюсь, убираю кровать, пью чай, иду доить и кормить корову (в 8 часов), топлю печь, мету пол, вытираю пыль, несу коровам теплое пойло (4 ведра), приношу с пруда воды, помогаю Оле чистить картофель или рубить капусту, мою посуду, рублю овощи для дневного пойла коровам, заправляю лампы, ставлю самовар, моюсь, завтракаю, иду давать коровам осоки, трясу овсянку с сеном и спускаю вниз, записываю хлеб и (заработок) поденщику и др., что есть в этот день, хожу в библиотеку, если приходят ребята, в 3 часа уже иду доить корову, ношу горячее пойло (4 ведра), даю обеим коровам по кузову осоки, обедаю, мою посуду, насыпаю в печь теперь овес, а раньше рожь для сушки, шевелю их в печке, ставлю самовар, занимаюсь литературным трудом или, как сейчас, письмами, пью чай, клюю носом и падаю в объятия Морфея в 10 или 11 часов». Кроме того, приходилось ведрами носить воду из бочки в кухню, просеивать рожь по 1,5 пуда в день, «опихивать» ячмень, делая по 8000 ударов пестом ежедневно и т. д. У Оли дел было тоже «по горло». Руки женщин были постоянно в трещинах. Михаил Юльевич расчищал от снега дороги, обряжал лошадь, прорубал несколько раз в день замерзшую прорубь на пруду, носил дрова. А нужно было еще ездить на мельницу, за керосином, по делам в Кадников. Летом же работы только прибавлялось. Поденщик же стоил 10 фунтов хлеба в день [7].
 
      А вот еще одна зарисовка Марии Юльевны из жизни того времени: «Мы постепенно донашиваем свое старье и скоро останемся чуть-то не голыми. Мне перешили из армяка нечто вроде драпового пальто, и я отработавши надеваю его на нижнюю юбку, и оно служит мне платьем. Донашиваю последние драные кофты, а юбок уже нет для лета ни одной. Надеемся, что выхлопочем мануфактуры у Кадниковского отдела народного просвещения, как возмещение за отобранные [театральные] костюмы» [7].
 
      Осенью, видимо, 1921 года Мария Юльевна надорвалась на мельнице (у нее опустилась почка), и врачи запретили ей тяжелую работу; она переехала в Москву, мечтая вместе с сестрами перевезти к себе туда же и родителей [7]. Но 11 мая 1922 года Юлий Михайлович скончался от слабости сердца и, возможно, закупорки вены на ноге. Его похоронили на сельском кладбище у церкви Св. Троицы в селе Поповском. Мария Юльевна написала о нем хорошие стихи (см. «Вологодские дворяне Зубовы». Ч. I, кн. I, гл. «Юлий Михайлович Зубов».)
 
      Московская жизнь. Москва поразила Марию Юльевну, особенно после «экономии на продуктах» в Кузнецово. Сегодня, – пишет она, – шла «мимо Смоленского рынка, и чего-чего я там [только] не видела: целые ряды с хлебом, мясом, рыбой, маслом, сырами и пр. Тут же бродят продавцы готового платья, у которых на длинном шесте прикреплены на крючках блузки и платья. Стоят в ряд продавцы сапог, башмаков, туфель. Дальше сидят женщины с корзинами сирени и ландышей, бродят мальчишки с папиросами и графинами жидкого морсу или квасу. У самых стен домов приютились продавцы случайных вещей: кто-то предлагает вышитую картину «Христос в терновом венце», дама продает детскую коляску, другая серебряный портсигар, тут янтари, вышивки... Далеко слышен ужаснейший гам: на земле ряд корзин с курами, поросятами, гусями, которые гогочут, визжат и кудахтают...». (Но покупателей было меньше, чем продавцов. Семья Петра Юльевича Зубова, которого уже не было в России, ютилась в двух коморках, заваленных «разной ерундой». Торгуют калошами на базаре поочередно: то Ларя, то Нина [Петровны], то Маня [жена Петра Юльевича]... Бывшая классная дама и начальница «дворянского института» О.А.Талызина продает свечи у Иверской... Она продает «для Бога», а живет тем, что продает вещи. О.М.Веселкина говорила также, что и она этим живет...». Зубовы и многие их знакомые продавали сшитые своими руками «туфли» и «ботинки» на веревочной подошве.) «Наконец, [Мария Юльевна] пошла по Новинскому бульвару, а там новые впечатления: стоят экраны уличных фотографов в 2-3-х местах, какой-то старичок играет на скрипке, и кто-нибудь из проходящих да бросит ему денег на лежащий на земле футляр. Вот трое нищих, может быть голодные с Волги, поют что-то, и вокруг них собралась группа прохожих. Выхожу на Девичье поле, а там на площадке для «фут бол!я» сражаются с мячом, и стоит целая стена публики! Идя обратно я попала под дождь и спряталась под каким-то балконом, куда стали перебегать прохожие, застигнутые, как я, дождем. Кто-то передал слух, что в Саратовской и Воронежской губерниях прошел град весом в 2 ф.[унта] градина. Один из стоящих со мной рядом, по виду сторож или рабочий, сказал: «Теперь только узнали саратовские, что значит голодать; они нам не верили, когда мы ездили к ним, умоляли продать хлеба, отдавали им последнее свое имущество за хлеб». И он рассказал о том, как они, москвичи, ездили туда и как жестоки были к ним волжане. Иногда уже купленное отнимали, не впускали в дома, выгоняли, случалось, из деревни, бранили и т. д. А одна, вероятно, вспоминая все пережитое, стояла со слезами на глазах» [6].
 
      В Москве Мария Юльевна, благодаря помощи С.Д.Урусова, устроилась на работу машинисткой в Особый комитет Курских магнитных аномалий (ОККМА) за 30 милл.[ионов] в месяц. Она прошла испытания и была выбрана из 5-ти претенденток, «утверждена на службе», но все равно должна была пройти регистрацию на Бирже труда, как безработная. От ОККМА ей выдали «бумагу в Биржу, где просят командировать» ее «к ним на должность машинистки, которая знает языки: французский, итальянский, английский и немецкий и еще высшую математику и астрономию». Без этого документа на это место могли послать другую машинистку, которая давно зарегистрирована. «Биржа труда – это громадный зал (вероятно, бывший какой-нибудь банк) с массой окошечек (в проволочной перегородке), и у этих окошечек стоят громадные очереди». На Бирже к Марии Юльевне не придирались, зарегистрировали, и она «почти бегом вернулась на службу, отдала там сопроводительную бумагу» и с этого дня стала «законной сотрудницей». «Брат Урусова, – пишет она, – заведующий снабжением, сказал, что «они», то есть мои ближайшие начальники, решили назначить мне бесплатный паек (как ответственным работникам) за то, что я работаю для двух отделов, а получаю жалование за один. Если это решение пройдет через какую-то высшую инстанцию, то я буду получать паек бесплатно, да за деньги будут мне еще отпускать что полагается» [6].
 
      Действительно, там давали «порядочно продовольствия», т. к. это учреждение принадлежало к Высшему Совету народного хозяйства. Но работать приходилось много: «Вчера я пришла домой в 5 часов и в 7 опять пошла в наш «Институт», где Сергей Дмитриевич Урусов диктовал мне докладную записку к Председателю Сов.[ета] Нар.[одных] Комис.[саров] – Ленину, его заместителю Рыкову и еще кому-то (был доклад о работах и еще ходатайство об отпуске денег на работы по изысканиям). Просидели мы там в Институте до 11 почти часов. Я не так устала, потому что... я дома плотно пообедала. Но Сергей Дмитриевич весь день не был дома и устал ужасно. Он удивительно добрый человек, и я рада, что служу у него под началом... Когда у меня бывает свободное время среди работы, то я изучаю машинку с латинским шрифтом» [6].
 
      Жила М.Ю.Зубова у сестры Нины Юльевны вместе с ее семьей. Вот некоторые подробности быта того времени из письма Марии Юльевны: «На днях было собрание Дом.[ашнего] Комитета, ...обсуждался вопрос о помощи голодающим. Каждый человек должен вносить по 3 фунта муки в месяц, ...я все еще не знаю, какой в сущности мой паек... В субботу я целый день пропутешествовала, также и сослуживцы мои. Мы все ездили за пайком на Варварку (очень далеко от места моей службы). Получили: кур, сахару, чаю, соли, бобов, гороху, масла. Дома Нина часть кур посолила, чтобы не испортились, две сейчас же сварили, одну я отнесла С.[офье] Бр.[аниславовне], Нининой учительнице английского языка, а другую Мане... Золотая мамочка, сегодня я получила жалование за апрель... 25 миллионов..., 5 из них посылаю вам. Спасибо моему доброму гению Серг.[ею] Дм.[итриевичу]! Он хлопотал, чтобы мне выдали за весь месяц (а так как деньги получены еще не все нашим учреждением, то далеко не всем выдали полностью за месяц). Скоро, вер.[оятно], выдадут за май, и пошлю опять тогда 6 миллионов. Так рада, что могу послать моей мамочке!» [6].
 
      Мария и Нина Юльевны, а также Маня систематически помогали продуктами и деньгами Софье Петровне, Ольге Юльевне и Михаилу Юльевичу, оставшимся в Кузнецове. Мария Юльевна беспокоится о них: «Стоит ли сеять и пахать, если половину урожая надо отдать пахарям, третью часть – продов.[ольственного] налога, 10 пудов посеять, да еще оставить что-нибудь и на промен. Останется самое большее пудов 20, на котор.[ые] прожить никак нельзя год. Придется продать корову, да и то не хватит». Поэтому главная мысль, которая не покидала всех сестер, – это мечта перевезти 80-летнюю маму Софью Петровну в Москву: «У нас большое знакомство между докторами, Горталов, Шадрин, два Красиловых, Богословская и т. д. Они схлопочут перевести вас в санитарном поезде, ...и все будут заботиться о вас и радоваться, что вы, наконец, с вашими обожающими вас дочерьми» [6]. Надеялись они также помочь перебраться в Москву и Ольге Юльевне и, может быть, даже Михаилу Юльевичу или тому хотя бы в Вологду. А пока Мария Юльевна помогала семье сестры Нины тем, что была дома по вечерам с детьми, когда взрослые играли в оркестре театра на спектакле.
 
      Среди всех этих забот Мария Юльевна все же записалась в две библиотеки и не бросила литературную деятельность. «У меня теперь начинается писательское настроение, – сообщает она, – рука чешется писать. Буду составлять план пьесы, продолжение «Старого дома». В этой пьесе прототипами действующих лиц были родители, братья и сестры, жившие в Кузнецове. Мария Юльевна писала матери: «Папочке я прибавила в пьесе роли так: в 1-ом действии он говорит небольшую речь о том, что бич русского народа – пьянство и безграмотность. В 3-ем действии он провозглашает тост за героев Турецкой войны, Гурко, Тотлебена и «белого генерала» М.Д. Скобелева... «Старый дом» я читала как-то у Мани, ей и Наде [Надежде Петровне]. Всем понравилось, а Надя просила дать ей прочесть еще раз... Сегодня я жду вечером Маню и Надю, которым буду читать свою пьесу «То было темной осенью», причем предлагаю Наде окончить ее, т. е. написать 5-ое действие. (У меня написано 4, но, по-моему, конца нет. А в 5-ом должна фигурировать молодежь, которую я не знаю, а знает Надя.)» [6].
 
      В июне 1922 года Мария Юльевна обратилась с письмом к председателю Московского общества драматических писателей и композиторов, членом которого она уже являлась, почетному академику Александру Ивановичу Сумбатову-Южину. «Мною, – пишет М.Ю. Зубова, – инсценирован роман Печерского «На горах» (из быта Поволжья 40-х годов). Пьесу эту я давала читать в прошлом году артисту Прозоровскому, а тот нашел, что инсценировка исполнена мастерски, но сама пьеса не в духе времени. Но мне кажется, что все, что касается Поволжья должно привлекать всеобщее внимание не только у нас в России, но за границей. ...Мне бы очень хотелось, чтобы Вы прочли эту пьесу. Если найдете время и охоту прочесть ее, то напишите по данному адресу, когда я могу представить ее на Ваш суд и где. С искренним уважением Мария Зубова» [8]. Видимо, ответа на это письмо Мария Юльевна не получила. Она ищет адрес «Детского журнала», чтобы послать туда написанный на днях рассказ и «Дневник Марсика» [Марсик – это любымый всеми кузнецовский пес]». «Дневник» этот прочла приятельница Нины и нашла, что он «написан талантливо и интересен даже взрослым, не только детям. У меня теперь idee-fixe, – пишет Мария Юльевна, – пролезть в литературу, хотя бы и детскую» [6].
 
      М.Ю. Зубова передавала свои пьесы в разные театры: «Помогите» – в Студию Малого театра, артисту Х.М. Бабанину для Художественного совета Реалистического театра, на просмотр актрисе Московского Художественного Академического театра М.П.Лилиной и в другие. Но пьеса поставлена не была, хотя отзыв не был совсем отрицательным. «Пьеса написана литературным языком, характеры персонажей ясны, взаимоотношения их закономерны, ...тема мещанства, которое душит все живое, безжалостно топчет всякое чистое чувство во имя копеечной респектабельности, – в этой пьесе выражена. Но отражать ее и только отражать – скучно. А горячего обличения или разящей сатиры в пьесе нет...» [9].
 
      Во время отъезда Нины в Кузнецово Мария Юльевна взяла на себя решение личных и хозяйственных дел: «Получила жалование за июнь и купила себе летние туфли, ...кожаные на трех пуговках на резиновой подошве за 12 миллионов. Все находят, что это необычайно дешево. ...купила себе за 2,5 мил.[лиона] соломенную шляпу с широкими полями (по кооперативной карточке маниной подруги). Заказала себе вязаный жакет (черный) и уже заплатила 5 миллионов, а остальные 5 мил.[лионов] завтра доплачу и получу жакет. Вчера была в Худ.[ожественном] т[еатре], где мне выдали летнее жалование до половины августа: 2676 руб., из которых 2325 руб. я истратила на 7 саж.[ень] березовых сухих дров (ходила на склад с Давыд. Лук.?), 210 руб. ему за то, что ходил, приценивался, купил и сложил дрова в чулан, 200 руб. извозчику, 25 руб. на чай. 300 руб. отдала Варв.[аре] Петр.[овне] н расходы по дому. Осталось 51 руб., которые ты и получишь от меня по приезде» [2].
 
      Летом 1925 года, когда остававшиеся в Кузнецове члены семьи Зубовых были выселены и переехали в Вологду, Мария Юльевна взяла отпуск, чтобы повидать «мамочку». «Послезавтра предполагаю выехать, – писала она. Мой ангел дал мне отпуск на месяц... Заберу оттуда все свои фотографии из папочкиных коллекций и Саши Зеленецкого...». (В молодости Мария Юльевна, видимо, была влюблена в Сашу Зеленецкого, но за него вышла ее сестра Люба, а Мария Юльевна потом пестовала в Кузнецове их маленького сына, тоже Сашу Зеленецкого – Н.В.Л.) В Вологде Мария Юльевна повидалась со всеми своими родными: сестрой Ларей, которая больше всех хлопотала по хозяйству, братом Мишей, целый день игравшем на рояле, и многими давнишними друзьями и знакомыми. Из Бора [имения Кубин Бор] приехал Владимир Юльевич, и на следующий день, по случаю дня рождения Нинуси [дочери Лариссы Юльевны], состоялось небольшое семейное «пиршество», даже с вином. В этот вечер Владимир Юльевич и квартирант Нила Сергей Иванович Савинов читали свои стихи, Михаил Юльевич играл на рояле любимые вещи Софьи Петровны, а муж Милицы [старшей дочери Лариссы Юльевны] Виктор Николаевич Сахаров даже что-то неплохо исполнил на скрипке [2].
 
      Еще раз побывать в Вологде Марии Юльевне удалось зимой 1930 года. Жизнь там в это время была значительно хуже, чем при НЭПе: приходилось «стоять в очередях, чтобы что-нибудь купить, и хлопотать о продаже чего-нибудь (все лом и грош цена, и никто не покупает)... Кипят [родные] как в котле: дрова, вода, очереди, лампы, уборка дома, готовка с утра в русской печке, оклейка, починка, самовары, чистка сортиров (беготня за золотарями), тротуары, ворота, которые не отворяются, а надо отворять, печение хлеба, и масса непредвиденной беготни». Видя как устает сестра Оля, Мария Юльевна мечтает скопить денег ей на дорогу, чтобы она могла хоть немного отдохнуть в Москве. А пока помогает ей с оклейкой столовой бумагой из старых журналов, починкой «мишиных дыр» и т. п. Но, главное, ей удается переписать старинные песни северных крестьян Вологодской губернии и найти несколько типичных солдатских частушек (из войны 1914 года) для будущей пьесы. Но нужно еще достать «причёт» солдатки по мужу, а остальной певческий материал времени революции она надеется найти в Москве [2].
 
      Соединиться сестры Мария и Ольга смогли только в 1938 году, поместившись вдвоем в небольшой комнате на 1-ом этаже того же дома в 1-ом Казачьем переулке у Большой Полянки, где на 2-ом этаже жила семья Недовичей. Жили сестры трудно. Мария Юльевна с 1931 года занималась печатанием книг для слепых по Брайлю, переводя романы с французского языка. и по воскресеньям замещала библиотекаршу, получая во Всероссийском обществе слепых очень небольшое жалование – 160-180 рублей в месяц. Ольга Юльевна делала головы для кукол и тоже получала немного. Приходилось постоянно бороться с нуждой. Особенно трудно стало в годы Великой Отечественной войны. В 1942 году Ольга Юльевна умерла от истощения. В день ее похорон Мария Юльевна упала на лестнице и сломала ногу. Из больницы ее взяли к себе племянницы Ларисса и Нина Петровны Зубовы, у которых Мария Юльевна, ставшая малоподвижной, прожила до 1971 года. В 1950 году Нина лишилась работы, содержала всю семью Ларя, и Мария Юльевна даже стала подумывать об инвалидном доме, но до смерти все же оставалась у родных. Умерла она в 96 лет, до последних дней продолжая писать пьесы, рассказы, сказки, мемуары, стихи. Всего ей было написано около 60 произведений, многие из которых хранятся в рукописном отделе Санкт-Петербургской Театральной библиотеки.
 
      Предполагалось, что пьеса Марии Юльевны «В лесах» будет инсценирована в кино. Детская же пьеса М.Ю.Зубовой в 5 действиях и в стихах была поставлена в 1940 году на сцене Вологодского кукольного театра. Музыку к спектаклю написал брат, композитор Михаил Юльевич Зубов; он же и исполнял ее на рояле во время представления.
 

Мария и Ольга Юльевны	Мария Юльевна в Кузнецовском саду
Мария Юльевна в 1960 г.	Мария Юльевна Зубова в 1965 г.
Фото из семейного архива Р.В. Зубова

     
      Источники:
 
      1. Зубова М.Ю. Мои мемуары, годы 1878-1886 (из семейного архива Л.П. Васильевой).
 
      2. Письма М.Ю. Зубовой сестре Нине Юльевне 1888-1934 гг. (из семейного архива Н.В. Лукиной).
 
      3. Из письма Лариссы Юльевны Зубовой (из семейного архива Н.В. Лукиной).
 
      4. Художественно-педагогический журнал. 1911 г. № 9. С. 119-120.
 
      5. Из писем Юлия Михайловича Зубова (из семейного архива Н.В. Лукиной).
 
      6. Письма М.Ю. Зубовой матери Софье Петровне (из семейного архива Н.В. Лукиной).
 
      7. Лукина Н.В. Вологодские дворяне Зубовы. Ч. II, кн. I , гл. 1, с. 26-30.
 
      8. РГАЛИ. Ф. 878, оп. 1, ед. хр. 27, л. 21-23. Сумбатов-Южин А.И. 13 мая 1889-3 февраля 1927 г.
 
      9. РГАЛИ. Ф. 631, оп. 9, ед. хр. 426. Зубова М.Ю. «Помогите». Рецензия С. Дуниной, б/д.

     
Мария Юльевна Зубова Пьесы и сказки.

      Проза:
      1. 1907-08 гг. Повесть, посланная в журнал «Золотое детство».
      2. 1907-08 гг. Институтские воспоминания.
 
      Пьесы по сказкам для сельского детского театра:
      1. 1907-08 гг. «Морозко» в 4 действиях с пением («Золотое детство», № 4).
      2. 1907-08 гг. «Спящая красавица» в 4 действиях с пением (Там же, № 17, есть у Н.В. Лукиной, у Р.В. Зубова).
      3. 1908-09 гг. «Не в богатстве счастье» в 3 картинах с пением и танцами («Золотое детство, №15).
      4. 1909 г. «Березкины именины» в 3 действиях («Тропинка», № 21-22).
      5. 1909 г. «Чудесная ночь» в 1 действии (Там же, № 24).
      6. 1909-10 гг. «Принц Дрозд» в 4 действиях, по Братьям Гримм («Золотое детство», № 11) или «Генрих Дрозд («Каждый – дурак, если он не на своем месте») (есть у Н.В. Лукиной, у Р.В. Зубова).
      7. 1910 г. «Царевна-Земляничка» в стихах («Тропинка», 1911 г. № 14. С. 201).
      8. ? «Полешко» в стихах в 5 действиях (есть у Р.В. Зубова).
      9. ? «Василек» в 1 действии (есть и Р.В. Зубова).
 
      Пьесы для школьных театров:
      10.1903 г. «Богатыри» на сюжеты русских былин (упоминается в письмах Ю.М. Зубова).
      11. 1915 г. «В цыганском таборе» в 3 действиях с пением и танцами (СПб, Театральная библиотека, рукописный отдел).
      12.1915 г. «Ваня и Маша» в 3 действиях с песнями (Там же).
      13.1915 г. «Василиса Прекрасная» в 4 действиях с песнями (Там же)
      14.1915 г. «Иван Сусанин» в 5 действиях с пением (Там же)
      15.1915 г. «Ореховая ветка» в 3 действиях с пением и танцами ( Там же)
      16. ? «Мальчики» в 3 действиях по рассказу А.П. Чехова (есть у Р.В. Зубова).
      17. ? «Василиса-сирота» в 4 действиях (упоминается в завещании есть у Р.В. Зубова).
      18. ? «Мороз Иванович» в 4 действиях (есть у Р.В. Зубова).
      19 . ? «Дневник Марсика» (упоминается в письмах М.Ю. Зубовой).
      20.1962 г. «Томми хочет учиться» в 1 действии (есть у Р.В. Зубова).
 
      Пьесы для народных и фабричных театров:
      21. ? «Антихрист в курятнике» (упоминается в письмах М.Ю. Зубовой).
      22.1912 г. «Враги» драматический этюд в 1 действии (СПб, Театральная библиотека, рукописный отдел).
      23.1915 г. «Богатый дядюшка» в 3 действиях (Там же).
      24.1915 г. «Зависть до добра не доведет» в 2 действиях по рассказу Ф.К. Сологуба (Там же).
      25.1915 г. «Неустрашимая женщина» или «Немца поймали» фарс в 2 карт. (Там же).
      26.1915 г. «Прохожий» в 4 действиях с пением по рассказу Д.В. Григоровича (Там же).
      27.1915 г. «Ребенок выручил» в 3 действиях по рассказу Д.В. Григоровича (Там же, есть у Н.В. Лукиной и Р.В. Зубова)
      28.1917 г. «Гроза надвигается» в 22 явлениях (есть у Н.В. Лукиной).
      29.1917 г. «Кровавый год или осада Парижа» (1870-1871) драма в 7 действиях. Люсьен Декав и Нозьер. Пер с французского (есть у Н.В. Лукиной).
      30. ? «Красная ферзь» (упоминается в завещании М.Ю. Зубовой).
      31.1919 г. «Чудесный гриб» (шутка) (упоминается в письмах М.Ю. Зубовой).
      32.1919 г. «Пашенька, а не Катенька» (упоминается там же).
      33.1919 г. «Только для беженцев» (упоминается там же).
      34.1919 г. «Дуня Смолокурова» в 6 действиях 11 картинах по роману А. Печерского «На горах» по роману А. Печерского(СПб, Театральная библиотека, рукописный отдел).
      35.1920 г. «Помогите» в 4 действиях (упоминается в завещании М.Ю. Зубовой).
      36.1921 г. « То было темной осенью» (упоминается в письмах М.Ю. Зубовой).
      37.1922 г. «В старом доме» (упоминается там же).
      38.1922 г. «Удобства товарообмена» (упоминается там же).
      39. ? «Из-за дороговизны (упоминается в завещании М.Ю. Зубовой).
      40. ? «Душка-председатель» (упоминается там же).
      41. ? «Большие» в 1 действии (упоминается там же).
      42. ? «Женитьба Телемана» в 6 картинах (упоминается там же).
      43.1932 г. «Свет во тьме» в 4 действиях по рассказу В.Г. Короленко «Слепой музыкант» (есть у Н.В. Лукиной)
      44.1934 г. «Генри и Гунигуд» (упоминается в письмах М.Ю. Зубовой).
      45.1945 г. «Дед не ошибся» (есть у Р.В. Зубова).
      46. ? «Саша Герцен» в 6 картинах (упоминается в завещании М.Ю. Зубовой).
      47. ? «В лесах» по роману А. Печерского (упоминается там же).
      49. ? «Мои мемуары, годы 1878-86» (есть у Л.П. Васильевой).
      50. ? «Кузнецовская хроника времен революции» (упоминается в письмах М.Ю. Зубовой).
 
      Сказки:
      51.1940 г. «Братец и сестрица» (есть у Н.В. Лукиной).
      52. ? «Рыжик и пушинка» (там же).
     
      Сказки в стихах:
      53.1940 г. «Пряник» (есть у Н.В. Лукиной).
      54.1940 г. «Полешка» (там же).
      55.1940 г. «Зашитый» (там же).
      56. ? «Козел Ермошка» (там же).

Мария Юльевна Зубова. Стихи.
(Из семейных архивов Н.В. Лукиной и Р.В. Зубова)

      Акростих
 
      Мне грустно, день прошел и быстро так темнеет...
      Аллей в моем саду уныл осенний вид,
      Румянится закат, между деревьев рдеет,
      И в небе звездочка блистает и горит.
     
      Я ветер чувствую и мягкий, и прохладный,
      Юг тучами закрыт: дождем грозится он.
      Лишенный листьев, уж ненарядный
      Изящный клен дрожит весь обнажен.
     
      Едва виднеются в вечерней дали
      В куртине флокса вялые цветы,
      Нарядом белым долго щеголяли,
      А вот на днях поблекнул, флокс, и ты!
     
      Зима придет, и все заледенеет,
      Умолкнет и замерзнет все кругом,
      Бесцветным белым полотном завеет
      Она деревья и кусты, и дом.
      В печальный сон усадьба погрузится...,
      Ах! Бесконечно зимний вечер длится!
     
      Музыка
 
      Вспоминаю детство, деревенский дом,
      Поздний зимний вечер, тихо все кругом...
      Дети спят, а нянька дремлет у печи,
      На рояле в зале светят две свечи ....
      На пюпитре ноты( Шуберт, Мендельсон ....
      Мать моя играет, слышу я сквозь сон.
      А когда Шопена звуки льются гладко,
      Сердце почему-то замирает сладко(
      Долго в полутемной детской я на сплю,
      Под рояля звуки радуюсь, скорблю ....
      И страдает сердце и горит душа ....
      Затихают звуки медленно в ушах.
 
      Стихи дяде Мише
     
      Прехорошенький альбом!
      Хороша, мила виньетка!
      И рисуночек на нем:
      Птичкам маленьким наседка.
      Развернув его, ... гляжу!?
      Есть стихи, есть и картины;
      А в конце вдруг нахожу
      Подпись дорогой всем Нины.
      Сколько пищи для ума!
      Наслажденья сколько глазу!
      Где же мне писать в нем? Н-да!
      Подпишусь-ка лучше сразу.
      15 декабря 1892 г.
     
      Видение
 
      В деревенской церкви в посту что было:
      Я стояла у колонны, смотрела на иконостас,
      Не могла молиться: тоска меня томила...
      Святой отче Андре, моли Бога о нас!
      Лампады пред иконами едва мерцали,
      За окном уж сумеречный свет погас...
      На клиросе женщины грустно взывали:
      Святая мати Мария, моли Бога о нас!
      Кто-то стоит темный в алтаре за дверями?
      Смотрит в угол на древнюю старуху...
      Жалко улыбается грустными глазами...
      Слава отцу и сыну, и Святому Духу!
      Узкая темная одежда монаха,
      В шапочке бархатной... Пропади ты, сгинь!
      Колени мои дрожат, холод в груди от страха...
      И ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!
      А он весь темный, с печальными очами,
      Жалко усмехается, меня страхом томит
      И вдруг пропал... Никого нет за дверями.
      Помилуй мя, Боже, помилуй мя!..
 
      Ромашки
 
      Как много нынче ромашки в лугах,
      Тихо качаются звездочки белые...
      Иду по тропинке, цветы в руках...
      Земляники мелькают ягодки спелые.
      Качает ветер цветочки стройные,
      В воздухе птиц щебетанье и писк...
      Уже вечер. Сизая туча огромная
      Закрывает солнца огненный диск.
      Цветы от ветра к земле склоняются,
      Закрылось солнце, его уж нет...
      Все выше и выше туча вздымается,
      По краям ее – огненный яркий след.
      Крылатых чудовищ, зверей вереницы
      Клубятся, носятся в туче зловещей,
      Мелькают с писком над землей птицы,
      Тихо пролетает черный ворон вещий.
      Первые раскаты грозно громыхнули,
      Все умолкло, белое поле колыхается,
      Молний зигзаги вспыхнули, мелькнули,
      Поле зашуршало: дождик начинается.
      Прячутся под листья птицы и букашки,
      Молнии сверкают, дождик чаще, круче,
      Радостно кивают белые ромашки,
      Шелестят «спасибо» сизой грозной туче.
 
      Кошмар
 
      Ах, когда же придешь ты, желанный рассвет?
      Я измучена ночью томительной!..
      Прогони ты скорей от меня страшный бред
      И развей ты мой сон отвратительный.
     
      Я в тюрьме: приковали мне руки к стене,
      Грудь сдавили цепями холодными,
      Рот завязан: стонать и кричать нельзя мне...
      Мрак и жуть тут под арками сводными.
      Много нас в подземелье несчастных людей,
      Гибнем, вянем без света – плененные...
      Тишину прерывает звон наших цепей:
      Знать живем еще мы, погребенные.
      А на красных и мокрых тюремных стенах
      Вьется плесени сетка узорная:
      Там и ведьма с метлой, зверь о трех головах,
      И рисуется плаха позорная.
      Вот на красной стене вижу – звери идут,
      Звери чудные, стадо рогатое,
      И носилки они над толпою несут,
      И сидит там чудище мохнатое...
      Слава Богу! Забрезжил как будто рассвет.
      Грудь не давит, рука поднимается...
      И раздвинулись стены: темницы уж нет,
      И в окно солнца луч пробивается...
     
      Сон, который я видела во время болезни
     
      Под компрессом так трудно дышать мне,
      От жара сердце все быстрей сжимается!
      Давно уж лежу я так – в полусне,
      Сознание дней и ночей теряется...
      Отвернувшись к стене, неподвижно лежу,
      Все те же на обоях цветов букеты,
      Но за пестрым рисунком невольно слежу:
      Мой взор притягивают эти трафареты.
     
      В усталых глазах моих пятна мелькают;
      Всколыхнулись цветы, вверх по стене плывут,
      Из цветов мне какие-то лица кивают,
      Молодые и старые, как много их тут!
      Черноглазая девочка с белыми волосами,
      А рядом смеется рыжий – Сатана,
      Вот царь в мантии с мрачными глазами...
      Да это волшебная панорама, а не стена!
     
      Две женщины спорят: белая и черная,
      Наклонились низко со стены ко мне...
      Голоса гудят, слышу слова проворные,
      Но мне не понять их в моем полусне!
      Обо мне их спор – одно мне ясно.
      Если женщина с черным лицом победит, -
      Это мой конец, – я умру, угасну...
      А светлая, – та, я знаю, мне жизнь сохранит.
      1919 г.
 
      Гимн Кузнецовской детской коммуне
      (на мотив «По улице ходила большая крокодила»)

 
      Я зимнею порою
      Заботы в сне зарою
      И буду, буду, буду весела.
      На все дела наплюя,
      Коммуну воспою я
      Из нашего, из нашего села.
      В саду и огороде
      Деревья в разном роде
      И грядки, грядки, грядки и партер.
      Вам скажут дубы, ели
      Весной как мы потели,
      Сажая лук, морковь и pomme de terre.
      Вот коммунисты наши,
      Наевшись ячной каши,
      Пилить, пилить, пилить дрова бегут.
      Пилят и рубят чурки,
      Несут дрова девчурки
      В поленицы, в поленицы кладут.
      Поникли с жару листы,
      Купаться коммунисты
      Тогда бегут на огородный пруд.
      Милице, Нине, Лёле
      Барахтаться там – воля,
      Кричат, визжат, ныряют и плывут.
      Смеется солнце жаря,
      Нинуся, Соня, Ларя
      За сестрами спешат, спешат, спешат,
      Ныряют, но с опаской
      (Ведь пруд затянут ряской)
      Все шестеро, все шестеро девчат.
      Коров вблизи овина
      Пасут Милица, Нина
      И Пупа, Пупа, Пупа в восемь лет.
      Вот масло все сбивают,
      А вечером играют
      В крокет, в крокет, в крокет, в крокет.
      Володя сшиб Ванюшку,
      Катает, как кадушку.
      Ура, ура, ура! Какое торжество!
      Но тот перекатился
      На друге очутился
      И бьет шутя по голове его.
      Но вот трава поспела,
      Все принялись за дело -
      Гребут, гребут и сушат, и косят.
      Жать в поле стали дружно,
      Им хлеба много нужно:
      Все есть, все есть, все есть они хотят.
      Овины задымили,
      Везде замолотили,
      У нас, у нас, у нас дела идут.
      Молотим, веем, возим,
      Их семь, а с Ваней восемь,
      И вся, и вся, и вся коммуна тут.
      Вот запрягают сами,
      В лес едут за дровами,
      Дорогой весело они поют.
      А вечером в сарайчики
      Все запирают мальчики,
      Лишь чай попьют и спать они пойдут.
      Встают они с рассветом
      И осенью, и летом
      Скорей бежать работать и играть.
      Зимой же – за науки,
      Берут все книги в руки
      Читать, писать, считать и рисовать.
      1919-20 гг.
     
      Сон
 
      Вижу я прекрасный сон:
      Стол сластями нагружен,
      Кофе, чай и шоколад -
      Привлекли мой жадный взгляд.
      Торт ореховый, печенье
      Десяти сортов варенье,
      Яблочная пастила...
      Очень мне она мила!
      Шоколадные конфеты,
      Груши, яблоки-ранеты
      С аппетитом поедаю,
      Ничего не забываю.
      Вот беру я в рот нугу,
      Разжевать и не могу!
      Вдруг проснулась... Мой Творец!
      Простыни жую конец!
      1920 г.
 
      Стихи к пьесе «В старом доме»
 
      С тех пор, как я тебя узнала,
      Покоя нет в душе моей:
      Любви тревоги испытала
      И ад непонятых страстей.
     
      Жизнь без тебя: не жизнь – страданье...
      Покой навеки погубя,
      Все жду отрадного свиданья,
      Что б любоваться на тебя.
     
      Недолги, редки наши встречи,
      Но весь восторг души моей -
      Ловить улыбку, звуки речи,
      Волшебный взгляд твоих очей!..
      Сейчас я слышу, что другую
      Женой ты назовешь своей.
      Когда б ты знал – как я тоскую
      И как завидую я ей!
      Но жребий брошен, жизнь – мученье,
      Что пользы плакать и терпеть...
      Покой мне нужен и забвенье,
      И ... я сумею умереть!
 
      Софье Петровне Зубовой
 
      Тебе дала бы в жизни я,
      И ночи страстной упоенье
      В твоих объятьях обрела,
      Но ты не хочешь. Нет спасенья,
      Разорвана душа моя.
     
      Где счастье жизни? Где отрада?
      Все ждать, молчать, страдать, терпеть.
      Мне в жизни ничего не надо,
      Нет... И я сумею умереть!
     
      Отцу
 
      Ты в жизни всем желал добра и света
      И всех людей как «ближних» ты любил,
      Но окружающий народ не понял это
      И кротости твоей не оценил.
      Среди родных ты в доме разоренном
      Безропотно и молча угасал,
      И на лице твоем, печалью изнуренном,
      Никто из нас улыбки не видал.
      Но вот весной природа пробудилась,
      Запели птицы в липах под окном,
      И вдруг лицо твое улыбкой озарилось,
      И тихо ты забылся вечным сном!
      Какую радость ты для нас провидел,
      Что все простил безжалостной судьбе?
      Ты никого из ближних не обидел,
      Да будет память вечная тебе!
      Сентябрь 1923 г.
 
      День Победы
 
      Раздался в рупор голос громкий...
      Он так знаком, привычен нам,
      Услышав этот голос четкий,
      Внимают радио словам.
      Великий день девятый, май -
      День исторической Победы!
      Конец войне! Мир получай
      Народ, добившийся победы!
      Ура! Ура! Гремит весь мир
      Повсюду слышится, “С Победой!”
      Убит преступников кумир,
      Рассеян в прах нацизм отпетый.
      Толпа кипит, бурлит везде,
      На лицах радость и надежды,
      Угрюмых не видать нигде,
      У всех нарядные одежды.
      Приветствуем мы всех подряд(
      И стар, и млад, и незнакомый
      Народ так весел, пьяно рад(
      Для всех ведь это праздник новый.
      Победу славим над врагами,
      Гремят орудия кругом,
      Пучки из звезд летят над нами,
      Цветастый образуя ком.
      Салют гремит, ракеты блещут,
      Ликует и поет народ
      Сердца от радости трепещут....
      Принес нам счастье этот год.
      Конец войне! Конец фашизму!
      Повергнут в прах великий гад...
      Конец немецкому нацизму -
      Завоевал нам мир солдат!
      1945 г.
 
      День 3 сентября 1945 года
 
      Я одна у окна и над книгой.
      Все пируют( родные, друзья(
      Грянул гром над Японией дикой
      В этот день, день победы великой,
      Мир настал. И так счастлива я.
     
      Я стара, чуть владею ногами,
      Наблюдаю я жизнь пред окном,
      Годы войн пронеслися над нами,
      И победа страны над врагами
      Бьется радостно в сердце моём!
     
      Дождь прошёл, и под солнца лучами
      На березке, омытой дождём,
      Меж ёе молодыми ветвями,
      За окном, пред моими глазами,
      Заблестели листочки огнем.
      Гром салютов гремит над домами,
      Торжество началось, и вот-вот
      Всё широкое небо над нами
      Осветилось цветными огнями!
      Торжествует советский народ!
      1945 г.
     
      Подруге
 
      Да, стары мы, нам много лет,
      И многих нет, что нас любили...
      Не говори с тоской( “Их нет!”
      А с благодарностию( “Были!”.
     
      Теряем силы мы и взор,
      Глаза невольно застилают слезы,
      А наша память до сих пор
      Былые воскрешает грезы.
     
      Картины детства предо мной
      Особенно всегда мне милы...
      Ты помнишь, Нина, как с тобой
      Мы дружно в Институт ходили.
      Стройна, красива ты была,
      А цвет лица – нежнее розы,
      Всегда жива и весела,
      Не знала, что такое слезы.
      Нас в классе посадили рядом,
      И окружали нас друзья...
      Шалили мы, и коноводом
      Среди друзей считалась я.
      Весной всегда мы были рады,
      Когда нас выпускали в сад.
      Сирень ты помнишь у ограды(
      И старых лип тенистый ряд(
      Пасхальный праздник помнишь ты(
      В уютной церкви много света...
      У всех приколоты цветы...
      Как хорошо я помню это.
     
      Гудят Москвы колокола,
      Их заглушает пенье хора.
      Ты счастлива тогда была,
      И грусть не омрачала взора.
      Но вот и кончен курс ученья,
      Прощайте школа и друзья!
      Семь лет промчались, как мгновенье,
      Когда-то с Вами встречусь я?
     
      Из нашей дружеской артели
      Я встретила тебя одну,
      И снова вместе мы сидели
      И вспоминали старину.
      Да, стары мы, нам много лет
      И многих нет, что нас любили...
      Не говори с тоской( “Их нет!”
      Но с благодарностию( “Были!”.
     
      На новый 1949 год
 
      Полночь над Москвою опустилась,
      Бьют Кремлевские часы 12 раз,
      И столица наша ярко осветилась, -
      Новый год встречают здесь у нас.
      Рюмок звон и смех, и восклицанья -
      Хорошо в кругу друзей, семьи родной!
      И у всех у нас одни желанья(
      Чтоб спустился мир на шар земной.
      Чтобы не было рабов под небосводом,
      Чтобы все права завоевал рабочий класс,
      Чтобы Родину, науку, труд, свободу -
      Всюду уважали и любили, как у нас!
      Чтобы сгибло страшное фашистов племя,
      Жадность злоба ненависть исчезли навсегда,
      Чтобы гадким, жутким сном былое время
      Всем казалось там, в странах труда.
      Чтобы с каждым годом умножались
      Урожай и плодородие родной земли,
      Чтобы мы со всеми в свете побратались,
      Всех людей товарищами звать могли!
     
      Всей душой хотим, чтоб наш учитель
      Гениальнейший на свете человек -
      Сталин – всего мира предводитель,
      Прожил долгий, долгий и счастливый век!
 
      8 марта 1952 года
 
      Русский поэт наш, Некрасов, писал(
      «Доля ты горькая, – долюшка женская!»
      Женщину царский режим угнетал,
      Власть подняла её, наша советская.
      Дверь ей открыла труда и науки,
      Всюду нашла она место себе.
      Честно работают ум её, руки
      В необозримой советской семье.
      Прежней деревни неграмотность, скуку
      В наших колхозах теперь не найдут.
      Город, деревня – всё ближе друг к другу,
      Девушки в ВУЗы учится идут.
      Женщина – врач, педагог, агроном,
      Скульптор, артистка, ткачиха, певица
      Всюду в Отечестве славном своём
      Честным трудом к коммунизму стремится.
      Женщина рядом с мужчиною встала,
      Чтобы родною страной управлять.
      Женщин в Верховном Совете немало(
      Лучших стремимся туда избирать.
      Женщины в годы тяжелой войны
      Место мужей и отцов заменяли,
      И на заводах повсюду они
      Нашей победе трудом помогали.
      Многие в руки оружие взяли,
      Вместе с мужчинами бились в бою
      Иные, как Зоя, от мук погибали,
      За родину жизнь отдавали свою.
      Жизнь на земле вновь грозит нам войной(
      Тянет Уолл-стрит кровавые руки,
      Атомной бомбой, доллара ценой
      Людям готовят страданья и муки.
      Женщин миллионы всех рас на Земле
      Требуют мира, труда и свободы.
      Сталина голос в Московском Кремле
      Слышен всем странам( “Мужайтесь, народы!”
      Сила доллара заметно слабеет
      Дружным напором всех честных людей.
      Чудится( знамя победное реет!
      Женщины, ваших не тронут детей!

Мария Юльевна Зубова.
Стихи, сказки и рассказы подаренные автором в 1940 году в Москве Нине Беликовой
(Нине Владимировне Лукиной)

      Зашитый
 
      У курицы Хохлатки
      Вывелись цыплятки,
      И куриной детворе
      Дали место на дворе.
      А Володя с братом Мишей
      Сделали сарайчик с крышей.
      Чтоб цыплятам сухо было,
      Чтоб дождем их не мочило.
      А дворовый пес Пират
      Сердито смотрит на цыплят:
      «Чем цыплята заслужили,
      Что им домик подарили?
      День и ночь я лаю, лаю,
      Дом и двор оберегаю
      И живу здесь десять лет,
      А мне конуры даже нет!»
      Вечером наш Миша-мальчик
      Цыплят и кур загнал в сарайчик,
      Запер дверцу на задвижку
      И побежал домой в припрыжку.
      Хохлатка крылья подняла,
      Своих детишек собрала,
      Под теплым маминым крылом
      Они заснули крепким сном.
      Подошел Пират к сараю:
      «А, ну-ка, дверцу я сломаю,
      Сердитым голосом залаю,
      Цыплята выбегут гурьбой,
      И сарайчик будет мой!»
      Он стоял, смотрел на дверцу,
      И так обидно было сердцу!
      Лапой дернул дверцу он
      И залаял: «Куры! Вон!»
      Видно, плох строитель Миша -
      Обвалились стены, крыша...
      Наша курица с птенцами
      Очутилась под досками!
      Хохлатка квохчет под сараем:
      «Ко-ко! Спасите! Погибаем!
      Снимите доски поскорей!
      Боюсь за жизнь моих детей!»
      «Ну, в этом я не виноват!», -
      Залаял ей в ответ Пират.
      «А за такой небрежный труд
      На Мишу подавайте в суд!»
      Услыхали в доме: «Крах!»
      Прибежали впопыхах
      Мать, отец, Володя, Миша:
      «Где же стены? Где же крыша?»
      Доски живо разобрали,
      Долго ахали, кричали,
      И Володя, Мишин брат,
      Стал считать живых цыплят.
      Семь цыпляток целы были,
      А восьмого придавили:
      Растянулся он, пищит...
      Ах, какой ужасный вид!
      На доске был гвоздь и, вот,
      Ему разрезало живот.
      «На операцию, в больницу
      Положим раненую птицу!»
      Обернув птенца платком.
      Его несут скорее в дом...
      Хохлатка кличет остальных,
      Под крылья забирает их.
      Мама птенчика зашила,
      В банку с ватой положила,
      На голове его больной
      Компресс меняют ледяной.
      Головой качает Миша:
      «Неприятный казус вышел!
      Да, авария случилась -
      Вся постройка развалилась!
      Строить я курятник стану,
      Но по плану, да - по плану.
      Чтобы птенцов не раздавить,
      Гвоздей побольше надо вбить!»
      Из больницы наш птенец
      На двор явился, наконец,
      Хотя имел здоровый вид,
      А сбоку - ниточка торчит -
      «Зашитый» стали звать его.
      Он не боялся никого:
      Пирату на спину взлетал
      И в голову его клевал.
      «Зашитый» Мишу полюбил
      И в гости в дом к нему ходил;
      Он в доме знал все уголки,
      Клевал из Мишиной руки.
      К зиме он, всем на удивленье.
      Стал не петух, а загляденье -
      Певун, красавец, строгий вид...
      А сбоку - ниточка торчит!
      
      Полешка
      I
      Жил да был старик Вавил,
      Рыбу целый день ловил.
      А жена его Людмила
      Дома стряпала и мыла,
      За водой к реке ходила,
      Печь топила, пол мела -
      Не ленивая была.
      Часто старики тужили,
      Что одни в избушке жили:
      «Нет ни дочки, нет ни внука
      Вот так скука! Ну, и скука!
      Нет заботушки у нас!», -
      И вздыхают каждый час.
      Как-то вздумалось Вавиле
      Сделать куколку Людмиле.
      Он в углу полено взял,
      Гладко, гладко обстругал,
      Завернул его в платок,
      Взял из печки уголек,
      Нос намазал, глазки, рот -
      Вышел маленький урод!..
      Нарумянил клюквой щеки,
      Оперся руками в боки
      И сказал жене своей:
      «Нет у нас своих детей,
      Вместо сына, дочки, внука
      Вот тебе смешная штука;
      Будешь куколку качать,
      Перестанешь ты скучать».
      «Ах ты старый и дурной,
      Ты смеёшься надо мной!
      Покажи-ка! Вот так штука!
      Он мне будет вместо внука.
      Ну и кукла - смехота,
      Не полено - красота!»
      У реки сидит Вавила,
      Ловит щук и окуней.
      Бродит по избе Людмила,
      Кукла на руках у ней.
      Ходит, куколку качает
      И тихонько напевает:
      «Баю-баюшки-баю,
      Баю деточку мою!
      Поди бука под сарай
      Внуку спать не мешай.
      Баю-бай, баю-бай!
      Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
      Глупая я старуха!
      Мне ли в куколки играть?
      Надо дело начинать,
      Куклу положу на печку,
      За водой пойду на речку.
      Вот это дело! Вот это дело!»
      Ведром загремела,
      Надела красненький платок...
      Вдруг, слышит с печки голосок:
      «Бабушка, бабушка,
      Бабушка Людмила!
      Зачем ты меня, бабушка,
      На печку посадила?»
      «А ты - кто такой?»
      «Я - внучек твой,
      Тебе и дедушке потешка,
      А зовут меня Полешка!
      Ты мне песни пела,
      На руках пригрела,
      Ожил я, внучек твой,
      И буду жить всегда с тобой!»
      С печки Полешка слезает,
      Бабушку обнимает.
      Бабку в губки целовал,
      Ей последний зуб сломал.
      А старушка рада:
      «Будет нам отрада:
      Внучек будет с нами жить,
      Перестанем мы тужить!»
      Распахнулась дверь - и, вот:
      Дедка с рыбою идет,
      Увидал живого внука,
      Засмеялся во весь рот.
      Стали с радости плясать,
      Песни петь и хохотать.
      Так плясали и так пели -
      Стела в окнах зазвенели!
      Дед стучит каблуком,
      Поет хриплым баском:
      «Нынче отдых старику:
      Пойдет внук на реку,
      Окуней, ершей ловить.
      Деда, бабушку кормить!»
      Бабушка Людмила
      По горенке ходила,
      Как уточка, плыла,
      Платочком махала,
      Головой качала,
      Сам напевала:
      «Мы вздыхали, мы тужили.
      Что одни в избушке жили,
      Внучек будет с нами жить,
      Хватит плакать и тужить!»
      II
      Сидит мальчик в челноке,
      Сидит с удочкой в руке,
      Ловит жирных окуней
      И сазанов, и ершей,
      В ведерко бросает,
      А сам напевает:
      «Чок, чок, чок, чок,
      Я - дубовый чурбачок,
      Глазки - уголёчки,
      Клюквенные щечки!»
      Бабка к берегу пришла,
      Ему завтрак принесла,
      Рукой махала, бабка Людмила,
      И громко-громко-громко голосила:
      «Полешка! Полешка! Ay, ау!
      Приплынь, приплынь к берегу!
      Твоя бабка пришла,
      Молока принесла!»
      Плывет челнок, приближается...
      Полешка гребет, улыбается.
      Бабка рыбку берет, удивляется:
      «Ну, и ловкий рыболов!
      Напеку я пирогов, пирогов,
      Пирогов - все рыбников!»
      На берегу кустик
      К земле низко клонится.
      Кто-то прячется за ним,
      Прячется, хоронится...
      Баба старая - Яга -
      Говорит: «Ага! Ага!
      Нужен мне чурбан такой,
      Толстый,крепкий и сухой.
      Я Полешку изловлю,
      В печку брошу, истоплю...
      На целую неделю
      Воды себе нагрею,
      Наварю и щей, и каши -
      Будет праздник и бабаши!»
      Все стояла и смотрела.
      Вдруг, запела, захрипела:
      «Полешка! Полешка! Ay, ау!
      Приплынь скорей к берегу!
      Твоя бабка пришла,
      Пирожка принесла!»
      «Что за хрип? Что за вой?
      Кто-то тут совсем другой», -
      Так Полешка рассудил
      И от берега отплыл:
      «Ты - Яга, вот ты кто!
      Не поймаешь ни за что!»
      Побежала баба Яга к кузнецу,
      Сунула ему с женой по яйцу;
      «Кузнец, кузнец, бери молоток,
      Скуй мне тоненький голосок».
      Взял кузнец свой молоток,
      Сковал бабе голосок.
      Только съел он яйцо,
      Сделал кислое лицо:
      Баба Яга, видно, жадная была,
      Ему тухлое яичко принесла!
      На реку бежит, торопится Яга,
      Заплетается усталая нога...
      На крапиву баба села,
      Тонким голосом запела:
      «Полешка» Полешка! Ау, ау!
      Приплынь скорей к берегу!
      Твоя бабка пришла.
      Пирога принесла!»
      «Вот теперь я узнаю,
      Бабуся, песенку твою...»
      Приплыл к берегу: «Вот, диво:
      Бабушка моя - красива,
      А у этой все - не то,
      И лицо, как решето,
      Клочья серые волос,
      Пучеглаза, длинный нос!»
      Бежит бегом густым леском
      Злая бабка, озирается,
      У ней на горбу Полешка
      В коробу болтается,
      Кричит, надрывается,
      Плачет, заливается:
      «Бабушка, дедушка, спасите меня!
      Бабушка, дедушка, отымите меня!»
      III
      Посреди большого леса
      Среди елочек густых
      Хата на куриных ножках
      Стоит, качается на них.
      Дверь открылась от толчка
      Бабы-Яги каблучка.
      Полешку из короба вынула,
      Поперек хаты кинула.
      Встал Полешка, озирается,
      Ничему не удивляется.
      А старуха захрипела:
      «Нечего кругом глядеть,
      У тебя другое дело -
      Мою печечку согреть».
      Лопату притащила.
      У печки положила:
      «Садись, Поленушка, садись,
      Да крепче ручками держись!
      Истоплю я жарко печку,
      Заколю свою овечку,
      Наварю и щей, и каши,
      Будет праздник у бабаши!
      Садись, торопись,
      Пониже нагнись!»
      Говорит Полешка так:
      «В печку лезть - не знаю как,
      Я ведь глупенький чурбак!»
      На лопату баба села
      И кряхтит, как утица:
      «Не мудреное тут дело,
      И дурак научится!»
      Наш Полешка - сильный малый,
      Он лопатою взмахнул
      И старуху, что есть духу,
      В печь открытую впихнул!
      «Полешка! Извиняюсь!
      Ах, Выпусти старушку!
      Я в саже искупаюсь
      По самую макушку!»
      «Нет, нет, нет, нет!
      Ты сиди, хоть десять лет,
      Я дверцу не открою -
      Наказана ты мною!»
      Заслонку крепко он прижал
      И быстро-быстро убежал.
      Баба сильная была,
      Она дверцу сорвала;
      В виде черненькой овечки
      Баба вылезла из печки.
      IV
      По берегу речки Полешка несется,
      Над ним стая птичек чирикает, вьется:
      «Чирик-чик-чик! Чирик-чик-чик!
      Беги! Бегом! Бегом!
      Яга несется за тобой
      На венике верхом.
      Чирик-чик-чик догонит,
      Чирик-чик-чик возьмет,
      Опять посадит в короб
      И в хату унесет!»
      Лебедь плавает, ныряет на реке,
      Видит мальчика и бабу вдалеке:
      «Ты куда, куда, Поленушка, бежишь?
      Отчего ты, бедный, плачешь и дрожишь?»
      «Меня злая баба Яга увела,
      В печке сжечь меня, беднягу, думала.
      Я бегу, бегу, бегу по бережку,
      Ищу моих дедушку и бабушку -
      Дедушку Вавилушку,
      Бабушку Людмилушку!»
      «Садись скорей ко мне на спинку!» -
      Полешке лебедь приказал.
      Я помню ты из лодки часто
      Мне крошки вкусные бросал».
      Сел Полешка наш и, вот:
      Лебедь лапками гребет
      И быстро-быстро так плывет,
      Как настоящий пароход!
      А баба Яга все смотрела
      Как счастье ее уплывало,
      В крапиву у берега села
      И пальцы от злости кусала...
      V
      Сидит в избе Вавила
      И бабушка Людмила,
      Полешку вспоминают
      И слезы вытирают,
      Блинки едят.
      Плачут, голосят:
      «Внучек наш Полешка
      Был трудолюбивый,
      А какой был умный,
      А какой красивый!
      Куда же он пропал -
      Не в воду ли упал?
      И не баба ли Яга
      -Утащила мальчика?»
      Приплывает лебедь белый к бережку,
      На песочек он спустил Поленушку:
      «Ты беги, беги, Полешка, торопись,
      Дед и бабушка слезами облились!»
      «Кто-то ходит на крыльце», -
      С изумленьем на лице
      Говорит Людмила.
      «Стук, стук, стук! Стук, стук, стук!
      Так ходил Полешка внук», -
      Закричал Вавила.
      В избу прыгнул молодец!
      (Тут и сказочке конец.)
 
      Козлик
 
      У колхозника Игната
      Чисто выбелена хата,
      Двор и хлев всегда в порядке,
      Куры, утки - сыты гладки.
      У жены его, у Феклы,
      Щеки красные, как свеклы.
      Работяща и умна
      Ну, конечно, грамотна!
      Целый день они в работе:
      Сеют, жнут, косят, молотят
      И в колхозе «Серп» они
      Добывают трудодни.
      С ними бабушка живет,
      У нее - козел и кот.
      Бабка корочки жует,
      Дом, скотинку стережет.
      У бабушки Федоры
      На кофточке узоры,
      Желтый в крапинках платок
      И беззубенький роток.
      У окна сидит, любуется
      Как ее козел балуется.
      Любит бабушка его,
      Словно сына своего.
      Бродит он по дворику,
      Привязанный к заборику.
      Серый, остренькие рожки,
      А зовут его Ермошка.
      За курами гоняется,
      С петухом бодается,
      С утками заводит спор -
      Не козел, а бузотёр!
      На крылечке кот сидит,
      У него печальный вид:
      Молоком объелся, -
      Живот разболелся.
      Раз задумал козелок
      Погулять пойти в лесок.
      Стал кота с собою звать:
      «В лес пойдем волков пугать
      Завтра с утренней зарей
      Мы устроим выходной
      И в лесочек, на полянку,
      Побежим справлять гулянку!»
      «Что ж, - мяукнул кот, - пойдем
      Славно время проведем!
      Встанет бабка - нет козла!
      И начнет кричать со зла!»
      Утром куры, утки спали,
      А приятели бежали...
      Не простились с бабушкой,
      С бабушкой Федорушкой!
      Шли сначала полем, лугом
      Друг за другом, друг за другом.
      Видят кустики и речка:
      «Симпатичное местечко!»
      На лугу валяются,
      За птичками гоняются,
      Напились воды и, вот,
      Снова двинулись в поход.
      Солнце село за холмом,
      Потемнело все кругом,
      Стали звездочки мерцать -
      Наступило время спать.
      Оба скоро задремали...
      Вдруг деревья затрещали,
      И из леса на лужок
      Кто-то прыгнул: скок, скок, скок!
      Весь мохнатый, средний рост
      И кольцом закручен хвост.
      Козлик крикнул: «Что такое!?
      Кто ты, чудище лесное?
      Как ты смеешь нас будить,
      Ночью по лугу бродить?
      Объясни ты мне, однако,
      Кто ты - волк или собака?»
      Отвечает зверь лесной:
      «Успокойся, дорогой,
      Мой хозяин - лесничёк,
      А зовут меня Волчёк».
      «Ерунда все эти волки!
      Никого я не боюсь!
      У меня рога - иголки,
      Подходи, не трусь, не трусь!»
      Волк подумал: «Вот так раз!
      Он кольнет меня сейчас!»
      Испугался, хвост задрал
      И обратно в лес удрал...
      Котик за кустом сидит
      И дрожит, дрожит, дрожит:
      «Вот так приключенье!
      Чистое мученье!»
      Поднимает страшный вой:
      «Я боюсь! Домой! Домой».
      «Ты зачем меня увел?
      Бузотёр ты - не козел!
      Где ты, где ты, бабушка.
      Бабушка Федорушка?»
      И пошли опять домой
      По дорожке по прямой,
      Снова полем, снова лугом
      Друг за другом, друг за другом.
      Вот и двор, вот и крыльцо,
      И вся семейка налицо:
      Впереди стоит Игнат,
      Держит с молоком ушат,
      Рядом Фекла с хлебушком -
      Угощенье детушкам.
      Вот и бабка с палочкой
      Идет с перевалочкой,
      На палку опирается.
      Плачет, вытирается:
      «Ах ты, серенький козёл,
      Ты зачем, зачем ушел?
      Слезы в три ручья лила,
      Тосковала, плакала.
      Выйдет, думала, Волчек,
      Схватит козю за бочек
      И потащит его в лес.
      И сейчас же его съест!»
      А козёл кричит: «Бе..., бе...!
      Ведь вернулся я к тебе!»
      Рожками играется,
      К бабушке ласкается:
      «Ты, бабуся, слёз не лей
      И смотри повеселей.
      Ты не плачь, ты не кричи,
      Ты скачи, скачи, скачи!
      Не боюсь теперь волков.
      Бить их - пара пустяков!
      Как начнешь колоть рогами,
      Повернул, и был таков!»
      Тут Игнат схватил гармошку
      И кричит: «Пляши, Ермошка!»
      И Ермошка-козелок
      Начал прыгать: скок, скок, скок
      Даже куры у ворот
      Пляшут весело фокстрот,
      На забор взлетел петух,
      Кукарекнул во весь дух.
      Скачут бабушка и кот,
      Фекла павою плывет,
      У Игната - пир горой!
      Так прошёл день выходной.
 
      Пряник

      Пряник шоколадный -
      Чудо, загляденье.
      Если ж его скушать -
      Просто объеденье!
      Пряничек красивый
      В голубом кафтане
      Полюбился Маше
      Вместе с братцем Ваней.
      И они купили
      Пряник расписной,
      Заплатили деньги
      И пошли домой.
      Посадили пряник
      В комнате нарядной.
      Здесь остался на ночь
      Пряник шоколадный.
      Мышки из-под пола
      В детскую вбежали
      И,увидев пряник,
      Громко запищали:
      «Пряничек красивый,
      Верно, очень вкусный,
      Но, чтоб его скушать
      Надо быть искусным.
      И полезли кверху
      По столовой ножке,
      Скушали весь пряник
      До последней крошки.
      Вставши рано утром,
      Плачут Маша с Ваней:
      «Где ты, милый пряник,
      В голубом кафтане!?»
      
      Овечка
      
      Протекала быстра речка,
      Через речку ту был мостик.
      На мосту стоит овечка,
      У овечки сзади хвостик.
      
      Таракан
      
      Жил был некий таракан,
      Таракан от детства,
      И затем попал в стакан,
      Полный мухоедства.
      Наглотался он воды
      До седьмого поту
      И от этой ерунды
      Получил тошноту.
      Опрокинул кот стакан,
      Весь он расплескался,
      А бедняга таракан
      К маменьке убрался.
      «Что за горе, за тоска?» -
      Мама восклицала
      И бедняжечку-сынка
      Тотчас облизала.
      Был напуган таракан,
      В щель свою забился,
      А на мух и на стакан
      Он всю жизнь сердился.
 
      Рыжик и Пушинка
 
      В маленькой комнате на Пречистенке светло и шумно – у хозяев гости. А в углу за кроватью, на старом коврике, лежит большая рыжая кошка и два котенка. Котята спят, а кошка лижет их своим шершавым языком и мурлычет над ними колыбельную песню.
 
      Подошла к кошке хозяйка, а с ней гость – музыкант из театра.
 
      - Вот, посмотрите, – сказала хозяйка, – кошка настоящая, сибирская. И котята, наверное, будут такие же. Хотите взять одного? Они уже большие.
 
      - Ах, пожалуйста, дайте. У нас так много мышей.
 
      - Выбирайте, который Вам больше нравится?
 
      - Я возьму вот этого, рыженького. Он такой хорошенький!
 
      Гость схватил котенка поперек живота, закатал в свой носовой платок, сунул в карман, раскланялся с хозяевами и ушел к себе на Кудринскую Садовую улицу.
 
Котенок жалобно мяукал и дрожал, дрожал. Ему было и холодно, и тесно, и страшно. Да и есть хотелось: мама всегда в это время кормила его своим молоком. Вспомнил про мать котенок и еще жалобнее замяукал. Долго-долго сидел он в кармане у нового хозяина, с горя собрался уже заснуть. Как вдруг чья-то жесткая рука вытащила его из кармана. Котенок увидел, что он в чужой незнакомой комнате. И кругом все чужие.
 
Двое детей, мальчик и девочка, громко закричали, бросились к нему и стали целовать и тормошить.
 
      - Ах, какая прелесть! Какой хорошенький, маленький!
 
      - Назовем его Рыжиком!
 
      - Да, да!
 
      - Он будет мой, – сказал мальчик.
 
      - Нет, мой!
 
      - Нет, мой!
 
      Дети стали вырывать его друг у друга. Один взял за голову, другая за ноги. Котенок замяукал и царапнул мальчика за руку. Тогда его отпустили и побежали за молоком. Когда молоко принесли, то и мальчик, и девочка поочередно стали тыкать котенка мордочкой в блюдце с холодным молоком. Котенок холодного молока пить не хотел, мяукал и звал свою маму. Наконец, детей увели спать, а котенка сунули в деревянный ящик, куда положен был кусок рваного одеяла.
 
      Электричество потушили, и все затихло. Мыши стали бегать по комнате , собирали крошки под столом, выпили из блюдечка все молоко. Одна была очень храбрая. Она подбежала к ящику и заглянула туда: «Э! Да кот-то совсем маленький! Немного больше меня! – пропищала мышь. Этого кота я не боюсь». И все мыши от радости, что кот маленький, запрыгали кругом ящика.
 
      А в комнате на Пречистенке рыжая кошка-мама всю ночь бродила по углам, искала своего любимого котенка.
 
      На следующий день дети на Кудринской Садовой улице тихонько встали, побежали к деревянному ящику, а там – никого нет! Дети закричали:
 
      - Рыжик пропал! Рыжик пропал!
 
      И папа, и мама, и дети стали ходить по комнате искать Рыжика. Они смотрели под кровати, под диван, за печкой и за шкафом – нигде нет Рыжика! Вдруг девочка увидела, что из ее школьной сумки торчит рыжий хвостик. Засмеялись все и очень обрадовались, что нашли котенка. Вытащили его из сумки и дали молока, теперь уже теплого. Он выпил, и ему стало не так скучно. А когда дети ушли в школу, он совсем развеселился – стал играть с катушкой, которую бросила ему хозяйка, прыгал по всей комнате и, наконец, уснул на диване.
 
      Прошла неделя, и Рыжик окончательно привык к хозяевам, и хозяева привыкли к нему и полюбили его. Когда девочка садилась учить уроки. Рыжик влезал к ней на колени, оттуда на стол и наводил там порядок: макал лапки в чернильницу, хватал зубами перо, отчего девочка садила в тетрадке кляксу. Одним словом, так шалил, что его приходилось шлепать. Иногда он влезал на диван, где лежала виолончель хозяина, дергал лапками за струны и прислушивался -как славно они гудят...
 
      Скоро Рыжик научился и мышей ловить. Прежде, чем съесть мышку, он долго с ней играл. «Ловчий будет кот!» – говорили про него и хозяева. И соседи по квартире.
А у кошки на Пречистенке отняли последнего котенка. Она искала его по всем углам, останавливалась и прислушивалась – не несут ли его обратно. И жалобно мяукала:
- Мяу! Где Вы , детки мои любимые?
 
      Но не слышат котята материнского голоса! Далеко унесли их от родного угла. Одного – на Кудринскую Садовую, а другую – на Пименовскую улицу, к старушке-уборщице Анне Николаевне. Давно искала она сибирскую кошечку и, когда нашла, то очень обрадовалась. Она завернула ее в теплый вязаный платок. Положила в сумку и унесла домой. Там сейчас же накормила теплым молоком и положила в ногах кровати под ватное одеяло: «Спи!»
 
      - Славная будет кошечка! Ишь какая пушистая! Так и стану ее звать: «Пушинка!»
И зажила Пушинка на новом месте. Все в квартире ее полюбили и кормят наперебой! Да и стоит кормить эту кошечку – она оказалась такая же «ловчая», как и брат ее Рыжик. Скоро Пушинка распугала и переела всех мышей в квартире.
 
      У соседей есть девочка, дочь учительницы. Все зовут ее «Кнопка», потому что она очень маленькая. Она часто играет с Пушинкой, иногда надевает на кошечку кукольное платье. Садит в кукольную коляску и катает по коридору. Но эта игра кошечке не нравится. Она вырывается и убегает от Кнопки.
 
      У Анны Николаевны в комнате живет еще старая собака Джек. Хозяева Джека переехали на другую квартиру и бросили его, с собой брать не захотели: «Куда нам его, он едва бродит!» Анна Николаевна пожалела старую собаку и взяла ее к себе. Джек целый день лежал в старой корзине и спал. Изредка вылезал в коридор и чесался спиной об стену. Пушинка пробовала играть с ним и царапнула его раза два за нос, но Джек даже не шевельнулся, а только хрипло залаял. Не до шалостей ему – старость одолела!
 
      Когда в холодные зимние дни оба они греются у печки, Джек вспоминает свою молодость:
- Как хорош-то я был! Ах, как хорош! Медаль получил на собачьей выставке. Хозяева-то меня за 20 рублей купили! А теперь состарился и никому-то не нужен! Гау, Гау!
А Пушинка слушала Джека и радовалась, что она молодая красивая кошечка. У нее длинный пушистый хвост и под каждой лапкой розовые подушечки.
 
      -Чу! Что-то зашуршало в углу! Пушинка неслышно ступая, подходит к углу и слушает, вытянув головку. Вдруг, скок! И в лапках у нее бьется маленький серый зверек.
Случаются с Пушинкой и большие неприятности: раз хозяйка нечаянно ошпарила ей спину кипятком. А в другой раз Пушинка прыгнула на горячую плиту в кухне и обожгла себе лапки. Как-то летом на дворе чужая собака загнала ее в угол и долго на нее лаяла. Спасибо, Кнопка выручила, прогнала собаку.
 
      Так и живет семья сибирских кошек в разных местах Москвы. Забыли они друг друга и не вспоминают никогда! У Пушинки скоро будут свои котята. Советую Вам взять одного: наверное, «ловчий» будет кот!
 

     
Ларисса Юльевна Шеина (1879-1955) - преподавательница французского языка

     
      Детство и годы учебы. Ларисса (Ларя) была десятым ребенком и шестой дочерью в семье Юлия Михайловича и Софьи Петровны Зубовых. Она родилась в 1879 году в имении отца Кузнецово, где и провела свое детство. В 1890 году Ларя поступила учиться в Вологодскую женскую гимназию [1] и пока жила с родными сестрами и братьями была спокойна и весела. Занималась музыкой с Анной Платоновной Матафтиной; участвовала в ученических концертах (на цитрах и флейтах), ходила в гости к Волконским, где можно было пострелять с Сашей из пистолета палочками с резиновыми наконечниками; бывала у Богдановых [2]. Училась она неплохо. «У Лари все четверки, пятерок и троек нет», – писала Ольга Юльевна. А в 1891 г. только по одному предмету было 4, а по остальным 5 [3].
 
      Осенью 1892 года Юлий Михайлович привез Ларю в Петербург, чтобы отдать учиться в Екатерининский институт благородных девиц, который в 1884 году окончила Елизавета (институт тогда назывался Училищем Св. Елены) [3]. Остановились в меблированных комнатах, обедали то в ресторане, то у «тети» (жены Эраста Михайловича Зубова), то у Степановских. Экзамены за 5-ый класс Ларисса выдержала так: «из русского [языка] 9, из Закона [Божьего] 9, география 9, французский 6, немецкий 7. Только из французского не выдержала и попала в шестой класс» [2].
 
      Несмотря на то, что «классные дамы очень добрые», письма Лари из института были довольно грустные. «Мне так скучно, – писала она матери, – что я не знаю что мне делать; я готова целый день плакать: сиди то в классе, то в коридоре, никуда не пускают, везде парами ходят, – такая скука. Дома куда хочешь, туда и иди, а тут в классе целый день, хоть бы поскорей Рождество. ...я оттого Вам не написала раньше, что еще нам не сразу шкатулки не отдали». Тем не менее, «я стараюсь не плакать и не скучать, потому что слезами горю не поможешь» [2]. Хорошо, что в это же время в Петербургской консерватории училась сестра Нина, которая была на шесть лет старше Лари и могла по выходным дням навещать ее в институте. Ларя писала ей: «Милая моя Ниночка, если только выздоровеешь, то приди ко мне поскорей; не бойся, что я плакала в воскресенье после приема, когда уже ты не пришла, но мне было так горько, что я не могу выразить. Еще утром в тот день, когда я получила свидетельство и радовалась, что с 8-ой перешла на 4-ую ученицу, и хотела тебе показать этот листок, а ты как раз и не пришла. ...я тебе только оттого говорю, что мамочка мне велела ничего не скрывать, а мне стыдно, что я реву... Дорогушка, крепко целую в глазок и желаю быть здоровой, чтоб прийти ко мне» [2].
 
      После каникул, проведенных дома в Кузнецове, когда на поезде подъезжали к Петербургу с Ларей «опять случилось наводнение», т. е. она расплакалась. «Когда поезд остановился и мы вышли на платформу, – писала она, – я с ужасом и с отчаянием... думала, что вот сейчас я опять буду в сырых и мрачных стенах Института... Когда я предстала перед инспектрисой, то я все время сдерживала слезы и всхлипыванье; потом мне велели пойти в рукодельную комнату переодеваться и, как пришла в рукодельную, то опять разревелась и не могла снимать с себя ничего, так что девушки должны были меня раздевать» [2]. Но на праздники было весело. На масленице Ларя побывала в Вологде, где была в гостях у Можайских и на лотерее и спектакле у Зеленецких. На Пасху Ларя гуляла с сестрой Ниной, братом Петей и Ольгой и Ритой Степановскими по Петербургу, побывала в саду и парке, где можно было побегать и поиграть в мяч. Вместе с Олей Степановской Ларе удалось попасть на генеральную репетицию оперы «Дон Жуан» в Александринском театре, где сестра Нина, вместе с другими учениками консерватории, играла в оркестре на скрипке. Опера Ларе чрезвычайно понравилась, так что она подробно пересказала ее содержание и описала свои впечатления в письме к родным в Кузнецово. Были в гостях у двоюродного брата Георгия [Николаевича], который был женат на «Мане» и уже имел сына Сашу. (О Георгии Николаевиче Зубове см. в кн.: «Вологодские дворяне Зубовы. Ч. I.) [2].
 
      Между тем, ученье шло своим чередом, и в 1894 году Ларисса имела хорошие оценки: по русскому языку 10 и 11, по арифметике 10 и 12, по географии 11, по Закону Божьему 11 и 12, по истории 12, за французский и немецкий языки 8, 9 и 11. Однако она считала их недостаточными, и ей было стыдно [2].
 
      В этот год была свадьба Николая I с Александрой Федоровной, и Ларисса подробно описывает в одном из писем часть этой церемонии: «Когда Вдовствующая Императрица поехала с невестой, то по бокам кареты поскакал весь конвой новой царицы – золотая рота на конях белых, вся золотом блестит, с зелеными и черными знаменами; потом кавалеристы в белом с красным в красных шапках с белыми султанами и красными знаменами на вороных конях и потом еще какие-то на рыжих конях и казаки еще... И вот эти конвойные... окружили карету и под музыку в карьер и галоп вместе с каретой поскакали в церковь на венчанье. Когда все это проезжало, весь народ принялся кидать шапки, платки в воздух и кричать: «Ура»!!! Ура!!! Ура!!! ...все было так дивно красиво, просто прелесть!... точно в сказке где-нибудь. На Невском все окна, все балконы, все крыши были заняты народом, везде были приставлены к домам лестницы и табуреты, и разные ящики, и все полно, полно, даже на Аничковом мосту на этих чугунных конях сидело масса разных: и дам, и баб, и мальчишек, и мужиков. И когда все это в один голос заорало «ура!», то у меня чуть сердце не выскочило от радости и веселья. Ведь наш Институт почти рядом с Аничковым мостом, и когда нас всех вывели на балкон и выступы главного входа..., то мы, конечно, все отлично видели и слышали. Все залы Зимнего дворца были полны, в одной Георгиевской все военные, в другой придворные дамы, там пажи, тут еще разные, просто прелесть... После свадьбы Государь и Государыня не остались в Зимнем на парадный обед, а прямо укатили в Аничкин, по пути были в Исаакиевском и Казанском соборах на молебнах, и тут и там были открыты двери главные, которые никогда не открываются... Приехав в Аничкин дворец, Государь и Государыня показывались народу из окна, и огромная толпа весь день и всю ночь простояла там, и как только Государь им Государыня показывались в окне, сейчас же толпа начинала кричать «ура!» и опять петь «Боже Царя храни!» Государыня восхитительна. Высокая и дивно сложена... Огромные темно голубые глаза, задумчивые и грустные, густые черные ресницы и брови, тонкий совершенно прямой нос, и когда она в своей бриллиантовой короне и горностаевой мантии появилась у окна, то народ чуть с ума не сошел от радости и восторга до того она была дивно хороша» [2].
 
      Отношение к Ларе в Институте было осень хорошим. Стоило ей сказать, что она, наверное, не поедет домой на Рождество, как классные дамы решили выхлопотать ей свидание с младшей сестрой Любой, которая училась в Смольном институте. На Пасху Ларя тоже осталась в Институте и домой писала так: «Пожалуйста, не беспокойтесь, что я к кому-нибудь буду проситься, даже к Степановским... Скучно не будет, нас много остается. Потом еще новая Государыня может приехать или просто прислать яиц фарфоровых, как прежняя Государыня. Сразу после Пасхи будут репетиции, а потом экзамены, а так как у меня масса пробелов, то я и буду стараться их загладить на Пасхе... Три года остается учиться. Вот счастье-то! На лето хочется скорей в Кузнецово к вам; право, дорогие мои, ужасно долго тянется время... Хоть бы скорей домой, да Мишу и Нину [брата-пианиста и сестру-скрипачку – Н.В.Л.] опять послушать, книжки почитать, в саду рыться и на балконе штопать чулки... Целую Кузнецово, всех старичков, всех девушек, всех животных в нем и всех людей. Целую дорогих моих папочку и мамочку и Олю. Целую крепко, изо всей мочи обнимаю и целую» [2].
 
      Когда Ларя сдавала экзамены за 2-ой класс Института и переходила в последний 1-ый, то «ужасно боялась и волновалась, но, слава Богу, все сошло благополучно». Оценки были очень хорошими: по математике, географии, Закону Божьему, рукоделии и поведению 12, по истории, естественным наукам и рисованию 11, по русскому и немецкому языкам 10 и по французскому 9. Это позволило ей числится 5-ой ученицей в классе из 40 институток [2].
 
      На праздники Ларю с гостинцами опять навестила сестра Люба со своей классной дамой Смольного института Елизаветой Григорьевной княжной Грузинской. Приходил с новыми нотами Баха и брат Миша, который в это время учился в Петербургской консерватории. Но, главное, Ларе скорей хотелось домой на каникулы: «Теперь, правда, чудо у нас в Кузнецове!» Она не хочет беспокоить маму заботой о новой одежде для себя и Любы и пишет ей: «Мамочка, я думаю, что еще влезем в наши сатиновые те платья с цветами голубыми, теперь ведь мы уже мало растем... Если те платья не будут впору, я думаю, и в фланелевых можно [ехать] – тогда еще лучше без всяких кофточек драповых, как будто костюм путешественниц. Стоит ли шить новые платья теперь, чтобы только доехать! Это пустяки, и во фланелевых хорошо». А в заключение письма щедрая на доброту девочка пишет так: «Где маленький Додик [сын Владимира Юльевича Володя]? Что Машино здоровье? Как Митюк [сын сестры Елизаветы Митя] ведет себя? Целую крепко папусю, мамочку мою, дядю Мишу, Додика [брата Владимира], Наташу, Мишеньку, Додика второго [жену и детей брата Владимира], Лисичку [сестру Елизавету], Митюшу [ее сына], Жулю [брата Юлия] и поздравляю его [со свадьбой] и желаю ему всякого счастья и Сашу [Волоцкую, невесту Юлия], и Николая Аполлоновича [Волоцкого, отца Саши], Катишку [сестру Екатерину], Пушу [брата Петра], Олю, Mary [сестер Ольгу и Машу], Анну Платоновну, всех кузнецовцев, вологжан и порозовских, как то: Нила и Коку [двоюродных братьев] и, если еще кто-нибудь там... Целую, целую, целую крепко, крепко, крепко моих дорогих, милых папочку, мамочку, сестер всех и братьев, и племянников и дядюшку. Целую еще, еще. Будьте здоровы» [2].
 
      В 1898 году Ларисса закончила Екатерининский институт благородных девиц. На последнем экзамене учитель-француз спросил ее – что она намерена делать, и Ларя ответила, что думает преподавать французский язык. Вместе с братом Мишей они дали телеграмму в Кузнецово о том, что экзамены выдержаны. Осталось получить бумаги в канцелярии попечителя Петербургского учебного округа и подать прошение о месте. Ларисса мечтала жить и работать в Петербурге вместе со своими братом и сестрами Мишей, Ниной и Любой, которая, выйдя замуж за Сашу Зеленецкого, уже имела в городе свою квартиру. В ожидании результатов хлопот родных и друзей о месте Ларисса уехала в Кузнецово. Там она получила извещение о назначении ее кандидаткой на должность преподавательницы [2].
 
      Возвращение в Кузнецово. На родине жизнь потекла по-прежнему. Опять издавали «Кузнецовскую хронику», помогали переписывать большую театраму отца «Царство Света», учились прясть, читали, работали в саду, гуляли. В Вологде ходили в театр (где шли «восхитительные» спектакли «Дядя Ваня» и «Грешница» с «дивной актрисой» Волгиной в главных ролях) и иногда на студенческие концерты в читальню; бывали в гостях, чаще всего у Степановских, где ставились спектакли с участием и зубовской молодежи; зимой катались с ледяных гор. В дни именин и рождения Ларисса получала массу подарков от родных: «от мамочки чудную резную шкатулочку, корытце из сибирского камня и рубль»; от Лизы коврижку, кусок кружев, ситец и чечунчовую кофту; Оля и Володя прислали бумазеи на кофту» [2].
 
      Путешествие по Европе. Хлопоты о работе Лари в Петербурге не увенчались успехом, и в 1900 году Юлий Михайлович взял ее и сына Юлия в большое двухмесячное путешествие по Европе. «Ехали... так: Варшава, Вена, Рим, Неаполь, Марсель, Париж, Кельн, Берлин, Варшава» [2]. В Париже были на выставке, в Помпеях взбирались на Везувий и поднялись до самого кратера, так что головы оказались засыпаны пеплом [3]. О впечатлении о поездке Ларисса писала сестре Нине: «Представляешь себе все это заранее в таком поэтическом необычном свете, и вдруг те же, что и в Петербурге, серые угрюмые дома, каменные улицы, правда, масса дворцов и памятников, но все-таки в воображении было розовое, а на самом деле оказалось серое... И все-таки много новых мыслей и много знаний; воспоминания тоже очень приятны, а затем во время путешествия много попалось интересных дорожных знакомых... Париж – самое любопытное явление, если так можно сказать про город; и французы, для иностранцев, по крайней мере, – самые ласковые, добродушные и веселые...» Тем не менее, «приятно было возвращаться в Россию. Когда увидела между Смоленском и Москвой мужичков в лапотках и домотканных кафтанах, то было очень хорошо, и вообще вид травы, обширных полей, перелесков, хотя и пожелтевших», позволил отдохнуть «после западно-европейских каменных громад» [2].
 
      Дома в Кузнецове снимали урожай: массу помидоров, капусты, которую и дарили, и продавали. Помогали отцу писать бумаги. Для спектакля, который затеял Романовский, устроили эстраду – откос обложили дерном, площадку разровняли и засыпали песком. Зимой Ларисса хотела залить каток на крокетной площадке.
 
      Сорбонна. В 1902 году было решено отправить Лариссу Юльевну учиться в Сорбонну, и она со своей знакомой Понкратовой в конце июля этого же года снова оказалась в Париже.
      Приехали «в Париж ночью и остановились в гостинице около театра «Les folies bergeres». На другой день пошли искать квартиру. Прежде всего, пошли по адресу отеля Isly... Тут спросили комнату не дороже 30 фр. в месяц, а нам показали и в 25 фр., и мы, как практичные люди, сейчас же ее и наняли. Затем мы сюда переехали. Несколько дней ничего не делали, а бродили по соседним улицам и высматривали, где бы нам покупать молоко, спирт [для спиртовки – Н.В.Л.], булки и т. д. Первое же воскресенье сходили к обедне, а в первую субботу в баню и немножко там поплатились за свою бесцеремонность. Дело в том, что бани там такие: маленькая комнатка и в ней ванна, зеркальце, стул и полочка. Мы, конечно, пошли не в отдельные номерки, а в комнату побольше для двоих с двумя ваннами. Мы были в чудном расположении духа, потому что это было так приятно сидеть по шею в теплой воде и мыться. А мы с дороги были так грязны, что противно на нас было смотреть. И вот, когда мы посмыли главную грязь и напустили себе в ванны кучу мыла, то, не долго думая, выпустили эту воду, напустили чистой, открывши краны, и продолжали чиститься. Вдруг вошла девушка и объявляет нам, что мы должны заплатить уже не за одну баню, а за две, так как берем вторую ванну. Это нас немного смутило, ибо одна ванна или баня стоит 60 сант. 24 коп., а две уже 48 коп. Но, нечего было делать, пришлось заплатить» [2].
 
      «Папочкин план Парижа, – писала Ларисса Юльевна домой, – служит нам превосходно..., с ним мы ходим безбоязненно повсюду и уже знаем порядочное количество улиц. Мы живем в очень хорошем месте, около нас находится «Ecole nationale des beaux arts», «Institute de France» [Национальная школа искусств, Институт Франции] и рядом с ним памятник Вольтеру. Набережная близко, и если пройти по ней немного направо, то будет «Notre-Dame de Paris» [Собор Парижской Богоматери], два большие театра, «Chatelet» и Сары Бернар, и большой Севастопольский бульвар, а если идти налево, то будет «pont royal» [королевский мост], затем дворец, сады со статуями кругом него, Tileries и памятник Жанне Д’Арк».... На этой стороне Сены все гораздо дешевле, чем на городской, а книги можно приобретать очень дешево на набережной у торговцев старыми книгами – вся набережная уставлена железными ящиками со старыми книгами всевозможного содержания. Poste restaute [Почта «до востребования»] во всем Париже только одна, мы там были, и хотя я знала, что мне писем нет, а все-таки справилась. Ящики почтовые тоже редки, хотя мы от этого не будем страдать, потому что около нас есть один. Фрукты, как-то вишни, сливы, персики, виноград есть, но еще зелены и дороги, а я купила раз 4 моркови по 1 коп. штука на лотке и съела с великим удовольствием». Тем не менее, «скажу, что в этих больших городах скука и затхлость смертельная. Наша мансарда имеет 7 шагов в квадрате и одно окно, а потому, когда мы в ней сидим, то на нас надеты: ночная кофточка, нижняя юбка и ночные туфли, но мы, вместе с тем, причесаны и умыты». Позднее Лариса Юльевна стала жить одна: «с Панкратовой теперь приятнее видеться (не мозолим глаза друг другу в одной комнате), мы видимся в Сорбонне, я к ней захожу и она ко мне» [2].

далее