назад

Абаренкова Е.В. Литературные экспромты дяди Гиляя // Литература в школе. – 1998. – № 6. – С.60-67.

Экспромты Дяди Гиляя — особая часть его поэтического наследия. Писал Гиляровский экспромты часто на ходу, торопясь, быстрым беглым почерком, к тому же, как правило, карандашом, который от времени потускнел, стерся. Поэтому прочтение экспромтов, расшифровка отдельных фраз, даже слов заняли порядочно времени. Однако они в подавляющем большинстве, наконец собраны и, что важно, оставшиеся в рукописном виде — прочтены.
Владимир Алексеевич хотел издать их отдельной книгой. Бумагу приготовил. Хорошую, тряпичную. Она так и осталась неиспользованной. До сих пор экспромты В.А.Гиляровского не изданы.
В.А.Гиляровский писал стихи всю свою жизнь, но выпустил только один сборник стихотворений — «Забытая тетрадь» (1894, 1896, 1901). Однако если обратиться к периодике тех лет, когда В.А.Гиляровский активно действовал (1881—1924), то редкая газета или журнал окажутся без его стихотворений. Не случайно знавший Владимира Алексеевича с гимназических лет В.Я.Брюсов написал ему в начале 20-х годов:

Тому, кто пел нам полстолетъя, 
Не пропустив в нем ни штриха, 
При беглой встрече рад пропеть я, 
Хотя бы дважды два стиха.

Свое поэтическое творчество В.А.Гиляровский рассматривал как особую, быть может, самую дорогую и драгоценную часть собственной литературной жизни. Он определял стихи свои, как «архив души моей».
Юмористическим журналам Москвы 80-х годов прошлого века, где начинал и развернул свою литературную деятельность Владимир Алексеевич, требовалось много стихов. Сохранилось письмо главного редактора журнала «Будильник» к В.А.Гиляровскому: «Дорогой Владимир Алексеевич. Две сосенки. Две глупые сосенки. Но это картина Саврасова... Будьте добры, пришлите восемь, шестнадцать, двадцать четыре или тридцать шесть строк». И Владимир Алексеевич присылал их, приносил, писал порой прямо в редакции. Стихи любили в ту пору, охотно читали, печатали. Они служили подписями к картинам и рисункам художников в журналах, но и художники создавали картины и рисунки к стихам.
С самого начала поэтическое творчество В.А.Гиляровского развивалось с осложнениями. То строки стихотворения, то стихи целиком возвращались в редакцию вымаранными красным карандашом цензора или вообще перечеркнутыми накрест, то есть запрещенными. Отвечал В. А.Гиляровский стихами:

Я — рыцарь красного креста, 
Никто не сомневайся в этом! 
И в доказательство вот эти два листа, 
Изъятые цензурным комитетом.

Запрещены были и такие стихи, как «Моему полугодовалому сыну»:

Крепко ноги твои спеленали, 
Спеленали и руки и грудь, 
И свивальником тело связали, 
Головою нельзя повернуть
Привыкай к пеленанью, мой милый, 
Привыкай, вспомнишь речь ты мою. 
Подрастешь да исполнишься силы, 
Так и мысль спеленают твою.

Артист В.П.Долматов писал в тех же 80-х годах В.А.Гиляровскому: «Как жаль, что ваши стихи (имеются в виду «Переселенцы». — Е.А.) не напечатаны. Пришлите мне их почитать, интересно, за что запретили». Однако эти запреты ничуть не останавливали поэтического творчества, напротив, в некоторой степени способствовали его развитию, особенно такого жанра, как экспромт. То были быстрые, чаще четырехстрочные стихи, своеобразная реакция поэта на действительность:

Под сенью созданных законов 
Поет уныло русский бард: 
На просвещенъе — сто милъонов, 
А на карету — миллиард.

Летим! Да, что же на пожар мы
Летим с наукой?
Толку нет.
К чему тут университет?
Когда нам надобны жандармы
И не студенты, а казармы.

Новые ситуации нашли отражение в новых экспромтах:

Мы от безграмотности воем 
И для народа школы строим, 
О просвещении поем, 
А что читать, мы не даем 
И напитавшийся брошюрой, 
Заплатит собственною шкурой, 
Ничуть не двинувшись вперед, 
Наш полуграмотный народ.

Экспромты Владимир Алексеевич писал охотно, с готовностью откликаясь на случай, встречу, факт, явление общественной жизни своими быстрыми, ясными по мысли, энергичными и четкими по форме стихотворными строками. Тематику экспромтов подсказывала жизнь. Как правило, он их произносил, проговаривал, а потом записывал, если успевал, на том, что под руку попало: меню, клочке бумаги, даже конфетной обертке. Многие экспромты Дяди Гиляя выходят за рамки частного факта, случая, поднимаясь до широкой, образной картины, до больших обобщений, сохраняя значение на многие времена. Например, экспромт, ставший классическим, сказанный В.А.Гиляровским в день премьеры в Художественном театре пьесы Л.Н.Толстого «Власть тьмы»:

В России две напасти. 
Внизу власть тьмы, 
А наверху тьма власти.

Этот экспромт вспоминает спустя десятилетия далеко от Родины преисполненный горечи и отчаяния И.А.Бунин в своих «Окаянных днях».
А разве временно, сиюминутно значение экспромта:

Воры так уж воры
С крупными кокардами
Кражи - так уж кражи 
Прямо миллиардами.

Или:

Времена у нас иные:
Самый воздух нездоров.
Ныне делится Россия 
На воров и не воров.

Легко кумиры создавать, 
Легко за них до крови биться, 
Им, как богам, легко молиться, 
Но как их трудно разбивать.

Экспромты Дяди Гиляя я бы назвала приветом, напоминанием далекого времени — последней четверти XIX и первого десятилетия XX века, но напоминанием, которое живет и в наши дни. Теперь, когда читаешь экспромты, видишь панораму событий, отношения, взгляды, оценки, порой ускользающие от потомков штрихи эпохи...
Хозяева большинства газет и журналов в период литературной молодости Гиляровского руководствовались исключительно соображениями доходов. Редактор газеты «Курьер» стал платить женщинам за переводы невиданно низкую цену даже для тех времен — 90-х годов XIX века — по копейке за строку. А другая газета вообще три четверти копейки. Гиляровский не мог не откликнуться:

«Курьер»- гуманный, орган честный, 
Служивший истине всегда, 
И миру целому известный 
Поборник женского труда. 
Идеи братства и свободы 
Ты так отстаивал, мой друг, 
А женщинам за переводы 
Платить копейку начал вдруг.

Интересной была литературно-газетная среда, в которую в молодости попал В.А.Гиляровский. Она давала немало поводов к размышлениям, широкую возможность для наблюдений и выводов. В.А.Гиляровский дружил с Вас.И.Немировичем-Данченко, поэтом Л.Пальминым, А.П.Чеховым, многими другими, получившими известность, признание литераторами. Близко знал Дядя Гиляй и «газетных чернорабочих». Их статьи никогда не подписывались, хотя они порой и были значительны по объему. Таких сотрудников держали при редакциях на всякий непредвиденный случай, использовали, когда надо было в срочном порядке что-то написать, заполнить освободившееся место газетной полосы, вымаранной цензурой или самим редактором. Они быстро выполняли требуемую работу, но в глубине души таили обиду: даже петитом их имена под статьями не набирали. Иногда, взбунтовавшись, пытались перейти границы очерченного обстоятельствами круга, создать что-то значительное. Получалось редко. Одному такому сотруднику «Московского листка» Дядя Гиляй написал:

Мой друг! Забудь обиды, 
Другим не подражай, 
Пиши как прежде – 
«Виды на урожай»!

На судьбу многих литераторов, как и на жизнь любого периодического издания, влияла цензура. В.А.Гиляровский одно время выпускал «Журнал спорта», посвященный конному спорту. Пришлось и ему как издателю испытать действия цензуры. То и дело собирали главных редакторов с очередными наставлениями, накачками, запретами. Особенно тяжело было в начале XX века. Дядя Гиляй не без иронии откликнулся на это:

«Вот вам тема: сопка с деревом... 
А вы все про конституцию!..» 
Мы стояли перед Зверевым
В ожиданьи экзекуции.

Зверев — московский цензор. Приблизительно в эти же годы московская цензура разместилась в Сивцевом Вражке, в доме, когда-то принадлежавшем А.И.Герцену:

Как изменился белый свет! 
Где Герцен сам в минуты гнева 
Писал порой царям ответ, 
Теперь цензурный комитет 
Крестит направо и налево.

Репортерская, журнальная деятельность дала Владимиру Алексеевичу широкое поле жизненных наблюдений, он отлично знал все оттенки городских будней, их скрытые пружины и открытую действительность. Как-то он записал: «...Сегодня в газете прочел: "На льду Москва-реки усмотрен труп солдатского происхождения". За этими несколькими строками, набранными петитом, стоит человеческая жизнь, трагедия ее...» В.А.Гиляровский всегда оставался на стороне тех, кому труднее. Он считал: мало сообщить о факте, надо доискиваться до предыстории. Центром материала должна быть не развязка, а причины, которые довели человека до бездомного, беспаспортного существования, трагического исхода. В этом видел он смысл репортерской газетной работы. Эта позиция требовала мужества, честности и чести. На склоне лет он отметил, что отдал журналистике полвека, и с гордостью добавил: «...Никогда ни одного опровержения, все было строгой проверенной правдой». Именно ее, правду, считал В.А.Гиляровский основой работы журналиста.
В 1896 году на Нижегородской ярмарке во время обеда, устроенного в честь представителей печати, В.А.Гиляровский вместо тоста, когда пришла его очередь, прочел экспромт, который тут же облетел многие газеты:

В Европе пять держав... 
— Нет — шесть!
Забыли мы пересчитать.
Еще одна держава есть —
Держава сильная — печать! 
В печати все. Все — сила, слава. 
И день и ночь, и мрак и свет!..
Печать — могучая держава.
И ей по силе равных нет.
Она сильна — то всем известно. 
А процветала чтоб она,
Несите только прямо, честно
Ее святые знамена!

Откликнулся Владимир Алексеевич и на такое явление жизни, как критика. На ее глазах она стремилась усилить свое влияние не только в литературной среде, но и в обществе. Имея в виду определенный тип критиков, Владимир Алексеевич писал:

Пусть критик с ласковым холуйством
Поправляет, исправляет,
В тон эпохи направляет.
Только критика не вечна,
Временами скоротечна,
Да и самые эпохи
Ныне прыгают, как блохи.

Дружил Гиляровский в этой среде только с критиком А.А.Измайловым, живущим в Петербурге и хорошо знавшим Е.С.Лескова.
Был у Дяди Гиляя ученик — Коля Морозов. Владимир Алексеевич подобрал его, рязанского мальчика, служившего посудомойщиком в одном из трактиров Трубной площади. Эта площадь, Цветной бульвар, ближайшие переулки были в дореволюционной Москве неспокойным местом. В дешевых номерах трактиров издавна находили себе приют беглые каторжники, игроки, мелкие и крупные воры. Здесь молодому человеку, приехавшему в город на заработки, было легко пропасть. Встретив Колю Морозова, Владимир Алексеевич почувствовал его неопытность, доверчивость. Коля мог легко оказаться добычей мошенников, вовлекавших в свой круг доверчивых деревенских мальчишек Владимир Алексеевич взял Колю к себе в дом, обучил грамоте и постепенно Коля стал помогать Дяде Гиляю вести все его бумажные дела. С годами Коля приобщился к литературной работе, писал стихи, выступая под псевдонимом Николай Столешников. Иногда между учителем и учеником возникала шутливая переписка в стихотворной форме. Летом семья Гиляровских уезжала на дачу, а Коля Морозов оставался в квартире за хозяина. Как-то он написал Владимиру Алексеевичу:

Я готов блюсти Ваш дом 
И всем горжусь в этом признаться, 
Что быть могу секретарем и псом, 
Где лаять, а где и объясняться.

Ответ не заставил себя ждать:

Друг Николай, 
Ты зря не лай 
И псом не будь, 
Но не забудь: 
Строго гляди, 
Мои дом блюди 
И в нем в тиши 
Стихи пиши.

Николай Иванович посвятил себя впоследствии издательской работе, а самой большой мечтой и желанием его стало написать книгу о Владимире Алексеевиче. Он регулярно приходил по воскресеньям к своему учителю расспрашивал о том, чего сам не знал, записывал, собирал материал о человеке, которому был очень благодарен и которого безгранично любил. Он был так увлечен этой работой, что и в письмах задавал свои вопросы. Владимир Алексеевич однажды тоже в письме с улыбкой ответил ему:

Милый Коленька, отстань!
И меня ты не пиксань.

Был такой в свое время известный литературовед Н. К. Пиксанов.
В конце жизни Н. И. Морозов все же написал книгу своих воспоминаний о Дяде Гиляе «Сорок лет с Гиляровским». Она вышла в Москве в 1963 году.
Владимир Алексеевич ценил не только авторов статей, рассказов, стихов, но никогда не забывал и тех кого называли техническими работниками редакции. Им часто посвящались его экспромты «увеличенной формы», своеобразные стихотворные приветствия. Они адресовались, например, наборщикам, не один десяток лет отдавших этому нелегкому труду. А вот «Напутственное слово нашей милой сотруднице (газета «Русское Слово» — Е.А.) Лидии Александровне, на обеде 20 апреля 1914 года сказанное»:

Значит более иль менее
Надоели наши тернии — 
Завела себе имение, 
Завела в Тверской губернии.

С глаз долой и стенография, 
И контора, и редакция, 
Телефон и типография, 
И движенье и реакция.

Распрощавшись со столицею, 
Разведешь коров с телятами, 
Будешь сеять рожь с пшеницею, 
Будут свиньи с поросятами.

Уведет тебя далеко рок 
И покажет много нового, 
Ожидаем к Пасхе окорок 
Из хозяйства образцового.

Литературная среда Москвы познакомила и подружила В. А. Гиляровского со многими своими представителями. Самым близким другом литературной молодости Дяди Гиляя был А. П. Чехов. Все те же юмористические журналы Москвы, их редакционные дни очертили тесный круг сотрудничества. Круг этот видел в А. П. Чехове не только своего литературного друга и собрата, но и своего доктора Антон Павлович лечил Гиляровского от рожи, которую тот подхватил на Хитровке, лечил маленьких детей Дяди Гиляя, а потому и получил как-то А. П. Чехов такой экспромт от него:

Здоровей, чем рыцарь в латах, 
Не боялся я простуд.
Тридцать девять, три! 
Что мне делать тут? 
Не был ты врачом богатых, 
Значит, мне и помогай, 
Тридцать девять, три! 
Твой всегда Гиляй.

С переездом А. П. Чехова в Мелихово, а затем в Ялту встречи становились более редкими, их заменяли письма «Хочешь, чтобы тебя забыли друзья, — пишет Антон Павлович из Мелихова в Москву, — купи имение и поселись в нем. Потяни, Гиляй, за хвостик свою память и вспомни о поздравляющем тебя литераторе Чехове. Приезжай». Оттуда же открытка: «Ах, если б ты знал, какая у нас тяга, какая редиска»! Приезжай!».
В Ялте свою оторванность от Москвы, ее литературного, художественного круга Антон Павлович ощущал, судя по письмам, много острее, чем в Мелихове. Владимир Алексеевич, будучи по природе человеком бодрым, на жалобы Антона Павловича отвечал экспромтом:

— Не скули! — скажу я в гневе, 
Словом быстрым, не избитым — 
Ты в Крыму страдал плевритом, 
Мы на Севере — от Плеве.

Как-то И. А. Бунин и В. А. Гиляровский оказались в Ялте у А. П. Чехова одновременно. Сидели в саду среди роскошных южных растений, около которых старательно хлопотал садовник Бабакай. Около бегали две собаки хозяина — Шарик и Тузик. Владимир Алексеевич написал тут же:

Край друзья, у вас премилый, 
Наслаждайся и гуляй, 
Шарик, Тузик косорылый 
И какой-то Бабакай.

Написал, оставил и забыл. Несколько лет спустя (Чехова уже не было) И. А. Бунин и В. А. Гиляровский встретились в Эрмитаже на юбилейном обеде в честь журнала «Русская Мысль». За столом они оказались рядом. Вспомнили в разговоре А. П. Чехова, его одинокую жизнь в Ялте. И забытый В. А. Гиляровским экспромт И. А. Бунин воспроизвел, записав его на меню обеда. Так экспромт дошел до нас. 
В последние годы жизни В. А. Гиляровский летние месяцы проводил на даче в подмосковном местечке по Белорусской железной дороге — Картинно. Дом стоял на высоком берегу Москвы-реки, окруженный вековыми зарослями лесов. Когда-то эти места принадлежали Хованским, и в лесах, по преданиям, можно было встретить раскольничьи скиты. Особенно много было красивых необычайно высоких плакучих берез. Недалеко от дома Владимира Алексеевича, глядя прямо в окна его кабинета, стояли три березы, растущие из одного корня. Владимир Алексеевич в память Антона Павловича назвал их «три сестры». Он любил смотреть на них, особенно когда приближалась осень и в зелени ветвей появлялись первые желтые листья. Как-то написал:

На зеленом плюше елей 
Клумбы ярки и пестры, 
Серьги с золотом одели 
Три плакучие сестры.

Много лет теплая дружба связывала В.А.Гиляровского и А.И.Куприна. Это Александр Иванович Куприн написал Владимиру Алексеевичу: «Ах, дорогой Дядя Гиляй, крестный мой отец в литературе и атлетике, скорей представлю себе Москву без Царя-пушки и Царя-колокола, чем без тебя! Ты — пуп Москвы!.. твой непокорный сын...» Дело в том, что А.И.Куприн советовался с В.А.Гиляровским, будучи еще юнкером, когда принимал окончательное решение о своей литературной судьбе. Множество жизненных ситуаций соединило эти две замечательные личности. Во всех случаях В.А.Гиляровский так вел себя, что именно ему А.И.Куприн написал «Да святится имя твое!..». Однажды Владимир Алексеевич встретил А.И.Куприна в Дворянском собрании Москвы, когда тот нетвердым шагом, медленно спускался по лестнице, направляясь к выходу. Случилась эта встреча вскоре после первой публикации в Москве стихотворения А.А.Блока «Незнакомка». Глядя на Куприна, Владимир Алексеевич тут же выдал экспромт:

Если истина в вине,
То сколько истин в Куприне?

В.А.Гиляровский высоко ценил Николая Васильевича Гоголя. Любил перечитывать его. Писал: «У Гоголя есть все». Охотно покупал попадающиеся издания сочинений писателя. Был счастлив, если дарили вдруг неизвестные ему издания повестей Н.В.Гоголя или «Мертвых душ». Хорошо знал московские адреса писателя. Дому в Москве, в котором Н.В.Гоголь сжег второй том «Мертвых душ» и умер, посвятил стихи:

Недалеко от нас 
Этот старый камин, 
Кабинета угрюмого своды…

С началом XX столетия связаны две знаменательные даты — полвека со дня смерти Н.В.Гоголя (1902 год) и век со дня рождения (1809).
Владимир Алексеевич решил проехать по всем гоголевским местам. На- чал с Полтавы, побывал в Миргороде, Сорочинцах, Диканьке, кстати, именно этих поездках первым установил точную дату рождения писателя. Результатом поездок была книга «На родине Гоголя», изданная в 1902 году И.Д.Сытиным. Из путешествий присылал дочери письма с кратким сообщением о встречах, увиденном. В иных — шуточные экспромты:

Погостил три дня в Диканьке, 
Много нового узнал, 
Кузнеца Вакулы внука 
Я сегодня повидал.

В 900-е годы в литературной среде был довольно известный поэт Аполлон Коринфский. Он нередко присылал Владимиру Алексеевичу письма со своими стихами, объясняя, по какому случаю они созданы; любил порассуждать в письмах о поэзии; не пропускал случая, бывая в Москве, заглянуть к Дяде Гиляю (жил Коринфский в Питере), чтобы опять же потолковать о назначении поэта, о поэзии. А.Коринфский был моложе Владимира Алексеевича, который слушал его не без удовольствия, поощряя и поддерживая, как мог, его, казалось, безграничную любовь к труду поэта, к поэзии. Вдруг стало известно, что Аполлон Коринфский — сотрудник «Правительственного Вестника», совершенно закрытого для поэзии. В.А.Гиляровский написал поэту:

Ах, Аполлон — чудесник,
Он ехал с лирой на Парнас —
Попал в «Правительственный Вестник».

В начале XX века в Москве в литературно-художественном кружке, который был не одно десятилетие центром встреч представителей всех искусств, состоялось чествование крестьянского поэта С.Д.Дрожжина. В.А.Гиляровский прочел там экспромт, посвященный ему:

Привет мой пахарю-Поэту, 
За то, что не погас во мгле, 
За все его стремленье к свету 
И за любовь его к земле.

В самые первые годы революции в Москве пользовался большим успехом Демьян Бедный. Газеты наперебой печатали его стихи, частушки, а сам он появлялся, как отмечают современники, почти на всех литературных собраниях, вечерах, конференциях, в литературных кафе, которых в начале 20-х годов в Москве появилось довольно много. В те времена Владимир Алексеевич написал Демьяну Бедному:

Чей я слышу клич победный? 
Кто успехом громким пьян? 
То Демьян ликует Бедный, 
В шишки вышел наш Демьян.

В 1929 году литературная общественность Москвы отмечала шестидесятилетие писателя С.Г.Скитальца. Владимир Алексеевич знал его еще с конца прошлого века, когда молодой писатель и поэт сотрудничал сначала в «Самарской газете» (Скиталец и родился недалеко от Самары), позднее — в «Нижегородском листке». На вечере чествования Дядя Гиляй произнес посвященный юбиляру экспромт:

Оба с русскою душой. 
Воспитали нас с тобой 
Бури Волги, яры. 
Ты — Скиталец молодой, 
Я — скиталец старый.

Общеизвестны внимание и чуткость Владимира Алексеевича к молодежи, особенно к той, которая посвящала себя литературе, живописи. Он хорошо знал: это дело требует напряжения всех духовных и физических сил. Чем мог, помогал. Это было его незыблемое правило. Писал отзывы на первые книги молодых поэтов. До революции многие издательства первые экземпляры выпускаемых ими книг рассылали наиболее авторитетным литераторам. На обложке таких экземпляров обязательно стояла печать: «Для отзыва».
Владимир Алексеевич получал много подобных книг. О тех, что понравились, писал и печатал отзывы в газетах, иногда отвечал просто письмом. Немало получал он от молодых поэтов и писем со стихами с просьбой их оценить. На конверте одного так и оставшегося неизвестным поэта сохранился когда-то давно написанный карандашом ответ Дяди Гиляя:

Ты пораздумай-ка об этом! 
Не возмущаясь, не грозя — 
Родиться надобно поэтом, 
Поэтом сделаться нельзя.