Красный рык

250. ПЕСНЬ СОЛНЦЕНОСЦА

Три огненных дуба на пупе земном,
От них мы три жолудя-солнца возьмем;

Лазоревым – облачный хворост спалим,
Павлиньим – грядущего даль озарим,

А красное солнце – мильонами рук
Подымем над Миром печали и мук.

Пылающий кит взбороздит океан,
Звонарь преисподний ударит в Монблан;

То колокол наш – непомерный язык.
Из рек бичеву свил Архангелов лик.

На каменный зык отзовутся Миры
И демоны выйдут из адской норы,

В потир отольются металлов пласты,
Чтоб солнца вкусили народы-Христы.

О Демоны-братья, отпейте и вы
Громовых сердец, поцелуйной молвы!
Мы, рать солнценосцев, на пупе земном
Воздвигнем стобашенный, пламенный дом;

Китай и Европа, и Север, и Юг
Сойдутся в чертог хороводом подруг,

Чтобы Бездну с Зенитом в одно сочетать:
Им Бог – восприемник, Россия же – мать.

Из пупа вселенной три дуба растут:
Премудрость, Любовь и волхвующий Труд...

О, молот-ведун, чудотворец-верстак.
Вам ладан стиха, в сердце сорванный мак;

В ваш яростный ум, в многострунный язык,
Я пчелкою-рифмой, как в улей, проник,

Дышу восковиной, медынью цветов,
Сжигающих Индий и Волжских лугов!..

Верстак – Назарет, наковальня – Немврод,
Их слил в песнозвучье родимый народ:

«Вставай, подымайся» и «Зелен мой сад» –
В кровавом окопе и в поле звучат...

«Вставай, подымайся» – старуха поет,
В потемках телега и петли ворот;

За ставней береза и ветер в трубе
Гадают о вещей народной судьбе...

Три жулудя-солнца досталися нам –
Засевный подарок взалкавшим полям:

Свобода и Равенство, Братства венец –
Живительный выгон для ярых сердец;

Тучнейте, отары голодных умов,
Прозрений телицы и кони стихов!

В лесах диких грив, звездных рун и вымян
Крылатые боги раскинут свой стан,

По струнным лугам потечет молоко
И певчей калиткою стукнет Садко:

«Пустите Баяна – Рублевскую Русь,
Я Тайной умоюсь, а Песней утрусь,

Почестному пиру отвешу поклон,
Румянее яблонь и краше икон»:

«Здравствуешь, Волюшка-мать,
Божьей Земли благодать,
Белая Меря, Сибирь,
Ладоги хлябкая ширь.

Здравствуйте, Волхов-гусляр,
Степи Великих Бухар,
Синий Моздокский туман,
Волга и Стенькин курган!

Чай стосковались по мне,
Красной поддонной весне,
Думали – злой водяник
Выщербил песенный лик?

Я же – в избе и в хлеву
Ткал золотую молву,
Сирин мне вести носил
С плах и бескрестных могил.

Рушайте ж лебедь-судьбу,
В звон осластите губу,
Киева сполох-уста
Пусть воссияют, где Мета.

Чмок городов и племен
В лике моем воплощен,
Я – песноводный жених,
Русский, яровчатый стих!»

(1918)

251. КРАСНАЯ ПЕСНЯ

Распахнитесь, орлиные крылья,
Бей набат и гремите, грома, –
Оборвалися цепи насилья
И разрушена жизни тюрьма!
Широки Черноморские степи,
Буйна Волга, Урал златоруд, –
Сгинь, кровавая плаха и цепи,
Каземат и неправедный суд!

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

Пролетела над Русью жар-птица,
Ярый гнев зажигая в груди...
Богородица наша Землица, –
Вольный хлеб мужику уроди!
Сбылись думы и давние слухи, –
Пробудился народ-Свято гор;
Будет мед на домашней краюхе,
И на скатерти ярок узор.

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

Хлеб да соль, Костромич и Волынец,
Олончанин, Москвич, Сибиряк!
Наша Волюшка – Божий гостинец, –
Человечеству светлый маяк!
От Байкала до теплого Крыма
Расплеснется ржаной океан...
Ослепительней риз серафима
Заревой Святогоров кафтан.

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!
Знанье – брат и Наука – сестра, –
Лик пшеничный, с брадой солнцевласой, –
Воплощенье любви и добра!
Оку Спасову сумрак несносен,
Ненавистен телец золотой;
Китеж-град, ладан Саровских сосен –
Вот наш рай вожделенный, родной.

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

Верьте ж, братья, за черным ненастьем
Блещет солнце – Господне окно;
Чашу с кровью – всемирным причастьем
Нам испить до конца суждено.

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

1917

252. ФЕВРАЛЬ

Двенадцать месяцев в году,
Посланец бурь – Февраль;
Он полуночную звезду
Перековал на сталь.

И сталь поет ясна, остра,
Как половодный лед.
Не самоцветов ли гора
Из сумрака встает?

То огнепальное чело,
Очей грозовый пыл
Того, кто адское жерло
Слезою угасил.

Чей крестный пот и серый кус
Лучистей купины.
Он воскрешенный Иисус,
Народ родной страны.

Трепещет ад гвоздиных ран,
Тернового чела...
В глухой степи, где синь-туман,
Пылают купола.

То кровью выкупленный край,
Земли и Воли град,
Многоплеменный каравай
Поделят с братом брат:

Литва – с кряжистым Пермяком,
С Карелою – Туркмен;
Не сломят штык, чугунный гром
Ржаного Града стен,

Не осквернят палящий лик
Свободы буревой...
Красноголосый вечевик,
Ликуй, народ родной!

Алмазный плуг подымет ярь
Волхвующих борозд.
Овин – пшеничный государь
В венце из хлебных звезд.

Его сермяжный манифест –
Предвечности строка...
Кто пал, неся кровавый крест,
Земля тому легка.

Тому овинная свеча,
Как Спасу, зажжена...
Моря мирского калача
Без берега и дна.

В них погибают корабли:
Неволя, лихо, сглаз, –
То Царь Морской – Душа Земли –
Свершает брачный пляс.

1917

253.

Солнце Осьмнадцатого года,
Не забудь наши песни, дерзновенные кудри.'
Славяно-персидская природа
Взрастила злаки и розы в тундре.
Солнце Пламенеющего лета,
Не забудь наши раны и угли-кровинки,
Как старого мира скрипучая карета
Увязла по дышло в могильном суглинке.'

Солнце Ослепительного века,
Не забудь Праздника великой коммуны.'..
В чертоге и в хижине дровосека
Поют огнеперые Гамаюны.

О шапке Мономаха, о царьградских бармах
Их песня? О, солнце, – скажи!..
В багряном заводе и в красных казармах
Роятся созвучья-стрижи.

Словить бы звенящих в построчные сети,
Бураны из крыльев запречь в корабли...
Мы – кормчие мира, мы – боги и дети,
В пурпурный октябрь повернули рули.

Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,
Чтоб ран глубину с океанами слить;
Суровая пряха – бессмертных судьбина –
Вручает лишь Солнцу горящую нить.

1918

254. ПУЛЕМЕТ

Пулемет... Окончание – мед.
Видно сладостен он для охочих
Пробуравить свинцом народ –
Непомерные, звездные очи.

Ранить Глубь, на божнице вербу,
Белый сон купальских березок.
Погляди за суслонов гурьбу:
Сколько в поле крылатых повозок.

То летучий Христов Лазарет
Совершает Земли врачеванье,
И как няня, небесный кларнет
Напевает седое сказанье:

«Утолятся твои вереда,
Раны, пролежни, злые отеки;
Неневестная, будь же тверда
До гремящей звезды на востоке!

Под Лучом заскулит пулемет,
Сбросит когти и кожу стальную...»
Неспроста буреломный народ
Уповает на песню родную.

255. ТОВАРИЩ

Революцию и Матерь света
В песнях возвеличим,
И семирогие кометы
На пир бессмертия закличем.

Ура, Осанна – два ветра-брата
В плащах багряных трубят, поют...
Завод железный, степная хата
Из ураганов знамена ткут.

Убийца красный – святей потира,
Убить – воскреснуть, и пасть – ожить...
Браду морскую, волосья мира
Коммуна-пряха спрядает в нить.

Из нитей невод сплетет Отвага,
В нем затрепещут стада веков.
На горной выси, в глуши оврага
Цветет шиповник пурпурных слов.

Товарищ ярый, мой брат орлиный,
Вперяйся в пламя и пламя пей!..
Потемки шахты, дымок овинный
Отлились в перстень яснее дней!

А ночи – вставки, в их гранях глуби
Стихов бурунных, лавинных строк...
Мы ало гибнем, прибойно любим,
Как злая клятва – любви зарок.

Как воск алтарный – мозоль на пятке,
На ярой шее – веревки след,
Пусть в Пошехоньи чадят лампадки,
Пред ликом Мести – лучи комет.

И лик стожарный нам кровно-ясен,
В нем сны заводов, раздумье нив...
Товарищ верный, орел прекрасен,
Но ты – как буря, как жизнь красив!

(1918)

256.

Из подвалов, из темных углов,
От машин и печей огнеглазых
Мы восстали могучей громов,
Чтоб увидеть всё небо в алмазах,
Уловить серафимов хвалы,
Причаститься из Спасовой чаши!
Наши юноши – в тучах орлы,
Звезд задумчивей девушки наши.

Город-дьявол копытами бил,
Устрашая нас каменным зевом,
У страдальческих теплых могил
Обручились мы с пламенным гневом.
Гнев повел нас на тюрьмы, дворцы,
Где на правду оковы ковались...
Не забыть, как с детями отцы
И с невестою милый прощались...

Мостовые расскажут о нас,
Камни знают кровавые были...
В золотой победительный час
Мы сраженных орлов схоронили.

Поле Марсово – красный курган,
Храм победы и крови невинной...
На державу лазоревых стран
Мы помазаны кровью орлиной.

1917

257. КОММУНА

Боже, Свободу храни –
Красного Государя Коммуны,
Дай ему долгие дни
И в венец лучезарные луны!

Дай ему скипетр-зарю,
Молнию – меч правосудный!..
Мы Огневому Царю
Выстроим терем пречудный:

Разум положим в углы,
Окна – чистейшая совесть...
Братские груди-котлы
Выварят звездную повесть.

Повесть потомки прочтут, –
Строк преисподние глуби...
Ярый, строительный труд
Только отважный полюбит.

Боже, Коммуну храни –
Красного мира подругу!
Наши набатные дни –
Гуси, летящие к югу.

Там голубой океан,
Дали и теплые мели...
Ала Россия от ран,
От огневодной купели.

Сладко креститься в огне,
Искры в знамена свивая,
Пасть и очнуться на дне
Невозмутимого рая.

258-259. ИЗ «КРАСНОЙ ГАЗЕТЫ»

I.

Пусть черен дым кровавых мятежей
И рыщет Оторопь во мраке, –
Уж отточены миллионы ножей
На вас, гробовые вурдалаки!

Вы изгрызли душу народа,
Загадили светлый Божий сад,
Не будет ни ладьи, ни парохода
Для отплытья вашего в гнойный ад.

Керенками вымощенный проселок –
Ваш лукавый искариотский путь;
Христос отдохнет от терновых иголок,
И легко вздохнет народная грудь.

Сгинут кровосмесители, проститутки,
Церковные кружки и барский шик,
Будут ангелы срывать незабудки
С луговин, где был лагерь пик.

Ьедуинам и желтым корейцам
Не будет запретным наш храм...
Слава мученикам и красноармейцам,
И сермяжным советским властям!

гусские юноши, девушки, отзовитесь:
Вспомните Разина и Перовскую Софию!
В львиную красную веру креститесь,
В гибели славьте невесту-Россию!

1918

II.

Жильцы гробов, проснитесь! Близок
Страшный Суд!
И Ангел-истребитель стоит у порога!
Ваши черные белогвардейцы умрут
За оплевание Красного Бога.

За то, что гвоздиные раны России
Они посыпают толченым стеклом.
Шипят по соборам кутейные змии,
Молясь шепотком за романовский дом.

За то, чтобы снова чумазый Распутин
Плясал на иконах и в чашу плевал...
С кофейником стол, как перина, уютен
Для граждан, продавших свободу за кал.

О племя мокриц и болотных улиток!
О падаль червивая в Божьем саду!
Грозой полыхает стоярусный свиток,
Пророча вам язвы и злую беду.

Хлыщи в котелках и мамаши в батистах,
С битюжьей осанкой купеческий род,
Не вам моя лира, – в напевах тернистых
Пусть славится гибель и друг-пулемет!

Хвала пулемету, несытому кровью
Битюжьей породы, батистовых туш!..
Трубят серафимы над буйною новью,
Где зреет посев струннопламенных душ.

И души цветут по родным косогорам
Малиновой кашкой, пурпурным глазком...
Боец узнается по солнечным взорам,
По алому слову с прибойным стихом.

1918

260. МАТРОС

Грохочет Балтийское море,
И пенясь в расщелинах скал,
Как лев, разъярившийся в ссоре,
Рычит набегающий вал.

Со стоном другой, подоспевший,
О каменный бьется уступ,
И лижет в камнях посиневший,
Холодный, безжизненный труп.

Недвижно лицо молодое,
Недвижен гранитный утес...
Замучен за дело святое
Безжалостно юный матрос.

Не в грозном бою с супостатом,
Не в чуждой, далекой земле, –
Убит он своим же собратом –
Казнен на родном корабле.

Погиб он в борьбе за свободу,
За правду святую и честь...
Снесите же, волны, народу,
Отчизне последнюю весть.

Снесите родной деревушке
Посмертный рыдающий стон,
И матери, бедной старушке,
От павшего сына поклон!

Рыдает холодное море,
Молчит неприветная даль,
Темна, как народное горе,
Как русская злая печаль.

Плывет полумесяц багровый,
И кровью в пучине дрожит...
О где же тот мститель суровый,
Который за кровь отомстит!

261.

На божнице табаку осьмина
И раскосый вылущенный Спас,
Не поет кудесница-лучина
Про мужицкий сладостный Шираз.

Древо песни бурею разбито,
Не Триодь, а Каутский в углу.
За окном расхлябанное сито
Сеет копоть, изморозь и мглу.

Пучит печь свои печурки-бельма:
«Я ослепла, как скорбящий дед...»
Грезит парень стачкой и Палермо,
Президентом, гарком кастяньет...

Сказка – чушь, а тайна – коршун серый,
Что когтит, как перепела, ум.
Облетел цветок купальской веры
В слезный рай, в озимый древний шум!

Кто-то черный, с пастью яро-львиной
Встал на страже полдней и ночей.
Дед как волхв, душою пестрядинной
Загляделся в хляби дум-морей.

Смертны волны львиного поморья,
Но в когтисто-жадной глубине
Серебрится чайкой тень Егорья
На бурунном гибельном коне.

«Страстотерпец, вызволь цветик маков!
Китеж-град ужалил лютый гад...»
За пургой же Глинка и Корсаков
Запевают: «Расцветай мой сад!»...

(1918)

262.

В избе гармоника: «накинув плащ с гитарой...»
А ставень дедовский провидяще грустит:
Где Сирин – грасный гость, Вольга с Мамелфой
старой,
Божниц Рублевский сон, и бархат ал и рыт?
«Откуля, доброхот?» «– С Владимира-Залесска...»
«Сгорим, о братия, телес не посрамим!..»
Махорочная гарь, из ситца занавеска
И оспа полуслов: – «валета скозырим».

Под матицей резной (искусством позабытым)
Валеты с дамами танцуют «валц-плезир»,
А Сирин на шестке сидит с крылом подбитым,
Щипля сусальный пух, и сетуя на мир.

Кропилом дождевым смывается со ставней
Узорчатая быль про ярого Вольгу,
Лишь изредка в зрачках у вольницы недавней
Пропляшет царь морской и сгинет на бегу.

263.

Уму – республика, а сердцу – Матерь-Русь.
Пред пастью львиною от ней не отрекусь.
Пусть камнем стану я, корягою иль мхом, –
Моя слеза, мой вздох о Китеже родном,
О небе пестрядном, где звезды – комары,
Где с аспидом дитя играют у норы,
Где солнечная печь ковригами полна,
И киноварный рай дремливее челна...

Упокой Господи, душу раба Твоего!..

Железный небоскреб, фабричная труба,
Твоя ль, о родина, потайная судьба!
Твои сыны-волхвы – багрянородный труд
Вертепу Господа иль Ироду несут?
Пригрезятся ли им за яростным горном
Сад белый восковой и златобревный дом, –
Берестяный придел, где отрок Пантелей
На пролежни земли льет миро и елей...

Изведи из темницы душу мою!..

Под красным знаменем рудеет белый дух,
И с крыльев Михаил стряхает млечный пух,
Чтоб в битве с Сатаной железноперым стать, –
Адама возродить и Еву – жизни мать,
Чтоб Дьявол стал овцой послушной и простой,
А Лихо черное – граченком за сохой,
Клевало б червяков и сладких гусениц
Под радостный раскат небесных колесниц...

Свят, свят Господь Бог Саваоф!

Уму – республика, а сердцу – Китеж-град,
Где щука пестует янтарных окунят,
Где нянюшка-Судьба всхрапнула за чулком,
И покумился серп с пытливым васильком.
Где тайна, как полей синеющая таль...
О тысча девятьсоть семнадцатый Февраль!
Под вербную капель и под грачиный грай
Ты выпек дружкин хлеб и брачный каравай,
Чтоб Русь благословить к желанному венцу...
Я запоздалый сват, мне песня не к лицу,
Но сердце – бубенец под свадебной дугой –
Глотает птичий грай и воздух золотой...

Сей день, его же сотвори Господь,
Возрадуемся и возвеселимся в онь!

1917

264. РЕВОЛЮЦИЯ

Низкая деревенская заря, –
Лен с берестой и с воском солома.
Здесь всё стоит за Царя
Из Давидова красного дома.

Стог горбатый и лог стоят,
Повязалася рига платом:
Дескать, лют окромедшый ад,
Но и он доводится братом.

Щиплет корпию нищий лесок,
В речке мокнут от ран повязки.
Где же слез полынный поток
Или горести книжные, сказки?

И Некрасов, бумажный лгун, –
Бог не чуял мужицкого стона?
Лик Царя и двенадцать лун
Избяная таит икона.

Но луна, по прозванью Февраль,
Вознеслась с державной божницы –
И за далью взыграла сталь,
Заширяли красные птицы.

На престоле завыл выжлец:
«Горе, в отпрысках корень Давида!»
С вечевых Новгородских крылец
В Русь сошла золотая Обида.

В ручке грамота: Воля, Земля,
На груди образок Рублевский.
И, Карельскую рожь меля,
Дед учуял ладон московский.

А в хлевушке, где дух вымян,
За удоем кривая Лукерья
Въявь прозрела Индийских стран
Самоцветы, парчу и перья.

О колдуй, избяная луна!
Уж Рублев, в пестрядном балахонце,
Расписал, глубже смертного сна,
У лесной церквушки оконце.

От зари восковой ветерок
Льнет как воск к бородам дубленым:
То гадает Сермяжный Восток
О судьбе по малиновым звонам.

1917

265.

Я – посвященный от народа,
На мне великая Печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.
Вот почему на речке ряби
В ракитах ветер-Алконост
Поет о Мекке и арабе,
Прозревших лик Карельских звезд.

Все племена в едином слиты:
Алжир, оранжевый Бомбей
В кисете дедовском зашиты
До золотых, воскресных дней.

Есть в сивке доброе, слоновье,
И в елях финиковый шум, –
Как гость в зырянское зимовье,
Приходит пестрый Эрзерум.

Китай за чайником мурлычет,
Чикаго смотрит чугуном...
Не Ярославна рано кычет
На зоборале городском, –

То богоносный дух поэта
Над бурной родиной парит,
Она в громовый плащ одета,
Перековав луну на щит.

Левиафан, Молох с Ваалом –
Ее враги. Смертелен бой.
Но кроток луч над Валаамом,
Целуясь с Ладожской волной.

А там, где снежную Печору
Полою застит небосклон,
В окно к тресковому помору
Стучится дед – пурговый сон.

Пусть кладенечные изломы
Врагов, как молния, разят, –
Есть на Руси живые дремы –
Невозмутимый, светлый сад.

Он в вербной слезке, в думе бабьей,
В Богоявленьи наяву,
И в дудке ветра об арабе,
Прозревшем Звездную Москву.

266.

Нила Сорского глас: «Земнородные братья,
Не рубите кринов златоствольных,
Что цветут, как слезы в древних платьях,
В нищей песни, в свечечках юдольных.

Низвергайте царства и престолы,
Вес неправый, меру и чеканку,
Не голите лишь у Иверской подолы,
Просфору не чтите за баранку.

Причта есть: просфорку-потеряжку
Пес глотал, и пламенем сжигался.
Зреть красно березку и монашку –
Бель и чернь, в них Руси дух сказался.

Не к лицу железо Ярославлю, –
В нем кровинка Спасова – церквушка:
Заслужила ль песью злую травлю
На сучке круживчатом пичужка?

С Соловков до жгучего Каира
Протянулась тропка – Божьи четки,
Проторил ее Спаситель мира,
Старцев, дев и отроков подметки.

Русь течет к Великой Пирамиде,
В Вавилон, в сады Семирамиды;
Есть в избе, в сверчковой панихиде
Стены Плача, Жертвенник Обиды.

О познайте, братия и други,
Божьих ризниц куколи и митры –
Окунутся солнце, радуг дуги
В ваши книги, в струны и палитры.

Покумится Каргополь с Бомбеем,
Пустозерск зардеет виноградно,
И над злым похитчиком-Кащеем
Ворон-смерть прокаркает злорадно».

267.

Меня Распутиным назвали,
В стихе расстригой, без вины,
За то, что я из хвойной дали
Моей бревенчатой страны,

Что души печи и телеги
В моих колдующих зрачках,
И ледовитый плеск Онеги
В самосожженческих стихах.

Что, васильковая поддевка
Меж коленкоровых мимоз,
Я пугачевскою веревкой
Перевязал искусства воз.

Картавит дружба: «святотатец».
Приятство: «хам и конокрад».
Но мастера небесных матиц
Воздвигли вещему Царьград.

В тысячестолпную Софию
Стекутся зверь и человек.
Я Алконостную Россию
Запрятал в дедовский сусек.

У Алконоста перья – строчки,
Пушинки – звездные слова;
Умрут Кольцовы-одиночки,
Но не лесов и рек молва.

Потомок бога Китовраса,
Сермяжных Пудов и Вавил,
Угнал с Олимпа я Пегаса,
И в конокрады угодил.

Утихомирился Пегаске,
Узнав полеты в хомуте...
По Заонежью бродят сказки,
Что я женат на Красоте.

Что у меня в суставе – утка,
А в утке – песня-яйцо...
Сплелась с кометой незабудка
В бракоискусное кольцо.

За Евхаристией шаманов
Я отпил крови и огня,
И не оберточный Романов,
А вечность жалует меня.

Увы, для паюсных умишек
Невнятен Огненный Талмуд,
Что миллионы чарых Гришек
За мной в поэзию идут.

1918

268-269.
Владимиру Кириллову

I.

Мы – ржаные, толоконные,
Пестрядинные, запечные,
Вы – чугунные, бетонные,
Электрические, млечные.

Мы – огонь, вода и пажити,
Озимь, солнца пеклеванные,
Вы же тайн не расскажете
Про сады благоуханные.

Ваши песни – стоны молота,
В них созвучья – шлак и олово;
Жизни дерево надколото,
Не плоды на нем, а головы.

У подножья кости бранные,
Черепа с кромешным хохотом;
Где же крылья ураганные,
Поединок с мечным грохотом?

На святыни пролетарские
Гнезда вить слетелись филины;
Орды книжные, татарские,
Шестернею не осилены.

Кнут и кивер аракчеевский,
Как в былом, на троне буквенном.
Сон Кольцовский, терем Меевский
Утонули в море клюквенном.

Баша кровь водой разбавлена
Из источника бумажного,
И змея не обезглавлена
Песней витязя отважного.

Мы – ржаные, толоконные,
Знаем Слово алатырное,
Чтобы крылья громобойные
Вас умчали во всемирное.

Там изба свирельным шоломом
Множит отзвуки павлинные...
Не глухим, бездушным оловом
Мир связать в снопы овинные.

Воск с медыныо яблоновою –
Адамант в словостроении,
И цвести над Русью новою
Будут гречневые гении.

Или муза – котельный мастер
С махорочной гарью губ...
Заплутает железный Гастев,
Охотясь на лунный клуб...

Приведет его тропка к избушке
На куриной, заклятой пяте;
Претят бунчуки и пушки
Великому сфинксу – красоте.

Поэзия, друг, не окурок,
Не Марат, разыгранный по наслышке.
Караван осетинских бурок
Не согреет муз в твоей книжке.

Там огонь подменен фальцовкой,
И созвучья – фабричным гудком,
По проселкам строчек с веревкой
Кружится смерть за певцом.

Убегай же, Кириллов, в Кириллов,
К Кириллу – азбучному святому,
Подслушать малиновок переливы,
Припасть к неоплаканному, родному.

И когда апрельской геранью
Расцветут твои глаза и блуза,
Под оконцем стукнет к зараныо
Песнокудрая девушка-муза.

270.

Проснуться с перерезанной веной,
Подавиться черным смерчем...
Наши дни багровы изменой,
Кровяным, веселым ключем.

На оконце чахнут герани:
У хозяйки – пуля в виске...
В маргариновом океане
Плывут корабли налегке.

Неудачна на Бога охота,
Библия дождалась пинка.
Из тверского ковша-болота
Вытекает песня-река.

Это символ всерусской доли,
Черносошных, пламенных рек,
Где цветут кувшинки-мозоли,
И могуч осетр-человек.

Не забыть бы, что песня – Волга,
Бурлацкий, каганный сказ!
Товарищи, ждать недолго
Солнцеповоротный час.

От Пудожа до Бомбея
Расплеснется злат-караван,
Приведет Алисафия Змея,
Как овцу, на озимь полян.

То-то, братцы, будет потеха –
Древний Змий и Смерть за сохой!
Океан – земная прореха
Потечет стерляжьей ухой.

Разузорьте же струги-ложки,
Сладкострунный, гусельный кус!
Заалеет герань на окошке,
И пули цветистей бус.

Только яростней солнца чайте,
Кумачневым буйством горя...
Товарищи, не убивайте,
Я – поэт!.. Серафим!.. Заря!..

На лежанку не сядет дед,
В валенках-кораблях заморских,
С бородищей – пристанью лет,
С Индией узорною в горстках.

В горенке Сирин и Китоврас
Оставили помет, да перья.
Не обрядится в шамаханский атлас
В карусельный праздник Лукерья.

И «Орина, солдатская мать»,
С помадным ртом, в парике рыжем...
Тихий Углич, брынская гать
Заболели железной грыжей.

В Светлояр изрыгает завод
Доменную отрыжку – шлаки...
Светляком, за годиною год,
Будет теплиться Русь во мраке.

В гробе утихомирится Крупп,
И стеня, издохнет машина;
Из космических косных скорлуп
Забрезжит лицо Исполина:

На челе прозрачный топаз –
Всемирного ума панорама,
И «в нигде» зазвенит Китоврас,
Как муха за зимней рамой.

Заслюдеет память-стекло,
Празелень хвои купальских...
Я олонецкий Лонгфелло
С сердцевиной кедров уральских.

Смертельны каменные обноски
На Беле-озере, где Синеус...
Облетают ладожские березки,
Как в былом, когда пела Русь.

Когда Дон испивался шеломом,
На базаре сурьмился медведь.
Дятлом – стальным ремингтоном
Проклевана скифская медь.

И моя пестрядная рубаха,
Тюлень на Нильских песках...
В эскимосском чуме, без страха,
Запевает лагунный Бах.

На морозном стекле Менделеев
Выводит удельный вес, –
Видно, нет святых и злодеев
Для индустриальных небес.

(1918)

273.

Се знамение: багряная корова,
Скотница с подойником пламенным.
Будет кринка тяжко-свинцова,
Устойка с творогом каменным.
Прильнул к огненному вымени
Рабочий-младенец тысячеглавый.
За кровинку Ниагару выменять –
Не венец испепеляющей славы.

Не подвиг – рассекать ущелья,
Звезды-гниды раздавить ногтем,
И править смертельное новоселье
Над пропастью с кромешным дегтем.

Слава – размерить и взбить удои
В сметану на всеплеменный кус.
В персидско-тундровом зное
Дозревает сердце-арбуз.

Это ужин янтарно-алый
Для демонов и для колибри;
От Нила до кандального Байкала
Воскреснут все, кто погибли.

Обернется солнце караваем,
Полумесяц – ножик застольный,
С избяным киноварным раем
Покумится молот мозольный.

Подарится счастье молотобойцу
Отдохнуть на узорной лавке,
Припасть к пеклеванному солнцу,
Позабытому в уличной давке.

Слетит на застреху Сирин,
Вспенит сказка баяновы кружки,
И говором московских просфирен
Разузорится пролетарский Пушкин.

Мой же говор – пламенный подойник,
Где удои – тайна и чудо;
Возжаждав, благоразумный разбойник
Не найдет вернее сосуда.

274.

Незабудки в лязгающей слесарной,
Где восемь мозолей, рабочих часов,
И графиня в прачешной угарной,
Чтоб выстирать совесть белей облаков.

Алмазный король на свалке зловонной,
В апостольском чертоге бабий базар,
На плошади церковь подбитой иконой
Уставилась в сумрак, где пляшет пожар.

Нам пляска огня колыбельно-знакома,
Как в лязге слесарной незабудковый сон;
Мы с радужных Индий дождемся парома,
Где в звездных тюках поцелуи и звон.

То братьев громовых бесценный подарок...
Мы ранами Славы корабль нагрузим.
У наших мордовок, узорных татарок
В напевах Багдад и пурговый Нарым.

Не диво в батрацкой атласная дама,
Алмазный король за навозной арбой,
И в кузнице розы... Печатью Хирама
Отмечена Русь звездоглазой судьбой.

Нам Красная Гибель соткала покровы...
Слезинка России застынет луной,
Чтоб невод ресниц на улов осетровый
Закинуть к скамье с поцелуйной четой.

От залежей костных на Марсовом Поле
Подымется столб медоносных шмелей
Повысосать розы до сладостной боли,
О пляшущем солнце пируюших дней.

(1918)

275.

Говорят, что умрет дуга,
Лубяные лебеди-санки,
Уж в стальные бьют берега
Буруны избяной лоханки.

Переплеск, как столб комаров,
Запевает в ушах деревни;
Знать, пора крылатых китов
Родить нашей Саре древней.

Песнолиственный дуб облетел,
Рифма стала клокочуще бурна...
Кровохарканьем Бог заболел, –
Оттого и Россия пурпурна.

Ощенилась фугасом земля,
Динамитом беременны доли...
Наши пристани ждут корабля
С красным грузом корицы и соли.

Океан – избяная лохань
Плещет в берег машинно-железный,
И заслушалась Мать-глухомань
Бунчука торжествующей бездны.

276.

Не хочу Коммуны без лежанки,
Без хрустальной песенки углей!
В стихотворной тягостной вязанке
Думный хворост, буреломник дней.

Не свалить и в Красную Газету
Слов щепу, опилки запятых,
Ненавистен мудрому поэту
Подворотный, тявкающий стих.

Лучше пунш, чиновничья гитара,
Под луной уездная тоска.
Самоцвет и пестрядь Светлояра
Взбороздила шрифтная река.

Не поет малиновкой лучина,
И Садко не гуслит в ендове.
Не в тюрбанах гости из Берлина
Приплывут по пляске и молве.

Их дары – магнит и град колбасный,
В бутербродной банке Парсифаль,
Им навстречу, в ферязи атласной,
Выйдет Лебедь – русская печаль.

И атлас с васяжскою кольчугой
Обручится вновь, сольет уста...
За безмерною зырянской вьюгой
Купина горящего куста.

То моя заветная лежанка,
Караванный аравийский шлях, –
Неспроста нубийка и славянка
Ворожат в олонеиких стихах.

277.

Господи! Да будет воля Твоя
Лесная, фабричная, пулеметная.
Руки устали, ловя
Призраки, тени болотные.

Революция не открыла Врат,
Но мы дошли до Порога Несказанного,
Видели Пламенной зрелости сад,
Отрока – агнпа багряного.

На отроке угли ран,
Ключи кровяные, свирельные, –
Уста народов и стран
Припадали к ним в годы смертельные.

Вот и заветный Порог,
Простой, как у часовни над речкою,
А за ним предвечный чертог
Серебрится заутренней свечкою.

Господи! Мы босы и наги,
На руках с неповинною кровью...
Шелестят леса из бумаги,
«Красная Газетд» мычит по-коровьи:

«Мм-у-у!» Чернильны мои удои,
Жирна пенка – построчная короста...
По-казенному, в чинном покое,
Дервенеют кресты погоста.

Как и при Осипе патриархе,
В набойчатом плату просвирня,
И скулит в щенячьей лютой пархе
Меднозвоном древняя кумирня.

278.

На ущербе красные дни,
Наступают геенские серные, –
Блюдите на башнях огни,
Стражи – товарищи верные!

Слышите лающий гуд,
Это стучится в ад Григорий Новых..
У Лючифера в венце изумруд,
Как празелень рощ сосновых.

Не мой ли Сосен перезвон
И радельных песен свирели
Затаили Распутинских икон
Сладкий морок, резьбу и синели?

В наговорной поддевке моей
Хлябь пурги и просинь Байкала.
За пляской геенских дней
Мерещится бор опалый.

В воздухе просфора и кагор,
(Приобщался Серафим Саровский)
И за лаптем дед-Святогор
Мурлычет псалом хлыстовский.

Ковыляет к деду медведь,
Матер от сытной брусники...
Где ж индустриальная клеть,
Городов железные лики?

На ущербе красные дни,
К первопутку лапти – обнова,
Не тревожит гуд шестерни
Рай медвежий и сумрак еловый.

Только где-то пчелой звенят
Новобрачных миров свирели,
И душа – запричастный плат –
Вся в резьбе, жемчугах и синели.

279-288. ЛЕНИН

I.

Есть в Ленине Керженский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в Поморских Ответах.

Мужицкая ныне земля,
И церковь – не наймит казенный.
Народный испод шевеля,
Несется глагол краснозвонный.

Нам красная молвь по уму, –
В ней пламя, цветенье сафьяна;
То Черной Неволи Басму
Попрала стопа Иоанна.

Борис – златоордный мурза,
Трезвонит Иваном Великим,
А Лениным – вихрь и гроза
Причислены к Ангельским ликам.

Есть в Смольном потемки трущоб
И привкус хвои с костяникой,
Там нищий колодовый гроб
С останками Руси великой.

«Куда схоронить мертвеца» –
Толкует удалых ватага...
Поземкой пылит с Коневца,
И плещется взморье-баклага.

Спросить бы у тучки, у звезд,
У зорь, что румянят ракиты...
Зловещ и пустынен погост,
Где царские бармы зарыты.

Их ворон-судьба стережет
В глухих преисподних могилах...
О чем же тоскует народ
В напевах татарско-унылых?

1918

II.

Братья, сегодня наша малиновая свадьба –
Брак с Землей и с орлиной Волей!
Костоедой обглоданы церковь и усадьба,
Но ядрено и здраво мужицкое поле.

Не жалейте же семени для плода мирскова,
Разнежьте ядра и случкой китовьей
Порадуйте Бога – старого рыболова,
Чтоб закинул он уду в кипяток нашей крови!

Сладко Божью наживку чуять в заводях тела,
У крестца, под сосцами, в палящей мошонке:
Чаял Ветхий, что выловит Кострому да иконки,
Ан леса, как наяда, бурунами запела.

Принапружь, ветробрадый, судьбу-удилище!
Клев удачен, на уде молот-рыба и кит.
На китовьей губе гаги-песни гнездище,
И пята мирозданья – поддонный гранит.

Братья, слышите гулы, океанские храпы!
(Подавился Монбланом земледержец титан)
Это выловлен мир – искрометные лапы,
Буйно-радостный львенок народов и стран.

Оглянитесь, не небо над нами, а грива,
Ядра львиные – солнце с луной!..
Восшумит баобабом карельская нива,
И взрастет тамарис над капустной грядой.

С Пустозерска пригонят стада бедуины,
Караванный привал узрят Кемь и Валдай,
И с железным Верхарном сказитель Рябинин
Воспоет пламенеющий ленинский рай.

Ленин, лев, лунный лен, лучезарье:
Буква «Люди» – как сад, как очаг в декабре...
Есть чугунное в Пуде, вифанское в Марье,
Но Христово лишь в язве, в пробитом ребре.

Есть в истории рана всех слав величавей, –
Миллионами губ зацелованный плат...
Это было в Москве, в человечьей дубраве,
Где идей буреломы и слов листопад.

Это было в Москве... Недосказ и молчанье –
В океанах киты, погруженные в сон.
Ленин – Красный олень, в новобрачном сказаньи,
Он пасется меж строк, пьет малиновый звон.

Обожимся же, братья, на яростной свадьбе
Всенародного сердца с Октябрьской грозой,
Пусть на полке Тургенев грустит об усадьбе,
Исходя потихоньку бумажной слезой.

III.

Смольный, – в кожаной куртке, с загаром на лбу,
Юный шкипер глядится в туманы-судьбу...
Чу! Кричит буревестник... К Гороховой 2
Душегубных пучин докатилась молва.

Вот всплеснула акула, и пролежни губ
Поглотили, как чайку, Урицкого труп.
Браунинговый чех всколыхнул океан, –
Это ранен в крыло альбатрос-капитан.

Кровь коралловой пеной бурлит за рулем –
Знак, что близится берег – лазоревый дом,
Где столетия-угли поют в очаге
О космической буре и черном враге.

Где привратники – Радий, плечистый Магнит
Провожают пришельцев за полюсный щит;
Там долина Титанов, и яственный стол
Водрузил меж рогов Электричество-вол.

Он мычит Ниагарой, в ноздрях Ливерпуль,
А в зрачках петроградский хрустальный Июль,
Рог – подпора, чтоб ветхую твердь поддержать,
Где живет на покое Вселенская мать.

На ущербе у мамушки лунный клубок
Довязать краснозубому внуку чулок,
Он в истории Лениным звался, никак,
Над пучиной столетий воздвигши маяк.

IV.

Багряного Льва предтечи
Слух-упырь и ворон-молва.
Есть Слово – змея по плечи
И схимника голова.

В поддевке синей, пурговой,
В испепеляющих сапогах,
Пред троном плясало Слово,
На гибель и черный страх.

По совиному желтоглазо
Щурилось солнце с высоты,
И, штопая саван, Проказа
Сидела у Врат Красоты.

Царскосельские помнят липы
Окаянный хохот пурги;
Стоголовые Дарьи, Архипы
Молились Авось и Низги.

Авось и Низги – наши боги
С отмычкой, с кривым ножом;
И въехали гробные дроги
В мертвый Романовский дом.

По козьи рогат возница,
На запятках Предсмертный час.
Это геенская страница,
Мужицкого Слова пляс.

В Багряного Льва Ворота
Стучится пляшущий рок...
Книга «Ленин» – жила болота,
Стихотворной Волги исток.

V.

Октябрьские рассветки и сумерки
С ледовитым гайтаном зари,
Бог предзимний, пушистый Ай-кюмерки,
Запевает над чумом: фью-ри.

Хорошо в теплых пимах и малице
Слышать мысль – горностая в силке;
Не ужиться с веснянкой-комарницей
Эскимосской, пустынной тоске.

Мир – не чум, не лосиное пастбище,
Есть Москва – золотая башка;
Ледяное полярное кладбище
Зацветет голубей василька.

Лев грядет. От мамонтовых залежей
Тянет жвачкой, молочным теплом,
Кашалоты резвятся, и плеск моржей,
Как тальянка помора «в ночном».

На поморские мхи олениха-молва
Ронит шерсть и чешуйки с рогов...
Глядь, к тресковому чуму, примчалась Москва
Табунами газетных листов!

Скрежет биржи, Словаки и пушечный рык,
Перед сполохом красным трепещут враги,
Но в душе осетром плещет Ленина лик,
Множа строки – морские круги.

VI.

Стада носорогов в глухом Заонежьи,
Бизоний телок в ярославском хлеву...
Я вижу деревни седые, медвежьи,
Где Скрябин расставил силки на молву.

Бесценна добыча: лебяжьи отлеты,
Мереж осетровых звенящая рябь.
Зурна с тамбурином вселились в ворота,
Чтоб множились плеск и воздушная хлябь.

Удойны коровы, в кокосовых кринках
Живет Парсифаля молочная бель.
К Пришествию Льва василек и коринка
Осыпали цвет – луговую постель.

У пудожской печи хлопочет феллашка,
И в красном углу медноликий Будда.
Люба австралийцу московка-фуражка:
То близится Лев – голубая звезда.

В желтухе Царь-град, в огневице Калуга,
Покинули Кремль Гермоген и Филипп,
Чтоб тигровым солнцам лопарского юга
Сердца врачевать и молебственный хрип.

К Кронштадтскому молу причалили струги, –
То Разин бурунный с персидской красой...
Отмерили год циферблатные круги,
Как Лев обручился с родимой землей.

Сегодня крестины. – Приплод солнцеглавый
У мамки-Истории спит на руках.
Спеваются горы для ленинской славы,
И грохот обвала роится в стихах.

VII.

Нора лебединого отлета,
Киноварно-брусничные дни,
В краснолесьи рысья охота,
И у лыж обнова – ремни.

В чуме гарь, сладимость морошки,
Смоляной канатной пеньки,
На гусином сале лепешки
Из оленьей костной муки.

Сны о шхуне, песне матросов
Про «последний решительный бой»,
У пингвинных, лысых утесов
Собирались певцы гурьбой.

Океану махали флагом,
(По-лопарски флаг – «юйнаши»)
Косолапым пингвинам и гагам
Примерещился Нил, камыши.

От Великого Сфинкса к тундре
Докатилась волна лучей,
И на полюсе сосны Умбрий
Приютили красных грачей.

От Печоры слоновье стадо
Потянулось на водопой...
В очаге допели цикады,
Обернулася сказка мглой.

Дымен чум и пустынны дюны,
Только, знак брусничной поры –
На скале задремали руны:
Люди с Естью, Наш, Иже, Еры.

VIII.

Октябрь – месяц просини, листопада,
Тресковой солки и рябиновых бус.
Беломорское, Камское сердце-громада –
Всенародная руга – малиновый кус.

Кус принесен тебе, ягелей володыка,
Ледовитой зари краснозубый телок;
Над тобой кашалот чертит ластами Ни-Ка,
За ресницей моржи вскипятили белок.

Ты последыш медвежий, росток китобойца,
(Есть в сутулости плеч недолет гарпуна,
За жилетной морщинкой просветы оконца,
Где стада оленят сторожит Глубина).

Ленин – тундровой Руси горячая печень,
Золотые молоки, жестокий крестец,
Будь трикраты здоров и трикраты же вечен,
Как сомовья уха, как песцовый выжлец!

Эскимосскую кличку запомнит гагара;
На заре океан плещет «Ленин» скалам,
Лебединая матка, драчлива и яра,
Очарована плеском, гогочет: «он-сам».

Жизни ухо подслушало «Люди» и «Енин».
В этот миг я сохатую матку доил, –
Вижу кровь в молоке, и подойник мой пенен, –
Так рождается Слово – биение жил.

Так рождается Слово. И пуля в лопатке –
Двоеточье в строке, вестовые Конца...
Осыпайся, Октябрь, и в тресковые кадки
Брызни кровью стиха – голубого песца.

IX. ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ

Я построил воздушный корабль,
Где на парусе Огненный лик.
Слышу гомон отлетных цапль,*)
Лебединый хрустальный крик.

По кошачьи белый медведь,
Слюня лапу, моет скулу...
Стихотворная, трубная медь
Оглашает журнальную мглу.

Я под Смольным стихами трубил,
Но рубиново-красный солдат
Белой нежности чайку убил
Пулеметно-суровым «назад».

Половецкий привратный костер,
Как в степи, озарял часовых.
Здесь презрен ягелевый узор,
Глубь строки и капель запятых.

С книжной выручки Бедный Демьян
Подавился кумачным хи-хи...
Уплывает в родимый туман
Мой корабль – буревые стихи.

Только с паруса Ленина лик
С укоризной на Смольный глядит,
Где брошюрное море на миг
Потревожил поэзии кит.

*) Моя вольность (примечание автора).

X. ПОСОЛ ОТ МЕДВЕДЯ

Я – посол от медведя
К пурпурно-горящему Льву;
Малиновой китежской медью
Скупаю родную молву.

Китеж, Тайна, Финифтяный рай,
И меж них ураганное слово:
Ленин – кедрово-таежный май,
Где и солнце, как воин, сурово.

Это слово кровями купить,
Чтоб оно обернулось павлином...
Я – посол от медведя, он хочет любить,
Стать со Львом песнозвучьем единым.

1918-1919.

289. МЕДНЫЙ КИТ

Объявится Арахлин-град,
Украшенный ясписом и сардисом,
Станет подорожник кипарисом,
И кукуший лен обернется в сад.

Братья, это наша крестьянская красная культура,
Где звукоангелы сопостники людских пабедок
и просонок!
Карнаухий кот мудрей, чем Лемура,
И мозг Эдиссона унавозил в веках поросенок.

Бодожёк Каргопольского Бегуна – коромысло
весов вселенной,
И бабкино веретено сучит бороду самого Бога.
Кто беременен соломой, – родит сено,
Чтоб не пустовали ясли Мира – Великого Единорога.

Чтобы мерна была жвачка Гималайнозубых полушарий,
(Она живет в очапе и в ткацком донце.)
Много на Руси уездных Татарии
От тоски, что нельзя опохмелиться солнцем.

Что луну не запечь, как палтосу, в тесто,
И Тихий океан не влить в самовар.
Не величайте революцию невестой,
Она только сваха, принесшая дар –

В кумачном платочке яичко и свечка,
(Газеты пищат, что грядет Пролеткульт.)
Изба – Карфаген, арсеналы же – печка,
По зорким печуркам не счесть катапульт.

Спешите, враги – легионы чернильниц,
Горбатых вопросов, поджарых тире,
Развеяться прахом у пахотных крылец,
Где Радужный Всадник и конь в серебре!

Где тропка лапотная – план мирозданья,
Зарубки ступеней – укрепы земли,
Там в бухтах сосновых от бурь и скитанья
Укрылись родной красоты корабли.

Вон песни баркас – пламенеющий парус,
Ладья поговорок, расшива былин...
Увы! Оборвался Дивеевский гарус,
Увял Серафима Саровского крин.

На дух мироварниц не выйдет Топтыгин,
Не выловит чайка леща на уху...
Я верю вам, братья Есенин, Чапыгин, –
Трущобным рассказам и ветру-стиху:

Инония-град, Белый скит – не Почаев,
Они – наши уды, Почаев же – трость.
Вписать в житие Аввакумов, Мамаев,
Чтоб Бог не забыл черносошную кость.

И вспомнил Вселюбящий, снял семь печатей
С громовых страниц, с ураганных миней,
И Спас Ярославский на солнечном плате
Развеял браду смертоноснее змей: –

Скуратовы очи, татарские скулы,
Путина к Царьграду – лукавый пробор...
О горе! В потире ныряют акулы,
Тела пожирая и жертвенный сор.

Всепетая Матерь сбежала с иконы,
Чтоб вьюгой на Марсовом поле рыдать
И с Псковскою Ольгой, за желтые боны,
Усатым мадьярам себя продавать.

О горе, Микола и светлый Егорий
С поличным попались: отмычка и нож...
Смердят облака, прокаженные зори –
На Божьей косице стоногая вошь.

И вошь – наша гибель. Завшивело солнце,
И яростно чешет затылок луна.
Рубите ж Судьбину на баню с оконцем,
За ним присносущных небес глубина!

Глядите в глубинность, там рощи-смарагды,
Из ясписа даль, избяные коньки, –
То новая Русь – совладелица ада,
Где скованы дьявол и Ангел Тоски.

Вперяйтесь в глубинность, там нищие в бармах
И с девушкой пляшет Кумачневый Спас.
Не в книгах дозреет, а в Красных Казармах
Адамотворящий, космический час.

Погибла Россия – с опарой макитра,
Черница-Калуга, перинный Устюг!
И новый Рублев, океаны – палитра,
Над Ликом возводит стоярусный круг –

То символы тверди плененной и сотой
(Девятое небо пошло на плакат),
По горним проселкам, крылатою ротой
Спешат серафимы в Святой Петроград.

На Марсовом Поле сегодня обедня
На тысяче красных, живых просфорах,
Матросская песня канонов победней,
И брезжат лампадки в рабочих штыках.

Матросы, матросы, матросы, матросы –
Соленое слово, в нем глубь и коралл;
Мы родим моря, золотые утесы,
Где гаги – слова для ловцов – Калевал.

Прости, Кострома в душегрейке шептухи!
За бурей «прости» словно саван шуршит.
Нас вывезет к солнцу во Славе и Духе
Наядообразный, пылающий кит.

назад | содержание  | вперед