назад | содержание | вперед

С.И. Субботин
Николай Клюев – читатель Л. Трефолова и П. Якубовича

Об истоках раннего клюевского творчества

И в ранние годы, и в годы зрелости Клюев не раз создавал стихотворения, каждое из которых по сути было откликом на то или иное определенное сочинение (или группу сочинений) другого автора. К наиболее известным клюевским произведениям подобного рода принадлежат стихотворения «Вы обещали нам сады...» (написанное не позже 1911 г.) и «В степи чумацкая зола...» (1921) [1]. Оба они содержат прямое указание на вызвавшие их к жизни конкретные тексты. Первому предпослан эпиграф из стихотворения Бальмонта «Оттуда», с которым полемизирует Клюев [2]; второе имеет посвящение «Сергею Есенину» и является как ответом на известное стихотворение Есенина «Теперь любовь моя не та...», обращенное к Клюеву, так и своеобразной рецензией на есенинский сборник «Трерядница» (1920), в составе которого появилось послание Есенина.

Хотя в произведениях Клюева, относящихся к 1905-1907 гг., и нет прямых отсылок к непосредственным источникам, резонно предположить, что и на начальном этапе творчества поэт имел вполне определенные (стилевые, тематические и т.п.) литературные ориентиры [3]. Рассмотрим под этим углом зрения некоторые ранние клюевские стихотворения.

Хронологически первым из известных в настоящее время сочинений поэта, опубликованных в 1905 г., является стихотворение «Безответным рабом...» [4]. Написано оно двустопным анапестом (далее – Ан2) – размером, как отмечает М.Л. Гаспаров, «особенно любимым Кольцовым» [5]. Э. Брайдерт, автор стиховедческого исследования поэзии Клюева [6], считает, что стихотворение «Безответным рабом...» непосредственно связано с темами и мотивами произведений Кольцова, написанных Ан2. Процитировав несколько строк из стихотворения Кольцова «Путь» (в том числе концовку «На погибель идти – // Песни петь соловьем!» [7]), исследователь делает такое заключение: сочинение Клюева «содержит соответствующий (т.е. в духе Кольцова.– С.С.) мотив смерти наряду с верой в собственное поэтическое творчество» [8].

Суждение Э. Брайдерта о генезисе клюевского стихотворения, на наш взгляд, нуждается в уточнении. Конечно, пример Кольцова дал мощный импульс в использовании Ан2 поэтам, которые разрабатывали вслед за Кольцовым песенную традицию этого размера,– Никитину, Сурикову, их продолжателям и подражателям. Но при этом сам размер претерпевал эволюцию как в связи с расширением возможностей строфики и рифмовки, так и за счет обогащения метрико-семантической традиции [9]. Относительная малоупотребительность Ан2 в русской поэзии XIX в. [10] позволяет сравнительно легко выделить и сопоставить написанные этим размером сочинения и дифференцировать его метрико-семантические традиции (что и было проделано нами [11]).

Именно в процессе такой дифференциации и удалось определить, какое же из конкретных произведений, написанных Ан2, послужило Клюеву отправной точкой при создании стихотворения «Безответным рабом...». Им оказалось стихотворение Л.Н. Трефолева «Наша доля – наша песня: (Памяти Ивана Захаровича Сурикова)» [12]. Не только метрика, но и строфика и рифмовка сопоставляемых стихотворений полностью совпадают; кроме того, в первой строфе Клюев как бы «сигнализирует» об источнике своего сочинения цитатами [13]. Клюев: «Безответным рабом // Я в могилу сойду. // Под сосновым крестом // Свою долю найду». Трефолев: «Я тоски не снесу // И, прогнавши беду, // На свободе в лесу // Долю-счастье найду». Здесь и прямая цитата («долю найду»), и цитата в рифме («сойду» – «найду» у Клюева, «беду» – «найду» у Трефолева), и определенный семантический параллелизм («Я в могилу сойду» – «Я тоски не снесу»).

При обращении к отдельному изданию стихотворений Трефолева, вышедшему в свет в 1894 г. [14], выяснилось, что произведение Клюева имеет текстуальные связи и с другими трефолевскими сочинениями. Особого внимания заслуживают здесь первое и завершающее стихотворения этого издания – «Друзьям» [15] и «Гусляр» [16].

В стихотворении «Друзьям» (утверждая: «Нет у нас давно певцов великих») Трефолев называет своих современников-поэтов (не отделяя от них себя) «стонущими рабами», о которых не знает «страдалец истинный, убогий – наш народ»:

Не придут от нас в восторг потомки, 
Видя в нас лишь стонущих рабов, 
И растопчут жалкие обломки 
Наших лир и тлеющих гробов.

Та же тема варьируется и в «Гусляре»:

А теперь, на грех, с гуслярами 
Злое горюшко случилось. 
Ни пути нет, ни дороженьки... 
Нет орлов; не видно сокола
и т.п.

Стихотворением «Безответным рабом...» Клюев, по существу, отвечает Трефолеву – одному из «страдальцев-отцов» – от имени своего, молодого поколения – поколения участников первой русской революции: «Но не стоном отцов // Моя песнь прозвучит... // Не безгласным рабом, // А свободным орлом // Допою я ее» (курсив наш.– С.С). Выделенные слова семантически близки (или идентичны) словам из указанных произведений Трефолева («стонущие рабы», «страдалец», «орлы») не случайно – их вполне можно квалифицировать как своего рода указание на стилевые и тематические ориентиры [17].

Другое стихотворение Клюева из сборника «Волны» – «Слушайте песню простую...» – не входило ни в одну из прижизненных клюевских книг и не было включено как в мюнхенский двухтомник (1969), так и в издание Малой серии «Библиотеки поэта» (1977). Поэтому мы приводим здесь его текст целиком.

Слушайте песню простую,
Скорбную песню мою!
Песню про долю родную
Вам я сейчас пропою.
Старые песни и были,
Старых гусляров напев
Люди давно позабыли,
Новых сложить не успев.
Песни про старые годы
Стыдно теперь распевать, 
Новые песни свободы
Надобно миром слагать!
Давние кары насилья
Гибнут, как призраки мглы,
Вырастив мощные крылья,
Мы не рабы, а орлы!
Вот вам запевка простая,
Новый живой пересказ,
Песня свободы святая,
Новая песня для вас! [18]

Если вспомнить трефолевского «Гусляра», и в особенности три его последние строфы:

Гой ты, песенка-кручинушка, 
Песня бедная, болящая, 
Не угасни, как лучинушка, 
Тускло-медленно горящая! 
Вместо песни слышны жалобы 
На судьбу – злодейку гневную... 
Спеть гуслярам не мешало бы 
Песню чудно-задушевную, – 
Чтобы сердце в ней не чахнуло, 
Не дрожало перед тучею, 
Чтобы в песне Русью пахнуло, 
Русью свежею, могучею! –

то становится ясным, что приведенное стихотворение Клюева является прямым откликом на строки Трефолева,– непосредственные смысловые связи этих текстов очевидны. Наше наблюдение подкрепляется и такою характерной деталью, как употребление Клюевым трефолевского ударения в слове «гусляры» («гуслярами», «гуслярам» у Трефолева и «гусляров» у Клюева). Кроме того, Клюев, утверждавший свое сочинение как «новую песню», конечно же, не случайно пишет ее размером, отличным от «напева старых гусляров».

В самом деле, «Гусляр» написан четырехстопным хореем со сплошными дактилическими окончаниями. Анализируя семантику дактилической рифмы в русском хорее, М.Л. Гаспаров отмечает: «В целом 4-ст. хорей с рифмовкой ДМДМ не сросся прочно с крестьянской тематикой; здесь он сильно отступает перед 4-ст. хореем со сплошными дактилическими окончаниями ДДДД (с рифмовкой авав, хаха, аавв <...>), лучшие образцы которого дал Некрасов в "Орине, матери солдатской", "Калистрате", "Думе" ("Сторона наша убогая") и который стал затем самым ходовым размером у Никитина, Сурикова, Дрожжина и прочих поэтов, выработав свою систему метрико-семантических штампов» [19]. Клюев, будучи художником очень чутким, еще в 1905 г. интуитивно ощутил семантику размера трефолевского «Гусляра» именно как штамп («старую песню») [20]. И он пишет свою «новую песню» трехстопным дактилем с чередующимися женской и мужской рифмами (строфа ЖМЖМ) – размером не забытой и по сей день песни Л. Радина «Смело, товарищи, в ногу...» [21] (эту песню Клюев не только знал, но и сам пел публично [22]).

Итак, в стихотворении «Слушайте песню простую...» Клюев отказался не только от содержательной стороны «старых песен», но и от формальной: для воплощения нового, свободолюбивого настроения он избирает другой метрический ориентир – революционную песню актуального содержания. Однако в стихотворении «Безответным рабом...», где явственно звучат те же мотивы свободы и воли, не произошло смены метрики (по сравнению с прототипом – «Нашей долей – нашей песней» Трефолева). Почему же на этот раз Клюев не отказался от «кольцовско-трефолевского» размера, а принял его?

Отчасти это связано с тем, что здесь Клюев, хотя и на новый лад, но продолжал песню «страдальца-отца», который, по словам поэта, «в наследство отдал // Допевать мне конец». Но это лишь одна сторона дела. Думается, причина сохранения Клюевым Ан2 в «Безответным рабом...» состояла еще и в том, что молодой поэт знал также и о другой семантической традиции употребления этого размера. Мы имеем в виду традицию, укоренившуюся в вольной русской поэзии XIX в. со времен агитационных песен Рылеева и Бестужева («Ты скажи, говори, // Как в России цари // Правят» [23]) и вольнолюбивых стихотворений Полежаева (напр., «Песни пленного ирокезца»: «Мы на землю сойдем // И в родных разольем // Пыл вражды боевой; // Победим, поразим // И врагам отомстим!» [24]), т.е. тираноборческую, революционную традицию. Во второй половине XIX в. эта семантическая традиция бытования Ан2 (как и ряд ее разновидностей) была популярна в среде революционных народников, писавших стихи («Дума кузнеца» Д.А. Клеменца, «Не от мира сего» М.Д. Муравского, «Перед судом» Н.А. Морозова [25]).

Какими-либо документальными данными о том, знал ли Клюев эти произведения потаенной народнической литературы, мы не располагаем. Однако сохранилась книга из личной библиотеки Клюева, недавно поступившая на государственное хранение: «П.Я. Стихотворения. Том второй (1898-1901). Издание редакции журнала "Русское богатство" (СПб., 1901)» [26]. Автором этой книги был П.Ф. Якубович (1860-1911), творчество которого, по словам компетентного исследователя, было «прочно связано с традицией русской гражданской поэзии» [27]. Мы уже упоминали выше о той метрико-семантической традиции Ан2, которая полностью соответствует охарактеризованной Б.Н. Двиняниновым общей направленности творчества Якубовича. Этим размером и в русле этой традиции написано стихотворение Якубовича «На страже» [28], обратившее на себя наше внимание в связи со стихотворением Клюева «Безответным рабом...».

При метрической идентичности и одинаковом объеме (16 строк) семантическое сходство между этими сочинениями носит более общий характер, нежели сходство между «Безответным Рабом...» и трефолевской «Нашей долей...» Характерна, однако, аналогия в композиции стихотворений Клюева и Якубовича: и в том, и в другом случае первые восемь строк носят драматический характер (начало «На страже»: «Брат, замученный брат! // Пусть несчастливы мы...»), а восемь завершающих строк проникнуты надеждой и верой в лучшее будущее (Якубович: «Нет! недаром горим // Мы, светя в темноту: // На почетном стоим // Мы, товарищ, посту»). Кроме того, при внимательном прочтении цикла Якубовича «Еще из Чезаре Никколини» [29], куда входило «На страже», выясняется, что все стихотворения этого цикла так или иначе отозвались в клюевском творчестве середины 1900-х гг. Об этом еще будет сказано ниже, а здесь отметим только, что слова «безгласным рабом» в стихотворении Клюева, скорее всего, являются реминисценцией из стихотворения Якубовича «Ни застенков, ни криков, ни слез...» (где есть строка: «Будь отныне безгласным рабом»).

Таким образом, изложенные выше наблюдения и аргументы свидетельствуют, что стихотворение Клюева «Безответным рабом...» родилось на стыке двух метрико-семантических традиций бытования Ан2 в русской поэзии XIX в., которые условно (и не детализируя) можно назвать «крестьянской» и «революционной»). При этом оно имело своими прототипами конкретные стихотворения Трефолева и Якубовича.

Это сочинение оказалось первым из известных нам клюевских стихотворений, в которых отразилось не просто увлечение поэзией Якубовича, но глубокое переживание ее Клюевым. Это творчески претворилось во многих произведениях Клюева 1905-1907 гг., дошедших до сего дня (и в ряде написанных позднее). Проиллюстрируем сказанное лишь некоторыми наиболее выразительными примерами.

В 1907 г. были опубликованы стихотворения Клюева «Холодное, как смерть, равниной бездыханной...» и «Казарма» [30]. Они написаны шестистопным ямбом (далее – Я6) – размером, который в последнее двадцатилетие XIX в. становится одним из самых употребительных в русской поэзии [31]. Клюев воспринял его именно через поэзию Якубовича, для которого Я6 был одним из излюбленных размеров. Свидетельством тому служат скрытые цитаты из стихотворений Якубовича в упомянутых клюевских текстах. Так, например, первая и вторая строфы стихотворения «Холодное, как смерть...» содержит целый ряд парафраз из Якубовича [32]. Пожалуй, это наиболее «ученическое» из клюевских стихотворений, написанных Я6. Не случайно критик Иванов-Разумник, неизменно доброжелательно относившийся к поэзии Клюева в целом, высказался об этом тексте весьма критически: «Бездыханная равнина, мертвое болото, ледяное молчание, туманная безбрежность – ведь это шаблон, ведь все эти резиновые штампы давно истерты, давно продаются оптом и в розницу в любом магазине резиновых изделий!» [33].

И в самом деле, доля «общебеллетристических формул» (большинство которых, как видно из цитат, приведенных в примеч. 32, пришло от Якубовича) в этом сочинении высока, так что упрек критика здесь вполне справедлив. Однако уже «Казарма», первые слова которой («казарма мрачная») также являются прямой цитатой из Якубовича [34], представляет собой вполне самостоятельное развитие избранной Клюевым темы,– не случайно один из исследователей называет это стихотворение «чрезвычайно выразительным» [35]. Интересно при этом, что «Казарма» – первый (по хронологии) из известных нам случаев, когда в поэзии Клюева отозвался один из переводов Якубовича из Бодлера. Строка «Под хриплый перезвон недремлющих часов» может быть напрямую соотнесена с началом бодлеровского «L'Examen de minuit» (в переводе Якубовича – «Испытание полночи»): «Чу! захрипев, часы сердито // Бьют полночи угрюмой час...» [36].

Более определенные реминисценции из «русского Бодлера» мы находим и в других клюевских стихотворениях того времени. И это не удивительно, если вспомнить, что большую часть принадлежавшего Клюеву второго тома стихотворений Якубовича, о котором говорилось выше, занимали переводы бодлеровских «Цветов зла» (Якубович опубликовал здесь 100 своих переводов [37]).

Так, написанное не позднее сентября 1907 г. стихотворение Клюева «Горниста смолк рожок... Угрюмые солдаты...» [38] содержит (в строках 5-7) парафразы из стихотворений Бодлера «Tu mettrais l'univers entier dans ta ruelle...» («Ты целый мир вместить могла бы в свой альков...» [39]) и «Le Crepuscule du Matin» (у Якубовича – «Рассвет» [40]). Это клюевское сочинение было одним из пяти стихотворений, которые молодой поэт приложил к своему первому письму (рубежа сентября-октября 1907 г.), адресованному Александру Блоку [41]. Среди этих текстов, кроме названного, было еще два стихотворения, написанных Я6, – «Мы любим только то, чему названья нет...» [42] и «Немая любовь» [43].

Последние (в отличие от социально насыщенных «Казармы» и «Горниста смолк рожок...») носят отвлеченный и вневременной характер и написаны вполне в символистском духе [44].

Первая строчка «Немой любви» («Поведай мне, дитя, с безбрежными глазами...»), ассоциативно связанная со строками Якубовича «Дитя, ты веришь в близкий рай?..» («Дитя, дитя! В дали безбрежной – Эдема светлого маяк...» [45]), обнаруживает также явную аналогию со строкой из его же перевода бодлеровского «Remords posthume» (у Якубовича – «Поздние угрызения»): «Пойми ж, пойми, дитя с беспечным взором...» [46]. Последняя строка того же клюевского стихотворения – «Я сфинксом становлюсь, жестоким и немым» – восходит к строкам якубовичевских переводов «Spleen» («Я – смутным ужасом обвеянный гранит <...>, полуистертый, старый, ненужный миру сфинкс...» [47]) и «Avec ses vetements ondoyants et nacres...» («B одеждах волнистых и белых...»): «И сфинкса порой бессердечность железная» [48]. С последним стихотворением Бодлера связана также еще одна строка Клюева из «Немой любви»: «Ты только взором жжешь как знойная пустыня» [49]. Образность «Немой любви» (равно как и стихотворения «Мы любим только то...») также перекликается с «русским Бодлером», причем на этот раз не только с Бодлером Якубовича («пучина волос» у Клюева – «пучина волн косматых» у Якубовича в переводе «La Chevelure» [50]), но и с Бодлером Вяч. Иванова [51] (так, например, финал стихотворения «Мы любим только то...», где говорится о «зовущих омутах зеркал», вызывает в памяти строку из бодлеровских «Маяков» именно в переводе Иванова, а не Якубовича [52]: «О, Винчи – зеркало, в чьем омуте бездонном...» [53]).

Заметим, что 23 из 24-х строк этих клюевских стихотворений имеют мужскую цезуру (с ударной третьей стопой), т.е. их стих является «симметричным стихом» [54]. М.Л. Гаспаров пишет о ритмике Я6 в поэзии начала XX в.: «...симметрический двухчленный ритм продолжает существовать у таких поэтов, как Бунин, Брюсов или Клюев; у всех это знак установки на классическую или архаическую старину, как бы через голову ближайших предшественников» [55]. В то же время, говоря о Я6 второй половины XIX в., исследователь отмечает, что «симметрический ритм, напоминающий XVIII век, чаще всего оживает у таких поэтов, для которых 6-ст. ямб связан с традиционными гражданской элегией и сатирой» [56], сопровождая, в частности, свой вывод цитатой из стихотворения Якубовича «Другу юности» [57].

Два этих суждения были бы полностью непротиворечивыми лишь в случае, если бы поэзия Якубовича находилась на далекой периферии русской литературной жизни конца 1890-х – начала 1900-х гг. Но еще Б.Н. Двинянинов справедливо подчеркивал, что творчество Якубовича «само рождало традицию, ощутимую в революционной поэзии XX века» [58]. Наши наблюдения, дополняющие вывод Б.Н. Двинянинова, демонстрируют, что Якубович оказывал влияние и на более широкий круг поэтов рубежа XIX – XX вв. [59]

Сопоставляя ранние стихотворения Клюева и произведения Якубовича, можно даже определить, какие из них произвели на молодого поэта наибольшее впечатление. Читатель убедится в справедливости наших слов, если ознакомится с такими стихотворениями Якубовича, как «Весенняя сказка», «Под снегом», «Обделенные», «Решение», «Сбылись мои страшные сны!..», «Обряд окончился позорный...», «В цвете лет и сил кипучих...», «В черный день», «Что я скажу?..», «Если честно вы храните...» [60] и др., а затем «спроецирует» их, скажем, на стихи из первого сборника Клюева «Сосен перезвон».

В этот сборник вошло, в частности, стихотворение «Голос из народа» имевшее в первой публикации подзаголовок «Посвящается русской интеллигенции» [61]. Оказалось, что оно является по жанру таким же поэтическим «ответом», как и упомянутое в начале нашей статьи стихотворение «Вы обещали нам сады...». Поводом для его создания послужило на этот раз не какое-либо стихотворное произведение, а определенное место из прозаической книги Якубовича «В мире отверженных» [62]. Приведем его здесь целиком:

«И думалось мне в минуты отчаяния: вот правдивый образ народа и интеллигенции! Как он могуч и как вместе темен и слеп, этот несчастный труженик народ, и как жалка ты, зрячая интеллигенция, пылающая горячей любовью к нему, мечтающая о вселенском братстве и счастье, но имеющая такие слабые руки, такую ничтожную волю для осуществления высокого идеала! Кричи, плачь, взывай – твои вопли бесплодно замрут в глухом лабиринте действительности и не будут услышаны титаном, оглушаемым дикой музыкой своей повседневной работы, этими звуками, от которых вздрагивает мать-земля и с нею наше бессильное, пугливое сердце» [63].

Посвящая «Голос из народа» «русской интеллигенции», Клюев, без сомнения, имел в виду не тех, кто «обещает сады», отделываясь только обещаниями, и тем более не сочинителей «книг-трупов» с «папиросными сердцами». Свое стихотворение он адресовал подлинным интеллигентам, подобным Якубовичу (и, конечно, Блоку, в клюевской переписке с которым тема «народ и интеллигенция» была самой жгучей):

За слиянье нет поруки, 
Перевал скалист и крут. 
Но бесплодно ваши стуки 
В лабиринте не замрут.
Мы, как рек подземных струи, 
К вам незримо притечем 
И в безбрежном поцелуе 
Души братские сольем.

Именно о таких представителях интеллигенции шла речь и в анонимной статье «В черные дни: (Из письма крестьянина)» [64]. Ее атрибуция Клюеву была проведена К.М. Азадовским [65]. Часть финальной фразы этой статьи («...прости нас всех, малодушных и робких, на руинах святынь остающихся жить, жить, когда ты распинаем...») содержит скрытые цитаты из стихотворений Якубовича «Есть эпохи печалей, века есть и годы...» («Я печалюсь о нас, // О друзьях малодушных, // На руинах святых // Остающихся жить») [66] и «Потомство узнает, потомство услышит...» («...малодушные братья, // Которые мимо распятых идут...») [67]. Это обстоятельство, на наш взгляд, является еще одним доводом в пользу атрибуции статьи «В черные дни» Клюеву.

Она вышла в свет в феврале 1908 г. Примерно тогда же налаживается регулярная переписка Клюева с Александром Блоком. 1908-й год проходит для Клюева поистине «под знаком Блока». Уже в своем первом письме Клюев восхищается его сборником «Нечаянная радость», а в октябре 1908 г. пишет Блоку развернутое письмо с нелицеприятной оценкой полученной от автора книги «Земля в снегу» [68].

Эти два блоковских сборника нашли в душе молодого поэта не менее глубокий отклик, чем произведения Якубовича. Мы не будем здесь проводить детальный анализ восприятия Клюевым блоковской поэзии (ибо эта тема весьма обширна и требует отдельного изложения), а ограничимся рассмотрением лишь одного из стихотворений Клюева, в котором преломились и творчески претворились темы и мотивы целого ряда произведений и Блока, и Якубовича.

Речь идет о стихотворении «Есть на свете край обширный...» [69]. Написано оно четырехстопным хореем с рифмовкой ЖМЖМ – размером, широко распространенным в русской поэзии. Поэтому первоначально мы не решались поставить перед собой задачу выявления конкретных метрических ориентиров этого сочинения. Но, когда их целенаправленные поиски были все же осуществлены, оказалось, что среди стихотворений Якубовича и Блока, аналогичных клюевскому по метрике и рифмовке, все-таки можно выделить такие, которые имеют основания претендовать – разумеется, в большей или меньшей степени – на роль метрических (или, точнее, метрико-тематических) ориентиров этого текста Клюева.

Это «Весенняя сказка» [70], «В цвете лет и сил кипучих...» [71] и «Кругом Байкала» [72] Якубовича, а также «Прискакала буйной степью...» [73] и «Милый брат! Завечерело...» Блока (II, 91-92) – все они так или иначе отозвались в «Есть на свете край обширный...» По значимости отклика на первое место следует, конечно, поставить «В цвете лет и сил кипучих...» Якубовича. В самом деле, строки из финала клюевского стихотворения («Только ветер перепевный // Шепчет ей издалека: // "Не томись, моя царевна, // Радость светлая близка. // За чертой зари, туманной..."») являются вариациями мотивов указанного произведения Якубовича: «Но тому, кто с думой гневной // Век бродил в краю чужом // За. красой своей – царевной, // Унесенной колдуном; // Кто <...> // В вихре бурь, в ночи туманной // Силы юные сгубил...» [74]. Отголоски других упомянутых текстов Якубовича и Блока в «Есть на свете край обширный...» мы находим в прямой цитате из последнего («на вспененном скакуне», см. II, 86; ср. также «Хребет волны вспененной» у Якубовича [75]), в сходной образности («витязь долгожданный» «в ослепительной броне» у Клюева и «витязь дерзновенный» из «Весенней сказки» Якубовича вкупе с «доспехом ослепительным» Блока (II, 108) и его же «ослепительным всадником» (II, 57)), в рифмовке (перекличка клюевских рифм «ель-колыбель», «горя-моря», «издалека-близка» с блоковскими рифмами в «Милый брат! Завечерело...»: «ель-метель», «море-зори», «близка-легка»; см.: II, 91-92) [76].

Главные же тематические и сюжетные ориентиры клюевского сочинения узнаются (как и в рассмотренных выше стихотворениях «Безответным рабом...», «Холодное, как смерть...», «Немая любовь») уже из его первых строк:

Есть на свете край обширный, 
Где растут сосна да ель, 
Неисследный и пустынный, 
Русской скорби колыбель.

Во-первых, это – знаменитое в свое время стихотворение Якубовича «В безмолвии ль полночи...» [77]. Вот его средняя строфа:

Все снится мне мертвая 
Изгнанья страна: 
Холодная, белая 
Снегов пелена 
И ты, в них зарытая, 
Былинка забытая... 
Как будто грустя,
Вокруг тебя шепчется 
Тайга неисследная: 
«Дитя беззащитное, 
Дитя мое бедное, 
Больное дитя!»

Во-вторых, это – стихотворение «Обряд окончился позорный...» [78], в первой публикации приписанное Якубовичем все тому же несуществующему Чезаре Никколини, о котором уже упоминалось выше в связи со стихотворением Клюева «Безответным рабом...». Приведем здесь соответствующую часть этого текста Якубовича:

– О, здравствуй, гроб и вместе храм 
И колыбель родной свободы, 
Живой укор ее врагам! 
Молчанье тайны, тишь могилы... 
С тройной решеткою окно...

Выделенные курсивом строки Якубовича (наряду с сюжетными линиями) показывают, что эти произведения также послужили импульсами к созданию клюевского стихотворения.

Из всего сказанного следует, что это стихотворение представляет собой во многом «органический сплав, сложную "вязь" цитат, реминисценций» [79]. Приведенные слова З.Г. Минц относятся к стихотворениям раннего Блока. Но их можно приложить и к некоторым произведениям Клюева, причем не только к ранним (ряд клюевских стихов начала зрелого периода написан в аналогичной манере [80].

Здесь мы не можем останавливаться сколько-нибудь подробнее на проблеме «цитации» в русской поэзии XX в. (освещение которой можно найти, например, в трудах о творчестве Блока [81]). Укажем лишь, что такая черта клюевской поэтики, как использование «чужого слова», роднила его раннюю поэзию и с поэзией символизма, и с поэзией тогда еще только нарождавшегося акмеизма – не случайно первая книга Клюева «Сосен перезвон» была замечена как признанным метром символизма Брюсовым [82], так и будущими основателями акмеизма Гумилевым [83] и Городецким [84].

Как мы видели, тематическими и формальными ориентирами при создании некоторых ранних стихотворений были для Клюева произведения его старших современников (Трефолева, Якубовича), более близкого ему по возрасту Блока, а также и другие современные Клюеву поэтические сочинения [85].

При беглом взгляде на рассмотренные стихи Клюева в них трудно ощутить тот древнерусский фундамент его творчества, о котором в 1919 г. поэт сказал так: «Грамоте я обучен семилетком, родительницей моей Парасковьей Димитриевной по книге, глаголемой Часослов лицевой. Памятую сию книгу как чертог украшенный, дивес пречудных исполнен: лазори, слюды, златозубых птиц Естрафилей и коней огненных. <...> Отроковицей <...> прилепилась родительница моя ко всякой речи, в которой звон цветет знаменный, крюковой, скрытный, столбовой... Памятовала она несколько тысяч словесных гнезд стихами и полууставно, знала Лебедя и Розу из Шестокрыла, Новый Маргарит – перевод с языка черных христиан, песнь искупителя Петра III, о Христовых пришествиях из книги Латынской удивительной, огненные письма протопопа Аввакума, индийское Евангелие и многое другое, что потайно осоляет народную душу – слово, сон, молитву, что осолило и меня до костей, до преисподних глубин моего духа и песни...» [86].

Тем не менее, и в ранних стихотворных опытах Клюева 1905-1908 гг. проявились – тогда еще подспудно, неосознанно – элементы поэтики той литературы Древней Руси, на которой воспитывался будущий поэт.

В самом деле, одна из основных черт этой поэтики – постоянное употребление скрытых цитат (из наиболее популярных в то время книг – Писания, псалтири и т.п. [87]). В произведениях русских писателей XIV-XV вв. нередким был и такой стилистический прием, как цитатная амплификация – искусное нанизывание цитат из упомянутых источников [88], т.е. творческое преобразование «чужого слова» путем включения его в текст своего сочинения. Мы уже имели возможность убедиться, что отношение Клюева к «чужому слову» было точно таким же – творчески усвоенное, это слово затем становилось органически впаянным в тексты его произведений.

Думается, прежде всего это связано с генезисом личности Клюева-поэта, чьи корни уходят в почву древнерусской литературы и культуры, что со всей очевидностью выявилось уже в зрелом его творчестве.

Примечания

1 Клюев Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1977. С. 157 и 400, соответственно (Библиотека поэта. Малая серия). Датировка этих сочинений, предложенная в указанном издании, уточняется нами: первого – по факту его отправления автором В.Я. Брюсову в конце 1911 г. (Русская литература. 1989. №3. С. 192-193), второго – по местоположению чернового автографа в тетради Клюева 1921-1922 гг. (ИРЛИ, р.1, оп.12, ед.хр. 496, лл. 7-7об).

2 По этому поводу см. комментарий Л.К. Швецовой в кн.: Клюев Н. Указ. соч. С. 488.

3 Ср. высказывание Андрея Белого в рецензии на книгу Блока «Нечаянная радость»: «Любой поэт в росте своем определим рядом перекрестных влияний, кующих его стих, сообщающих стиху структуру и ритм, а поэту также и выбор тем. Эти влияния, соединяясь в новое единство, определяет исходную точку развития любого творчества, как бы ни было оно самостоятельно» (Перевал. 1907. №4. С. 59).

4 Волны. II. Издание «Народный кружок». М., 1905. С.2. Здесь строка 7 читается: «И в наследство отдал». В более поздней редакции (см. в кн.: Клюев Н. Указ. соч. С. 88) – «И по смерть завещал».

5 Гаспаров М.Л. Современный русский стих. Метрика и ритмика. М., 1974. С. 66.

6 Breidert E. Studien zu Versifikation, Klangmitteln und Strophierung bei N.A. Klyuew. Bonn, 1970.

7 Кольцов А.В. Полное собрание стихотворений. Л., 1958. С. 156-157. (Библиотека поэта. Большая серия).

8 Breidert E. S. 113.

9 Термин М.Л. Гаспарова. См., напр.: Гаспаров М.Л. Семантический ореол трехстопного амфибрахия // Проблемы структурной лингвистики. 1980. М., 1982. С. 175.

10 Так, согласно данным М.Л. Гаспарова (таблица 3-я в кн.: Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха: Метрика. Ритмика. Рифма, Строфика. М., 1984. С. 296), из общего числа рассмотренных им 6852 текстов лирических стихотворений с 1800 по 1900-й гг. Ан2 написано лишь 47, или менее 0,7% от общего числа текстов. К нашему анализу удалось привлечь не 47, а 83 текста за тот же период времени (что, конечно, качественно не меняет общего результата статистической обработки М.Л. Гаспарова).

11 Результаты этой работы в целом могут составить предмет отдельного исследования.

12 Трефолев Л.Н. Стихотворения. Л., 1958. С. 84. (Библиотека поэта. Большая серия). Ниже будем сокращенно называть эту книгу – «изд. 1958 г.».

13 Аналогичный прием обнаруживается в другом стихотворении Клюева тех лет «Плещут холодные волны...» (Клюев Н. Сочинения. [Мюнхен], 1969. Т.П. С. 212-213), первая же строка которого отсылает читателя к песне, очень популярной в годы первой русской революции; ее исходный литературный текст (Я. Репнинский, «Варяг») см. в кн.: Песни и романсы русских поэтов. Л., 1965. С. 883-884. (Библиотека поэта. Большая серия).

14 Стихотворения Л.Н. Трефолева. 1864-1893. М., 1894. В дальнейшем именуется как «изд. 1894 г.». Стихотворение «Наша доля – наша песня» было в этом сборнике вторым по счету (с. 4-5).

15 Изд. 1894 г. С. 1-3. В изд. 1958 г. (с.138-139) имеет название «К нашему лагерю».

16 Изд. 1894 г. С. 414-416. В изд. 1958 г. помещено на с. 185-186. 

17 Нам могут возразить, что все эти лексемы и словосочетания представляют собой не что иное, как «общебеллетристические формулы» (термин В.П. Григорьева, см.: Григорьев В.П. Поэтический язык русский XX века // Краткая литературная энциклопедия. М., 1978. Т.9. Стлб. 643). Однако любой начинающий (да и не только начинающий) поэт вводит в свой обиход подобные формулы не из поэтического языка как такового, а всегда из совершенно определенных источников.

18 Волны. П. С. 6-7.

19 Гаспаров М.Л. К семантике дактилической рифмы в русском хорее // Slavic Poetics: Essays in honor of Kiril Taranovsky.The Hague; Paris, 1973. P. 148-149.

20 Достойно, впрочем, внимания, что полемизируя с «городским» поэтом В. Кирилловым в своем известном стихотворении «Мы – ржаные, толоконные...» (первая публикация – Пламя. 1918. №27. 7 ноября. С. 11), Клюев демонстративно избирает для него размер «Гусляра», тем самым сразу ориентируя читателя на «крестьянскую» семантическую традицию своего произведения. 

21 Ср.: Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха... С. 173. 

22 Из рапорта вытегорского уездного исправника П.В. Качалова от 26 января 1906 г.: «... к пополнению всех изложенных обвинений, падающих на Клюева, я имею сведение, что он, будучи на прошедших святках в городе Вытегре, был на маскараде в общественном собрании, одетый в женское платье, старухою, и здесь подпевал вполголоса какие-то песни: "встань, подымись, русский народ" и еще песню, из которой мне переданы только слова: "и мы водрузим на земле красное знамя труда"» (ЦГА Республики Карелия, ф. 1, оп. 5, д. 15/73, л. 4 об.). Эти последние слова – неточная цитата из финальной строфы «Смело, товарищи, в ногу...»

23 Вольная русская поэзия второй половины XVIII – первой половины XIX века. Л., 1970. С. 364 (Библиотека поэта. Большая серия).

24 Там же. С. 484.

25 Вольная русская поэзия второй половины XIX века. Л., 1959. С. 252, 359, 450 (Библиотека поэта. Большая серия). 

26 Фонды Вытегорского районного краеведческого музея, инв. №18886

27 Двинянинов Б.Н. П.Ф. Якубович // Якубович П.Ф. Стихотворения. Л., 1960. С. 35 (Библиотека поэта. Большая серия). Ниже мы будем называть эту книгу Якубовича сокращенно: «издание БП».

28 Издание БП. С. 196. Впервые – в кн.: П.Я. Стихотворения. Третье, вновь дополненное издание редакции журнала «Русское богатство». СПб, 1899. С. 276, «по цензурным условиям в разделе "Из иностранных поэтов", в цикле "Из Чезаре Никколини (Тюремные мелодии 1830-1840 годов)", под заглавием "На страже Италии"» (издание БП. С. 440, комментарий Б.Н. Двинянинова). Поэта Чезаре Никколини не существовало (ср. издание БП. С. 43).

29 См. книги Якубовича «П.Я. Стихотворения. Том первый (1878-1897). Четвертое издание редакции журнала "Русское богатство"» (СПб., 1901. С. 226-230) или «П.Я. Стихотворения. Том первый (1878-1897). Пятое издание редакции журнала "Русское богатство"» (СПб., 1902. С. 233-237). В цикл «Еще из Чезаре Никколини», кроме «На страже Италии», входили следующие стихотворения: «Те годы ужаса, когда во тьму неволи...», «Ни застенков, ни криков, ни слез...», «Потомство узнает, потомство услышит...» (см. их в издании БП на с. 198, 199 и 204).

30 Трудовой путь. 1907. №5. С. 24; №9. С. 10, соответственно. Их тексты см.: Клюев Я. Указ. соч. С. 89 и 90.

31 «1880-1890-е годы – время преобладания 6-стопного ямба, опирающегося на традиции гражданской патетической лирики» (Гаспаров М.Л. Современный русский стих. С. 58). Повышение в то время его удельного веса среди ямбических размеров М.Л. Гаспаров справедливо относит «за счет гражданских элегий Надсона, Якубовича-Мельшина и др.» (там же. С. 56).

32 Приводим их названия и строки, отразившиеся в клюевском тексте (реминисцируемые или перефразированные Клюевым слова и словосочетания выделены курсивом): «Под снегом» («Равнина мертвая под снежной пеленой... Кругом тоска, зловещая тоска!»); «Свидание» («...булыжник серый, жесткий Пустыней голою раскинулся вокруг!»); «Забытый друг» («Когда, ледяное молчанье храня, Угрюмые стены меня обступили, От жизни, и счастья, и светлого дня, Как труп, навсегда отделили»); «Осенняя дума» («Направо – болота лежат, А прямо – зловещие волны»); «Как пленники весь день в стенах мы провели...» («Ты смотришь, как дитя, на бледный труп земли, Обвитый сумерек холодной пеленою»). Для удобства сопоставления мы даем ссылки на местонахождение этих строк Якубовича по изданию БП (С. 56, 238, 129, 308, 214), ибо их сверка с изданиями «Стихотворений П.Я.» 1898-1902 гг. показала, что в последних авторских редакциях, опубликованных в издании БП, все эти места остались без изменений.

33 Заветы. 1914. №1. Цит. по кн.: Иванов-Разумник. Творчество и критика: Статьи критические. 1908-1922. Пб., 1922. С. 197.

34 Издание БП. С. 238.

35 Азадовский К.М. Раннее творчество Н.А.Клюева (новые материалы) // Русская литература. 1975. №3. С. 199.

36 Издание БП. С. 340. Ср. также строки из известного стихотворения Есенина «Я последний поэт деревни...» («И луны часы деревянные // Прохрипят мой двенадцатый час»), также восходящие к цитируемому переводу Якубовича, но, скорее всего, опосредованные «Казармой» Клюева.

37 Отметим, что 54 из них выполнены Я6.

38 Впервые опубликовано в 1975 г., см.: Азадовский К.М. Указ. соч. С. 199-200. Текст см. также в кн.: Клюев П. Указ. соч. С. 91. 

39 Издание БП. С. 337.

40 Там же. С. 353. Клюев цитирует в своем стихотворении и рифму из перевода Якубовича («изголовью – кровью»).

41 Литературное наследство. М., 1987. Т. 92. Кн. 4. С. 462-463 (публикация К.М. Азадовского).

42 Его текст см.: Клюев Н. Указ. соч. С. 92. Входило в первый сборник Клюева «Сосен перезвон» (1911).

43 Литературное наследство. Т. 92. Кн. 4. С. 463-464. 

44 Именно так и расценивались они в кругу тех людей, которым читал Блок первые клюевские письма. Ср. дневниковую запись Н.В. Недоброво от 8 января 1908 г.: «И в заключение (Блок.– С.С. прочел прелюбопытное письмо от какого-то олонецкого мужика, из которого явствует, что где-то за 300 верст от железной дороги мужички читают стихи Блока, судят о них, сами сочиняют символические стихи ...» (Курсив наш.– С.С. – Цит. по публикации М. Бронного [Г.Г. Суперфина] «Об одном эпизоде биографии Блока» в кн.: Творчество А.А. Блока и русская культура XX века. Тезисы I Всесоюзной (III) конференции. Тарту, 1975. С. 177).

45 Издание БП. С. 250.

46 П.Я. Стихотворения. Том второй (1898-1901). СПб., 1901. С. 135.

47 Там же. С. 208-209.

48 Там же. С. 200.

49 Перевод Якубовича: «Как в блеске лазури пустыня безгласная <...>, ты взору являешься». (Там же. С. 200).

50 Издание БП. С. 335.

51 Речь идет о переводах Вячеслава Иванова из Бодлера, опубликованных в журнале «Вопросы жизни» (1905. №4-5), в частности, о стихотворениях «La Vie anterieure» («Предсуществование») и «Les Phares» («Маяки»). Клюев мог познакомиться с этими переводами благодаря поэту Леониду Семенову, в свое время близкому редакции «Вопросов жизни» – с ним он встречался в начале 1907 г. (об этой встрече см.: Азадовский К.М. Указ. соч. С. 194 и 197). Тема «Клюев – Вяч. Иванов», без сомнения, заслуживает детального рассмотрения, которое мы оставляем для дальнейших исследований.

52 См. издание БП. С. 332.

53 Бодлер Ш. Цветы Зла. М., 1970. С. 23. (Литературные памятники).

54 Термин М.Л. Гаспарова, см.: Гаспаров М.Л. Современный русский стих. С. 118.

55 Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха. С. 229.. 

56 Там же. С. 185. 

57 Издание БП. С. 144.

58 Двинянинов Б.Н. Указ. соч. С. 35.

59 На наш взгляд, объективная оценка места Якубовича в современном ему литературном процессе еще впереди – ведь даже при уяснении только одного ее аспекта «Якубович – Клюев» нам то и дело приходилось попутно сталкиваться с показательными перекличками текстов Якубовича (оригинальных и переводных) и написанных позже стихов Блока, Мандельштама, Гумилева...

60 См. издание БП. С. 53, 56, 64, 69, 85, 112, 124, 127, 128, 161. 

61 Новая земля. 1911. №9. С. 12. Текст стихотворения см.: Клюев Н. Указ. соч. С. 120-121.

62 Последнее ее издание осуществлено в 1964 г. (Якубович П.Ф. В мире отверженных: Записки бывшего каторжника. М.; 1964. Т. 1-2). Характеристику этого произведения см. в статье Б.Н. Двинянинова «П. Якубович и его книга о каторге», являющейся предисловием к указанному изданию.

63 Якубович П.Ф. В мире отверженных. Т. 1. С. 254.

64 Наш журнал. 1908. №1. С. 62-63. Републиковано в кн.: Последний Лель. Проза поэтов есенинского круга / Составитель С.С. Куняев. М., 1989. С. 31-33.

65 Азадовский КМ. Указ. соч. С. 200-204.

66 Издание БП. С. 180, под заглавием «Памяти С.Н. Бобохова и И.В.Калюжного», в редакции, отличной от изданий этого текста 1898-1902 гг. (цитируемые нами строки, впрочем, были неизменны во всех изданиях стихотворения).

67 Издание БП. С. 205.

68 Литературное наследство. Т. 92. Кн. 4. С. 476-478.

69 Клюев Н. Указ. соч. С. 139. Первую публикацию см.: Новая земля. 1911. №17. С. 5, под заглавием «Зимняя сказка». Входило в книгу «Сосен перезвон» (1911). Анализируя здесь это произведение, мы будем иметь в виду также и его более пространную редакцию, опубликованную в 1917 г. под псевдонимом «Крестьянин К.» (см.: Ежемесячный журнал. 1917. №5-6. Стлб. 6). По ряду косвенных признаков можно полагать, что текст «Ежемесячного журнала» был предшественником того текста стихотворения, который был опубликован в 1911 г.

70 Издание БП. С. 53-56.

71 Там же. С. 124.

72 Там же. С. 154.

73 Блок А. Собрание сочинений. В 8 т. М.; Л., 1960. Т.2. С. 86. Ниже цитаты из этого издания будут сопровождаться ссылкой на том (римской цифрой) и страницу (арабской цифрой) через запятую.

74 Впрочем, наряду с парафразами из Якубовича, рассматриваемый клюевский отрывок содержит также отсылки и к Блоку – рифма «перепевный-царевна» восходит не только к Якубовичу, но и к блоковскому «напевно-царевна» (II, 115), а строка «Радость светлая близка» является реминисценцией из прозаического предисловия Блока к книге «Нечаянная радость»: «Нечаянная Радость близка» (II, 369). Кроме того, строка «За чертой зари туманной» связана и с блоковским «И в стенах, среди тумана» (II, 86). 

75 Из стихотворения «Свобода» (первая публикация – Русское богатство. 1907. №10. С. 149). Его текст см. в издании БП. С. 188.

76 «Байкальская» тема, восходящая к стихотворению Якубовича «Кругом Байкала», звучит в тех строфах стихотворения Клюева, которые имеются в его пространной редакции (см. примеч. 69): «День и ночь Байкал холодный // Плещет пеной о гранит: // Вековечный стон народный // Бездна волн его таит». Ср. также стихотворение Якубовича «Песня бурильщиков» (Издание БП. С. 176-177).

77 Издание БП. С. 189. По словам Б.Н. Двинянинова, «было популярно и современниками называлось как "всем известная песня" (Новости и Биржевая газета. 1900. 22 декабря. №354)» (Издание БП. С. 439).

78 Издание БП. С. 112-113.

79 Минц З.Г. Блок и русский символизм // Литературное наследство. М., 1980. Т. 92. Кн. 1. С. 113.

80 Скажем, известное стихотворение Клюева 1917 г. «Из подвалов, из темных углов...» {Клюев Н. Указ. соч. С. 354-355) вновь оказывается восходящим к конкретным стихам Блока («Поднимались из тьмы погребов...»: II, 153-154; в «Нечаянной радости» имело название «Пришлецы») и Якубовича (см. издание БП. С. 262-263, стихотворение «У сфинксов»).

81 См. об этом: Жирмунский В.М. Драма Александра Блока «Роза и крест»: Литературные источники. Л., 1964. С. 77-78; Минц З.Г. Функция реминисценций в поэтике А.Блока // Ученые записки ТГУ. Тарту, 1973. Вып. 308 (Труды по знаковым системам. VI). С. 387-417.

82 Брюсов В. Сегодняшний день русской поэзии // Русская мысль. 1912. №7. С. 25 (3-я паг.).

83 Гумилев Н. Письма о русской поэзии // Аполлон. 1912. №1. С. 70-71.

84 Городецкий С. Сосен перезвон: (Николай Клюев) // Речь. 1911. 5(18) декабря.

85 В свое время (по поводу самого раннего из известных ныне стихотворений Клюева «Не сбылись радужные грезы...», напечатанного в 1904 г.) В.Г. Базанов обронил такое замечание: «Это был набор штампованных фраз, взятых напрокат у многочисленных эпигонов Надсона» (Базанов В. Г. Поэзия Николая Клюева // Клюев Н. Указ. соч. С. 7). Некоторыми вузовскими учебниками по истории русской литературы XX в. этот тезис был распространен и на стихи Клюева 1905-1907 гг. Для его проверки нами было сделано (по аналогичной методике) сопоставление этих произведений с поэзией Надсона. В итоге в стихах Клюева указанного периода не удалось выявить (даже спорадических) скрытых цитат из сочинений Надсона.

86 Клюев Н. Из записей 1919 года // Север. 1992. №6. С. 157 (публикация А.И. Михайлова).

87 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е изд., доп. М., 1979. С. 105-106.

88 См., напр., исследование О.Ф. Коноваловой «Об одном типе амплификации в Житии Стефана Пермского» (Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1970. Т. XXV. С. 73-80).

назад | содержание | вперед