Костлявый Эндрю, вовсе не показавшийся Эрасту Петровичу славным, с поклоном удалился, и Фандорин заерзал в жестком кресле, устраиваясь поудобнее - разговор обещал затянуться.
      - Миледи, я очень опечален случившимся, однако господин Каннингем, ваш ближайший и многолетний помощник, оказался замешан в очень серьезную криминальную историю.
      - И теперь вы закроете мои российские эстернаты? - тихо спросила миледи. - Боже, что будет с детьми... Они только-только начали привыкать к нормальной жизни. И сколько среди них талантов! Я обращусь с просьбой на высочайшее имя - быть может, мне позволят вывезти моих питомцев за границу.
      - Вы напрасно тревожитесь, - мягко сказал Эраст Петрович. - Ничего с вашими эстернатами не случится. В конце концов, это было бы просто преступлением. Я всего лишь хочу расспросить вас о Каннингеме.
      - Разумеется! Все, что угодно. Бедняжка Джеральд... Вы знаете, он ведь из очень хорошей семьи, внук баронета, но его родители утонули, возвращаясь из Индии, и мальчик в одиннадцать лет остался сиротой. У нас в Англии очень жесткие законы наследования, все достается старшему сыну - и титул, и состояние, а младшие часто не имеют и гроша за душой. Джеральд был младшим сыном младшего сына, без средств, без дома, родственники им не интересовались... Вот, я как раз пишу соболезнование его дяде, абсолютно никчемному джентльмену, которому до Джеральда не было никакого дела. Что поделаешь, мы, англичане, придаем большое значение формальностям. - Леди Эстер показала листок, исписанный крупным, старомодным почерком с завитушками и затейливыми росчерками. - В общем, я взяла ребенка к себе. В Джеральде обнаружились выдающиеся математические способности, я думала, что он станет профессором, но живость ума и честолюбие не очень-то способствуют научной карьере. Я быстро заметила, что мальчик пользуется авторитетом у других детей, что ему нравится верховодить. Он обладал прирожденным лидерским талантом: редкостная сила воли, дисциплинированность, умение безошибочно выделить в каждом человеке сильные и слабые стороны. В Манчестерском эстернате его избрали старостой. Я полагала, что Джеральд захочет поступить на государственную службу или заняться политикой - из него получился бы прекрасный колониальный чиновник, а со временем, возможно, даже генерал-губернатор. Каково же было мое удивление, когда он выразил желание остаться у меня и заняться воспитательской деятельностью!
      - Еще бы, - кивнул Фандорин. - Тем самым он получал возможность подчинять своему влиянию неокрепшие детские умы, а затем поддерживать контакты с выпускниками... - Эраст Петрович не договорил, пораженный внезапной догадкой. Боже, как все просто! Поразительно, что это не открылось ему раньше!
      - Очень скоро Джеральд стал моим незаменимым помощником, - продолжила миледи, не заметив, как изменилось выражение лица собеседника. - Какой это был самоотверженный, неутомимый работник! И редкостный лингвистический дар -- без него мне было бы просто невозможно уследить за работой филиалов в стольких странах. Я знаю, его врагом всегда было непомерное честолюбие. Это детская психическая травма, желание доказать родственникам, что он всего добьется и без их помощи. Я чувствовала, чувствовала странное несоответствие -- при его способностях и амбициях он никак не должен был довольствоваться скромной ролью педагога, хоть бы даже и с очень приличным жалованьем.
      Однако Эраст Петрович уже не слушал. У него в голове словно зажглась электрическая лампа, высветив все то, что прежде тонуло во мраке. Все сходилось! Неизвестно откуда взявшийся сенатор Доббс, "потерявший память" французский адмирал, турецкий эфенди неведомого происхождения, да и покойный Бриллинг - да-да, и он тоже! Нелюди? Марсиане? Пришельцы из потустороннего мира? Как бы не так! Они все - питомцы эстернатов, вот они кто! Они подкидыши, только подброшенные не к дверям приюта, а наоборот - из приюта их подбросили в общество. Каждый был соответствующим образом подготовлен, каждый обладал искусно выявленным и тщательном выпестованным талантом! Не случайно Жана Антрепида подбросили именно на путь французского фрегата -очевидно, у юноши было незаурядное дарование моряка. Только зачем-то понадобилось скрыть, откуда он такой талантливый взялся. Хотя понятно, зачем! Если бы мир узнал, сколько блестящих карьеристов выходит из питомника леди Эстер, то неминуемо насторожился бы. А так все происходит как бы само собой. Толчок в нужном направлении - и талант непременно себя проявит. Вот почему каждый из когорты "сирот" добился таких потрясающих успехов в карьере! Вот почему им так важно было доносить Каннингему о своем продвижении по службе - ведь тем самым они подтверждали свою состоятельность, правильность сделанного выбора! И совершенно естественно, что по-настоящему все эти гении преданы только своему сообществу - ведь это их единственная семья, семья, которая защитила их от жестокого мира, взрастила, раскрыла в каждом его неповторимое "я". Ну и семейка из почти четырех тысяч гениев, разбросанных по всему миру! Ай да Каннингем, ай да "лидерский талант"! Хотя стоп...
      - Миледи, а сколько лет было Каннингему? - нахмурившись, спросил Эраст Петрович.
      - Тридцать три, - охотно ответила леди Эстер. - А 16 октября исполнилось бы тридцать четыре. На свой день рождения Джеральд всегда устраивал для детей праздник, причем не ему дарили подарки, а он сам всем что-нибудь дарил. По-моему, это съедало чуть ли не все его жалование...
      - Нет, не сходится! - вскричал Фандорин в отчаянии.
      - Что не сходится, мой мальчик? - удивилась миледи.
      - Антрепид найден в море двадцать лет назад! Каннингему тогда было всего тринадцать. Доббс разбогател четверть века назад, Каннингем тогда еще и сиротой не стал! Нет, это не он!
      - Да что вы такое говорите? - пыталась вникнуть англичанка, растерянно моргая ясными голубыми глазками.
      А Эраст Петрович молча уставился на нее, сраженный страшной догадкой.
      - Так это не Каннингем..., - прошептал он. - Это все вы... Вы сами! Вы были и двадцать, и двадцать пять лет, и сорок назад! Ну конечно, кто же еще! А Каннингем,действительно, был всего лишь вашей правой рукой! Четыре тысячи ваших питомцов, по сути дела ваших детей! И для каждого вы как мать! Это про вас, а вовсе не про Амалию говорили Морбид с Францем! Вы каждому дали цель в жизни, каждого "вывели на путь"! Но это же страшно, страшно! -Эраст Петрович застонал, как от боли. - Вы с самого начала собирались использовать вашу педагогическую теорию для создания всемирного заговора.
      - Ну, не с самого, - спокойно возразила леди Эстер, в которой произошла какая-то неуловимая, но совершенно очевидная перемена. Она больше не казалась мирной, уютной старушкой, глаза засветились умом, властностью и несгибаемой силой. - Сначала я просто хотела спасти бедных, обездоленных детенышей человеческих. Я хотела сделать их счастливыми - скольких смогу. Пусть сто, пусть тысячу. Но мои усилия были крупицей песка в пустыне. Я спасала одного ребенка, а свирепый Молох общества тем временем перемалывал тысячу, миллион маленьких человеков, в каждом из которых изначально горит Божья искра. И я поняла, что мой труд бессмысленен. Ложкой моря не вычерпать. - Голос леди Эстер набрал силу, согбенные плечи распрямились. -И еще я поняла, что Господь дал мне силы на большее. Я могу спасти не горстку сирот, я могу спасти человечество. Пусть не при жизни, пусть через двадцать, тридцать, пятьдесят лет после моей смерти. Это мое призвание,это моя миссия. Каждый из моих детей - драгоценность, венец мироздания, рыцарь нового человечества. Каждый принесет неоценимую пользу, изменит своей жизнью мир к лучшему. Они напишут мудрые законы, откроют тайны природы, создадут шедевры искусства. И год от года их становится все больше, со временем они преобразуют этот мерзкий, несправедливый, преступный мир!
      - Какие тайны природы, какие шедевры искусства? - горько спросил Фандорин. - Вас ведь интересует только власть. Я же видел - у вас там все сплошь генералы да будущие министры.
      Миледи снисходительно улыбнулась:
      - Друг мой, Каннингем ведал у меня только категорией F, очень важной, но далеко не единственной. "F" - это Force3, то есть все, имеющее касательство к механизму прямой власти: политика, государственный аппарат, вооруженные силы, полиция и так далее. А еще есть категория "S" - Science4, категория "A" - Art5, категория "B" - Business. Есть и другие. За сорок лет педагогической деятельности я вывела на путь шестнадцать тысяч восемьсот девяносто три человека. Разве вы не видите, как стремительно в последние десятилетия развиваются наука, техника, искусство, законотворчество, промышленность? Разве вы не видите, что в нашем девятнадцатом столетии, начиная с его середины, мир вдруг стал добрее, разумнее, красивее? Происходит настоящая мирная революция. И она совершенно необходима, иначе несправедливое устроение общества приведет к иной, кровавой революции, которая отбросит человечество на несколько веков назад. Мои дети каждодневно спасают мир. И погодите, то ли еще будет в грядущие годы. Кстати, я помню, как вы спрашивали меня, почему я не беру девочек. В тот раз, каюсь, я вам солгала. Я беру девочек. Совсем немного, но беру. В Швейцарии у меня есть особый эстернат, где воспитываются мои дорогие дочери. Это совершенно особый материал, возможно, еще более драгоценный, чем мои сыновья. С одной из моих воспитанниц вы, кажется, знакомы. - Миледи лукаво усмехнулась. - Сейчас, правда, она ведет себя неразумно и на время забыла о долге. С молодыми женщинами это случается. Но она непременно ко мне вернется, я знаю своих девочек.
      Из этих слов Эрасту Петровичу стало ясно, что Ипполит все-таки не убил Амалию, а, видимо, куда-то увез, однако напоминание о Бежецкой разбередило старые раны и несколько ослабило впечатление (признаться, довольно изрядное), которое произвели на молодого человека рассуждения баронессы.
      - Благая цель - это, конечно, замечательно! - запальчиво воскликнул он. - Но как насчет средств? Ведь вам человека убить - как комара прихлопнуть.
      - Это неправда! - горячо возразила миледи. - Я искренне сожалею о каждой из потерянных жизней. Но нельзя вычистить Авгиевы конюшни, не замаравшись. Один погибший спасает тысячу, миллион других людей.
      - И кого же спас Кокорин? - язвительно поинтересовался Эраст Петрович.
      - На деньги этого никчемного прожигателя жизни я воспитаю для России и мира тысячи светлых голов. Ничего не поделаешь, мой мальчик, не я устроила этот жестокий мир, в котором за все нужно платить свою цену. По-моему, в данном случае цена вполне разумна.
      - Ну, а смерть Ахтырцева?
      - Во-первых, он слишком много болтал. Во-вторых, чрезмерно досаждал Амалии. А в-третьих, - вы же сами говорили Ивану Бриллингу: бакинская нефть. Никто не сможет опротестовать написанное Ахтырцевым завещание, оно осталось в силе.
      - А риск полицейского расследования?
      - Ерунда, - пожала плечом миледи. - Я знала, что мой милый Иван все устроит. Он с детства отличался блестящим аналитическим умом и организаторским талантом. Какая трагедия, что его больше нет... Бриллинг устроил бы все идеальным образом, если б не один чрезвычайно настырный юный джентльмен. Нам всем очень, очень не повезло.
      - Постойте-ка, миледи, - наконец-то додумался насторожиться Эраст Петрович. - А почему вы со мной так откровенны? Неужто вы надеетесь перетянуть меня в свой лагерь? Если б не пролитая кровь, я был бы целиком на вашей стороне, однако же ваши методы...
      Леди Эстер, безмятежно улыбнувшись, перебила:
      - Нет, друг мой, я не надеюсь вас распропагандировать. К сожалению, мы познакомились слишком поздно - ваш ум, характер, система моральных ценностей успели сформироваться, и теперь изменить их почти невозможно. А откровенна я с вами по трем причинам. Во-первых, вы очень смышленый юноша и вызываете у меня искреннюю симпатию. Я не хочу, чтобы вы считали меня чудовищем. Во-вторых, вы совершили серьезную оплошность, отправившись с вокзала прямо сюда и не известив об этом свое начальство. Ну а в-третьих, я не случайно усадила вас в это крайне неудобное кресло с так странно изогнутой спинкой.
      Она сделала рукой какое-то неуловимое движение, и из высоких подлокотников выскочили две стальных полосы, намертво приковав Фандорина к креслу. Еще не осознав случившегося, он дернулся встать, но не смог даже толком пошевелиться, а ножки кресла будто приросли к полу.
      Миледи позвонила в колокольчик, и в ту же секунду вошел Эндрю, словно подслушивал за дверью.
      - Мой славный Эндрю, пожалуйста, поскорее приведи профессора Бланка, -- приказала леди Эстер. - По дороге объясни ему ситуацию. Да, и пусть захватит хлороформ. А Тимофэю поручи извозчика. - Она печально вздохнула. -- Тут уж ничего не поделаешь...
      Эндрю молча поклонился и вышел. В кабинете повисло молчание: Эраст Петрович пыхтел, барахтаясь в стальном капкане и пытаясь извернуться, чтоб достать из-за спины спасительный "герсталь", однако проклятые обручи прижали так плотно, что от этой идеи пришлось отказаться. Миледи участливо наблюдала за телодвижениями молодого человека, время от времени покачивая головой.
      Довольно скоро в коридоре раздались быстрые шаги, и вошли двое: гений физики профессор Бланк и безмолвный Эндрю.
      Мельком взглянув на пленника, профессор спросил по-английски:
      - Это серьезно, миледи?
      - Да, довольно серьезно, - вздохнула она. - Но поправимо. Конечно, придется немного похлопотать. Я не хочу без нужды прибегать к крайнему средству. Вот и вспомнила, что вы, мой мальчик, давно мечтали об эксперименте с человеческим материалом. Похоже, случай представился.
      - Однако я еще не вполне готов работать с человеческим мозгом, -неуверенно сказал Бланк, разглядывая притихшего Фандорина. - С другой стороны, было бы расточительством упускать такой шанс...
      - В любом случае нужно его усыпить, - заметила баронесса. - Вы принесли хлороформ?
      - Да-да, сейчас. - Профессор достал из вместительного кармана склянку и обильно смочил из нее носовой платок. Эраст Петрович ощутил резкий медицинский запах и хотел было возмутиться, но Эндрю в два прыжка подскочил к креслу и с невероятной силой обхватил узника за горло.
      - Прощайте, бедный мальчик, - сказала миледи и отвернулась.
      Бланк вынул из жилетного кармана золотые часы, посмотрел на них поверх очков и плотно закрыл лицо Фандорина пахучей белой тряпкой. Вот когда пригодилась Эрасту Петровичу спасительная наука несравненного Чандры Джонсона! Вдыхать предательский аромат, в котором праны явно не содержалось, молодой человек не стал. Самое время было приступить к упражнению по задержке дыхания.
      - Одной минуты будет более чем достаточно, - заявил ученый, крепко прижимая платок ко рту и носу обреченного.
      "И-и восемь, и-и девять, и-и десять", - мысленно считал Эраст Петрович, не забывая судорожно разевать рот, пучить глаза и изображать конвульсии. Кстати говоря, при всем желании вдохнуть было бы не так просто, поскольку Эндрю сдавил горло железной хваткой.
      Счет перевалил за восемьдесят, легкие из последних сил боролись с жаждой вдоха, а гнусная тряпка все холодила влагой пылающее лицо. Восемспять, восемсшесть, восемсемь, - перешел на нечестную скороговорку Фандорин, из последних сил пытаясь одурачить невыносимо медленный секундомер. Внезапно он сообразил, что хватит дергаться, давно пора потерять сознание, и обмяк, замер, а для пущей убедительности еще и нижнюю челюсть отвалил. На счете девяносто три Бланк убрал руку.
      - Однако, - констатировал он, - какая сопротивляемость организма. -Почти семьдесят пять секунд.
      "Бесчувственный" откинул голову на бок и делал вид, что дышит мерно и глубоко, хотя ужасно хотелось хватать воздух изголодавшимся по кислороду ртом.
      - Готово, миледи, - сообщил профессор. - Можно приступать к эксперименту.
     
     
      Глава шестнадцатая, в которой электричеству предвещается великое будущее
     
      - Перенесите его в лабораторию, - сказала миледи. - Но нужно торопиться. Через двенадцать минут начнется перемена. Дети не должны этого видеть.
      В дверь постучали.
      - Тимофэй, это ви? - спросила баронесса по-русски. - Come in!
      Эраст Петрович не решался подглядывать даже через ресницы - если кто заметит, все, конец. Он услышал тяжелые шаги швейцара и громкий, словно обращенный к глухим, голос:
      - Так что все в лучшем виде, ваше сиятельство. Олл райт. Позвал извозчика чайку попить. Чай! Ти! Дринк!1 Живучий, чертяка, попался. Пьет, пьет и хоть бы что ему. Дринк, дринк - насинг2. Но потом ничего, сомлел. А пролеточку я за дом отогнал. Бихайнд наш хаус3. Во двор, говорю, отогнал. Пока постоит, а после уж я позабочусь, не извольте беспокоиться.
      Бланк перевел баронессе сказанное.
      - Fine, - откликнулась она и вполголоса добавила. - Andrew, just make sure that he doesn't try to make a profit selling the horse and the carriage4.
      Ответа Фандорин не услышал - должно быть, молчаливый Эндрю просто кивнул.
      "Ну давайте, гады, отстегивайте меня, - мысленно поторопил злоумышленников Эраст Петрович. - У вас же перемена скоро. Сейчас я вам устрою эксперимент. Про предохранитель бы только не забыть".
      Однако Фандорина ждало серьезное разочарование - никто его отстегивать не стал. Прямо возле уха раздалось сопение и запахло луком ("Тимофэй", безошибочно определил узник), что-то тихонько скрежетнуло раз, второй, третий, четвертый.
      - Готово. Отвинтил, - доложил швейцар. - Бери, Андрюха, несем.
      Эраста Петровича подняли вместе с креслом и понесли. Чуть-чуть приоткрыв глаз, он увидел галерею и освещенные солнцем голландские окна. Все ясно - волокут в главный корпус, в лабораторию.
      Когда, стараясь не шуметь, носильщики ступили в рекреационную залу, Эраст Петрович всерьез задумался - не очнуться ли ему и не нарушить ли учебный процесс истошными воплями. Пусть детки посмотрят, какими делами их добрая миледи занимается. Но из классов доносились такие мирные, уютные звуки - мерный учительский басок, взрыв мальчишеского смеха, распевка хора -- что у Фандорина не хватило духу. Ничего, еще не время раскрывать карты, оправдал он свою мягкотелость.
      А потом было уже поздно - школьный шум остался позади. Эраст Петрович подглядел, что его волокут вверх по какой-то лестнице, скрипнула дверь, повернулся ключ.
      Даже сквозь закрытые веки было видно, как ярко вспыхнул электрический свет. Фандорин одним прищуренным глазом быстро обозрел обстановку. Успел разглядеть какие-то фарфоровые приборы, провода, металлические катушки. Все это ему крайне не понравилось. Вдали приглушенно ударил колокол - видно, закончился урок, и почти сразу же донеслись звонкие голоса.
      - Надеюсь, все закончится хорошо, - вздохнула леди Эстер. - Мне будет жаль, если юноша погибнет.
      - Я тоже надеюсь, миледи, - явно волнуясь, ответил профессор и загремел чем-то железным. - Но науки без жертв, увы, не бывает. За каждый новый шажок познания приходится платить дорогой ценой. На сантиментах далеко не уедешь. А если вам этот молодой человек так дорог, пусть бы ваш медведь не травил извозчика, а подсыпал бы ему снотворного. Я бы тогда начал с извозчика, а молодого человека оставил на потом. Это дало бы ему дополнительный шанс.
      - Вы правы, друг мой. Абсолютно правы. Это была непростительная ошибка. - В голосе миледи звучало неподдельное огорчение. - Но вы все же постарайтесь. Объясните мне еще раз, что именно вы намерены сделать?
      Эраст Петрович навострил уши - этот вопрос его тоже очень интересовал.
      - Вам известна моя генеральная идея, - с воодушевлением произнес Бланк и даже перестал греметь. - Я считаю, что покорение электрической стихии - ключ к грядущему столетию. Да-да, миледи! До двадцатого века остается двадцать четыре года, но это не так уж долго. В новом столетии мир преобразится до неузнаваемости, и свершится эта великая перемена благодаря электричеству. Электричество - это не просто способ освещения, как полагают профаны. Оно способно творить чудеса и в великом, и в малом. Представьте себе карету без лошади, которая едет на электромоторе! Представьте поезд без паровоза - быстрый, чистый, бесшумный! А мощные пушки, разящие врага направленным разрядом молнии! А городской дилижанс без конной тяги!
      - Все это вы уже много раз говорили, - мягко прервала энтузиаста баронесса. - Объясните мне про медицинское использование электричества.
      - О, это самое интересное, - еще больше возбудился профессор. -Именно этой сфере электрической науки я намерен посвятить свою жизнь. Макроэлектричество - турбины, моторы, мощные динамо-машины - изменят окружающий мир, а микроэлектричество изменит самого человека, исправит несовершенства природной конструкции homo sapiens. Электрофизиология и электротерапия - вот что спасет человечество, а вовсе не ваши умники, которые играют в великих политиков или, смешно сказать, малюют картинки.
      - Вы неправы, мой мальчик. Они тоже делают очень важное и нужное дело. Но продолжайте.
      - Я дам вам возможность сделать человека, любого человека, идеальным, избавить его от пороков. Все дефекты, определяющие поведение человека, гнездятся вот здесь, в подкорке головного мозга. - Жесткий палец пребольно постучал Эраста Петровича по темени. - Если объяснять упрощенно, в мозге есть участки, ведающие логикой, наслаждениями, страхом, жестокостью, половым чувством и так далее, и так далее. Человек мог бы быть гармонической личностью, если б все участки функционировали равномерно, но этого не бывает почти никогда. У одного чрезмерно развит участок, отвечающий за инстинкт самосохранения, и этот человек - патологический трус. У другого недостаточно задействована зона логики, и этот человек - непроходимый дурак. Моя теория состоит в том, что при помощи электрофореза, то есть направленного и строго дозированного разряда электрического тока, возможно стимулировать одни участки мозга и подавлять другие, нежелательные.
      - Это очень, очень интересно, - сказала баронесса. - Вы знаете, милый Гебхардт, что я до сих пор не ограничивала вас в финансировании, но почему вы так уверены, что подобная корректировка психики в принципе возможна?
      - Возможна! В этом нет ни малейших сомнений! Известно ли вам, миледи, что в захоронениях инков обн аружены черепа с одинаковым отверстием вот здесь? - Палец снова дважды ткнул Эраста Петровича в голову. - Тут расположен участок, ведающий страхом. Инки знали это и при помощи своих примитивных инструментов выдалбливали у мальчиков касты воинов трусость, делали своих солдат неустрашимыми. А мышь? Вы помните?
      - Да, ваша "бесстрашная мышь", кидавшаяся на кошку, произвела на меня впечатление.
      - О,это только начало. Представьте себе общество, в котором нет преступников! Жестокого убийцу, маньяка, вора после ареста не казнят и не посылают на каторгу - ему всего лишь делают небольшую операцию, и этот несчастный человек, навсегда избавившись от болезненной жестокости, чрезмерной похоти или непомерной алчности, становится полезным членом общества! А вообразите, что какого-нибудь из ваших мальчиков, и без того очень способного, подвергли моему электрофорезу, еще более усилившему его дар?
      - Ну уж своих мальчиков я вам не отдам, - отрезала баронесса. - От чрезмерного таланта сходят с ума. Лучше уж экспериментируйте с преступниками. А что такое "чистый человек"?
      - Это сравнительно простая операция. Думаю, я к ней уже почти готов. Можно нанести удар по участку накопления памяти, и тогда мозг человека станет чистым листом, вы словно пройдетесь по нему ластиком. Сохранятся все интеллектуальные способности, но приобретенные навыки и знания исчезнут. Вы получаете человека чистеньким, будто новорожденным. Помните эксперимент с лягушкой? После операции она разучилась прыгать, но двигательных рефлексов не утратила. Разучилась ловить мошек, но глотательный рефлекс остался. Теоретически можно было бы обучить ее всему этому заново. Теперь возьмем нашего пациента... А вы двое, что вылупились? Берите его, кладите на стол. Macht schnell!5
      Вот оно, сейчас! Фандорин изготовился. Однако подлый Эндрю так крепко взял его за плечи, что нечего было и пытаться лезть за револьвером. "Тимофэй" чем-то щелкнул, и стальные обручи, давившие узнику на грудь, убрались.
      - Раз-два, взяли! - скомандовал "Тимофэй", беря Эраста Петровича за ноги, а Эндрю, все так же цепко сжимавший пленнику плечи, легко поднял его из кресла.
      Подопытного перенесли на стол и уложили навзничь, причем Эндрю по-прежнему придерживал его за локти, а швейцар за щиколотки. Кобура немилосердно врезалась Фандорину в поясницу. Снова раздались звуки колокола -- перемена закончилась.
      - После того, как я синхронно обработаю электрическим разрядом два участка мозга, пациент совершенно очистится от предшествующего жизненного опыта и, так сказать, превратится в младенца. Его нужно будет снова учить всему - ходить, жевать, пользоваться туалетом, а позднее читать, писать и так далее. Полагаю, что ваших педагогов это заинтересует, тем более вы ведь уже имеете некоторое представление о склонностях этого индивида.
      - Да. Он отличается прекрасной реакцией, смел, обладает хорошо развитым логическим мышлением и уникальной интуицией. Надеюсь, все это поддается восстановлению.
      В другой обстановке Эраст Петрович почувствовал бы себя польщенным столь лестной характеристикой, но сейчас его закорчило от ужаса - он представил, как лежит в розовой колыбельке, с соской во рту и бессмысленно гугукает, а над ним склоняется леди Эстер и укоризненно говорит: "У, какие мы нехолосые, снова мокленькие лежим". Нет уж, лучше смерть!
      - У него конвульсии, сэр, - впервые разомкнул уста Эндрю. - Не очнулся бы.
      - Невозможно, - отрезал профессор. - Наркоза хватит минимум на два часа. Легкие конвульсивные движения - это нормально. Опасность, миледи, в одном. У меня не было достаточно времени, чтобы точно рассчитать потребную силу разряда. Если дать больше, чем нужно, это убьет пациента или навсегда сделает его идиотом. Если недобрать, в подкорке сохранятся смутные, остаточные образы, которые под воздействием внешнего раздражителя могут однажды сложится в определенное воспоминание.
      Помолчав, баронесса произнесла с явным сожалением:
      - Мы не можем рисковать. Пускайте разряд посильней.
      Раздалось странное жужжание, а потом потрескивание, от которого у Фандорина мороз пробежал по коже.
      - Эндрю, выстригите два кружочка - вот здесь и вот здесь, - сказал Бланк, коснувшись волос лежащего. - Мне нужно будет подсоединить электроды.
      - Нет, этим пусть займется Тимофэй, - решительно объявила леди Эстер. -- А я ухожу. Не хочу это видеть - потом ночью не усну. Эндрю, ты пойдешь со мной. Я напишу кое-какие срочные депеши, а ты отвезешь их на телеграф. Нужно принять меры предосторожности - ведь нашего друга скоро хватятся.
      - Да-да, миледи, вы мне только будете мешать, - рассеянно ответил профессор, занятый приготовлениями. - Я немедленно извещу вас о результате.
      Железные клещи, которыми были стиснуты локти Эраста Петровича, наконец-то разжались.
      Едва за дверью стихли удаляющиеся шаги, Фандорин открыл глаза, рывком высвободил ноги и, стремительно разогнув колени, пнул "Тимофэя" в грудь -да так, что тот отлетел в угол. В следующее мгновение Эраст Петрович уже спрыгнул со стола на пол и, щурясь от света, рванул из-под фалды заветный "герсталь".
      - Ни с места! Убью! - мстительно прошипел воскресший, и в этот миг ему, в самом деле, хотелось застрелить их обоих - и тупо хлопающего глазами "Тимофэя", и сумасшедшего профессора, недоуменно застывшего с двумя стальными спицами в руке. От спиц тонкие провода тянулись к какой-то хитрой, помигивающей огоньками машине. В лаборатории вообще имелось множество всяких любопытных штук, но рассматривать их было не ко времени.
      Швейцар не пытался подняться с пола и только мелко крестился, но с Бланком, кажется, было неблагополучно. Эрасту Петровичу показалось, что ученый совсем не испугался, а только взбешен неожиданным препятствием, которое могло сорвать эксперимент. В голове пронеслось: сейчас бросится! И желание убить съежилось, растаяло без остатка.
      - Без глупостей! Стоять на месте! - чуть дрогнув голосом, выкрикнул Фандорин.
      В ту же секунду Бланк взревел:
      - Scweinhund! Du hast alles verdorben!6 - и ринулся вперед, ударившись боком о край стола.
      Эраст Петрович нажал на спуск. Ничего. Предохранитель! Щелкнул кнопкой. Нажал два раза подряд. Да-дах! - жахнуло двуединым раскатом, и профессор упал ничком, головой прямо под ноги стрелявшему.
      Испугавшись нападения сзади, Фандорин резко равернулся, готовый стрелять еще, но "Тимофэй" вжался спиной в стену и плачущим голосом зачастил:
      - Ваше благородие, не убивайте! Не по своей воле! Христом-богом! Ваше благородие!
      - Вставай, мерзавец! - взвыл полуоглохший, озверевший Эраст Петрович. -- Марш вперед!
      Толкая швейцара дулом в спину, погнал по коридору, потом вниз по лестнице. "Тимофэй" мелко семенил, ойкая всякий раз, когда ствол тыкался ему в позвоночник.
      Через рекреационную залу пробежали быстро, и Фандорин старался не смотреть на открытые двери классных комнат, откуда выглядывали учителя и высовывавшиеся из-за их спин молчаливые дети в синих мундирчиках.
      - Это полиция! - крикнул Эраст Петрович в пространство. - Господа учителя, детей из классов не выпускать! Самим тоже не выходить!
      Длинной галереей, все так же полушагом-полубегом достигли флигеля. У бело-золотой двери Эраст Петрович толкнул "Тимофэя" изо всех сил - швейцар лбом распахнул створки и едва удержался на ногах. Никого. Пусто!
      - Марш вперед! Открывай все двери! - приказал Фандорин. - И учти: если что, убью, как собаку.
      Швейцар только всплеснул руками и зарысил обратно в коридор. В пять минут осмотрели все комнаты первого этажа. Ни души - лишь в кухне, грузно навалившись грудью на стол и вывернув на сторону мертвое лицо, спал вечным сном бедняга извозчик. Эраст Петрович только мельком взглянул на крошки сахара в бороде, на лужицу разлившегося чая, и велел "Тимофэю" двигаться дальше.
      На втором этаже располагались две спальни, гардеробная и библиотека. Баронессы и ее лакея не оказалось и там. Где же они? Услышали выстрелы и спрятались где-то в эстернате? Или вообще скрылись бегством?
      Эраст Петрович в сердцах взмахнул рукой с револьвером, и внезапно грянул выстрел. Пуля с визгом отрикошетила от стены и ушла в окно, оставив на стекле аккуратную звездочку с расходящимися лучиками. Черт, предохранитель-то снят, а спуск слабый, вспомнил Фандорин и тряхнул головой, чтобы освободиться от звона в ушах.
      На "Тимофэя" неожиданный выстрел произвел магическое воздействие -швейцар повалился на колени и заканючил:
      - Ваше бла... ваше высокоблагородие... Не лишайте жизни! Бес попутал! Все, все, как на духу! Ведь детки, жена хворая! Покажу! Как Бог свят покажу! В погребе они, в подвале тайном! Покажу, только душу не погубите!
      - В каком таком подвале? - грозно спросил Эраст Петрович и поднял пистолет, словно и в самом деле собирался немедленно учинить расправу.
      - А вот за мной, за мной пожалуйте.
      Швейцар вскочил на ноги и, поминутно оглядываясь, повел Фандорина снова на первый этаж, в кабинет баронессы.
      - По случаю один раз подглядел... Оне нас не подпускали. Не было у них к нам доверия. А как же - русский человек, душа православная, не англинских кровей. - "Тимофэй" перекрестился. - Только Андрею ихнему туда ход был, а нам ни-ни.
      Он забежал за письменный стол, повернул ручку на секретере, и секретер вдруг отъехал вбок, обнажив небольшую медную дверь.
      - Открывай! - велел Эраст Петрович.
      "Тимофэй" еще трижды перекрестился и толкнул дверцу. Она беззвучно отворилась, и показалась лестница, ведущая вниз, в темноту.
      Подталкивая швейцара в спину, Фандорин стал осторожно спускаться. Лестница кончилась стенкой, но за угол, направо, сворачивал низкий коридор.
      - Пошел, пошел! - шикнул на замешкавшего "Тимофэя" Эраст Петрович.
      Свернули за угол, в кромешную тьму. Надо было свечу захватить, подумал Фандорин и полез левой рукой в карман за спичками, но впереди вдруг ярко вспыхнуло и грохнуло. Швейцар ойкнул и осел на пол, а Эраст Петрович выставил вперед "герсталь" и нажимал на спуск до тех пор, пока боек не защелкал по пустым гильзам. Наступила гулкая тишина. Трясущимися пальцами Фандорин достал коробок, чиркнул спичкой. "Тимофэй" бесформенной кучей сидел у стены и не шевелился. Сделав несколько шагов вперед, Эраст Петрович увидел лежащего навзничь Эндрю. Дрожащий огонек немного поиграл в стеклянных глазах и погас.
      Оказавшись в темноте, учит великий Фуше, нужно зажмурить глаза, досчитать до тридцати, чтобы сузились зрачки, и тогда зрение сможет различить самый незначительный источник света. Эраст Петрович для верности досчитал до сорока, открыл глаза - и точно: откуда-то пробивалась полоска света. Выставив руку с бесполезным "герсталем", он шагнул раз, другой, третий и увидел впереди слегка приоткрытую дверь, из щели которой и лился слабый свет. Баронесса могла находиться только там. Фандорин решительно направился к светящейся полоске и с силой толкнул дверь.
      Его взору открылась небольшая комнатка с какими-то стеллажами вдоль стен. Посреди комнаты стоял стол, на нем горела свеча в бронзовом подсвечнике и освещала расчерченное тенями лицо леди Эстер.
      - Входите, мой мальчик, - спокойно сказала она. - Я вас жду.
      Эраст Петрович переступил порог, и дверь внезапно захлопнулась у него за спиной. Он вздрогнул, обернулся и увидел, что на двери нет ни скобы, ни ручки.
      - Подойдите ближе, - тихо попросила миледи. - Я хочу получше рассмотреть ваше лицо, потому что это лицо судьбы. Вы - камешек, встретившийся на моей дороге. Маленький камешек, о который мне суждено было споткнуться.
      Задетый таким сравнением, Фандорин приблизился к столу и увидел, что перед баронессой на столе стоит гладкая металлическая шкатулка.
      - Что это? - спросил он.
      - Об этом чуть позже. Что вы сделали с Гебхардтом?
      - Он мертв. Сам виноват - нечего было лезть под пулю, - грубовато ответил Эраст Петрович, стараясь не думать о том, что в считанные несколько минут убил двух людей.
      - Это большая потеря для человечества. Странный, одержимый был человек, но великий ученый. Одним Азазелем стало меньше...
      - Что такое "Азазель"? - встрепенулся Фандорин. - Какое отношение к вашим сиротам имеет этот сатана?
      - Азазель - не сатана, мой мальчик. Это великий символ спасителя и просветителя человечества. Господь создал этот мир, создал людей и предоставил их самим себе. Но люди так слабы и так слепы, они превратили божий мир в ад. Человечество давно бы погибло, если б не особые личности, время от времени появлявшиеся среди людей. Они не демоны и не боги, я зову их hero civilisateur7. Благодаря каждому из них человечество делало скачок вперед. Прометей дал нам огонь. Моисей дал нам понятие закона. Христос дал нравственный стержень. Но самый ценный из этих героев - иудейский Азазель, научивший человека чувству собственного достоинства. Сказано в "Книге Еноха": "Он проникся любовью к людям и открыл им тайны, узнанные на небесах". Он подарил человеку зерцало, чтобы видел человек позади себя - то есть, имел память и понимал свое прошлое. Благодаря Азазелю мужчина может заниматься ремеслами и защищать свой дом. Благодаря Азазелю женщина из плодоносящей безропотной самки превратилась в равноправное человеческое существо, обладающее свободой выбора - быть уродливой или красивой, быть матерью или амазонкой, жить ради семьи или ради всего человечества. Бог только сдал человеку карты, Азазель же учит, как надо играть, чтобы выиграть. Каждый из моих питомцев - Азазель, хоть и не все они об этом знают.
      - Как "не все"? - перебил Фандорин.
      - В тайную цель посвящены немногие, лишь самые верные и несгибаемые, -- пояснила миледи. - Они-то и берут на себя всю грязную работу, чтобы остальные мои дети остались незапятнанными. "Азазель" - мой передовой отряд, который должен исподволь, постепенно прибрать к рукам штурвал управления миром. О, как расцветет наша планета, когда ее возглавят мои Азазели! И это могло бы произойти так скоро - через каких-нибудь двадцать лет... Остальные же питомцы эстернатов, не посвященные в тайну "Азазеля", просто идут по жизни своим путем, принося человечеству неоценимую пользу. А я всего лишь слежу за их успехами, радуюсь их достижениям и знаю, что если возникнет необходимость, никто из них не откажет в помощи своей матери. Ах, что с ними будет без меня? Что будет с миром?... Но ничего, "Азазель" жив, он доведет мое дело до конца.
      Эраст Петрович возмутился:
      - Видел я ваших Азазелей, ваших "верных и несгибаемых"! Морбид с Францем, Эндрю и тот, с рыбьими глазами, что Ахтырцева убил! Это они - ваша гвардия, миледи? Они - самые достойные?
      - Не только они. Но и они тоже. Помните, мой друг, я говорила вам, что не каждому из моих детей удается найти свой путь в современном мире, потому что их дарование осталось в далеком прошлом или же потребуется в далеком будущем? Так вот, из таких воспитанников получаются самые верные и преданные исполнители. Одни мои дети - мозг, другие - руки. А человек, устранивший Ахтырцева, не из моих детей. Он наш временный союзник.
      Пальцы баронессы рассеянно погладили полированную поверхность шкатулки и как бы случайно, между делом, вдавили маленькую круглую кнопку.
      - Все, милый юноша. У нас с вами осталось две минуты. Мы уйдем из жизни вместе. К сожалению, я не могу оставить вас в живых. Вы станете вредить моим детям.
      - Что это? - закричал Фандорин и схватил шкатулку, оказавшуюся довольно тяжелой. - Бомба?
      - Да, - сочувственно улыбнулась леди Эстер. - Часовой механизм. Изобретение одного из моих талантливых мальчиков. Такие шкатулки бывают тридцатисекундные, двухчасовые, даже двенадцатичасовые. Вскрыть ее и остановить механизм невозможно. Эта мина рассчитана на сто двадцать секунд. Я погибну вместе с моим архивом. Моя жизнь окончена, но я успела сделать не так уж мало. Мое дело продолжится, и меня еще вспомнят добрым словом.
      Эраст Петрович попытался подцепить кнопку ногтями, но из этого ничего не вышло. Тогда он бросился к двери и стал шарить по ней пальцами, стучать кулаками. Кровь пульсировала в ушах, отсчитывая биение времени.
      - Лизанька! - в отчаянии простонал гибнущий Фандорин. - Миледи! Я не хочу умирать! Я молод! Я влюблен!
      Леди Эстер смотрела на него с состраданием. В ней явно происходила какая-то борьба.
      - Пообещайте, что охота на моих детей не станет целью вашей жизни, -тихо молвила она, глядя Эрасту Петровичу в глаза.
      - Клянусь! - воскликнул он, готовый в эту минуту обещать все, что угодно.
      После мучительной, бесконечно долгой паузы миледи улыбнулась мягкой, материнской улыбкой:
      - Ладно. Живите, мой мальчик. Но поспешите, у вас сорок секунд.
      Она сунула руку под стол, и медная дверь, скрипнув, открылась вовнутрь.
      Кинув последний взгляд на неподвижную седую женщину и колыхнувшееся пламя свечи, Фандорин огромными прыжками понесся по темному коридору. Он ударился с разбега о стену, на четвереньках вскарабкался по лестнице, выпрямился, в два скачка пересек кабинет.
      Еще через десять секунд дубовые двери флигеля чуть не слетели с петель от мощного толчка, и по крыльцу кубарем слетел молодой человек с перекошенным лицом. Он пронесся по тихой, тенистой улице до угла и лишь там остановился, тяжело дыша. Оглянулся, замер.
      Шли секунды, а ничего не происходило. Солнце благодушно золотило кроны тополей, на скамейке дремала рыжая кошка, где-то во дворе кудахтали куры.
      Эраст Петрович схватился за бешено бьющееся сердце. Обманула! Провела, как мальчишку! А сама через черный ход ушла!
      Он зарычал от бессильной ярости, и словно в ответ ему флигель откликнулся точно таким же рычанием. Стены дрогнули, крыша едва заметно качнулась, и откуда-то из-под земли донесся утробный гул разрыва.
     
      Глава последняя, в которой герой прощается с юностью
     
      Спросите любого жителя первопрестольной, когда лучше всего вступать в законный брак, и вы, конечно же, услышите в ответ, что человек основательный и серьезный, желающий с самого начала поставить свою семейную жизнь на прочный фундамент, непременно венчается только в конце сентября, потому что эта пора самым идеальным образом подходит для отплытия в мирное и долгое путешествие по волнам житейского моря-океана. Московский сентябрь сыт и ленив, разукрашен золотой парчой и румян кленовым багрянцем, как нарядная замоскворецкая купчиха. Если жениться в последнее воскресенье, то небо обязательно будет чистое, лазоревое, а солнце будет светить степенно и деликатно - жених не вспотеет в тугом крахмальном воротнике и тесном черном фраке, а невеста не замерзнет в своем газовом, волшебном, воздушном, чему и названия-то подходящего нет.
      Выбрать церковь для свершения обряда - целая наука. Выбор в златоглавой, слава Богу, велик, но оттого еще более ответственен. Настоящий московский старожил знает, что хорошо венчаться на Сретенке, в церкви Успенья в Печатниках: супруги проживут долго и умрут в один день. Для обретения многочисленного потомства более всего подходит церковь Никола Большой Крест, что раскинулась в Китай-городе на целый квартал. Кто более всего ценит тихий уют и домашность - выбирай Пимена Великого в Старых Воротниках. Если жених - человек военный, но желает окончить свои дни не на поле брани, а близ семейного очага, в кругу чад и домочадцев, то разумней всего давать брачный обет в церкви Святого Георгия, что на Всполье. Ну и, конечно, ни одна любящая мать не позволит дочери венчаться на Варварке, в церкви великомученицы Варвары - жить потом бедняжке всю жизнь в муках и страданиях.
      Но лица знатные и высокочиновные не очень-то вольны в выборе, ибо церковь должна быть сановной и просторной, иначе не вместить гостей, представляющих цвет московского общества. А на венчании, которое заканчивалось в чинной и помпезной Златоустинской церкви, собралась "вся Москва". Зеваки, столпившиеся у входа, где длинной вереницей выстроились экипажи, показывали на карету самого генерал-губернатора, князя Владимира Андреевича Долгорукого, а это означало, что свадьба справляется по наивысшему ранжиру.
      В церковь пускали по особым приглашениям, и все же публики собралось до двухсот человек. Было много блестящих мундиров, как военных, так и статских, много обнаженных дамских плеч и высоких причесок, лент, звезд, бриллиантов. Горели все люстры и свечи, обряд начался давно, и приглашенные устали. Все женщины, вне зависимости от возраста и семейного состояния, были взволнованы и растроганны, но мужчины явно томились и вполголоса переговаривались о постороннем. Молодых уже давно обсудили. Отца невесты, действительного тайного советника Александра Аполлодоровича фон Эверт-Колокольцева знала вся Москва, хорошенькую Елизавету Александровну не раз видели на балах - она начала выезжать еще с прошлого года, - поэтому любопытство, в основном, вызывал жених, Эраст Петрович Фандорин. Про него было известно немногое: столичная штучка, в Москве бывает наездами - по важным делам, карьерист, обретается у самого алтаря государственной власти. В чинах, правда, пока небольших, но еще очень молод и быстро идет в гору. Шутка ли - в такие годы уже с Владимиром в петлице. Предусмотрителен Александр Аполлодорович, далеко вперед глядит.
      Женщины же больше умилялись на юность и красоту молодых. Жених очень трогательно волновался, то краснел, то бледнел, путал слова обета - одним словом, был чудо как хорош. Ну а невеста, Лизанька Эверт-Колокольцева, и вовсе казалась неземным существом, просто сердце замирало на нее смотреть. И белое облакообразное платье, и невесомая вуаль, и венчик из саксонских роз -- все было именно такое, как нужно. Когда венчающиеся отпили из чаши красного вина и обменялись поцелуем, невеста ничуть не смутилась, а наоборот, весело улыбнулась и шепнула жениху что-то такое, отчего он тоже заулыбался.
      А Лизанька шепнула Эрасту Петровичу вот что:
      - Бедная Лиза передумала топиться и вышла замуж.
      Эраст Петрович весь день ужасно мучился всеобщим вниманием и полной своей зависимостью от окружающих. Объявилось множество бывших соучеников по гимназии и "старых товарищей" отца (которые в последний год все как под землю провалились, а тут обнаружились опять). Фандорина сначала повезли на холостяцкий завтрак в арбатский трактир "Прага", где много толкали в бок, подмигивали и почему-то выражали соболезнования. Потом увезли обратно в гостиницу, приехал парикмахер Пьер и больно дергал за волосы, завивая их в пышный кок. Лизаньку до церкви видеть не полагалось, и это тоже было мучительно. За три дня после приезда из Петербурга, где теперь служил жених, он невесты вообще почти не видел - Лизанька все время была занята важными свадебными приготовлениями.
      Потом багровый после холостяцкого завтрака Ксаверий Феофилактович Грушин, во фраке и с белой шаферской лентой, усадил жениха в открытый экипаж и повез в церковь. Эраст Петрович стоял на ступенях и ждал невесту, а из толпы ему что-то кричали, одна барышня кинула в него розой и оцарапала щеку. Наконец, привезли Лизаньку, которой было почти не видно из-под волн прозрачной материи. Они бок о бок стояли перед аналоем, пел хор, священник говорил "Яко милостивый и человеколюбивый Бог еси" и что-то еще, менялись кольцами, вставали на ковер, а потом Лизанька сказала про бедную Лизу, и Эраст Петрович как-то вдруг успокоился, огляделся по сторонам, увидел лица, увидел высокий церковный купол, и ему стало хорошо.
      Хорошо было и потом, когда все подходили и поздравляли, очень искренне и душевно. Особенно понравился генерал-губернатор Владимир Андреевич Долгорукой - полный, добрый, круглолицый, с висячими усами. Сказал, что слышал про Эраста Петровича много лестного и от души желает счастливого брака.
      Вышли на площадь, все вокруг кричали, но было плохо видно, потому что очень ярко светило солнце.
      Сели с Лизанькой в открытый экипаж, запахло цветами.
      Лизанька сняла высокую белую перчатку и крепко стиснула Эрасту Петровичу руку. Он воровато приблизил лицо к ее вуали и быстро вдохнул аромат волос, духов и теплой кожи. В этот миг (проезжали Никитские ворота) взгляд Фандорина случайно упал на паперть Вознесенской церкви - и словно холодной рукой стиснуло сердце.
      Фандорин увидел двух мальчуганов лет восьми-девяти в оборванных синих мундирчиках. Они потерянно сидели среди нищих и пели тонкими голосами что-то жалостное. Повернув тонкие шеи, маленькие побирушки с любопытством проводили взглядом пышный свадебный кортеж.
      - Что с тобой, милый? - испугалась Лизанька, увидев, как побледнело лицо мужа.
      Фандорин не ответил.
      Обыск в потайном подвале эстернатского флигеля не дал никаких результатов. Бомба неизвестного устройства произвела мощный, компактный взрыв, почти не повредивший дом, но начисто уничтоживший подземелье. От архива ничего не осталось. От леди Эстер тоже - если не считать окровавленного обрывка шелкового платья.
      Лишившись руководительницы и источника финансирования, международная система эстернатов распалась. В некоторых странах приюты перешли в ведение государства или благотворительных обществ, но основная часть заведений просто прекратили существование. Во всяком случае, оба российских эстерната приказом министерства народного просвещения были закрыты как рассадники безбожия и вредных идей. Учителя разъехались, дети по большей части разбежались.
      По захваченному у Каннингема списку удалось установить восемнадцать бывших эстернатских воспитанников, но это мало что дало, ибо невозможно было определить, кто из них причастен к организации "Азазель", а кто нет. Тем не менее, пятеро (в том числе португальский министр) ушли в отставку, двое покончили с собой, а одного (бразильского лейб-гвардейца) даже казнили. Широкое межгосударственное расследование обнаружило множество заметных и уважаемых особ, в свое время окончивших эстернаты. Многие ничуть этого и не скрывали, гордясь полученным образованием. Правда, кое-кто из "детей леди Эстер" предпочел скрыться, уйти от назойливого внимания полиции и секретных служб, но большинство остались на своих местах, ибо вменить им в вину было нечего. Однако путь на высшие государственные должности отныне им был заказан, а при назначении на высокие посты вновь, как в феодальные времена, стали обращать сугубое внимание на происхождение и родословную - не дай бог, наверх пролезет "подкидыш" (таким термином в компетентных кругах окрестили питомцев леди Эстер). Впрочем, широкая публика произведенную чистку не заметила, поскольку были предприняты тщательно согласованные между правительствами меры предосторожности и секретности. Какое-то время циркулировали слухи о всемирном заговоре не то масонов, не то евреев, не то и тех, и других вместе взятых и поминали господина Дизраэли, но потом как-то утихло, тем более что на Балканах назревал нешуточный кризис, от которого лихорадило всю Европу.
      Фандорин по долгу службы был вынужден участвовать в расследовании по "Делу Азазеля", однако проявлял так мало рвения, что генерал Мизинов счел разумным дать молодому, способному сотруднику другое поручение, которым Эраст Петрович занялся с куда большей охотой. Он чувствовал, что в истории с "Азазелем" его совесть не вполне чиста, а роль довольно двусмысленна. Клятва, данная баронессе (и поневоле нарушенная), изрядно подпортила ему счастливые предсвадебные недели.
      И вот надо же было случиться, чтобы в самый день свадьбы Эрасту Петровичу попались на глаза жертвы проявленного им "самоотвержения, доблести и похвального усердия" (так говорилось в высочайшем указе о награждении).
      Фандорин скис, понурился, и по прибытии в родительский дом на Малой Никитской Лизанька решительно взяла дело в свои руки: уединилась с мрачным мужем в гардеробной комнате, что находилась по соседству с прихожей, и строго-настрого запретила входить туда без спросу - благо домашним хватало забот с прибывающими гостями, которых нужно было занять до банкета. Из кухни веяло божественными ароматами, специально приглашенные повара из "Славянского базара" трудились не покладая рук с самого рассвета; за плотно запертыми дверьми танцевального зала оркестр в последний раз репетировал венские вальсы - в общем, все шло своим чередом. Оставалось только привести в порядок деморализованного жениха.
      Удостоверившись, что причина внезапной меланхолии вовсе не в какой-нибудь некстати вспомнившейся разлучнице, невеста полностью успокоилась и уверенно взялась за дело. На прямо поставленные вопросы Эраст Петрович отвечал мычанием и все норовил отвернуться, поэтому тактику пришлось сменить. Лизанька погладила суженого по щеке, поцеловала сначала в лоб, потом в губы, потом в глаза, и суженый размяк, оттаял, снова сделался совершенно управляемым. Однако присоединяться к гостям молодожены не спешили. Барон уже несколько раз выходил в прихожую и приближался к закрытой двери, даже деликатно покашливал, а постучать не решался.
      Но постучать все-таки пришлось.
      - Эраст! - позвал Александр Аполлодорович, начавший с сегодняшнего дня говорить зятю "ты". - Извини, друг мой, но к тебе фельдъегерь из Петербурга. По срочному делу!
      Барон оглянулся на молодцеватого офицера в каске с плюмажем, неподвижно застывшего возле входа. Под мышкой фельдъегерь держал квадратный сверток, завернутый в серую казенную бумагу с сургучными орлами.
      Из двери выглянул раскрасневшийся молодожен.
      - Вы ко мне, поручик?
      - Господин Фандорин? Эраст Петрович? - ясным, с гвардейскими переливами голосом осведомился офицер.
      - Да, это я.
      - Срочная секретная бандероль из Третьего отделения. Куда прикажете?
      - Да хоть сюда, - посторонился Эраст Петрович. - Извините, Александр Аполлодорович (не приучился пока еще именовать тестя по-родственному).
      - Понимаю. Дело есть дело, - наклонил голову тесть, прикрыл за фельдъегерем дверь и сам встал снаружи, чтобы, не дай Бог, не влез кто посторонний.
      А поручик положил бандероль на стул и достал из-за отворота мундира листок.
      - Извольте расписаться в получении.
      - Что это там? - спросил Фандорин, ставя подпись.
      Лизанька с любопытством смотрела на сверток, не выказывая ни малейшего желания оставить мужа наедине с курьером.
      - Не извещен, - пожал плечами офицер. - Фунта четыре весу. У вас сегодня радостное событие? Возможно, в этой связи? Во всяком случае, поздравляю от себя лично. Тут еще пакет, который, вероятно, вам все объяснит.
      Он вынул из-за обшлага небольшой конверт без надписи.
      - Разрешите идти?
      Эраст Петрович кивнул, проверив печать на конверте.
      Отсалютовав, фельдъегерь лихо развернулся и вышел.
      В затененной комнате было темновато, и Фандорин, вскрывая на ходу конверт, подошел к окну, которое выходило прямо на Малую Никитскую.
      Лизанька обняла мужа за плечи, задышала в ухо.
      - Ну, что там? Поздравление? - нетерпеливо спросила она и, увидев глянцевую карточку с двумя золотыми колечками, воскликнула. - Так и есть! Ой, как это мило!
      В эту секунду Фандорин, привлеченный каким-то быстрым движением за окном, поднял глаза и увидел фельдъегеря, который вел себя немного странно. Он быстро сбежал по ступенькам, с разбегу вскочил в ожидавшую пролетку и крикнул кучеру:
      - Пошел! Девять! Восемь! Семь!
      Кучер взмахнул кнутом, на миг оглянулся. Кучер как кучер: шляпа с высокой тульей, сивая борода, только глаза необычные - очень светлые, почти белые.
      - Стой! - бешено крикнул Эраст Петрович и не раздумывая скакнул через подоконник.
      Кучер щелкнул кнутом, и пара вороных коней с места припустила рысью.
      - Стой! Застрелю! - надрывался бегущий Фандорин, хотя стрелять было не из чего - по случаю свадьбы верный "герсталь" остался в гостинице.
      - Эраст! Ты куда?
      Фандорин на бегу оглянулся. Лизанька высовывалась из окна, на ее личике было написано полнейшее недоумение. В следующее мгновение из окна вырвался огонь и дым, лопнули стекла, и Эраста Петровича швырнуло на землю.
      Какое-то время было тихо, темно и покойно, но потом в глаза ударил яркий дневной свет, в ушах гулко зазвенело, и Фандорин понял, что жив. Он видел булыжники мостовой, но не понимал, почему они у него прямо перед глазами. Смотреть на серый камень было противно, и он перевел взгляд в сторону. Получилось еще хуже - там лежал катыш конского навоза и рядом что-то неприятно белое, глянцево посверкивающее двумя золотыми кружочками. Эраст Петрович рывком приподнялся, прочел строчку, выведенную крупным старомодным почерком, с завитушками и затейливыми росчерками: "My Sweet Boy, This is a Truly Glorious Day!"1 Смысл слов не дошел до его затуманенного рассудка, тем более что внимание контуженного привлек другой предмет, валявшийся прямо посреди мостовой и лучившийся веселыми искорками.
      В первый момент Эраст Петрович не понял, что это такое. Подумалось лишь, что на земле этому никак не место. Потом разглядел: тонкая, оторванная по локоть девичья рука посверкивала золотым колечком на безымянном пальце.
     
      x x x
      По Тверскому бульвару быстрыми, неверными шагами, не видя никого вокруг, шел щегольски одетый, но ужасно неряшливый молодой человек: мятый дорогой фрак, грязный белый галстук, в лацкане пыльная белая гвоздика. Гуляющие сторонились и провожали странного субъекта любопытными взглядами. И дело было не в мертвенной бледности щеголя - мало ли вокруг чахоточных, и даже не в том, что он несомненно был мертвецки пьян (его и пошатывало из стороны в сторону) - эка невидаль. Нет, внимание встречных, и в особенности дам, привлекала интригующая особенность его физиономии: при очевидной молодости у прожигателя жизни были совершенно белые, будто примороженные инеем виски.
     

К титульной странице
Вперед
Назад